Пастор

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Сиара Симон

«Пастор»

Серия о Личном #2

Оригинальное название: Sierra Simone «Priest» (Priest #1), 2015

Сиара Симон «Пастор» (Пастор #1), 2017

Переводчик: Александра К.

Сверка: Иришка Дмитренко (с 21-25 главы и эпилог), Лела Афтенко-Аллахвердиева.

Вычитка: Лела Афтенко-Аллахвердиева

Обложка: Врединка Тм

Перевод группы: http://vk.com/fashionable_library

Любое копирование и распространение ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Оглавление

Сиара Симон

Любое копирование и распространение ЗАПРЕЩЕНО!

Аннотация.

ПРОЛОГ.

ГЛАВА 1.

ГЛАВА 2.

ГЛАВА 3.

ГЛАВА 4.

ГЛАВА 5.

ГЛАВА 6.

ГЛАВА 7.

ГЛАВА 8.

ГЛАВА 9.

ГЛАВА 10.

ГЛАВА 11.

ГЛАВА 12.

ГЛАВА 13.

ГЛАВА 14.

ГЛАВА 15.

ГЛАВА 16.

ГЛАВА 17.

ГЛАВА 18.

ГЛАВА 19.

ГЛАВА 20.

ГЛАВА 21.

ГЛАВА 22.

ГЛАВА 23.

ГЛАВА 24.

ГЛАВА 25.

ЭПИЛОГ.

Аннотация

.

Существует так много правил, которые не должен нарушать пастор.

Пастор не может жениться. Пастор не может отказаться от своего обета. Пастор не может предать своего Бога.

Я всегда следовал этим правилам.

Пока не встретил ее.

Меня зовут Тайлер Ансельм Белл. Мне двадцать девять. Шесть месяцев назад, я нарушил свой обет безбрачия на алтаре своей собственной церкви, и Бог не был против этого, поэтому я повторил это снова.

Я пастор, а это моя исповедь.

***

*** Пастор является одиночной новеллой. Предназначен для взрослой аудитории. ***

ПРОЛОГ

.

Существует так много правил, которые не должен нарушать пастор.

Пастор не может жениться. Пастор не может отказаться от своего прихода (прим.: церковный округ населения, имеющий свой особый храм с причтом, совершающим священнодействия для прихожан). Пастор не может подвергать сомнению веру своих прихожан в него.

Правила, которые, на первый взгляд, кажутся такими очевидными. Правила, которые я никогда не забываю с тех пор, как надел свой пояс (прим.: имеется виду пояс священника). Правила, ради которых я поклялся своей жизнью, чтобы надеть казулу (прим.: верхнее облачение священника при богослужении) и столу (прим.: шёлковая лента 5-10 см в ширину и около 2 метров в длину с нашитыми на концах и в середине крестами, огибающая шею и обоими концами спускающаяся до колен на одном уровне).

Я всегда следовал правилам.

Пока не встретил её.

Меня зовут Тайлер Ансельм Белл. Мне двадцать девять. У меня есть степени бакалавра и магистра богословия. Я пришёл сюда три года назад и был принят на службу, и мне здесь нравится.

Несколько месяцев спустя я нарушил целибат (прим.: обет безбрачия) на алтаре своей собственной церкви и, да поможет мне Бог, не прочь повторить это снова.

Я — пастор, а это моя исповедь.

ГЛАВА 1.

Ни для кого не секрет, что прощение является наименее популярным таинством. У меня было много теорий почему: гордыня, беспокойство, утрата духовной независимости. Но в данный момент моя теория находится в этой грёбаной исповедальне.

Я ненавижу это место, и каждый раз, когда вижу его, складывается такое впечатление, словно это старомодная тюрьма, дошедшая к нам из самых тёмных дней до Второго Ватиканского собора. Пока я рос, моя церковь в Канзас-Сити немного изменилась: эти комнатки стали чистыми, светлыми и приятными, с удобными креслами и высоким окном с видом на сад.

Но эта исповедальня — полная противоположность той, о которой я рассказывал, потому что эта комнатка была ограниченной и формальной: из тёмного дерева и без всяких нормальных удобств. Вы не подумайте, я не страдаю клаустрофобией, но от такого вида могу пополнить ряды людей с боязнью замкнутых пространств. Я сложил руки вместе, благодаря Бога за наши собранные средства. Десять тысяч долларов: на эти деньги мы могли бы отремонтировать собор Святой Маргариты в Вестоне, штат Миссури, и превратить его в нечто, напоминающее современные церкви. Больше не будет этих поддельных деревянных панелей в фойе. Не будет больше этого фальшивого красного покрытия, умеющего лишь скрывать винные пятна, но, поверьте мне на слово, он угнетает здесь атмосферу. Вместо этого будут огромные светлые окна и современность. Я был отправлен сюда из-за болезненного прошлого… ради себя самого. Проходя мимо всего этого старья, я уже планировал новую постройку. Хочу показать моим прихожанам, что церковь может кардинально поменяться. Вырасти. Сделать шаг в будущее.

— Могу ли я покаяться, Отец?

Я плыл по течению. Один из моих недостатков, признаю. Я тоже молюсь ежедневно, надеясь на что-то (когда вспоминаю).

— Не думаю, что это необходимо, — отвечаю я. Хоть и не могу видеть многого через перегородку, но прекрасно знаю своего кающегося. Роуэн Мерфи — учитель математики среднего возраста и фанат полицейских. Он был моим единственным кающимся вот уже месяц, и его грехом была зависть (что отличает его от другого учителя по математике), его нечистые мысли были сосредоточены на человеке из тренажёрного зала Плат-Сити. Я знаю многих священников, которые по-прежнему следуют старым правилам, но я не один из тех, кто говорит «молись дважды Пресвятой Деве Марии по утрам». Грехи Роуэна возникли из-за его нетерпеливости, бездействия, и никакие молитвы этого не изменят, если он сам не найдёт причину.

Я знаю это, потому что сам побывал в подобной ситуации.

Но, честно говоря, мне очень нравился этот парень. Он был смешным, но лукавым, тот тип парней, которые приглашают к себе в гости автостопщиков и даже разрешают им переночевать на своём диване, если только наутро эти люди оставят полный рюкзак еды или подарят новое одеяло. Мне бы хотелось видеть его счастливым и спокойным. Я бы хотел наблюдать за тем, как он совершает хорошие дела, меняясь в лучшую сторону.

— Нет, каяться не нужно, но у меня для тебя небольшое задание, — говорю я. — Подумай о своей жизни. Да, ты имеешь сильную веру, но используешь её не в том направлении. Кроме церкви, что приносит страсть в твою жизни? Почему ты встаёшь по утрам? Что является смыслом твоей жизни?

Роуэн не ответил, но я мог услышать его дыхание. Он задумался.

Прочитав заключительные молитвы, я благословил его, и он ушёл, направляясь обратно в школу, где проведёт остаток своего дня. И если его перерыв закончился, то мой только начался. Я проверил свой телефон, чтобы быть уверенным, и когда уже собирался выйти, услышал, как дверь в исповедальню открылась и напротив меня кто-то сел. Я откинулся назад, делая глубокий вдох. Мне очень хотелось побыть немножко свободным сегодня, и я с нетерпением этого ждал. Никто, кроме Роуэна, никогда не приходил на исповедь. Никто. И вот в один из таких дней я очень хочу насладиться прекрасной погодой в одиночестве…

«Соберись», — скомандовал я себе.

Кто-то прочистил своё горло. Женщина.

— Я, эм. Я никогда не делала этого прежде, — её голос был тихим и привлекательным, словно акустическая передача лунного света.

— Ах, — я улыбнулся: — Новичок.

Я издал смешок.

— Да, полагаю, что так. Много раз видела, как это делается по телевизору. И следующее, что я должна сказать: «Прости меня, Отец, ибо я согрешила»?

—Почти. Во-первых, мы должны перекреститься. Во имя Отца, Сына и Святого Духа… — я слышал, как она повторяла слова за мной. — Теперь скажи мне, сколько времени прошло с последней твоей исповеди, если ты когда-нибудь…

— Никогда, — завершила она за меня. Её голос звучал молодо, но не слишком. Она, наверное, чуть моложе меня. Её голосу был присущ акцент, обозначавший девушку из города, но, как та растягивала слова, определяло, что она была из пригородов Миссури.

— Я, эм. Я увидела церковь, когда бродила по улице. И мне захотелось… Ну, есть некоторые вещи, которые меня очень волнуют. Я никогда не была особо религиозной, но подумала, может быть… — она замолчала на минуту, а затем резко вздохнула. — Это было глупой затеей, я такая дура. Мне пора уходить, — я услышал, как она встала.

— Стой, — резко крикнул я, удивляя самого себя. Никогда не приказывал раньше. Ну, никому, я хочу сказать.

Соберись.

Она села, и я мог слышать, как она теребила свою сумочку.

— Ты не глупая, — говорю я нежно. — Это не какое-то там соглашение. Это не обещание посещать службу каждую неделю или что-то типа этого. Это именно тот момент, когда ты осознаешь, что тебе нужно. Необходимо услышать меня… Бога… Возможно, себя. Ты пришла сюда, потому что знала, что хочешь этого, и я здесь для тебя и готов выслушать. Поэтому… Пожалуйста. Останься.

Она сделала глубокий вздох.

— Я просто… Эти вещи слишком давят на меня, и я не знаю, стоит ли мне кому-то о них рассказывать. Тем более вам.

— Это потому, что я мужчина? Тебе было бы удобней поговорить сначала с монахиней, а потом уже идти ко мне?

— Нет, это не из-за того, что вы мужчина, — я слышу улыбку в ее голосе. — Это потому что вы пастор.

И тут я решил угадать.

— Это всё из-за плотской природы?

— Плотской, — смеётся она, и её смех звучит словно мелодия. Внезапно я понимаю, что мне стало интересно посмотреть на внешность этой прихожанки: была ли её кожа бледной или, наоборот, загорелой, толстая она или худенькая, пухлые ли у неё губы.

Нет. Я должен сосредоточиться. Но почему её голос вдруг заставил меня почувствовать себя мужчиной, а не пастором.

— Плотской, — повторяет она. — Это звучит как эвфемизм.

— Ты можешь называть это так, как тебе удобно. Это не должно смущать тебя.

— Иногда ширма помогает, — отмечает она. — Это проще, когда не видишь человека, знаешь, мантия и прочие ваши штучки.

Теперь смеюсь я.

— Мы не носим мантию всё время, ты должна это знать.

— Оу. Ну, это моя фантазия. Тогда что же ты носишь?

— Рубашку чёрного цвета с длинными рукавами и белым воротником. Ну, тебе известен такой тип одежды. Думаю, ты видела это по телевизору. И джинсы.

— Джинсы?

— Это так шокирует?

Я слышу, как она прислоняется к ширме.

— Немножко. Это значит, что у тебя есть свой стиль во всём этом.

— Только по выходным, с девяти до пяти.

— Хорошо. Я рада, что они не заставляют тебя одевать мантию по субботам или что-то в этом роде.

— Они пытались. Слишком много запретов, — я делаю паузу. — И если это как-то поменяет твоё мнение, то я обычно ношу брюки.

— Ну, уже больше похоже на священника, — следует долгая пауза. — Что если… Ты когда-нибудь встречал людей, которые действительно творили плохие вещи?

Я осторожно подыскиваю слова, чтобы ответить:

— Мы все грешны в глазах Господа. Даже я. Нужно просто раскаяться в величине своего греха, но…

— Перестань мне вещать это семинарское дерьмо, — шипит она. — Я задала тебе вопрос. Я поступила очень плохо. Действительно плохо. И я просто не знаю, что ожидать дальше

Её голос дрогнул на последнем слове, и в первый раз за то время, что я был рукоположен, у меня возникло желание подняться со своего места и войти в ту дверь, где сидела она, и подарить этой женщине крепкие объятия. Наверное, это будет неудобно сделать в такой Тёмной Комнате Смерти (так я называю эту исповедальню).

Но её голос звучал так надломлено и болезненно. И мне захотелось сделать для неё что-то хорошее.

— Мне нужно знать, что всё будет хорошо, — говорит она тихо. — И я должна буду научиться жить с этим.

Мою грудь сжала боль. Как часто я повторял эти же слова, смотря в потолок, лёжа в кровати без сна, задаваясь вопросом, изменится ли моя жизнь? «Мне нужно знать, что всё будет в порядке».

Разве мы не все хотим этого? Разве не об этом кричат наши разбитые души по ночам?

Когда заговорил снова, я не стал возиться с этими духовными наставлениями. Вместо этого я ответил честно:

— Я не знаю, будет ли всё в порядке в будущем. Может, и не будет. Но сейчас ты думаешь, что самая несчастная в этом мире, но, поверь мне, настанет день, когда ты поймёшь, что может быть ещё хуже, чем сейчас, — я опустил свой взгляд на руки, которыми вынимал старшую сестру из петли в родительском гараже, когда она повесилась. — Ты не сможешь вставать с постели по утрам, потому что кровать будет единственным местом, где ты чувствуешь себя в безопасности. Знаешь, это «хорошо» никогда может и не настать. И всё, что тебе останется, так это искать новую опору в жизни. Надеюсь, ты найдёшь любовь в своей жизни и будешь её крепко держать. И в один прекрасный день всё серое и скучное исчезнет. В один из таких дней ты обретёшь что-то ценное в своей жизни. И жизнь принесёт тебе большое счастье.

Я слышал, как она вздохнула, словно пыталась не заплакать.

— Я... Спасибо вам, — просто сказала она. — Спасибо.

Не было никаких сомнений в том, что она сейчас плакала. Я слышал, как она вытягивала салфетки из коробки, положенной мной в исповедальню для таких случаев. Я мог поймать только самые незначительные движения сквозь ширму: её волосы были тёмного цвета, а кожа бледна.

Часть меня хотела услышать её признание, чтобы я смог дать ей больше советов, сказать ей что-то, чтобы она обрела уверенность в себе, но я до сих пор не знаю, какой именно из ужасных видов плотского греха она успела сотворить, а теперь пришла каяться. Я хотел услышать этот шёпот снова, хотел поцеловать каждую её слезинку.

Боже, я хотел прикоснуться к ней.

Да что со мной, чёрт побери, происходит? Мне не хотелось женщину в течение этих трёх лет. И я даже лица её толком не видел. И что самое смешное, даже имя мне неизвестно.

— Теперь мне, правда, пора, — говорит она, игнорируя ранее сказанные слова. — Спасибо за то, что рассказал. Это было… Это было как бальзам на душу. Ещё раз спасибо.

— Подожди… — произношу я, но дверь уже хлопнула, и она ушла.

***

Я думал об этой незнакомке весь день. Думал о ней, когда готовил свою проповедь на воскресенье. Думал о ней, когда перечитывал Библию, когда молился ночью. Думал о том тёмном проблеске её волос, о том нежном голосе. О чём-то, что помогло бы мне… Постойте, что это? Я, конечно, не святой и знаю, что принял обет, но я всё же мужчина. Мужчина, который до этого любил трахаться очень много.

И я до сих пор заглядывался на женщин, но теперь пытался сдерживать свои сексуальные позывы. Целибат служил тому хорошим примером все эти годы, и я тщательно его соблюдал. Особенно после того случая с моей сестрой. И того, что случилось, пока я не пришёл сюда.

Первостепенно, чтобы я был верхом сдержанности. Я должен быть священником, который внушает доверие. И нужно быть очень осторожным, чтобы не пойти на поводу у этих сексуальных позывов и не быть на слуху у людей.

И хотя её хриплый смех не выходил у меня из головы весь день, я всё же пытался продолжить выполнять свои обязанности, правда, теперь к этому добавилось ещё одно: я молился за эту женщину, думая, что она всё же найдёт своё счастье. «Мне нужно знать, что всё будет хорошо».

Надеюсь, она это познает: Боже, обрати на неё своё внимание, дай ей надежду, как ты много раз давал её мне.

Я заснул с чётками, стиснутыми в своей руке, словно они были моим амулетом, который мог бы защитить от нежелательных мыслей.

***

В моём небольшом приходе, как правило, два раза в месяц проводятся похороны и четыре или пять раз в год свадьбы, мессы проходят почти каждый день, а по воскресеньям несколько раз в день. Три раза в неделю я провожу изучение Библии, один раз в неделю могу помогать в молодёжном кружке и каждый день, кроме вторника, уделяю время прихожанам, которые являются исповедоваться. Я также пробегаю по утрам несколько миль и читаю разные книги, которые не связаны с Богом.

Ох, и ещё я провожу много времени на странице «Ходячих мертвецов» на реддит (прим.: социальный новостной сайт, созданный Стивом Хаффманом и Алексисом Оганяном в 2005 году, в котором зарегистрированные пользователи могут размещать ссылки на какую-либо понравившуюся информацию в Интернете. Как и другие подобные сайты, reddit поддерживает систему голосования за понравившиеся сообщения — наиболее популярные из них оказываются на заглавной странице сайта). Слишком много времени. Прошлой ночью я оставался там до двух часов ночи, споря с некоторыми задротами о том, можно ли убить одного зомби с помощью позвоночника другого.

Потому что там необходимо рассчитать все движения.

Дело в том, что быть святым человеком и вечно сонным за завтраком в городе, который находится на Среднем Западе, довольно-таки сложно, так что я могу быть прощён за маленькую слабость к женщине, которая может прийти на исповедь на следующей неделе.

Роуэн только что ушёл, и я уже был готов встать и уйти, когда услышал скрип двери по ту сторону от меня. Я подумал, что, возможно, это снова Роуэн: уже не первый раз он так возвращался, потому что вспоминал очередной грех.

Но нет. Это был тот самый голос с хрипотцой, который преследовал меня всю прошедшую неделю.

— Это снова я, — говорит женщина с нервным смешком в голосе. — Эм, ну, та не католичка?

Мои слова прозвучали намного серьёзнее, чем я думал. Таким тоном, словно я долго не виделся с этой женщиной:

— Я прекрасно тебя помню.

— Ох, — говорит она. Девушка была немного удивлена тем, что я её запомнил. — Хорошо. Я думаю.

Она молчала, и через ширму я смог получше разглядеть эту женщину: тёмные волосы, белая кожа, ярко-красные губы.

Я немного поёрзал на месте — моё тело слишком буйно отреагировало. Брюки на заказ (подарок от моих братьев-бизнесменов), жёсткое дерево скамьи, воротник — вдруг всё стало мне мешать.

— Вы Отец Белл, правильно? — спросила она.

— Это я.

— Видела ваше фото на веб-сайте. На прошлой неделе я подумала, может, будет лучше, если я узнаю ваше имя и как вы выглядите. Ну, знаете, чтобы я имела представление о вас не как о той стене, что между нами.

— Помогло?

Она колебалась:

— Не очень, — но она не уточнила, да и я не стал давить, в основном из-за того, что воспитывал в себе терпение, которое помогало мне трезво мыслить.

«Нет, ты не можешь спрашивать её имя.

Нет, ты не можешь отодвинуть эту ширму и посмотреть, как она выглядит.

Нет, ты не можешь просить её, чтобы она рассказала тебе о своих порочных грехах».

— Готова начинать? — спросил я, пытаясь поместить свои мысли на задний план.

«Следуй сценарию, Тайлер».

—Да, — прошептала она. — Да, я готова.

ГЛАВА 2.

Поппи

«У меня есть работа. Ну, теперь у меня она есть, и кое-что сейчас поменялось, но ещё месяц назад я работала в месте, которое можно назвать… греховным. Думаю, это правильное слово, хотя я никогда не чувствовала себя грешницей, работая там. Вы, наверное, задаётесь вопросом, почему я пришла сюда исповедоваться, но, на самом деле, я не чувствую, что должна сознаваться хоть кому-то в содеянном. Имеет ли это какой-то смысл? Наверное, я обязана чувствовать себя ужасно из-за того, как зарабатывала эти деньги, но не ощущаю такого и прекрасно осознаю, что это неправильно.

Нет, я не проститутка, если вы подумали об этом.

Знаете, за что ещё я чувствую себя виноватой? За то, что впустую тратила чужое время и деньги. Мои родители — это отдельная тема для разговора — и даже вы, я вас не знаю, но напрасно трачу ваше время, забивая ненужной чепухой ваши мысли, просто тщетно трачу деньги вашей церкви. Видите? Я несу разрушение, где бы ни появилась.

Часть проблемы заключалась в доле меня, и она всегда следовала за мной по пятам, а быть может, это тонкий слой, как, например, кольца у дерева. И куда бы я ни пошла, всегда было это. Я не была счастлива в своей старой жизни в Ньюпорте и не чувствую себя счастливой и в этом новом месте, в Канзас-Сити, теперь я наконец-то понимаю. Неужели это всегда будет преследовать меня? Значит ли это, что я не буду счастлива ни в одном месте? Мне что, суждено скитаться в одиночестве и отвращении из-за того, что я ношу этого демона в себе?

Смешно то, что я чувствую, словно проживаю другую жизнь, тёмную жизнь, от которой просто должна избавиться, выпустить этого демона на свободу и спастись от этого кольца, сжавшего меня. Но цена — остальная я. Словно Вселенная — или Боже — говорит, что это мой путь, но цена этому слишком высока, и это тень того человека, которым я хочу быть. Но сколько ещё необходимо заплатить за тот путь? Я сбежала в маленький городок и работала как проклятая, чтобы вот так скитаться в одиночестве? У меня есть чувство собственного достоинства, и у меня есть хорошие поступки, но позвольте вам сказать, Отец, добрые дела не согреют вашу постель ночью, и я просто отчаялась, потому что не могу разрываться на две части, но я хочу их обе.

Я мечтаю о хорошей жизни и хочу испытать страсть и романтику. Но я была воспитана так, что теперь вижу одну только грязь и отвращение; и как ни стараюсь, не могу не ненавидеть «Поппи Дэнфорс», потому что даже это стало мне противно. Я сделала всё, чтобы перестать питать ненависть…»

— Возможно, у нас получится продолжить на следующей неделе.

Какое-то время она была тихой после заключительного предложения, её дыхание прерывистым. Не было необходимости смотреть на неё, чтобы знать, что она держалась из последних сил, но на самом деле мне хотелось зайти к ней, подхватить её на руки, успокоить или, возможно, что-то ещё. Но я не мог позволить себе этого, потому что моя обязанность помогать людям словами, а она нуждается в этом прямо сейчас.

— Ох. Хорошо. Могу я… Есть ли у меня ещё время? Простите, я немного не привыкла к правилам.

— Ничего страшного, — говорю я мягко. — Знаете, думаю, это хорошее начало, не считаете?

— Да, — бормочет девушка. Я слышал, как она собирает свои вещи и открывает дверь, а затем начинает говорить. — Да, думаю, вы правы. Ну, так… Не будет никакого покаяния или что-то в этом роде? Когда я гуглила «исповедь» на прошлой неделе, там говорилось, что в конце должны говорить: «Радуйся, Мария» или что-то такое.

Собравшись, я тоже решил выйти из исповедальни, думая, что будет легче объяснить всю систему покаяния не через эту дурацкую затворку, а глядя в глаза, но затем я замер.

Её голос был сексуальным. Даже её смех был сексуальным. Но никто не идёт ни в какое сравнение с ней.

У неё были длинные тёмные волосы, я бы сказал, даже чёрные, и бледная-бледная кожа, подчёркнутая ярко-красной помадой, которой она красилась. Её лицо имело нежные черты: тонкие скулы и большие глаза, что напоминало девушек из глянцевых журналов. Но больше всего меня манили её рот, пухлые губы, которые были слегка приоткрыты. Два передних зуба выделялись немного больше остальных, и это делало её ещё более сексуальной.

И прежде чем смог остановить себя, я понял, что хочу погрузить свой член в её ротик.

Я хочу, чтобы этот ротик выкрикивал моё имя.

Я хочу…

Я окинул взглядом церковь, пока в поле моего зрения не попала фигура распятого Иисуса.

«Помоги мне, — молился я мысленно. — Это что, одно из твоих испытаний?»

— Отец Белл? — позвала она.

Я глубоко вздохнул, прошептав про себя ещё одну молитву, и думаю, она не заметила, как взглядом я жадно поглощал её рот… Или что мои брюки в области ширинки заметно натянулись.

— Думаю, нет никакой необходимости в покаянии именно сейчас. Я просто хочу приходить сюда и раскаиваться, рассказывая о своих внутренних переживаниях, можно ведь так?

Её рот изогнула милая улыбка, и мне вдруг захотелось целовать её до тех пор, пока она не станет умолять меня взять её.

«Святое дерьмо, Тайлер. Что за нахрен?»

Истерично произнёс про себя «Радуйся, Мария», пока она поправляла ремень от своей сумочки.

— Возможно, увидимся на следующей неделе?

Дерьмо. Смогу я сделать это снова в течение семи дней? Но затем, вспомнив её слова, полные боли и раскаянья, я снова почувствовал желание утешить её. Мне хотелось подарить ей этот тёплый мир, наполненный надеждой и будущим, я хотел подарить ей полноценную жизнь.

— Конечно. Буду рад увидеться с вами снова, Поппи, — я не хотел произносить её имя, но всё же сделал это. Причём таким голосом, от которого женщины тут же запрыгивают к тебе на колени и просят большего.

И её реакция послала пульсации в мой член. Её глаза расширились, после расширились и зрачки, а пульс бился как сумасшедший — это было видно по её венке на шее. Не только моё тело так реагировало: я влиял на неё так же, как и она на меня.

Всё стало ещё хуже, потому что теперь это вопрос времени, когда я сорвусь и разложу её вдоль скамьи, шлёпая прекрасную белую попку. Мысли о её сочной попке заставили мой член дёрнуться, а затем я снова посмотрел на её губы вместо того, чтобы думать о спасении своей души.

Я прочистил горло, три года самоконтроля — вот что действительно удерживало меня от этого:

— И просто знаете…

— Д-да? — спросила она, прикусывая свою нижнюю губу.

— Вы не должны ездить из Канзас-Сити ради того, чтобы исповедоваться. Уверен, есть и другой пастор, который с удовольствием вас выслушает. Мой наставник, Отец Брэйди, очень хорош в этом и живёт недалеко от города.

Она склонила чуть-чуть голову, словно птичка:

— Но я больше не живу в Канзас-Сити. Я живу в Вестоне.

Ну, ещё раз дерьмо.

***

Вторник. Долбаный вторник.

Я провёл утреннюю мессу, принял двух пожилых женщин и Роуэна, а затем отправился на пробежку, мысленно прокручивая всё, что мне нужно было сделать сегодня, включая информационный пакет для нашей группы, которая хочет отправиться в путешествие следующей весной, и также продумывая свою проповедь на эту неделю.

Вестон — город утёсистых берегов, большую часть которых занимают поля, тянущиеся в сторону реки Миссури, утыканной кучей обрывистых холмов. Бегать по таким само «удовольствие». После первых шести миль я был весь в поту и тяжело дышал, прерывая своим дыханием музыку Бритни Спирс.

Завернув за угол, я вышел на главную улицу и зашагал по городу, видя немного людей, которые изучали антиквариат и художественные магазины, поскольку был будний день. Я увернулся, чтобы не столкнуться с пожилой парой, и направился в сторону отвесной дороги, которая вела вверх. Мои бёдра и мышцы кричали, пот стекал вниз по шее, плечам и спине, мои волосы были мокрыми, и каждый вздох стал болезненным. Утреннее солнце уже начинало сильно припекать, шёл август.

Но мне это нравилось.

Всё остальное отходило на задний план: предстоящий ремонт церкви, проповеди, которые я должен написать, но было одно исключение в виде Поппи Дэнфорс.

Особенно она. Одна мысль об этой прекрасной женщине делала меня твёрдым.

Я ненавидел себя за то, что случилось вчера. Она явно хорошо образованная особа, умная и интересная женщина, и Поппи пришла ко мне, моля о помощи, несмотря на то, что не была католичкой. И вместо того, чтобы помогать ей, я не смог произнести ни одного слова, думая о её рте.

Я был пастором. Присягнул Богу, что больше не прикоснусь ни к чужому телу, ни к своему. Мои мысли были не совсем здоровыми, когда я начинал думать о Поппи.

Я должен быть пастухом, а не волком.

Отнюдь не волком, который просыпается среди ночи, сжав свои бёдра, потому что ему снился весьма эротический сон с Поппи.

Вина охватила меня.

«Я точно попаду в ад, — подумал я про себя. — Нет никакого способа избежать этого греха».

Да, я утопал в вине и на самом деле не знал, как мне контролировать себя в следующий раз, когда её увижу.

Нет, это не совсем правильно. Знаю, что должен… но я не хочу. Не хочу отказываться от её рассказов, от этого нежного голоса, прекрасного тела и того, как она воздействует на меня.

Это была огромная проблема. Закончив со своей пробежкой, я подумал, что было бы неплохо, если по приходу в церковь я смогу увидеть нового прихожанина, который был бы в той же ситуации. Интересно, что бы я ответил ему со стороны того, чего бы хотел Бог.

«Стыд должен преследовать тебя, потому что ты предал Господа.

Признай свой грех перед Богом открыто и честно. Моли о силе и прощении, чтобы он помог тебе перебороть это искушение, если оно возникнет снова.

И наконец, огради себя от этого соблазна».

Церковь находилась всего в нескольких минутах от дома священника. Я уже знаю, что мне нужно сделать. Для начала приму душ, а затем проведу несколько часов в молитвах, прося прощения.

И силу. Да, мне она тоже понадобится.

И в следующий раз, когда придёт Поппи, я скажу ей, что не смогу больше быть её духовным наставником. Эта мысль меня угнетала, но я был пастором уже достаточно долгое время, и кому, как не мне, знать, что иногда стоит пожертвовать чем-то, пока это не зашло слишком далеко.

Я остановился на перекрёстке, ожидая, пока светофор поменяет свой цвет. Ощущение лёгкости накрыло меня, ведь теперь я знаю, что делать дальше. Так будет лучше для меня, я должен это сделать.

— Бритни Спирс значит, да?

Этот голос. Даже если бы я слышал его всего дважды за всю жизнь, то тут же узнал бы.

Это была огромнейшая ошибка, но всё же я повернулся к окликнувшему меня человеку, попутно вытаскивая наушники.

Она тоже на пробежке и, судя по всему, преодолела немалое расстояние, как и я. Она была одета в спортивный бюстгальтер и очень-очень коротенькие шортики для бега, которые еле прикрывали попку. Её тело усыпали капельки пота, губы не были накрашены красной помадой, но мне от этого легче не стало, потому что без неё рот Поппи выглядел ещё более сексуальным. Единственное, что спасало меня от пожирания его взглядом, — это плоский животик и хорошо подкачанные ноги, которые идеально раздвинулись бы передо мной.

Кровь прилила к моему паху.

Поппи улыбалась мне, и тут я вспомнил, что она что-то говорила.

— Прости, что? — мои слова больше походили на шёпот. И от этого я вздрогнул, но она, кажется, не обратила внимания.

— Я просто не знала, что ты фанат Бритни Спирс, — говорит она, указывая на мой iPhone, прикреплённый к бицепсу, а на экране была прекрасно видна строчка с названием песни. «Oops… I Did It Again» (прим.: Упс… Я снова это сделала). — Я тоже люблю её песни.

Если бы я не был утомлён бегом и жарой, то залился бы краской. Потянулся за телефоном, пытаясь незаметно переключить на другую дорожку.

Она засмеялась.

— Всё в порядке. Я просто немного удивлена, увидев, что слушают… Что слушают Божьи мужчины во время пробежки? Хммм? Нет, не отвечай. Пение монахов.

Я сделал шаг в сторону Поппи, и её глаза метнулись к моему прессу, опускаясь к тому месту, где висели мои шорты. Когда она подняла на меня свой взгляд, её улыбка немного поблекла. Я хорошо мог видеть, какими твёрдыми стали её соски.

Закрыл глаза на минутку, пытаясь успокоить свой чёртов член.

— Или, возможно, это что-то совсем противоположное, типа шведский дэт-метал (прим.: экстремальный поджанр метала) или наподобие этого. Нет? Эстонский метал? Филиппинский?

Я попытался думать о чём-то асексуальном, когда открыл глаза. Вспоминал свою бабулю, покрывало на алтаре, вкус коробочного вина для причастия.

— Не любишь слишком болтливых, я права? — спросила она, и это вывело меня из раздумий. Была ли она безумной? Как можно думать о моей нелюбви к ней, в то время как я стою здесь твёрдый как камень?

— Ты был так мил со мной, когда я пришла к вам в первый раз. Но, чувствую, ты немного отстранился от меня, — она опустила взгляд на свои ноги, совершив движение, которое только подчеркнуло её длинные и густые ресницы.

Боже, даже эти ресницы делали меня твёрдым. Наверное, теперь это мой новый объект для пожирания глазами.

— Всё совсем не так, — ответил я, немножко расслабившись, потому что мой голос уже был под контролем. — Я очень благодарен вам, что вы посчитали меня достаточно умелым пастором и снова пришли в мою церковь, — я уже собирался сказать ей, чтобы она начинала искать себе другое место, и предложить ей в этом помощь, но Поппи меня перебила.

— Знаете, я нашла в церкви какое-то умиротворение. И рада, что столкнулась с вами. Но на самом деле я увидела объявление на сайте о приёмных часах и решила попробовать поговорить с кем-то, да и мне очень было интересно, как всё выглядит, и смогу ли я перебороть себя? Я не рассчитывала на исповедь…

Ну, спасибо Богу хоть за это.

— …не думала рассказывать о чём-то. Я пытаюсь начать всё с чистого листа, но чувство, что чего-то не хватает, преследует меня. Словно я живу не своей жизнью, как-то неправильно, что ли. И я говорю это вам после того, как рассказала, что мне стало… легче дышать. Интересно, какая религия моя… Но, наверное, я просто ещё не поняла, чего хочу от жизни.

Её речь пробудила во мне инстинкт священника. Я сделал глубокий вдох, собираясь рассказать ей кое о чём, что говорил многим людям, но до сих пор произношу эти слова с замиранием сердца, словно всё в первый раз.

— Я верю в Бога, Поппи, но также считаю, что духовность не для всех. Ты сам должен выбирать, чего хочешь от этой жизни, будь то карьера, вечные путешествия, семья или какие-то иные вещи. Но возможно и такое, что вы обнаружите другую религию, которая вам подходит. Не хочу, чтобы вы чувствовали давление и изучали католическую церковь по какой-то непонятной причине, кроме искреннего интереса или любопытства.

— А что насчёт горячего пастора? Это уважительная причина для посещения церкви?

Ужас, должно быть, отразился на моём лице — в основном потому, что её слова разрушали мой самоконтроль, — но затем она засмеялась. Её смех был приятной мелодией для моих ушей, он словно эхо, знаете, которое можно услышать в танцевальной студии или бассейне в Хэмптоне.

— Расслабься, — говорит она. — Я пошутила. Хочу сказать, да, ты горяч, но это не причина, из-за которой я заинтересована. По крайней мере, — она посмотрела на меня, и в этот миг моя кожа начала пылать от возбуждения, — это не единственная причина, — и тогда всё исчезло, а она развернулась и помчалась прочь от меня.

Я был таким идиотом.

ГЛАВА 3.

Я пришёл домой и сразу же принял холодный душ, простояв под водой до тех пор, пока не успокоилась моя эрекция. Хотя, если я снова увижусь с Поппи, она тут же даст о себе знать.

Хорошо, возможно, я не смогу перестать хотеть её, но необходимо проявить хоть чуть-чуть самообладания. Больше никаких фантазий. Больше никаких пробуждений, когда я трахаю свой собственный матрас, мечтая о ней. Наверное, важно говорить ей то, что нужно… Видеть её заблудшим ягнёнком, который ищет своего Бога, а не сексуальной женщиной с красивыми ногами.

О, эти идеальные ноги.

Я натянул брюки поверх боксёров и надел свежую чёрную рубашку, как обычно закатав длинные рукава до локтей, и белый воротник. Не колеблясь, я поправил его, приводя в нужное состояние. Это как напоминание о том, почему я выбрал этот путь и теперь должен отречься от всех земных грехов.

Я делаю это для своего Бога.

Я делаю это для своей церкви.

Я делаю это для своей сестры.

И вот почему Поппи Дэнфорс приводила в замешательство. Я хотел выглядеть сексуальным перед своим собственным прихожанином. Хотел, чтобы церкви снова начали доверять. Хотел стереть следы ужасных людей во имя Бога.

И я также хотел безболезненных воспоминаний о Лиззи, чтобы моё сердце больше не болело и не испытывало вину.

Знаете, что? Я раздувал проблему из ничего. Всё и так шло хорошо. Я пробежался рукой вдоль своих волос, при этом делая глубокий вдох. Одна женщина — не имеет значения, насколько она горячая штучка, — не собирается познавать тайны духовности. Она не разрушит то, что я с таким трудом построил за эти годы.

***

Я не всегда остаюсь дома по четвергам, ведь мои родители живут в часе езды, но на этой неделе я так устал морально и физически, избегая Поппи каждую утреннюю пробежку в течение последних двух дней, а также принимая холодный душ раз двадцать за день, что мне было необходимо куда-то выбраться.

Я просто хотел сменить обстановку — без этого воротника — и сыграть в Arkham Knight (прим.: видеоигра в жанре приключенческого боевика, разработанная Rocksteady Studios и выпущенная Warner Bros), поедая пищу, приготовленную моей мамой. Хотел выпить несколько бокалов пива со своим отцом, слушая нытьё моего брата-подростка о том, что очередная девушка отказала ему, оставив во фрэнд-зоне. Я мог хорошо расслабиться, не думая о церкви и Поппи.

Мама и папа никогда не лезли в мою жизнь. С моими другими двумя братьями было то же самое: они жили так, как хотели того сами; но ничто так не создаёт комфорт даже в твоём собственном доме, как выпечка мамы.

После ужина Шон и Эйден уделали мою задницу в последней Call of Duty (прим.: серия компьютерных игр в жанре шутера от первого лица, посвящённых Второй мировой войне, холодной войне, борьбе с терроризмом и гипотетической Третьей мировой войне), пока Райан переписывался с очередной девчонкой по телефону, и в доме до сих пор пахло лазаньей и чесночным хлебом. Фото наблюдающей за нами Лиззи висело над телевизором: милая девушка с красивыми светлыми волосами и широкой улыбкой на лице, которая скрывала всё, о чём мы не знали, пока не стало слишком поздно. Она умерла в 2003 году, навсегда оставшись в наших памяти и сердцах.

Я словно прирос взглядом к этой фотографии, пока Шон и Эйден болтали о своих работах — оба были инвесторами — мама и отец играли в «Крушение Сладкоежки».

«Мне так жаль, Лиз. Прости меня за всё».

Да, я знал, что ничего не мог сделать в тот момент, но в памяти снова и снова всплывают образы её бледного лица, синих губ и красных от разорвавшихся сосудов глаз.

Я просто зашёл в гараж, чтобы найти батарейки для фонарика, а вместо этого обнаружил холодное тело моей единственной сестры.

Низкий голос Шона вывел меня из мрачной задумчивости, а затем я постепенно вернулся к реальности, когда услышал скрип кресла отца и слова Шона:

— …только по приглашениям, — говорит он. — Уже несколько лет ходят об этом слухи, но я не думал, что это реально, пока не получил письмо.

— Ты собираешься туда пойти? — спросил спокойно Эйден.

— Чёрт, конечно же, собираюсь.

— Пойти куда? — спросил я.

— Тебя это не должно волновать, святоша.

— Тебя приглашают в Чаки Чиз? Оу, я так горжусь тобой.

Шон закатил глаза, в то время как Эйден наклонился вперёд.

— Возможно, Тайлер должен знать об этом. Он, наверное, работает не покладая… рук.

— Это приглашение только для избранных, мудак, — отвечает Шон. — Что означает, он не может пойти.

— Эти типа самый лучший в мире стрип-клуб, — продолжал Эйден, оскорблённый комментарием Шона. — Но никто не знает, что это такое, или где оно находится, пока тебя лично не пригласят. Словом, тебя туда не пригласят до тех пор, пока твои доходы не составят несколько миллионов год.

— Тогда почему Шона пригласили? — спрашиваю я. Шон на три года старше меня, у него есть собственная фирма, и он неплохо зарабатывает (чертовски неплохо, с моей точки зрения), но и рядом не стоял с упомянутыми миллионами в год. Ещё нет.

— Потому что — дебил — я знаком с людьми. Связи намного важнее, чем какие-то деньги.

Голос Эйдена прозвучал слишком громко:

— Особенно если ты выбираешь правильную киску…

— Мальчики, — предупреждает отец, не отрывая взгляда от своего телефона. — Ваша мать ещё здесь.

— Прости, мам, — говорим мы в один голос.

Она махнула нам рукой. За тридцать с лишним лет, воспитав четырёх мальчиков, мама научилась не обращать внимания на такие казусы.

Райан направился к себе в комнату, бормоча что-то отцу о ключах от машины, в то время как Шон с Эйденом сдвинулись ещё ближе.

— Я собираюсь туда пойти на следующей неделе, — осведомляет он. — Обещаю тебе всё рассказать.

Эйден, который моложе меня на два года и ещё новичок в бизнесе, вздохнул:

— Я хочу стать тобой, когда немного подрасту.

— Лучше я, чем мистер Безбрачие. Скажи мне, Тайлер, у тебя ещё не болит правое запястье?

Я кинул в него подушку:

— Ты хочешь мне помочь в этом?

Шон с лёгкостью уклонился от неё.

— Назначь время, сладкий. Я бы мог тебе подогнать немножко масла или смазки, будет не так болезненно это делать.

Я зарычал:

— Идите к чёрту.

— Тайлер! — крикнул отец. — Не говори такого своим братьям, — он всё так же пялился в свой телефон.

— Что толку от всех этих одиноких ночей, если ты не можешь никого трахнуть? — говорит Эйден, беря в руки пульт.

— Знаешь, Тинкер Белл, я должен найти способ, чтобы взять тебя с собой в клуб. Ведь в этом же нет ничего плохого, если ты просто посмотришь, но не будешь что-либо заказывать, правильно?

— Шон, я не пойду в стрип-клуб с тобой. Не имеет значения, насколько это будет весело.

— Ладно. Думаю, ты и плакат твоего Августина сможете вместе провести одинокую ночь пятницы. Снова.

Я кинул в него ещё одну подушку.

Мои занятые братья уехали около десяти в свои супермодные дома, а Райан всё ещё продолжал клянчить машину. Отец задремал в кресле, в то время как я растянулся на диване, смотря Джимми Фэллона и думая о том, что в следующем месяце в школе было бы неплохо показать мультики для детей-первогодок, когда услышал шум на кухне.

Я нахмурился. Мои Бизнес-Братья (прим.: в оригинале The Business Brothers) и я (включая Райана) перемыли всю посуду после ужина, чтобы этого не пришлось делать маме. Но когда я вошёл туда, чтобы спросить, не нужна ли ей помощь, то увидел, как она трёт свирепыми кругами нержавеющую сталь раковины, словно у неё было помутнение.

— Мам?

Она резко повернулась, и я с уверенностью мог сказать, что моя мама плачет. Она улыбнулась мне, а затем перекрыла воду, попутно вытирая слезы.

— Прости, милый. Просто прибиралась.

Это из-за Лиззи. Я знал. Такое происходило каждый раз, когда всё семейство Белл собиралось вместе. В такие моменты я замечал, как задерживался её взгляд на фото сестры, затем она просто уходила на кухню и зарывалась в гору грязной посуды.

Смерть Лиззи чуть не убила меня. Но это убило маму. Каждый день после она старалась показывать нам свою весёлую сторону, шутя и улыбаясь, но все мы прекрасно понимали, что часть её души умерла вместе с дочерью, которая наложила на себя руки, а затем эта история стала ещё более публичной.

Иногда я чувствую себя так, словно выбрал не тот путь. Но кто знает это лучше, если не я?

Притянув маму в свои объятия, я обхватил её лицо своими руками.

— Она теперь с Богом, — пробубнил я, наполовину священник, наполовину сын, так как эти две части одного целого теперь живут во мне. — Господь присмотрит за ней, обещаю.

— Я знаю, — всхлипнула она. — Знаю. Но иногда задаюсь вопросом…

Я прекрасно знал, о чём она говорит. Мне тоже этого хотелось: в те времена, сосредоточившись только на себе, я пропустил знаки, просто не заметил того, как она хотела рассказать мне о чём-то важном, что происходило в её жизни, чуть позднее наступила полная тишина.

— Думаю, теперь нет какого-либо способа, чтобы узнать, — сказал я тихо. — Но ты не должна переносить эту боль в одиночку. Я хочу, чтобы ты была в порядке. Знаю, что и отец этого хочет.

Она кивнула, и мы простояли в объятиях друг друга ещё долгое время, думая о тех двенадцати годах, которые привели нас к кладбищу.

***

Я всё раздумывал, пока ехал домой и слушал песни Бритни Спирс, о том, какая была связь между клубом Шона и той исповедью Поппи. Кажется, она упоминала о месте, которое многие люди относили к греховным. Может ли это быть на самом деле так?

Ревность накрыла меня, но я отказывался её признавать, сжимая челюсти, и начал ехать быстрее. Меня совсем не заботило, что Шон увидит клуб, где, возможно, Поппи продавала своё тело. Нет, меня это не должно волновать.

И желание найти её и пригласить завтра к себе в офис, чтобы поговорить, было слишком велико. Но я успокаивал себя тем, что волновался за неё. Я хотел помочь ей обрести покой и равновесие, потому что чувствовал, какой она была сломленной, но не разрушенной, ещё нет. Ведь человек не может просто так прийти на исповедь и начать плакать… Ну, никто не должен испытывать боль в одиночку.

Особенно кто-то такой же сексуальный, как Поппи.

«Прекращай это».

***

Найти Поппи не было таким уж сложным заданием. На самом деле я вообще ничего для этого не сделал, просто бежал трусцой мимо старого сарая и как раз заворачивал за угол, когда столкнулся с ней. Она споткнулась и чуть не упала, но мне удалось её поймать, прижав к груди.

— Дерьмо, — вскрикнул я, что аж зазвенело в ушах. — Прости! Ты в порядке?

Она кивнула, поднимая голову вверх, и улыбнулась мне, показывая свои ямочки. Вид был просто прекрасным с этими сексуальными соблазняющими губами и блеском пота, охватившего её лицо. А затем до нас внезапно дошло, в каком положении мы находимся: я всё ещё держал Поппи в своих руках. Она была одета в свой топ, а я бегал с голым торсом. Я убрал свои руки в миг, когда почувствовал её сиськи, упирающиеся в мою грудь.

«На будущее: больше так не касайся её», — сказал я себе. И ещё я сразу приму после всего этого холодный душ.

Как бы невинным жестом она положила руку на мою грудь и мило мне улыбнулась.

— Я бы упала, но ты меня спас.

— Если бы не я, ты не подверглась бы такому риску.

— И всё же я бы не стала ничего менять, — её прикосновение, слова… Она что, флиртует? Но затем её улыбка стала ещё шире, и я понял, что она дразнилась, как делают девочки со своими друзьями-геями. Вот кем она меня считает, ну да, а почему бы и нет? Я был недотрогой, человеком, давшим обет Богу заботиться о своей пастве. Конечно, она может продолжать дразнить меня, ведь не ей суждено нести эту тяжкую ношу. Откуда она могла знать, как её слова действуют на меня? Как могла узнать, что её рука обжигала мою грудь?

Её ореховые глаза смотрели в мои: зелёные и коричневые — любопытство и понимание; зелёные и коричневые, отражающие печаль и смятение, вот что вы бы увидели, если долго вглядывались бы в них. Как я узнал это? Потому что сам был в таком состоянии, когда погибла Лиззи, но только в случае с Поппи был обратный эффект: человеком, по которому она горюет и которого потеряла, была она сама.

«Как же мне хочется помочь этой женщине, — молился я про себя. — Позволь мне ей помочь».

— Рад тебя снова видеть, — отвечаю я, выпрямившись, и она тут же убирает свою руку с моей кожи. — Ты говорила ранее, что хотела бы встретиться?

Она кивает:

— Хотела. То есть хочу.

— Как насчёт моего офиса, скажем, через полчаса?

Она радостно улыбнулась:

— Увидимся там, Святой Отец.

Я старался не смотреть ей вслед, серьёзно старался, но всё же посмотрел, долго смотрел, и какой же она была сексуальной. Её попка так прекрасно тряслась в то время, пока она бежала.

Да, несомненно, холодный душ.

ГЛАВА 4.

Спустя полчаса я вернулся в своей прежней форме: чёрные брюки, пояс от Armani (переданный мне по наследству одним из Бизнес-Братьев), чёрная рубашка с длинными рукавами, закатанными до локтей. И мой воротник, конечно. Со стены офиса на меня сурово смотрел Святой Августин, напоминая о том, что я здесь только ради того, чтобы помочь Поппи, а не пускать слюнки от её коротенького топа и этих соблазнительных шортиков для бега. И я хотел ей помочь. Вспомнил её плачущей в исповедальни, и мою грудь сдавила боль.

Я помогу ей, даже если меня это убьёт.

Поппи прибыла на одну минуту раньше ожидаемого, она была пунктуальна. Мне было приятно увидеть её стоящей в дверях, ведь я не любил, когда люди опаздывали. Уже три года я просыпался в семь утра, но, конечно, это ещё не значит, что я стал ранней пташкой. Месса обычно начиналась в 8:10, а не ровно в восемь.

— Привет, — сказала она, в то время как я указал ей на кресло, стоящее рядом с моим.

Я выбрал два мягких кресла в углу своего офиса, ненавидя разговаривать с людьми сидя за рабочим столом, так как это напоминало мне о средней школе. И находясь рядом с Поппи, я хотел иметь возможность успокоить её, прикоснуться, если потребуется, показать ей, что церковь может помочь.

Она опустилась в кресло в той изящной манере, что так чертовски завораживала… Словно ты смотрел на то, как балерина надевает свои пуанты или гейша наливает чай. На её губах снова сияла красная помада, на талии были шорты с высокой посадкой, а на шее виднелся красивый бантик, хорошо сочетавшийся с блузкой, —её стиль одежды скорее говорил о том, что она собралась к субботнему круизу на яхте, нежели к встрече в моём тусклом офисе. Но её волосы всё ещё были влажными, а на щёчках виднелся румянец, отчего я ощутил, как мой член тут же напрягся от этого вида, что было не очень хорошо. Мне необходимо успокоиться.

— Спасибо, что согласился встретиться со мной, — сказала она, закинув ногу на ногу и положив свою сумочку на них. Это была не совсем сумочка, ведь она больше напоминала сумку для ноутбука, и в ней было полно папок. — Я много думала насчёт этого, а так как раньше не была сильно религиозной, и часть меня всё ещё противится этому…

— Не думай обо всех этих религиозных штучках, — посоветовал я. — Я здесь не для того, чтобы поучать тебя. Почему бы нам просто не поговорить? Возможно, ты захочешь присоединиться к какому-то виду мероприятий или группе, если, конечно, будешь нуждаться в этом.

— А если я не захочу? Ты будешь относиться ко мне как к методисту?

— Никогда бы так не поступил, — сказал я с притворной серьёзностью. — Я всегда ссылаюсь на лютеран.

Это принесло мне ещё одну улыбку.

— Так как ты оказалась в Канзас-Сити?

Она колебалась.

— Это долгая история.

Я откинулся на спинку кресла, показывая всем своим видом, что готов слушать.

— У меня полно времени.

— Но это скучно, — начала отнекиваться она.

— Каждый мой день — это практика с библейскими законами, которые датируются Средневековьем. Поверь мне, я знаю, что такое скука.

— Ладно, ну, даже не знаю, наверное, следует рассказывать с самого начала, да? — она пробежалась взглядом по стенам, а затем по книгам, и как всегда от волнения закусывала нижнюю губу, когда пыталась начать свою историю. — Я не твоя типичная беглянка, — сказала она спустя минуту. — Я не сбегала через окно, когда мне было шестнадцать, и не воровала автомобиль отца, чтобы уехать к океану. На самом деле я была послушной дочерью-любимчиком своего отца вплоть до того, как получила диплом магистра экономики управления (прим.: MBA) на сцене Дартмутского колледжа. Я была той дочерью, которой гордятся родители… Пока не увидела, кем являлась для них на самом деле… Просто ценным вкладом, ещё одна папка, как лежащие в этом портфеле. «Вот она, наша юная леди, — я мог представить, как они говорят это семье рядом с ними. — Окончила колледж с отличием и, знаете, училась в лучших школах. Провела три последних лета волонтёром на Гаити. Она бы могла танцевать в Джуллиарде, но вместо этого предпочла продолжить своё дело, какая рассудительная девочка».

— Ты была волонтёром на Гаити? — перебил я.

Она кивнула.

— Программа называлась Дом рождения. Это место для деревенских матерей Гаити, которые получали бесплатный уход, пока были беременны, они также могли там родить. Это единственное их спасение, и мне впервые, за исключением летнего дома в Марселе, пригодилось моё знание языка, не зря же я училась во французской школе-интернате.

Дартмут. Марсель. Школа-интернат. Я предполагал, что Поппи из знатной семьи с неким богатством и привилегиями за спиной, но теперь мог точно видеть, сколько в ней привилегий и сколько богатства. Изучал её лицо. На нём разрасталась уверенность, было что-то даже старомодное в склонности к этикету и вежливости, но при этом никакой вычурности, никакой элитарности.

— Тебе нравилось там работать?

Её лицо тут же ожило.

— Конечно! Это прекрасное место с замечательными людьми. В моё последнее лето я помогла родиться семи младенцам. Двое из них близнецы… Они были такими крохами, после акушерка сказала мне, что если бы их мать не пришла сюда, то, вероятнее всего, они бы погибли. Я даже помогала этой женщине выбрать имена для её сыновей, — она немного засмущалась, и я понял, что это был первый раз, когда ей удалось поделиться с кем-то этой радостью. — Я так скучаю по этому.

Я ухмыльнулся ей. Это вышло как-то произвольно, ведь ещё никогда я не видел такой светлой радости на чьём-то лице из-за помощи нуждающимся людям.

— Идея моей семьи заключалась в том, чтобы помогать людям, но она использовалась в политических целях, — сказала Поппи, копируя мою улыбку, но получилось у неё не очень натурально. — И ещё они любили делать пожертвования для животных, таким образом имея возможность фотографироваться с гигантскими чеками. А затем, идя по улице, проходили мимо бездомных. Это стыдно.

— Это общепринято.

Она покачала своей головой.

— Но так не должно быть. Я, по крайней мере, отказалась от такой жизни.

Повезло ей. Я тоже отказался, хоть и вырос в семье верующих и добрых людей. Для меня это было легко сделать, но не думаю, что для неё так же. Я хотел узнать о ней побольше, о той жизни, которую она вела на Гаити, представить, как она помогает всем людям, находясь здесь, в церкви Святой Маргариты. Нам нужны такие люди, которые смогут отдать своё время другим, подарить им частичку своей заботы, а не только деньги. По факту, я чуть не сказал это вслух. Чуть не упал перед ней на колени, умоляя, чтобы она помогла нам с готовкой еды или панкейков на завтрак, потому что на самом деле нам не хватает людей (таких же отзывчивых и добрых); я хотел занять её всем, потому что мне необходимо видеть Поппи везде.

Но, с другой стороны, это не было лучшей идеей. Поэтому я сменил тему:

— Итак, ты окончила колледж…

— Колледж. Точно. И я поняла, глядя на своих родителей, что я — это всё, о чём они мечтали. Они очень для этого старались. Я была одета с иголочки, словно какая-то кукла, полный пакет: наманикюренная, холёная, дорогая упаковка.

Она была всем этим. Поппи действительно представляла собой эти вложения… Но под ними скрывалось гораздо больше. Грязная и пылкая, незрелая и творческая: циклон, спрятанный в яичную скорлупу. Неудивительно, что оболочка дала трещину.

— Моя жизнь была очень красочной: много красивых машин, много номеров отелей, слишком много сборов средств и вечеринок. Жизнь, предопределённая наперёд, ведь мне предстоял выбор между двумя богатыми детьми коллег моих родителей, которые тоже окончили Дартмут и уже были готовы жениться и заделать ещё богатых детишек. Мне было суждено работать где-нибудь в офисе и водить Мерседес S-класса до тех пор, пока я не выйду замуж, а затем уволюсь и начну заниматься благотворительностью, пока, конечно же, не рожу двух младенцев, чтобы повесить наше счастливое семейное фото в рамочку, — она опустила свой взгляд на руки. — Это всё звучит смешно. Словно я героиня романов Эдит Уортон (прим.: американская писательница и дизайнер, первая женщина-лауреат Пулитцеровской премии.) или что-то в этом роде.

— Это не звучит так, — успокаиваю я её. — Я знаю тип людей, о которых ты говоришь, — и на самом деле знал, но не стал об этом рассказывать ей. Я вырос в довольно хорошем районе, и —не в таких масштабах — так же было с работой. Семьи с их красивыми домами и замечательными пятью детьми, они имели очень хороший заработок, висели на доске почёта, играли в лакросс, чтобы уверить всех, что их отпрыски самые успешные и здоровые среди остальных детей Среднего Запада.

— Я сбежала от той жизни, — сказала она. — Жизни Уортон. Я не хотела такой жизни. Я не могла.

Конечно же, не могла. Она была настолько выше этой жизни. Может ли она увидеть это в себе? Может ли почувствовать, даже не видя этого? Потому что я едва её знал, но даже это мне не помешало, чтобы увидеть, насколько она была замечательной и доброй женщиной, которая не может жить без смысла. Она бы просто не нашла этого, оставшись на сцене Дартмута.

— Моё сердце было разбито после Стерлинга, да, — продолжила она, всё ещё разглядывая свои руки, — но также я горевала над тем… Какой была тогда, а затем решила, что с меня хватит. Я взяла фальшивый диплом, который они тебе дают, пока не отправят настоящий, и ушла со сцены, а потом из кампуса, пропустив необходимое подбрасывание шапочек, фотографирование и очень дорогой обед со своими родителями. Затем отправилась в свою квартиру, оставила на голосовой почте отца сообщение, сложила вещи в машину и уехала. Не будет больше никакой стажировки. Нет больше карточки, на которой всегда лежат десять тысяч долларов. Нет больше свиданий с мужчинами, которые не были Стерлингом. Я оставила ту жизнь вместе со всеми кредитными карточками отца. Отказалась от своего трастового фонда, потому что решила зарабатывать сама.

— Это смелый поступок, — прокомментировал я. Кто был этот Стерлинг, о котором она упоминала? Её бывший парень? Большая любовь? Он должен быть полным идиотом, раз оставил Поппи.

— Смелый или глупый, — засмеялась она. — Я отказалась от целой жизни образования, очень дорогого образования. Полагаю, мои родители были в шоке от такого поступка.

— Ты полагаешь?

Она вздохнула:

— Я никогда после этого с ними не разговаривала. До сих пор не могу. Прошло уже три года, но я знаю, что они всё ещё в ярости…

— Ну, ты не знаешь этого наверняка.

— Ты не понимаешь, — ответила она, её слова были резки, но тон был дружелюбный. — Ради всего святого, ты пастор. Держу пари, твои родители были в восторге, когда ты рассказал им об этом.

Я упёр свой взгляд в пол.

— Вообще-то моя мама плакала после того, как я ей рассказал, а отец не разговаривал со мной шесть месяцев. Они даже не пришли на моё рукоположение (прим.: в общехристианском использовании — посвящение человека, наделяющее его дарами и правом совершать таинства и обряды), — мне не хотелось об этом вспоминать.

Когда я осмелился посмотреть на неё, то увидел, как её губы сжались в тонкую линию.

— Это ужасно. Звучит так, словно они подражают моим родителям.

— Моя сестра… — тут же себя одёрнул. Я много раз говорил о Лиззи в проповедях, в небольших группах, на консультациях. Но почему-то рассказывать Поппи о её смерти казалось более интимным, чем я предполагал. — Она терпела домогательства нашего местного священника в течение многих лет. Мы никогда даже не догадывались, не подозревали…

Поппи положила свою руку на мою. Ирония её утешения была в том, что я воспринимаю это не так, как нужно, но всё же мне было хорошо от такого прикосновения. Это чувствовалось хорошо. Ведь тогда не было никого, кто бы мог меня утешить в тот ужасный день; мы все горевали поодиночке. Не было никого, кто бы мог просто выслушать мои страдания. Мне необходимо это и сейчас.

— Она совершила самоубийство, когда ей было девятнадцать, — продолжил я, когда Поппи сжала мою руку ещё сильнее и не отпускала её, пока говорил. — Она оставила записку, в которой говорилось о других детях, которым он причинил боль. Мы остановили его, он был передан суду и приговорён к десяти годам лишения свободы.

Я тяжело вздохнул, сделав паузу на мгновение, потому что невозможно было не почувствовать этих двух драконов злости внутри меня, будоражащих кровь. Моя ярость была настолько глубока, когда я вспоминал об этом человеке, что был готов пойти на убийство; независимо от того, сколько бы раз я ни молился, таким образом спасая себя от ненависти, сколько бы раз ни заставлял себя повторять, представляя его лицо, что «я прощаю тебя, я прощаю тебя», гнев никуда не уходил. Боль оставалась.

Всё-таки после того, как я смог взять себя в руки, продолжил рассказ:

— Другие семьи в приходе (точно не знаю, то ли они не могли в это поверить, то ли настолько доверяли ему) винили Лиззи в том, что она была жертвой, что ей хватило наглости оставить записку с подробностями того, что случилось, и с кем случилось. Нас проигнорировали другие священники, они не захотели быть на погребении моей сестры, потому что считали её ненормальной. Вся моя семья после этого перестала ходить в церковь, а мой отец и братья потеряли веру в Бога. Только моя мама всё ещё верит, но она никогда не вернётся. Иногда она даже приходит сюда навестить меня, но после похорон Лиз мама больше не была в церкви.

— Но ты ведь здесь, — обратила внимание Поппи. — Ты продолжаешь верить.

Её рука так и осталась лежать на моей. От этого жеста воздух в офисе словно стал теплее.

— Не верил в него в течение долгого времени, — признался я.

Мы сидели так долгое время, вспоминая о мёртвой девочке, неодобрении родителей и о трагедиях, которые пахли словно старые листья в лесу.

— Ну, — начала она, — полагаю, ты знаешь, что это такое, когда твои родители не одобряют что-то.

Мне удалось выдавить улыбку, когда она убрала свою руку.

— Что ты делала после того, как оставила Дартмут? — спросил я, пытаясь сменить тему на что-то другое, где не будет Лиззи, боли и её смерти.

— Ну, — сказала она, ёрзая в кресле. — Многое. Дело в том, что я бы сумела найти хорошую работу в экономической сфере, использовав свой диплом MBA, но как я могла быть уверена, что они хотели множество моих стажировок высшего качества и мою дорогую степень, а не Дэнфорс в своём офисе? После проведённых шести месяцев в Нью-Йоркском офисе, чувствуя, как меня преследует «ДЭНФОРС», я всё оставила и поехала в Нью-Гемпшир, больше мне не хотелось никуда бежать. Вот так я оказалась в Канзас-Сити.

Она тяжело вздохнула. Я ждал.

— Никогда не рассчитывала, что пойду в клуб, — сказала она наконец-то, её голос стал на октаву ниже. — Думала, что буду делать какую-то небольшую некоммерческую работу, или, возможно, принимать заказы. Но я услышала от бармена, что есть такой частный клуб, куда может попасть не каждый. И они ищут девушек. Девушек, которые выглядят дорого.

— Как ты?

Поппи не обиделась. Она, наоборот, засмеялась, от её хриплого смеха у меня каждый раз сводило живот, вот что это со мной делала.

— Ага, как я. Девушек-куколок. Всё, как любят богатенькие. И знаешь, что? Это было идеально. Мне нужно было танцевать — я ещё нигде так не танцевала. Это казалось довольно-таки милым местом. Платили пятьсот долларов за публичный танец. Семьсот пятьдесят стоил танец у столика, частный танец — тысяча долларов. Никаких касаний. Ты можешь заказать максимум два напитка. Облуживание было для особенной клиентуры, и всё это делалось для тех мужчин, один из которых мог бы жениться на мне, а я была бы как домашняя зверушка, ожидающая его дома. Нет уж, увольте. Мне безумно нравилось то, чем я занималась.

— Тебе это нравилось?

«Плохая девочка».

Мысль пришла из ниоткуда, снова и снова проигрывая слова в моей голове. «Грязная, плохая девочка».

Она повернулась, её карие глаза встретились с моими.

— Это ошибка? Грех? Нет, не отвечайте, на самом деле мне не нужно знать.

— Почему тебе это нравилось? — я спрашивал из любопытства, конечно же. — Если не хочешь, не отвечай.

— Почему не отвечать? Я отвечу, раз уж ты спросил, — она поправила шорты на своих сильных ногах. Ноги танцовщицы, теперь я знал. — Мне нравились ощущения. Мужчины часами могли смотреть на меня, не отрывая глаз… Их не волновали моё образование, моя родословная или положение моей семьи. Но ещё нравилось то, как они реагировали на моё тело. Мне нравилось, какими твёрдыми они становились.

«Мне нравилось, какими твёрдыми они становились».

Я чуть не задохнулся, мой мозг разделился на две части: в одной говорилось, что нужно сострадать и сочувствовать, а в другой вопили о том, что необходимо показать ей, насколько был твёрд я.

Она не обратила внимания на мою внутреннюю борьбу.

— Мне нравилось то, с какой дикостью эти мужчины хотели ко мне прикоснуться, с какой дикостью готовы были заплатить мне любые деньги, чтобы я только поехала домой с одним из них, покинула клуб и стала их любовницей. Но я никогда не велась на это. Хотя многие из них были красивыми, но меня не интересовали деньги. Что-то такое есть в моём характере, что-то, что не могло позволить принимать все эти предложения. Разве это не смешно? Стриптизёрша, пытающаяся сохранить свою добродетель? — не ожидая ответа, она продолжила. — Самое печальное было то, что я чертовски изголодалась по сексу, но продолжала отклонять все предложения. Уверена, тебе известно это чувство, Святой Отец, словно малейшего ветерка достаточно, чтобы довести тебя до грани, твоя кожа сама по себе воспламеняется.

Боже, я прекрасно знал это ощущение. Прямо сейчас испытываю его. Я слабо ей улыбаюсь, и она делает то же самое в ответ.

— Я так возбуждалась, Отец Белл. Просто текла от вида того, как мужчины поглаживали себя через ткань их брюк. В комнате для приватного танца я оттягивала стринги в сторону, позволяя им смотреть на то, как я мастурбирую, а затем как кончаю.

И тут я понял, что сжимаю подлокотники кресла, пытаясь в своей голове избавиться от картинок наполовину оголённой Поппи, но я не мог, а она всё продолжала рассказывать, не замечая моего дискомфорта, так невинно, ошибочно полагая, что я именно тот советчик, а не двадцатидевятилетний мужчина.

— Но на этом я не остановилась, — говорит она. — Я хотела быть оттраханной, оттраханной и использованной. Мне хотелось ощутить чей-то член, хотелось чувствовать пальцы в моём рту и моей киске. В моей попке, — она глубоко вздохнула.

Я, с другой стороны, не мог дышать.

— Как называется этот грех? Я знаю только одно ему название. Это похоть… Или, возможно, что-то ещё хуже? Какие молитвы я должна читать? И почему не чувствую, что это плохо и что мне, наоборот, хочется делать это ещё больше? Только теперь, после случившегося в прошлом месяце, мне наконец-то понятно значение этого. Я чувствую одиночество, и мне хочется трахаться. И каков в этом смысл, если я больше ничего не хочу от этой жизни?

Несмотря на всё, мне хотелось ответить на её последний вопрос и пояснить, почему она на самом деле сидит здесь, в моём офисе. Хотелось взять её за руку и подарить мягкие намёки на здравый смысл, но чёрт, я сейчас был совсем не мягким.

Её слова.

Её чёртовы слова.

Мне было достаточно послушать только об одной её работе в клубе, но затем она начала рассказывать о себе, о своём оргазме, и я представил себя одним из тех богатеньких бизнесменов с толстым бумажником, который смотрит на её влагалище и получает от этого неимоверное удовольствие. Бьюсь об заклад, что мог бы увидеть её киску прямо сейчас, если бы захотел. Стоило мне только прижать Поппи к стене и сдёрнуть с неё эти шортики, а затем раздвинуть её ноги так, чтобы она была незащищённой передо мной…

Я больше не мог терпеть ни минуты.

Но словно сам Бог вмешался, услышав мою невысказанную молитву, так как в этот момент у неё зазвонил телефон, и она деловито достала его из сумочки.

— Мне так жаль, — прошептала она одними губами, ответив на звонок.

Я показал ей жестом, что всё в порядке, но проблемой было то, как встать и не показать ей своё возбуждение.

Она быстро завершила вызов.

— Прости, — извинилась она снова. — Некоторые материалы по работе пришли и…

Я пожал плечами.

— Не волнуйся насчёт этого. У меня скоро встреча с приходом, — это была ложь. Единственная встреча, которая произойдёт, — встреча моей руки с членом. Но, наверное, об этом не стоило ей рассказывать. (Я сделал заметку попросить прощения за эту ложь, а также за то, что собираюсь сделать).

— Ох, надеюсь, скоро увидимся.

Она улыбнулась мне, закинув сумку на плечо.

— И я. До свидания, Отец.

Я не мог дождаться, когда Поппи выйдет из церкви. Как только убедился, что она за её пределами, я сразу заперся в своём офисе и в то же время возился со своим ремнём, быстро добравшись до стула за своим столом.

Не было времени думать о чувстве вины, молитвах или о чём-то таком. Я даже не стянул полностью брюки, просто достал свой член и принялся жёстко дрочить.

Я пытался представить кого-то — кого-то другого — не женщину, после которой буду вымаливать у Бога прощение. Но мои мысли возвращались к ней, представляя её в том клубе: как она бы танцевала только для меня, мастурбировала только для меня, а я бы в это время сидел и наслаждался этим шоу.

Иисус, помоги мне.

Такое ощущение, что всё здание давило на меня, а я дрочил, желая засовывать свой член в Поппи Дэнфорс — в её рот, киску, задницу, всё равно куда — затем представил, как каждая капля изливается на её бледную кожу.

Моя рука замерла, дыхание замедлилось, и обрушилась реальность. Я всё ещё здесь, с членов в руке, сперма залила мой литургический календарь, а со стены Святой Августин с упрёком смотрит на меня.

Дерьмо.

Дерьмо.

Застегнув свои брюки, сорвал первый лист календаря и отбросил его куда подальше, бумага приземлилась, создавая при этом громкий звук, и чёрт, какого я это сделал?

Я сидел на стуле, смотря на Святого Августина.

— Не притворяйся, что не знаешь, что это такое, — пробубнил я. Уперев локтями в стол, спрятал своё лицо в ладонях, надавив на глаза.

Поппи Дэнфорс не собирается куда-либо уходить. Она теперь живёт здесь. И вернётся снова, и я не сомневаюсь, что мы только слегка поцарапали её «плотские» признания. И я должен слушать её не как подросток с разыгравшимися гормонами. Я бы даже мог проявить сочувствие, если бы не мысли о несовершенных зубах в её рте.

За моими веками уже танцевали звёзды, но я не убирал руки. Мне не хотелось смотреть в лицо Святому Августину или прямо сейчас быть священником. Я не хочу снова срывать листы календаря и выбрасывать их в мусорную корзину.

Мне хотелось помолиться в полной темноте. Мне хотелось, чтобы ничего не стояло между мной и Богом, включая эту женщину и мою профессию. Я хотел, чтобы всё было нормально, но мой грех не позволял этому случиться.

«Мне жаль, — молился я. — Мне так жаль.»

Мне жаль, что я подвёл тебя, Бог. Мне жаль, что я осквернил святость этого места и дал похоти овладеть мной в то время, когда кто-то ищет моей помощи как пастора. Прости, что не могу себя достаточно контролировать, ведь холодный душ и пробежка временная помощь, но только эти трюки я узнал за последние три года, чтобы заглушить свои плотские желания.

А ещё…

А ещё прости меня за то, что я не сожалею.

Чёрт, я совсем не сожалею.

ГЛАВА 5.

— И тут я подумала, разве священники не пьют только вино для причастия.

Я поворачиваю голову и вижу Поппи, стоящую перед моим столом. Находясь в небольшой кофейне через дорогу от церкви, я пытался разобраться во всех этих бюджетных штуках и потерпел неудачу, в основном ничего не выполнив, за исключением проверки форумов «Ходячих мертвецов» и нанесения огромного урона запасам кофе.

Мне бы хотелось ответить на остроумное приветствие Поппи, но она была одета в платье — кремовая винтажная штучка с рукавами три четверти и юбкой до середины бёдер — в то время как оно не было открытым или особенно обтягивающим, это платье невинно подчёркивало её изгибы и талию, а также полную грудь. Она была настолько близко, что я мог протянуть руку и прикоснуться к её бёдрам, а затем вплотную подтолкнуть к себе, чтобы нагнуть через стол, задрать юбку и похоронить своё лицо между её ножками.

(Но как вы знаете, в последний раз, когда видел её, это закончилось тем, что я кончил на стол в своём офисе.)

К счастью, она села на стул напротив и этим спасла меня от нарушения моих обетов прямо в кафе.

— Над чем работаешь? — спрашивает Поппи, кивая в сторону ноутбука.

Я тихо вздыхаю, мысленно благодаря Бога, что она не обратила никакого внимания на моё молчание, а затем снова говорю спасибо за безопасную тему о бюджетных таблицах.

— Мы работаем над сбором денег на ремонт церкви, — отвечаю ей. — И у нас уже было несколько заявок на получение работы, это лишь вопрос о выделении средств в правильные места после того, как мы удовлетворим наши первоначальные задачи.

— Могу я посмотреть? — спрашивает она, беря в руки мой ноутбук.

Я не успеваю кивнуть, как она уже смотрит мои документы. Небольшая улыбка появляется на её губах, делая Поппи сексуальной, умной и в то же самое время озорной.

— Куда ты пошёл учиться после школы, Отец Белл? — спрашивает она, продолжая смотреть на экран и кликать мышкой каждые несколько секунд.

— Перед магистром богословия? Классические языки. Si vis amari, ama (прим.: Если хочешь быть любимым, люби).

— Предполагаю, на занятиях латинского языка они не особо научили тебя формулам электронных таблиц.

— Я обычно был занят изучением другого рода таблиц, — говорю я немного резче, чем было нужно. Словно предупреждая её.

Нет. Словно обещая.

Она вздохнула и посмотрела на меня, встречаясь своими ореховыми глазами с моими.

Чёрт, да что со мной не так? Почему я не могу вести себя с ней нормально и не думать постоянно о сексе?

— Ты говорил о формулах?

— Эм, точно, — её глаза снова метнулись к экрану, и она сглотнула. Её гладкое горло пришло в движение, и я так захотел, чтобы оно выгнулось мне навстречу.

Я желал, чтобы всё её тело выгнулось мне навстречу.

— Разве у церкви нет программы по ведению бухгалтерского учёта? — уточняет она, останавливаясь, чтобы исправить ряд данных, которые я случайно скопировал.

— Да, наш офис-менеджер обычно это делает, но я не знаю, как её использовать.

— Таким образом, ты можешь процитировать Сенеку, но не работать в программе Quicken.

— Ты знаешь, кто такой Сенека? — улыбнулся я. Не встречал много таких людей, которые знали, кем был Сенека, и ещё меньше тех, кто узнал цитату из его писем.

— Мои родители платили достаточно денег за многие бесполезные вещи.

— Ты считаешь это бесполезным? Non scholae sed vitae. Не для школы, а для жизни мы учимся.

— Но что насчёт si vis amari, ama? Если хочешь быть любимым, люби? Я попробовала однажды. Это не сработало так хорошо, — её тон был жёстким.

Я положил руку на её запястье. Это был просто инстинкт, чтобы утешить, но я даже и подумать не смел, что моё тёплое прикосновение пошлёт мурашки по её руке. И не догадывался, что её тонкие запястья такие идеальные, наверное, Бог сотворил их, чтобы держать так, как я сейчас.

Я должен отпустить её. Должен извиниться.

Но не могу. И не могу перестать говорить.

— Возможно, ты полюбила не того человека.

Потому что, кто бы не желал это изысканное творение? Эту образованную, сексуальную женщину, в которой также присутствуют интеллект и чувственность? И эта женщина с бледной кожей и красными губами, а также с мозгами для работы в финансовых империях?

Она поймала мой взгляд снова.

— Возможно, ты прав, — прошептала Поппи.

Так мы и сидели: она смотрела в мои глаза, а я держал её за руку; затем — возможно, я на какое-то мгновение забылся — медленно пробежался пальцами по её запястью так, чтобы никто не смог увидеть этого, но она определённо почувствовала, потому что томно вздохнула.

Чёрт, она была настолько мягкой, а её кожа казалась такой шелковистой. Мне хотелось поцеловать каждый участочек на ней, прижаться губами к её пульсу, связать ей руки. А затем всё исчезло, когда я услышал шипение кофемашины, которая и привела меня в чувство.

Что, чёрт бы меня побрал, я делал?

Отпустив её руку, захлопнул ноутбук и резко поднялся.

— Прости. Это не моё дело.

— Ты духовный наставник, — отвечает она, вглядываясь в моё лицо. — Разве не всё твоё дело?

Я был слишком занят своими вещами, запихивая их в сумку для ноутбука, чтобы ответить, и думал о том, как побыстрее уйти из этого места. Всё хорошо, просто прекрасно, я только успокаивал её, это не было чем-то большим, чем просто держаться за руки, чего я никогда не делал с любой другой прихожанкой.

Всё хорошо.

Но, когда я обернулся, Поппи уже стояла возле меня, повесив свою суму на плечо.

— Могу я прогуляться с тобой до церкви? — спросила она. — Мой дом находится недалеко.

Конечно же, недалеко.

— Естественно, — отвечаю я, надеясь на то, что веду себя нормально, а не как пастор, пытающийся прикрыть свою эрекцию. — Без проблем.

Мы вышли из здания, встречая жару мая, затем пересекли улицу. Странно, но мы молчали, поэтому я решил отогнать прочь все свои фантазии и заговорить первым:

— Как долго ты уже здесь живёшь?

— Не очень, — ответила она. — Переехала в этот дом две недели назад. После того, как владелец клуба, в котором я работала, узнал, что у меня есть опыт в финансовой сфере, он попросил меня быть его консультантом по маркетингу и финансам, и я смогла работать удалённо, ну и зарплата… В общем, платит он прилично. И тогда, когда в прошлом месяце он нашёл меня…

Её голос надломился, и она упёрлась взглядом в тротуар, словно нашла на нём что-то интересное. Я не стал спрашивать, что именно её так расстроило, просто дал время собраться с мыслями.

Мы прошли несколько футов, прежде чем она продолжила:

— Так что теперь я получаю отличные деньги, работая с действительно хорошим парнем, и у меня есть свобода, начавшаяся с этого маленького милого городка. Это то, что я хотела, пока Стерлинг не появился в клубе.

Стерлинг. Я помню это имя из нашего прошлого разговора о её прошлом, и чёрт бы всё побрал, если это не вызвало у меня смешную ревность, словно я уже поставил метку на Поппи Дэнфорс, означающую, что она моя.

Мы достигли церкви.

— Было приятно повидаться с вами, Отец, — сказала она, улыбаясь мне и продолжая шагать дальше.

— Какой из них твой дом? — тяну время я, хотя прекрасно понимаю, что не должен, но ничего не могу с этим поделать. Мне необходим ещё один проблеск этих красных губ, ещё одно слово этим голосом с придыханием.

— Вот этот, — она указала на дом рядом с парком, уютное бунгало с балконом. Рядом росло дерево, а сад на заднем дворике немного заброшен. Я бы с лёгкостью мог увидеть его из дома священника. Смог бы увидеть, включён ли у неё свет, стоит ли её машина на подъездной дорожке, как она готовит кофе по утрам на кухне.

Это выглядело бы не очень хорошо, скорее всего, меня бы назвали больным человеком.

— Ну что же, если тебе нужно помочь с мебелью или ещё с чем-то…

Дерьмо. Почему я это предложил? Словно в её доме наедине с ней я буду в безопасности.

Но тогда её лицо просветлело, и мой желудок сжался. Потому что она была красивой всё время, но счастливой ли? Счастливая, потому что чертовски сияла.

— Это было бы замечательно, — ответила она. — Я никого здесь не знаю, и мои друзья находятся так далеко отсюда… Да, я дам тебе знать, если мне потребуется помощь.

— Хорошо, — отвечаю я, всё ещё наслаждаясь её улыбкой и как ни странно живыми глазами. — В любое время.

Она наклонилась вперёд, вставая на цыпочки, и я понятия не имел, что она творила, пока не почувствовал её тёплые губы на моей щеке. Я замер, запоминая каждую деталь, каждое ощущение как гравировку на моей душе, запечатлевая, в то время как её губы алого цвета прижимались ко мне.

— Спасибо, — прошептала она, её слова и дыхание опаляли моё ухо, затем Поппи прикусила губу и отвернулась, шагая в сторону дома.

А я пошёл в дом пастора для очередных двадцати минут холодного душа.

***

Я бы соврал, сказав, что в равной степени не боялся и не ждал её исповеди в понедельник. Я провёл мессу в воскресенье, ища глазами Поппи на скамьях, и, когда её там не увидел, в моей голове зародилась тревога. Возможно, она уехала; возможно, её недолгое увлечение религией быстро прошло; и возможно, мой проигрышный тест на самоконтроль закончился.

Возможно, она устала от меня, думал я, поэтому почувствовал даже некое облегчение.

Возможно, она устала от меня, подумал я снова и на этот раз почувствовал боль.

И поэтому, когда в понедельник Роуэн наконец-то покинул исповедальню и кто-то другой занял его место, все мои прежние переживания исчезли, а пульс ускорил свою гонку (трепет это или возбуждение, я не могу дать точный ответ).

— Отец Белл? — спросили меня тихим голосом.

— Привет, Поппи, — отвечаю я, делая вид, что её голос не влияет на мой член.

Она издала смешок, милый и облегчённый, тот самый, который слышал и в пятницу, она ещё сияла, когда я предложил ей помощь.

— Не знаю, чего я ожидала. Это просто… Это всё так хорошо чувствуется, чтобы быть правдой. Я уже собиралась оставить Канзас-Сити, ища новое начало, пытаясь найти какой-то смысл в моей пустой жизни, и вот этот невероятно красивый священник, стоящий практически на моём заднем дворе, готов выслушать любые мои проблемы.

— Это моя работа, — ответил я хрипло, стараясь игнорировать тот факт, что она назвала меня невероятно красивым. — Я здесь для каждого.

— Да, знаю. Но прямо сейчас «каждый», включая меня, хочет поблагодарить тебя за это.

«Скажи ей, что не можешь этого сделать, — потребовала моя совесть, вспоминая другой день, проведённый в моём кабинете. — Помоги ей найти кого-нибудь другого — любого — признайся.»

Да. Я должен это сделать. Потому что она дала мне понять, что доверяет, пока всё это время я предавал её доверие снова и снова в своей голове. (В различных позах. На каждой поверхности в моём доме.)

Но, как только я собрался рассказать ей обо всём этом, она спросила:

— Вы готовы?

А я на автомате ответил:

— Да.

Поппи

«Так продолжалось полтора года. Пока не случился Марк с практической стороной своего дела и, конечно же, танцами; я зарабатывала столько же денег, сколько могла бы и в тех офисах Нью-Йорка. Я любила танцевать, любила это. Даже если это и не был балет или джаз, моё тело всё ещё слышало ритм и музыку. И я любила то, как много секса было в моей работе: даже если никто со мной этим и не занимался, этот секс был повсюду, этот туман желания, и мне было достаточно.

Но я была одинока. Много мужчин пыталось увезти меня к себе домой и, даже предлагая намного больше одной ночи, обещало пентхаусы, яхты и деньги, но я отказывалась быть любовницей. Мне хотелось в один прекрасный день иметь мужа, детей, внуков и прочие милые вещи… Я не могла найти замену этому, и не имело значения, насколько была тогда счастлива, потому что всё в жизни временно.

Но дома меня ждали только холодная кровать и часто используемый вибратор, и всё это было только началом. Не говорю уже о муже и детях, которых ранее упоминала. Но я начала скучать по старой жизни. Не по однообразию или лицемерию, а по гарантии. Потому что если бы я не сбежала, то никогда бы не была одинокой. Я бы сейчас была замужем или, возможно, беременна. Что, если я совершила ошибку? Что, если я сбежала от своей счастливой жизни, потому что — давай посмотрим правде в глаза — какой мужчина женится на стриптизёрше, даже учитывая тот факт, какого она происхождения или кто она?

А потом Стерлинг пришёл в этот клуб.

Стерлинг Хаверфорд III. Да, знаю, это смешное имя, но там, откуда мы были родом, такие имена считались нормой (особенно если ты владеешь собственной площадкой для гольфа).

Я рисовала миссис Стерлинг Хаверфорд в своих дневниках, которые потом спрятала. Он был моим первым в плане поцелуя, первой сигаретой, первым оргазмом. Конечно, теперь-то я понимаю, что не была его первой ни в чём и что, пока он был со мной, этот мужчина трахал других женщин. Но в то время я просто была уверена, что мы поженимся. Потому что он любил меня.

Я была убеждена в этом, пока мои родители не получили приглашение на его свадьбу. С Пенелопой Долбаной Миддлтон.

Мы то разбегались, то сходились вновь, но я думала, что вся эта дистанция была из-за школы и благотворительности, и чёрт, вот теперь я плачу, прости. Я не скучаю по этому всему, осталась только злость на то, что так много времени потратила на этого козла, и после всех тех унижений он ещё посмел явиться в клуб.

Я предположила, что он был в городе по делам, и, возможно, очередной клиент привёл его в клуб, чтобы заслужить уважение, — не очень-то редкий случай, особенно когда дело доходило до приватных комнат. И из всех девочек, которые работали в ту ночь, именно мне выпал этот жребий с приватной комнатой.

Это, чёрт возьми, была я.

Я была на шестидюймовых (прим.: 15,2 см) каблуках и в ярко-синем парике, но он всё равно меня узнал, как только я вошла внутрь, как и узнала его я.

«Иисус Христос, — сказал он тогда, его слова, несущие ядовитую мелодию, прервали звучание музыки. — Это ты?»

Я стояла в дверях, не имея никакого понятия, что делать. Знала, что должна пойти и найти Марка, объяснить ему, что знаю этого клиента и не могу для него станцевать, — Марк бы понял. Но даже через три года после того, как он меня бросил и женился на другой, я не могла уйти. Или перестать слушать то, о чём он говорил.

Он сказал, что не мог поверить в это, — каждый думал, что я скрылась в Европе или где-то в экзотических странах, но я была у них на виду, под носом. Стерлинг указал на меня, на тот скудный наряд, который я носила здесь, на те танцы и позор, на то, кем я стала, — всё это было видно по его расширенным зрачкам, он презирал меня и в то же время взял моё тело.

Он женился на Чёртовой Пенелопе, но пришёл сюда и был здесь для меня, и, к чёрту всё, я хотела этого. Это был именно тот момент, когда он предпочёл меня, а не её. И неважно, насколько это было неправильным.

— Заходи, — сказал он, и я послушалась.

Простит ли меня Бог за это? Потому что я могла бы уйти. Без каких-либо последствий. Я бы могла найти другую девушку для этого и подослать её к Стерлингу Хаверфорду III. Но в глубине души я хотела остаться. В глубине души хотела того, что произошло бы дальше, если бы осталась.

Я закрыла за собой дверь и скрестила руки, а затем сказала ему, каким лицемером тот был. К его чести, он не отрицал этого.

Он попросил меня подойти ближе. Это была команда, и да поможет мне Господь, я всегда поддавалась командам. Я подошла к нему, и он провёл рукой чуть ниже моей юбки, прикасаясь к оголённому участку задницы. Его обручальное кольцо блеснуло в тусклом неоновом свете комнаты. То самое кольцо, бывшее свидетельством его брака с Пенелопой Миддлтон.

Я пыталась сделать шаг назад, но он поймал меня за руку.

А затем сказал: «Знаешь, почему я не женился на тебе, Поппи?» — он ласкал внутреннюю сторону моего бедра, и я не могла воспротивиться этому, поэтому просто развела ноги в стороны.

Он улыбнулся мне и продолжил: «Это не из-за того, что мне не хотелось иметь что-то общее с фамилией Дэнфорс. Бог знает, что с твоими семьёй, деньгами и умом на бумаге ты была бы идеальной женой. Но мы ведь оба знаем лучше, не так ли, Поппи?»

Его пальцы наконец-то нашли то, что искали: мои кружевные трусики, — он проник под ткань и сорвал их с меня, открывая доступ к моему влагалищу.

«В глубине, — сказал он, продолжая касаться моей киски, — в глубине души мы-то знаем, что ты маленькая шлюха. Да, с прекрасным происхождением и великолепным образованием, но ты была рождена быть шлюхой, Поппи, но не женой».

Я сказала ему отвалить, и затем он продолжил: «Думаешь, я оказался здесь случайно? Я искал тебя в течение трёх лет. Ты моя, забыла об этом?»

«Как я могу быть твоей, когда у тебя есть жена?» — задала ему вопрос.

И он рассказал некоторое дерьмо о ней — наверное, это была правда. Сказал мне, что женился на ней, потому что ему была нужна правильная женщина, та, за которую он не будет волноваться, что его клиенты захотят с ней потрахаться.

А потом добавил, что я не была похожа на такую женщину. Сказал, что моя грудь и мой рот кричали о сексе, хоть я и не показывала этого, но выглядело всё так, будто я всегда этого хочу. И он не мог допустить такую особу на свой драгоценный семейный портрет Хаверфордов.

Самое худшее было в том, что я знала, он не имел в виду оскорбление. Это просто были факты. Люди вроде нас не должны быть такими. Мы должны быть сдержанными и равнодушными. Подлыми и хладнокровными. Секс как необходимость или как расчёт. И теперь Стерлинг хотел, чтобы я стала для него вторым. Я любила его, а он хотел меня в роли зверушки в коробочке, и здесь не было места для настоящей любви или реального будущего.

Но пока я об этом думала, он уже разделся и был готов, Стерлинг был очень твёрдым и изголодавшимся по сексу, а я ничего не могла с этим поделать — знала, что он был женат и что он был козлом, но прошло так много времени, слишком много, и я снова доверилась любви…

Вы осуждаете меня, Отец Белл? Вы, наверное, думаете, что я чёртова шлюха, да? Знаю, что вы не такой, вы не такой, как Стерлинг или я. Слова «чёртова» и «шлюха» никогда, наверное, не слетают с ваших губ в одном предложении. Но, как я думала тогда и сейчас, ничего не поменялось. Я была полной дурой. Но была также одинокой и с разбитым сердцем, а ещё такой чертовски мокрой, что не придавала значения своим мыслям.

Затем я позволила ему трахнуть меня. Потому что он был прав: мне нравилось, я всегда этого хотела. Пока он в меня врезался снова и снова, я попросила его рассказать мне о его фантазиях, о той жизни, которую мне предлагал. И он это сделал: всё звучало так идеально из его лживых уст бизнесмена. Он рассказывал о скучных обедах, которые мы бы проводили вместе, о дорогих ресторанах, о незабываемых оргазмах на простынях из египетского хлопка. Рассказывал о цветах, ювелирных изделиях и каникулах на Бора-Бора, роскошных автомобилях и всём остальном — о той нашей жизни в несуществующем месте, пока я двигалась на нём навстречу своему лучшему оргазму со времён колледжа.

Он проклинал всё это, пока вдалбливался в меня, но теперь уже сзади, прижимая моё лицо к кожаному дивану и холодный металл своего обручального кольца к моему бедру. Это было ужасное унижение, и я кончила почти мгновенно.

А затем достигла пика снова».

ГЛАВА 6.

— Вот каков мой истинный грех, — закончила Поппи. — Это мой настоящий позор. Я не могу спать по ночам, зная о том, что позволила ему это… Позволила это себе…

Она резко замолчала, и я не смел прервать эту тишину, потому что уважал её, а также из-за того, что не доверял своему голосу. Её признание было столь чувственным — таким чертовски детальным — и я был крайне зол на этого мудака Стерлинга, который причинил ей столько горя, а ещё ужасно ревновал её к нему, потому что всего несколько недель назад он был внутри неё, чего просто не заслуживает, как и не заслуживает ни одной её слезинки.

Но больше всего я ненавидел, что был твёрд и не мог мыслить здраво.

— Я позволила себе кончить, — сказала она наконец своим тихим голоском. — Он женатый мужчина, он изменял мне годами и даже не извинился, но зато я позволила ему себя трахнуть и кончить. Я кончила дважды. Какое это имеет значение, ведь я сразу же дала ему уйти после случившегося? Какие девушки так делают?

Я должен был что-то сказать, успокоить её, но, дерьмо, было сложно сфокусироваться на чём-нибудь, когда образ её лица, искажённого множественными оргазмами, стоял перед моими глазами. Я каждый раз прохожу через ад, представляя это. Мне хотелось ударить Стерлинга по трахее за то, что он посмел обладать этой красотой и этими губами, что ему удалось завладеть ею. Потому что я тоже хотел этого, ведь это было так давно, когда женщина постанывала от моих прикосновений...

«Ты ничем не лучше него, — критиковал я себя. — Возьми своё дерьмо в руки. Чувства, сосредоточься на её чувствах».

— Как это ощущалось?

— Как ощущалось? Ощущения были просто прекрасны. Он словно утверждал права на меня изнутри, будто клеймил меня как свою собственность, и, когда кончил он, я последовала за ним. Ничего не могла с этим поделать: кончающий парень — самая чертовски горячая вещь, особенно когда я чувствую это изнутри.

Моя голова коснулась деревянной стены, издавая таким образом глухой звук.

— Я имел в виду… — выдавил из себя, — как это ощущалось эмоционально?

— Ох.

Она издала небольшой смешок, из-за которого — чёрт возьми, мне дорога в ад — я не мог не потрогать себя сейчас. Я был слишком твёрд, мой член упирался в ширинку брюк. Я начал себя поглаживать, дёргая другой рукой застёжку, и в то же время старался контролировать дыхание, которое могло меня выдать. Могу ли я расстегнуть молнию так тихо, что она не сможет меня услышать? Могу ли я подрочить прямо здесь в исповедальне, чтобы она не узнала об этом?

Потому что прямо сейчас мне это необходимо. Её слова проникли в мою голову и останутся там навечно.

— Полагаю, Стерлинг был прав. Я шлюха, разве не так? У меня было отличное будущее и много трофеев, моя семья богата, но это не меняет того, кто я внутри. В глубине души я всегда знала, что Стерлинг меня не любит, но была готова принять секс вместо любви, потому что мне хотелось романтики, и какая женщина так рассуждает, Отец? Я просто предпочла секс вместо любви, чем вообще не иметь его? И что мне делать теперь? Как мне справиться с этим стыдом, зная о том, кто я на самом деле?

Стыд. Да, мне известно это чувство. Я прямо сейчас испытываю его. Я положил свои руки на бёдра подальше от эрекции. «Сконцентрируйся, — сказал себе. — И, когда ты будешь один, сможешь позаботиться о своей… проблеме».

— Бог создал нас с сексуальными желаниями, Поппи, — успокаивал я её. Но с моим сдавленным голосом и еле сдерживаемым дыханием слова звучали угрожающими. Словно тёмная непосредственная угроза.

— Тогда Он сделал меня слишком сексуальной, — прошептала она. — И даже сейчас я…

Она остановилась.

— И даже сейчас что? — на этот раз голос получился не таким угрожающим.

Я слышал, как она поёрзала на стуле.

— Мне пора, — ответила Поппи.

Я услышал, как она подобрала свою сумочку и направилась к выходу, но, прежде чем она успела выйти, её ожидал сюрприз в виде меня. Я прижал её к двери, положив по обе стороны от неё свои руки, таким образом беря в плен (что, чёрт бы меня побрал, я делаю?). Да, блокирую её побег, потому что я должен знать, должен знать, что она собиралась сказать, и, если не узнаю, точно сойду с ума.

Она подняла свой взгляд на меня, нависшего над ней, и её ореховые глаза расширились от удивления.

— Ох, — выдохнула она. Какое-то время мы так и смотрели друг на друга.

Это могло закончиться прямо там. Могло бы даже с её красной помадой, с этими игривыми чёртиками во взгляде, тугими сосками-пуговками, которые хорошо проглядывались через белую блузку. Даже с моими широкими плечами, прижимающими её к двери, даже со всплеском силы, удовлетворения и похоти, исходящих от первобытной и доминирующей позиции моего тела напротив женщины.

Могло бы, клянусь вам.

Но затем она прикусила свою нижнюю губу, эти слегка увеличенные зубки впились в плоть кроваво-красного цвета, а потом Поппи сжала свои бёдра вместе, и небольшой стон вырвался из её горла.

В этот момент я перестал видеть перед собой кающуюся женщину.

Я перестал видеть дитя Божье.

Я перестал видеть потерянную овечку, так нуждавшуюся в пастухе.

Я видел женщину в нужде — зрелой, восхитительной нужде.

Я сделал шаг назад, глубоко вздохнув, ведь некоторая часть моей совести всё же продолжала бороться, а она сделала шаг навстречу мне, всё ещё смотря в мои глаза. Я позволил ей пройти мимо меня, но не потому, что мне хотелось её отпустить или не доводить начатое до конца. Нет, всё это было из-за того, что я давал ей последний шанс на бегство, и, если она его не использует, да поможет ей Иисус, ибо я собираюсь коснуться, попробовать и трахнуть её прямо сейчас.

Она сделала несколько шагов назад, пока не упёрлась в кабинетный рояль, который был установлен чуть ниже платформы для хора. Она до сих пор не вымолвила ни слова, но ей этого и не нужно было делать, ведь я всё могу прочитать по языку её тела: то, как она дрожала, как вздыхала, как покрывалась мурашками. Её зубы всё ещё кусали нижнюю губу, и мне захотелось лично укусить её, укусить так, чтобы она кричала. Я двинулся к ней, а она в это время наблюдала за моими голодными, свирепыми и дикими шагами.

— Повернись, — скомандовал я, и, блядь, она выполнила приказ мгновенно, повернувшись и положив руки на чёрное дерево. Она всё ещё держала бёдра вместе, когда я достиг фортепиано и встал прямо позади неё. Провёл указательным пальцем вдоль её рук, прикасаясь к бархатистой коже. — Теперь скажи мне то, о чём не сказала ранее? — попросил её тихим голосом. — И помни, ложь — это грех.

Она вздрогнула.

— Я не могу сказать этого. Не здесь. Не тебе.

Моя рука переместилась на плечи Поппи. Её волосы были заколоты в пучок, обнажая шею цвета слоновой кожи, и я ласкал её сейчас, желая поглотить каждое содрогание и каждый неровный вздох. А затем надавил ладонью ей на спину, прижимая лицом к блестящему дереву. Она была такой миниатюрной, что даже каблуки не помогли, поэтому ей пришлось встать на цыпочки.

На ней была юбка-карандаш, и, как только Поппи наклонилась, разрез поднялся достаточно высоко, чтобы выставить розовый проблеск её плоти.

— Поппи, — сказал я угрожающе, — ты что, пришла сюда без нижнего белья? — моя ладонь всё ещё лежала на её спине, а пальцы упирались в шею, и она кивнула. — Ты сделала это нарочно?

Пауза. Затем ещё кивок.

Звук шлепка пронёсся эхом по всему святилищу, и она подскочила, когда моя рука встретилась с её кожей. Затем Поппи застонала и толкнула свою попку назад.

Но на этот раз я не шлёпнул её, только Господу известно, как мне хотелось это проделать с ней снова. Вместо этого провёл рукой от плеча к её бёдрам, по пути задевая грудь, которой она прижималась к роялю, глубину талии и наконец-таки выпуклость попки. А затем я повторил то же действие, только уже с помощью обеих рук, которые в конечном итоге залезли под подол её юбки, задирая его вверх к талии.

Я опустился на колени, разведя её ноги в стороны. Моему взору открылся прекрасный вид на её влагалище.

— Мой маленький ягнёнок, — прошептал я. — Ты очень, очень мокрая прямо сейчас.

Её влажность так прекрасно блестела на киске. Щёлка была не просто влажной — она, мать твою, дрожала — розовая, нежная и дрожащая прямо перед моим лицом.

Я вцепился своими руками в её попку, разведя эти смачные дольки ещё больше, и наклонился вперёд так, что моё дыхание щекотало её чувствительную плоть.

Она всхлипнула.

— Это так неправильно, — сказал я, придвигая свой рот ближе. Я мог учуять её запах, она была как небеса, мыло, кожа и деликатный женский аромат, который жаждал каждый мужчина. — Только раз, — пробубнил я, убеждая больше себя, нежели её. — Бог ведь не накажет меня за одну маленькую пробу.

Мой язык проложил свой путь от клитора до её щёлочки, но (прости меня, мой Бог) никакое вино для причастия и вровень не стоит с этим пьянящим сладким нектаром, который я вкушал.

— Пожалуйста, — прошептал снова, — ещё один разок, — вновь прикоснулся языком к её клитору, мой член уже изнывал от боли и твёрдости.

Она вскрикивала, лёжа на фортепиано, и я почти умер, потому что эти звуки были чёртовой музыкой для моих ушей. Я скользнул внутрь неё как одержимый, мои пальцы ещё сильнее впились в её ягодицы, держа их открытыми для моего нападения. Трахал её своим языком, губами и зубами, поедая Поппи словно оголодавший мужчина. Её киска совершенна, именно такая, какой я её представлял все те ночи, которые провёл под холодным душем.

Она должна кончить, я поспособствую этому. Заставлю кончить на моё лицо, и только одна мысль об этом заставила мои шары сжаться, а член пульсировать в штанах. Я ведь и вправду мог кончить, даже не касаясь своего члена.

Я провёл пальцем по её киске, а затем проник им внутрь, чтобы отыскать то заветное местечко, от стимуляции которого она взорвётся. Поппи бесстыдно скользила по моему лицу, царапая ногтями поверхность фортепиано, а тихие вздохи и стоны покидали её горло.

Всё, что я мог, — это вдыхать её аромат и пробовать её на вкус, а затем, когда поднял свой взгляд вверх и увидел распятого Иисуса в передней части церкви — трагично, мучительно Бог принёс его в жертву — моё сердце слегка вздрогнуло. Какого чёрта я делаю? Любой мог сюда войти прямо сейчас через переднюю дверь церкви и увидеть пастора, стоящего на коленях, словно молящегося во влагалище женщины, которая в это время лежала на рояле.

Что они подумают? После того, как я помог этому городу избавиться от боли и снова поверить в Церковь?

И более того — как насчёт моей клятвы? Обет, который я принял перед своей семьёй и Богом? Чего стоит моя клятва, если после трёх лет соблюдения целомудрия я толкаюсь языком во влажную щёлку женщины?

Но потом Поппи кончила, её крик пронзил всё помещение, и этот звук был самым прекрасным, из когда-либо слышимых мной. Всё остальное перестало иметь значение, только запах, вкус и её захват вокруг моего пальца.

Неохотно, но всё же я отстранился, желая получить от неё ещё один оргазм и снова зарыться лицом в её попку, но также прекрасно понимал, что должен остановиться, что мне не следует этого делать. Когда я поднялся на ноги, то заметил её взгляд через плечо на себе, она смотрела на меня так, словно я самое прекрасное в мире нечто.

— Ещё никто не проделывал со мной такое прежде, — прошептала она.

Не трахал языком в церкви? Не прижимал к роялю, вылизывая её, пока она не достигла края?

Мои брови сошлись вместе, и она ответила на мой немой вопрос.

— Никто раньше не заставлял меня кончать ото рта, я имею в виду, — пояснила Поппи. Краска, заалевшая на щеках, достигла её шеи.

Я не мог понять этого, а вернее думал, что мне послышалось.

— Ни один парень не делал с тобой такое раньше?

Она покачала головой и закрыла глаза.

— Это было хорошо.

Я был в шоке. Как она могла никогда не испытывать оральных ласк?

— Как жаль, ягнёнок, — ответил я и ничего не смог поделать с собой, прижавшись своей эрекцией к её попке. — Никто не заботился о тебе прежде, — я пробежался рукой по её спине снова, а затем коснулся клитора и застонал, почувствовав, какой тот всё ещё опухший и готовый ко второму раунду. — Но не хочу врать. Осознание того, что я первый мужчина, попробовавший тебя, сделало меня чертовски твёрдым.

Я наконец осознал слова, которые только что произнёс, и меня накрыла реальность.

Что за хрень я творю прямо сейчас? Что за хрень творил ранее?

И почему именно — из всех возможных мест — здесь?

Тяжело дыша, я сделал шаг назад, мне не нужно думать, необходимо развернуться и уйти, прежде чем вина и позор захлестнут меня.

Поппи повернулась, юбка всё ещё скомкана на талии, а её глаза сверкали.

— Не смей, — сказала она. — Даже не смей отступать от меня.

— Прости, — ответил я. — Я… Я не могу.

— Ты можешь, — возразила она, делая шаг вперёд. Она прижала ладонь к моей эрекции, и я посмотрел вниз, чтобы увидеть, как она расстегивает мой ремень.

— Не могу, — повторил я, наблюдая за тем, как она выпускает мой член на волю. В тот момент, когда её пальцы коснулись моей голой кожи, я готов был умереть, потому что мои фантазии были ничем по сравнению с этими настоящими прикосновениями.

— Ты хороший пастор, Отец Белл, — сказала она, её рука продвинулась вниз, исследуя и трогая меня. — Но ты ещё и хороший мужчина. И не каждый ли хороший человек заслуживает немного послабления время от времени?

Она схватила меня крепче и начала поглаживать сильней. Я как под гипнозом наблюдал, как её рука двигалась по моему стволу то вверх, то вниз.

— Мы не будем заниматься сексом, — пообещала Поппи. — Никакого секса, и это ведь не нарушение каких-либо правил, правильно?

— Ты сейчас говоришь двусмысленно, — отвечаю я нервно, закрывая глаза от удовольствия.

— Тогда как насчёт другого признания, — сказала она, проводя своими ногтями от моего таза до пупка и заставляя напрячься мой пресс. — После того первого разговора с тобой я пришла домой и тут же посмотрела тебя на сайте. И после этого не могла перестать думать о твоём голосе, он преследовал меня повсюду. И потом я посмотрела твоё фото на сайте, и ты выглядел… Ну, ты знаешь, как выглядишь. С того самого момента я начала бредить тобой.

— Ты прикасалась к себе, думая обо мне? — последний оставшейся клочок моего самоконтроля рухнул.

— Больше одного раза, — призналась она, скользя своими пальцами под мою рубашку. — Потому что увидела твоё тело в первый раз, когда мы встретились на пробежке… А затем твоё лицо, когда мы говорили. Боже, твоё лицо было таким чертовски порочным, словно ты хотел сожрать меня прямо там… Я кончила три раза перед тем, как смогла сосредоточиться на чём-нибудь другом.

Все те три года самодисциплины рухнули, и я превратился в мужчину — не в Тайлера, не в Отца Белла — в нечто более первобытное, более требовательное.

— Покажи мне, — приказал я.

— Что?

— Ложись на пол, разведи свои ноги в стороны и покажи, как ты ублажаешь себя, думая обо мне.

Её рот приоткрылся, а щёки покраснели, но затем она послушно опустилась на ковёр, положив свою руку на киску. Я стоял возле неё, водя рукой по своему члену, забыв обо всём, забыв обо всех, пока она наблюдала за тем, как я пытался достичь кульминации.

— Почему ты не надела сегодня нижнее бельё? — спросил я, смотря на то, как она выводит круги на своём клиторе.

— В последний раз, когда мы с тобой говорили, было так горячо. И я подумала, если сегодня снова такое случится, будет намного легче, не будь на мне трусиков. Я… позаботилась об этом. И знаешь, было намного легче.

Я опустился на колени меж её ног и взял тонкое запястье рукой. Приблизился к ней, прижав запястья над её головой обеими руками, мой член задел её киску, цепляясь за поднятую юбку.

— Ответь мне на один вопрос, — попросил я. — Ты мастурбировала в исповедальне сегодня, находясь по ту сторону от меня?

Поппи испуганно кивнула:

— Ты сделал меня такой влажной, — ответила она. — Я не смогла сдержаться.

Я взял от неё всё, что можно было, кроме одного, проникновения моего члена в её тугую киску. Каждый раз, когда я толкался своими бёдрами, мой член скользил по её складкам, и они были такими тёплыми. Такими влажными.

Я опустил голову, зарывшись лицом в её шею. Её кожа пахла свежестью вперемешку с духами с запахом лаванды — чем-то, что стоило больших денег, возможно, даже больше, чем я зарабатывал за весь месяц. По некоторым причинам этот избыточный возможный упадок подпитывал мою нужду разорвать её на части. Я кусал её шею, ключицы, плечи, сжимал грудь, пока мой член тёрся о клитор, доводя Поппи до грани, словно я наказывал её удовольствием. Наказывал за появление здесь и за осколки моей тщательно выстроенной — как карточный домик — жизни.

Она извивалась подо мной, тяжело дыша и всхлипывая, её руки снова и снова скользили по полу, пока я не схватил и не зафиксировал их одной рукой. Она была ужасно мокрой, и я, стоило мне изменить угол движения, с лёгкостью скользнул бы внутрь.

Я хотел этого. Я жаждал этого, жаждал, жаждал. Я жаждал трахнуть эту женщину больше, чем когда-либо что-нибудь хотел в своей жизни. Это извращённо, но факт, что я не мог, что это было неправильно на каждом уровне — нравственном, профессиональном, личном, — делал происходящее ещё горячее. Я был словно одержим, пока сосал её, тёрся об неё, кусал её, как если бы мог выжечь эти потребности, пожирая каждый дюйм тела Поппи.

— Ох, Боже, — шептала она. — Я собираюсь… Ох, Боже…

Я буду заниматься самоистязанием каждый день до конца своей жизни, если окажусь внутри неё прямо сейчас, если почувствую, как она сжимает мой член, почувствую её дрожь изнутри. Но находиться на ней было так хорошо, потому что я мог ощущать каждый её вздох, каждое движение её бёдер. И когда мой взгляд встретился с её глазами, в них стояла благодарность, словно я подарил ей нечто такое, чего раньше ей не приходилось испытывать.

Но, прежде чем я смог ещё сильней углубиться в этот взгляд, она выгнула спину, тем самым нарушив моё равновесие, перевернула нас и оказалась на мне.

Без колебаний она потянула вверх мою рубашку так, что увидела мой живот, и я не упустил из виду, как вспыхнули её глаза и сжались челюсти. Она начала водить по нему своими руками, впиваясь — сильно — ногтями в плоть, ведь мой пресс был твёрд словно камень, а она будто злилась из-за своего восторга. (И я совру, если не скажу, что мне это чертовски нравилось.)

Поппи сидела на мне, в то время как её гладкая щёлка скользила по нижней части моего члена, но затем она начала поглаживать его так, словно дрочила мне своей киской. Я поднялся на локтях, чтобы наблюдать за тем, как её плоть прижимается к моему члену, а раскрытое влагалище позволяло мне увидеть её набухший клитор. Проклятье, всё было таким влажным: её тело прижималось к моему, киска тёрлась о моего дружка — это было таким реальным и похожим на настоящий секс, возможно, я врал самому себе, убеждая в том, что это не считается и я вовсе не согрешил.

Но, если это и так, святое дерьмо, я не собираюсь останавливаться.

Это было так грязно: её юбка задрана до пояса; мои брюки спущены достаточно, чтобы были видны яйца; старый ковёр, соприкасающийся с моей голой задницей и спиной. То, как она бесстыдно объезжала меня, то, как мой член тёрся обо все её правильные места — это было наше возбуждение; и, Боже, я хотел жениться на этой женщине, сделать её своей, посадить в клетку и никому не показывать. Хотел владеть ею, брать её, наслаждаться ею. Хотел, чтобы мы так и остались лежать на этом старом ковре навсегда: она, сидящая верхом на мне, её затвердевшие соски, жаждущие моих прикосновений, и эта озорная киска, доящая мой член.

— Кончай, — произнесла Поппи хрипло. — Хочу увидеть, как ты кончишь. Мне нужно это.

Моя челюсть была сжата, поэтому я не смог дать ей ответ, и был так близок, чтобы кончить. Я не испытывал такие ощущения несколько лет, когда это чувство возникает где-то в позвоночнике и продолжает свой путь прямо в пах.

— Не сдерживайся, — умоляла она теперь, ещё больше ускоряясь и нажимая на мой член. — Отдай мне всё до последней капли.

Дерьмо, эта женщина была чертовски грязной на язык. И идеальной. Это был чистый инстинкт, который заставил меня схватить её за бёдра и тереться об неё быстрее и сильнее; мой мозг был заполнен образами её бледно-розового клитора, её пухлых половых губок и воспоминаниями о вкусе её сладостного мёда — Поппи прервала мои мысли тихим стоном при виде моего оргазма, бьющего струёй в мой живот. Было так много всего, и часы словно превратились в секунды, пока наши тела искали своё освобождение.

И в этот самый момент — на пике моей высоты и пике её жадной победы — наши взгляды встретились, и мы забыли обо всех наших барьерах, просто став незнакомцем и незнакомкой, Тайлером и Поппи. Мы просто были мужчиной и женщиной, Господь создал нас как Адама и Еву, и мы просто были самими собою. Мы были существами, созданиями божьими, и я заметил, что она ощущала то же самое. Мы были одним целым.