Отпущение грехов

Глава 10

Эндрю провел щекой по густым, пышным черным волосам Гейл и вдохнул их легкий цветочный аромат. Два дня назад он решил, что для усиления контакта с объектом нужно создать иллюзию интимности. Но сейчас, держа Гейл в объятиях, Эндрю сомневался в том, что эта женщина для него всего лишь объект изучения. Хуже того, Эндрю понятия не имел, что ему удалось создать — то ли иллюзию близости, то ли живую и жестокую реальность.

Рассудок говорил ему, что эта близость, созданная благодаря его усилиям, реальна не более чем Фея Сирени или Санта-Клаус. Дело человеческих рук, часть прикрытия, часть плана, направленного на то, чтобы раздобыть информацию, необходимую для достижения цели.

Но душа собирала силы совсем для другого.

— Как тебе? — эхом повторила Гейл. — Ты о чем?

Эндрю ощущал угрызения совести. Да, цель была ясна, но путь к ней был затянут пеленой тумана, как дорога перед глазами шофера-дальнобойщика, измученного долгими часами, проведенными за рулем.

— Как мне, — снова сказал Эндрю, крепко обняв Гейл.

Нет, он не боялся, что она станет вырываться, но чувства давили на его солнечное сплетение как грузовик весом в пятьдесят тонн. Он ощущал себя космонавтом перед запуском ракеты. Достаточно будет малейшего промаха, чтобы рухнуть на землю в клубах дыма и языках пламени.

— Энди, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала Гейл, крепко сжав обнимавшие ее руки. — Ты был?..

Он кивнул и снова потерся щекой о ее волосы.

— Мои старики-учителя… это приемные родители. Я попал к ним в шесть лет. А свою настоящую мать не видел с четырнадцати.

— Но какое это имеет отношение к младенцу, который находится в инкубаторе для новорожденных? Что у вас общего?

Эндрю сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Ради создания этой проклятой иллюзии требуется раскрыться и впустить Гейл в тот уголок души, который он хранит за семью замками. Гейл далеко не дурочка. А он чертовски хороший оперативник и прекрасно понимает, что другого выхода нет. Информацию, которая сможет вывести на след ее брата, можно раздобыть только с помощью откровенности. Если сейчас он замкнется и попытается удержать Гейл на расстоянии, то провалит все дело.

Ты мне, я тебе.

— Энди… — Голос Гейл, полный сочувствия, отозвался болью в его душе. Сердце у него сжалось так, что он с трудом мог дышать.

Ты мне, я тебе. Самые тяжелые воспоминания детства в обмен на ее сокровенную тайну. Воспоминания, которым он изо всех сил пытался не давать воли и оставить в прошлом, — за часть души Гейл, которую она научилась хранить от посторонних. Чувства, которые могли вырваться наружу и навсегда лишить его спокойствия, чувства, от которых он так и не смог избавиться, — за тот уголок сознания, в котором Гейл хранила память о привычках и образе мыслей своего брата, человека, разыскиваемого полицией.

Часть его души — за сведения, которые помогут завершить дело Кристофера Нортона.

Ты мне, я тебе.

Что-то за что-то.

Или все за ничто.

Он закрыл глаза, но тут же открыл их опять. Потому что не хотел заглядывать в прошлое? Или боялся, что не сумеет загнать обратно вырвавшихся наружу демонов? У Эндрю возникло дурное предчувствие, но отступать было уже поздно.

— Есть общее, — промолвил он. — Мое существование на этом свете началось примерно так же, как у этого малыша.

Гейл попыталась повернуться, но Эндрю еще крепче прижал ее к груди. Он твердил, что не хочет разрушать иллюзию, но знал, что лжет себе. И все же это лучше, чем признаваться в том, что ему нужен духовник.

Гейл прильнула к нему и умолкла. Казалось, она чувствовала, что Эндрю нужно дать время, чтобы собраться с мыслями и привести их в порядок, прежде чем излить душу.

— Я не знаю, кто был моим отцом, и сомневаюсь, что мать сама знала это, — наконец бесстрастно сказал он. — Продаваться за порцию наркотика — вещь обычная, а мать не проявляла особой щепетильности, когда речь шла о том, чего ей хочется.

Тонкие пальцы Гейл тесно сплелись с его пальцами.

— Что она употребляла?

— Героин. Возможно, иногда что-нибудь другое. Много ли знали наркоманы тридцать два года назад? — спросил он, не ожидая ответа. — Я родился раньше срока на шесть недель и унаследовал от матери ее тягу к наркотикам.

Пальцы Гейл напряглись.

— О Боже, Энди…

Он пожал плечами.

— Это было давно. — Но не так давно, чтобы суметь избавиться от душевных шрамов и страха перед будущим.

— Как ты это узнал? — спросила Гейл. — Приемные родители рассказали?

Он испустил еще один тяжелый вздох.

— Нет. Ты наверняка имела дело с людьми из служб социального обеспечения и знаешь, что они собой представляют. В больших городах, где есть трущобы и отверженные, социальным работникам приходится тяжело. Они перегружены работой, а получают мало. Я понимаю этих людей и не удивляюсь тому, что они могут наговорить ребенку лишнего. Кто знает, может быть, они напрочь забыли, что такое сочувствие?

— Значит, ты жил с матерью, пока не стал старше?

Эндрю кивнул, но тут же понял, что Гейл его не видит.

— Меня забрали в возрасте шести лет и отдали на усыновление. Я никогда не мог понять, какого черта они так долго ждали.

— И сколько времени ты провел у первых приемных родителей?

— В каком-то смысле я до сих пор остаюсь с ними. Я всегда считал их настоящими. Они воспитали меня и научили тому, что такое семейный очаг. Хотя я ношу другую фамилию, но считаю себя их сыном. Черт побери, они заботились обо мне, хотя я был далеко не лучшим ребенком на свете. Я доставлял им кучу забот, но они меня не бросали. И не бросили бы даже в том случае, если бы я был последней скотиной.

— Для этого и существует семья, — тихо сказала Гейл. — Жизнь не похожа на короткометражные комедии положений, где все проблемы решаются за двадцать две минуты плюс продолжительность рекламного ролика. Так не бывает. Я всегда считала, что родственники должны стоять друг за друга горой. Чего бы это им ни стоило.

— Меня в этом убеждать не надо, — хмуро буркнул Эндрю.

Черт побери, то, что здесь происходит, едва ли можно назвать сбором информации… Однако угроза Филдинга не выходила у него из головы. Хотя Эндрю отчаянно пытался сосредоточиться на своей задаче, но близость между ними росла. Он это знал и чувствовал, это не было фантазией его досужего ума.

Эндрю внимательно рассматривал их переплетенные руки. Длинные, изящные пальцы Гейл с безукоризненным маникюром. И его пальцы, более грубые и смуглые. Когда он в последний раз откровенно разговаривал с другим человеком? Черт побери, Эндрю не помнил даже того, когда он в последний раз сидел с женщиной и обнимал ее. Эта мысль была ему приятна как мужчине, но приводила в ужас как представителя закона. Ему дали на завершение дела всего неделю. Если он потерпит неудачу, то будет вынужден уехать. В глубине души Эндрю знал, что это разобьет сердце им обоим.

— Твоя мать еще жива? — спросила Гейл, водя кончиком пальца по его костяшкам.

— Была жива, когда я видел ее в последний раз.

— Тогда тебе было четырнадцать?

— Угу.

— Ты сказал, что попал к приемным родителям в шесть лет. Но с матерью ты виделся регулярно? Хотя бы какое-то время?

— Только тогда, когда Дебби были нужны деньги на наркотики. Она приезжала к моим старикам, чтобы расколоть их на несколько баксов. Штат платил за мое содержание, и мать считала, что имеет право на часть этих денег.

— Это просто смешно.

— Смешнее другое. Мои родители платили Дебби за то, чтобы она ушла и не появлялась до следующего раза. Наверное, это было неправильно, но таким образом они защищали меня.

— И это продолжалось восемь лет? — не веря своим ушам, спросила Гейл.

— О да. Только я подумал, что больше никогда ее не увижу, как она явилась и сказала, что хочет забрать меня. Но притворяться она была не мастерица. Ей нужен был не я, — признался Эндрю, — а деньги, которые Гарри и Салли получали за заботу обо мне. Я был для матери чем-то вроде чека от службы социального обеспечения. Источником средств, которые она могла бы тратить на шприцы, героин и прочую мерзость.

— Почему она перестала приходить, если считала, что имеет право доить твоих приемных родителей?

Эндрю снова невольно прикрыл глаза. Не для того чтобы укрыться от боли, а чтобы лучше вспомнить прошлое.

— Мать перестала приходить потому, что я заставил ее выбирать. Или я, или ее привычки.

Гейл слегка пошевелилась, повернулась лицом к Эндрю, взяла его руки и положила к себе на колени.

— Что случилось? — спросила она, глядя на Эндрю с сочувствием, которого он не заслуживал.

Это было выше его сил. Он отвернулся и уставился на пляшущие огоньки эквалайзера. Из стоявшего на книжной полке дискового стереопроигрывателя доносилась негромкая музыка. Эндрю медленно вернулся в прошлое, полное тоски и боли.

— К тому времени, когда мне исполнилось двенадцать, я понял, почему Дебби то и дело возвращается, — начал он. — После каждого ее визита на меня нападала хандра. Теперь я знаю, что это типичный синдром брошенного ребенка. Салли плакала, а потом начинала суетиться вокруг меня, пытаясь утешить. Однажды я увидел, как Гарри дал моей матери деньги, после чего она ушла. Я разозлился и обвинил их в том, что они платят Дебби за то, чтобы она от меня отказалась.

Он поднял взгляд и увидел, что Гейл недоуменно выгнула брови.

— Но ведь у них была для этого причина, правда?

— Да, только я в то время думал по-другому, — сказал Эндрю, не отводя глаз. — Я жестоко ошибался. Но в тот вечер я подслушал разговор родителей и потом не мог уснуть. Не потому, что узнал настоящую причину появлений моей матери. Меня потрясло, что Салли плакала так, словно у нее разрывалось сердце. Потому что я, маленький ублюдок, сорвал на ней зло.

— Энди, в этом нет ничего необычного. Дети сердятся, но, в отличие от взрослых, не знают, как выразить свой гнев, и изливают его на самого близкого им человека. Ты вел себя как нормальный ребенок. Я уверена, что твоя мама это понимала.

Он снова уставился на спасительный эквалайзер.

— Да, конечно, но я был слишком зациклен на своих переживаниях, чтобы замечать это. Тогда мне было понятно только одно: Салли плачет и виноват в этом я. Ее тревожили мои приступы плохого настроения. Обычно это продолжалось несколько дней. Потом я успокаивался, и все шло нормально. А затем являлась мать, и начинался новый виток…

Гейл смотрела на него во все глаза, не произнося ни слова. Ее взгляд, выражение лица, поза выражали глубокое сочувствие.

— Но в тот раз вышло по-другому, — после недолгой паузы сказал Эндрю. — Подслушав разговор родителей, я понял смысл происходившего. Именно тогда я узнал, что моя мать прибегала к шантажу. Она грозила рассказать социальным работникам дурацкую историю о том, что Диксоны предлагают ей продать меня. Родители знали, что все это чушь собачья, но Салли боялась, что, если не дать Дебби денег, она действительно пойдет в службу социального обеспечения. На время расследования власти были обязаны передать меня в другую семью, а маму пугало, что после этого я могу не вернуться к ним.

Так продолжалось еще около двух лет, — продолжил Эндрю. — Но теперь после визитов матери я старался держать язык за зубами, потому что не хотел расстраивать Салли. А потом я придумал план. Мне было четырнадцать лет, я стал старшеклассником и быстро понял, что все на свете имеет свою цену. Я стриг газоны, прочищал водосточные трубы, вскапывал грядки у соседских старушек и делал все, лишь бы немного заработать. Когда я накопил достаточную сумму наличными, то купил пакетик героина.

Гейл ахнула.

— О Боже, Энди! Нет… Ты не…

Эндрю покачал головой.

— Нет, — сказал он, подбадривающим жестом сжав ее пальцы. — Я спрятал пакетик у себя в комнате и стал дожидаться следующего визита матери. Вскоре Дебби приехала и начала вынюхивать, чем еще здесь можно поживиться. И тогда я предложил ей выбор… между мной и наркотиками.

Гейл быстро закрыла глаза, но Эндрю успел заметить в ее золотисто-зеленых радужках мучительную боль.

— И она выбрала наркотики, да?

— В тот день она оказала мне большую услугу, — признался Эндрю. — Тогда я этого не понимал, но теперь понимаю. Иногда. Большей частью. У меня все еще остаются сомнения, но прошлое — дело темное.

— Да, могу себе представить, что ты испытывал… Мои отец и мать были люди довольно странные, имели свои представления о родительском долге, и все же мы никогда не сомневались в искренности их любви. Но если твоя собственная мать… О Боже, как же тебе было трудно!

Эндрю небрежно пожал плечами, но в глубине его израненной души продолжала жить горечь.

— Честно говоря, сейчас я переживаю только тогда, когда мне напоминают о моем происхождении.

Он ждал жалости и боялся ее. Но увидел в глазах Гейл не жалость, а сочувствие. И еще что-то, отчего мучившие его угрызения совести только усилились. Сострадание.

— Энди, она всего лишь родила тебя. Надеюсь, ты понимаешь разницу. Мы часто противопоставляем природу и воспитание, но я видела достаточно и верю, что все мы суть продукт окружающей среды. Наследственность еще не все. Возьми любого великого спортсмена. Для того чтобы стать выдающимся баскетболистом, нужны соответствующие данные, но, если бы Майкла Джордана вырвали из его окружения, кто знает, сумел бы он реализовать свои возможности. Я хочу сказать только одно: хотя твоя мать страдала пристрастием к героину, это вовсе не значит, что ты обязательно повторишь ее ошибки.

Он высвободил руку и погладил Гейл по щеке.

— Да, знаю. Правда, для этого мне пришлось изрядно поломать голову. Но наркотики действительно были слабостью моей природной матери. А, как ты сама сказала, наследственность играет важную роль в жизни человека.

Гейл повернулась, легко поцеловала ладонь Эндрю, а потом взяла его руку, и их пальцы переплелись снова.

— Зато тебя слабым не назовешь, Эндрю Лавкрафт, — проговорила она.

Ее улыбка была такой нежной, что у Эндрю сжалось сердце. Ему захотелось прильнуть к губам Гейл, дать себе волю и на мгновение забыть обо всем на свете. Забыть о долге, прошлом и пустом, одиноком будущем.

Эндрю привлек ее к себе, и Гейл довольно вздохнула. Она легла на бок, положила голову к нему на грудь и обняла рукой за талию.

Близость.

Интимность.

Ложь!

— А потом ты остепенился или так и остался сорвиголовой? — спросила Гейл, устраиваясь поудобнее.

— Бедняжка Салли не поседела только потому, что красит волосы. — Эндрю заставил себя рассмеяться. — По крайней мере, так она говорит мне.

Гейл с трудом подавила зевок.

— Остался один вопрос. Что заставило службу социального обеспечения наконец исполнить свой долг и отдать тебя приемным родителям? — сонно спросила она.

К владевшей Эндрю досаде добавилась острая горечь.

— Они знали, что мать продает талоны на питание и тратит вырученные деньги на наркотики, но ничего не предпринимали, пока нас не выгнали из квартиры. После этого мы переехали к ее дружку, торговцу наркотиками.

Должно быть, Эндрю напрягся, потому что Гейл подняла голову и посмотрела на него с сочувствием. Пытаясь успокоиться, он сделал глубокий вдох, но это не помогло ему справиться с нахлынувшими воспоминаниями.

— Это был настоящий сукин сын, — признался он. — Он лупил меня по всякому поводу, а часто и вовсе без повода. Несколько раз в Дебби просыпался материнский инстинкт и она пыталась защитить меня, но тогда этот тип набрасывался и на нее. Пару раз она попадала в больницу, а потом научилась помалкивать и смотреть в другую сторону.

— О Боже, Энди… — У Гейл сорвался голос.

Эндрю посмотрел на нее сверху вниз и похолодел. В глазах Гейл стояли слезы.

Он отстранил ее и спустил ноги на пол.

— Не плачь. — Эндрю встал, взял со столика кружку и пошел на кухню. Бороться с воспоминаниями было бесполезно. Почти всегда такие битвы заканчивались его поражением. Он поставил кружку в мойку, уперся ладонями в крышку буфета и стал ждать, пока улягутся боль, гнев и обида.

Гейл подошла и обняла его сзади.

Он напрягся.

— Гейл, мне не нужна твоя жалость.

— Мне и в голову не приходило жалеть тебя. Ты боец. Я знаю, что это такое. Я жалею того маленького мальчика, которым ты был. Должно быть, твое раннее детство было настоящим кошмаром. Начало у тебя было плохое, зато посмотри, каким ты стал теперь. Ты мог кончить так же, как твоя мать, но не кончил. Ты сказал, что предоставил ей выбор, но, я думаю, ты был готов посмотреть правде в лицо и узнать цену, за которую мать была согласна тебя продать. Энди, для этого требуется большое мужество. Поэтому я считаю, что тобой следует восхищаться, а не жалеть.

Эндрю недоверчиво покачал головой и чуть не рассмеялся. Восхищаться им? Что ж, это ненадолго. Все кончится, как только Гейл узнает, ради чего он приехал в Оуквуд.

— Ты меня не знаешь.

Гейл прижалась щекой к спине Эндрю и обняла его еще крепче.

— Наверное, ты прав, — сказала она. Он почувствовал, что ее губы коснулись его спины. — Но разве это никак нельзя изменить?

Эндрю медленно повернулся к ней, взял за предплечья, заглянул в лицо, увидел, что ее глаза полны нежности… и махнул рукой на укоры совести.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он. О лучшем и мечтать не приходилось. Гейл сама шла в приготовленную им ловушку. Эндрю следовало радоваться, но он ощущал себя последним мерзавцем.

Она протянула руку и убрала с его лба прядь волос.

— Я хочу сказать «да».