Отражения

Глава 21

Противостояние могло бы длиться годами, но однажды Ясмин просто позволила ему стащить кошелек. Отбежав от них метров на десять, мальчик оглянулся и понял, что они видят его и не собираются преследовать. Такого грандиозного разочарования на детском лице Ланн не видел никогда в жизни. Парень выглядел так, будто его оскорбили в лучших чувствах.

Тем же вечером в кустах около лагеря, который они разбили на ночь, послышался шорох, а затем оттуда вылетел кошелек и приземлился прямиком в котел, который Ланн только что снял с огня. Выругавшись, Ланн только и успел заметить, что блестящие угольно-черные глаза прежде, чем мальчишка сорвался с места и скрылся в лесу. Ланн повернулся к своей жене.

— Легко не будет, — вздохнула она.

— Напомни, когда было легко? — вытаскивая промокший кошелек из похлебки, спросил он. — Потому что я явно пропустил этот момент в своей жизни.

Мальчишка напоминал скорее дикого зверя, чем ребенка. Он пришел за ними в деревню, забрался в дом и облазил его вдоль и поперек. Он засыпал там, где застала ночь, и панически боялся кровати, которую специально для него поставили в новой комнате на чердаке. Ясмин просто накрывала его одеялом там, где он спал, даже если он спал у порога, как собака. Он отказывался снимать свои лохмотья, так что в конце концов она запихнула его в кадку с водой одетого, потому что помыть его иначе было невозможно.

Через пару месяцев мальчик готов был делать все, что говорит Ясмин, он замирал, когда она гладила его по волосам, которые после пары банных дней оказались вовсе не черными, а огненно-рыжими, и боялся даже дышать. Но стоило Ланну протянуть к нему руку, он срывался с места и убегал так далеко, как только мог. Ясмин каждый раз уходила за ним и приводила обратно грязного, голодного и такого же дикого.

— Он боится меня.

— Не тебя.

Может, мальчик и правда видал мужчин и пострашнее, да только любые попытки наладить с ним общение оканчивались полным провалом. Ланн вырезал для него солдатиков из дерева, как когда-то делал его собственный отец — мальчик швырял их в стену. Ланн пытался заинтересовать его стрельбой из лука — тот не подходил даже близко и, рассказывая ему что-то, Ланн чувствовал себя просто глупо.

Это не было трудно, это было бессмысленно. Но когда Ланн жаловался на это своей жене, она говорила, что он все делает правильно, хотя у него не получалось абсолютно ничего.

Но однажды осенью, сидя на крыльце и вставляя оперение в стрелы, Ланн услышал, как кто-то ломится через ближайшие кусты, и обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как исцарапанный и грязный мальчишка тащит к нему основательно потрепанную тушку тетерева. Судя по всему, схватка была продолжительной и изматывающей, потому что, бросив птицу Ланну под ноги, мальчик уселся на землю и не убежал.

— Спасибо, волчонок.

— Я Эшер.

Ну вот и познакомились. Полгода не прошло. Когда Ланн рассказал об этом своей жене, она просияла. Это был как раз тот случай, когда она была не права и приятно удивлена. Эшер вовсе не был идиотом.

Распределив участки для осмотра между собой, супруги стали ходить в дозор по очереди — никто не хотел проверять, что взбредет в голову мальчику, если он останется один.

Вероятность встретить каргу в зимнем лесу крайне мала, вероятность того, что она будет одна, без сестер — еще меньше, но Ланну повезло дважды. Знакомство было недолгим, но оставило ему не только неизгладимые впечатления, но и проклятие слабости в довесок. Но когда он приполз домой, везение кончилось — снять проклятье оказалось не так просто, предназначенных для этого свитков и зелий дома не оказалось, за ними нужно было идти в Дрезен.

Уложив непутевого мужа в постель, Ясмин исчезла в метели, чтобы вернуться в лучшем случае через два дня. Эшер просидел под дверью спальни целый день, время от времени выглядывая из-за косяка. Он не ел, не спал и не отвлекался, а у Ланна не было сил хоть что-то с этим сделать. К вечеру Ланн уснул, а проснулся от того, что дышать стало чуть труднее — кудрявая голова с маленькими рожками лежала у него на груди, ребенок прислушивался к дыханию.

— Я не умер, — улыбнулся Ланн. — Просто устал.

Эшер кубарем скатился с кровати и исчез, Ланн вздохнул и понадеялся, что он хотя бы из дома не сбежит — Ясмин слишком далеко, чтобы вернуть мальчика обратно, а он сам через десяток шагов упадет в снег и больше не поднимется. Но через минуту мальчик вернулся и высыпал на одеяло игрушки, которые Ланн для него сделал. Большинство солдатиков выглядели, как жертвы мясорубки времен первого взятия Дрезена, но они были здесь все до одного. Эшер схватил солдатика, швырнул в стену и спрятался за кроватью, так что видны остались одни только рожки да глаза-угольки.

Ланн глубоко вдохнул и выдохнул. Идиотом здесь был он сам и никто больше. Он предполагал, что Эшер знает, как играть с солдатиками, потому что… ну, все дети знают, правда? Да только не было у него игрушек никогда до этого. И отца, который бы их делал, не было тоже. Зато беспризорники, что в Кенабресе, что в Дрезене, отлично умеют швырять друг в друга камни…

— Я так далеко не кину, — усмехнулся он и наугад выбрал одну из фигурок, — но могу рассказать про этого парня… Да, вот про этого, без башки. Он всю жизнь прожил в пещерах, там было темно, сыро и опасно, но он привык. — Ланн поставил фигурку на одеяло и взял еще несколько. — А потом сверху спустились люди, они были все разные — кто с мечом, кто с молотом, а кто… хм… тоже без башки. И он решил посмотреть, что там, наверху? А наверху все было новым и странным…

История вышла так себе, многое пришлось упростить, но мальчик слушал, раскрыв рот. И после того, как Ланн поправился, Эшер стал приносить свои игрушки постоянно, потому что хотел знать, что было дальше. Со временем Ясмин присоединилась к ним, наблюдая за развитием событий со смесью ужаса, недоверия и восторга.

— Да ладно тебе, — смеялась она, — все не так было!

— Свою версию расскажешь завтра, и мы обязательно послушаем, если не уснем, а сегодня жареный дрейк спрыгивает со стола и…

День за днем они все больше походили на то, что Ланн привык называть семьей. С удивлением он обнаружил, что из троих обитателей этого дома он лучше всех знает, что это такое.

— Я родилась, чтобы мыть мной полы и убирать мной объедки, — как-то раз сказала Ясмин. — И быстро сообразила, что на улице веселее, хоть и опаснее. Там я поняла, что значит быть по-настоящему важной, хоть и приходилось получать за это по зубам. Я убежала из дома раз, другой, третий, потом меня перестали ждать, и я перестала возвращаться.

Она слишком хорошо знала, что дети сбегают не для того, чтобы сбежать. Поэтому она раз за разом отправлялась за Эшером в лес и никогда не ругалась, возвращаясь. Даже если это приходилось делать несколько раз в день.

Когда Ланн в первый раз сбежал вместе с Венду, чтобы исследовать Лабиринт, их искали все монгрелы, способные держать оружие. И хотя дело было скорее в Вендуаг, дочери тогдашнего вождя, Ланн совершенно не сомневался, что отец пошел бы за ним и в одиночку.

«Что же ты творишь? — вздохнул он тогда и положил огромную лапу сыну на плечо. — Ты — самое ценное, что у меня есть…»

Ланн был нужен отцу, и не для того, чтобы выполнять работу, которую тот не мог делать из-за старости и болезней, а для того, чтобы… ну… радоваться каждому оставшемуся дню? Дети — чудесные создания. Смотря на них, невозможно оставаться грустным. И, наблюдая за тем, как Эшер распрямляет спину, говорит громче и понемногу учится улыбаться, Ланн был действительно счастлив. Мальчик перенял осторожную улыбку Ясмин — ее он видел чаще и копировал охотнее.

К середине весны Эшер немного подрос и освоился настолько, чтобы сдружиться с деревенскими детьми. Говорил он все еще немного, но бегал быстрее всех и был совершенно незаменим в командных играх. Как-то раз, вернувшись с прогулки хмурым и злым, он поднялся к себе наверх, немного повозился и отправился обратно уже в новой одежде. Вечером он пришел довольным. То, что не смогли за год сделать двое взрослых, без труда провернула стайка деревенских детей.

Все было хорошо.

Но не долго.

Эшер перестал убегать, он мог оставаться дома как с одним из родителей, так и вовсе один, в конце концов он прожил так первые несколько лет своей жизни. Тем более что после года в деревне он знал почти всех соседей и их детей, и на самом деле один не был. Так что когда Ясмин достала карту и попросила Ланна обойти несложный маршрут не вместе с ней, а вместо нее, он насторожился. Она не нужна Эшеру так уж сильно, он справляется, она знает об этом и гордится им. Она никогда не болеет, с ее способностями это вряд ли возможно.

И все же ей нужно отправить мужа подальше из дома, хотя в этом нет никакой необходимости.

— Если у тебя есть какой-то план, на этот раз я хочу о нем знать.

— Если бы, — отводя глаза, вздохнула она. — Я понятия не имею, что мне делать.

Они не собирались заводить своих детей — никто не хотел рисковать. В этом отражении монгрелы не имели к смерти Савамелеха никакого отношения, он погиб от руки Грейбора и алушниррской гильдии убийц. Не было никаких оснований считать, что племена монгрелов освободились от проклятия, если в убийстве не участвовало ни одно. Никто не знает, как это работает: может, смерти искусителя достаточно, а может и нет.

Все это время они старались быть осторожными друг с другом, но то, как скоро они ошибутся, было лишь вопросом времени. Ланн обнял свою жену, но так и не нашел в себе сил сказать, что все будет хорошо.

— Не делай глупостей, — вместо этого выдохнул он.

— Все еще считаешь меня чудовищем?

Следующие полгода он был ужасным мужем и отвратительным отцом. Все, что было с таким трудом построено, разваливалось на глазах. Он больше не мог спокойно смотреть в глаза своей жене, не мог терпеть, когда она к нему прикасается — он не имеет права на эту любовь, он втянул ее в то, к чему она отношения не имеет. Это из-за него она будет несчастна всю оставшуюся жизнь, если не случится чудо.

Ланн пытался убедить себя, что должен надеяться на лучшее, но его родители надеялись на лучшее слишком долго и ничего хорошего из этого не вышло. Он был первым и единственным выжившим ребенком в семье, второй не прожил и трех лет, третий и вовсе родился по частям… Демоническая скверна исказила его и убила его братьев, и он не знает, носит ли он ее в крови до сих пор.

Ему не придется уходить, забрав ребенка и потеряв жену и старшего сына. Жители Зимнего Солнца хорошо относятся к нему самому и не станут нападать на его отпрыска, каким бы он ни был… так? Но если их доброта и терпимость держится только на стариках, помнящих резню при Мархевоке, через несколько лет их не останется, и тогда селение вернется к своему обычному состоянию, когда тот, кто не похож на тебя — чужой.

Ясмин не отвернется от своего мужа и ребенка… правда? Риа часто говорила, что любит Кинна и он лучший мужчина на свете. Она учила Ланна, заботилась о нем, помогала залечить полученные в школе ссадины, уверяла, что он чудесный мальчик и она очень любит его тоже… но никакая любовь не помешала ей оставить их обоих однажды.

Рождение больного ребенка выбьет Ясмин из колеи на годы, она больше не сможет защищать людей также, как делает это сейчас. Она не сможет делать то, ради чего живет. Ради чего живут они оба.

Он должен был дать ей уйти, когда была возможность…

И, как будто всего этого было мало, Эшер оказался гораздо умнее Ланна в его возрасте. Если Ланну потребовалось несколько месяцев, чтобы понять, что по сравнению с братом, который в любую минуту может умереть, живой и здоровый ребенок не очень интересует родителей, то Эшер начал огрызаться, стоило ему только понять, что скоро он будет не единственным. И чем ближе было появление его брата или сестры, тем неуправляемее он становился. Он без ума любил Ясмин, но если раньше ей стоило сказать лишь слово, чтобы он успокоился, теперь что бы она ни говорила, он злился только сильнее…

И в один далеко не прекрасный день, вбежав на кухню на грохот и крики, Ланн обнаружил Ясмин, стряхивающую остатки супа с груди и округлившегося живота. Дверь, распахнутая во двор, красноречиво намекала, что виновника происшествия придется искать до ночи.

— Ничего, он не горячий, — взяв в руки тряпку, Ясмин махнула ей на дверь. — Попробуй ты, а то я… в последнее время вообще никто не слышит, когда я говорю «я не злюсь» и «ты не виноват».

На удивление Ланн нашел мальчика довольно быстро. Эшер сидел на берегу реки и, не переставая всхлипывать, маленьким ножиком методично срезал свои рыжие волосы — его мать их очень любила, говорила, что он похож на Солнце над песками.

— У нее будет настоящий сын, — заметив Ланна, огрызнулся Эшер, — я ей больше не нужен!

— Неправда, — сказал Ланн и понял, что если младший ребенок родится больным, то для старшего так оно и будет выглядеть. — Ты ведь тоже настоящий. И ты наш.

Ланн никогда не слышал, чтобы кто-то так ревел — громко, надрывно, до хрипоты. В подземье дети быстро учатся быть тихими, он сам в детстве забивался в самый дальний угол, если что-то шло не так. Эшер определенно был из другого теста. Даже когда Ланн подобрался к нему и осторожно обнял, тот вцепился в него и продолжал орать так, что уши закладывало. И когда уже начало казаться, что это будет длиться вечно, Эшер вдруг набрал в грудь воздуха и замолчал.

— Она разозлится, — мальчик поднял руки к голове и вцепился в остатки шевелюры. — Мама, — осторожно произнес он, будто пробуя слово на вкус, — разозлится. Что если она меня выгонит?

Ясмин много раз говорила ему, что он может ее так называть, но он предпочитал имя. В последнее время он и вовсе ее не слушал…

— Чешуя, когти, рог, куча проблем и она все еще меня не выгнала, — вздохнул Ланн и подумал, что лучше бы она это раньше сделала, сейчас уже поздно. — Спорим, она даже не заметит?

— Ты пойдешь со мной? — подумав, спросил Эшер. — Я всякого натворил, а тебя она любит.

Ланн улыбнулся и кивнул. К несчастью для Ясмин, это действительно так.

Зима в том году наступила рано. Снег завалил все дороги, так что пробраться в лес за дичью рисковали только самые упорные, Ланн был одним из них. И когда он вернулся, волоча за собой по снегу тушу кабана, его встретила старуха Адала. Она помахала ему рукой из-за ограды его собственного дома, призывая идти быстрее.

Бросив веревки на снег, он на миг прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Он устал об этом молиться, устал просить малости, которую прочие получают просто так… Ему нужно чудо. Нет, оно нужно им всем четверым. Если за свою глупую жизнь ему удалось сделать хоть что-то хорошее, и если все это было не зря, то всю славу и всю кровь, пролитую на войне и после, он променял бы на одно единственное чудо.

Девочка была крошечной, сморщенной и розовой, как поросенок. Она хмурилась во сне и тихо сопела на кровати рядом с матерью. Словом, она была обыкновенным человеческим младенцем.

— Не делай такое лицо, на тебя страшно смотреть, — все еще бледная, прошептала Ясмин и чуть приподнялась на постели.

— Я сейчас начну рыдать, и вот это будет действительно страшно, — сцепив зубы, выдавил Ланн. — Я брал уроки у мастера, я знаю, как это делается.

Осторожно опустившись на кровать рядом с женой, он склонился и обнял ее только для того, чтобы услышать тихое «я скучала по тебе». Конечно, она не про последние несколько часов, он чувствовал себя таким виноватым, что практически не прикасался к ней последние полгода. Тут не отделаешься одним «прости», придется действительно постараться, чтобы она больше никогда не чувствовала себя в этом доме одинокой.

— У нее глаза твоей матери, — отпуская его, проговорила Ясмин. — Ты бы хотел ее увидеть? Риа?

— Ее сын умер.

— Я ей об этом не говорила.

Должно быть, это нечестно. Но его собственная мать осталась слишком далеко отсюда, и он никогда не сможет вернуться к ней. А одинокая женщина по имени Риа, которая живет где-то здесь, вовсе не виновата в том, что судьба обошлась с ней жестоко. Стоит ли воскрешать перед ней призраков снова?

Слишком сложный вопрос. Ланн подумает об этом позже, сейчас есть вещи поважнее. Монгрелы не дают детям имен до тех пор, пока им не исполнится хотя бы три года. Но его дочери имя понадобится очень скоро.

Будущее редко бывает таким безоблачным, каким рисуют его нам юношеские грезы. Но и редко становится таким ужасным, каким мы видим его в зеркалах нашей памяти. И все же будущее стоит того, чтобы до него дожить.