Паутина

Глава 17

Жаркий октябрьский день в Авиньоне был в разгаре. В широкополой соломенной шляпе с длинным красно-оранжевым шарфом вокруг тульи Сабрина стояла у прилавка магазина «Фурнитюр артистик». Разговор с хозяйкой магазина о двух посетителях, что заходили в магазин несколько недель назад, продолжался.

— Та женщина не сказала мне, как ее зовут. Но, выйдя в соседнюю комнату, я слышала ее разговор с другом, и он назвал ее по имени. Он также назвал по имени ее мужа.

Сабрина выжидательно смотрела на нее.

— Ее звали Сабрина, — сказала женщина. — А ее мужа — Макс.

Полки со множеством разноцветных предметов, казалось, закачались перед глазами. Сабрина оперлась на прилавок, чтобы не упасть. Сабрина и Макс. Она приехала в Авиньон по следу одного привидения. А нашла два.

Не может быть. Это простое совпадение. Какая-то женщина, судя по всему, намеренно выдавала себя за Сабрину Лонгуорт. Причем она зашла настолько далеко, что даже выдумала какого-то мужчину по имени Макс. Но зачем? Все же знают, что Сабрины Лонгуорт не стало. С какой стати кому-то выдавать себя за нее? Это бессмысленно. Если только не…

Если только не…

Если только это не Стефани. Стефани Андерсен, которая играет роль своей сестры. Стефани… которая жива.

Этого не может быть. Этого не может быть, потому что…

Но с какой другой женщиной они могут быть похожи как две капли воды, какая другая женщина может называть себя Сабриной и появляться в обществе мужчины по имени Макс?

А что, если она не погибла? Если она жива?

Ах, боже мой, Стефани, если бы ты в самом деле могла…

— Мадам, — произнесла, обращаясь к ней, хозяйка магазина. Только теперь Сабрина заметила, что та протягивает ей стакан воды.

— Спасибо. — Стакан был увесистый, с глубокими поперечными полосами, вроде тех, что подают в бистро. Стекло приятно холодило руку. — Расскажите мне о них побольше. Поверьте, я не та женщина, которая была у вас.

— Тогда, мадам, это, наверное, была ваша сестра. Просто удивительно, как вы похожи…

— Мне нужно знать о них как можно больше. Прошу вас, расскажите мне о них все, что знаете!

— Больше я ничего не знаю, мадам. Никогда раньше их не видела. Мужчина, судя по виду, художник и, скорее всего, он живет не в Авиньоне. Если бы это было не так, он бы уже не раз побывал у меня в магазине. Мне кажется, у него дом в одном из городков по соседству. Может, в Ле-Бо. Многие художники там живут.

— А… та женщина? Как по-вашему, где она живет?

— Ничего не могу сказать. Знаете, несмотря на упоминание о муже, мне показалось, что они ведут себя, как близкие люди. Или…

— Да?

— Вообще-то, мне показалось, что они, возможно, спасаются бегством. По их поведению чувствовалось, что они словно куда-то торопятся… — В магазин вошел покупатель, и хозяйка дотронулась до руки Сабрины. — Это все, что я могу сказать вам, мадам. Жаль, что не могу быть еще полезной.

— Да. Спасибо. — Выйдя из магазина, она снова оказалась на жаркой улице. Мимо проходили люди, направляясь в основном в кафе; владельцы магазинов вешали на окнах и дверях таблички с надписью «Закрыто». Перерыв на обед, мелькнула у Сабрины мысль. Мне нужно успеть на самолет из Марселя в Лондон. А завтра — в Чикаго.

Но она была не в силах тронуться с места. Она стояла в тени платана, в голове мысли лихорадочно сменяли одна другую.

Ее зовут Сабрина. А ее мужа — Макс.

Сабрина и Макс. Отсюда не так далеко до Монте-Карло. Там… Произошел взрыв…

Улица пустела. Она прислонилась к стволу дерева, сердце забилось сильнее.

Пожить другой жизнью. Это придумала Стефани в Гонконге, год назад. Какое получится увлекательное приключение, Сабрина! Неделя. Всего одна невероятная неделя.

А Сабрина колебалась. Оно может затянуть тебя с головой.

Может, все так и произошло? Может, ей захотелось чего-то большего? Может, ей захотелось жить так до конца дней, и они с Максом решили исчезнуть?

Нет, Стефани никогда бы так не сделала.

Ее зовут Сабрина. А ее мужа — Макс.

Отсюда не так далеко до Монте-Карло.

Однако хозяин магазина, торгующего географическими картами, разозлился, потому что она стала утверждать, что никогда раньше там не была, и сказал:

— Насколько я понимаю, вы не питаете особого интереса к картам, занимаясь антикварной мебелью…

— Боже мой, — вслух произнесла Сабрина. — Ничего не понимаю.

Но… если Стефани жива…

СТЕФАНИ ЖИВА.

Это произнес внутренний голос, та часть ее «я», которую она утратила год назад, и об этом тоскует ее душа, даже в минуты счастья.

Стефани. Стефани. Стефани.

Ей нужно найти сестру. Нужно разыскать эту женщину во что бы то ни стало. И неважно, кто это окажется на самом деле.

Занимаетесь антикварной мебелью.

Быстрыми шагами, почти бегом она миновала залитые солнцем улицы и подошла к тенистому каменному дворику гостиницы «Европа». Официанты разносили обеденные блюда постояльцам. Некоторые удивленно вскинули головы при виде раскрасневшейся Сабрины. Она невольно замедлила шаг, вошла в вестибюль и поднялась в номер.

Надо будет позвонить, мелькнула у нее мысль. У меня нет времени ездить по провинции, в один антикварный магазин за другим…

Время. Сегодня мне нужно лететь из Марселя в Лондон. А завтра утром — из Лондона в Чикаго.

Она посмотрела на часы. В Авиньоне сейчас день, полвторого. В Эванстоне половина восьмого вечера. Сейчас они, наверное, ужинают. Муж и дети, наверное, ужинают.

Она повторяла эти слова про себя, как заклинание, Моя семья. Муж и дети.

Гарт, Гарт, Гарт.

Усилием воли она прогнала эту мысль. Не сейчас. Потом. Сейчас главное — Стефани.

Стефани. Жива.

Ах, Стефани, я люблю тебя, скучаю по тебе, иной раз мне так одиноко…

Но если она в самом деле жива, то что это значит? О ней уже год никто ничего не знает. Она сделала так, что все считали: ее нет в живых.

Но зачем ей это понадобилось? Она все еще хочет считать себя Сабриной Лонгуорт? Считать себя женой Макса?

Наверное, у Макса возникло желание скрыться. Впрочем, это не удивило бы тех, кто с ним знаком. Можно было себе представить, что он так поступит, если он узнал, что журналисты готовят серию материалов с разоблачением компании «Уэстбридж импортс»: подделки произведений искусства и контрабанда антиквариата. Скорее всего, у Макса Стювезана был тщательно разработанный план исчезновения.

Но неужели Стефани согласилась на жизнь в изгнании? Неужели она могла так его полюбить…

А как же ее муж? Дети? Сестра? Она хотела, чтобы мы считали, будто ее нет в живых?

Стоп… Стоп… Ее ведь на самом деле нет в живых. Да и как вообще она могла остаться в живых? Нет, здесь просто какое-то совпадение… какая-то самозванка…

Но что-то уж слишком много совпадений, и чем больше Сабрина думала о том, что Стефани осталась в живых, тем более реальным ей это казалось.

Свернувшись калачиком в кресле, она дрожащей рукой набрала номер телефона и дожидалась, когда телефонистка в гостинице соединит ее с Эванстоном. Сначала к телефону подошла миссис Тиркелл, в трубке послышался ее неторопливый, успокаивающий голос, а потом трубку взял Гарт.

— Ах, любовь моя, любовь моя, — сказала Сабрина. Эти слова вырвались у нее непроизвольно, она была настолько взволнована, что не смогла их сдержать.

— В чем дело? Что случилось? — Его торопливый голос, в котором явственно сквозили встревоженные нотки, казалось, зазвучал в ней самой; закрыв глаза, она мысленно представила, как он обнимает ее, целует в губы, прижимает ее своим телом сверху…

— Ничего. — Но на самом деле она дрожала так, что произнесла это слово еле слышным шепотом. Извини, проговорила она про себя, мысленно обращаясь к нему. Я еще ни разу не солгала тебе после того, как ты узнал всю правду; мне в самом деле казалось, что я больше никогда не буду тебе лгать. Но я не могу рассказать тебе все до конца. Я сама должна во всем разобраться, должна выяснить, что же все-таки произошло, потому что, если уж говорить совсем откровенно, вся эта история касается только нас со Стефани. Прости меня, любовь моя, прости, но я сама должна поговорить со Стефани…

Поговорить со Стефани?

Я не могу поговорить с ней, ее нет в живых. Ее нет целый год, и мне нужно привыкнуть жить без нее. Но если… если окажется, что она жива, то я сама должна поговорить с ней и узнать, почему она так поступила. Она согласится поговорить со мной, мы ведь всегда разговаривали с ней о чем угодно. Она перевела дыхание.

— Ничего не случилось, Гарт, просто я соскучилась, я люблю тебя… я скучаю без вас. Мне так плохо здесь одной. Жизнь становится в тягость, когда вас нет.

— Ну, эта проблема легко решается.

— Знаю. Я и пытаюсь кое-что сделать. А теперь расскажи, как дела у нас дома.

— Значит, завтра ты не приедешь.

Ах, Гарт, как же хорошо ты меня знаешь, я еще ничего не сказала, а ты уже все понял.

— Нет. Мне нужно задержаться на несколько дней. Надо еще кое-что посмотреть для «Коллектиблз».

— Ты что, все еще в Лондоне?

— Нет, в Авиньоне. Мне нужно позвонить кое-кому из торговцев антиквариатом в Провансе. Не знаю, сколько времени это займет.

Он ничего не ответил. Понял, что я лгу, подумалось Сабрине. Я уехала в Прованс, не предупредив его, сейчас я не очень с ним откровенна. Теперь он будет терзаться вопросом, не тянет ли меня в Европу, к прежней жизни, не почувствовала ли я за год нашей семейной жизни скуку?

— Гарт, все получилось совершенно неожиданно, я ничего заранее не планировала. — Она слышала, что в ее голосе звучит мольба, но ничего не могла с собой поделать; она в самом деле молила судьбу, чтобы все у нее в жизни сложилось хорошо. — Все остается в силе. Встретимся в Париже, когда у тебя закончится конференция, как мы с тобой договорились. Клифф и Пенни погостят у Вивиан, а мы целую неделю проведем одни.

— Да, конечно, — непринужденно ответил он. — А теперь расскажи, чем еще ты занималась.

Облегченно вздохнув, Сабрина откинулась на спинку кресла. Почему она решила, что, выслушав ее, Гарт сразу рассердится или чего-то испугается? Он ведь знает, что она продает «Амбассадорз» и дом на Кэдоган-сквер, знает и то, что теперь ей не хочется разрываться между домом и Европой. Просто мне померещилось, мелькнула мысль.

— Виделась с Сиднеем Джонсом и подписала документы о передаче прав собственности на «Амбассадорз», теперь он принадлежит Александре. Но мне пришлось массу времени провести в магазине: нужно было проверить бухгалтерские книги, побеседовать с Брайаном, просмотреть опись имущества…

— Словом, ты стараешься все сделать так, чтобы при расставании не терзаться угрызениями совести.

Она улыбнулась.

— Да, примерно. Ничего страшного, просто становится немного грустно. Как при окончании школы.

Он усмехнулся.

— Интересное сравнение, мне нравится. Кстати, ты уже решила, в какой гостинице собираешься остановиться в Париже?

— Пока еще нет. Как только решу, сразу дам тебе знать.

— Хорошо. Дети рвутся поговорить с тобой. Предупреждаю тебя заранее, пока шум в трубке не стал совсем невозможным.

— Спасибо. Я люблю тебя, Гарт.

— Я тоже люблю тебя, дорогая моя.

Не успел он попрощаться, как в трубке послышались голоса Пенни и Клиффа, дожидавшихся своей очереди у параллельных аппаратов. Они принялись болтать о школе, спортивных занятиях, друзьях и подругах, перебивая друг друга, рассказывая во всех подробностях свою жизнь в Эванстоне. А она представила их трехэтажный дом, высокие потолки в комнатах, отполированный до блеска деревянный пол, камины, выложенные плиткой, полки с книгами, подвал и чердак, где можно наткнуться на настоящие сокровища, кухню с продавленным диваном, на который так славно среди дня присесть и отдохнуть. Мой дом, подумала Сабрина, вспоминая, каким теплом он одаривает всю семью, когда они собираются вместе.

Тем не менее она почувствовала легкое нетерпение, слушая болтовню детей. Повесив трубку, Сабрина раскрыла телефонный справочник на странице с антикварными магазинами и картинными галереями и забыла обо всем. Теперь ей нужно только искать. Искать Стефани.

Первым делом она обзвонила магазины, расположенные в Авиньоне. Ей очень понравилось название «Арджуна», поэтому она позвонила сначала туда и поинтересовалась, не работает ли там Сабрина Лонгуорт.

— Нет, таких у нас нет, — ответил владелец магазина, и Сабрина уже собралась повесить трубку, но, передумав, спросила:

— А просто Сабрина?

И снова ответ: нет. Тут Сабрина додумалась, что если Стефани скрывается вместе с Максом, вряд ли она называет себя Сабриной Лонгуорт. Они наверняка сменили фамилию.

Если только это на самом деле Стефани. Если только она на самом деле жива.

Надежда постепенно таяла. Но Сабрина разыскивала не привидение, а свою сестру.

До самого вечера она просидела на телефоне: антикварные магазины в Авиньоне, Арле, Ле-Бо, Сен-Реми. «У вас в магазине не работает женщина по имени Сабрина?» Все было тщетно. На следующий день она наугад решила попытать счастья к востоку от города и стала звонить в магазины в Эксан-Провансе и Сен-Сатюрнине, но опять неудача. Наскоро перекусив и разложив перед собой карту, она стала звонить в магазины городов, расположенных между Эксом и Авиньоном: Апте, Фонтен-де-Воклюз, Карпантра, Оранж, Горд, Русильон. О вот, наконец, во второй половине дня она добралась до Кавайона и позвонила в магазин «Жаклин из Прованса».

Трубку взяла женщина, и Сабрина машинально повторила свой вопрос.

— Скажите, у вас в магазине не работает женщина по имени Сабрина?

— Сабрина? Это ты? — в свою очередь, спросила женщина.

Сердце Сабрины учащенно забилось.

— Вы ее знает?

— Это что, шутка? Сабрина, где ты сейчас?

— Скажите, пожалуйста, Сабрина что, здесь работает?

— Ничего не понимаю. Могу поклясться, что это твой голос… Нет, Сабрина здесь больше не работает, она уехала из города. Кто это…

— Вы не могли бы сказать, куда она уехала?

— Нет. А кто это говорит?

— Ее… подруга. Мне нужно поговорить с вами о ней. Я приеду к вам. Когда вы завтра откроете магазин?

— В десять. Но я не стану ничего говорить незнакомой!..

— До встречи.

Чтобы скоротать вечер, она посидела в кафе на площади Орлож. Глядя на вращающуюся карусель, рассматривая прохожих, она все время наблюдала за стрелкой часов на башне. Завтра я все узнаю. Они работали вместе и наверняка разговаривали. Эта женщина должна ее знать. Ночью она не могла сомкнуть глаз, а на рассвете собрала вещи, расплатилась за гостиницу, взяла такси и доехала до вокзала. Здесь Сабрина взяла напрокат машину. До Кавайона было сорок километров. Она воображала, что видит все как будто глазами Стефани, когда проезжала мимо крестьян, работающих на небольших полях. Аккуратно обрезанные кипарисы возвышались стеной вдоль дороги. Когда строй деревьев внезапно обрывался, были видны чистенькие фермерские дома из камня и рядом с каждым — бассейн и ухоженный сад. Если Стефани бывала в Авиньоне, а работала в Кавайоне, она наверняка ездила по этой дороге. Наверняка видела эти поля, эти дома, слышала пронзительные крики петухов. Здесь все не так, как в Эванстоне, в Лондоне…

На подъезде к Кавайону машин стало больше, и до центра города она добралась почти в десять. Сабрина обогнула центральную площадь с фонтаном и скульптурой — символом восходящего солнца. От фонтана летели брызги, искрились в лучах утреннего солнца и падали на машину. Но она не обращала ни на что внимания, потому что сверяла свой маршрут с картой, что лежала на сиденье сбоку. Миновав крошечные магазины и кафе, Сабрина оказалась рядом с улицей Гамбетта, свернула и увидела в самом центре квартала магазин с позолоченной вывеской «Жаклин из Прованса».

Она быстро припарковала машину и бросилась к магазину, распахнула входную дверь и остановилась: она стояла посреди тесного помещения, заставленного мебелью, торшерами и корзинами с тканями, с узкими проходами между ними. Воздух здесь казался чуть терпким, а свет — мягким и рассеянным. Мебель за несколько веков была отполирована руками множества людей. Больше всего я люблю такие магазины. И Стефани тоже.

— Сабрина! Дорогая моя, а я думала, ты уже уехала! У тебя что, изменились планы?

Из глубины магазина ей навстречу шла высокая женщина. Пепельные волосы, аккуратно зачесанные назад, открытый лоб, осанка — во всем ее облике проступала строгая красота.

— А я беспокоилась за тебя: ты так быстро попрощалась, даже адреса не оставила, ничего не объяснила… ни ты, ни Леон. У меня просто в голове не укладывается, что он бросил свою мастерскую, и потом, как же Макс? Я очень встревожилась. Вас обоих и след простыл. Все это так загадочно.

Сжав руки, Сабрина мгновение стояла, не двигаясь с места, застигнутая врасплох нелепостью всего происходящего. Сабрину, которая выдает себя за Стефани, теперь называют Сабриной. От отчаяния она покачала головой. Интересно, кончится когда-нибудь этот обман или нет?

— Ты так не считаешь? — спросила женщина, заметив, как Сабрина покачала головой. — Тогда как же это, по-твоему, назвать?

Сабрина поняла, что не может сейчас рассказывать этой женщине всю правду, хотя та ей нравилась. Но здесь она ничего не узнает. Даже адреса не оставила, ничего не объяснила… ни ты, ни Леон. Судя по всему, Леон — художник, который покупал себе принадлежности в Авиньоне. Оба они уехали, пропали без следа, и этой женщине ничего не известно.

Сабрина почувствовала, как к горлу у нее подкатил комок. Стефани… если только это Стефани… не захотела ничего рассказывать этой женщине. Они работали вместе, но она уехала, не оставив адреса и ничего не объяснив. Я даже не могу у нее спросить, какая у Стефани фамилия.

— Дорогая моя, что случилось?

— Ах, все это так сложно, — огорченно ответила она. — Я приехала, чтобы выяснить… кое-что.

Женщина нахмурилась.

— Все это очень странно. Вчера мне звонила какая-то женщина и спрашивала про тебя. Могу поклясться, она говорила твоим голосом.

Сабрина покачала головой и вспомнила, что и хозяйка «Фурнитюр артистик», и эта женщина говорили, что в действиях Стефани и ее спутника была заметна торопливость. Возможно, они вместе спасаются бегством.

— Обо мне никто больше не справлялся?

— Нет, никто. Разве что твой друг… ну, этот священник, Робер, приходил забрать куртку — ты ее здесь забыла. Когда я спросила, знает ли он, куда ты уехала, он ответил очень уклончиво. Но ты ведь не о нем спрашивала. Сабрина, ты что, кого-то боишься?

Нужно спросить у кого-нибудь еще. Скажем, у того же священника, который знает больше того, что хочет сказать. Я наверняка сумею разыскать священника по имени Робер, большого труда это не составит. Сгорая от нетерпения, она направилась к выходу.

— Не знаю. Я еще во многом не могу разобраться. Извините. Если бы я могла, то все бы вам рассказала. Может быть, потом я зайду к вам еще и обо всем расскажу. Еще раз извините… — Выйдя на улицу, она бегом бросилась к машине.

Она обвела взглядом округу, ища колокольни, и поехала к той, что казалась ближе. Спустя несколько минут она подъехала к большой церкви, к которой примыкал дом священника и школа. Надо зайти в дом и спросить, мелькнула у нее мысль. Наверное, здесь знают всех городских священников наперечет.

Войдя в церковь, она увидела, что там никого нет. Тогда она направилась к школе. Открыв двустворчатую дверь, Сабрина оказалась в широком коридоре. Она остановилась посредине, напротив двери с табличкой «ДИРЕКТОР». Постучав, Сабрина вошла и очутилась в маленькой передней, где стоял пустой письменный стол. Распахнутая дверь вела из передней в кабинет. Там за столом сидел невысокого роста мужчина с аккуратно подстриженной седеющей бородкой. Он поднял голову и тут же вскочил.

— Сабрина? Дорогая моя, о чем вы только думаете? Почему вы вернулись? Вы что, оба с ума сошли?

Он знает. Он все знает. Войдя в кабинет, Сабрина притворила за собой дверь.

— Мне нужно с вами поговорить. Мы можем поговорить здесь, чтобы нам никто не мешал?

— А в чем дело? С Леоном что-нибудь случилось?

— Я пришла не поэтому. Прошу вас, мне нужно с вами поговорить. Разговор займет довольно много времени.

Сердито нахмурившись, он испытующе глядел на нее.

— Дорогая моя, вы ведете себя на редкость странно. Ну что ж, пойдемте, тише места, чем моя квартира, пожалуй, не найти. К тому же сегодня у меня никто не ночует.

Он с улыбкой посмотрел на нее, но Сабрина даже не стала делать вид, будто понимает, о чем он говорит. Пожалуй, она может рассказать ему всю правду. И он, наверное, подскажет ей, где искать Стефани.

Она вышла следом за ним. Они прошли вдоль школы и подошли к двери, которая вела наверх, в крошечную квартирку, состоявшую из гостиной и спальни. В гостиной были только диван, стул, настольная лампа, маленькая раковина и электрическая плитка в углу. В полуоткрытую дверь виднелась узкая кровать в спальне.

— Хотите чаю? Или, может быть, кофе?

— Чаю, пожалуйста. Спасибо.

Он вскипятил чайник на электроплитке. Оба напряженно молчали в ожидании, что сейчас произойдет нечто неожиданное.

— Итак, дорогая моя. — Он поставил две большие кружки на скамеечку перед диваном и уселся рядом с Сабриной. — О чем же вы хотите мне рассказать?

— Это очень запутанная история. И я хочу просить вас помочь мне, когда я закончу рассказ.

— Я всегда готов вам помочь, Сабрина, если вы нуждаетесь в моей помощи. И вы это знаете.

— Да. — Она внимательно посмотрела на него. Надежный друг. Надежный человек. Отхлебнув из кружки чаю, она поставила ее и сложила руки на коленях. — Сначала я должна спросить, как вас зовут.

— Вы что, серьезно?

— Да.

— Ну что ж… Робер Шалон. Мы ведь уже год как с вами знакомы.

— Спасибо. И еще. Я была бы вам очень признательна, если бы вы не прерывали меня, пока я буду рассказывать.

Он удивленно вскинул брови.

— Вы стали такой властной… С чего бы это? Впрочем, разумеется, дорогая моя, я не стану вас прерывать, если вы так хотите.

— Ну что ж… Тогда начнем. Меня зовут Сабрина Лонгуорт. Я родилась…

— Сабрина! Память вернулась к вам! О, какое нежданное счастье! Почему же вы сразу мне об этом не сказали?

Сабрина в изумлении взглянула на него. Память вернулась к вам. Почему эта мысль так и не пришла ей в голову? Теперь все понятно. Ведь это очевидно: яхта, взрыв, полученные раны… и год молчания, потому что сестра не знала, кто она на самом деле.

Но почему она решила, что ее зовут Сабрина?

Макс.

Они оба остались в живых, и он ей сказал, что ее зовут Сабрина. Сабрина… А фамилия?

— Сабрина, дорогая, пожалуйста, продолжайте. Прошу меня извинить. Я ведь обещал, что не стану вас прерывать.

Только не Лонгуорт. Было видно, что эта фамилия Роберу не знакома. Значит, фамилия у Стефани другая.

— Сабрина?

— Вы неверно меня поняли. Прошу вас, позвольте мне рассказать все до конца. Я родилась в Америке, а выросла в Европе. Жила в Лондоне, вышла замуж, потом развелась. У меня был антикварный магазин. Моя сестра вышла замуж за профессора, в Штатах, и родила двоих детей. Ее звали… зовут Стефани Андерсен, мы с ней близнецы, и именно она была на яхте вместе с Максом.

Лицо Робера застыло. Не в силах опомниться от изумления, он подался вперед, не сводя глаз с ее лица.

— Однажды, в сентябре прошлого года, мы вместе поехали в Китай и решили поменяться местами, всего на неделю. Нам обеим нужно было немного отвлечься, и мы затеяли авантюру, думая, что никто ничего не узнает и никому это не навредит. Но обман… — Она запнулась. — …обман — такая штука, что никогда не знаешь, чем он обернется на самом деле.

И она принялась рассказывать ему все с самого начала: о том, как сломала себе запястье, как узнала о взрыве на яхте, о том, как оплакивала сестру, о том, как они с Гартом страстно полюбили друг друга, как она привязалась к его детям, как дорожила связывавшей их жизнью.

— В прошлом месяце мне позвонила подруга и сказала, что видела меня в Европе. Она еще сказала… — Тут она снова запнулась. — …что это была либо я, либо привидение.

— Пожалуй, и то и другое, — произнес Робер, когда, не в силах продолжать, она умолкла.

Она кивнула. Помедлив, Робер встал, вылил в раковину остывший чай, поставил чайник вновь.

— На редкость невероятная история.

— Знаю. Она звучит фантастично, кажется, будто это не имеет ничего общего с реальной жизнью, что это выдумка. Но это истинная правда.

Он развернул два пакетика с чаем.

— Знаете, жизнь каждого из нас в чем-то фантастична, изобилует драматическими событиями. Он наполнил обе кружки. — Ваш рассказ, само собой разумеется, не вписывается в привычные рамки: настолько из ряда вон выходящую историю вы поведали. Я верю вам, и мне жаль вас — вот уж действительно, посеяв ветер, вам пришлось пожинать бурю, — но, по-моему, рассуждать на этот счет сейчас не имеет смысла. — Он сел с ней рядом. — Вы говорили о взрыве на яхте. А вы не знаете, что было до этого с вашей сестрой?

— Нет. За день до отъезда Стефани звонила мне из Лондона. Тогда мы с ней в последний раз поговорили. А на следующий день… раздался телефонный звонок… — По телу ее пробежала дрожь.

— Вы очень по ней скучаете.

— Нас очень многое связывало, у меня такое впечатление, что какая-то часть меня умерла, словно из души вырвали кусок. Я так и не смогла избавиться от этого ощущения, как бы счастлива ни была…

— Бедное дитя мое, — сказал Робер, сознавая, сколько переживаний предстоит еще обеим сестрам. Но он сказал более чем достаточно; сейчас было не время говорить что-то еще. Этой женщине еще предстояло подготовиться к встрече с ожившей сестрой.

Сабрина снова умолкла. Она была измучена, но в то же время испытывала чувство приятного умиротворения.

— С вами очень легко разговаривать.

— Надеюсь. Сабрина тоже всегда так считала. Хотя ее на самом деле зовут Стефани, не так ли? Не могу привыкнуть к тому, что у нее другое имя.

— Скажите, пожалуйста, где мне ее найти.

— Они с Леоном в Везле.

— Везле? Это в Бургундии?

— Да, совсем недалеко от Парижа. Очаровательный город, где полным-полно туристов. Им казалось, что там их никто не узнает.

— Но почему? Чего они боятся? Они что, скрываются?

— Да, может быть. Мы не уверены, но может статься так, что Сабрине… то есть Стефани… угрожает опасность, и они правильно сделали, что уехали. Им хотелось начать новую жизнь, потому что Макс…

— Макс… Он что, здесь?

— Нет, он…

— Ведь это он сказал ей, что ее зовут Сабрина, да? После того, как она лишилась памяти. Конечно, ведь раньше он ее знал как Сабрину. Какая, по его словам, у нее была фамилия?

— Лакост. Такая же, как и у него.

— Такая же? Почему?

— Потому что она была его женой.

— Но она не была его женой. Она бы не вышла за него замуж, она просто не могла этого сделать.

Слегка вздрогнув, Робер сказал:

— Конечно, нет. Конечно, нет. Согласен, она не могла выйти замуж за Макса. Но ведь он сказал ей, что он — ее муж, а она ничем не могла опровергнуть его утверждение. Впрочем, она не раз говорила мне, что не чувствует себя замужем за ним, несмотря на то, что он всем сердцем любил ее, и она была благодарна ему за то, что у нее есть свой дом. Но должен сказать вам, что Макс…

— Мне нужно найти ее. Как мне доехать до Везле? У меня есть машина, можно поехать на ней. Если выехать сейчас…

— Дорогая моя, потерпите до завтра. У вас совершенно измученный вид. Одна ночь дела не решает, а я мог бы помочь вам, рассказав кое-что еще о ее жизни, о том, что с ней произошло.

— Нет. Понимаю, вы хотите мне помочь, но я хочу ее увидеть, хочу получить от нее какую-нибудь весточку. И я не могу ждать еще целую ночь! Господи, знать, что она жива… мне нужно ее найти!

— Тут вот еще что… Я сказал вам, что, возможно, вашей сестре угрожает опасность. Тут кое-что произошло…

— Опасность? Но от кого?

— Мы не знаем. Но…

— Вы не знаете? Тогда почему мы тут сидим и зря теряем время? Господи, вы что, хотите сказать, что мне тоже следует кого-то опасаться? Ладно, что бы ни случилось, Стефани мне обо всем расскажет. Вдвоем мы как-нибудь разберемся.

— С ней вместе Леон.

— Это не имеет значения! Да и никогда не имело. Кто бы ни появлялся в жизни каждой из нас, мы всегда держались вместе. И ничто не могло этого изменить.

Но теперь, возможно, изменит. Гарт… Пенни… Клифф…

Она решительно покачала головой. Не сейчас. Потом.

— Прошу вас, я не могу сидеть на месте и разговаривать. Прошу вас, скажите, как мне добраться туда. Кстати, где она живет?

— Ну что ж… — Покопавшись в письменном столе, Робер достал карту Франции и на полях написал адрес и номер телефона. — Отсюда до этого места немногим больше трехсот миль, а дороги вы не знаете. Если хотите, я поеду вместе с вами.

— Нет. Спасибо. Но я не могу… мы с ней должны поговорить наедине.

Он кивнул.

— Понимаю. Вот, смотрите… — Они склонились над картой, и Робер показал, как нужно ехать. — Дорога несложная, хотя иной раз и может показаться утомительной. Если устанете, лучше отдохните, не старайтесь доехать быстрее.

На глаза Сабрины навернулись слезы. Он боялся за нее, да и за Стефани тоже. Она склонила голову, и он обнял ее, словно ребенка, и, легонько качая, принялся баюкать.

— Вы — сильная женщина, дорогая моя, но иногда этого недостаточно. Если я вам буду нужен, я к вашим услугам. Я всегда готов помочь вам обеим. Надеюсь, вы будете об этом помнить.

— Да, буду. Спасибо. — Сабрина взяла карту, на которой желтым фломастером была жирно помечена кратчайшая дорога в Везле. — Наверное, вы очень хороший друг Стефани.

— И вам тоже, — сказал Робер, и они улыбнулись друг другу. Потом Сабрина мягко притворила дверь, бегом спустилась по лестнице и так же бегом направилась к машине.

В мечтательной задумчивости, касаясь друг друга руками и улыбаясь, Стефани и Леон неторопливо сумерничали за чашкой кофе. Они были вместе, и никто, кроме Робера, не знал, где они.

Кавайон и связанные с ним насилие и страх остались позади. Они сидели во дворе маленького, квадратной формы двухэтажного каменного домика с покатой черепичной крышей. От улицы их отделяла высокая стена из неотесанного камня, увитая побегами бугенвилий. Бледно-розовые цветки махровыми гроздьями свисали с длинных, изгибающихся полукругом лиан. Аромат роз и глициний смешивался с тонким запахом кофе в фарфоровых чашечках и груш в стеклянной вазе на столике.

— Как будто запах жимолости и красного вина, — пробормотала Стефани.

Леон метнул на нее быстрый взгляд.

— Правильно. Откуда ты это помнишь? Ты была в саду?

Она попыталась ухватиться за это мимолетное воспоминание.

— Да, наверное. Кусты жимолости и красное вино. И еще люди, много людей. Был какой-то прием. Да, Леон, это был прием! Причем был он во дворе, не в саду, а во дворе, а кругом повсюду были кусты жимолости.

— Хорошо, а кто был на этом приеме? Кто были эти люди, Сабрина?

Помедлив секунду, она покачала головой.

— Не знаю. Я не могу даже вспомнить, как сама выглядела. Ах, я чувствую себя такой одинокой, когда на мгновение что-то вспоминается, а потом снова наступает пустота. Такое впечатление, что наткнешься на кусочек фарфора и не можешь представить, как выглядела ваза, от которой он откололся.

— Но ты же не одинока.

— Да. — Она улыбнулась ему, благодарная за то, что он сейчас здесь, рядом и любит ее. — Теперь уже нет.

Соединив руки, они положили их на стол. Вечерняя тишина обступала их со всех сторон, и они вновь погрузились в мечтательную полудрему, до конца еще не веря в свалившееся на них счастье. Солнце скрылось за горизонтом, но было еще светло. Падавшие на землю тени были довольно отчетливы, над крошечным уединенным двориком голубовато-серой дугой опрокинулось бескрайнее небо с облаками персикового и сиреневого цвета. За каменной стеной слышались чьи-то приглушенные голоса; где-то вдали звучала скрипка; ее жалобная мелодия напоминала бургундские народные песни. Стефани была так очарована окружающей красотой, что из глубины души вырвался протяжный, чувственный вздох, и она вскинула руки над головой.

— Я люблю тебя, — сказала она. Леон подошел к ней сзади, поцеловал в шею и положил обе руки на грудь.

— Вот мы и дома, — пробормотал он. — Сабрина, дорогая моя, теперь мы с тобой дома.

Чуть помедлив, они убрали со стола, сложив посуду в раковину, и вышли прогуляться по городу. Везле раскинулся на холме. Улицы поднимались круто в гору и вели к величественной базилике Ла-Мадлен на самой вершине. В сгущавшихся сумерках Стефани и Леон, взявшись за руки, шли мимо приземистых, оштукатуренных зданий. Они заглядывали в витрины магазинов и картинных галерей — таких крошечных, что едва ли они были шире распахнутых настежь дверей. Наверху, в квартирах, окна были распахнуты. В ящиках для комнатных растений на подоконниках, и в глиняных горшках на мостовой, и у входа в каждый дом цвела герань. Между магазинами попадались дома без единого окна, с запертыми на замок парадным входом и дверью гаража. Глубокие трещины их стен были кое-как скреплены квадратными, ручной работы гвоздями, изготовленными, по-видимому, еще в прошлом столетии. Туристы спускались с холма вниз, где их ждали автобусы. Чем выше поднимались Стефани и Леон, тем тише становилось вокруг. Наконец они добрались до самой вершины, где больше никого не было.

— Вот теперь можно сказать, что Везле принадлежит нам, — шутливо бросил Леон. — До завтрашнего утра, когда все эти автобусы снова вернутся сюда.

— А мне все равно, — ответила Стефани. — И не важно, что в городе много народу и нельзя спокойно пройти по улице. Но все люди вокруг так счастливы. Им нравится быть здесь, они все время улыбаются.

Леон нежно поцеловал ее в губы.

— Похоже, я тоже счастлив, как и они. — Они стали обходить величественную церковь. Ее остроконечная черепичная крыша была увенчана крестом, а узкие изогнутые окна напоминали Стефани изумленно раскрытые глаза. На самом краю вершины, вдоль крутого обрыва, тянулась каменная стена, заросшая травами и дикими цветами. Устроившись на ней, Стефани и Леон разглядывали крутой склон, переходивший в ровные зеленые поля Бургундии, четкие ряды деревьев, плавные изгибы реки Кюр, которая в лучах заходящего солнца казалась извивающимся привидением. За две недели, проведенные в Везле, это место стало у них любимыми.

— Тысячу с лишним лет сюда отовсюду приходят паломники, — сказал Леон. — И они продолжают приходить сюда до сих пор. Да и мы с тобой разве не паломники? Мы пришли сюда в поисках укромного уголка и дома.

Они просидели до темноты, а потом стали спускаться той же дорогой.

— Давай зайдем в мастерскую, — вдруг предложил Леон, когда они уже почти подошли к дому. — Я собирался тебе кое-что показать. Сначала думал подождать, но теперь мне хочется, чтобы ты увидела это сейчас.

Он снял себе мастерскую в доме с винным магазином и мясной лавкой на нижнем этаже. Окна мастерской выходили на север и восток. Днем здесь было много света. Помещение оказалось достаточно просторным, чтобы вместить картины, над которыми он начал работу еще в Гу. Они поднялись по лестнице, он открыл ключом дверь и повернул выключатель. Стефани с порога увидела два своих портрета, которые он почти закончил еще в Провансе, а на другой стене — серию картин, которых еще не видела. Леон отступил в сторону, а она, подойдя поближе, принялась рассматривать их, медленно переходя от одной к другой.

Четко выписанные предметы чередовались на них с мазками, лишь намечавшими то, что хотел сказать художник, но сквозь причудливую цветовую палитру, напоминавшую абстрактную живопись, просматривалось то, что было присуще каждой картине: четверо детей, которые то играли, то сидели на месте, то прятались друг от друга, то поверяли друг другу какие-то тайны, то неслись куда-то.

— Конечно, со временем они станут еще абстрактнее, но в то же время будет более понятной главная мысль, — сказал Леон, пока Стефани не отрываясь продолжала разглядывать картины. — Но это только начало. — Он обнял ее за плечи. — Тебя что-то беспокоит?

— Здесь дюжина картин, и на всех изображены только дети.

— Ну и что?

— Мы с тобой никогда не заводили речь о детях.

— Да, конечно. Мы же еще только узнавали друг друга. К тому же у тебя был муж. Это не тот случай, когда торопят события.

— Но ты же никогда не говорил, что любишь и хочешь иметь детей. Я и сейчас не знаю, хочешь ты их или нет.

— Я всегда любил детей. Мне кажется, они по природе своей непредсказуемы и скрытны. Иной раз даже не знаешь, что и думать — настолько им удается сделать так, что чувствуешь себя лишним, но в то же время они довольно забавны и способны вызвать к себе симпатию, даже любовь. Почему ты смеешься?

— Да потому, что ты говоришь так высокопарно, как будто о внеземных существах. Дети ведь ничем не отличаются от нас, просто они ведут себя более непосредственно. Даже если они держатся скрытно, непосредственности в них все равно больше, чем у нас.

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— А то, что им хочется, чтобы их понимали. — Она подошла поближе к висевшим в ряд картинам, прикрепленным к стене кнопками. Казалось, она настолько поглощена ими, что разговаривает сама с собой. — Они дают подсказки окружающим, чтобы те удерживали их от чего-то такого, что им самим кажется неправильным. Клифф вот нарочно сделал так, чтобы я наткнулась на радиоприемник и другие вещи у него в комнате. Он даже не удосужился спрятать…

Она медленно обернулась. Она была бледна как полотно, в глазах застыло испуганное выражение, как у человека, внезапно проснувшегося от яркого света.

— А кто такой Клифф? — спросил Леон.

— Не знаю. Мне кажется, это мой… сын.

— А, может, брат?

— Ах… Да, наверное… Но тогда он должен быть намного моложе.

— И это было бы в порядке вещей. — Он привлек ее к себе. Она уткнулась лицом к нему в шею так, что он чувствовал, как у нее вырываются короткие, прерывистые вздохи, чувствовал, как дрожит ее тело. Мало-помалу она перестала дрожать, и, почувствовав, как она слегка отстранилась, он разжал объятия.

— А что, если это мой сын?

— Тогда наша с тобой жизнь сильно осложнится. Хотя, мне кажется, довольно скоро этот вопрос прояснится. По-моему, сейчас ты начинаешь припоминать все больше подробностей из своей прошлой жизни, правда?

Она горестно всплеснула руками.

— Да, но это обрывочные воспоминания. Если и припоминаю, то лишь кое-что.

— Но из этих обрывочных воспоминаний ты мало-помалу вспомнишь все, что было в прошлом. В один прекрасный день все эти события займут свои места, словно осколки мрамора, из которых художник составляет мозаику. Пока что каждый из них, взятый сам по себе, важен, конечно, но не имеет никакого практического значения, и вот вдруг он становится частью единого и рассказывает, что за этим стоит. Ты веришь в то, о чем я сейчас говорю?

— Да. — Она на самом деле верила тому, что слышала от него. Настанет день, когда она, наверное, все вспомнит.

— Но мы не позволим никаким привидениям или фантазиям вмешиваться в нашу жизнь, — сказал он и снова поцеловал ее. — Мы сами будем строить ее по своему разумению, встречать возникающие трудности такими, какие они есть, и преодолевать их. Мы с тобой еще поговорим о детях, потому что, конечно, я хочу, чтобы у нас были дети. Раньше не хотел, а теперь хочу, и, наверное, именно поэтому я и написал все эти картины. Бывает, что я вижу свои мечты на бумаге и понимаю: они приходили ко мне в голову раньше. А что ты об этом думаешь?

— Да, конечно. — Она почувствовала, как что-то словно сжалось у нее внутри. Как будто она только что солгала и поняла, что не должна позволять себе этого; у нее нет никакого права заставлять Леона страдать, оттого что в ней по-прежнему пустота, как бы счастлива и довольна она ни была. Но она любит его, не представляет себе жизни без него, и поэтому, поцеловав его, она сказала:

— Да, я тоже хочу, чтобы у нас с тобой были дети.

— А Робер обвенчает нас прямо здесь, в Везле. Любовь моя? — Наклонившись к самому лицу Стефани, он целомудренно поцеловал ее в губы. — Ты выйдешь за меня замуж? Я ведь раньше никогда тебя об этом не спрашивал.

— Да, — снова ответила Стефани. — Да, да, я согласна. Но… не сейчас. Мы же еще не знаем, что мне удастся вспомнить. Может быть, стоит повременить несколько месяцев, год или еще немного? Какое это имеет значение, если мы все равно живем с тобой вместе?

— Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, — тихо произнес он. — Не хочу ждать. Не хочу жить с тобой так, как сейчас. Ведь при такой жизни о создании семьи даже не задумываешься. Сабрина, я хочу, чтобы мы с тобой стали друг для друга всем, а не просто жили вместе. Я не стану тебя принуждать, скажу лишь, что я очень хочу, чтобы мы с тобой поженились.

Сказанное им окончательно убедило ее. Что бы ни ждало их в будущем, они все будут преодолевать вместе.

— Тогда нужно будет попросить Робера приехать в Везле, — сказала она.

— Сегодня вечером позвоним ему.

Выключив свет, они вышли из дома и заперли дверь мастерской. Спустившись по узкой лестнице, они отправились в тусклом свете единственного фонаря вниз по пустынной улице к своему дому. Леон распахнул калитку, и они вошли во дворик. На столике оливкового дерева, за которым они до этого ужинали, все еще горела свеча. Из окон их дома лился мягкий свет и окутывал золотистым сиянием гибкие ветви глицинии, вьющуюся по стене бугенвилию, розу, их лица, обращенные друг к другу.

— Я люблю тебя. И так благодарна тебе за то, что ты подарил мне любовь.

Он еле слышно рассмеялся.

— Это мне нужно тебя благодарить. Когда-то в жизни меня не интересовало ничего, кроме живописи, а все остальное отошло на задний план, казалось второстепенным, не столь важным. Благодаря тебе у меня появилось то, что важнее всего. Ты дала мне ощущение полноценности жизни.

Он отпер ключом массивную деревянную дверь, они вошли в дом и поднялись вверх по лестнице.

— А как же посуда? — пробормотала Стефани.

— Да, это очень важно, — с деланной серьезностью ответил Леон, длинными, тонкими пальцами расстегивая пуговицы ее белой блузки. — Вот ужас, что она осталась немытой.

Они легли в постель и принялись ласкать друг друга. Их страсть становилась все сильнее, с тех пор как они покинули Кавайон. Все, что связывало их раньше, казалось пустяком в сравнении с безумной любовью, которой они пылали друг к другу сейчас. Их тела сплетались в едином порыве в их собственном доме в городке, где их никто не знал. Позже, когда они лежали рядом, улыбаясь друг другу при свете лампы, Стефани поцеловала его и сказала:

— Знаешь, сейчас мне кажется, что мне больше ничего и не нужно. Если я так и не узнаю больше того, что знаю о самой себе сейчас, то, пожалуй, и не буду стремиться к этому.

— А, по-моему, так будет не всегда. Хотя это не имеет значения. Что бы ты еще ни узнала о себе самой, я не могу представить, чтобы наши с тобой отношения от этого изменились. Такую любовь, как у нас с тобой, нельзя убить. Она вечна. Господи, послушай, по-моему, кто-то звонит в дверь, а? Ведь в Везле все сейчас, наверное, уже спят.

Стефани немного испугалась.

— Может быть, это преследователи?

— Нет, нет, такого не может быть. Ты и сама это знаешь. Друг Робера наблюдает за нашим домом, рядом с ним не должно быть никого из посторонних. К тому же мы уезжали из моего дома в Гу, а не из Кавайона. Может быть, это какой-нибудь торговец? Не будем обращать на него внимания, ладно?

— Хорошо. — Но звонок раздался еще раз, потом еще, и Стефани почувствовала, что начинает дрожать.

— Нет, тут что-то другое. Что-то… что-то… Господи, что это на меня нашло?

Леон сел на кровати.

— Ты испугалась. Я сейчас спущусь вниз.

— Нет, я не испугалась, не в этом дело. Просто… — Она спрыгнула с кровати. — Я сама схожу. Это, наверное, ко мне.

Он удивленно вскинул брови.

— Откуда ты знаешь?

— Не знаю. — Набросив шелковый халат в ярких голубовато-зеленых тонах, который Леон купил ей в Авиньоне, она провела всей рукой по волосам. — Я сейчас вернусь.

— Я с тобой. Подожди. Куда делся мой халат?

— По-моему, лежит в другом шкафу. Все будет в порядке, Леон, не волнуйся. Я мигом.

Пока она сбегала с лестницы, ей было слышно, как Леон открывает шкаф в соседней комнате. Она представила, как он роется в одежде, которая еще не разобрана. Спустившись по лестнице, она прошла через крошечный вестибюль и открыла дверь.

— Да, чем я могу быть вам…

Перед ней стояла ее копия.

— Стефани? — сказало видение. — Ах, Стефани, слава Богу…

У Стефани вырвался протяжный крик, разорвавший полночную тишину. И свет померк у нее в глазах.

Глава 18

— Сабрина!

Услышав голос Стефани, Леон, спускавшийся по витой лестнице, бросился вниз. В тусклом свете он увидел, что Стефани лежит на полу, а над ней склонилась какая-то женщина. Лица ее не было видно из-за длинных каштановых волос. Волосы, как у Сабрины… Эта мысль мелькнула и исчезла. Он оттолкнул незнакомку.

— Отойдите от нее!

Взяв Стефани на руки, он услышал, как женщина говорит: «Леон, давайте, я помогу». «Откуда, черт побери, она знает, как меня зовут?» — снова мелькнула мысль. Он понес Стефани в гостиную и уложил на диван.

— Сабрина, любовь моя, любовь моя… — Он сел рядом, но тут же вскинул голову и посмотрел на женщину. Леон почувствовал, что тело как будто застыло от изумления. — Господи! Господи! Кто вы такая, черт… — Протянув руку, женщина дотронулась до волос Стефани. — Отойдите от нее! Оставьте ее в покое!

Оставьте нас в покое, подумал он, потому что ему стало страшно. Сабрина лежала в его объятиях. Сабрина стояла рядом. Комната, казалось, закачалась у него перед глазами, он не мог заставить себя собраться с мыслями. Он приказал себе не думать о второй женщине и склонился над Стефани, не видя никого, кроме нее, и продолжая что-то шептать ей на ухо.

— Очнись, Сабрина, очнись, любовь моя. Все будет хорошо. Что бы ни…

Он вдыхал аромат ее волос, касался губами ее щеки и вскоре заметил, что ресницы ее задрожали. Леону казалось — он держит сейчас весь мир в объятиях, эта женщина для него — центр всего мироздания. В то же время страх сковал его, потому что прошлое явилось к ним в дом и может отнять ее.

Как легкомысленно он об этом раньше говорил!

Как беспечно сказал ей, что она все вспомнит, и тогда они вместе со всем справятся. Болван, болван, болван! Какая наивность! Сейчас, в этот самый момент он понял, что от прошлого нельзя взять и отмахнуться: всякий раз оно может изменять настоящее до неузнаваемости, и думать иначе может только болван.

— Любовь моя, любовь моя, все будет хорошо. — Он повторял эти слова, будто ребенок, отгоняющий от себя зловещие тени, что затаились в темных уголках комнаты. — У тебя все будет хорошо. У нас все будет хорошо. — И, словно ребенок, добавил про себя: «У нас, у нас, у нас…»

— Леон, пожалуйста, позвольте мне…

Женщина стояла рядом, но все ее тело подалось к Стефани. Она стосковалась по ней, мелькнула у Леона мысль, и он подумал, что больше не в силах сдерживать ее. Он вскинул голову.

— Вы ее сестра.

— Да.

— Она и не знала, что у нее есть сестра. К тому же вы близнецы… — Он пристально посмотрел на нее глазом художника, сравнивая обеих сестер. — Уму непостижимо! Я вполне мог бы принять вас за нее.

Она с серьезным видом кивнула.

— Многие и принимали. — На этот раз Леон не стал ее удерживать. Взяв руку Стефани, женщина нагнулась и поцеловала ее. И вдруг, коснувшись губами теплой щеки Стефани, она согнула ноги и, опустившись на колени рядом с диваном, прижалась щекой к щеке Стефани.

Стефани, Стефани… Слезы хлынули ручьем и, казалось, уже не могли остановиться. Бросив на Стефани взгляд сквозь слезы, она нежно отвела волосы от ее лица. Год назад, в похоронном бюро я сделал то же самое. Я опустила голову на крышку гроба Стефани и плакала в этом темном помещении. Мне казалось, что сердце выскочит у меня из груди. КАК ОНА ОКАЗАЛАСЬ ЗДЕСЬ?

— Не знаю, не знаю, — пробормотала она и поцеловала лоб, щеку, закрытые глаза Стефани. — Все это так замечательно… Это чудо… — Она посмотрела на Леона. — Я думала, ее нет в живых.

Повинуясь безотчетному порыву, Леон сжал Стефани в объятиях, словно не желая отпускать, оберегая ее от волнения, воспоминаний о прошлом. Но прошлое было здесь: оно явилось в лице этой женщины, что стояла на коленях у дивана и касалась рукой волос сестры. Она застыла, подавшись всем телом вперед, словно хотела оторвать сестру от Леона и заключить в свои объятия.

— Она что, замужем? — не выдержал он. — У нее есть дети?

Сабрина словно окаменела. Рука ее бессильно повисла вдоль тела; она словно качнулась в сторону от него. Губы ее приоткрылись, но тут же вновь сжались. Она была не в силах выговорить ни единого слова.

Стефани шевельнулась, и Леон склонился над ней.

— Любовь моя, любовь моя…

Она открыла глаза. Она не видела ничего, кроме его лица.

— Леон? Мне показалось, что здесь была Сабрина. Я увидела ее и все вспомнила… столько всего… просто сил не было вытерпеть, так все это было больно. А что, разве ее тут нет?

— Сабрина? Но, любовь моя, ведь это ты — Сабрина.

— Нет, ее зовут Стефани, — сказала Сабрина.

Стефани повернулась на эти слова. У нее вырвался сдавленный крик. Она с усилием высвободилась из рук Леона, и они с Сабриной бросились друг другу в объятия.

Два одинаковых заплаканных лица прижались друг к другу, сестры обнялись так крепко, что, казалось, сольются в одно целое. Они еще долго сидели так — без движения, обнявшись и не говоря ни слова. В доме царила безмолвная ночная тишина — было слышно лишь, как шелестят и капают на пол одна за другой слезинки.

Леон тихонько отошел в сторону и через арку прошел в библиотеку. Оставаясь незаметным, в тени, он видел, что сестры по-прежнему сидят на диване. Даже теперь он не верил собственным глазам: две изумительно красивые женщины, похожие одна на другую как две капли воды, вплоть до изгиба рук и пальцев, до дрожащих ресниц закрытых глаз и голосов, которыми они шептали свои имена, признаваясь друг другу в любви.

Стефани, подумал он. Ее зовут Стефани. Но Макс называл ее Сабриной, да и все мы тоже. И еще они говорили на английском. Но так, как говорят не в Англии, а в Америке. Без видимых усилий и акцента, Сабрина …да нет же, ее зовут Стефани… разговаривала с сестрой по-английски. Американка, мелькнула у него мысль. Бот бы никогда не подумал!

— Я люблю тебя, — сказала Сабрина. — Я не могла смириться с тем, что тебя больше нет. Я так скучала.

Лежа в объятиях сестры, Стефани задрожала.

— Я ничего не помнила про тебя. Вспоминала вещи, других людей… так, обрывочные, бессвязные воспоминания и мысли, но про тебя — ничего. Я люблю тебя, я люблю тебя, но я ничего про тебя не помнила. Но почему? Ах, Сабрина, столько всего случилось! Неужели нам с тобой удастся когда-нибудь во всем разобраться?

Сабрина засмеялась, но голос у нее дрожал.

— Начнем с самого начала. Но не сейчас. Давай пока не будем начинать этот разговор, давай просто побудем вместе…

— Нет, нам надо поговорить. Надо. Я же лишилась всего… ты знала об этом? Все это было так ужасно: такое впечатление, что бредешь словно в тумане, а вокруг — ничего, только…

— …пустота, — добавила Сабрина. — Я знала об этом, когда думала о тебе, ничего больше нет, только страшная…

— …пустота. Да, так все и было. Я знала, как называются окружающие меня вещи, узнавала, на каких языках говорят люди вокруг… странно, не правда ли? Хотя, может, и нет. Кто-то из врачей сказал мне, что я подавляю мысли о себе, потому что со мной случилось что-то вроде раздвоения личности, и я стала терзаться болью или чувством вины… — Они с Сабриной быстро переглянулись, и Стефани поспешила переменить тему. — Так что про саму себя я ничего не помнила. — Ничего. — Хотя… вообще-то, наверное, кое-что все-таки помнила, потому что мне всегда казалось странным, что меня зовут Сабрина. А потом Леон написал мой портрет, портрет, на котором я была изображена в двух лицах, и, посмотрев на него, я почувствовала себя такой счастливой… — Она покачала головой. — Не могу поверить. Все возвращается на круги своя. И как будто ничего и не было. Но я же ничего не знаю про тебя. Чем ты занималась, что случилось… Ой! Пенни и Клифф! Ты их видела? Как они?

Последовала мимолетная пауза — даже сердце екнуть не успело.

— Да. Все в порядке. Да, ты права. Нам надо поговорить. Может, заварить чаю, как по-твоему?

— Ой, да, давай. Но не можем же мы остаться прямо здесь. Мне хочется все узнать. Давай пойдем на кухню. Ой, а как же Леон… — Стефани обвела комнату взглядом, ища его. — Леон?

— Да. — Он подошел к ней. В голове вертелась одна и та же мысль: Пенни и Клифф, Пенни и Клифф. Как-то раз она вспомнила эти имени и спросила, не ее ли это дети. — Что вам приготовить? Может быть, я заварю чай, а потом… — Совершив над собой усилие, он заставил себя продолжать. — …оставлю вас наедине.

На лице Стефани отразилось смятение.

— Нет. — Она встала, и Сабрина встала вместе с ней. Обнявшись за талию, они прижались друг к другу. — Ты не против? — спросила она, обращаясь к Сабрине. — Я хочу, чтобы Леон все знал.

— Если ты этого хочешь.

— Я знаю, нам надо поговорить наедине, особенно после того, как прошло столько времени…

— Да. Но мы сделаем так, как ты хочешь. — Сабрина протянула руку. — Здравствуйте, Леон. Рада с вами познакомиться.

Сквозь замешательство и страх, от которого у него по коже побежали мурашки, он почувствовала, что они понимают друг друга мгновенно, с полуслова, испытывая безграничную любовь друг к другу, и понял, что не сможет, даже не будет пытаться разорвать эту связь. Это чувство принадлежало им одним, и оно все меняло: из-за этого его жизнь со Стефани перевернулась. Но в то же время ему нравилась эта женщина: ее любовь к сестре, ее сердечность и непосредственность. Она не станет лгать и поощрять ложь в других, мелькнула у него мысль. Он пожал протянутую Сабриной руку и, уловив грустное выражение ее глаз, спросил себя: что именно в этой невероятной встрече причиняет ей боль.

— Леон Дюма, — представился он. — Но я не знаю, как вас зовут.

— Сабрина… Лонгуорт. — Она слегка запнулась, выговаривая это имя. — Но в то же время… Стефани Андерсен.

Стефани нахмурилась.

— Это было так давно… и не по-настоящему.

— Но нам сказали, что тебя нет в живых, и я не могла…

— Нет в живых? — Стефани непонимающе уставилась на нее, и внезапно все события, происшедшие в прошлом году, казалось, обступили ее со всех сторон, вставая поодиночке на отведенные им места. — Лакост… Макс Лакост. Сабрина Лакост. Но его звали Макс Стювезан, а меня звали Стефани Андерсен. Он этого, конечно, не знал; он думал, что я — это ты, так что когда он мне сказал, что меня зовут Сабрина, когда сказал, что у меня никогда не было детей и он никогда не слышал про Гарта, он сказал правду. Но он еще сказал, что мы женаты, а я никогда не выходила за него замуж. Да и как бы я могла за него выйти? Наверное, он это выдумал, когда на яхте произошел взрыв. Он изменил фамилию и сделал так, чтобы у всех сложилось впечатление, будто мы погибли. Он сделал так, что мы исчезли. Ты, конечно, думала, что нас больше нет в живых. Да и как ты могла думать иначе? А потом… — Она безумными глазами посмотрела на Сабрину. — …потом ты уже не могла снова стать прежней.

— Вы с Максом не были женаты? — спросил Леон. Из всего, что было только что сказано, он уяснил только это.

— Нет. Ах, Сабрина, значит, вот что ты имела в виду, говоря, что меня нет больше в живых. — Она поцеловала Сабрину в щеку. Они по-прежнему стояли рядом, обнявшись и не переставая поглаживать и ласкать друг друга, словно постоянно нуждались в напоминании, что это не сон, а явь. — Ты хотела сказать, что думала, будто меня уже нет в живых. Но ведь… тела не нашли. Как же ты могла подумать, что…

— Не знаю. Нам надо во всем разобраться. Но сначала я хочу, чтобы ты рассказала мне все про себя. Все. Робер хотел мне рассказать, но я…

— Ты знакома с Робером?

— Благодаря ему я тебя и нашла. Я все расскажу тебе после того, как ты расскажешь мне обо всем, что с тобой было… или мы будем говорить по очереди, но…

— Только не здесь, в гостиной. — Леон чувствовал, что ему нужно что-то сделать, что-то сказать, чтобы обрести вновь утраченное было ощущение реальности происходящего. Он чувствовал, что теряет Сабрину… нет, мелькнула у него мысль, не Сабрину, а Стефани. Я должен помнить, что ее зовут Стефани. Ему казалось, что она ускользает от него, растворяясь в сестре, что они сливаются одна с другой. Тем временем их голоса, их совершенно одинаковые голоса перебивали друг друга, и они еще теснее прижимались одна к другой, словно ничто на свете больше не могло их разлучить. А то, что они сейчас говорили, было просто уму непостижимо.

— Пойдемте, сейчас приготовим чай, и вы сможете обо всем поговорить. Если хотите, я могу остаться.

На этот раз Стефани заколебалась и в нерешительности бросила взгляд на Сабрину.

— Может быть, лучше, если мы поговорим наедине.

Леон снова ощутил прилив страха, но ограничился легким кивком головы.

— Так я и подумал. — Он направился в кухню — длинную, узкую комнату с высокими деревянными буфетами, потертым деревянным полом и высоким угловым окном. Под окном стоял простой деревянный стол и четыре стула с плетеными сиденьями. Щелкнув выключателем, Леон включил висевший над столом судовой фонарь и направился к плите.

— Леон, я сама. — Стефани, наконец, заставила себя оторваться от сестры и, подойдя, обняла его и положила голову на плечо. — Извини. Я люблю тебя и не хочу причинять тебе боль. Но сейчас столько всего… все так запутано, что я не могу тебе всего рассказать, во всяком случае, не сейчас… хотя, может, нужно… Ах, я просто не знаю, что делать!

Леон молчал, опасаясь привести ее в еще большее смятение. Черт побери все это, мелькнула у него мысль. Ведь нужно еще совладать со страхом, охватившим его, попытаться сохранить достоинство при виде такой близости сестер друг к другу, в которой было даже что-то таинственное и непостижимое. Он заключил Стефани в объятия.

— Я люблю тебя. А ты любишь меня. Мы это не выдумали; мы не гнались за несбыточной мечтой. Мы ухватились друг за друга, как за соломинку в отчаянии. Мы с тобой вместе по собственной воле, и мы отдали друг другу все, что у нас было, самих себя. А то, чем мы были раньше, не имело значения. С того момента, когда к нам пришла любовь, наше прошлое перестало иметь власть над жизнью, которую мы начали строить сообща. Мы понимали, что будем меняться, и что наша жизнь тоже будет меняться, но мы сами этого хотели. Оттого мы и были счастливы. Хочу, чтобы ты это не забывала.

— Не забуду, — серьезно ответила Стефани. — Да и не смогла бы забыть. — Вскинув руку, она провела пальцами по его лицу. — Я люблю тебя. Но все так сложно… Я расскажу тебе обо всем попозже, обещаю. Расскажу все от начала до конца. Но нам с Сабриной надо разобраться в своей жизни, причем разобраться наедине, и я не вижу, чем ты можешь нам помочь.

Наблюдая за ней, он видел, что она меняется прямо на глазах, становясь сильнее, решительнее, увереннее в себе. Это потому, что теперь она вернула себе свое я, подумалось ему. То, что она обрела память, а рядом с ней теперь сестра, помогло ей заполнить пустоты, с которыми мне, даже при нашей страстной любви, справиться было не под силу.

— Я буду наверху, — сказал он, поцеловал ее и ощутил на губах ответный поцелуй, в который она вложила ту же страсть, с которой целовала его ночью, несколькими часами раньше, и, уходя из комнаты, он унес с собой эту страсть, которую — если только в мире есть справедливость — никто и ничто не может у них отнять.

Стефани стояла у плиты спиной к Сабрине и ждала, когда вода закипит. Леон вышел, и она почувствовала вдруг такую дрожь, что едва смогла снять с плиты чайник.

— Давай я помогу, — послышался голос Сабрины, подошедшей сзади.

Стефани не обернулась.

— Мне страшно.

— Мне тоже.

В комнате повисли невысказанные слова и вопросы. Радость, охватившая их в первые минуты встречи, постепенно перешла в душевное смятение.

Попытаешься ли ты забрать своих детей? Как поведешь себя с Гартом? Захочешь ли ты вернуться домой? Ведь теперь это мой дом, моя…

Согласишься ли ты оставить мою семью? Уступишь ли мне место рядом с ними или будешь бороться? Ведь это моя семья, мой дом, мои…

Но ни та, ни другая были не в силах произнести это вслух.

Сабрина налила кипяток в фарфоровый чайник с красным узором.

— Пакетики с чаем, — пробормотала она. Стефани открыла буфет, достала их целую горсть, потом сняла с верхней полки две кружки в бело-красных тонах, в тон чайнику для заварки.

— Ах, как все это странно! — воскликнула Сабрина. Сквозь внезапно навернувшиеся на глаза слезы она глядела на ярко расписанные кружки. — Мы теперь вместе… нам ничего не нужно бояться, нам бы сейчас только радоваться…

Но сейчас, после долгой разлуки, их слишком многое тяготило: они увязли в трясине того, что сами же придумали год назад.

Сев за стол, они крепко сжали руки и придвинулись друг к другу, почти соприкасаясь головами.

— Расскажи, что с тобой произошло, — попросила Сабрина. — Где ты была в то время, когда ничего не могла вспомнить?

— В больнице, в Марселе. Когда я очнулась, рядом был Макс, а я не знала, кто я такая. Но я не хочу говорить о…

— Тогда тебе и показалось, что кругом одна пустота. Словно туман. Такое же ощущение было и у меня, когда я думала о тебе. Мне казалось, что ты пропала в тумане, в облаке, в пустоте, в каком-то бесконечном пространстве.

— Да, да, вот именно! Все звуки были какими-то приглушенными, и мне было так одиноко. Даже потом, когда у меня бывали счастливые мгновения…

— Да, даже потом, — пробормотала Сабрина.

— Ты понимаешь. Конечно, понимаешь. Ты всегда все понимаешь. А что ты делала? Сабрина, я не хочу, чтобы у нас разговор шел только обо мне. Я хочу, чтобы ты мне рассказала про мою семью, что ты делала, где бывала…

— Я потом тебе все расскажу. Я хочу, чтобы ты рассказала мне про себя, про Леона, про магазин, в котором работала, и про все остальное. Про все — с начала и до конца.

— Нет! — Она вырвала свою руку из руки Сабрины. — Мне нужно все знать про своих детей! Как ты им обо всем рассказала? Они меня ненавидят? Они решили, что меня больше нет в живых! Решили, что я бросила их, а потом погибла…

— Так решил Гарт.

— Да, но…

— Что?

— Ему, наверное, было все равно. У нас с ним жизнь не ладилась… наверняка ты сама сразу разобралась, что к чему. Я побоялась сказать тебе об этом в Гонконге. Побоялась потому, что подумала: ты раздумаешь и не станешь меняться со мной местами, если узнаешь. Наверное, это было видно невооруженным глазом. Он почти не обращал на меня внимания, а мне хотелось поскорее уехать от него куда-нибудь подальше. А когда ты сломала запястье, и я осталась в Лондоне, то для меня это было громадное облегчение. Мне так не хотелось к нему возвращаться.

Сабрина напряглась всем телом, стараясь унять бившую ее дрожь.

— Что с тобой? — Наклонившись вперед, Стефани взяла руки Сабрины в свои. — Что с тобой? Почему ты вся дрожишь?

Сабрина покачала головой.

— Сейчас… Подожди минутку…

Но Стефани, перебирая пальцы Сабрины, нащупала кольца на левой руке. Взяв руку сестры, она расправила ее и подложила снизу свою ладонь.

— Ты замужем! И ничего мне не сказала. Мы с тобой уже столько сидим и разговариваем, а ты даже словом не обмолвилась. И кто же он?

Сабрина смотрела в темное окно и видела в отражении: вот они с сестрой — не спят в эту ночь. Она перевела дух, словно собиралась броситься с высокого утеса в бездну неизвестности. Как она могла бы скрыть или смягчить то, что собиралась сейчас сказать?

— Гарт.

Резко выпустив руку сестры, Стефани рывком отодвинула стул назад.

— О чем ты говоришь? Ты замужем за Гартом? Ты с ума сошла, этого не может быть. Тебе он даже не нравился. Прошел год. Не может быть, что ты с ним столько прожила, да еще замужем. К тому же, если уж на то пошло, с какой стати ему… — Она прерывисто дышала, лицо горело ярким румянцем. — С какой стати тебе понадобилось все это выдумывать? Ты не замужем!

— Мы поженились на прошлое Рождество. Стефани, послушай…

— Не верю. Зачем? Зачем тебе это нужно?

— Затем, что мы любим друг друга. — Дрожь у Сабрины прошла; тело ее было холодно как лед, в голосе сквозили бесстрастные нотки. Наверное, ей нужно рассказать обо всем, что произошло, а потом они как-нибудь решат, как будут дальше складываться их отношения, разберутся, как им жить дальше. Жаль, думала она, что нельзя отложить весь этот разговор до другого раза, а сейчас сполна насладиться тем, что Стефани рядом, но эти рассуждения напоминали детский лепет в надежде на то, что все образуется. — Ты же понимаешь, что я не могла снова стать той, кем была раньше. Все считали, что Сабрина Логуорт погибла, и я не могла больше оставаться ею. Поэтому я начала жизнь под именем Стефани Андерсен. Я знала, что это неправильно, что долго так продолжаться не может. Столько раз я пыталась уйти от Гарта, но всякий раз что-нибудь мешало — то университет, то дети, то поездка в Стэмфорт. Наконец, он догадался, кто же я на самом деле и… выгнал меня из дому.

— Догадался? Когда?

— Как раз перед Рождеством.

— Перед Рождеством? А все это время, с сентября, он ничего не знал? Даже ничего не подозревал?

— У него были причины для того, чтобы не обращать на некоторые вещи внимания, подыскивать им объяснения. Он хотел верить, что я — его жена.

Стефани вздрогнула, словно от боли. Немного помедлив, она спросила:

— А похороны были?

— Да. В Лондоне.

— Ты и тогда ничего ему не сказала?

— Я пыталась. Стефани, позволь мне все рассказать с самого начала.

— Значит, в конце концов, он все понял и выгнал тебя из дому. — Ее мысли переключились на Сабрину, и, как бывало уже не раз, у нее было такое ощущение, словно она поставила себя на место сестры. — Какое ужасное для тебя это было время! Как страшно лишиться всего, столкнуться с тем, что тебе говорят, что больше в тебе не нуждаются, знать не желают… Но ты же не лишилась всего, что у тебя было, не правда ли? Ты по-прежнему живешь с ними?

— Я вернулась. Гарт приехал…

Но Стефани снова погрузилась в собственные мысли.

— Значит, выгнав тебя из дому, он все рассказал Пенни и Клиффу, и они меня возненавидели. Да? Я знаю, они меня возненавидели. Он сказал им, что я их бросила из-за какой-то глупой авантюры, потому что они не значили в моей жизни столько, сколько…

— Стефани, он не…

— Но ведь мы думали пожить так всего одну неделю! Они же могли понять это, не правда ли? А потом, когда они решили, что меня больше нет в живых, может… может, они перестали меня так уж сильно ненавидеть.

— Он ничего им не сказал. Мы так ничего и не стали им говорить. Они ни о чем не знают.

Стефани пристально уставилась на нее.

— И что, все это время меня для них не существовало? Они что, считают тебя своей матерью?

— Черт побери, но ведь ради этого мы с тобой все и затеяли, не правда ли? Ты хотела, чтобы я убедила их в этом. Ведь ты просила, чтобы я заняла твое место. — Сабрина глубоко вздохнула. — Извини. Да, они считают меня своей матерью. Они знают, что я — их мать. Да, знаешь, я и в самом деле заменяю им мать уже больше года. А с декабря прошлого года я еще и жена Гарта. Стефани, я обо всем тебе расскажу, но, пожалуйста, позволь мне рассказать все от начала до конца и ничего не говори, пока я не закончу. Пожалуйста.

— Ты лишила меня семьи. Ты украла у меня семью!

— О чем ты говоришь? Я ничего не украла. Они же не вещи на полке, они — живые, они любят сами и нуждаются в любви. Я поехала к ним потому, что ты попросила меня об этом, и осталась там потому, что…

— Потому что они были нужны тебе самой!

— Потому что я люблю их! Потому что ты считалась погибшей. Потому что они стали моей семьей!

На кухне воцарилась тишина. Они застыли на стульях, как изваяния. Обе сидели слегка подавшись вперед, словно желая дотронуться друг до друга, но ни Стефани, ни Сабрина не в силах были заставить себя сделать это — словно их разделяло неодолимое препятствие. Стефани ничего не понимала. Ведь Сабрина могла за это время допустить оплошности и ошибки. Она могла и затосковать по привычному образу жизни. Однако она сыграла выпавшую ей роль и сумела расположить к себе всю семьи, сумела заслужить любовь с их стороны. Они впустили ее в свой круг, и даже не задались вопросом: по какому праву она среди них. Нет, не имеет права, мелькнула у Стефани мысль. Она — самая настоящая самозванка. Она просто занимает чужое место.

Сверху донеслись какие-то звуки — казалось, это передвигают по полу торшер или стул. Ах, Леон, подумала Стефани, что мы теперь будем делать? Она мысленно представила себе его, как он не находит себе места, не в силах сомкнуть глаз.

— Он делает наброски, — пробормотала она. — Он принимается рисовать всякий раз, когда на душе неспокойно или не может заснуть. Тогда один лист сменяет другой: люди, пейзажи, мечты, сны…

— Ты очень любишь его.

— Больше… пожалуй, больше всех. Мы хотели попросить Робера обвенчать нас.

Сабрина вскочила на ноги и порывисто обняла Стефани, а та уткнулась лицом ей в грудь, чувствуя, как по щекам сестры струятся слезы, ощущая ее теплое дыхание.

— Я расскажу тебе все, что произошло. Пока мы с тобой обе не выговоримся, и думать нечего о том, что будет дальше. Ах, как бы мне хотелось, чтобы мы были с тобой…

— …одни. Понимаю. Нам всегда было так хорошо вдвоем. Мы снова почувствовали бы…

— …как это прекрасно. Так прекрасно, что кажется, будто ничего больше и не надо желать. И, что бы ни случилось…

— Нам ничего не надо. — Вскинув голову, Стефани посмотрела на Сабрину, и они невольно рассмеялись. — С другими все не так. Да разве с ними может быть по-другому?

— Я знаю. — Но улыбка, озарявшая лицо Сабрины, мало-помалу погасла, и, понурив голову, она встала. Потому что им ничего было больше не надо, когда они росли. А позже, когда у каждой появился свой дом, своя жизнь, они обращались друг к другу только за поддержкой и утешением. Но теперь, когда они оказались втянуты в такой водоворот, она не могла себе представить, как все может возвратиться на круги своя, так, чтобы им больше ничего не было нужно.

Стефани подошла к плите.

— Давай-ка лучше выпьем чаю. Похоже, впереди у нас долгая ночь.

Сабрина наблюдала за сестрой, пока та наливала чайник. Не успела Стефани вернуться к столу, как, к удивлению для самой себя, заговорила. Она начала с телефонного звонка Брукса. Это он сказал, что яхта взлетела на воздух у берегов Монте-Карло, и все люди, находившиеся на борту, погибли. Затем она описала похороны и свои отчаянные попытки рассказать всем, что погибла не Сабрина, а Стефани.

— Но все говорили, что у меня шок. Бедняжка Стефани Андерсен, у нее шок, она сама не своя от горя и не понимает, что говорит. Так оно, наверное, и было. У меня сдали нервы, и иной раз я сама не знала, кто я — Сабрина или Стефани. Такой Гарт и увез меня с похорон домой.

Стефани мысленно представила Сабрину на коленях у могилы. Она словно услышала ее крик: «Это не Сабрина! Это не Сабрина погибла!», шепот собравшихся на похоронах людей, увидела Гарта, уводящего Сабрину в сторону. И все же Сабрина что-то упустила.

— Но раньше, еще до похорон, почему ты решила, что в гробу лежала я?

— Не знаю. В зале было темно, у меня все плыло перед глазами… но та женщина в самом деле была похожа на тебя. Я помню, как там было темно… горело всего несколько свечей… все было словно в тумане, потому что я все время плакала и плакала… но, вообще-то… я точно не знаю. Может быть, мы это выясним когда-нибудь… — Она умолкла. — Продолжать дальше?

— Да.

Она рассказала Стефани обо всем, что произошло за этот год: как она помогла Гарту утрясти скандал, чуть не стоивший ему работы: некоторые университетские преподаватели, склоняли студенток к сожительству, обещая им за это, завышенные отметки; как она получила предложение по работе от одной компании в штате Коннектикут, и они вместе с ним ездили туда; как в ней росла любовь к Гарту и к детям; как дети полюбили ее. И вот, наконец, дошла очередь до телефонного звонка Габриэль… я знаю, что говорю: я видела либо тебя, либо ее. Либо само привидение… и о своей поездке, сначала в Авиньон, а потом в Кавайон.

Когда она закончила свой рассказ, уже светало: небо над Везле окрасилось в жемчужно-серые тона, потом озарилось слабым светом. Бугенвилии заблестели розовато-золотистыми красками восходящего солнца. Наверху хлопнула дверь, послышались шаги, потом хлопнула еще одна дверь.

Стефани вздохнула.

— Поэтому ты стала меня искать и приехала сюда? Не нужно было этого делать. Ты могла бы вернуться обратно — к Гарту, Пенни и Клиффу. Ведь я могла бы так никогда и не вспомнить, кто я на самом деле.

— Ты сама не понимаешь, что говоришь. Ты же знаешь, зачем я приехала. Мне нужно было тебя найти, ведь мы с тобой — две части одного целого.

— Да. — Стефани слабо улыбнулась. — Спасибо. Как странно звучат такие слова. Спасибо, что ты нашла меня, вернула мне прошлое. Спасибо, что любишь меня.

Но что дальше? Согласишься ли ты оставить мою семью? Уступишь ли мне место или будешь бороться? Ведь это моя семья, мой дом, мои…

Они продолжали сидеть, молча, уставившись перед собой невидящим взором, и одновременно обернулись, когда в комнату вошел Леон. Он остановился как вкопанный, вновь поразившись тому, насколько они похожи — чертами лица, позой, даже тем, как они сидят, подавленно втянув головы в плечи.

— Я поеду в мастерскую, — непринужденным тоном сказал он, словно сегодня выдалось самое что ни на есть обычное утро и к ним домой заглянула привычная гостья. — Я буду там весь день, если надумаете меня навестить.

Стефани попыталась сосредоточиться на мыслях о нем. Ничто из рассказа Сабрины не имело отношения ни к Сабрине Лакост и ее жизни во Франции, ни к Леону Дюма, которого она любит и с которым собирается соединить свою жизнь. При мысли о двух своих жизнях, в каждой из которых не за что было ухватиться, она ощутила легкую тошноту. Как же мне удастся сложить эти жизни воедино?

— Приезжайте в час, вместе поедем обедать. — Он видел обескураженное выражение ее лица, и ему хотелось обнять и утешить ее. Но в то же время он чувствовал, как в нем нарастает гаев: она все больше замыкается в себе, не подпускает его, его любимая Сабрина, которая… Нет, черт, я никак не могу запомнить Стефани, Стефани, Стефани. Ему хотелось потребовать у нее объяснений, но он понимал, что она сама должна рассказать, кто она, кем была раньше, нужна ли ей помощь, чтобы сложить теперь обе жизни в одно целое. Он не мог принуждать ее. — Значит, в час, — повторил он. — Поедем обедать в «Мелани».

Мельком бросив взгляд на застывшее лицо Стефани, Сабрина ответила:

— С удовольствием. И еще мне бы очень хотелось посмотреть вашу мастерскую.

Пройдя через всю комнату, Леон подошел к Стефани и поцеловал ее.

— Я люблю тебя. — Он кивнул Сабрине. — Увидимся в час.

Они снова остались одни.

— Может быть, ты слишком устала и продолжать пока не стоит? — спросила Сабрина. — Может быть, немного обождем?

— Нет, я не хочу ждать. Я хочу, чтобы ты знала, что со мной было…

Они сварили кофе, потом Стефани разогрела рогалики в духовке и взяла блюдо со спелыми грушами.

— Давай посидим в садике. Мне там нравится.

Они сели за столик, где Стефани и Леон любили ужинать… Казалось, с тех пор прошла вечность, мелькнула у нее мысль. Солнце взошло и поднималось все выше над крышами домов с противоположной стороны улицы, согревая старинную каменную стену, крашеную деревянную калитку и грубые плиты, которыми был вымощен двор. Из листвы каштана у них над головами слышался посвист поползня; в небе носились сойки. С улицы доносились то лязг железных ставней — это торговцы открывали свои магазины, то смех детей, стайками бежавших по холму в школу, то обрывки немецких, испанских, английских, французских, итальянских, шведских фраз. Это группы туристов совершали с утра паломничество к базилике, что высилась на самой вершине Холма.

— Как здесь красиво! — сказала Сабрина. — Неудивительно, что вы выбрали это место.

— Выбрали потому, что у Леона живет здесь друг. Он нашел нам этот дом и мастерскую. У нас еще не было времени хорошенько осмотреться.

— Почему?

— Подожди, это потом. Сначала я тебе все о себе расскажу. Впрочем, я еще не во всем разобралась, мы еще столько всего не знаем. Но…

И она продолжила свой рассказ с того момента, как очнулась, лежа в больнице, и увидела лицо Макса. Она закончила его тем днем, когда они с Леоном уехали из Кавайона. Сабрина слушала и диву давалась: они были в разлуке целый год, жили в странах с разной культурой, говорили на разных языках, но, несмотря на это, обе поработали в антикварных магазинах, обзавелись новыми друзьями, глубоко полюбили, обе были в опасности, столкнувшись с вооруженным человеком и ощутив свою беспомощность.

Когда Стефани умолкла, она поежилась.

— Ужасно, ужасно. Подумать только, сколько тебе пришлось пережить…

— Максу пришлось пережить еще больше, — чуть ли не холодно сказала Стефани, и Сабрина слегка отпрянула.

— Ты что, оплакиваешь его?

— Он был добр ко мне и…

— Он солгал тебе, сказав, что ты — его жена, скрыл от тебя прошлое… или по крайней мере то, что считал твоим прошлым…

— Я не намерена это прощать. Но он заботился обо мне, был добр ко мне и умер ужасной смертью.

— И чуть было не увез тебя с собой.

— Он спас мне жизнь!

— Сначала ответь, каким образом ты там оказалась? Он же спасался бегством, Стефани, скрывался… Чаще всего женщины предпочитают не связывать свою жизнь с мужчинами, за которыми охотятся. Что он замышлял? Может быть, очередную аферу вроде той, с «Уэстбридж». А ведь он мог бы заняться и чем-то законным.

— «Уэстбридж»? Это что, компания Макса? А чем она занимается?

— Ах, ты не знаешь? Хотя, конечно, откуда тебе было знать? Эта история выплыла наружу в декабре прошлого года. Компания занималась контрабандным вывозом антиквариата из стран третьего мира. У них были клиенты, готовые заплатить миллионы долларов за какую-нибудь вазу, надгробие или фрагмент мозаичного пола… Но кроме этого, они подделывали редкие фарфоровые изделия, для них это было чуть ли не хобби. Если Макс занимался тем же самым в Марселе… а, кстати, чем он там занимался?

Стефани заколебалась, охваченная странным чувством: она не хотела выдавать Макса после его смерти, даже Сабрине. Но им нужно об этом поговорить. Слишком многое связано с Максом — как в Лондоне, так, возможно, и в Марселе.

— Он занимался изготовлением фальшивых денег и продавал их по всему миру.

— Господи, он неисправим, правда? Наверное, он контрабандным путем ввозил их в те страны, где они были нужны. Как же иначе?

— Да.

— Как называется его компания?

— «Лакост и сын».

— У него не было сыновей.

— Ему нравилось, как это звучит. Наверное, ему казалось, что название любой компании, в которой заправляют отец и сын, звучит солидно.

— А кто на него работал?

— Ах, у него были люди во многих странах. Здесь я никого из них не знаю, за исключением Эндрю. Эндрю Фрик. Гравер. Художник, как называл его Макс. Настоящий гений.

— А где он? Нам надо с ним поговорить.

— Не знаю. Он исчез.

— Ты что, звонила ему, ходила к нему домой?

— Робер пытался потом разыскать его, но того и след простыл. Телефон в офисе «Лакост и сын» отключили, ни в самом офисе, ни на складе ничего не осталось. Робер позвонил в полицию, но и они ничего не нашли. Даже клочка бумаги.

— Это Фрик позаботился о том, чтобы там все было чисто?

— Или еще кто-нибудь. Я же не знаю, сколько людей работало здесь на Макса.

— Ты там никогда не была?

— Нет. Макс говорил, что мне все это покажется скучным. К тому же после того, как я встретила Леона…

— Ты хотела оставаться дома, когда Макс уезжал в Марсель.

Стефани кивнула. Их глаза встретились.

— Мы с ним никогда не понимали друг друга. Я пыталась его понять, потому что знала, что он любит меня, и была благодарна за все, что он для меня делал, но так и не смогла смириться с тем, что замужем за ним.

— Потому что так оно и было на самом деле. Даже Максу Стювезану не удалось тебя одурачить.

Эта безобидная шутка в адрес Макса, уверенного в своей способности всех убеждать, заставила их улыбнуться. Сабрине пришло в голову, что в это мгновение они с сестрой вели себя так, как и привыкли — вместе и сообща решали, что делать, как бывало не раз, пока они росли, полагаясь друг на друга и ища взаимного дружеского участия, любви и понимания.

Но она продолжала.

— Значит, убийство Макса как-то связано с тем, что он делал в Марселе. Но он говорил, что и тебе угрожает опасность. То есть не тебе, а Сабрине Лонгуорт. А это могло быть вызвано только тем, что происходило в Лондоне. А в Лондоне случилась вся эта история с «Уэстбридж».

— Я не имела никакого отношения к «Уэстбридж».

— Ты в этом уверена? Ты ведь пробыла там пять недель. Достаточно для того, чтобы что-то услышать или где-нибудь повторить.

— Ничего такого там не было. Ты провела там многие годы, это была твоя жизнь, а я только позаимствовала ее на время.

— Подожди, может, в этом все и дело. Помнишь, как раз перед тем, как отправиться на яхте, ты написала мне письмо. Ты думала, что я прочту его после того, как мы снова поменяемся местами. Я нашла его в «Амбассадорз» после того, как ты… после того, как все решили, что ты погибла. Ты писала, что сказала Рори Карра: все, о чем он может тебе рассказать, ты уже знаешь.

— Да, помню. Когда я ему об этом говорила, он был просто ошарашен. Но… Рори Карра? Ты что, думаешь, он работал на Макса?

— Он сам в этом признался. Из-за этого, в частности, и возник скандал вокруг «Уэстбридж». Ты писала, что он пытался расспросить тебя об аисте мейсенского фарфора. Эта вещь принадлежала Оливии Шассон. Это была подделка.

— А, ты имеешь в виду того аиста, которого я разбила.

— Вот и молодчина, Стефани! Я бы ни за что не додумалась это сделать. Я чуть с ума не сошла, придумывая, как сказать Оливии, что она купила у меня подделку.

— Ах, все это было так забавно! Я представила дело так, будто разбила его совершенно нечаянно; я рада, что, оказывается, помогла тебе…

— Значит, Рори спрашивал тебя об этом.

— Да.

— Возможно, он решил, что все не так безобидно, и тогда, наверное, запаниковал, подумав, что ты все знаешь о «Уэстбридж».

— Я ничего не знала.

— Но ты дала ему это понять. Когда я прочла эту фразу, мне стало совершенно ясно, почему они взорвали яхту. Они охотились за…

— Взорвали? А Макс говорил, что всему причиной — паровой котел.

Сабрина накрыла своей рукой руку Стефани.

— Это единственное, о чем я тебе не сказала. На самом деле это была бомба. Она была заложена под твоей каютой.

— Бомба… А как же все остальные…

— Тому, кто это сделал, на всех остальных было наплевать.

Стефани невольно ссутулилась, словно согнувшись под тяжестью мира, в котором существуют такие негодяи. Немного помедлив, она сказала:

— Не может быть, что это дело рук Рори. Если он работал вместе с Максом, он не мог его убить. Он бы выбрал время, когда я осталась бы одна.

— Рори и Айвен Ласло.

— Айвен Ласло?

— Много лет назад он работал у Макса секретарем. Вместе с Рори они были замешаны в афере с «Уэстбридж». Эти люди, похоже, никогда не угомонятся. Они признались, что собирались взорвать яхту. То ли один из них, то ли оба подложили бомбу. И еще они признались, что охотились как за Максом, так и за Сабриной Лонгуорт. Сказали, что у них с Максом вышла какая-то размолвка, но я в это не верю. По-моему, они на кого-то работали.

— Выходит, за нами охотился кто-то еще? Но почему?

— Не знаю. Но Рори и Айвен сейчас в тюрьме. Получается, кто-то пронюхал о том, что Макс жив, узнал, где он живет, и послал к нему убийцу. Не думаю, чтобы Рори с Айвеном смогли до этого додуматься — у них нет таких связей. Но кто-то это сделал, и мы должны выяснить, кто именно. Потому что…

Сабрина шевельнула рукой, и Стефани порывисто сжала ее. Сейчас они снова стали маленькими девочками — вот Сабрина что-то объясняет, а Стефани сидит и слушает, во всем полагаясь на сестру. Они еще крепче сжали руки друг друга, и Сабрина закрыла глаза, наслаждаясь тем доверием и душевным теплом, что передавались от сестры.

Открыв глаза, она увидела над собой безоблачное небо, яркое солнце, лучи которого пробивались сквозь листву каштанов, и услышала ласкавший слух посвист поползня.

— Потому что теперь мы вместе. Не хочешь же ты всю жизнь скрываться от всех. Первым делом нужно позаботиться о том, чтобы в Лондоне стало известно, что Сабрина Лонгуорт жива. И Макс тоже.

— Макс убит!

— А кто об этом знает? Мы с тобой, Робер и Эндрю Фрик, который исчез. Убийца лежит в могиле. Так что, тот, кто отдал ему приказ, будет терзаться в догадках, что сталось с Максом. А тут он узнает, что Сабрина Лонгуорт, оказывается, жива. И тогда он, возможно, предпримет повторную попытку.

Стефани словно окаменела, ее рука, державшая чашку с кофе, застыла.

— Но тогда кого же из нас…

— Мне кажется, ту, которую он увидит первой, то есть тебя или меня. Так что нам нужно разыскать этого человека, прежде чем он узнает, что ты жива, и остановить его.

— Как?

— Не знаю. Нужно подумать. Хотя, мне кажется, нам лучше поехать в Лондон. Ведь вся эта история началась там.

Они переглянулись.

— Я позвоню Гарту. Он хочет знать, где я остановлюсь. Завтра он уезжает на научную конференцию в Гаагу. Мы с ним встречаемся… должны встретиться в Париже на следующей неделе.

— Нет, ты ничего ему не скажешь! — воскликнула Стефани.

— Я не могу ему лгать. Я уже…

— Сабрина, пожалуйста! Тебе не нужно ему лгать, нужно просто ни о чем ему не говорить! Пожалуйста, прошу тебя. Дай мне немного времени. Все так быстро произошло, я не знаю, что… Что я скажу Пенни и Клиффу? Мне нужно подумать, нужно подумать, что мне… что я могу… Не могу же прийти и делать вид, что была рядом все это… — Она запнулась. Заводить об этом разговор им нельзя, во всяком случае, не сейчас. Ведь именно это Сабрина и сделала: пришла в дом, который ей не принадлежал, и стала жить жизнью, полной любви и обожания… жизнью в кругу семьи.

Он хочет знать, где я остановлюсь. Леон тоже захочет узнать, где я буду, мелькнула у Стефани мысль. А я хочу быть с ним. Но мои дети сейчас с Гартом.

Сабрина отстранилась от нее и вся сжалась. По бесстрастно-отрешенному выражению ее лица Стефани поняла: она представляет себе сейчас, как Стефани вторгается в ее жизнь и переселяется в ее дом в Эванстоне, входя в круг ее семьи и не оставляя Сабрине иного выбора, кроме возвращения в Лондон. Одной. Словно прошедшего года и не было.

Но я не смогла бы этого сделать, подумала Стефани. Гарт обо всем догадается. Я не смогу обмануть Гарта.

Она снова посмотрела на сидевшую с отрешенным видом Сабрину, и на глаза у нее навернулись слезы.

— Прости меня, прости, я просто не знаю, что тут можно сказать или сделать… — Вскочив на ноги, она принялась ходить взад-вперед по крошечному дворику, скрестив руки на груди и втянув голову в плечи, словно пытаясь подавить такие противоречивые чувства. Она снова бросила взгляд на Сабрину, сидевшую поодаль. — Пожалуйста, Сабрина, ничего не говори ему. Пожалуйста. Не говори, пока я не буду знать, что делать, что сказать… как поговорить с Пенни и Клиффом. Господи, все казалось таким простым, когда мы с тобой это затевали… помнишь? Но что мне сказать им теперь? Что я бросила их потому, что мне хотелось немного развлечься, а теперь я вернулась и снова готова стать им матерью? Я не могу этого сказать, я обязана придумать что-то другое, найти другой способ… Нет, не могу! Я не могу встретиться с ними! Пожалуйста, Сабрина, пожалуйста, умоляю тебя, дай мне немного времени!

— Хорошо. — Сабрина ответила таким тихим голосом, что Стефани не уловила сквозивших в нем ноток отчаяния. — Но только одну неделю. Пока мы не встретимся в Париже. — «Пока кто с кем не встретится в Париже?» — переспросил внутренний голос, но она отмахнулась от него. Она чувствовала себя совершенно измученной. Что ж, она готова сохранить все в тайне ради Стефани, хотя это грозило поставить крест на их отношениях с Гартом. Ведь он может не простить ей, когда узнает, что она неделю скрывала, что сестра жива.

Но разве на их отношениях с Гартом и так не будет поставлен крест, если Стефани захочет вернуться в семью?

— В Лондон можно ехать прямо сейчас. — Теперь Стефани говорила спокойно, ведь окончательное решение еще не принято. — Теперь ведь это главное, правда? Если кто-то и в самом деле станет охотиться за мной… или за тобой… или за нами…

В ее голосе слышалась тревога, но и еще что-то уже знакомое. Что-то похожее на их отношения в юности, когда они были одновременно и осторожные и нетерпеливые. Вместе с тем Стефани сейчас была странно уверена, что все получится, раз рядом Сабрина. Ведь Сабрина всегда первой ввязывалась в разные авантюры и первой же находила способ из них потом выпутаться.

— Мы найдем их, правда? Должны найти! Ты права, не могу же я всю жизнь скрываться. Я больше не переживу… если бы ты только знала, что я испытала тогда, на вершине горы, когда видела, как Макс боролся с этим типом. Я чувствовала себя такой беспомощной… Знаешь, иной раз ночью мне все это снится. Я просыпаюсь от того, что вижу себя снова на вершине Венту, а рядом — того типа, а потом — Макса, когда он говорит, что мне тоже грозит опасность… ах, мы должны выяснить, кто за всем этим стоит и… положить этому конец. А зачем мы едем в Лондон? Чтобы поговорить с Рори Карра? Можно было бы составить список людей, с которыми был знаком Макс…

Сабрина встала со своего места.

— Я позвоню домой. Они сейчас как раз, наверное, встают.

— Домой, — пробормотала Стефани. Ссутулившись, она стояла у калитки, держа в руке побег бугенвилии. Мой дом там, где Леон, мелькнула у нее мысль.

Подойдя к двери дома, Сабрина помедлила, прежде чем войти, и, оглянувшись, бросила взгляд на сестру. Та внимательно рассматривала бледно-розовые цветы бугенвилии, крепкие, несмотря на видимую хрупкость. Соперница и любовь моя, мелькнула у Сабрины мысль. Мы вдвоем сплели паутину, а теперь не знаем, как из нее выпутаться.

Глава 19

Леон довез их до аэропорта. Сабрина поднялась на борт самолета, пока сестра прощалась.

Они стояли в уголке зала, в стороне от людской толпы. Сквозь стеклянную стену проникали лучи солнца, Стефани закрыла глаза. Леон прижал ее к себе, и в его движениях была какая-то обреченность.

— Несмотря на эту безумную историю, одно остается неизменным: я люблю тебя. И буду ждать тебя здесь. Столько, сколько потребуется.

— Но не целую вечность, — пробормотала она.

Он слабо улыбнулся.

— Вечность — понятие относительное. Не знаю, насколько меня хватит. Впрочем, ты права: я не стану ждать, если окажется, что ты не можешь принять решение вернуться ко мне.

Она открыла глаза.

— Я люблю тебя, Леон. И хочу выйти за тебя замуж. Не могу представить себя вновь живущей с Гартом. Но…

— Но Пенни и Клифф. Понимаю. Они такие красивые на фотографиях. Твоя сестра показала их нам так много, что мне уже стало казаться, будто я их знаю.

— Так много, — повторила Стефани, вспомнив потрясение, которое испытала при виде крошечного альбома в кожаном переплете, который Сабрина вынула из сумочки. В нем было двадцать фотографий Пении и Клиффа, на которых они играли, делали уроки, читали, копались в саду, улыбались, корчили гримасы, принимали разные позы. На одной фотографии — Клифф стоит в заляпанной грязью футбольной форме, на другой — Пенни что-то рисует, стоя у мольберта на заднем крыльце, под навесом, на третьей — они и Гарт на велосипедах. Стефани почти не взглянула на Гарта, но не могла отвести глаз от своих детей. Неужели всего за год они так выросли? В их осанке чувствовалось внутреннее достоинство. А позы, горделивая посадка головы говорили о чем-то таком, чему она никак не могла дать определение. Она даже не узнавала вещи, которые были на них надеты. Ей хотелось защитить их, и она внимательно рассматривала каждую фотографию, пытаясь найти нечто такое, что говорило бы, что дети несчастливы или нуждаются в защите. Но тщетно. Они просто излучали благополучие, мелькнула у нее мысль: по всему видно, что им ничто не грозит, они наслаждаются жизнью и любовью родителей. Да и сам дом теперь казался ухоженнее, чем тот, что остался в памяти: он был заново выкрашен, доски на переднем крыльце — заменены новыми и заново покрыты краской, кусты — аккуратно подстрижены. Как много здесь фотографий, думала она, вновь и вновь листая альбом. Большинство родителей довольствуется одной-двумя. Но у Сабрины ведь нет детей. Или, может быть…

Прогнав эти горькие воспоминания, она поцеловала Леона и еще крепче прижалась к нему, словно боялась отпустить.

— Я буду звонить тебе. Я не могу ничего решать, пока мы не будем знать, что ждет нас в Лондоне, но я буду каждый день звонить тебе, обещаю.

— Мы можем улететь сегодня вместе, в самолете есть свободные места. Может быть, лучше…

Но Стефани уже качала головой.

— Я уже говорила тебе, Леон, что нам с сестрой нужно побыть вместе и решить, что предпринять, и никто в этом не может нам помочь. Мы сами впутались в эту историю, и сами должны из нее выпутаться.

— Ты можешь… Может оказаться так, что тебе сложно будет это сделать. К тому же тебе, возможно, угрожает опасность. Если бы ты обратилась в полицию…

— Мы не можем этого сделать. Я же говорила тебе: если мы обратимся в полицию, вся эта история выплывет наружу, и тогда Пенни и Клифф… о, Господи, прочтут обо мне в газетах, увидят меня по телевизору, узнают, что я бросила их… Ты же сказал, что понимаешь это, Леон. Мне самой нужно им обо всем рассказать.

— И когда ты собираешься это сделать?

— Когда буду знать, что сказать. И как.

— Но перед этим ты собираешься начать эту рискованную авантюру в Лондоне, ты и твоя сестра. И это после того, как ты мне говорила, что рискованных авантюр с тебя хватит.

— Но нам грозит опасность. Ты же сам только что сказал. Нам надо это сделать.

— Хорошо, это я могу понять. Но, по крайней мере, позволь мне поехать вместе с тобой. Не знаю, насколько мне удастся защитить тебя, но тебе же может понадобиться помощь. Разве ты можешь сказать наверняка, что вас там ждет?

По радио объявили окончание регистрации пассажиров на рейс.

— Мы будем вести себя осторожно, все будет в порядке. — Она снова поцеловала его. — Я буду звонить тебе. Не забывай, я люблю тебя. Я люблю тебя.

Он обнял ее напоследок.

— Я хочу столько для тебя сделать. Для этого нужно лишь, чтобы ты позволила.

— Знаю. — Она хотела было сказать ему, что тоже мечтает много для него сделать, что они могли бы много сделать друг для друга, но так и не смогла. — Спасибо тебе. Спасибо, что хочешь мне помочь. Прошу тебя, верь мне. Я постараюсь… Я люблю тебя.

Зайдя в салон самолета, Стефани увидела Сабрину: она сидела в кресле рядом с проходом, сложив руки на коленях.

— Я решила, что будет лучше, если ты сядешь у окна. — На небольшом подносе между широкими кожаными креслами стоял бокал с апельсиновым соком. Сабрина подняла его, давая Стефани возможность пробраться на свое место.

— Спасибо. Мне бы хотелось снова взглянуть на Париж, пусть даже сверху, а то в последний раз я видела его очень давно. Как я выгляжу?

Сабрина улыбнулась.

— Как женщина, путешествующая инкогнито.

— Значит, хорошо?

— Ты выглядишь потрясающе. — Накануне вечером они выбрали себе вещи, в которых можно появиться в Лондоне в октябре. Стефани надела прекрасно сшитый серый шерстяной брючный костюм, джемпер с высоким воротом и фетровую шляпу с широкими полями. Шляпу она надвинула на лоб так низко, что поля почти касались очков с затемненными стеклами. Волосы были заплетены в косичку и уложены под шляпу, а макияжем Стефани пользоваться не стала. Сабрина была в темно-красном шерстяном платье, которое она украсила длинной тройной ниткой жемчуга. В руке у нее была накидка в тон платью. Волосы свободно падали на плечи, в отличие от сестры, она была ярко накрашена. — Мы с тобой прекрасно выглядим, — сказала она и вскинула голову, когда к ним подошел стюард с напитками.

— Madame Lacoste, voulez-vouz un jus de fruit о du champaqne?

— Jus,[33] — глядя на него в упор, ответила Стефани. Когда он отошел, она усмехнулась, взглянув на Сабрину, и, понизив голос, перешла на английский. — Он даже не удосужился хорошенько нас рассмотреть.

— Это потому, что мы с тобой выглядим совершенно по-разному, а если и похожи, то самую малость. Но в Лондоне слишком рисковать не стоит. Мне кажется, там нам вообще не стоит появляться вместе.

— Да, пока не почувствуем себя в полной безопасности. И тогда… — Из динамика раздался голос стюардессы, зачитывавшей инструкцию для пассажиров, по-французски и по-английски. Самолет взревел и начал выруливать на взлетную полосу. Стефани наклонилась поближе к сестре, чтобы услышать ее тихий голос. — И тогда я больше не буду Сабриной Лакост.

Сабрина посмотрела мимо нее, в иллюминатор. До этого они молча условились больше не заводить об этом разговор. Сначала нужно, приехав в Лондон, уладить дела, а потом они разберутся в отношениях между собой. Обе они понимали, что проявляют малодушие, но им хотелось провести эти несколько дней вместе, после того как они вновь поняли, что значили друг для друга в прошлом. И что бы мы ни сделали, все может вновь измениться. Мы не знаем, что нам удастся спасти и сохранить.

Самолет взял курс на север, и Сабрина увидела, как под крылом проплывает Париж. Позолоченный купол Собора инвалидов ярко блестел в лучах утреннего солнца, перекрытия Эйфелевой башни отчетливо вырисовывались на фоне бледно-голубого неба. Она думала о Гарте, который был сейчас в Гааге, о том, как он выступает с докладом, вместе с другими учеными принимает участие в семинарах.

— Да, эта конференция, одна из самых представительных, — накануне вечером сказал он ей по телефону. — Хотя мне страшно трудно сосредоточиться на работе. Единственное, чего мне сейчас хочется, — это поскорее встретиться с женой в воскресенье в «Отеле».

Осталось пять дней. Еще пять дней мне быть Стефани Андерсен, женой Гарта, матерью Пенни и Клиффа, хозяйкой дома и художником по интерьеру из Эванстона (штат Иллинойс).

Сена, извиваясь серебряной лентой, покинула пределы Парижа и теперь неторопливо катила свои воды среди зеленых холмов. При виде расстилавшегося внизу пейзажа Сабрина внезапно почувствовала облегчение. Теперь они были свободны. Земля, а значит, и все затруднения в их жизни были сейчас далеко внизу, а они парили в сверкающем, залитом солнцем пространстве, окруженные кожей, гобеленами и блестящим металлом. И они были вместе.

Отвернувшись от окна, Стефани поймала на себе взгляд сестры.

— Мы свободны. Разве это не удивительно? Разве не замечательно? Как жаль, что нельзя вот так просто лететь и лететь… ах, долго-долго.

Они сидели, взявшись за руки, сплетя пальцы.

— Нужно будет придумать, как сделать так, чтобы чувствовать то же самое на земле, — ответила Сабрина.

— Ах, если бы только нам это удалось!

К их креслам вновь подошел стюард.

— Madame Lacoste, Madame Andersen, voules-vous du nin? Du cafe? Nous avons une variété de patisseries…

— Cafe et patisseries,[34] — ответила Сабрина, и Стефани кивнула в знак одобрения. Они сидели, не отпуская рук, пока не вернулся стюард с салфетками, хрустальной и фарфоровой посудой, с плетеной корзиночкой с пирожными на подносе. Он налил кофе в чашки.

— Merci, — ответила Стефани и повернулась к Сабрине. — А знаешь, мне нравится, когда рядом есть человек, который тебе прислуживает. И думая о Лондоне — почему меня всегда так туда тянуло, — я понимаю, что дело в миссис Тиркелл. И хотя мне нравится жить вдвоем с Леоном в Везле, иной раз я скучаю по мадам Бессе.

— Тебя послушать, так они ничем не отличаются одна от другой. Вот еще пример того, что было у нас схожего в течение целого года. Мне нравится твой друг — Робер.

— О, да! Скажи, разве не замечательно, что он приехал в Везле перед нашим отъездом?

— Да, но его появление было не случайно. Он приехал помочь. Он боялся, что встретит лишь хаос…

— Что Леон будет в ярости, а может, и вообще уедет…

— …а мы вконец поссоримся или разругаемся. Во всяком случае, ему казалось, что после всего, что произошло, нам будет сложно относиться друг к другу с прежней привязанностью.

Они тихо рассмеялись, вспомнив Робера в ярко-красной рубашке и голубых джинсах, когда, остановившись на пороге, он с торжественным видом посмотрел на одну сестру, потом на другую, а затем улыбнулся и раскинул руки в стороны.

— Две удивительные женщины. Такие красивые, умные, энергичные и такие безрассудные.

— Да, — сказала тогда Сабрина. — Если вы приехали для того, чтобы нам это сказать, то опоздали: мы обо всем уже поговорили, причем не один раз.

— Я приехал помочь. Но вы, похоже, и без меня уже во всем разобрались. Меня утешает то, как вы смотрите друг на друга. Видно, что вы не утратили ни любви, ни доверия друг к другу. — Он осмотрелся. — А где Леон?

— У себя в мастерской, — ответила Стефани. — Он скоро будет, и тогда мы все вместе пойдем обедать. Вы же останетесь у нас, Робер, правда? У нас есть лишняя комната.

— С удовольствием. — Он внимательно посмотрел на нее. — Вас больше не мучают кошмары после того, что произошло на вершине Венту?

— Нет, мучают, но Леон очень внимателен ко мне, да к тому же мы далеко от Кавайона. Но я скучала без вас.

— И я. В нашем городке стало скучно: мы с вами не встречаемся, не разговариваем и не занимаемся кулинарией. И после того, как не стало Макса. Знаете, я любил его. Мы с ним частенько разговаривали — он звонил почти каждый день. Иногда — по делам, чаще — просто поболтать.

— А по каким делам? — спросила Сабрина.

Робер замялся, но лишь на мгновение.

— Он помогал мне тайком переправлять молодых людей в страны, где люди живут в страшной нужде и подвергаются гонениям по политическим мотивам, а при необходимости — вывозить их оттуда.

Стефани уставилась на него.

— Он же занимался контрабандой фальшивых денег. Поэтому я ни за что не соглашалась с ним уехать.

— Обождите. — Робер на секунду прикрыл глаза. — Деньги. В этих больших контейнерах с оборудованием. Он без конца получал и отправлял огромные контейнеры с невостребованными товарами, как он выражался. Мне казалось, что от этих невостребованных товаров и ему кое-что перепадало. А Фрик… Фрик делал эти деньги. Макс как-то раз назвал его «мой Дюрер». Я тогда решил, что он шутит, но мне следовало быть внимательнее: ведь Дюрер был величайшим гравером. Ах, Макс, Макс, я пользовался твоей помощью, я любил тебя, а в тебе, оказывается, было все то, что мне не хотелось видеть ни в тебе, ни в ком другом. Я мог бы разобраться, что ты за человек на самом деле, но я предпочел ничего не замечать.

Сабрина подумала о том, что Гарт вел себя так же в самом начале — не обращая внимания на то, что могло бы подтвердить его догадку: его жена — Сабрина. Мы изменяем мир, сообразуясь с нашими собственными потребностями и желаниями, а когда этого сделать не удается, считаем, что нас постигло разочарование или трагедия, в зависимости от обстоятельств.

— Тайком переправлял молодых людей? — переспросила Стефани. — Для чего?

— Для того, чтобы помогать беднякам оказывать сопротивление тиранам. Помогать им организовываться и протестовать, иной раз — для того, чтобы отобрать землю, принадлежащую им на законных правах, иной раз — чтобы управлять собственными деревнями, не допуская вмешательства. Конечно, в таких странах вся эта деятельность считается противозаконной, и поэтому, когда власти начинали применять репрессии, мы вывозили этих молодых людей на родину. Незадолго до гибели Макс помог мне вывезти сюда одну молодую женщину. Это была настоящая авантюра: мы вели себя, словно мальчишки.

— Доброе дело, — вырвалось у Стефани.

— Да, у него было много таких дел.

— Нет. Я знаю об этом, но я имела в виду совсем другое. Он сказал мне, что сделал доброе дело, а из-за этого тот тип выследил и убил его. Он еще сказал, что тут какое-то стечение обстоятельств.

Склонив голову, Робер сжал руки.

— Яна, — наконец сказал он.

— Что?

— Я говорю о молодой женщине, которой мы помогли перебраться сюда. Яна Корли. Мне показалось, что они с Максом смотрели друг на друга как-то странно, словно… показалось, что они знакомы.

— Корли, — сказала Сабрина. — Я слышала о Табите и Рамсее Корли. Ему принадлежит несколько заводов в Манчестере. У них дом в графстве Кент.

— Ее мать зовут Табита, — медленно ответил Робер. — Она сама однажды мне об этом сказала. Но Яна — осторожная девушка, она не рассказывает о нашей совместной работе. Не могу представить, чтобы она могла кому-то рассказать о человеке, который помогает мне в работе, скажем, о том, как в ту ночь помог мне Макс.

— Ну, это мы выясним, — решительным тоном произнесла Сабрина. — Раньше мы терялись в догадках, не зная, с чего начать в Лондоне. А теперь — знаем.

Робер взял их руки.

— Будьте осторожны, дети мои. Вы так прелестны и полны жизни, но в мире, знаете, есть зло. Поменявшись местами, вы сделали глупость, подвергнув свои жизни опасности, так что теперь вы должны быть на редкость осмотрительны, осторожны и рассудительны. — Когда он поцеловал их в лоб, Сабрина почувствовала, будто он благословляет их. — Я желаю вам всего наилучшего. Обязательно напишите мне или позвоните. Мы не должны терять связи друг с другом.

Самолет летел над равнинами Нормандии, потом под крылом показался Ла-Манш, водная гладь которого была покрыта белыми бурунами с высоты напоминавшими снежинки. Вдалеке в иллюминатор Сабрина увидела побережье Англии. Лондон, — мелькнула у нее мысль. — Город, который столько лет был мне домом. Дом, работа, друзья.

— Мы остановимся на Кэдоган-сквер? — спросила Стефани.

— Да, в последний раз. Я продала дом друзьям Александры, но они не вступят во владение до тех пор, пока…

— Ты продала его? Продала свой дом?

— У меня ведь теперь другой дом, — непроизвольно вырвалось у Сабрины. Дрожащей рукой она поставила чашку с кофе на столик. Как же нам удастся избегать этой темы в разговоре?

Стюард забрал у них подносы. В салоне поднялся легкий шум — это пассажиры убирали выдвижные столики, закрывали компьютеры и атташе-кейсы, готовясь к посадке.

— Ты сама хочешь поговорить с Яной? — спросила она. — Ты ведь жила с Максом, и будет логичнее, если это сделаешь ты.

— Ах… Да, если ты так хочешь. — Обе они поняли, что, уклонившись в очередной раз от разговора на больную тему, они снова решили, что могут не заводить об этом речь так долго, как им самим захочется.

Стефани поглядела в иллюминатор на приближающуюся землю. Она думала о предстоящей посадке в аэропорту Хитроу. Раньше все было так хорошо, мелькнула у нее мысль, а теперь пришла пора взглянуть в лицо реальности. Только… не одной. Сабрина поможет мне. Она сумеет сделать так, что мы сможем выпутаться из этой истории. Сможем, так или иначе.

В доме на Кэдоган-сквер было темно и зябко. Здание, казалось, съежилось, стараясь укрыться от разгулявшейся непогоды, от дождя, барабанившего по крыше, от мрачного свинцового неба. Сабрина разожгла огонь в камине гостиной, пока Стефани покупала продукты на обед и ужин. Обе чувствовали себя совершено свободно и в доме, и в этом районе города. Они переходили из одной комнаты в другую, и понимали, что со стороны, наверное, выглядят довольно странно, но предпочитали до поры до времени не заводить об этом речь.

— Может, позвонить ей? — спросила Стефани. — Мне не хочется ехать в Кент, если ее нет в городе.

— У нее может быть квартира и в Лондоне. — Сабрина полистала телефонный справочник. — Вот, тут указана некая Я. Корли, она живет неподалеку от Беркли-сквер. Пожалуй, можно попытать счастья.

— Это совсем рядом. Наверное, я даже звонить не стану. Рискну.

— Возвращайся к обеду.

Стефани вызвала такси, а Сабрина тем временем наблюдала за ней, удивляясь, насколько быстро сестра освоилась в Лондоне и на Кэдоган-сквер, хотя провела здесь совсем немного времени. «А почему бы и нет?» — мелькнула у нее мысль. В конце концов, сколько времени понадобилось мне, чтобы привыкнуть к Эванстону?

Порывшись в шкафу в прихожей, Стефани достала оттуда плащ, шляпу, зонтик, и, выскочив за дверь, одним прыжком преодолела расстояние до такси. Пока они еле-еле ползли в потоке машин, она в замешательстве разглядывала проплывавшие мимо улицы, здания, черные зонтики прохожих. В Лондоне, таком знакомом городе, над которым время, похоже, не властно, она чувствовала себя как дома. Но, разглядывая виды Эванстона на фотографиях в альбоме Сабрины, она в то же время испытывала странное чувство, говорившее ей, что там ее дом. И в Кавайоне она чувствовала себя как дома. И Везле теперь тоже стал ей домом, как стало бы любое место, куда бы ее забросила судьба вместе с Леоном.

Что же это такое на меня нашло? Неужели я не могу даже сказать самой себе, где же мой дом, мое место?

Яна Корли жила в покосившемся многоквартирном доме — мрачноватого вида сером здании, по которому потоками бежала дождевая вода. Подойдя к двери, Стефани позвонила и, когда из динамика переговорного устройства послышался юный голос, сказала:

— Я добрая знакомая Робера Шалона.

Раздался звук зуммера, она открыла дверь и поднялась наверх, миновав два лестничных пролета. Яна дожидалась ее, стоя на пороге двери, ведущей в квартиру. Худенькая, белокурая, она была в хлопчатобумажном тренировочном костюме и теплых носках. Судя по удивленно вскинутым бровям, она еще не вполне пришла в себя от сказанных Стефани слов.

Стефани протянула ей руку.

— Сабрина Лакост. А вы — Яна Корли, не правда ли? — Продолжая сжимать руку Яны, она увлекла ее за собой в квартиру. Все лампы внутри были включены, в камине стояла маленькая газовая плитка. Замешательство, охватившее Стефани, пока она ехала в такси, как рукой сняло: сейчас она чувствовала себя сильной и полной решимости, потому что теперь ей предстояло сделать то, что они наметили вместе с Сабриной.

— Мы дружим с Робером, до недавнего времени я жила в Кавайоне. Я жила с мужчиной по имени Макс Лакост. Но вы, по-моему, знаете его как Макса Стювезана.

На лице Яны появилось настороженное выражение, и она слегка отстранилась.

— Макса Стювезана нет в живых.

— Считалось, что нет. Но на самом деле он жил в Кавайоне. И вы это знаете. Когда вы были там вместе с Робером, вы с ним встречались.

— Но я ничего не сказала. То есть не показала виду, что узнала его. Было же очевидно, что он этого не хочет. Наверное, и Робер не знал. И, знаете, поведение Макса мне понятно. Если бы я была замешана в афере с «Уэстбридж», мне бы тоже захотелось без шума выпутаться из этой истории. И мне думается, что помощь Роберу — своего рода искупление за прошлое.

— Искупление?

— Ну, вы знаете, Робер работал вместе с Максом. Это они вдвоем вытащили меня из Чили! Они даже не погнушались черной работой. Это было как в кино. Когда судно прибыло в Марсель, меня заперли на складе. Так вот, Робер подпоил охранника, а Макс взял ключи, и они вместе открыли контейнер, где я спряталась… никогда в жизни я еще так не радовалась. Так вот, если Макс работал вместе с Робером, значит, он творил добро. Вот я и подумала, что само по себе это может загладить его вину за «Уэстбридж». Знаете, после аферы с «Уэстбридж» ему стали приписывать самые невероятные дела, и, на мой взгляд, в основном потому, что завидовали. У всех было такое ощущение, будто он реализовал то, о чем многие лишь мечтали. Извините, может хотите чаю? Или суп? Я как раз разогреваю суп. Казалось, съела бы все, что угодно, лишь бы согреться. Терпеть не могу октябрь. Вы с чем любите чай?

— Я вообще ничего не хочу, спасибо. К тому же меня уже пригласили на обед. Я просто хотела кое о чем у вас спросить.

— Насчет Макса? Это что, он вас сюда прислал?

— Я пытаюсь выяснить, говорили ли вы кому-нибудь о том, что видели его в Марселе.

— Нет, конечно, я не… Ой! Вообще-то, говорила. Конечно, не стоило этого делать, но Алан поклялся мне, что ничего никому не скажет. Мы с ним давно не виделись, я… ну, знаете, я очень расслабилась, вот у меня и вырвалось невзначай. Максу это ведь не повредило, правда? У меня в голове не укладывается, что это могло бы выйти ему боком.

— Кто такой Алан?

— Мой жених. Алан Летридж. Впрочем, не то чтобы мой жених, просто я иной раз так его называю, когда он мне нравится. Но, знаете, он мне обещал, что никому ничего не скажет, и я уверена, что так он и сделал. Если хотите, я у него спрошу.

— Пожалуй, я спрошу сама. Если вы скажете мне, где его найти…

Яна нахмурилась.

— Что-нибудь случилось?

— Просто мне нужны кое-какие сведения. И если бы удалось поговорить с Аланом, это сильно бы мне помогло.

— Ну что ж… — Подойдя к письменному столу, Яна мгновение помялась, потом пожала плечами. — Надеюсь, Алан позаботится о своих интересах. — Что-то написав в блокноте, она вырвала листок и протянула его Стефани. — Обычно к четырем он дома.

— Спасибо.

Яна проводила ее до двери.

— Когда увидите Макса, передайте ему от меня привет. Мне все равно, будет он скрываться и дальше или нет. Он сделал для меня доброе дело, и я никогда не забуду этого.

— Спасибо, — снова поблагодарила ее Стефани. — Рада это слышать.

Сев в такси, она задумчиво глядела сквозь стекло на струи дождя, думая о Максе. Его любил Робер, им восхищалась Яна. Макс пытался контролировать все, что его окружало, по собственным правилам, независимо от того, творил он добро или преступал закон. Они даже не погнушались черной работой. Это было как в кино. Я не смогла полюбить его, мелькнула у нее мысль. Но я не захотела получше узнать его и понять. Жаль.

Сабрина уже расставила в гостиной столик, и Стефани, прежде чем сесть, постояла у камина, согреваясь. На улице дул порывистый ветер и шел дождь, а в доме было тихо, тепло и уютно. Стефани вздохнула, когда Сабрина наливала в бокалы белое вино.

— Как хорошо! Как хотелось бы продлить эти мгновения!

— Да, мы обе об этом думаем.

Открыв супницу, Сабрина разлила суп по тарелкам, и Стефани вдруг подумала, что сестра держится как хозяйка дома, разливая вино и суп. Она что, уже решила вернуться сюда? Чего она хочет?

— Расскажи мне о Яне, — попросила Сабрина и, слушая короткий рассказ Стефани о встрече и беседе, подумала, как хорошо та выглядит, как уверенно держится. Неужели она думает, что может делать все, что ей захочется, с Пенни и Клиффом, с Гартом, с Леоном? Со мной? Она не верит, что я сразу же уйду от них; ведь она знает, как много они для меня значат. — Значит, следующий у нас Алан, — подытожила она, когда Стефани умолкла. — Ты сама хочешь с ним поговорить?

— Нет, теперь твоя очередь. Если только ты не против. Ты с ним раньше встречалась?

— Я встречалась с его матерью, но мне она никогда особенно не нравилась. Ксантия Летридж. Насколько я помню, с ней никто никогда не разговаривал, потому что она не отличалась умением хранить секреты. Стоило ей довериться и что-то рассказать, как наутро об этом знал весь Лондон… — Она поймала на себе взгляд Стефани. — Может быть, у них это фамильная черта. Я позвоню ему. Если он в городе, то встречусь с ним завтра.

Алан Летридж жил в особняке, обставленном вышедшей из моды мебелью, видимо, перешедшей к нему от родителей.

— Почти рухлядь, правда? — спросил он Сабрину, идя впереди и указывая ей дорогу в гостиную. Он был высок ростом, худощав, с красивым, энергичным лицом, с длинными волосами; на нем были голубые джинсы и просторный свитер. — Неудивительно, что они решили ее сбагрить. А я слишком ленив, чтобы ходить по магазинам, к тому же все равно не знаю, что купить. Сижу вот и жду принцессу, которая появится и сделает эту берлогу дворцом. Не хотите ли присесть, миссис Андерсен? Чем могу служить? Помнится, как-то раз, довольно давно, мне доводилось встречаться с вашей сестрой, но вот где — забыл.

Присев, Сабрина подождала, когда он сядет.

— Я ищу Макса Стювезана и подумала, что, может, вы сумеете мне помочь.

— Макса? Макса Стювезана? О чем вы говорите? — Воцарилась звенящая тишина. Сабрина чуть ли не слышала, как у него в голове, нагоняя одна другую, теснятся мысли. — Это что, шутка? Макс погиб.

— Считалось, что погиб. Но разве вам не удалось выяснить, что он остался жив?

— Мне? Ничего мне не удалось выяснить. Каким образом? Ведь я не был с ним знаком, да никогда и не видел его. То есть, время от времени мы с ним, конечно, встречались, как это обычно и бывает среди людей… знаете, на приемах или на скачках, но разговаривать никогда не разговаривали. Ну… то есть, если бы я его увидел, то, наверное, и не узнал бы.

— А, по-моему, вы знали, что он жив, и кому-то сказали об этом.

— Нет, я никому ничего не говорил. — Словно в надежде на помощь со стороны, он вперил взгляд в потолок. — То есть, я не знал, что он жив, стало быть, разумеется, никому ничего не говорил.

— А, по-моему, все-таки говорили. Очень важно, чтобы вы мне сказали, кому именно.

— Никому! Послушайте, миссис Андерсен, прошу прощения, но, судя по всему, я ничем не могу вам помочь, так что, если у вас нет ко мне других вопросов… то есть, извините за бестактность, но… — Встав с места, он посмотрел на нее сверху вниз.

Тоже поднявшись, Сабрина подошла к нему. Он в самом деле вел себя с ней бестактно, и единственной тому причиной был охвативший его страх.

— Мы с вами не в бирюльки играем, Алан. Все это очень серьезно. По большому счету, из-за вас кое-кому может грозить опасность… — В глазах у него отразилась паника, но он упрямо сжал губы и не спеша направился к двери. Вот здесь я допустила ошибку, подумала Сабрина, да, ошибку, потому что мы со Стефани еще не решили, как много можно ему рассказать. Направившись следом за ним к двери, она снова заговорила, но на этот раз уже более непринужденным тоном.

— Если вы что-нибудь вспомните, пожалуйста, позвоните мне. Я остановилась в доме леди Лонгуорт и пробуду в городе еще несколько дней.

— Нечего тут вспоминать! — Точь-в-точь как Клифф, мелькнула у Сабрины мысль, — такой же недовольный, ворчливый тон. Чувствует сам, что виноват.

— Он лжет, причем не очень умело, — сказала она Стефани, когда вернулась домой.

— Он что, боится? — спросила та. — А чего ему бояться?

— Может быть, Яны. Если она та принцесса, которую он ждет, то ему не хотелось бы, чтобы она узнала. Ведь он нарушил обещание, а это повлекло за собой серьезные последствия. Нам с тобой нужно решить, что мы можем ему рассказать на случай, если снова придется разговаривать с ним.

— Почему мы не можем рассказать ему, что произошло с Максом?

— Потому… — Встав, Сабрина взяла поленце и бросила его в огонь.

Они сидели в гостиной наверху, где проводили большую часть времени. Окна были зашторены, огонь, пылавший в камине, бросал медно-красные блики на их лица. На колени Сабрины, полулежавшей в шезлонге, и Стефани, свернувшейся калачиком в глубоком кресле, были наброшены кашемировые пледы. На столике стоял чайный сервиз, время от времени они с улыбкой переглядывались от того, что им так хорошо вместе в этом теплом и тихом доме. — Потому что, мне кажется, нам вообще никому ничего не стоит говорить.

— Но почему? Как мы узнаем, кто подослал того типа, если никому не станем рассказывать о том, что произошло?

— Не знаю. Но, по-моему, лучше никому ничего не говорить, по крайней мере пока. Интуиция. Если хочешь, давай поговорим об этом подробнее, но я сама не знаю, почему мне так кажется.

— Да нет, я тебе верю. — Наклонившись вперед, Стефани сняла с чайника стеганый чехольчик и налила чай в чашки. — Но если Алан так ничего нам и не расскажет, что мы будем делать?

— Тогда надо будет поговорить с Ласло и Карра. Не знаю, насколько близкие отношения у них были с Максом, но мы точно знаем, что они работали на него, но потом рассорились из-за того, что занимались еще и подделкой произведений искусства. Может быть, кто-то заводил с ними разговор о Максе или задавал вопросы, показавшиеся странными… или… Ой…

— Что такое?

— Я вспомнила. Вот странно! Прошлой весной, когда я была здесь, Дентон пришел в «Амбассадорз» и спросил меня, не слышала ли я чего-нибудь про Макса.

— Про Макса?

— Ну да, я еще подумала, не спятил ли он. Но когда я ответила, что Макса нет в живых, он возразил, мол, только считается, что нет, ведь труп так и не нашли. А потом сказал, что, может, тот попытается со мной связаться.

— Вот ужас, правда? И что ты ему ответила?

— Сказала, что Макс ведь его друг, так что, если бы он был жив, то позвонил бы ему, а не Стефани Андерсен, которая живет в Америке. И тогда он сказал… обожди минутку, я сейчас попробую вспомнить. Он сказал: «Знаете, если он выплывет на поверхность… тут он извинился, что неудачно выразился… так вот, если он на самом деле даст о себе знать и позвонит вам, вы не могли бы об этом меня известить? Я, знаете ли, не могу поверить, что его на самом деле нет в живых. Мне всегда казалось, что его нельзя уничтожить». И потом в его поведении было что-то еще, Стефани. Мне кажется, он испугался.

— Чего?

— Не знаю. Впрочем, я сейчас ему позвоню.

После краткого разговора она повесила телефонную трубку.

— Охотится в Германии. Приедет в пятницу.

— Но ведь не может быть, чтобы ему было что-то об этом известно, правда? Просто на него что-то нашло. Бывает, что на Дентона что-то находит?

— Его нельзя было назвать сумасшедшим, когда я была за ним замужем, если ты это имеешь в виду. И он не стал бы пугаться, если бы на то не было веских причин. Что ж, поговорю с ним в пятницу. Или, может, лучше тебе с ним поговорить. Тебе, возможно, этот разговор удастся лучше. Но сначала мы найдем Рори Карра или Айвена Ласло. А может, и того и другого сразу.

Сев за письменный стол, Сабрина позвонила Мишелю Бернару и Жоли Фантом, которые в свое время написали статьи, разоблачающие «Уэстбридж импортс» и Макса Стювезана.

— Они в командировке в Канаде, миссис Андерсен, — ответил их помощник. — Может быть, я могу чем-нибудь вам помочь? — Когда Сабрина рассказала ему, что ей нужно узнать, он ответил: — Оба они в Лондоне, в тюрьме «Уормвуд-скрабз», в Шепердз-буш. Знаете, они содержатся в камере приговоренных к пожизненному заключению, им полагается всего одно разрешение на посещение в месяц, причем только на полтора часа. Так что вам придется выяснить, навещал ли их кто-нибудь в октябре. Может, никого и не было. Если вам понадобится моя помощь, пожалуйста, звоните. Всего вам доброго.

— Они в Лондоне, — сказала Сабрина. — В тюрьме «Уормвуд-скрабз». Это недалеко отсюда, Шепердз-буш находится в западной части города. Ну что, по одному на каждую из нас?

— Ой… Ну да. А почему бы и нет? — Переглянувшись, они расхохотались. — Помнишь Дмитрия? — спросила Стефани.

— А Тео, бедняга Тео, наш…

— …водитель. А купания в бассейне, когда мы с тобой, бывало, ныряли, а потом никто не мог решить…

— …когда мы выныривали в разных концах бассейна.

— А потом секретарша посольства читала нам нотацию и тоже не могла отличить нас друг от друга, и тогда ты еще говорила…

— Это я Сабрина, миссис Дерринджер, а это Стефани, и тогда она начинала так бушевать, что казалось — еще немного, и она подавится всеми восемнадцатью нитками жемчуга, которые надевала каждый день…

Рассмеявшись, они снова бросились друг другу в объятия, радуясь тому, что вместе.

— Все осталось по-прежнему, — прошептала Стефани. — У нас с тобой все как прежде.

Да, уныло подумала Сабрина, но вслух ничего не сказала, потому что не хотела омрачать радость от того, что они сейчас вместе. Сейчас они были во власти азарта, словно на охоте. Они охвачены желанием выследить зверя, азартом, сближавшим их прежде и являвшимся для них самым дорогим в жизни. Поэтому эта краткая пауза сейчас и стала для них самой важной в жизни, сколь бы скоротечной ни казалась.

Но слишком многое сейчас не так, как раньше. И это последний раз, когда мы вот так сидим вместе. Больше этого не будет.

В комнате для свиданий в тюрьме «Уормвуд-скрабз», в этом длинном, узком помещении с низким потолком стоит стол для заключенных и посетителей. Бесстрастного вида охранники следят за малейшими движениями тех и других. С приходом посетителей шум усиливается: голоса разносятся по комнате, отражаются гулким эхом от серых стен, серого пола и потолка. Когда Сабрина вошла в комнату, ей показалось, что мир вокруг внезапно тоже стал серым, отчего ее брючный костюм из шотландки в сине-зеленых тонах, синяя шляпа и синие кожаные перчатки словно потускнели. А после того как она сняла перчатки, руки приобрели какой-то нездоровый оттенок в тусклом свете горевших ламп.

Дверь в дальнем конце комнаты открылась, и вошел Рори Карра, одетый в серую тюремную робу. Седые волосы с серебристым отливом были гладко зачесаны назад, но это было единственное, что осталось от лощеного торговца антиквариатом, каким его помнила Сабрина. Кожа на шее стала дряблой, а глаза ввалились, и в них застыло какое-то затравленное выражение. Мешки под глазами были очень заметны. Но голос… Голос у него почти не изменился — такой же вкрадчивый, словно он его регулярно смазывал маслом.

— Миссис Андерсен, очень рад вас видеть. Мне давно хотелось выразить вам свои глубочайшие соболезнования по поводу кончины леди Лонгуорт. Искренне надеюсь, что вы поверите мне, если я скажу, что испытывал перед ней лишь восхищение и признательность. Когда Айвен предложил мне свой безумный план, я и подумать не мог, что она тоже окажется на борту яхты. Само собой разумеется, я никак не мог повлиять на его действия, продиктованные бездумным стремлением к разрушению, но, если бы знал, то мог бы попытаться его остановить. Мне не дает покоя мысль, что я мог бы по крайней мере попытаться сделать это.

— Никак не мог повлиять, — пробормотала Сабрина. В газетах промелькнули сообщения о том, что Рори Карра было предъявлено обвинение как непосредственному исполнителю этого преступления, то есть одновременно как соучастнику и подстрекателю злодеяния — и он был признан виновным в убийстве.

— Абсолютно никак. — Карра повысил голос. — Ласло — сущий зверь, с ним никто не может сладить. Но я сглупил, поверив ему и во всем на него положившись, вот теперь и расплачиваюсь за собственную глупость тем, что вынужден принимать вас в столь удручающей обстановке.

Сев на жесткий стул с прямой спинкой, Сабрина положила руки на стол перед собой. Комната для свиданий постепенно заполнялась, отовсюду слышались десятки плачущих, ругающихся, требующих, умоляющих голосов, вынуждавших остальных говорить все громче, чтобы было слышно собеседникам, сидящим за столом напротив. Посмотрев в лицо Рори Карра, на котором застыло подавленное выражение, она сказала себе, что он был заодно с Айвеном Ласло, он — виновник гибели четырнадцати человек, он пытался убить ее сестру. Она ждала, когда ее захлестнет ненависть к нему, но ничего не чувствовала. Стефани жива, а его жизнь кончена. Стало быть, ей можно с ним поговорить и постараться убедить его в том, что она ему не враг.

— Никто не может сладить с Айвеном? А мне казалось, Максу Стювезану удавалось с ним справляться. Да и с вами тоже.

— Ну, Максу… Айвен работал на Макса много-много лет. По меньшей мере лет пятнадцать. Он выполнял поручения, которые ему давал Макс.

— Если не считать того, что он подложил бомбу под каюту Макса.

— Прошу вас… — Карра вскинул руку. — Сама мысль об этом мне невыносима. Макс относился к числу людей, которые мне дороже всех, он был мне добрым другом, страстным поклонником искусства и непревзойденным гением по части всего, что связано с контрабандой. Я безгранично восхищался им.

— Тогда вам, наверное, будет приятно узнать: ходят слухи, будто он жив.

— ЖИВ? — Карра всем телом подался к ней. Заметив это движение, один из охранников сделал шаг вперед, поэтому он выпрямился и вперил взгляд в стену в дальнем конце комнаты. Мгновение спустя он мягко улыбнулся. — Дорогая миссис Андерсен, это невозможно. Ваша уверенность подкупает… это так по-американски… но, что бы вы ни услышали, этого не может быть. Я был бы просто счастлив, если бы все это оказалось правдой, но Макс никак не мог остаться в живых. Нет, правда. Он погиб при взрыве на борту своей яхты в октябре прошлого года. Это все знают.

— Ходят разговоры о том, что на самом деле он не погиб, а остался в живых и проживает сейчас во Франции.

— Разговоры? Туманное слово. Что оно означает? — В его снисходительном тоне появились чуть раздраженные нотки. — Поверьте, миссис Андерсен, он не мог остаться в живых!

— Вы хотите сказать, никто больше не намекал вам на то, что он, возможно, в Провансе, руководит деятельностью одной марсельской компании, занимающейся экспортными подставками, и, возможно, контрабандным путем переправляет фальшивые деньги в страны третьего мира?

По мере того как она перечисляла все новые подробности, лицо Карра все больше вытягивалось, словно капля патоки на кончике ложки.

— Разумеется, нет. Разумеется, нет. — В стоявшем вокруг шуме между ними возникло нечто вроде крохотного островка, на котором царила мертвая тишина. — Господи… неужели такое возможно? — Его глаза лихорадочно бегали по комнате. — Вы что, серьезно? А что, есть доказательства того, что он жив? Миссис Андерсен, вы должны мне все рассказать! Так жив он или нет?

Покровительственный вид с него как рукой сняло, он превратился в насмерть перепуганного человека, и Сабрине было ясно, что он говорит правду. Никто ему ничего не сказал. Значит, это не он подослал убийцу в Прованс. Это сделал кто-то другой, скорее всего тот же человек, который приказал Ласло и Карра убить Макса на борту его же яхты, человек столь могущественный, что Карра страшно перепугался. Но чего? Того, что его накажут, может быть, даже убьют, даже в тюрьме «Уормвуд-скрабз», за то, что он не сумел расправиться с Максом на яхте?

— Итак? — решительным тоном осведомился он. — Жив он или нет?

— Этого я вам сказать не могу. Но если предположить, что он жив, то он был бы крайне признателен, если бы вы согласились сотрудничать с полицией и рассказали ей, кто именно приказал вам и Ласло подложить бомбу на яхте…

— Что? О чем вы говорите? Никто нам ничего не приказывал… Боже мой, о чем вы только говорите? Айвен подложил бомбу потому, что боялся Макса, боялся, что Макс нас убьет. Знаете, у нас с ним было свое маленькое дело, мы потихоньку промышляли изготовлением подделок, так, ничего крупного, но на жизнь хватало. Но Макс решил, что это наведет полицию на «Уэстбридж», у нас с ним вышла размолвка… Но вы же сами все знаете, в газетах об этом писали. Что вы имели в виду, когда сказали, что кто-то приказал нам это сделать?

— Возможно, я ошибаюсь. Но давайте предположим, что такой человек все-таки существует. Он не сидит в тюрьме, иначе мы бы об этом знали. Значит, он пока на свободе. Как ему удалось засадить вас с Айвеном за решетку, в то время как сам он продолжает жить так, как будто ничего не случилось? Я знаю, Айвен особым умом не отличается, но мне казалось, вы слишком умны, чтобы дать себя обвести вокруг пальца.

— Так оно и есть. Я знаю, что делаю.

Сабрина задумчиво наклонила голову.

— Значит, кто-то пообещал позаботиться о вас после того, как вы выйдете на свободу. Пообещал дать вам денег, устроить на работу или, может, прикупить домишко в какой-нибудь стране с теплым климатом? Ну же, Рори, что он вам наобещал? Ведь даже те, кто приговорен к пожизненному заключению, по прошествии нескольких лет могут ходатайствовать о досрочном освобождении, так что у вас еще будет время, чтобы порадоваться жизни, устроившись в каком-нибудь укромном уголке. Кто это был?

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Ну ладно, — выдержав секундную паузу, сказала Сабрина и поднялась со стула.

— Вам рано уходить! — воскликнул Рори. — Полтора часа еще не прошли.

— А почему бы и нет, если вы ничего мне не рассказываете?

— А о чем я должен вам рассказать?

— О том, на кого вы работаете.

— Я же только что вам ответил! Так вы за этим пришли, да? Пришли, потому что вообразили… Миссис Андерсен, все это — дело рук Айвена! И только его! Я сам даже пальцем не шевельнул, хотя был в курсе, признаю. Но никто больше к этой истории не причастен! Уверяю вас, клянусь вам, никто!

На его лице был неподдельный ужас, и Сабрина почувствовала радость, потому что теперь убедилась, что права. Впрочем, никакого удовольствия от того, что ей удалось до смерти напугать Рори Карра, она не испытывала. Вся эта история ей уже надоела.

— Ну что ж, как я уже сказала, возможно, я ошибаюсь. Просто я была уверена, что есть вещи, говорящие о том, что тут не обошлось без кое-кого еще.

Рори невольно мотнул головой.

— Почему?

— Ах, слухи… Знаете, люди разное болтают.

— Опять слухи? Господи… Но ведь говорить-то не о чем.

— А если бы Макс был жив, как по-вашему, ему было бы о чем говорить?

— Нет. Не о чем.

— А человеку, который приказал вам убить Макса?

— Я же сказал вам, что такой человек не существует в природе.

— Я просто предположила. Если кто-то приказал вам с Айвеном убить Макса, ему, наверное, есть о чем говорить, не так ли? Может быть, с кем-то в постели, или в баре, или на приеме, где все хвалятся то одним, то другим…

— Нет! Это просто невероятное предположение.

— Не знаю, так ли уж оно невероятно. Возможно, этот человек посылает вам деньги, пишет вам письма и делает все, что может, чтобы скрасить вашу жизнь. А что, кто-то в самом деле пишет вам письма или посылает деньги?

— Нет.

— Печально слышать. Выходит, вас и вправду бросили на произвол судьбы. И что же, к вам никто не приходит?

— Нет.

— Вообще никто?

— Да, начиная с… — Плотно сжав губы, Рори заколебался, противясь искушению сказать больше, чем следует, затем пожал плечами. — Уже месяца два. Сначала нас навещал Николас, но потом перестал. Разумеется, у него сейчас проблемы с деньгами, к тому же, насколько я могу судить, они с Амелией разошлись, и все же он на свободе, а я сижу здесь, и с его стороны довольно эгоистично заботиться лишь о собственной персоне, а на меня у него, видите ли, не хватает времени. Мне не хватает наших с ним бесед об искусстве. Мне казалось, что и ему тоже, ведь у него, знаете ли, не так уж и много друзей. Люди ему, как правило, не слишком симпатизируют.

— Может быть, он еще придет. — Снова встав, Сабрина заторопилась. Сердце у нее колотилось, словно бешеное. Николас. Николас, дважды пытавшийся силой отнять у нее «Амбассадорз», встревоженный тем, что она слишком вникала в финансовые дела «Амбассадорз» и «Блэкфордз»… Возможно, Николас знал о подделках, возможно, вошел в долю с Рори и Айвеном, желая приумножить свои доходы, а потом решил убить Макса, если Макс пригрозил, что выведет его на чистую воду.

Нет. Для этого он недостаточно умен, подумала она. К тому же трус.

И все же он что-то знает. Должен знать, иначе с какой стати ему сюда приходить? С какой стати привередливому, тщеславному Николасу месяц за месяцем являться в «Уормвуд-скрабз» и вести беседы об искусстве с Рори Карра?

Она хотела было задать Рори вопрос, а не работали ли они вместе с Николасом, но передумала. Лучше обратиться к самому Николасу.

— Никто не приходит сюда, — мрачно произнес Карра. — Всем до лампочки. А Макса уже нет в живых. Никто не мог уцелеть после взрыва. Знаете, то же самое сказали и в полиции: никто не мог уцелеть.

— До свидания, Рори. — Следом за охранником Сабрина быстрым шагом пересекла тюрьму и вышла на улицу. Светило солнце, но было холодно, воздух был свеж, вдали отчетливо вырисовывалась линия горизонта. Она доехала до гостиницы, где ее дожидалась Стефани. Рассказывая сестре о разговоре, она переодевалась в черные слаксы и черный свитер, а Стефани надела ее брючный костюм из сине-зеленой шотландки, синюю шляпу и перчатки. — Он до смерти напуган, — сказала Сабрина. — Айвен, наверное, тоже испугается. Если он не заговорит о Николасе, постарайся упомянуть о нем сама. — Стефани ушла, и она стала дожидаться ее возвращения.

Сестра вернулась почти через час.

— Жалкий, глупый тип, — презрительно бросила Стефани. — Похож то ли на хорька, то ли на ласку, то ли еще на кого подобного: тощий, как жердь, к тому же ходит, словно крадучись, такое впечатление, что, заворачивая за угол, он вытирает собой стену. С какой стати Максу было иметь с ним дело?

— Наверное, от него был толк. Про Николаса он что-нибудь говорил?

— Говорил о ком угодно, кроме самого себя. Может быть, поговорим в машине? А то мне не терпится выбраться отсюда.

— Подожди минутку. — Скрутив в узел волосы на затылке, Сабрина надела черную шляпу с опущенными полями, из-под которой была видна только ее длинная, изящная шея. Набросив на плечи черную накидку, отороченную мехом, и застегнув ее, она надела очки с темными стеклами, которые были ей велики. Они со Стефани постояли перед зеркалом, Стефани накрасила губы помадой, причесала волосы так, чтобы они свободно падали ей на плечи и спину и надела крошечную синюю шляпку, сдвинув ее чуть набекрень, чтобы лицо оставалось открытым. — Неплохо, — сказала Сабрина, одобрительно глядя на два разных отражения в зеркале. — Выходи минут через двадцать, а я пока найду машину.

Только и делаем, что наряжаемся и ломаем комедию, подумала она, дойдя до остановки такси. Несмотря на серьезность ситуации и опасность затеи, они развлекались, словно дети, поглощенные игрой. Затевали авантюру, чтобы развлечься. Она невольно задрожала. Всего один раз. И тогда мы поставим на этом точку. Что бы ни случилось, мы больше никогда не будем ломать комедию с переодеванием.

Стефани дожидалась ее у гостиницы и, когда такси остановилось, быстро села в салон.

— Я больше не хочу идти в тюрьму, — сказала она, пока водитель разворачивался, чтобы довезти их домой. — Там, похоже, все настроены друг против друга, все винят друг друга в смертных грехах.

— Ты имеешь в виду Айвена?

— Всех. Заключенные во всем обвиняют родственников, родственники — заключенных, а вместе все валят на кого-то третьего, причем неважно, в чем их обвиняют. Кому только ни достается — и домовладельцу, и полиции, и мастеру на фабрике… Господи, какой кошмар! Знаешь, побывав там, я так рада…

— Да. — Замолчав, они вновь заговорили лишь тогда, когда мимо потянулись зеленые просторы Кенсингтон-гарден с жизнерадостными возгласами играющих детей, и, свернув на Глостер-роуд, поехали по направлению к дому. — Айвен говорил что-нибудь про Николаса? — спросила Сабрина.

— В основном он во всем винил Рори Карра. Сказал, что с тем никто не мог сладить. Я сказала было, что Максу это удавалось, он ответил, что Рори выполнял поручения Макса. «Если не считать того, что он подложил бомбу под каюту Макса», — ответила я, а он говорил…

— Неужели ты в самом деле так сказала? Я выразилась точно так же. А что он сказал насчет Николаса?

— Сказал, что тот теперь его не навещает. Амелия от него ушла, у него сейчас проблемы с деньгами, но все равно негоже думать только о себе, бросая других на произвол судьбы. Я собиралась спросить, не работал ли Николас вместе с ними… ведь могло быть и так, правда? Маловероятно… но мне пришло в голову, что если они на самом деле работали вместе, то могут и сейчас еще поддерживать отношения, а если так, то зачем давать Айвену понять, что эта мысль пришла мне в голову?

— Да, я тоже так подумала. И мне захотелось просто выбраться оттуда.

— Наверное, теперь надо проведать Николаса, да? И немедля. — Стефани заметила, как Сабрина улыбнулась, и немного застенчиво рассмеялась. — Да, я понимаю, звучит так, словно мы устроили охоту на зверя… но мне и вправду так кажется, к тому же теперь у нас есть зацепка, и мне не терпится ею воспользоваться.

Сабрина бросила взгляд на часы.

— Обычно он заканчивает работу в три. Давай лучше подождем до утра. Ты сама хочешь с ним поговорить?

— Не знаю. Нам нужно обдумать, что мы скажем.

— Может быть… — Сабрина улыбнулась про себя. — Может быть, нам с тобой нужно соблюдать очередность. Надо его немножко расшевелить.

— А это что-нибудь даст? Ну что ж, пожалуй.

— Ну не знаю. Просто я подумала… Еще одна игра.

Повернувшись, они посмотрели друг на друга.

— У нас это уже получается, — сказала Стефани.

— Да. — Минуту спустя Сабрина подалась всем телом вперед. — Раньше на этом месте была маленькая бакалейная лавка, но я ее что-то не вижу. Наверное, надо ехать в «Хэрродз».

— Зачем?

— Чтобы купить что-нибудь на ужин, а то у нас осталось мало продуктов.

— Ах, Сабрина, разве мы не можем поужинать где-нибудь в городе? Ведь в Лондоне, наверное, полно мест, где тебя никто не знает, и ничего страшного не случится, если нас с тобой увидят вместе. Ну, пожалуйста!

— Мне казалось, главное — чтобы нас не видели вместе.

— Правильно, но теперь, когда мы сюда приехали, не верится, что с нами может что-нибудь случиться. А тебе самой разве так не кажется? Да, я знаю, что Макса кто-то убил. Возможно, этот кто-то здесь, но ведь это еще не значит, что нам грозит опасность.

— Но может грозить.

— Ну, наверное. Хотя в это с трудом верится; все вокруг занимаются своими делами… по-твоему, что может случиться? Ты что, думаешь, если нас увидят вместе, то начнут стрелять?

— Не знаю. Но сейчас это уже не игра. Стефани, ты видела, как убили Макса. Кто бы за этим ни стоял, это не обычный человек, занимающийся своими делами, это человек, готовый на убийство. Ты действительно хочешь, чтобы он знал, что Сабрина Лонгуорт жива?

Стефани молчала.

— Ну что ж… — Она вздохнула. — Просто я подумала, что неплохо было бы куда-нибудь сходить вдвоем. Забавно, конечно, выдавать себя за кого-то еще, но мы так давно не были вместе, и я подумала, что, может, у нас уже больше не будет возможности вот так побыть вместе… во всяком случае какое-то время.

— А-а… Ну, мы об этом еще подумаем. Пожалуй, можно было бы уехать из города. Скажем, завтра вечером. Но сначала нужно решить, что мы скажем Николасу.

За ужином, в гостиной перед камином, они написали на бумаге все вопросы, которые собирались задать, и стали репетировать их, словно пьесу. Однако наутро, когда Стефани вошла в «Блэкфордз», Николас так и не дал ей возможности задать хотя бы один из них.

Слегка подскакивая на своих коротких ногах и раскинув руки, он вышел ей навстречу, радостно улыбаясь, хотя выражение глаз оставалось холодным.

— Дорогая Стефани, какой сюрприз, ах какой изумительный сюрприз, но все же… почему вы не известили меня о своем приезде? Я бы устроил роскошный пир в «Савое», чтобы извиниться за свое поведение во время нашей последней встречи.

Слегка нахмурившись, Стефани пристально посмотрела на него. Она не имела понятия, о чем он говорит.

— Что ж, вы, разумеется, предпочли бы об этом забыть, да и я тоже, уверяю вас. Поверьте, Стефани, никогда еще я не позволял себе такого. Уйти и оставить женщину в ресторане одну… Боже правый, мысль об этом ранит меня всякий раз, словно острый нож. Прошу принять мои извинения, мои самые искренние, выстраданные извинения. Ума не приложу, как я мог додуматься до такого, это совсем не в моем характере… впрочем, вам, разумеется, это известно. Мы с вами дружим с тех самых пор, как ваша сестра покинула нас, и вы знаете, что не в моих привычках такое себе позволять. Что ж, теперь мы можем больше не думать об этом и поддерживать такие отношения, как и прежде. А теперь, с вашего позволения, я покажу вам, что мне удалось сделать в магазине… появилось несколько новых вещиц, не так много, как хотелось бы, но, видите ли, положение дел в экономике и не слишком удачный сезон…

— Это и есть истинная причина, Николас? Вы уверены, что не в финансах дело?

Он круто обернулся.

— Господи, что за странный вопрос! Вам что, кто-то наговорил про меня лишнего? Может быть, вы были у Амелии, до того как прийти сюда? Вот не думал, что вы с ней так близки. Но если вы в самом деле с ней виделись, то услышали про меня много небылиц, и я должен вам сказать…

Стефани молчала, а поток слов и жалоб в адрес Амелии плавно перешел в разговор о Брайане и его работе в «Амбассадорз», а затем, наконец, иссяк. Когда он умолк, она сказала:

— Я не разговаривала с Амелией. Я хотела бы, чтобы вы сами рассказали мне о финансовом положении магазина.

— Оно просто блестяще, да и как могло бы быть иначе? Летом торговля всегда идет не так активно, как хотелось бы, вы теперь и сами, наверное, это знаете. Я весьма разочарован, Стефани, мне казалось, мы с вами поняли друг друга и решили, что в наших общих интересах оставаться добрыми друзьями и партнерами, доверяющими друг другу, и не допускать, чтобы подозрения бросали тень на наши отношения.

— Подозрения? Я ведь только спросила, в каком финансовом положении находится магазин. Я подумала, что если уже несколько лет вы испытываете затруднения…

— Я не испытываю никаких затруднений! Боже милостивый, Стефани, вам, американцам, всюду мерещатся козни… вы, наверное, насмотрелись гангстерских кинофильмов. Это в самом деле все, о чем вы хотели со мной поговорить?

Стефани разочарованно смотрела на него.

— Дела у вас идут хорошо, все в полном порядке…

— Вот именно. Вот именно. — Сморщив лицо, он радостно заулыбался.

— … и на протяжении последних нескольких лет у вас не было причин для того, чтобы искать другие источники дохода.

Улыбка, озарявшая его лицо, погасла.

— Вы как-то странно выражаетесь. Вы что, в очередной раз строите козни против меня?

— Козни бывают тогда, когда людям есть что скрывать, Николас, а вам есть что скрывать. А сейчас прошу меня извинить, мне еще нужно кое с кем увидеться.

Ощущая собственное бессилие и вне себя от гнева, она взяла такси и доехала до Кэдоган-сквер.

— У меня ничего не получилось. Мне так и не удалось ничего от него добиться.

Стефани сняла юбку, и Сабрина тут же натянула ее на себя.

— С Николасом нельзя быть обходительной, он расценивает это как проявление слабости. — Застегнув блузку, которую Стефани передала ей, она надела сверху твидовый блейзер. — Да, на тебе ведь еще была шляпа, да?

— Да, коричневая шляпа с широкими полями. Просто удивительно, сколько у тебя здесь разных вещей.

— Я взяла с собой только то, в чем можно ходить в Эванстоне. — Сказав это, она тут же переменила тему. — Ты передала мне все, что он сказал?

— Да. Мы с ним, в общем-то, почти и не разговаривали.

— Ну что ж, сейчас будет акт второй.

Прежде чем войти, она внимательно рассмотрела витрины «Блэкфордз». Они были покрыты слоем пыли, а за стеклом лежали те же самые вещи, которые она видела весной, в свой последний приезд. Либо он просто ленится, либо это его не интересует, либо магазин обанкротился, мелькнула у нее мысль. А может быть, и первое, и второе, и третье. Она толкнула дверь, и крохотный колокольчик зазвенел, возвещая о ее приходе.

Из задней комнаты магазина показался Николас. На лице у него отразилось раздражение.

— Дорогая Стефани, у вас есть еще вопросы? А то все это уже начинает смахивать на допрос.

Сабрина отметила про себя пыль, лежавшую на мебели, бросавшиеся в глаза ценники, которые нужно было бы убрать подальше, неровные ряды книг и подушек, криво сидящий на лампе абажур.

— Прелюбопытно вы выражаетесь, Николас. Можно подумать, здесь допрашивают заключенных. Вы что, так представляете себе свое будущее?

Он двинулся было к ней своей пружинящей походкой, но при этих словах остановился как вкопанный и вздохнул.

— Выходит, гангстерские фильмы все-таки не дают вам покоя. Нет, правда, дорогая Стефани, у вас узкий, ограниченный взгляд на мир… как и у всякой американки, разумеется, но мне казалось, что вы могли бы перенять кое-что из тех знаний и утонченных манер, что свойственны вашей сестре.

— А мне казалось, такими эпитетами, как «узость» и «ограниченность», пользуются те, кто привык изъясняться в основном на языке оскорблений. Вы что, Николас, решили разговаривать со мной в таком тоне? Я вернулась, потому что мы так и не обсудили ни то, в каком состоянии находятся ваши финансовые дела, ни то, каким образом вы приумножали свои доходы, в то время как дела в «Блэкфордз» шли все хуже и хуже…

— Приумножал? Я же сказал вам…

— Вы не сказали мне ничего, что было бы правдой или приносило пользу. Магазин у вас выглядит так, словно вы на него махнули рукой. По-моему, в глубине души вы так и считаете.

— Чепуха! «Блэкфордз» для меня — вся жизнь. Если бы я его лишился, у меня бы ничего не осталось. Сейчас временный спад, только и всего. У меня дела еще пойдут на лад, ведь раньше так всегда и получалось.

— Вы утратили способность делать так, чтобы дела шли на лад. Когда-то вы были хорошим дельцом, Николас, вы разбирались в антиквариате и по-настоящему любили его. Но теперь вы просто держитесь за это место и ведете себя, как перепуганный, несостоявшийся бизнесмен, который настолько глуп, что ставит не на тех людей, на которых следовало бы, надеясь с их помощью сделать карьеру.

— Боже милостивый, что это на вас нашло? Сегодня утром вы ведь говорили вполне дельные вещи. Стефани, я не знаю, что и думать, и не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите.

— Я говорю о ваших деловых связях с Рори Карра и Айвеном Ласло.

Николас отступил назад. В воздухе плавали пылинки, и было такое впечатление, что он, слегка покачиваясь, стоит среди них.

— Я ничего не знаю ни о Рори Карра, ни об Айвене Ласло.

— Все вы о них знаете. Я только что была в «Уормвуд-скрабз». Они мне и сказали, что вы перестали…

— Вы ездили в «Уормвуд-скрабз»?

— …повидать их. Они злятся, оттого что вы разгуливаете на свободе, а они сидят на решеткой. Говорят, что вы — самый настоящий эгоист и думаете только о себе. Рори говорит еще, что скучает без ваших с ним бесед об искусстве.

Николас побелел как полотно.

— Они не должны были ничего такого говорить.

— А почему нет? Что вы им пообещали?

Покачав головой, он принялся нервно сжимать руки и судорожно постукивать носком ботинка по деревянному полу. Он смотрел на носок ботинка, словно приказывая ему замереть, но тот, похоже, не обращал на хозяина никакого внимания. По-прежнему не сводя с него глаз, Николас сказал:

— Видите ли, Стефани, у меня было просто временное помрачение ума. Я знал об этом, но ничего не мог с собой поделать.

Сабрина и бровью не повела, стараясь не выдать охватившего ее неимоверного облегчения. Что ж, блефует он неплохо.

— Да, — ответила она, подбадривая его.

— Вот и все. — Вскинув голову, он сделал еще несколько шагов назад. — Больше мне нечего сказать. Все уже в прошлом.

— Вряд ли. Видите ли, благодаря сестре я обзавелась в Лондоне кое-какими связями. Думается, если я решу обратиться к представителям властей, они ко мне прислушаются.

— Вы не сделаете этого! Что вам это даст? Я же вам сказал — все уже в прошлом. Компании «Уэстбридж» больше нет, да и в любом случае я бы не стал больше этим заниматься. Видите ли, вся эта история сильно меня встревожила.

— Да, если не считать денег. А они были для вас куда важнее честности и щепетильности в отношениях с клиентами.

Он передернулся, словно от боли.

— Видите ли, я не хотел этим заниматься. Именно это я и имел в виду, когда сказал о временном помрачении ума… Надеюсь, вы никому ничего не станете говорить?

— Не сегодня. Нет. Сегодня мне нужна информация.

— Информация о чем? — Вопрос прозвучал чуть ли не шепотом.

— О том, как это было сделано. Все — от начала и до конца.

— А вы никому не расскажете?

— Нет, по крайней мере сегодня.

— Стефани, такие слова меня не очень обнадеживают. — Он помедлил. — Впрочем, никаких доказательств все равно нет… вам придется поставить свое честное слово против моего. А кто вам поверит? Вы же американка.

Сабрина расхохоталась. Ее смех вывел Николаса из себя, и руки у него задрожали, но через минуту лицо озарилось приветливой улыбкой, словно ему удалось убедить самого себя, что теперь они стали друзьями.

— Начинайте, Николас, — сказала Сабрина. — Рассказывайте, как все было сделано.

— Ну что ж… — Носок ботинка снова стукнул по полу, и он прижал обе руки к бедру, чтобы унять дрожь в ноге. — Знаете, по большому счету рассказывать особо нечего. Мне нужны были деньги, а им — солидная галерея для того, чтобы продавать свои подделки, которые Рори больше нигде не мог сбыть. Я сильно колебался, но все было настолько легко, до нелепости легко, и никто не сомневался в подлинности вещей, что через какое-то время я стал смотреть на это занятие как на еще одну разновидность бизнеса. Конечно, это было неблаговидное дело… я понимал это… но всем нам приходится в жизни заниматься неблаговидными делами, а я не причинял никому вреда. По большому счету я приношу обществу существенную пользу и, само собой разумеется, не заслуживаю, чтобы меня наказывали. Я оказывал людям услугу и занимался делами без лишнего шума. Знаете, у меня дело и вправду было небольшое, можно сказать, совсем крошечное, по сравнению с тем, чем занимался Макс. Он и его компаньон заправляли всеми делами в «Уэстбридж», а Рори, Айвен и я были крошечными винтиками в этой огромной машине.

— Компаньон? Но в газетах не было ни слова о каком-то компаньоне.

— Ну, я не берусь утверждать, что он на самом деле существовал. — Николас заговорил быстрее, слова вылетали у него со скоростью пробок из бутылок. Наконец-то они выстрелили по некоему партнеру, желающему оставаться инкогнито. Человеку, который был причастен к афере с «Уэстбридж», но до сих пор разгуливает на свободе, ни о чем не тревожась. — Хотя, знаете, меня смущало, насколько легко Макс находил клиентов — принцев, королей, президентов, самых богатых людей мира, — и всегда знал, какими произведениями искусства те хотят пополнить свои коллекции. Как-то раз я спросил его об этом, но он отмахнулся от меня, как от капризного ребенка. По правде сказать, он мне нагрубил. Мне пришла в голову мысль, что у него наверняка есть какой-то человек, который вращается в высших кругах светского общества. Возможно, это даже член королевской семьи, и он имеет доступ ко всем этим людям по всему миру и помогает устраивать эти сделки. Доказательств у меня, конечно, не было, но мне такая версия показалась вполне правдоподобной.

— Да. — Все в мире взаимосвязанно, мелькнула у нее мысль. Все люди переплелись между собой, попав в паутину, сотканную из тайн, козней… и убийств. — Но я уверена, что вам удалось узнать, кто этот человек.

— Нет, не удалось, к моему величайшему сожалению. Ведь не мог же я пойти к секретарше Макса и спросить напрямик, есть ли у него компаньон, предпочитающий держаться в тени. Насколько я мог судить, этот человек держал всю нужную информацию в голове и занимался делами в основном в то время, которое проводил в клубе. И нельзя было понять, проводит он там время в свое удовольствие, общаясь с людьми из высшего общества, или занимается делами.

— Как называется клуб?

— «Монарх». Он находится на Ридженси-стрит.

— Благодарю вас. — Повернувшись, она хотела было направиться к двери, но потом передумала и снова повернулась к Николасу. — Да, кстати, княгиня Александра Мартова покупает у меня «Амбассадорз». Мне кажется, если бы вы продали ей «Блэкфордз», это было бы оптимальное решение.

— Продать «Блэкфордз»? Никогда! Вы слишком много себе позволяете, Стефани. Сабрина никогда бы не стала разговаривать со мной в подобном тоне, она бы поняла, что этот магазин — единственное, что у меня осталось на всем белом свете. То, что вы продаете «Амбассадорз», меня не удивляет. В конце концов, по большому счету, вы не чувствуете себя в Лондоне как дома. Что же касается продажи «Блэкфордз», то я не намерен даже обсуждать этот вопрос.

— Возможно, вы еще передумаете. Как вы сами сказали, то, что вы сделали, было неблаговидным, по сути, противозаконным поступком, и Рори и Айвен, возможно, не захотят вечно хранить всю эту историю в тайне.

— У них нет никаких оснований заводить речь обо мне. Ровным счетом никаких.

— Потому, что вы пообещали о них позаботиться? Что вы им посулили — деньги, дом, теплый климат?

— Господи, нет! Я сказал: если им понадобится помощь, я сделаю все возможное, но у меня нет средств, чтобы содержать их до конца жизни.

Это в самом деле так, подумала Сабрина. Значит, нашелся кто-то другой, который им это пообещал.

— А что, если вы вообще не сможете оказать им помощь? У них уже сложилось впечатление, что вы их предали, Николас. Если вы ничего больше не дадите, не получится ли так, что они возьмут и все выложат полиции? — Она открыла дверь на улицу. — Конечно, если бы вы продали «Блэкфордз», у вас было бы достаточно денег, чтобы защитить себя. Возможно, их хватило бы даже на открытие собственного магазина, пусть и меньше этого.

Склонив голову, сцепив руки на груди, словно вознося молитву Всевышнему, Николас замер. Он простоял, не двигаясь, довольно долго.

— Сколько она могла бы заплатить?

— Пятьдесят тысяч фунтов стерлингов за имущество по описи и перечень клиентов. Уверена, сейчас этот перечень не очень большой.

Он с оскорбленным видом вскинул голову.

— Пятьдесят тысяч! Это пшик. Репутация «Блэкфордз»…

— …в последнее время неуклонно падает. А если ваша причастность к истории с подделками выплывет наружу, на магазине можно будет ставить крест. Пятьдесят тысяч — та сумма, которую я сама предложу княгине Мартовой.

Николас обвел магазин взглядом. В наступившей тишине отчетливо слышалось, как он постукивает носком ботинка по полу.

— У меня ничего не останется.

Ну что ж, это тебе наказание за изготовление подделок. Ведь никто не может доказать это теперь.

Разжав вялые губы, он, наконец, испустил протяжный вздох.

— Скажите ее поверенному, чтобы он мне позвонил. Я с ним поговорю. Не обещаю, что приму это нелепое предложение, но я с ним поговорю.

— До свидания, Николас. — Она вышла и осторожно прикрыла входную дверь.

Выйдя навстречу сгущавшимся сумеркам, она в нерешительности замедлила шаг, потом, повинуясь безотчетному порыву, остановила такси и попросила отвезти ее в клуб «Монарх» на Ридженси-стрит.

— Подождите меня, — сказала она водителю и стала подниматься по лестнице в серый каменный особняк. Клуб занимал три здания, вплотную примыкавшие друг к другу. Женщины внутрь не допускались, однако она намеревалась поговорить со швейцаром у входа.

Дойдя до середины лестницы, она остановилась как вкопанная. Из двери как раз выходил Алан Летридж, хохотавший над остротой шедшего рядом приятеля. Он встретился взглядом с Сабриной.

— Здравствуйте еще раз, — сказал он, продолжая улыбаться, но тут, видимо, припомнил их последний разговор, и улыбка на лице погасла. Он остановился на несколько ступенек выше, а приятель, не заметив, что Алан остался позади, продолжал как ни в чем не бывало идти вперед.

— Алан, — любезным тоном проговорила Сабрина, — мне кажется, нам нужно поговорить.

Спутник Алана обернулся.

— Что случилось, Алан? Нас ведь ждут.

— Я опаздываю, — сказал Алан, обращаясь к Сабрине. — У меня назначена встреча с Яной.

У нее снова мелькнула мысль, как он похож на Клиффа: угрюмый, злой. Но пройти мимо нее он не смог — властные нотки ее голоса и сама ее поза пригвоздили его к месту.

— Много времени этот разговор не займет, — продолжала она. — Мы просто немного прогуляемся.

Он бросил беспомощный взгляд на своего спутника.

— Встретимся чуть позже. Скажи Яне, что я скоро приду. Как только смогу.

Сабрина взяла его под руку, и они направились по улице мимо закрывающихся магазинов и открывающихся вечером ресторанов.

— Вы не сказали мне, что состоите членом того же клуба, что и Макс.

— А с какой стати мне было вам об этом говорить? Не понимаю, неужели вам это не все равно.

— Нет, не все равно, потому что вы мне говорили, что с трудом узнали бы Макса в лицо, если бы увидели его, что вы никогда его раньше не видели, за исключением разве что приемов или, может, скачек, и никогда с ним не разговаривали. Вот я и думаю, почему вы мне солгали.

Вобрав голову в плечи и сунув руки в карманы, Алан молча шагал рядом.

— Вы знали Макса, — сказала Сабрина таким тихим голосом, что Алану пришлось слегка наклониться, чтобы услышать ее. — И Яна вам сказала, что Макс жив, когда все считали, что его нет в живых. А вы сказали об этом кому-то еще, не думая, что делаете. Как по-вашему, почему он скрывался во Франции? А что, если его жизни угрожала опасность? У Макса были враги, всем же это известно. Что, если, начав болтать, вы поставили его жизнь под угрозу? Вы понимаете, что вы сделали?

— Ничего я не сделал!

— Вы нарушили обещание. Выдали человека, который скрывался от угрожавшей ему опасности. Поставили его жизнь под угрозу.

— Вы не можете утверждать это наверняка!

— С чего вы взяли? Вы ведь не так уж много и знаете, Алан. Вы слишком много говорите, не думая, к каким последствиям это может привести. А теперь я задам вам еще один вопрос. Кто это был? Кому вы обо всем рассказали?

— Боже мой, почему вас так это интересует? Какая разница?

— Есть разница. А почему — вам знать не обязательно.

— Почему? Его что, уже нет в живых, или с ним еще что-нибудь произошло?

— Вы что, хотите взять на себя этот грех?

— Я только хочу, чтобы вы оставили меня в покое. — Замедлив шаг, он принялся разглядывать носки своих ботинок. — Я обещал Яне… — Он нерешительно потер ботинком о тротуар. — Дентон! — выпалил он. — Знаете, он чуть с ума не сошел, все терялся в догадках, погиб Макс на самом деле или нет… труп ведь так и не нашли, твердил он… вот я и подумал: надо ему сказать, что Макс жив. Чтобы он, наконец, успокоился. Я сказал ему по секрету. По большому секрету. Уверен, он больше никому ничего не рассказал.

Сабрина смотрела невидящим взглядом мимо него, на деревья по обеим сторонам улицы.

Мне пришла в голову мысль, что у него наверняка есть какой-то человек, который вращается в высших кругах светского общества, возможно, даже кто-то из членов королевской семьи…

Макс и его компаньон заправляли всеми делами в «Уэстбридж».

Знаете, он чуть с ума не сошел, все терялся в догадках, погиб Макс на самом деле или нет… труп ведь так и не нашли, твердил он.

Твердил. Дентон Лонгуорт, так желавший знать, жив Макс на самом деле или нет.

Может быть, Рори Карра и Айвен Ласло были не единственными, кто опасался, что Макс может избавиться от них, поскольку из-за них бизнес оказался под угрозой. Может быть, у Дентона произошла с ним ссора; может быть, Дентон попытался прибрать «Уэстбридж» к рукам; может быть, Дентон пригрозил вообще прикрыть все дело, если его не будут слушать.

У мошенников всегда найдется масса причин для ссоры.

Наверное, Дентон Лонгуорт услышал от Рори Kappa, что как-то раз у себя в магазине Сабрина Лонгуорт сказала ему, что все, что тот может ей рассказать, она и так уже знает. Он, наверное, решил, что она либо сама узнала насчет подделок, либо ей рассказал об этом Макс.

Причин более чем достаточно, чтобы у Дентона возникло желание избавиться от них обоих.

Но тогда почему после того, как произошел взрыв, Дентон опознал в погибшей женщине Сабрину Лонгуорт? Она ведь была его женой. Он должен знать, как она выглядит.

Об этом нам надо будет спросить у него самого. Об этом и еще о многом другом.

Она отпустила Алана, и того словно ветром сдуло. По телефону-автомату она позвонила Стефани.

— Я еду домой. Мне нужно о многом тебе рассказать. Завтра Дентон возвращается с охоты, и мы с тобой нанесем ему визит.

Глава 20

— Мы ожидаем его завтра, к полудню, миссис Андерсен, — ответил слуга Дентона Сабрине, когда она позвонила. — Если вы соблаговолите позвонить в это время…

— Нет, не смогу. Просто скажите ему, что я приеду в два часа. Мне крайне необходимо его повидать. Постарайтесь сделать так, чтобы он это понял.

— Не могли бы вы хотя бы вкратце пояснить, о чем идет речь… он всегда хочет знать заранее…

— Я уверена, он все поймет. Речь идет о сугубо конфиденциальном и срочном деле. Он сам поймет.

Она обернулась к Стефани.

— Он должен будет клюнуть. Решит, что я получила какие-то известия от Макса. Он сам просил меня позвонить ему, если станет известно что-нибудь про Макса. — Она провела пальцем по ободку чашки. Они сидели сейчас на своих привычных местах в гостиной наверху; прошло всего три дня, но у них это уже вошло в привычку, и теперь они всякий раз предвкушали, когда же настанет этот час. Как быстро нам удается свить гнездышко, подумала Сабрина. А потом устроиться в нем поудобнее, да на том и успокоиться, обретя в этом гнездышке долгожданное счастье. Мы и не думали об этом год назад, когда затевали авантюру.

— Он страшно расстроится, — сказала Стефани.

— По-моему, скорее, запаникует. Знаешь, по большому счету, мне что-то не верится. Несмотря на все, что нам довелось услышать, как могло получиться, что это дело рук Дентона? Ведь он рос не на улице, у него с детства было все, о чем только можно мечтать. К тому же он ведь мелкая сошка.

— В самом деле? А мне всегда казалось, что у него есть власть. Ведь он виконт, а это что-то значит.

— Титулы и власть — разные вещи. Во всяком случае, мне кажется, если бы у Дентона была власть, он не знал бы, что с ней делать. Насколько я знаю, единственное, что его интересует, — это он сам и то, как сделать свою жизнь приятной.

Они переглянулись.

— Вот поэтому, может быть, это и было делом рук Дентона, — сказала Стефани. — Он защищает свою приятную жизнь. — Они стали рассматривать языки пламени в камине. — А знаешь, едва ли не первое, что ты мне про него сказала, когда я приехала на твою свадьбу в поместье Тревестон, была фраза о том, что он шествует по жизни так, как будто гуляет по одному из своих парков.

Сабрина слегка улыбнулась.

— Помню. Такая уверенность в себе казалась мне тогда замечательной. Но на самом деле уверенностью там и не пахло. Нет, тут скорее непомерное высокомерие, благодаря которому становится возможным едва ли не все на свете. В том числе и убийство.

Стефани поставила чашку на стол.

— Давай куда-нибудь сходим. Нельзя же весь вечер только и делать, что сидеть и думать о Дентоне. Вот скучища! К тому же ты как-то сказала, что подумаешь, куда нам сходить поужинать. У тебя нет на примете подходящего ресторанчика?

— Нет, но…

— Сабрина, пожалуйста!

— Ну, я что-то читала о новом итальянском ресторане в Кембридже. Я не была в этом городе уже много лет и никого там не знаю. Езды отсюда — часа полтора. Если ты не против поехать туда на машине, то, думаю, с нами ничего не случится.

— Тогда поедем.

Они нарядились в вечерние костюмы — укороченные юбки и длинные жакеты с вышитыми бисером лацканами. Сабрина отдала предпочтение черному цвету, Стефани — темно-синему. Достав накидки, они надели их сверху, а потом Сабрина вызвала лимузин.

— Когда отправляешься в незнакомое место, первое правило — позаботиться о том, чтобы было на чем вернуться домой.

Рассматривая свои отражения в зеркале, они переглянулись. Они не сделали этого, когда решили поменяться местами. Такое простое правило, а они про него забыли.

Обе отвели взгляд в сторону.

— Пора, — сказала Сабрина.

Сгущались сумерки, лимузин медленно продвигался вперед в потоке машин, лавируя между высокими черными такси, крошечными «моррис-гаражами» и «фольксвагенами», которые легко и быстро неслись вперед, словно дети, показывая нос начальству. На перекрестках мимо проплывал людской поток, который исчезал, словно проваливаясь под землю, спускаясь на эскалаторах к станциям городской подземки. Погруженные в свои мысли, Сабрина и Стефани сквозь затемненные стекла машины смотрели, как один район сменялся другим, людской поток редел, а потом иссяк, и теперь встречались лишь редкие машины.

Они проезжали сейчас пригороды: опрятные коттеджи и деревянно-кирпичные дома, многоквартирные строения, ощетинившиеся частоколом телевизионных антенн, дети, играющие во дворах, магазины, школы, больница. Потом потянулись бескрайние поля и густые леса, казавшиеся темно-зелеными в блекнувшем свете. Сабрина вспомнила строку Шекспира — «В зеленой Англии родной…»[35] — и подумала, как долго эта земля была зеленой и родной для нее, а теперь — нет. Она не могла представить себя живущей здесь.

Она бросила взгляд на Стефани, смотревшую в окно и поглощенную мыслями… о чем? О детях? О муже? О Леоне? Ее мысли далеко, подумала Сабрина и коснулась руки Стефани на сиденье. Обернувшись, та мельком улыбнулась и, отвернувшись к окну, опять погрузилась в свои мысли.

Впереди показался Кембридж, и лимузин, сбавив ход, проехал мимо потемневших от времени университетских зданий из красного кирпича, по узким улочкам, освещаемым газовыми рожками, мимо магазинов, в витринах которых горел свет.

— Постойте, нельзя ли остановиться? — внезапно попросила водителя Стефани. — Посмотри, Сабрина, какой великолепный магазин. «Бэллардз». Ты когда-нибудь слышала о нем?

— Нет, он, наверное, открылся совсем недавно.

— Давай зайдем, а? — Сабрина замялась, и Стефани продолжила: — Пожалуйста, Сабрина, мы так далеко уже отъехали от Лондона. Чего мы опасаемся?

— Пожалуй. А то мы с тобой давно уже не были в антикварном магазине. Мы вернемся через полчаса, — сказала она, обращаясь к водителю, и, выйдя из машины, они направились к магазину.

Открыв входную дверь, украшенную старинным витражом, они оказались в просторной, с низким потолком комнате, в которой горел тусклый свет, а повсюду стояла европейская и американская мебель, висели настенные часы и люстры работы мастеров последних трех столетий.

— Здесь собраны такие разные вещи, — сказала Стефани. — Жаклин бы здесь очень понравилось. — Хозяин магазина не показывался, и они принялись не спеша ходить по комнате, подмечая характерные особенности выставленных вещей, которые давали возможность отличить подлинную работу от копии. — Стиль эпохи Георга, — пробормотала Сабрина. — Как подошло бы для вестибюля в доме Билли Конера. Верн пришел бы в восторг, а вот Билли наверняка бы сказал, что все это старомодно.

— А кто такие эти Билли Конер и Верн?

— Билли — владелец здания, над проектом реконструкции которого я работала. Помнишь, я тебе про него рассказывала? Оно находится в Принтерз-роу. А Верн — архитектор этого здания.

— А что, Верну нравится мебель в георгианском стиле? Тебе не кажется это странным для американского архитектора?

— Он интереснее, чем большинство его коллег. — Она резко вскинула голову, потому что в этот момент в магазин вошел тучный мужчина. Он нажал выключатель, и вспыхнул свет, в котором ярко заблестела его лысина.

— Прошу прощения, милочка, — сказал он, обращаясь к Сабрине и разглядывая ее сквозь стекла очков. — Пошел в бар пропустить пивка и встретил кое-кого из друзей. — Он не заметил Стефани, которую скрывал большой шкаф. — Мы через полчаса закрываемся. Я буду у себя в кабинете, в задней части магазина — это на тот случай, если я вам понадоблюсь.

— Расскажи мне про Верна и Билли Конера, — попросила Стефани, когда он ушел. Сабрина описала их обоих, рассказала о том, как она предложила спланировать квартиры, вестибюль, как оформить лифты и лестничные проемы. — Мне страшно понравилась эта работа. Более крупного заказа я еще не получала, к тому же работать с Верном было очень интересно. Да и с Билли тоже. Он мне понравился. Мы с Верном шутки ради даже поспорили, сколько времени будет уходить у нас на то, чтобы убедить его в чем-то таком, что, как мы оба знали, не нуждалось в улучшении.

— И вам удавалось его убеждать?

— Большей частью — да. Иной раз он начинал упрямиться, хотя, с другой стороны, почему бы и нет? Ведь это же его дом.

— Тебя послушать, так дом получился просто загляденье.

Он, конечно, куда больше, чем особняк Макса, а других заказов у меня не было.

— Ты, наверное, с удовольствием занималась оформлением дома. Ты сама покупала мебель?

— Господи, нет, конечно! На складе у него были тонны всякой мебели. Как-то раз он повел меня туда, все показал, и я просто не могла поверить своим глазам. У него на складе было столько контейнеров, что казалось, будто открываешь один сундук с сокровищами за другим.

Они сидели на одном из диванов, прижавшись друг к другу и разговаривая полушепотом. Стефани рассказала, как заново оформила интерьер в доме Макса, подыскивая место для массивной мебели, драпируя стены замшей, устилая полы восточными коврами и расставляя по комнатам еще несколько светильников, потому что ему нравилось, когда вечером в доме горит неяркий свет.

— Получилось не так хорошо, как у тебя с домом Александры… мне так и не удалось добиться такой же, как у тебя, цветовой гаммы… но Макс остался доволен. Сказал, что лучше дома у него еще не было.

Помедлив мгновение, Сабрина спросила:

— Ты в самом деле стала жить моей жизнью, да? Из наших разговоров по телефону я так и не поняла, насколько ты свыклась с моей жизнью и как это у тебя получилось. Я поняла, что ты живешь в свое удовольствие, но ведь дело не только в этом, правда?

— Да, все было словно по волшебству. Я жила, как в сказке, о которой мечтала и которой завидовала столько, сколько себя помню. Невероятно, но я, похоже, не допустила ни одной ошибки. Единственный период в моей жизни, когда все шло как по маслу: я бывала на аукционах, приемах, званых обедах, делала то, что делала бы на моем месте ты сама, и у меня хорошо получалось. Не знаю, как так случилось, но все было именно так и складывалось настолько хорошо, что мне не хотелось ничего менять. Дело в том, что я стала тобой, но ты меня превзошла: ты стала и собой и мной сразу. Не знаю, как это случилось, но, живя жизнью Стефани Андерсен, ты все это время не переставала быть Сабриной Лонгуорт. Я была уверена, что такая жизнь тебе наскучит и приведет тебя в ярость, что ты останешься здесь. Но ты оказалась счастлива. Что же произошло? Ты что, изменила их? Каким-то образом тебе удалось изменить и Гарта, и Пенни, и Клиффа так, что они стали вписываться в ту жизнь, к которой ты стремилась. Как тебе это удалось?

— Я их не меняла. Это они изменили меня.

— Нет, неужели ты не понимаешь? Ты и раньше оставалась Сабриной. Остаешься ею и сейчас. Ты стала и собой и мной. А кто я? — Она бросила на сестру умоляющий взгляд, ожидая ответа. — Кто я, Сабрина? Ты знаешь, кто ты, но я перестала понимать саму себя.

Сабрина обняла Стефани.

— Ты моя сестра, и я люблю тебя. — Стефани, словно ребенок, положила голову на грудь Сабрины, ее дыхание замедлилось, словно она готова была сидеть так до бесконечности.

— Прошу прощения, милочки, мне пора закрываться.

Из кабинета послышался голос хозяина, и Стефани, отрывисто засмеявшись, резко выпрямилась.

— Словно глас судьбы. Пора закрываться. Наступает конец. О, Господи, что-то я совсем раскисла. Поедем ужинать.

В итальянском ресторане, куда они приехали, был крошечный зал с баром и зал побольше со столиками и кабинками с высокими перегородками. Сабрина попросила официанта, чтобы он подыскал им свободное место. Он отвел их к кабинке в самом углу. Пока они шли туда, посетители провожали их пристальными взглядами.

— Ни одного знакомого лица, — сказала Сабрина, когда они сели за столик.

— Но ты и не рассчитывала встретить знакомых. — Стефани обвела взглядом зал. — Мне здесь нравится.

Сабрина, сидевшая к залу лицом, кивнула. Стены были грубо оштукатурены, на них висели акварели с видами итальянских горных селений и гаваней; пол был выложен белыми каменными плитами; скатерти на столиках сверху прикрывали листы хрустящей бумаги.

— Словно в Италии. Да, они поработали на славу.

Официант в рубашке с открытым воротом, черных брюках и с полотенцем, обернутым вокруг талии вместо передника, принес бутылку кьянти с бокалами и принял у них заказ.

— Расскажи мне снова про куклы Пенни, — попросила Стефани, и Сабрина подумала, что голос у сестры звучит словно у маленькой девочки, которая просит, чтобы на ночь ей рассказали сказку. За последние три дня по вечерам, которые они проводили вместе, сидя у камина, она, казалось, рассказала Стефани о Пенни и Клиффе все. Но Стефани все равно просила рассказать что-нибудь еще.

Она словно запоминает все, готовясь вернуться в семью, подумала Сабрина, но продолжала разговаривать со Стефани спокойным, ровным тоном, словно такой мысли и не было.

— …и ее учительница сумела договориться с администрацией магазина «Крок» о том, чтобы в витрине выставили сделанные Пенни куклы и поставили табличку с именем автора… — Обводя взглядом зал ресторана, она вдруг запнулась, и лицо ее застыло, превратившись в маску.

— В чем дело? — Встревожившись, Стефани невольно повысила голос. — Что случилось? — Она обернулась, но перегородка кабинки была слишком высокой, и она ничего не увидела, но, не успела она перебраться на переднюю скамью и выглянуть из кабинки, как Александра уже была тут и, нагнувшись, обняла Сабрину.

— Господи, Стефани, вот не думала встретить тебя здесь! Ты здесь по антикварным или университетским делам? Гарт, наверное, читает лекции… — Она перевела взгляд на другую сторону кабинки и судорожно глотнула. Пошатнувшись, она ухватилась за край стола, не сводя взгляда со Стефани, и стала беззвучно шевелить губами.

— Садись, Александра. — Взяв подругу за руку, Сабрина силой усадила ее рядом.

Сев, та продолжала во все глаза смотреть на Стефани, потом стала разглядывать то одну сестру, то другую.

— Я не… Как могло… Кто вы?

Этот вопрос был адресован им обеим, но тут к столику подошел официант, державший блюда с ризотто.[36]

— А синьорин уже трое!

— Если можно, чуть позже, — сказала Сабрина и подождала, пока он не отошел. Отставив тарелку с едой, она взяла руку Александры и сжала ее обеими руками. — Моя сестра не погибла на яхте Макса. Она осталась жива, но лишилась памяти и вновь обрела ее всего две недели назад. Но это только…

— Сабрина! — Встав, Александра перегнулась через столик, протянув руки к Стефани. — Боже мой, Боже мой, не могу в это поверить… Сабрина!

— Постой, — сказала Стефани. — Это только начало.

— Мы все тебе расскажем от начала и до конца, — сказала Сабрина, — но сначала мы должны извиниться перед тобой.

Александра повернулась к ней.

— За что? Вы ничего мне не должны. Сабрина была моей лучшей подругой, а когда ее не стало, у меня было такое чувство, что ты заменила мне ее… Словом, когда я приезжала к вам в Эванстон в гости, у меня было такое ощущение, что ты почти…

— Ты была в Эванстоне? — пораженная до глубины души, воскликнула Стефани.

— Я забыла тебе об этом рассказать, — сказала Сабрина, обращаясь к Стефани.

— Так за что же вам извиняться? — спросила Александра.

Сабрина и Стефани переглянулись.

— Скажи сама, — попросила сестру Стефани.

К столику снова подошел официант.

— Не могу ли я быть чем-либо…

— Принесите еще вина, — сказала Сабрина.

— Минутку. — Достав из сумочки блокнот, Александра вырвала листок и что-то быстро на нем написала. — Когда появится мистер Тарлтон, передайте ему вот это с моими извинениями. Мы с ним должны были вместе поужинать, — пояснила она, обращаясь к Сабрине и Стефани. — А теперь продолжайте дальше. Вы просите меня вас простить… Но за что?

— Мы сыграли над тобой злую шутку. Ты была нам близкой подругой, а мы подшутили над тобой, но нам страшно не хотелось это делать, но к тому времени мы зашли уже так далеко…

— Может быть, я знаю, о чем идет речь?

— Нет. Я сама тебе все расскажу. — Охваченная нетерпением, Сабрина медлила, пока официант разливал вино в три бокала. Он вопросительно посмотрел на них. — Больше ничего не надо, — ответила Сабрина, и он неохотно отошел. — Прежде всего, это меня зовут Сабрина, а это моя сестра Стефани. Тринадцать месяцев назад мы с сестрой отправились в Китай…

Ресторан тем временем пустел. Официант неподалеку от них расхаживал взад-вперед по залу. Он убрал остывшее ризотто, принес три чашки кофе «эспрессо». Вскоре все официанты собрались у двери на кухню и, отдыхая после рабочего дня, принялись болтать. Из бара все еще слышались обрывки разговоров и взрывы смеха, но Стефани чувствовала, что атмосфера вокруг изменилась: день постепенно клонился к вечеру, помощники официантов убирали последние тарелки, оставшиеся на столах, и застилали их свежими скатертями и листами бумаги, официанты переодевались в свою повседневную одежду, хозяин готовился напоследок окинуть взглядом свои владения, прежде чем закрыть дверь и запереть ее на замок.

Пора закрываться. Наступает конец.

Покачав головой, она повернулась к Александре, которая все время, пока Сабрина рассказывала о происшедшем, беспрестанно переводила взгляд с одной сестры на другую, слушая, глядя на них и теряясь в догадках. Теперь на лице ее уже не было того недоверчивого выражения, которое появилось, когда Сабрина только начала рассказывать, но она по-прежнему не могла опомниться от изумления, ловя каждое сказанное той слово.

— …и вот, пару дней назад мы приехали в Лондон, чтобы попытаться выяснить, что же на самом деле произошло. Мы никуда не ходили вдвоем, но решили, что в Кембридже будем в безопасности, что здесь нас никто не узнает. Ради всего святого, скажи, что тебя сюда привело…

— Здесь открылся новый ресторан, его хозяин — мой хороший знакомый, и он попросил меня приехать, чтобы потом упомянуть мое имя в колонке светской хроники. Мы с тобой частенько такое практиковали. Нечто подобное мы провернули год назад, я это отчетливо помню, потому что именно в тот вечер ты познакомила меня с Антонио. Ах… Хотя это ведь была не ты, да? Это была Стефани, а ты в то время была в Америке вместо нее. — Взгляд Александры вдруг упал на кольцо на левой руке Сабрины. — Ты ничего мне про это не говорила.

— Это отдельная история.

— Но я же была у тебя дома, у тебя просто изумительная семья… — Она заметила, как при этих словах Стефани поморщилась. — Извините, я не хотела… хотя, да, именно это и бросилось мне в глаза. А в это время ты уже была с Леоном. Кстати, у меня есть его картина, я купила ее в галерее Роан. Мне понравилось, как Сабрина его описала. Он что, в самом деле такой замечательный?

— Да.

— И ты обо всем ему рассказала?

— Да.

— Не могу поверить. Это самая фантастичная, неправдоподобная, невероятная история… — Ее лицо озарилось слабой улыбкой. — Вы обе просто великолепны. Знаете, я даже не в обиде на вас за то, что вы обвели меня вокруг пальца. Господи, сколько раз мне самой хотелось сделать то же самое! Я смотрела на других женщин и хотела поменяться с ними местами, пусть ненадолго… Черт, несколько лет назад мне захотелось перевоплотиться в Сабрину.

— Паутина, — пробормотала Сабрина.

— Да, удачно сказано. Но кто же мог заранее предугадать, как все обернется?

— Мы даже не пытались предугадывать, — сказала Стефани. — Мы говорили только о том, как сделать так, чтобы наша затея удалась на одну-единственную неделю.

— Что ж, это тебе удалось. И на большее время. Ты превзошла саму себя. К тому же ты, наверное, прекрасно провела время. Все в Лондоне говорили, какой счастливый вид был у тебя той осенью. — Она посмотрела на Сабрину. — И у тебя, и у твоей сестры, да? У вас началась новая жизнь. Что ж, должна отдать вам должное: в Каннах вы обе безоговорочно получили бы приз за лучшую женскую роль. — Она заметила, как лицо Сабрины застыло, и снова бросила взгляд на ее левую руку. — Извини, я что-то не то сказала. Ты ведь не притворялась, да? Во всяком случае, спустя какое-то время. Но почему ты мне ничего не рассказала? — вдруг спросила она голосом, в котором сквозили требовательные нотки. — Мы же были самими близкими подругами. Когда все мы решили, что ты погибла, а ты вернулась, выдавая себя за Стефани, чтобы похоронить ее… ой! Ради всего святого, кого же мы хоронили в тот день?

— Этого мы не знаем. Ничего не можем понять. Я пробыла в похоронном бюро довольно много времени, долго сидела у гроба…

— Но ты же сказала, что там было темно, — произнесла Стефани. — Внутри горело лишь несколько свечей. А ты плакала.

— Да, но свою сестру… Хотя, может, в этом все и дело. У меня перед глазами стоял сплошной туман. Я видела то, что ожидала увидеть. То, что ожидала увидеть, — медленно повторила она. — Знаете, это свойственно всем людям. Поэтому мы со Стефани и добились успеха в жизни. Люди подстраивают реальную жизнь под себя, стараясь сделать так, чтобы она оправдывала их ожидания, и подвергают себя всевозможным испытаниям, чтобы мир представал в их глазах исполненным логического смысла, вместо того чтобы относиться со всей серьезностью к тому, что, казалось бы, вовсе лишено смысла.

— Мне это знакомо, — сказала Александра, обращаясь к Стефани. — Помнишь, во время званого обеда у меня дома ты стала рассказывать мне о Греции, когда была там совсем маленькой, а потом добавила: «Сабрина спасла мне жизнь». Все еще сочли такие слова на редкость странными, но ты поспешила замять сказанное, и тем дело и кончилось. Никому из нас тогда и в голову не пришло…

— Да и как могло прийти? — со слабой улыбкой спросила Стефани. — Кому могла бы прийти в голову такая безумная затея?

— Да… Хотя, постой… Разве Дентон не опознал труп?

— Нет, опознал, и вот это-то как раз и есть самое непонятное, — ответила Сабрина. — Уверена, у него и в мыслях не было плакать, когда он стоял и смотрел на тело в гробу. Это один из тех вопросов, которые мы собираемся ему задать.

— Вы что, обе хотите с ним поговорить? Разве ты не сказала мне, что вы действуете по очереди?

— Да, до сих пор так и было. — Сабрина и Стефани с улыбкой переглянулись. — Но, думаю, на этот раз мы будем действовать вместе.

Глаза Александры блеснули.

— Да, интересно было бы посмотреть, как у вас это получится! Знаете, я никогда особенно не симпатизировала Дентону. Похоже, он ни на кого особенно не обращает внимания, словно все мы — фон для его занятий, которые и дают ему счастье в жизни. Но мне бы и в голову не пришло заподозрить его в убийстве. Я сейчас перебираю в памяти кое-кого из своих знакомых в высшем свете, если можно так выразиться, в здешнем светском обществе, в Южной Америке, да где угодно. А как по-вашему, вам не опасно с ним встречаться?

Задумавшись, Сабрина посмотрела на Стефани, которая сидела, нахмурившись. Вид у нее был встревоженный.

— Наше появление приведет его в замешательство, и это даст нам явное преимущество. К тому же, готова поклясться, что сам он никогда не занимается черной работой. Думаю, с нами все будет в порядке.

— Вы что, собираетесь просто прийти к нему домой и позвонить у двери?

— В этом вся и затея.

— Звучит интригующе! Мне бы страшно хотелось посмотреть, что из этого выйдет. А можно мне с вами? Обещаю, я буду вести себя тише воды, ниже травы. Вы даже не почувствуете, что я рядом.

— Нет, не стоит, но мы обязательно тебе все потом расскажем. Где ты остановилась?

— В «Клэриджз». Кстати, я встречалась с Брайаном в «Амбассадорз». Мне очень нравится магазин, Сабрина. Так приятно ощущать, что я теперь его владелица.

— Может получиться так, что ты станешь заодно и владелицей «Блэкфордз». Поговорим об этом чуть позже.

— «Блэкфордз»? Но там же дела идут из рук вон плохо.

— Это как раз одна из причин, по которой я готова уступить его тебе всего за пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Под твоим руководством он возродится. Ведь, даже живя в Бразилии, ты будешь управлять им лучше Николаса.

— Возможно, но я ведь еще даже не задумывалась, нужно ли мне его покупать. О, Господи, еще одна проблема, над которой придется ломать голову. Значит, вы наотрез отказываетесь взять меня с собой на встречу с Дентоном?

— Да, отказываемся, да и по большому счету ты ведь тоже на это не рассчитывала. Мы завтра тебе позвоним, после того как встретимся с ним. Скорее всего ближе к вечеру.

— Ближе к вечеру меня здесь уже не будет. Я уезжаю в Париж.

— Ах, вот как! — И я тоже, чтобы неделю провести вместе с мужем. Но когда он узнает, что я ему лгала все это время, когда узнает, что Стефани осталась в живых…

А что еще произойдет до этого, после того, как мы со Стефани, наконец, поговорим обо всем, чего старательно избегали эти три дня?

— Мы тоже туда собираемся, — сказала Стефани, стараясь не замечать быстрого, удивленного взгляда Сабрины. — Завтра к вечеру мы будем уже в Париже. Когда приедем, можем тебе позвонить.

— Вот и отлично. Может быть, поужинаем вместе? Только по-настоящему, а не так, как в этот раз. Я остановлюсь в «Реле Кристин». А вы?

Стефани бросила взгляд на Сабрину.

— В «Отеле», — ответила Сабрина, сжимая руки на коленях.

— Замечательно, значит, мы будем в нескольких кварталах друг от друга. Завтра вечером я вам позвоню. Впрочем, нет, завтра вечером меня встретит Антонио, а ему трудно будет примириться с тем, что вечером я могу думать о чем-либо еще, кроме него. Может быть, встретимся в субботу утром?

— Отлично, — ответила Стефани. — Мы свободны в субботу с утра до вечера.

Сабрина сидела молча. В субботу с утра до вечера. А в воскресенье приезжает Гарт. У нас есть целый день, чтобы поговорить, решить, что мы будем делать в воскресенье, по крайней мере в те воскресные часы, которые еще в нашей власти.

Сделав знак официанту, Сабрина попросила принести счет.

— Послушайте, — внезапно сказала Александра, — мне хочется, чтобы вы знали, что я люблю вас обеих. Наверное, если бы я лучше знала Стефани, я бы заметила между вами разницу, но для меня вы обе сейчас воплощаете собой Сабрину, и я люблю вас. Извините, я понимаю, что это звучит как настоящее безумие, но…

— Ничего страшного, — сказала Стефани и дотронулась до руки Александры, словно ища опору, чтобы самой не упасть. — Я и сама толком не знаю, кто я.

В тот вечер, как и каждый день, ровно в полночь Сабрина позвонила домой. Там уже ждали ее звонка: Клифф сидел на диване в кухне, Пенни была в кабинете Гарта, а миссис Тиркелл стояла рядом, дожидаясь, когда Клифф передаст ей трубку, чтобы перекинуться парой слов с Сабриной.

— У тебя взволнованный голос, — сказала она, разговаривая с Клиффом. — Что-нибудь случилось?

— Ничего. — В его голосе слышались предостерегающие нотки. По-видимому, они предназначались Пенни, сидевшей у параллельного телефона в другой комнате, но Сабрина чувствовала, что они и вправду что-то задумали. У нее защемило сердце, потому что она была уверена, что они готовят ей какой-то сюрприз по ее возвращении домой, а возвращения домой ведь вполне может и не быть, все зависит от Гарта. Может быть, он покажет мне от ворот поворот, как уже было в прошлом, мелькнула у нее мысль, тем более что у него есть на это полное право. И тогда я потеряю их всех, а Пенни и Клифф будут думать, что я бросила их так же, как в декабре прошлого года.

Но если она не вернется домой, узнают ли Пенни и Клифф о том, что произошло?

Если Стефани вернется домой вместе с Гартом, узнают ли Пенни и Клифф о том, что произошло?

Бросятся ли им в глаза различия. Ведь сейчас они заметнее, чем те, которые они предпочли не видеть год назад?

Станут ли они добиваться объяснений, заподозрив что-то неладное, почувствовав, что их любимая мама стала другой?

Глаза у нее защипало от слез.

— Клифф, если вы решили что-то приготовить к моему приезду домой…

— Нет, — ответил он с видимым облегчением в голосе, чем вконец сбил Сабрину с толку. Интересно, что они задумали?

Она слушала, как они рассказывают о занятиях в школе, о друзьях, о конкурсе по рисованию, на который записалась Пенни, смеялась над их безобидными остротами и каламбурами, а повесив трубку, приказала себе не терзаться мыслями. Может быть, у себя в школе они мастерят для нее подарок, а тут уж она ничего не может поделать. Либо они подарят его мне, либо нет. Все решится в воскресенье.

На следующий день, в шесть часов утра, она позвонила Гарту в гостиницу в Гааге. Сейчас там семь утра — единственное время, когда он может поговорить с ней до того, как начнутся заседания. Свернувшись калачиком в кресле гостиной и оставив Стефани в комнате для гостей, дальше по коридору, Сабрина чувствовала, что говорит приглушенным, чуть ли не напряженным голосом, взвешивая каждое слово, но не могла заставить себя говорить беззаботно и весело, хотя старалась изо всех сил.

— Пришлось много разговаривать с людьми, — сказала она в трубку, стараясь избегать откровенной лжи. — Николас собирается продавать «Блэкфордз»… да, кстати, оказывается, Александра договаривается с Брайаном насчет продажи «Амбассадорз» и заодно хочет купить «Блэкфордз». — Она говорила о Лондоне, о погоде, о том, что паковала мебель и произведения искусства в доме на Кэдоган-сквер, собираясь попозже отправить их в Эванстон, а потом добавила: — Знаешь, мне не очень хочется говорить только о себе. Лучше расскажи, чем ты там занимаешься.

По тому, как он говорил, она поняла, ибо улавливала малейшие нюансы в его тоне, что он понял — на душе у нее неспокойно. Но после того первого вечера, когда она уклончиво отвечала на его расспросы, он не стал принуждать ее. Он рассказывал об ученых, съехавшихся на конференцию, о внимании, которое привлекло его собственное выступление, о редких экскурсиях по городу, когда ему удалось выкроить время. Еще он сказал, что слышал от Клаудии: «Чикаго трибюн» начала публиковать серию статей с расследованием деятельности конгрессмена Леглинда, и там говорится также о том, как слушания в конгрессе влияют на научные исследования. Сабрина задавала достаточно много вопросов, чтобы он без конца говорил об этом и еще о многом другом более часа.

— Ну, пожалуй, хватит, — наконец, сказал он. — Все остальное может подождать. Ты ничего не рассказала мне об отеле, в котором остановилась.

— Он так и называется — «Отель» и расположен на левом берегу Сены, рядом с бульваром Сен-Жермен. А в котором часу ты приедешь?

— Утром. Примерно в половине десятого. Я приготовил тебе сюрприз. Я говорю тебе о нем сейчас, так что у тебя будет пара дней, чтобы попытаться угадать.

— И ты тоже? А то Пенни с Клиффом что-то замышляют… Гарт, что происходит?

— Они что, говорили загадками? Надо будет у них спросить. Любовь моя, потерпи до воскресенья. Я уже начал считать часы, остающиеся до нашей встречи.

— Теперь уже совсем скоро, — пробормотала Сабрина. — Ах, Гарт, я люблю тебя. Ты так много значишь для меня, для моей жизни… Извини, — поспешила сказать она и заставила себя продолжать непринужденным тоном. — Я что-то слишком расчувствовалась. Я скучаю без тебя. Я люблю тебя. Завтра позвоню тебе из Парижа.

Спустившись вниз, она увидела Стефани в кухне. На столе стояли чашки кофе с молоком и рогалики.

— Это, конечно, нельзя назвать завтраком по-американски, — задумчиво проговорила та. — Я, похоже, стала самой настоящей француженкой. Правда, странно? Знаешь, ведь на протяжении десяти месяцев я не говорила по-английски и не слышала, как говорят по-английски. А сейчас то и дело слышу какое-нибудь слово и ловлю себя на мысли, что мне страшно, потому что не знаю, что оно значит, а раньше я и думала и говорила по-французски, и это получалось само собой. Просто уму непостижимо, правда? Даже язык… и этого я лишилась. — Она машинально перебирала салфетки на столе. — Ты утром разговаривала с Гартом? Я рано поднялась и, когда спускалась вниз и проходила мимо твоей комнаты, слышала твой голос.

— Да. А вчера вечером я разговаривала с Пенни и Клиффом. У них все отлично: дел полным-полно, жизнь бьет ключом, к тому же они что-то затевают.

— Затевают?

— Они, правда, стали все отрицать, но я почувствовала по голосу Клиффа, что это так. Наверное, готовят мне какой-нибудь сюрприз в школе. Раньше так уже бывало.

— Да, я помню.

В задумчивости они позавтракали, и тут зазвонил телефон. К нему подошла Стефани, потому что каждое утро, ровно в десять… наши телефонные разговоры стали уже похожи на ритуал, подумалось Сабрине… звонил Леон.

Когда Стефани вернулась, она вскинула голову и посмотрела на сестру.

— Ну что?

— Он хочет купить дом. — Она взяла чашку обеими руками. — Он нашел какой-то старый дом на горе, рядом с базиликой, и теперь хочет сделать там ремонт. Футах в пятидесяти от него есть какое-то строение, которое подошло бы для его мастерской. Он сделал бы крытый переход, по которому можно будет ходить в дом и обратно. Сам дом очень большой. Он говорит, что там… много свободного места и для детей.

У Сабрины вырвался слабый вздох, и она инстинктивно замкнулась в себе. Стефани невидящим взором уставилась в окно, выходящее на улицу, мысли ее были далеко. Вновь зазвонил телефон, и, минуту помедлив, Сабрина встала и сняла трубку.

— Стефани? Говорит Дентон Лонгуорт. Насколько я понимаю, ты мне звонила. Ты хотела подъехать к двум? Конечно, подъезжай, но, может быть, сначала скажешь мне, в чем дело, а то ведь ни к чему ехать так далеко…

Насторожившись и уловив тревожные нотки в его голосе, Сабрина бросила взгляд на Стефани, прошептав одними губами «Дентон», а потом спокойным тоном ответила:

— Ехать не так далеко, к тому же мне не хотелось бы обсуждать серьезные вопросы по телефону.

— Ну что ж, почему бы тогда тебе не приехать прямо сейчас? Ждать ни к чему. Ведь я уже здесь, и сегодня у меня нет никаких особых дел… Знаешь, я вернулся раньше, чем планировал, и пока еще не успел ничего наметить на ближайшее время… так что приезжай прямо сейчас!

— Отличная мысль. Буду через двадцать минут.

Через несколько минут, выйдя в прихожую, они остановились перед высоким зеркалом. На них были твидовые широкие брюки и серые кашемировые свитера, которые они обнаружили в шкафах Сабрины. Сестры выглядели не то, чтобы совсем одинаково, но достаточно похоже друг на друга. Обе надели по нитке жемчуга на шею и жемчужные серьги; обе облачились в длинные темно-серые пальто, одно из которых было приталенным, а другое — нет, хотя «он все равно ничего не заметит», — сказала Сабрина. Они одинаково накрасились; длинные каштановые волосы, свободно падавшие ниже плеч, тоже казались совершенно одинаковыми.

— Все будет нормально, — сказала Стефани. И, выйдя из дома, они направились к стоянке такси.

Высокий серый особняк, в котором жил Дентон, был настолько узким, что напомнил Стефани пассажира в переполненном автобусе, который стоит, прижав руки к бокам. Дом стоял на улице, застроенной такими же узкими зданиями, неподалеку от площади Сент-Джеймс, откуда можно было дойти пешком до клуба «Монарх», где Сабрина виделась с Аланом Летриджем. Задернутые шторы на окнах и крыльцо, украшенное барельефом, создавали впечатление, что дом словно отгородился от посетителей. Но не успели Сабрина со Стефани приподнять медное кольцо двери, как на пороге возник дворецкий.

— Миссис Андер… О, Господи!

У дворецкого сейчас явно неподобающий вид, невесело подумала Стефани. Несмотря на уверенность Сабрины, она держалась скованно и боязливо. Но тут ей пришла в голову мысль, что сейчас они играют в игру, одну из тех, в которые играли еще детьми и ту, что была в прошлом году. Она почувствовала страх от того, что должно сейчас произойти.

— Добрый день, Бантер, — сказала Сабрина. — Насколько я понимаю, нас ждут.

— Миссис Андерсен? — Его широко раскрытые, глубоко посаженные глаза бегали взад-вперед от одной сестры к другой, пока он никак не мог решить, к кому обратиться.

— Да, — просто и с улыбкой ответила Сабрина и прошла мимо него прямо в дом.

Она помнила дом так хорошо, словно была здесь накануне вечером. Ничто не изменилось; та же обстановка, что была подарена родителями Дентону, как и сам дом, на свадьбу. Даже цветы — и те, похоже, остались прежними. Чувствуя, что Стефани идет следом, она прошла через мраморное фойе и слышала гулкое эхо шагов. Не обращая внимания на арку, которая вела в центральную гостиную, она направилась к другой двери, которая была закрыта. Но Сабрина знала — она ведет в небольшой кабинет. Так у Дентона будет меньше возможностей уклониться от встречи.

— Будьте так любезны… — растерянно произнес дворецкий, стоя под аркой и знаком показывая, чтобы они прошли в гостиную.

— Нет, мы подождем здесь. — Сабрина отворила дверь в кабинет. В противоположном конце комнаты, у письменного стола, обитого кожей, спиной к ним стоял Дентон и разговаривал по телефону. Услышав, как отворилась дверь, он обернулся и увидел Сабрину и Стефани рядом. Наступила пауза, продолжавшаяся, казалось, бесконечно; затем он издал какой-то невнятный звук, выронил телефонную трубку из руки и мешком рухнул на пол.

— Мой господин! — Подскочив к Дентону, дворецкий обхватил его и, приподняв, усадил на пол. — Мой господин!

Не снимая пальто, Сабрина и Стефани присели на один из кожаных диванов и стали ждать. Здесь как в пещере, мелькнула у Стефани мысль. Высокие окна были плотно задернуты шторами коричневого бархата, пол во всю длину комнаты, от массивной двери красного дерева до плиты коричневатого мрамора под холодным камином, был устлан бухарским ковром в коричневато-черных тонах. Они заметили, как голова Дентона слегка дернулась, он открыл глаза и посмотрел на дверь. Никого нет. Он перевел взгляд налево и увидел, что они сидят на диване — две совершенно одинаковые женщины, которые, совершенно одинаково наклонив головы, с любопытством разглядывают его.

Закрыв глаза, он снова медленно открыл их, надеясь, что видение исчезнет.

— Дентон, нам нужно с тобой поговорить, — сказала Сабрина. — А теперь поднимайся. Может быть, Бантер принесет чаю?

— Виски, — машинально ответил Дентон. Он остался сидеть, глядя то на Сабрину, то на Стефани, крошечные усики топорщились на его круглом лице. Обычно розовое и улыбающееся, оно сейчас казалось застывшим и мертвенно-бледным. Он еле заметно шевельнул губами.

— Ты же умерла. Я сам видел тебя в гробу.

— Позвольте, я помогу вам встать. — Дворецкий поднял и усадил хозяина на другой кожаный диван, затем положил на рычаг болтавшуюся трубку. — Я сейчас принесу чаю.

— Виски. — Он уставился на Сабрину и Стефани. — Ты нашла кого-то… двойника… Господи, вы похожи как две капли воды. Ты что, сделала пластическую операцию? Но зачем? Боже мой, ты же могла меня убить… такой шок… я мог умереть. Что ты делаешь, черт побери?

— Но мы-то не умерли, — сказала Сабрина.

— Мы обе здесь, — добавила Стефани.

— Стефани Андерсен и Сабрина Лонгуорт.

— Как видишь, два человека спаслись, прежде чем яхта пошла ко дну.

— И с тех пор мы жили во Франции.

— Причем жили неплохо, и все это время эти двое горели желанием поговорить с тобой.

Они выжидательно посмотрели на Дентона.

— Спаслись, прежде чем яхта… — хриплым голосом повторил Дентон. Он откашлялся. — Это ложь. Я видел труп. Я опознал его.

— Да. Сказать по правде, мы теряемся в догадках, зачем ты это сделал, — ответила Сабрина. — Ты внимательно осмотрел тело?

Он растерянно посмотрел на них.

— Не знаю.

— Ну хватит, Дентон. Конечно, осмотрел. И что же ты увидел? Такие же волосы, как у меня? Лицо, немного похожее на мое?

— Только оно, наверное, все было в синяках и распухло, — сказала Стефани. — И В порезах. Вот о чем мы забыли подумать: о том, как я выглядела, когда меня доставили в больницу. Понадобилась не одна неделя, чтобы исчезли синяки и прошла отечность.

— Значит, на яхте была женщина, похожая на тебя…

— Да, такая была! — Стефани повернулась к Сабрине. — На яхте действительно была женщина, похожая на меня. Она была выше ростом и стройнее, но у нас на самом деле было некоторое сходство, и ее волосы были почти такие же, как у меня… вообще-то, Макс даже подтрунивал над ней: он еще говорил, что она, наверное, знает адрес моей парикмахерской и волосы красит и укладывает так же, как и я; кто-то спросил, не наняла ли она моего парикмахера, чтобы стать во всем похожей на меня. Если она была вся в синяках…

— Двое? — резким тоном спросил Дентон, и они повернулись к нему.

— Что ты сказал владельцу похоронного бюро? — спросила Сабрина.

— Двое спаслись? — спросил он. — А кто был вторым?

— Все по порядку, — ответила Стефани. — Так что ты сказал владельцу похоронного бюро?

— Кто был вторым?

В комнату вошел дворецкий с подносом, на котором стояли бокалы, ведерко со льдом и бутылка шотландского виски.

— Если дамам угодно, я могу принести что-нибудь выпить или чаю…

— Нам ничего не надо, — сказала Сабрина. — И нам хотелось бы, чтобы нас не беспокоили.

— Господи, ты говоришь точно так же, как она. Господи, не могу поверить… не может быть… ты в самом деле Сабрина?

— В самом деле, — торжественно ответила Стефани. — Я спаслась, прежде чем яхта пошла ко дну. Так что ты сказал владельцу похоронного бюро?

— Господи… Сабрина. Господи… Я был в полной уверенности… Она была похожа на тебя. Наверное, не до конца, ты права, лицо было сплошь в синяках, глаза опухли и были закрыты, к тому же ей обрезали… гм… волосы, они так свалялись, что их не смогли расчесать, так мне сказали в похоронном бюро, к тому же там была такая сутолока, столько людей, пресса… ну, вы сами понимаете, потом еще родственники остальных погибших, так что я посмотрел лишь мельком… знаете, я терпеть не могу смотреть на мертвецов, от этого меня начинает тошнить… и сказал, что это ты, а потом описал им тебя и сказал, чтобы они сделали все возможное, чтобы подготовить тело к похоронам — наложили грим, ну и прочие уловки. Мне казалось, это все, что я мог сделать.

Он перевел дыхание, собираясь с мыслями и стараясь приноровиться к обстоятельствам.

— Но это же уму непостижимо! Невероятно! Изумительно! Это было ужасным потрясением, ужасным, просто ужасным потрясением для всех нас, Сабрина… — Он посмотрел сначала на одну сестру, потом на другую, опасаясь спрашивать: кто из них его бывшая жена. — …все это чувствовали, у нас просто руки опустились. Зато какое счастье теперь всем сказать, что ты жива! Чудеса, да и только! Я рад, что ты пришла мне об этом сказать, хотя, должен признаться, с твоей стороны было жестоко так зло подшутить надо мной, появиться, не предупредив меня заранее… Знаешь, со мной в самом деле мог случиться сердечный приступ, а это было бы уж совсем ни к чему. Мы же с тобой не враги. Да, кстати… — произнес он теперь уже подчеркнуто беззаботным тоном, — …кто же все-таки был тот второй человек, которому удалось спастись после того, как яхта затонула?

— Но ты же сам знаешь ответ на этот вопрос, — сказала Стефани. — Ты знаешь, что Максу удалось спастись, знаешь, что после того, как все это произошло, он живет во Франции.

— Макс? Господи, откуда мне знать? Ему удалось спастись? Он жив? Боже мой, Боже мой, еще одно чудо. Все это настолько невероятно, что просто невозможно поверить. Разумеется, я ничего об этом не знал. Откуда мне было знать? С чего вы взяли?

— А с того, что нам многое про тебя известно, — ответила Сабрина. — У нас был разговор с Николасом о компании «Уэстбридж импортс», и он рассказал нам, что у Макса был компаньон…

— Компаньон? Постойте, что же получается… так Николас сказал, что у Макса был компаньон? Он лжет. Я хорошо знал Макса и никогда не слышал, чтобы он упоминал о каком-то компаньоне. Никогда. «Уэстбридж» целиком принадлежала ему: его деньги, его идеи…

— Николас не говорил, что в деле с «Уэстбридж» были замешаны еще чьи-то деньги. Он сказал, что кто-то подбирал покупателей для переправленных контрабандным путем предметов антиквариата и снабжал Макса информацией о них, а также указывал места, откуда можно выкрасть редкие произведения искусства, а потом контрабандным путем переправить их куда следует… вот о чем речь. Он говорил о человеке, который вращается среди богачей. Как ты, например.

— Я бы никогда на такое не согласился. Поступить так — значит совершить предательство по отношению к людям одного со мной круга.

Сабрина и Стефани окинули его презрительным взглядом. Дентон налил себе еще виски, рука его дрожала, и горлышко бутылки звенело, ударяясь о край бокала.

— Мы с Максом были друзьями. И все.

— Вы вместе работали, — сказала Стефани и, не моргнув глазом, солгала: — Макс мне сам об этом сказал.

— Когда? О чем вы говорите?

— Когда мы с ним жили вместе, — сказала Сабрина и от души забавлялась, увидев, как Дентон круто развернулся лицом к ней. — Я почти год жила с Максом. Да ты и сам это знаешь, Дентон. Разве после того как ты напал на его след, никто не говорил тебе, что у него есть жена?

— Постой. Постой. Давай по порядку… Жила с ним? Ты жила с ним. И что это за фраза… напал на его след? Что ты имеешь в виду?

— В результате взрыва я лишилась памяти, — сказала Стефани, и Дентон воззрился теперь на нее. — Макс сказал мне, что я его жена, я поверила и стала жить с ним. Он мне все рассказал. Рассказал о тебе. Сказал, что нам с ним угрожает опасность.

Рука, в которой Дентон держал бокал с виски, собираясь отпить, замерла.

— Почему?

— А потому, — ответила Сабрина, и Дентон, смотревший на Стефани, поспешил перевести взгляд на нее, — что ты уже пытался убить его, подложив бомбу на яхту. Он это знал…

— Я пытался его убить? Ты с ума сошла. У меня не было никаких причин, повторяю, никаких причин, чтобы убивать кого бы то ни было. Ты что, думаешь…

— Поэтому он и жил во Франции под чужим именем. И знал, что если тебе снова удастся найти его, ты предпримешь еще одну попытку. Вот он и сказал мне, что нам угрожает опасность, и, по большому счету…

— Хватит! Бред! Вы все это выдумали, вы обе… это что, игра? Твердите одно и то же… зачем, черт побери? Несете такое, что просто в голове не укладывается… — Говоря, он, похоже, все больше проникался уверенностью в собственных силах. — Просто в голове не укладывается. Ведь ваши слова — досужие вымыслы. Ты все пытаешься отомстить мне, Сабрина, да? — Он посмотрел сначала на Стефани, потом на Сабрину, потом снова на Стефани и наконец вперил взгляд в пространство между ними, избавляя себя от необходимости сличать одну сестру с другой. — Разве мы с тобой недостаточно давно развелись, чтобы остаться друзьями? Что тебе нужно? Деньги? Ты за этим сюда пришла? Когда люди начинают меня шантажировать, никаких денег они не дождутся. Впрочем, даже если бы было иначе, мне все равно нечего тебе дать, так что ты зря теряешь время. Просто теряешь время! Пришла сюда… да как ты смеешь являться ко мне в дом и нагло обвинять меня в… в…

— В убийстве, — докончила Сабрина. — Деньги нас не интересуют, Дентон. Нас интересует то, что ты сделал. Видишь ли, мы разговаривали с Рори Карра и Айвеном Ласло.

Помрачнев, он поставил бокал на стол.

— Ах ты, сука! Ты не говорила с ними. А если даже и говорила, то они все равно тебе ничего не сказали.

— Похоже, ты слишком в этом уверен. Наверное, это потому, что пообещал о них позаботиться после того, как их освободят условно. Даже если на это уйдет десять-пятнадцать лет, они выйдут из тюрьмы еще достаточно молодыми, чтобы получить все, что ты им наобещал.

— Это не игра, — добавила Стефани. — У тебя с Максом вышла размолвка из-за «Уэстбридж», а Рори все тебе передал, когда я сказала ему, что знаю все. Так у тебя появилась причина, чтобы избавиться от нас обоих, и ты приказал Айвену и Рори отправить нас на тот свет. Они сами предложили подложить бомбу, или это твоя затея? Впрочем, по большому счету это не важно. Ты отдал им приказ, а они выполнили его, что делает тебя виновным в убийстве.

— Но он же не погиб!

— На яхте было еще четырнадцать человек. И все они погибли.

— К тому же, — подхватила Сабрина, — ты выяснил, что Макс уцелел, живет в Кавайоне, и подослал одного из своих подручных, чтобы тот убил его. Ты не очень изобретателен, Дентон. Всякий раз, когда ты чувствуешь, что тебе грозит опасность, первым делом думаешь об убийстве. Хотя, разумеется, как ты сам имел возможность убедиться, даже, казалось бы, верное средство не всегда срабатывает.

— У меня нет никаких подручных, я никого никуда не посылал! Сколько раз, черт побери, мне вам это повторять? Насколько мне было известно, Макс погиб при взрыве.

— Нет, ты не был в этом уверен. Ты не был в этом уверен в мае прошлого года, когда пришел ко мне в «Амбассадорз» и спросил, нет ли у меня от него известий. Это я думала, что он погиб, Дентон, а вот у тебя такой уверенности не было. А потом, всего несколько недель назад, ты узнал, что он, оказывается, жив. Узнал от одного из членов своего клуба. Вот видишь, мы с ним тоже разговаривали. Мы разговаривали со всеми. С Рори Карра, с Айвеном Ласло, с Аланом Летриджем, ну и, разумеется, с Николасом. Никто не заблуждается на твой счет, Дентон. Напротив, все они отказывались говорить о тебе.

Дентон обмяк. Свесив голову на грудь, он бросил на них взгляд из-под тяжелых ресниц и увидел, что они по-прежнему сидят рядышком на диване, держась за руки и прильнув друг к другу, в одинаковой одежде, перебивая друг друга. Казалось, они слились в одном образе, образе мстительного, неутомимого и беспощадного человека. Опустив глаза, он посмотрел на свои руки, которые, сцепив, держал на коленях, и попытался придумать, как бы все-таки выведать у них, жив Макс или нет.

— Я видела того типа, которого ты послал, — непринужденным тоном сказала Стефани. — Он как-то раз шел за нами до самого дома, когда мы возвращались из церкви. Потом болтался рядом с домом. Когда Макс уехал, он еще был там.

— Уехал, — повторил Дентон. Он вскинул голову. — Уехал?

— Да. Как-то утром я проснулась, а его уже не было. Он и раньше говорил мне, что собирается уезжать, так что его отсутствие меня не удивило. Просто все произошло внезапнее, чем я ожидала. Потом я тоже уехала из Кавайона. Макс говорил мне, что тот тип может и меня преследовать. Так же, как преследовали Рори и Айвен, когда мы путешествовали на яхте. — Она внимательно посмотрела на Дентона. — Но он сказал мне, — словно нехотя добавила она, — что обязательно вернется.

Произнеся что-то нечленораздельное, словно из него вышибли дух, Дентон бессильно опустился на кожаный диван. Каблуки ботинок вдавились в ковер. Он еще ниже опустил голову на грудь и задумался. Берт, человек, которого он послал в Кавайон, позвонил и сообщил ему, что нашел Макса, но больше Дентон ничего от него не слышал. Больше тот не звонил. Из гостиницы, где Берт остановился, он так и не выписался. И сколько Дентон ему туда ни звонил, его не было. И ничего узнать было нельзя: то ли он пытался убить Макса и потерпел неудачу, то ли не стал даже пытаться, потому что Макс был, казалось, неуязвим.

Он и в самом деле неуязвим. Этому сукину сыну все было нипочем.

Дентон всегда благоговел перед Максом Стювезаном. Ему казалось: здесь нечто загадочное; он был словно джин среди людей, но он не подпускал их к себе. Безжалостный, неудержимый, недосягаемый, он олицетворял собой силу, которую Дентон не мог даже понять, не говоря уже о том, чтобы подражать ей. После того как яхта взлетела на воздух и Дентон опознал труп леди Сабрины Лонгуорт, он день за днем донимал полицию расспросами, не были ли найдены тела погибших в стороне от того места, где затонуло судно, настаивал на продолжении поисков, говорил, что оплатит все связанные с ними расходы, что ему нужно знать, остался в живых единственный пропавший без вести человек или нет.

В конце концов он уехал из Монте-Карло ни с чем и по мере того, как проходил месяц за месяцем, а о Максе так ничего и не было слышно, начал привыкать к мысли, что тот на самом деле погиб, разорван на куски при взрыве или покоится теперь где-нибудь на дне моря. Так и было до тех пор, пока Алан Летридж не сказал ему, что Макс жив.

И тогда он понял, что все это время чутье его не подводило. Макс в самом деле был джином. Это сверхъестественное создание либо осталось живым после мощнейшего взрыва, не получив ни единой царапины, либо погибло, но потом возродилось.

Он сказал мне, что обязательно вернется.

Он либо уцелел после того, как в него стрелял Берт, либо Берт убил его, но он снова возродился из мертвых до смерти перепугал Берта, и тот в ужасе бежал.

Сейчас Дентон допускал и то и другое.

Теперь он будет искать меня.

Он резко вскинул голову, словно эти слова прозвучали вслух.

Он же знает, что я уже дважды пытался его убить, и убьет меня, прежде чем я сделаю новую попытку. А укрыться мне негде.

Сабрина и Стефани внимательно наблюдали за ним, отмечая про себя, как на лице его одно выражение сменялось другим.

— Конечно, ты можешь пойти в полицию и рассказать, как было дело, — как бы между прочим заметила Сабрина. — Тебя, разумеется, посадят в тюрьму, но, думается, у тебя не меньше шансов на условное освобождение, чем у Рори и Айвена. К тому же ты еще совсем молод — тебе ведь сорок один, не так ли? Когда ты выйдешь на свободу, впереди у тебя будет много счастливых лет в кругу друзей.

У меня впереди нет ничего, никаких счастливых лет. Я вечно буду терзаться догадками, где он сейчас, когда снова объявится. Мне не будет покоя до самой смерти…

— По-моему, тебе нужно позвонить в полицию, — серьезно сказала Сабрина. Тон у нее был участливый и ободряющий. — Тогда все не будет казаться таким уж безнадежным.

Но я не буду чувствовать себя от этого в большей безопасности. Даже в тюрьме я, пожалуй, не буду от него в безопасности.

— Позвони в полицию, — твердым тоном сказала Сабрина. Слова прозвучали почти как приказ. — Конечно, мы и сами могли бы это сделать, но будет лучше, если ты позвонишь сам. Или, может быть, тебе лучше позвонить своему поверенному? Да, пожалуй. Тебе всегда удается перепоручать другим то, что самому не по силам. Позвони ему, Дентон. Пусть он свяжется с полицией.

Впрочем, даже в тюрьме я буду чувствовать себя в большей безопасности, чем в этом доме и в любом другом месте: на морских прогулках, скачках, загородных виллах, лыжных курортах… В тюрьме ему будет гораздо труднее меня достать, а у меня, пожалуй, будет время поразмыслить и придумать способ добраться до него, прежде чем он доберется до меня. Время — именно то, что мне нужно, и я знаю, что придумаю способ взять над ним верх.

Словно в полусне, Дентон встал с дивана и направился к письменному столу. Он словно не владел собой. Сабрина и Стефани переглянулись. Дентон понял, что они одержали полную победу, но сейчас было не до этого. Повернувшись к ним спиной, он поднял трубку телефона и негнущимся пальцем медленно стал набирать рабочий телефон своего поверенного.

Глава 21

Наконец в Париже они смогут обо всем поговорить.

Приехав в пятницу вечером, они не стали разбирать вещи, оставив их в гостиной своего номера.

— Может, прогуляемся перед ужином? — предложила Сабрина, и они вышли на улицу, не переодеваясь после путешествия. На Сабрине был серый брючный костюм в искорку и тонкую полоску, на Стефани — твидовый, в черно-коричневых тонах. На улице они шли, держась чуть в стороне друг от друга, овеваемые слабым вечерним ветерком и освещаемые яркими парижскими огнями. Ощущение близости и единения, которое они испытали у Дентона, прошло. Сабрина пыталась вернуть его снова, вспоминая, как они наслаждались совместной жизнью в Лондоне. Она всей душой желала, чтобы теперь они так же вместе впитывали очарование Парижа, но у нее ничего не получалось. Слишком многое еще не было сказано. «Так скажи!» — вырвался у нее безмолвный возглас, обращенный к Стефани. У нас остался лишь сегодняшний вечер и завтрашний день, а потом приедет Гарт. Скажи мне, чего ты хочешь. Не знаю, что я смогу сделать, есть ли у меня какие-нибудь права… скажи мне, чего ты хочешь, чтобы мы могли обо всем поговорить.

Но Стефани молчала. Они прошли Новый мост, миновали Сену и, свернув, двинулись по набережной мимо старинного Дворца правосудия и городской мэрии, украшенной скульптурами. Дома в жилых кварталах Парижа стояли, плотно прижатые друг к другу и к реке. Покатые крыши со слуховыми окнами, словно густые брови, нависали над серыми или желтовато-коричневыми каменными фасадами домов; узорные решетки и металлические украшения обвивали балконы или ограждали высокие, изогнутые окна. Кружевные занавески на окнах или шторы обрамляли статуэтки на подоконниках, лампы или цветы.

— И за каждым окном — своя история человеческой жизни, — задумчиво проговорила Сабрина, тем самым словно давая начало разговору. Но Стефани не ответила, и они пошли дальше в толпе людей вдоль набережной, мимо освещенных теплоходов на причале; на некоторых из них были рестораны. Потом они свернули с набережной в тихий переулок и шли до тех пор, пока не оказались на улице Риволи, а здесь свернули еще раз.

— Куда мы идем? — спросила Стефани в первый раз после того, как они вышли из гостиницы.

— Раньше это был один из моих любимых маршрутов для прогулок, — ответила Сабрина. — Это путь с левого берега Сены до площади Вогезов. Он почти такой же древний, как сам Париж. Я гуляла здесь в свободное время, когда училась. На правом берегу тогда было крошечное кафе, которое называлось «Трюмилу». Интересно, сохранилось ли оно.

Стефани внутренне как бы отстранилась. Ты тогда училась в Сорбонне, а я — в Брин-Мор. Впоследствии я завидовала этому, как и всей твоей жизни. И никогда не переставала завидовать. Так что, предложив тебе поменяться со мной, я, похоже, чувствовала, что всю жизнь в глубине души хотела этого.

А что теперь? Что мне теперь от тебя нужно?

Они вышли на площадь Вогезов. Со всех сторон ее окружали четырехэтажные особняки, когда-то дома дворян. Теперь они обрамляли парк, обнесенный оградой.

— Раньше все эти дома были почти руинами, — сказала Сабрина, — но потом в них сделали капитальный ремонт, и они превратились в шикарные здания. Верн Стерн рассказывал мне, что один американец по имени Росс Хейуорд сделал капитальный ремонт в одном из этих домов, причем, по его словам, справился с ним блестяще. Вот странно, что здесь работал американский архитектор.

Стефани рассматривала элегантные на вид здания с мансардами на крышах и плотно захлопнутыми ставнями.

— А ты сама когда-нибудь занималась оформлением интерьера домов в Париже?

— Нет, я работала только в Лондоне и в загородных домах.

— Но ты могла бы попробовать. Ты ведь так же хорошо разбираешься во французском интерьере, как и в английском, к тому же у тебя есть здесь связи.

— Да, есть, но я больше не работаю в Европе.

Они остановились посреди тротуара, и прохожие обходили их, бросая на сестер быстрые косые взгляды, словно чувствуя нарастающее напряжение.

— Пойдем обратно, — сказала Стефани.

Они двинулись обратно, прошли по мосту д'Арколь и оказались рядом с собором Парижской Богоматери. Сестры остановились на широкой площади перед серой громадой собора и, запрокинув головы, стали рассматривать шпили и арочные контрфорсы, что отчетливо вырисовывались на фоне низко нависших туч. Украшения собора казались светло-серыми из-за освещавших их городских огней. На свете нет другого города, подумала Сабрина, где на каждом шагу можно встретить такую красоту, такое многообразие, такой блеск в проявлении талантов человека. Мы обязаны решить небольшую проблему в наших отношениях. На фоне Парижа, поражающего своим величием и архитектурой, это наверняка покажется сущим пустяком, с иронией подумала она.

— Уже девять, — заметила она, после того как, свернув, они снова шли вдоль Сены. — Если ты не прочь поужинать, для нас с тобой уже заказан в ресторане столик.

Стефани удивленно вскинула брови.

— Когда ты успела?

— Перед тем, как мы вылетели из Лондона.

— А где?

— В «Лаперузе».

— Никогда там не была.

— Там отлично кормят, и обстановка спокойная.

— Тебе всегда удается обо всем позаботиться заранее. — Это прозвучало с еле заметными неприязненными нотками, и Сабрина поспешила сказать: — Мы можем пойти куда угодно. Куда бы тебе хотелось?

— Не знаю. Я совсем не знаю Парижа.

— Ну, а в бистро?

— Пожалуй. Какое-нибудь небольшое.

— Давай посмотрим, удастся ли нам попасть в «Бенуа». Ты не против, если мы немного пройдемся? Нам придется вернуться туда, откуда пришли.

— Да, мне очень нравится ходить пешком.

Тем более что так удобнее откладывать неприятный разговор, подумала Сабрина, и они не проронили больше ни слова, пока не оказались у самого входа в крошечный зал «Бенуа». Стены бистро были оклеены узорчатыми обоями, на окнах висели кружевные занавесочки. В зале стояло несколько столиков, придвинутых к длинной скамье, что тянулась вдоль стены через все помещение. Метрдотель подвел их к единственному свободному столику, и Стефани проворно скользнула на скамью. Сабрина заколебалась, раздумывая, не сесть ли ей рядом, но потом решила иначе и присела на стул, который метрдотель придвинул ей с противоположной стороны.

— Давай сразу же закажем что-нибудь, — сказала она. — Обязательно попросим бутылку «Пишон-Лаланд». — Она быстро взглянула на Стефани. — Если ты, конечно, не против.

— Нет. — Принеся бутылку вина, метрдотель повернул этикетку к Сабрине, налил вино в ее бокал и помедлил, дожидаясь, пока она не попробует и кивком не выразит свое одобрение. Стефани тем временем собиралась с мыслями, словно прыгун в воду в тот момент, когда все его мышцы напряжены, и он вот-вот оторвется от трамплина и повиснет в воздухе. — Ведь, по идее, у нас все должно быть в порядке, правда? — наконец, сказала она. — Нам больше уже не нужно бояться, что кто-то может нас преследовать. Мы с тобой вместе, в Париже, у нас есть близкие люди, которые нас любят…

— Что ты собираешься делать? — Эти слова прозвучали резко, поэтому Сабрина повторила их еще раз, но уже мягче. — Что тебе нужно, Стефани?

— Все. Мне нужно все. — Она грустно рассмеялась. — Ведь именно поэтому мы с тобой и попали в эту историю, правда? Мне нужно было все. Нужно было лишь какое-то время побыть Сабриной Лонгуорт и в то же время иметь свою прошлую жизнь, чтобы вернуться к ней, как только мне этого захочется. Словно мир будет сидеть и ждать, пока я не смогу воплотить в жизнь все, о чем мечтала. Как ребенок, честное слово. Дети ведь смотрят на мир именно так.

— Мне тоже этого хотелось, — пробормотала Сабрина.

— Но твоя жизнь изменилась, и ты изменилась вместе с ней. Ты сделала так, что она стала принадлежать тебе. А я не изменилась, а если и изменилась, то недостаточно, и теперь не знаю, где мое место в жизни.

— А как ты его сама себе представляешь?

— Не знаю. Впрочем, где бы я ни оказалась, хочу, чтобы рядом был Леон. Не могу представить себя снова с Гартом. Когда я уехала в Китай, нас уже ничто не связывало, было одно лишь непонимание, злоба и разочарование, и мы оба хотели развода. Знаю, когда я уехала, у него словно камень с души свалился. Возможно, он надеялся, что я вообще не вернусь.

— Нет, он надеялся, что ты вернешься и сделаешь все, чтобы спасти ваш брак.

Стефани пожала плечами.

— Я этого не заметила. Я даже не уверена, что он так считал, пока не появилась ты. Ты каким-то образом заставила его стремиться к этому. Хотя это не имеет значения, неужели ты не понимаешь? Мне все равно, хотелось ему этого или нет. — Она подалась вперед, и после долгого молчания слова хлынули из нее рекой: — Когда-то мне было не все равно, но спустя какое-то время стало казаться, что работа для него важнее, чем я, куда интереснее и… значимее, и это меня просто бесило. Наверное, я его тоже бесила. Может, так оно и бывает в неудавшихся семьях: люди постепенно изводят друг друга до такой степени, что оказываются не в состоянии продолжать жить вместе. Не знаю, что ты в нем нашла. Возможно, после моего отъезда он переменился, а может, ты просто лучше понимаешь его, вот и он стал лучше понимать тебя. Может, потому, что ты не была Стефани, он не был тем Гартом, каким я себе его представляю. Наверное, звучит странно, правда? Впрочем, это неважно. Мы больше не можем жить вместе. Даже если бы у меня не было Леона, я бы относилась к нему так же. Но я хочу, чтобы дети остались со мной.

У Сабрины вырвался протяжный вздох; именно этот вопрос незримо присутствовал во всех их беседах в течение всех тех дней, что они провели вместе.

— Знаешь, я все время о них думаю. Когда ты мне показала фотографии из альбома, у меня было такое чувство, что я не выдержу — так мне хотелось прижать их к себе, услышать их голоса, то, как они болтают, перебивая и чуть не заглушая друг друга, такие взволнованные, такие довольные тем, что живут на этом свете… Господи, Сабрина, я так по ним скучаю, мне так одиноко без них… знаешь, как-то раз в Лондоне у Габриэль вышла размолвка с Бруком, она приехала ко мне, села ко мне на колени, и я, не подумав, брякнула: «Ну, успокойся, моя милая, милая Пенни…». Ах, почему я сразу не вернулась домой, зачем отправилась на яхте на морскую прогулку…

— Пофлиртую напоследок, — напомнила Сабрина, хотя понимала, что напоминать об этом сейчас жестоко по отношению к сестре.

— Я знаю, знаю, но мне казалось, что можно получить все сразу. Казалось, все можно отложить на чуть-чуть, потом еще на чуть-чуть, и ничего от этого не изменится, и не придется потом за все платить. Это, конечно, была еще одна фантазия, но я не позволяла себе об этом задумываться, потому что мне не хотелось возвращаться к прошлой жизни и снова становиться самой собой. Потому что такой я себе не нравилась. Но, несмотря на это, я любила своих детей и не забывала о них, даже лишившись памяти. В глубине души я чувствовала, что они все время со мной. Как-то раз в Эксе я встретила группу школьников на экскурсии. Одна девочка отстала от класса, и я взялась ее проводить. Я невольно назвала ее Пенни. Она спросила, почему я это сделала, а я сама не знала, почему, но подумала… и еще сказала об этом Максу… что так, наверное, зовут мою дочь. Когда я пришла в себя и мы стали разговаривать, он сказал мне, что я не была замужем… и это, разумеется, была правда, насколько ему было известно, потому что он думал, что я — это ты… но, встретив ту маленькую девочку, я решила, что он либо солгал мне, либо выдумал. В другой раз я сказала Леону, что Клифф всегда старался сделать так, чтобы я непременно обнаружила у него в комнате радиоприемник, который он откуда-то притащил. Все это было так странно, и я подумала, что у меня, видимо, есть сын, которого зовут Клифф. Я как-то раз даже вспомнила имя Гарта.

Официант ловко расставил на столе заказанные блюда, хотя они склонились друг к другу так, что между ними почти не оставалось свободного места. Он бросил мельком взгляд на два одинаковых, таких красивых лица и поразился, что таких женщин может быть две, но, не став задерживаться, налил вина в бокалы и отошел. Он с пониманием относился к посетителям, что пришли поговорить по душам.

— Я даже не уверена, что хочу жить в Америке. Знаешь, я могла бы жить во Франции, вместе с Леоном, Пенни и Клиффом. Этого хочет Леон. Он хочет, чтобы у нас были еще дети… я тоже хочу… но я хочу, чтобы Пенни и Клифф были со мной.

Эти слова раздавались в тишине, и, словно удары молота, они разбивали идиллические представления о жизни Сабрины вдребезги. Она оцепенела, словно уберечь свою жизнь можно было, лишь запретив себе какие бы то ни было чувства. Откинувшись на спинку стула, она отпила из бокала с вином и бесстрастным взглядом посмотрела на Стефани.

— И что ты им скажешь?

Стефани залилась румянцем.

— Я думала… Я думала, ты…

— Все им скажу вместо тебя? Нет. Этого я делать не стану. Или ты думала, что я тихонько отойду в сторону, чтобы освободить тебе место? Но они — не куклы, которых можно то и дело передавать из рук в руки, в зависимости от того, какой сегодня день недели, от того, что нам это удобно. Однажды мы уже обвели их вокруг пальца, и Гарту понадобилось немало времени, чтобы свыкнуться с этим, а если ты хочешь обмануть их во второй раз, то я не желаю в этом участвовать. Я люблю его, Стефани, люблю их всех, не представляю себе жизни без них, но даже если бы это было не так… Боже милостивый, нельзя же так обходиться с людьми, словно это оловянные солдатики!

— Ты ведь говорила, что Пенни и Клифф еще ни о чем не знают.

— Не в этом дело. Это люди, а не игрушки, и нельзя вести себя с ними, словно это не так. Кроме того, за последний год они повзрослели. Может быть, поначалу такой номер и пройдет, но в конце концов обман раскроется. Как и большинство детей, они все еще заняты собой, но они умны, любопытны и полны любви. Они многое видят, ко многому прислушиваются, пытаются сопоставлять увиденное и услышанное со своими представлениями. А через какое-то время они начинают задавать множество вопросов, на которые очень сложно отвечать. Стефани, я ведь их хорошо знаю! И я не допущу, чтобы им причинили боль!

— Ты не допустишь, чтобы им причинили боль! Они же мои, а не твои дети! Ты же сказала, что они не куклы, которых можно то и дело передавать с рук на руки… да кто ты такая, чтобы говорить мне, что ты их хорошо знаешь, как будто ты можешь как ни в чем не бывало явиться в семью, занять мое место и заменить им мать…

— Я и есть их мать, — ледяным тоном ответила Сабрина. — И я действительно явилась в семью и заняла твое место. Я сделала то, о чем ты меня просила.

Стефани задрожала всем телом. Она рывком отодвинула блюдо, к которому даже не притронулась. Уголки ее губ грустно поникли.

— Значит, это мне и придется им сказать, да? Что их матери захотелось побыть кем-то еще и… она их бросила.

Отчаянные нотки в голосе сестры умерили пыл Сабрины, и ее душа невольно потянулась к Стефани, желая утешить ее. Но рука ее так и осталась лежать на коленях. Соперница моя, любовь моя, мелькнула у нее та же мысль, что и в Везле. Они сидели друг против друга, словно были чужими.

— Да, — без обиняков ответила она. — Именно это тебе и нужно будет им сказать.

— Но наверняка ведь можно придумать какой-нибудь способ сказать обо всем так, чтобы это звучало не так ужасно… — Стефани в отчаянии сжала руки, мысли лихорадочно теснились у нее в голове. — Обязательно должен быть способ объяснить, чтобы они все поняли. У каждого бывают безумные мысли. Наверное, они смогут это понять. Дети всегда думают о вещах, которые кажутся безумными и уму непостижимыми… если бы мне удалось дать им почувствовать, что я испытывала в то время, уверена, они простили бы меня. Такое прощение далось бы им непросто, но они бы меня простили, простили, я уверена.

Она посмотрела на свои руки.

— Нет, наверное, не простили бы. Наверное, они просто не смогли бы этого сделать. Они потеряли бы веру во все, в доброту своей матери… — Бросив взгляд на Сабрину, она поправилась: — …обеих матерей. Они возненавидели бы нас обеих, правда? Дети верят, что в мире все устроено надежно и предсказуемо, и, если бы я им сказала, что сделала, что мы обе сделали, они решили бы, что мир сошел с ума. Что в нем больше нет ничего надежного. Что в нем не на что и не на кого больше рассчитывать.

Вокруг слышались обрывки приглушенных разговоров, время от времени раздавался смех, звон бокалов, кто-то произносил тост, с кухни доносился звон посуды. Однако за столиком Сабрины и Стефани царила тишина. Они сидели совсем рядом, но Сабрине казалось, что они отдаляются друг от друга все быстрее и быстрее, словно в фильме, который прокручивается в ускоренном темпе обратно. Совсем скоро они превратятся в крохотные точки, что больше уже не способны узнать друг друга. Она не знала, как этому помешать; ей казалось — они бессильны, и единственное, что остается, — наблюдать, как точки становятся все меньше и меньше, пока не исчезнут.

Стефани поерзала на стуле.

— Но я обязана им обо всем рассказать, правда? Поверенный Дентона отправится в полицию, и вся эта история выплывет наружу. Все узнают, что я жива… я хочу сказать, что Сабрина Лонгуорт жива… и Пенни с Клиффом узнают об этом по телевидению, либо из газет, либо от людей… если я сама им все не расскажу. Либо от тебя. — Она посмотрела на Сабрину. — Но ты сказала, что не станешь этого делать. А я не смогу попросить тебя об этом. Попросить сказать им, что ты не их мать.

Нет, я их настоящая мать, я стала им матерью.

— Впрочем, все равно они обо всем узнают. Через час, через несколько часов после того, как поверенный Дентона побывает в полиции. Об этом будет известно, и это самое худшее, что может быть. Тогда, наверное, они меня уже не простят. Во всяком случае, если я сама им обо всем расскажу, они будут знать, что я поступила честно по отношению к ним… в конце концов. Хотя честность — не то качество, которым мы с тобой можем похвастаться, правда?

За тот год, что я была с ними, я вела себя честно. Все, что я делала, было продиктовано моей к ним любовью. И они это знают.

— Нет, я сама должна им обо всем рассказать, это единственный выход. Они мои дети, я хочу быть с ними, и если я причиню им боль, рано или поздно она пройдет. Дети легко приспосабливаются к обстоятельствам, они сразу же оправляются от удара. И мне не верится, что они совершенно счастливы. В глубине души они, наверное, чувствуют, что что-то в их жизни не так, как должно быть. Когда они…

— Нет, они счастливы, — перебила ее Сабрина, которая снова не смогла сдержаться. — Они прожили замечательный год, в течение которого были счастливы, любили сами и были любимы. Им и в голову не приходило, что в их жизни чего-то не хватает… — Нет, говорить так несправедливо, мелькнула у нее мысль. У нее нет права претендовать на детей сестры только потому, что минувший год в их жизни оказался удачным.

— Все равно не верю, — твердо ответила Стефани. — Они наверняка чувствуют, даже если не вполне понимают это, что-то не так. А узнав, что я их настоящая мать, они будут счастливы, потому что тогда все снова встанет на свои места. Они захотят быть со мной, и ни с кем больше.

К их столику, удивленно вскинув брови, подошел официант, и по знаку Сабрины убрал тарелки с нетронутой едой.

— Вам не понравилось, мадам? — спросил он, обращаясь к сестрам.

— C'était excellent. Malheuresement nous étions distraits.

— Nous reviendrons,[37] — добавила Стефани. Она посмотрела на Сабрину со смущением. — Разговаривать по-французски мне кажется таким естественным, хотя я чувствую, что лучше бы все-таки говорить по-английски. Такое впечатление, что во мне словно живут две женщины, что бы я ни делала. Какие бы решения ни принимала.

Выйдя на улицу, навстречу теплому вечеру, они направились в «Отель» той же дорогой, что пришли. Пройдя мимо изящных антикварных вещиц, расставленных в гостиной номера, мимо столика, на котором стояла ваза с фруктами и бутылка шампанского, Стефани вышла на террасу. Воздух был напоен ароматом поздних осенних цветов. Прижавшись спиной к стене, она смотрела на колокольню церкви Сен-Жермен-де-Пре.

— Это ужасно, ужасно, — еле слышно произнесла она. — Ненавижу себя, просто ненавижу, но я ума не приложу, что тут можно сделать.

Сабрина остановилась на пороге у нее за спиной.

— Почему ты себя ненавидишь?

— Потому что я причиняю тебе боль. — Она не стала оборачиваться. — Ты же знаешь, что это я и хотела сказать. Ты всегда понимаешь, что я хочу сказать. Я ненавижу себя за то, что делаю тебе больно. Неужели тебя бы не устроило, если бы ты осталась с Гартом, а я забрала Пенни и Клиффа? — Услышав, как Сабрина испустила прерывистый вздох, она круто обернулась. — Извини… Боже, Сабрина, прости меня, сама не знаю, что на меня нашло, я говорю, как торговка с покупателем на рынке. Просто у меня такое ощущение, что я попала в западню… что невозможно выпутаться из всей этой истории, в которую мы с тобой ввязались… а ведь я люблю тебя и знаю, что ты тоже любишь меня, и ты нужна мне… мы всегда были нужны друг другу… Где бы мы ни были, у нас с тобой никогда не было никого ближе… и все же…

— И все же сейчас нас разделяет многое, больше, чем когда бы то ни было.

— Да.

Казалось, расстояние, отделявшее их друг от друга на террасе, стало еще больше. Сабрина невольно простерла руки, и Стефани подалась вперед, словно желая, чтобы сестра заключила ее в свои объятия. Но в ту же секунду Сабрина опустила руки по бокам, и Стефани снова прижалась спиной к стене. Расстояние между ними на террасе, похоже, все увеличивалось. Стоя в полумраке, они посмотрели друг на друга — два абсолютно одинаковых, дорогих друг другу существа, которые сейчас разделяло то, что они сами затеяли. Аромат хризантем сейчас казался особенно терпким; еле слышные звуки машин, доносившиеся с улицы, казались невероятным шумом.

— Я пойду спать, — сказала Стефани и, внезапно заторопившись, быстрыми шагами прошла мимо Сабрины и скрылась в спальне. Сабрина не двинулась с места, наблюдая, как церковная колокольня постепенно тает в сумерках вдали, как гаснут огни города. Было уже очень поздно; гостиница погрузилась в сон. На улице под окнами пролаяла собака, какой-то мужчина попрощался со знакомыми, двое мотоциклистов завели моторы и с ревом рванулись с места. В наступившей тишине она вообразила себе смех детей и дробный перестук их башмаков, когда они носятся по дому. Она услышала это так отчетливо, словно они были совсем рядом. Она закрыла глаза. Нет, я их не отдам. Не отдам.

Что это значит? Как сохранить их любовь ко мне, и к Стефани тоже?

Она заплакала и ушла с террасы. В спальне, на тумбочке рядом с ее кроватью, горела лампа. Стефани свернулась калачиком и лежала к ней спиной. Молча Сабрина прошла в ванную комнату, умылась, потом разделась и легла, укрывшись прохладной простыней. Она слышала прерывистое дыхание Стефани, знала, что та не спит, но ничего не сказала. Сабрина так и не сомкнула глаз до самого утра, думая о доме, мысленно представляя, как Гарт держит ее за руку, как он делал каждый вечер, перед тем как они засыпали, и каждое утро, когда просыпались и поворачивались друг к другу перед началом нового дня.

Когда в комнату упали первые лучи солнца, Стефани откинула простыню и встала. Посмотрев на Сабрину, лежавшую с закрытыми глазами, она подумала: «Она же не спит, я знаю, что не спит, она так же, как и я, не сомкнула глаз, но ей не хочется сейчас ни о чем говорить. А даже если бы и хотелось, что мы можем друг другу сказать?» Не проронив ни слова, она прошла мимо сестры и неслышно притворила за собой дверь ванной.

Приняв душ, Стефани вымыла и высушила волосы, расчесала пальцами, затем надела вещи, которые принесла с собой, чтобы не тревожить Сабрину. Осторожно она открыла дверь и вернулась в спальню. Сабрины не было.

«Она ушла!» — мелькнула у Стефани безумная мысль. Завтра приезжает Гарт, и она оставила меня одну для встречи с ним. Я не могу, не могу, я не готова! Я не знаю, что ему сказать, не знаю, что сказать Пенни и Клиффу. Я не готова. Но она не может бросить меня!

Она кинулась в гостиную. Сабрина в шелковом халате сидела на террасе. Рядом с ней на столике стояла чашка кофе и прикрытая салфеткой корзинка, «Фигаро» лежала рядом, еще не раскрытая.

— Ах, слава Богу! — вырвалось у Стефани. — Я думала, ты ушла.

— Еще нет. — Сабрина была бледна, и по глазам сестры Стефани поняла, что она тоже провела бессонную ночь и мучилась от сознания неопределенности.

— Ты дождешься Гарта?

— Я еще ничего не решила насчет завтрашнего дня. Ты звонила Леону?

— Еще нет.

— Что ты ему скажешь?

— Не знаю. Не знаю! — Она остановилась на пороге. — Что мы будем сегодня делать? Нам же нужно что-то делать, правда?

— Пока ты принимала душ, звонила Александра. Она предложила позавтракать вместе. Я ей сказала, что собиралась сегодня съездить в Живерни или Мармоттан, и она ответила, что с удовольствием составит нам компанию. Она подъедет сюда к десяти часам.

— В Живерни или Мармоттан?

— Куда угодно, лишь бы это место было связано с Моне. Когда я училась здесь, то всякий раз, когда возникала проблема, я искала утешения в его саду или в его картинах. Они настолько совершенны, хотя временами кажется, что они не из нашего мира. У меня всякий раз возникает ощущение, что в них есть какое-то внутреннее спокойствие, которое передается и мне, пусть даже и не сразу.

— Внутреннее спокойствие. Ах, если бы только… — Стефани покачала головой и, помедлив секунду, добавила: — Кофе еще есть?

— Разумеется! И рогалики тоже. Я сейчас приму душ, а потом надо будет попросить у администратора расписание поездов.

Стефани села, а Сабрина собралась уйти. Но едва сестра протянула руку, чтобы взять кофейник, как Сабрина вернулась, нагнулась и расцеловала ее.

— Доброе утро, Стефани. Я люблю тебя.

Повернувшись к Сабрине, Стефани вскинула руки.

— Ах, я тоже люблю тебя, Сабрина. Я люблю тебя, и прости меня, прошу, прости меня, но я в самом деле ничего не могу поделать! Жаль, что… жаль, что… Господи, я даже не знаю, чего мне жаль!

Сабрина опустилась на колени рядом со стулом, и они обнялись, прижавшись щеками друг к другу и закрыв глаза. Лучи солнца, проникавшие на террасу, согревали их.

— Я сейчас буду готова, — сказала она и ушла, а Стефани продолжала сидеть, закрыв глаза.

Налив кофе, Стефани надкусила рогалик, но есть не хотелось. Она долго смотрела на церковь Сен-Жермен-де-Пре, думая о людях, которые зачем-то заходят туда по пути на работу. Внутреннее спокойствие. Может быть, они обретают его там, мелькнула у нее мысль. Вот если бы они были втянуты в историю вроде нашей, им было бы нелегко достичь этого.

Впрочем, если бы год назад мы не ввязались в эту безумную затею, я бы никогда не встретила Леона, и не встретила бы Робера, Жаклин, не узнала всего того, что узнала за время пребывания в Лондоне, не подружилась бы с Александрой.

Зато мои дети остались бы со мной.

И я бы считала, что так и должно быть, как считала раньше.

Закрыв глаза, она на мгновение погрузилась в полудрему, но тут же открыла их навстречу солнцу. Голова была как в тумане. Мне нужно все, с отчаянием подумала она… все, все, все… неужели я так ничему и не научилась? Она почувствовала, что это невозможно, и при мысли об этом все тело словно оцепенело. Потом она снова подумала: «Никто не может получить все сразу, и я знаю, что мне было бы гораздо легче принять то, что у меня может быть, если бы Сабрина решила, что мы сделаем так, чтобы мне не пришлось…»

Она устыдилась собственных мыслей и еще крепче сжала руки на коленях. Прости меня, Сабрина. Я все еще пытаюсь переложить на тебя ответственность за собственную жизнь.

Стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Наверное, горничная, подумала она, проходя в гостиную. Пусть лучше придут, когда мы уйдем. Она отворила дверь.

— Мама! — воскликнул Клифф и бросился к ней с таким жаром, что ей пришлось отступить вглубь комнаты.

— Мамочка, bonjour? bonjour![38] — От радости и возбуждения Пенни сначала прижалась к Стефани лицом, нырнув под широко раскинутые руки Клиффа, а потом принялась пританцовывать на одном месте. — Это папина идея! Ну как, мы тебя удивили? Удивили, правда? Это и есть наш сюрприз! Ты ведь не знала, что мы приезжаем!

Под натиском детей Стефани пошатнулась и чуть не упала. Ее захлестнула бурная радость, и, нагнувшись, она сжала детей в объятиях.

— Ты ведь ничего не знала, правда? — продолжал допытываться Клифф. — Так ни о чем и не догадалась, да?

— Да, — прошептала Стефани. — Ах, как я люблю вас, люблю вас, люблю вас… — Она без конца повторяла одни и те же слова. Она целовала своих детей, а их радостные лица были обращены к ней. Стефани всем телом тянулась к исходившему от них теплу и неуемной энергии. Тут она опять почувствовала прилив слабости и, пошатнувшись, сделала шаг назад.

Она услышала, как хлопнула дверь, и, вскинув голову, встретилась взглядом с Гартом. Он смотрел на нее.

Ее словно ударило током, и она поспешно отвела взгляд. Она, казалось бы, напрочь вычеркнула его из жизни. Сейчас Стефани не верила своим глазам, видя его так близко с собой и с детьми. Так, словно они одна семья, с которой она была долго разлучена. А он протянул к ней руки, и глаза его светились такой любовью. Так было в первые годы их жизни вместе. Она вдруг ощутила острый прилив ревности: сестра вызвала в нем такое чувство, а ей это оказалось не под силу.

Она покачала головой, словно стараясь отмахнуться от этих мыслей. В считанные доли секунды она подсознательно заметила, что седины у него прибавилось, выражение худого лица приобрело нежность, которой она раньше за ним не замечала. Да и вообще он стал куда привлекательнее по сравнению с тем мужчиной, которого она знала и помнила. Но усилием воли она заставила себя отвести от него взгляд и переключилась на детей, не умолкавших ни на минуту. Эти протянутые к ней руки, любовь, светившаяся в его глазах, предназначались не ей, но она не могла сказать ему, что она не Сабрина. Она не была к этому готова. Она даже не могла поздороваться с ним, как жена, встретившаяся с мужем. Если ему это не понравилось, что ж, он сам виноват. Какое у него право устраивать такие сюрпризы? Ладно, она разберется во всем этим позже. Может быть, он просто уйдет и оставит ее вместе с детьми.

Вместе с детьми и Леоном.

— Ты сегодня пахнешь по-другому, — укоризненным тоном сказала Пенни. — Это духи? А говорила, что тебе не нравятся духи.

— Ах… Может, все дело в шампуне, я купила себе новый. Лучше расскажите, как вы долетели. И как оказались здесь. А то я думала…

Обнявшись, они все вместе прошли мимо спальни, дверь в которую была закрыта, и вышли на террасу. Гарт не тронулся с места. Он был вне себя от потрясения, его душила холодная злоба. Эта женщина — не его жена. Он понял это, когда встретился с ней взглядом. Они с Сабриной прожили тринадцать месяцев, и он знал ее так, как никого на свете. Эта женщина — не она.

Эта женщина — Стефани.

Значит, она не погибла при взрыве. Значит, это не ее хоронили в Лондоне. Не ее оплакивали целый год. Выходит, все это время она жила… впрочем, какая, черт побери, разница, где она все это время жила… не все ли равно? Как бы там ни было, она должна была жить тайком, потому что все считали, что ее уже нет в живых. И вот она здесь собственной персоной, путешествует вместе с Сабриной, живет с ней в одном гостиничном номере, проводит вместе с ней время… Неужели Сабрина так часто за этот год наведывалась в Лондон за тем, чтобы повидать сестру? А затем она вернется в ту жизнь, которую ведет сейчас и о которой он не имеет ни малейшего представления.

А Сабрину она отошлет обратно в Эванстон.

Выходит, им оказалось мало того, что они попытались каждая пожить новой жизнью. Им еще захотелось оставить все, как есть сейчас, до конца. Выходит, обман продолжался.

Он смотрел на Стефани, лицо которой лучилось радостью, пока дети рассказывали ей про аэропорт имени О'Хары в Чикаго, и про аэропорт имени де Голля в Париже, а потом о том, как они летели. Они были настолько поглощены собственными приключениями, что не просили ее рассказать о себе. Они смотрели на нее, но были заняты собственными заботами, и она рисовалась им, словно в тумане. Они по ходу событий подлаживали действительность под себя — если в этом была необходимость.

Я тоже раз так сделал, подумал Гарт. Но больше не собираюсь.

— Знаешь, мам, нам дали такие аккуратные маленькие наборы. Там еще зубная щетка складывается пополам…

— А еще, мам, там была кислородная маска. Кое-кто из пассажиров надел их, когда решил поспать, и вид у них был такой странный!

Гарт с застывшим лицом смотрел на них. Почему она мне ничего не сказала? Если им захотелось оставить все как есть, я бы тоже был не против. Боже милостивый, почему она ничего мне не сказала, чтобы мы вместе во всем разобрались, зарегистрировали наш брак в установленном порядке, жили, не скрывая правды…

Потому, что тогда ей пришлось бы обо всем рассказать детям.

Но мы вместе могли бы это сделать.

Смогли бы?

И что бы мы им сказали?

Что эта женщина, которую они считали матерью, обманула их. Что их настоящая мать в один из сентябрьских дней упорхнула и ее не было целый месяц, пока не погибла… считалось, что погибла… И за все это время она даже не повидалась с детьми, не поговорила с ними. Смогли бы мы все это сказать Пенни и Клиффу?

— А еще расческу и тапочки, они такие смешные. Зачем надевать тапочки в самолете?

— А еще нам дали сборник кроссвордов, и мы заполнили целых шесть!

Конечно, мы могли бы им все рассказать. У нас сильные дети, и если мы отнесемся к ним со всей любовью, на которую способны, может быть, нам удастся как-нибудь помочь им пережить все это. Это лучше, чем жить во лжи. Если бы она сразу обо всем мне рассказала, мы могли бы все уладить и наладить вновь совместную жизнь. А теперь это невозможно. Теперь нас больше ничто не связывает.

Я больше не допущу, чтобы она меня обманывала.

Его тело было так напряжено, словно натянутая проволока, что того и гляди лопнет. Он чувствовал: все тело похолодело. Стиснув зубы, он наблюдал за Стефани и детьми бесстрастным взглядом, хотя в душе у него бушевала буря. Она же на него так ни разу и не взглянула.

Посмотри на меня, черт бы тебя побрал! Посмотри, что ты сделала с нами, со всеми нами… Он сделал размашистый шаг по направлению к ней и увидел, как она тут же отступила в сторону… значит, она ощущает его присутствие, хотя и не подает виду, словно чувствует между ними пространство. Он остановился. Ни к чему устраивать скандал при детях. Во всяком случае, не сейчас. Нужно время, чтобы придумать, как рассказать им о том, чего они еще не знают, о том, как мать и тетка снова и снова обводили их вокруг пальца — раз, другой, третий, причем в последний раз сделали это с особой жестокостью. Он чувствовал, что еще немного, и клокочущая ярость прорвется наружу; ему хотелось вырвать детей из объятий этой женщины и увести их подальше, всячески оберегая их даже от ее вида. Он не двинулся с места. Нет, он подождет, пока они с ней не останутся наедине.

Или пока он не останется наедине с Сабриной.

А где она? Теперь ему было все равно, кто перед ним — Сабрина или Стефани, потому что сейчас, впервые с тех пор, как началась вся эта дурацкая затея, ему предстояло столкнуться с обеими обманщицами сразу.

Но он не может спрашивать у Стефани, где сестра, пока не удастся оторвать от нее Пенни и Клиффа. А как это сделать, черт побери?

В дверь позади постучали, и он круто обернулся. Если это она… Нет, это не она; она, наверное, не стала бы стучать в дверь собственного номера. Скорее всего горничные, мелькнула у него мысль. Вот и хорошо. Их появление даст возможность отвлечь внимание Пенни и Клиффа. Он открыл дверь.

— Гарт! — воскликнула Александра. — Боже мой, вы приехали на день раньше? Знаете, мужья никогда не должны поступать так по отношению к женам, это… — В глаза ей бросилось его застывшее лицо и напряженная поза. — О, Господи! — Бросив взгляд ему за спину, где на террасе, тесно прижавшись, сидела Стефани с детьми, она повернулась к нему. — Насколько я понимаю, это Стефани, и она все вам рассказала.

— Об этом уже все знают?

— Почти никто. Она вам рассказала обо всем от начала и до конца? О том, где она была?

— Она ничего мне не рассказывала. Мы еще ни о чем не говорили.

— Тогда как же вы узнали?

Он молча посмотрел на нее. Она залилась румянцем.

— Ну, наверное, если действительно любить человека… — Она снова бросила взгляд на террасу. — А где Сабрина?

— Понятия не имею.

— И, судя по тону, вас это не интересует. Но я не могу в это поверить и готова биться об заклад, что вы и сами этому не верите. — Она посмотрела на Пенни и Клиффа. — Наверное, детей нужно увести куда-нибудь, чтобы вы смогли поговорить. А то мне кажется, вы того и гляди взорветесь. — Она направилась мимо него прямо на террасу. — Пенни и Клифф! Вот так сюрприз! Прямо как в сказке!

— А что, все уже в Париже? — решительным тоном спросил Клифф.

— Подавляющее большинство, во всяком случае. А вы меня разве не обнимете?

Подбежав, они обняли ее. Стефани вскинула голову, словно очнувшись от сна.

— Извини, я совсем забыла… Живерни… Мармоттан…

— Небольшое изменение в планах. Поскольку взрослым есть о чем поговорить, детям нужно удалиться. — Она непринужденно обняла Пенни и Клиффа за плечи. — Ну что ж, пойдемте и оставим родителей вдвоем. Я поведу вас в свое любимое кафе, оно, кстати, всего в нескольких кварталах отсюда. Каждый день, в половине двенадцатого, там выступает фокусник. Мы позавтракаем, а потом выпьем по чашке cafe au lait.[39]

— Фокусник? — переспросил Клифф. — Он француз?

— Может быть. Хотя, мне кажется, национальность тут ни при чем.

— Мы еще маленькие и не пьем кофе, — вставила Пенни.

— В Эванстоне — возможно, но не в Париже, — ответила Александра, потихоньку выводя их из гостиной.

— А какие он показывает фокусы? — поинтересовался Клифф.

— Об этом никогда нельзя спрашивать, Клифф, большая часть того, что делает фокусник, построена на неожиданностях. Как и в любви, — добавила она, пристально глядя на Гарта до тех пор, пока он не поднял голову и не посмотрел на нее. — Неожиданности бывают всегда, и любовь, по идее, должна уметь приноравливаться к ним, а не опускать руки. Вот в этом весь и фокус: должно быть что-то такое, за что можно держаться даже тогда, когда не знаешь, что творится вокруг.

— А мы, правда, выпьем кофе? — продолжала допытываться Пении. — Мы ведь не стали старше, хотя и приехали в Париж.

— Вы старше, чем были вчера. К тому же кофе в чашке только половина, все остальное — горячее молоко. Cafe au lait так и переводится: кофе с молоком. А если вам не понравится, то попросим принести горячий шоколад.

— А как насчет вина? — спросил Клифф. — А то, если уж мы в Париже…

Александра рассмеялась.

— С этим сложнее. По пути обсудим. Гарт, а вы со Стефани пока поговорите не торопясь. Увидимся позже.

— Нет! — Стефани чуть ли не бегом бросилась с террасы, в ужасе при мысли о том, чтобы остаться с Гартом наедине и рассказать ему, кто же она на самом деле. — Мы пойдем с тобой. — Двигаясь как-то нескладно от охватившего ее сильного волнения, она проскользнула мимо Гарта и отворила дверь. — Ну же, пойдемте, пойдемте!

Александра посмотрела на Гарта.

— Я была бы рада прогуляться вместе с ними. Это доставило бы мне огромное удовольствие.

— Нет! — закричала Стефани. — Пойдемте!

— Пошли, папа! — Пенни взяла Гарта за руку. — Правда, удивительно, что мы встретили Александру в Париже? И выпьем заодно cafe au lait!

— Но молока в чашке только половина, — поправил ее Клифф. — По-моему, это страшно скучно. Пап, а нельзя еще куда-нибудь сходить до начала выступления фокусника? Скажем, взобраться на Эйфелеву башню?

— И по ходу дела забыть все наши напасти, — пробормотал Гарт, и только Александра уловила горькие нотки, прозвучавшие в его голосе.

Клифф нахмурился.

— Что еще за напасти?

— Беспокойство, депрессия, тревоги, проблемы.

— У меня ничего этого нет. Пап, может, пойдем?

— Папа, пойдем! — порывисто поддержала его Пенни.

Схватив за руки, дети стали тянуть его за собой. После охватившего их возбуждения от встречи со Стефани, дети начали проявлять беспокойство. Гарт заметил первые признаки: Пенни и Клифф почувствовали, что творится что-то неладное. Мама хочет пойти с ними в кафе, а папа почему-то заартачился, но почему? К тому же они не поцеловались при встрече, хотя раньше всегда это делали, даже когда не расставались. Перехватив их взгляды, в которых появилась едва уловимая тревога, Гарт решил уступить. Он позволил им увлечь себя из комнаты следом за Александрой, а та еле заметно повела плечами в знак покорности судьбе и направилась за Стефани.

Обстановка гостиницы сразу бросалась в глаза: роскошная мебель и мрамор, бархатная обивка стен и изобилие антикварных предметов. Но Гарт едва обратил на это внимание: его мысли были заняты Сабриной и сюрпризом, который они приготовили вместе с детьми. Он предполагал, что сначала они вчетвером проведут два дня в Париже, затем отправят Пенни и Клиффа самолетом в Лондон. Там, в доме на Кэдоган-сквер их уже ждет не дождется миссис Тиркелл и на несколько деньков возьмет их под свою опеку. Потом она отвезет их домой, в Эванстон, а они тем временем проведут неделю вдвоем в Париже. В то время ему казалось, что лучше просто не придумаешь. Теперь же, спускаясь в обитой бархатом кабине лифта в вестибюль, а потом ступая, словно в тумане, по витой лестнице розового мрамора, он понял, что, по всей вероятности, это была худшая из всех идей, которые приходили ему в голову.

Нет, мысль была вполне правильная. Если исходить из того, что я думал…

Нет, не думал. Знал. Я знал, как у нас складываются отношения. Я их не выдумывал и не занимался самообманом просто потому, что мне так хотелось. Я взял Пенни и Клиффа с собой в Париж, потому что мы были семьей, в лучшем смысле этого слова.

Выйдя из гостиницы на улицу, он остановился, ослепленный ярким солнцем, и невольно прикрыл глаза рукой. Затем Гарт заметил в нескольких шагах поодаль обеих женщин и детей. Увидев, что его нет рядом, Александра и дети оглянулись и замедлили шаг, но Стефани продолжала идти прямо и глядя только перед собой. И, смотря на ее прямую спину, Гарт вспомнил Стефани во время их последней ссоры тринадцать месяцев назад. Как раз перед тем, как она отправилась в Китай. Он вспомнил Стефани, которая не вернулась.

Вернулась не она, а Сабрина. Сабрина, доказавшая, как глубоко она их любит.

Она не могла бы поступить так по отношению к нам. Она не смогла бы жить во лжи, делать вид, будто оплакивает сестру; делать вид, что она моя жена! Так притворяться во всем, что делало нас любовниками, друзьями, что так чудесно преобразило наш дом?

Я не могу в это поверить. Не верю.

Впрочем… волшебство и неожиданность, как говорит Александра.

Что ж, для меня все это на самом деле неожиданно.

— Папа, ну пойдем! Александра говорит, это всего в нескольких кварталах отсюда!

— Гарт. — Александра замедлила шаг, дожидаясь, пока он не подойдет поближе. — Скажите, чего вы хотите. Нам нужно придумать, как помочь Пенни и Клиффу, а то они меня уже замучили расспросами, не случилось ли чего-нибудь. К Стефани они тоже пристают с этими вопросами.

— И что она им отвечает?

— Что все в порядке, что она их любит.

Снова прикрыв глаза рукой, Гарт посмотрел на детей.

— Вы не могли бы как-нибудь намекнуть им, что мне хотелось бы остаться наедине с их… матерью? Вы один раз упомянули это в разговоре, добавьте еще что-нибудь для полноты картины. Постарайтесь, чтобы ваше объяснение прозвучало романтично, если, конечно, вы сможете приукрасить правду до такой степени, что будет невозможно отличить ее от лжи.

— Гарт, прошу вас, воздержитесь пока от выводов. И не будьте таким злым. Вы ведь не знаете всего, что произошло. Не знаете всего, что ей довелось пережить.

— Мне плевать на то, что ей довелось пережить. На свете нет ничего, что могло бы оправдать ложь, притворство…

— Погодите. — Глаза Александры широко раскрылись от изумления.

— Я же говорю не о Сабрине, а о Стефани. Вы же о ней ничего не знаете.

— И не хочу знать. С какой стати, черт побери? Вы что же думаете, после того, как она больше года где-то моталась и за все это время не удосужилась вспомнить, что семья для нее не пустой звук, я стану беспокоиться о том, что ей довелось пережить? Ах, Бога ради, простите меня, Александра, я не мог сдержаться. Если у вас еще есть желание куда-нибудь сводить Пенни и Клиффа и выдумать предлог, чтобы они не задавали лишних вопросов, я был бы вам крайне признателен.

— Я обо всем позабочусь, мне так приятно побыть вместе с ними. Мы пойдем в кафе «Маленький принц», это рядом с Сеной. Сначала нужно идти вдоль реки, а потом повернуть налево. Его нельзя не заметить. Не торопитесь, а мы тем временем с удовольствием посмотрим представление фокусника.

Гарт видел, что она догнала Пенни и Клиффа и, заговорив, вскоре вновь завладела их вниманием. Но мысли его уже переключились на другое.

Она опознала труп погибшей. Сама присутствовала на похоронах от начала и до конца. Если она не притворялась, то как все это могло произойти?

Кого же мы похоронили в тот день?

Они всегда были так близки — Сабрина и Стефани, в некоторых отношениях — близки настолько, что в этой близости было что-то таинственное. Так ли хорошо он их знал? На самом ли деле он стал частью жизни Сабрины, или это самообман? Он наслаждался жизнью в течение прошедшего года, принимая желаемое за действительное? Ведь в те первые три месяца, что Гарт с Сабриной прожили вместе, он уверил себя, что рядом с ним — Стефани?

Нет, черт побери! Она любит меня так же, как я ее. Я знаю это. Знаю. В некоторых вещах нельзя притвориться.

Однажды ему пришлось столкнуться с тем, как к нему возвращается ощущение реальности, в то время как мир, казалось, сошел с ума. Это было в прошлом году на Рождество, после того, как он выгнал Сабрину из дома, и она улетела в Лондон. Сидя поздним вечером один в пустом доме, он вспоминал: «Связи распались, основа на держит…».[40] Теперь, идя вдоль Сены солнечным октябрьским днем, он всей душой стремился обрести основу, надежную основу для жизни, полной взаимного доверия.

Он слышал, как Александра перешла на французский, выговаривая для них одну фразу за другой, а дети, нахмурясь от напряжения, стали их повторять. Но они то и дело оглядывались и продолжали хмуриться, но уже потому, что Стефани с Гартом идут не рядом, а поодаль друг от друга — она впереди, а он чуть сзади. Ускорив шаг, он нагнал ее.

— Нам надо поговорить. Александра позаботится о Пенни и Клиффе.

— Только не сейчас. Давай попозже, пожалуйста, только не сейчас. — Стефани стала смотреть по сторонам, заглядывая в крошечные ателье и магазинчики, словно ища укромный уголок, где можно было бы спрятаться. Она не могла сейчас заставить себя говорить с Гартом. Он думает, что она Сабрина, а она не знает, как Сабрина ведет себя с ним; она не имела ни малейшего представления, как они ведут себя друг с другом.

Мне нужно просто забрать детей. Мне просто хочется быть с ними и знать, что все в порядке.

— Только не сейчас, — снова повторила она окрепшим голосом, обращаясь к Гарту. — Попозже, попозже, но только не сейчас. — Сабрина, конечно, так бы не сказала; Сабрина бросилась бы ему навстречу с выражением той же любви, что светилась в глазах у него, когда он возник на пороге номера. Он будет думать, что я злюсь на него, что он мне до смерти надоел, может подумает, что я встретила кого-то другого. Ах, все и так слишком плохо! Я стараюсь сделать все, что в моих силах. Но я не выдержу злости, обвинений, ненависти. Она снова покачала головой.

— Только не сейчас… — И быстро направилась дальше.

Закрыв дверь и бессильно уронив руки на колени, Сабрина сидела у себя в спальне. Почему он мне не сказал, что приедет днем раньше? Почему не сказал, что возьмет с собой детей? Она могла бы заранее все продумать; они со Стефани могли бы ко всему подготовиться. Почему он решил приготовить ей сюрприз?

Впрочем, все эти вопросы — не главные.

Как он мог поверить, что это я открыла ему дверь? Как мог позволить снова себя одурачить, после того как год прожили вместе?

Хотя, судя по всему, он в это поверил. И ушел в кафе вместе с детьми и со Стефани. Семья Андерсенов в полном составе осматривает парижские достопримечательности.

Она сидела у окна: отсюда была видна улица и церковная колокольня, но перед ее мысленным взором стоял дом в Эванстоне, их с Гартом спальня; кухня, на которой безраздельно царит миссис Тиркелл, а Пенни и Клифф иной раз помогают ей готовить ужин. Сюда дети приносят уроки, чтобы похвалиться перед родителями или попросить помочь им; столовая, где они принимали Лу Чжэня.

Я помогла Гарту, когда ему было трудно разобраться в своих отношениях с Лу Чжэнем. Помогла Клиффу решить некоторые волновавшие его проблемы и сделала так, что Гарту стало легче с ним говорить. Я помогла Пенни стать уверенной и противостоять искушениям секса в школе. Я стала подругой Клаудии и помогла ей добиться своего от конгрессмена с сомнительной репутацией. Я закончила оформление интерьера в «Доме Конера».

Я могла бы сказать, что неплохо потрудилась за время пребывания в Эванстоне; я сделала все дела, не оставив после себя никаких нерешенных проблем. Могла бы сказать, что мое пребывание там подошло к концу; что мне пора уезжать.

Она мысленно представила себе улыбку Гарта, когда Стефани открыла ему дверь в номер. Она сидела в спальне, мысленно представляя себе его улыбку, чувствуя всем телом прикосновение его рук. Ах, любовь моя, прости меня. Все так запуталось… единственное, что осталось простым, — это моя любовь к тебе, но я не могу отделить ее от всего остального. Прости меня, прости! Я люблю тебя.

Увлекая детей за собой, Александра решительно вошла в кафе и, самовольно заняв понравившуюся ей кабинку, с надменным видом приказала официантам принести меню, содовую и кофе с молоком. Всем своим видом излучая энергию, она завладела вниманием детей. Она стала рассказывать им невероятные истории о фокусах, рекламных плакатах, которыми были увешаны стены; о том, как у одного официанта появился большой красный нос, почему владелец кафе всегда высовывается из двери, ведущей на кухню, но никогда не выходит в зал, почему у пса, свернувшегося калачиком в углу, такой угрюмый вид. Она без остановки придумывала для них все новые истории и чувствовала себя совершенно измученной, но при взгляде на детей, слушавших ее с открытыми ртами, ее охватывала неизъяснимая радость. Она продолжала рассказывать, а про себя недоумевала, почему именно сегодня фокусник решил опоздать, хотя в предыдущие дни отличался пунктуальностью.

Стоя на улице, Стефани смотрела через стекло на детей, сидевших к ней спиной и наклонившихся вперед, поближе к Александре. Пенни то и дело подпрыгивала на стуле; она и раньше так делала всякий раз, когда что-нибудь приводило ее в особый восторг, мелькнула у Стефани мысль. Минуты текли, толпа обходила ее с обеих сторон. Парочки прогуливались вдоль Сены или отдыхали на скамейках, подкрепляясь снедью из бумажных пакетов. Глядя через стекло, Стефани видела, как Александра что-то говорит, не останавливаясь и то и дело поглядывая на смеющиеся лица детей. Вот они живо вскинули головы, когда к их столику подошел мужчина с рыжими усами, в смокинге и цилиндре. Держа в руках большую плетеную корзину, он что-то сказал Пенни и Клиффу, затем помахал над корзиной рукой в белой перчатке, и через мгновение на голове у Пенни появилась шляпка, украшенная яркими, разноцветными перьями. Широко раскрыв глаза от изумления, Пенни подняла руку, чтобы потрогать шляпу, потом сняла ее, и они с Клиффом принялись вертеть ее в разные стороны, заглядывая внутрь и пытаясь разгадать секрет фокуса. Точь-в-точь как их отец, подумала Стефани. Он ведь считает, что все должно иметь свое объяснение. Но тут она поймала их восторженный, смеющийся взгляд, устремленный на Александру и фокусника, и поняла, что они верят и в волшебство.

Она прижала руки к теплому оконному стеклу и почувствовала себя чужой. Вот она стоит на улице и через стекло вглядывается в то, что происходит внутри. Она не слышит, о чем говорят ее дети, поэтому не может посмеяться или изумиться, восхититься вместе с ними. Но я же не чужая им, мелькнула у нее мысль; я их мать. Она повторила последнюю фразу вслух.

— Я их мать. Они любят меня. Я их мать. Я их мать.

И все-таки она продолжала стоять так на улице. Стекло отделяло ее от них, их мыслей, их радостного возбуждения, оживленной болтовни с фокусником и Александрой. Откуда они знают Александру? Ах да, Сабрина говорила, что та была в Эванстоне. А как она там оказалась? Этого Сабрина не сказала. Наверное, пока Стефани не было, произошло что-то еще, и еще — десятки, сотни событий… которых, возможно, было так много, что она никогда всего не узнает, да и не сможет узнать.

Я больше не являюсь частью их жизни. И винить в этом мне некого, кроме самой себя. Я выбрала для себя другую жизнь, даже не подумав о том, что могу их потерять.

Но я еще могу к ним вернуться, могу снова стать для них в жизни всем, снова стать им настоящей матерью, я знаю, что смогу это сделать. Просто для этого понадобится время, и мне нужно будет вести себя с ними на редкость деликатно…

А что, если у меня ничего не получится? Что, если я так изменилась… или они так изменились… что они сразу поймут, что я чужая? Как я все это объясню?

А может, ничего и не надо будет объяснять. Я просто возьму и скажу, как сильно я их люблю и как жалею о том, что в свое время их бросила. Разве этого не будет достаточно?

У нее навернулись слезы на глаза, и дети стали видны, словно в тумане. Если сказать своим детям, что ты их любишь, этого должно быть достаточно. Любви достаточно, чтобы сгладить все невзгоды.

А если нет…

Круто повернувшись, она пошла обратно той же дорогой, понурив голову; по щекам струились слезы. Стоя в нескольких футах поодаль и наблюдая за ней, Гарт подошел, взял ее за руку и крепко сжал. Теперь у нее не оставалось иного выбора, как пойти с ним в гостиницу.

— Где она?

Не переставая плакать, Стефани даже не расслышала, что он сказал.

— Что?

— Сабрина. Где она?

Она бросила на него безумный взгляд.

— О чем ты говоришь?

— Ты отлично знаешь, о чем я говорю, черт побери! Господи, Стефани, неужели ты все еще думаешь, что вам удастся снова меня одурачить? — Резко остановившись, он посмотрел ей прямо в глаза, горевшие безумным огнем. Вот Стефани. Настоящая Стефани. Но Сабрина заменяла ему Стефани в течение такого долгого времени, была единственной женщиной, которую он…

Сейчас я не могу об этом думать.

Он направился дальше, чуть ли не волоча Стефани следом за собой.

— Вам обеим удалось сделать так, что все это время считалось, будто тебя нет в живых. Но больше в ваших дурацких шутках я участвовать не намерен.

— Постой, ты ошибаешься. — Ее охватило непередаваемое облегчение. Он все знает. Ей ни о чем не нужно ему рассказывать. — Сабрина не…

— Ошибаюсь? Выходит, это не ты сделала так, что все считали тебя мертвой? Не ты жила другой жизнью весь прошлый год? А Сабрина, значит, не повеселилась, одурачив меня, пойдя на очередной обман, кстати на редкость удачный? В течение последних двух недель она каждый вечер звонила мне и все время лгала, рассказывая о том, что делает и с кем проводит время. — От гнева голос его задрожал. — Ложь… Господи, как вы обе в ней преуспели! А теперь тебе понадобилось что-то еще, и ты решила «воскреснуть». Год назад ты хотела уйти из семьи, и в конце концов ушла. Ты сделала, черт побери, все, что хотела, а теперь тебе, значит, понадобилось что-то еще. Ну и что же? Если ты хотя бы на секунду подумала отнять у меня детей…

— Отпусти руку! Мне больно!

— У тебя нет права говорить о боли. — Остановившись у железной ограды, тянувшейся вдоль берега Сены, он, придержав, заставил ее встать перед собой и снова принялся вглядываться в ее лицо. Как две капли воды похожа на Сабрину. Невероятно, подумал он; даже сейчас ее вполне можно принять за Сабрину. И все же было в ней что-то такое, что говорило, что это Стефани, женщина, которую он не любит, женщина, которую должен презирать за все, что она сделала.

Она попыталась вновь высвободить пальцы.

— У меня и в мыслях не было причинять тебе боль. Мне просто хотелось вырваться на свободу, начать новую жизнь… Я не была счастлива… ты знал это!.. но мне хотелось вырваться всего на несколько дней. Мне казалось, через неделю я вернусь обратно, и мы снова попытаемся наладить наши отношения. У меня и в мыслях не было причинять тебе боль!

— Для этого ты выбрала довольно своеобразный способ. — Он чуть разжал руку, которой держал ее за локоть. — Но тебя никто ни к чему не принуждал. Ты сама выбрала свой путь в жизни, сама прошла его, и теперь все кончено. А если ты вернулась, чтобы забрать Пенни и Клиффа, то забудь об этом. Они останутся со мной. Не знаю, чем ты занималась в течение года, так же как не знаю, с кем ты их провела, но за все это время ты не удосужилась ни позвонить, ни написать своим детям, а если говорить обо мне… или, пожалуй, о судье, если уж на то пошло… то это автоматически лишает тебя всех прав на них. Ты меня слушаешь? Смотри на меня, черт побери! Сейчас они для меня дороже всего на свете, и я постараюсь сделать так, чтобы они ни о чем не узнали: ни ты, ни Сабрина ничего им не скажете. Господи, какие вы все-таки сучки — взяли и решили поиграть с детьми, которые любили вас и во всем на вас полагались…

— Гарт, хватит, хватит… послушай меня! Она не знала, что я осталась в живых. Она не играла ни с Пенни, ни с Клиффом, ни с тобой. Она любит тебя. Она ужас что пережила, заставляя себя каждый вечер лгать тебе, но она сделала это ради меня, потому что я попросила ее об этом. Я не могла заставить себя встретиться с тобой или с детьми лицом к лицу. Я не знала, что мне делать, вот и попросила ее хотя бы на какое-то время… а потом нам еще нужно было выяснить, кто нас преследует… о, Господи, все это так запутанно. Я не могу тебе всего объяснить.

— Она не знала, что ты осталась в живых?

— Нет. Господи, она же считала, что похоронила меня!

Помимо воли, его захлестнула безудержная радость. Она не знала. Он почти не слышал, что еще говорила ему Стефани… их вроде бы кто-то преследует?.. сейчас он понимал лишь то, что она не лгала ему, не притворялась его женой, его любимой…

Но спустя мгновение, глядя мимо Стефани на людей, прогуливающихся под высокими каштанами, на прозрачную и пятнистую в лучах солнца тень под кронами деревьев, он задумался. Почему нужно этому верить? Все это слишком просто. Им обеим лишний раз солгать ничего не стоит.

— Она до самого вечера просидела у гроба.

— Да, я знаю. Мы говорили об этом и, по-моему, поняли, как все было на самом деле. Тут все смешалось: и время, что я провела в Лондоне, а потом во Франции, и… Гарт? — Она посмотрела на него, пытаясь по выражению глаз догадаться, о чем он думает. Ей показалось, что их взгляд смягчился; он, казалось, уже слушал ее, взвешивал сказанное ею, и она вспомнила, как он всегда не торопясь повторял про себя то, что слышал, чтобы затем сопоставить с тем, что уже знал, и проанализировать. Настоящий ученый, подумала Стефани, сожалея, что раньше никогда толком не пыталась его понять.

— Я могла бы рассказать тебе обо всем от начала и до конца, но на это ушло бы столько времени… к тому же надо, чтобы Сабрина помогла мне все рассказать.

— Где она?

— Не знаю. Она была в спальне.

— Все то время, что мы там были?

— Да.

— Дверь в спальню была закрыта, да? Неужели она не услышала нас?

— Я почти уверена… что слышала. Я совсем забыла, что она там. Дети, шок при твоем появлении… Мне и в голову не пришло… Но она сама тебе расскажет… мы сами тебе обо всем расскажем, если ты только согласишься нас выслушать. Гарт, поверь мне. Она ничего не знала. Она думала, что меня нет в живых, и она влюбилась в тебя. Она любит тебя.

Он испытующе посмотрел на нее.

— Как ты думаешь, с какой стати я должен тебе верить?

— Ты же ученый. Ты должен уметь отличить правду от лжи.

У него вырвался смешок.

— Ученые зачастую тоже остаются в дураках.

— Но к тебе это не относится. Сабрина как-то сказала, что тебя не назовешь дураком, но мы в самом деле тебя обманули. Вот она и пыталась вернуть меня. Она была встревожена тем, что мы с ней натворили. По-моему, она тогда и полюбила тебя, хотя, конечно, ни за что бы мне не сказала. Но мне нужно было время, нужна была эта поездка… — Она внезапно задрожала всем телом. — …и она подарила это мне. — Голос у нее сделался тише, и Гарт наклонился к ней всем телом, чтобы лучше слышать. — Она всегда так делала. Всю жизнь она делает все, что в ее силах, чтобы я была счастлива. Вот я и привыкла рассчитывать на нее. Мне так и не удалось стать такой же сильной, как она. Я никогда не верила в свои силы так, как верит она. Я никогда не была такой свободной, как она, ни в своих мечтах, ни в выборе друзей, ни в работе, ни в чем-либо еще. Поэтому я ей и завидовала. Вот я ее и… испытывала. А она не возражала, потому что любит меня.

Они стояли на дорожке, вымощенной камнем, под раскидистым каштаном. Вдали, на противоположном берегу Сены высилась серая каменная громада Лувра. Сейчас он казался почти черным на фоне безоблачного неба.

— Пойдем, — отрывисто произнес Гарт, взяв ее за локоть, развернул, и быстрым шагом они направились обратно, желая поскорее пройти несколько кварталов до гостиницы. Не проронив ни слова, они вошли в кабину лифта, поднялись на верхний этаж, по-прежнему не говоря ни слова, подошли к двери и остановились.

Стефани нерешительно подняла руку, собираясь постучать, но Гарт, стоявший сзади, вытянул руку и повернул ручку двери. Та открылась, и они вошли.

Сложив руки на коленях, Сабрина сидела в кресле на террасе. Она перешла туда из спальни, и это было единственное, что она сделала с утра. При звуке отворившейся двери она подняла голову и встретилась взглядом с Гартом. Вместо радостного возбуждения от встречи после двухнедельной разлуки в этом ее долгом взгляде читалось сомнение, гнев, еле сдерживаемая неприязнь, извинение и все же — такое неудержимое влечение к нему, что даже Стефани не могла этого не заметить.

Сабрина встала с места.

— А где Пенни и Клифф?

— Пошли в кафе вместе с Александрой, — ответила Стефани. — Вместе с фокусником она их развлекает. — Словно опасаясь передумать, она подбежала к Сабрине и порывисто обняла ее. — Сколько всего свалилось на нас в последнее время! Как тебе, наверное, было больно, когда ты слышала наши голоса, а потом мы все ушли. Прости меня за это, но я не могла остаться здесь наедине с… то есть, я хочу сказать, мне было страшно. Все произошло так быстро и неожиданно, что у меня просто не было времени собраться с мыслями.

Сабрина снова перевела взгляд на Гарта.

— Он сразу все понял, — продолжала Стефани. — Мне показалось иначе, но он все понял в тот самый момент, когда увидел меня. А потом мы потащили его в кафе.

— Ты все знаешь, — сказала Сабрина, обращаясь к Гарту. — Ты все знаешь. — И тут впервые у нее на лице появилась слабая улыбка. — А Стефани рассказала, что с ней произошло?

— Нет. — Гарт поочередно смотрел то на одну, то на другую из сестер, не в силах отделаться от ощущения нереальности происходящего, которое не покидало его с самого утра, когда они только приехали. Глядя со стороны… если не считать одежды, по которой сестер только и можно было отличить друг от друга… их вполне можно было принять за одну женщину, которая разглядывает себя, стоя перед зеркалом. Рассматривая их, он снова почувствовал прилив гнева. Может быть, Сабрина и в самом деле думала, что сестры нет в живых. Но, несмотря на все ее жаркие клятвы в любви, она все-таки утаила, что Стефани, оказывается, жива. И теперь, видя их вместе, он терзался вопросом, найдется ли на свете человек, который сможет значить для них столько же, сколько они значат друг для друга. Он не знал, что им сказать, как вообще говорить с ними. Он твердил себе, что у него вообще нет желания с ними разговаривать. Он просто заберет детей домой и выбросит обеих сестриц из головы.

Но в эту секунду Сабрина, раскинув руки в стороны, сделала шаг ему навстречу.

— Прости меня! Я обещала больше никогда не лгать тебе и нарушила обещание. Не могу выразить словами, как я перед тобой виновата…

— Дело не только в обещании. — Противясь искушению обнять ее и поцеловать, увидеть улыбку, которая словно освещала все ее лицо, он не отреагировал на руки, протянутые к нему. Он подождал, пока они не опустились и дал выход разбушевавшемуся гневу.

— Мне казалось, у нас в семье все строится на взаимопонимании, на том, что мы не будем причинять друг другу боль, что наш дом — безопасный островок, пристанище в этом мире, который порой становится холодным, сложным и путающим. Мы разобрались в тот первый случай, когда ты солгала… мне казалось, что разобрались… но теперь снова возвращаемся к тому же. Ведь в эти две недели у тебя было десяток… десятки возможностей рассказать о том, чем ты занимаешься, но ты решила… вы обе решили — снова вы обе!.. на какую долю правды могут рассчитывать остальные.

Стефани забилась в угол гостиной, инстинктивно сжимаясь всем телом от злости, что звучала в голосе Гарта и, казалось, была адресована ей. Она нерешительно топталась и всей душой желала бы проскользнуть в спальню, но боялась уйти. Видя ее в тени, а Сабрину перед собой, на залитой солнцем террасе, он чувствовал все нарастающий гнев при мысли, что они обступают его с обеих сторон, как и весь прошлый год, — только он сам об этом не догадывался. Обманщицы, возомнившие, что они будут решать, как ему жить.

— Ну что ж, теперь все кончено. Я уезжаю и забираю с собой Пенни и Клиффа. Ни одна из вас их не получит. Чудовищно даже подумать о том, чтобы семья зависела от капризов двух скучающих женщин, что детей, словно игрушки, можно передвигать туда-сюда — поиграть, потом отшвырнуть в сторону, потом вспомнить и снова желать их получить. Я не…

— Я не отшвыривала их в сторону! — воскликнула Стефани. — Я знала, что Сабрина о них заботится, знала, что она сделает так, что они будут здоровы и счастливы, пока я не вернусь, и она сдержала свое слово, а теперь…

— Теперь? Ты что, думаешь, что теперь снова вернешься в семью?

— Не к тебе. К тебе я бы не смогла вернуться. Ты не хочешь меня видеть, а я не могу больше жить с тобой, Гарт. Но я хочу, чтобы дети были со мной. Это же мои дети, Гарт, я — их мать! Неужели это для тебя ничего не значит?

— Нет. С какой стати? Для тебя ведь это ничего не значило.

— Это не так. Еще как значило! Я хотела, чтобы они были рядом со мной, с той самой секунды, когда ко мне снова вернулась память… — Она увидела, как Гарт круто повернулся к ней лицом. — Вот как все было на самом деле! Ты так и не спросил меня, но именно это со мной и произошло, а у нас не было возможности тебе об этом сказать, но, если ты позволишь нам обо всем рассказать, ты все поймешь и, может быть, изменишь свое мнение. Сабрина… — Она вышла на террасу, где все еще продолжала стоять Сабрина. — …ты должна мне помочь. Я не хочу одна обо всем рассказывать. Я хочу, чтобы это сделали мы обе.

— Капризы двух скучающих женщин, — ледяным тоном повторила Сабрина, не сводя глаз с Гарта. — Вот, значит, как! Ты нарочно стараешься распалить себя… у тебя есть такая склонность… и если не перестанешь, мы вообще не сможем ни о чем поговорить.

— Хватит говорить мне, к чему у меня есть «склонность», черт побери! Ты две недели знала, что Стефани жива, ты превратила всю нашу жизнь в сплошное притворство…

— Всю нашу жизнь?

— …и она никогда уже не станет такой, как раньше. Ты знала это и решила никому ни о чем не говорить. Потому что ты любишь сестру. Веская причина, ничего не скажешь! И ты еще говоришь, что любишь нас. Значит, вот как ты распределяешь свои симпатии? Если речь идет о нас и твоей сестре, ты отдаешь предпочтение сестре.

— Это несправедливо.

— Почему? Ты же на самом деле выбрала ее.

— Совсем не так. Я знала, что совсем скоро мы с тобой встретимся…

— Нет, так, и был еще случай, посерьезнее этого. Ты прикинулась ею, чтобы мы не догадались, что она от нас уехала.

— Тогда я тебя еще не любила. А потом, когда полюбила, я не думала ни о чем, кроме как о тебе и о детях. Я в самом деле лгала тебе по телефону, но не представляла, что еще можно тут сделать, к тому же это длилось лишь несколько дней. Я думала, завтра, в воскресенье, встречу тебя в аэропорту, у нас будет возможность обо всем поговорить… все уладить…

— Нет, ты думала, что все время будешь дурачить меня.

— Гарт, хватит, прошу тебя! Я понимаю, ты обижен и зол. Понимаю и то, что у тебя есть для этого веские причины, но у меня и в мыслях не было постоянно обманывать тебя, и тебе об этом прекрасно известно. Все, чего мне хотелось, — это быть вместе с тобой и детьми, жить, окруженной добротой, любовью и благодарностью. У меня никогда не было желания дурачить тебя после той первой недели, а особенно после того, как я тебя полюбила. И наш дом на самом деле был для меня убежищем, настоящим райским уголком, и я делала все, что могла, чтобы так же чувствовали себя в нем и ты, и Пенни, и Клифф. Насколько я могу судить, я не сделала ничего, что могло бы причинить боль тебе или им. Я старалась сделать так, чтобы у всех у нас было чувство, что мы любим, заботимся, оберегаем друг друга. Ты ведь все это знаешь, как знал на протяжении всех прошедших месяцев, и я была бы тебе признательна, если бы ты потрудился вспомнить, что нас связывало все это время, а не предавался воспоминаниям о том, что чувствовал в декабре прошлого года и снова переживал то ужасное время, как будто с тех пор ровным счетом ничего не изменилось.

— А что изменилось, если ты нашла в себе силы лгать мне последние две недели? — Он услышал, как эти слова слетели с губ, и подумал, почему не может остановиться, почему, закусив удила, продолжает стоять на своем. Я люблю тебя, знаю, что ты любишь меня, знаю, что ты оказалась в ловушке, уступив настойчивым просьбам Стефани. Ты нужна мне, я не представляю себе жизни без тебя. И все же бушевавший в нем гнев давал о себе знать, и злые слова сами слетали с языка. Заставив себя оторвать взгляд от лица Сабрины, в глазах которой застыла невыразимая боль, он повернулся к Стефани. — Вы обе думаете, что можете как ни в чем не бывало начинать всякий раз все сначала независимо от того, что происходило без вас. Словно дети, что разбили окно и делают вид, будто они тут ни при чем. Но на сей раз я не позволю вам начать все сначала. В том, что произошло, вам некого винить, кроме самих себя. Мне наплевать, как дальше сложится у вас жизнь, но Пенни и Клифф не будут иметь к ней никакого отношения.

— Ты не можешь так говорить! Я буду бороться с тобой, я хочу, чтобы они были со мной!

— А что у тебя есть за душой. Ничего, кроме страстного желания смотаться в Лондон пофлиртовать? И это после года, который ты провела в разлуке с ними? Нет, они останутся со мной. Ты их больше не увидишь. Ни ты, ни она их больше не увидите.

— Ну, хватит, — сердито вмешалась Сабрина. — Злись и дальше, если это все, на что ты способен, но ты же не знаешь всей истории. Ты не можешь в таком состоянии размышлять трезво о том, что делать, пока не выслушаешь все, от начала и до конца. Почему ты не обратил внимания на слова Стефани, когда она сказала, что лишилась памяти? Ты что, не поверил ей? Или просто не желаешь слушать ничего, что заставило бы тебя изменить свое отношение к нам? Выслушай нас — это единственное, о чем мы просим. Ты можешь это сделать? Так у тебя хотя бы будет возможность удовлетворить свою любознательность ученого.

Он невольно улыбнулся, но тут же одернув себя, посмотрел на часы. Начало первого, дети, наверное, все еще развлекаются в обществе фокусника. И Александры. Наш ангел-хранитель, мелькнула у него мысль.

— Это не отнимет у тебя много времени, — холодно добавила Сабрина.

Он кивнул.

— Хорошо.

— Давайте сядем здесь. — Тембр ее голоса снова изменился. Теперь, понимая, что вся история так или иначе выплывет наружу, она попыталась поставить себя на место Гарта и прониклась ощущением предательства и уязвимости, охватившим его после того, как он пришел к ним в гостиничный номер, и голос ее задрожал от любви к нему и от желания его защитить. — Здесь так красиво, такой изумительный вид… и еще надо попросить принести что-нибудь поесть. Мне кажется, мы все немного проголодались. — Сняв телефонную трубку, она попросила принести вино и кофе. — И еще что-нибудь, — добавила она и заказала салат. — Не уверена, что мы сможем в таком состоянии есть. Мы со Стефани в последние дни только заказываем еду и не притрагиваемся к ней, когда приносят. Уже не помню, когда в последний раз мы с ней съели все до конца. Ну ладно, можно сейчас попробовать. — Она говорила слишком быстро и много, потому что нервничала. Ей казалось, будто сердце сейчас выскочит из груди. Когда Гарт медленно вышел к ним на террасу, она вдруг подумала: с трудом верится, что они здесь сейчас вместе, что все переменилось и переплелось столь причудливым образом, все тайны раскрыты, а будущее по-прежнему неясно. Ведь нельзя исключить того, что Гарт может в любой момент сказать ей: «Отправляйся на все четыре стороны, а мы со Стефани сами разберемся, как быть дальше с детьми».

Стефани присела на краешек кресла рядом с Сабриной. Гарт, прежде чем сесть, отодвинул свое кресло как можно дальше от них.

— Ну?

— Макс спас меня, когда судно взлетело на воздух, — без вступления начала Стефани и ровным голосом рассказала всю свою историю от начала и до конца, то и дело поглядывая на Сабрину, но ни единым взглядом не удостоив Гарта, который большей частью смотрел мимо них на колокольню и большие тучи на горизонте. Сегодня будет дождь, — рассеянно подумала она, не переставая говорить и время от времени поворачиваясь к Сабрине, словно прося, чтобы та что-нибудь добавила от себя. Но большей частью она говорила сама, и так прошел почти час.

Когда в номер, постучав, вошел официант и принес заказ, Гарт попросил его отнести все на террасу, а когда тот ушел, запер дверь на замок. Это был единственный раз, когда они немного отвлеклись; все остальное время Стефани говорила не останавливаясь, и по мере того как она рассказывала свою историю, все части ее жизни складывались в целостную картину: годы юности, которые она провела вместе с Сабриной, брак с Гартом, рождение детей, непродолжительное время, проведенное ею в Лондоне, когда она выдавала себя за Сабрину, месяцы, прожитые во Франции вместе с Максом, Робером, Жаклин, а потом — с Леоном. Во время рассказа она мысленно представляла, как стоит перед кафе и смотрит на детей, сидящих вместе с Александрой; она снова ощутила теплое стекло под ладонями, снова затуманенным от слез взором видела Пенни и Клиффа. Она впервые до боли отчетливо представила все это и теперь начала понимать: что-то в жизни ей уже никогда не вернуть.

Когда она закончила свой рассказ, воцарилось молчание. Одна из бутылок вина была пуста; кофейник, стоявший на подогревателе, пуст наполовину. К салату никто из них не притронулся.

— Что же теперь? — вновь подала голос Стефани, глядя на свои сжатые руки на коленях. — Я никак не могу понять, кто я на самом деле. Когда-то я знала это, живя в Эванстоне, но тогда я не очень нравилась самой себе. Поэтому мне и захотелось оказаться на месте Сабрины. Мне хотелось поставить себя на ее место гораздо больше, чем ей — на мое. Мне в самом деле казалось, что можно начать новую жизнь, словно примерить пальто, и тогда все пойдет так, как хотелось бы.

— И как, получилось? — спросил Гарт. После того как Стефани умолкла, это были первые произнесенные им слова, и, уловив в его тоне нотки любопытства, свойственного настоящему ученому, Сабрина испустила вздох облегчения.

Стефани мельком взглянула на него, но тут же отвела взгляд.

— Мне так казалось. Я понимала, что это лишь чужая роль, но я сыграла ее практически безукоризненно, потому что много лет к этому стремилась, а еще потому, что Сабрина каким-то образом жила во мне самой и тем самым помогала мне, хотя я сама этого не сознавала. — Какое-то мгновение она смотрела на Гарта в упор. — Я понимаю, что мы натворили что-то ужасное, и прошу простить меня. Но ведь какое-то время я была счастлива. Я забыла, каким гнетущим казался мне окружающий мир каждое утро. Я стала думать, что теперь мне все под силу. Хотя, конечно, в глубине души я понимала, что это не так, понимала, что лишь играю чужую роль, что, по большому счету, мне так и не удастся стать настоящей Сабриной, потому что я бросила слишком многое из того, что мне по-настоящему дорого. — Она снова мельком взглянула на Гарта. — Мне хотелось все новых и новых авантюр, потому что я думала, что только так и можно было все время быть счастливой, забыть о той, какой я была, какой я себе не нравилась. Вот я и ухватилась за роль Сабрины, и не могла от нее отказаться. Но в глубине души я знала, что не смогу свыкнуться с жизнью Сабрины, потому что слишком многое в прошлой жизни меня удерживало. Та жизнь значила для меня так много, гораздо больше, чем я себе представляла, и это ощущение не пропало, что бы я ни делала.

— Ты добилась того, чего хотела, — сказал Гарт, по-прежнему сидевший с задумчивым видом ученого. — Ты хотела забыть себя, какой была раньше, и добилась этого.

Стефани пристально посмотрела на него.

— Да, но я не собиралась этого делать. Врачи сказали мне, что я нарочно подавляю в себе мысли о своей прошлой жизни, потому что меня не отпускает чувство вины за то, что я сделала. И они были правы. Мне не удалось ничего вспомнить. Но теперь, когда я действительно все помню, у меня такое ощущение, словно я — никто. Я хочу сказать, что чувствую себя как неприкаянная.

Сабрина взяла ее за руку.

— Все будет в порядке. Просто у тебя еще не было времени свыкнуться с мыслью, что теперь ты все помнишь.

— Нет, дело не только в этом. — Высвободив свою руку из руки Сабрины, она принялась вертеть бокал, перебирая его пальцами. — Я говорила тебе на днях, что ты оставалась собой все то время, что была на моем месте. Весь прошедший год ты была и мной и самой собой одновременно. Ты знала, чего хотела, знала, где твое место в жизни, и полагалась только на свои силы, строя собственное будущее. Мне кажется, в большинстве своем люди знают это и вообще не ломают себе голову над такими вопросами. Они словно построили себе дом, обставили его мебелью и теперь могут ходить из одной комнаты в другую с закрытыми глазами. Они так хорошо его знают, знают, что он принадлежит им и никому другому, вот он и становится их отражением, и всякий раз входя в дом, они видят в нем самих себя.

Снова бросив взгляд на Гарта, она заметила, что он смотрит на нее с нескрываемым любопытством. Впервые за все те годы, которые они прожили вместе, она испытала странное удовольствие оттого, что сумела вызвать к себе интерес Гарта Андерсена.

— Но будучи в Лондоне, я лишь хотела поставить себя на место Сабрины, а от Стефани Андерсен отмахивалась как только могла. А потом, оказавшись во Франции, я стала Сабриной Лакост и начала свою жизнь там, по мере сил стараясь ее разнообразить. Во мне смешалось столько разных жизней, столько разных ощущений, что я утратила всякое представление о том, что же представляю из себя на самом деле, и теперь уже не знаю, кто я. И не знаю, где мое место в жизни.

Вьюрок, приземлившийся рядом со стеной террасы, принялся долбить клювом каменную кладку, сделал несколько прыжков, словно пробуя, не опасно ли это, и, взмахнув крылышками, улетел.

— Дети — это все, что у меня есть. Разве ты этого не понимаешь? Ты должен это понять: они — единственное, в чем я целиком и полностью уверена! Когда я думаю о них, все кажется мне таким ясным. Я знаю, они могут дать мне то, чего у меня нет: я стала бы им матерью и тогда бы поняла, кто я на самом деле, мы нашли бы с ними общий язык, и тогда я поняла бы, где мое место в жизни.

Наклонившись вперед, Сабрина протянула руку ко второй бутылке, немного помедлила, чтобы унять дрожь в руке и налила вино в бокалы.

— А мне казалось, задача родителей как раз в том и состоит, чтобы помочь детям понять, что они собой представляют, помочь им найти свое место в жизни.

Стефани вспыхнула.

— Это жестоко. Я говорю искренне.

— Я тоже. У Пенни и Клиффа уже есть то, что ты ищешь. За прошедший год они многому научились. Разве ты ничего не заметила?

— Нет, заметила! Черт бы тебя побрал, черт бы тебя побрал, ты же сама знаешь, что заметила! — Сквозь навернувшиеся на глаза слезы она сердито посмотрела на Сабрину. — Они стали совсем другими. Как я могла этого не заметить? Они стали… сильнее, чем раньше. — Она запнулась. — Смелее. Раскованнее. — И тут она произнесла слова, которые хотела сказать с самого утра, когда увиделась с детьми. — Как ты, Сабрина.

— Как мы обе, — поспешила добавить Сабрина. — Ты же воспитывала их все эти годы, пока я не заняла твое место.

— Нет. Ты же знаешь, что я хочу сказать. Все годы я завидовала тебе. И дело не только в той жизни, которую ты вела, нет, дело в том, что ты все время хотела приключений. Когда мы были совсем юными, это ты помогла мне избавляться от сомнений, ты даже командовала мной, и я была тебе за это благодарна… хотя быть благодарной так непросто! А потом, уже живя в Эванстоне, я, бывало, сердилась на себя за робость и думала: вот ты бы сделала все, чтобы познакомиться с каким-нибудь новым человеком, решить ту или иную проблему, или посмотреть опасности в лицо, вместо того чтобы избегать ее. Этому ты научила Пенни и Клиффа. Они никогда не смогли бы стать взрослыми, если бы они только злились на самих себя из-за боязни нового, они бы так не повзрослели за этот год. А теперь они будут все время идти вперед. Как ты.

И тут Гарт впервые ощутил прилив жалости к Стефани. Он понимал, что она права. За тот год, что они прожили с Сабриной, у его детей появилось большее желание идти вперед, готовность встречать все, что принесет им будущее, они прониклись большей уверенностью в себе. Они не стали сообразительнее или обходительнее, но теперь в большей мере могли бросать вызов окружающему миру. И Стефани это поняла.

Сабрина чувствовала, как Гарт испытующе смотрит на них. У нее мелькнула мысль, что сейчас впервые человек со стороны видит, как сестры стараются разрядить возникшее в отношениях между ними напряжение, видит всю любовь и уму непостижимую близость, связывающую их. Человек со стороны? И это ее любимый Гарт, отец Пенни и Клиффа. Вот он сидит, откинувшись на спинку кресла, всем своим видом демонстрируя спокойствие и небрежный интерес — такой же, каким Сабрина видела его уже много раз, хотя на самом деле он внимательно слушал, попутно оценивая, затем анализируя все и сопоставляя услышанное со своими представлениями. В том, как держался ее любимый Гарт, не было и тени небрежности или беззаботности. Он с неподдельным любопытством относился ко всему на свете и, за исключением тех случаев, когда его охватывал гнев, был готов выслушать все что угодно, однако доверял он только голым фактам; на эмоции он полагался лишь тогда, когда они не вносили путаницу в упорядоченный мир. Нет, он — не человек со стороны, он — частица того порядка, который Сабрина и Стефани восстанавливают после внесенной ими самими сумятицы. Он плоть от плоти их; и все они зависят друг от друга.

Она мысленно вообразила, что они втроем были как бы опутаны нитями паутины. Она оставалась невидимой, пока лучи солнца не упали на нее, на доли секунды отчетливо высветив прочность нитей и тесное переплетение их между собой. Да, вот мы сидим сейчас на террасе отеля в Париже под ярким солнцем и безоблачно голубым небом, и вьюрок проносится мимо, словно желает проверить, здесь ли мы еще. И мы, трое людей, причастны к этой трагедии. Казалось бы, какая ничтожная малость в масштабах всего мира, но применительно к жизни каждого из нас она приняла гигантские размеры. Жизнь опять то подавляет нас, то дарует нам счастье, то ввергает в пучину отчаяния. Да, мы ведем себя как исключительно воспитанные люди, но мы до смерти напутаны.

Молчание затягивалось. Вскочив, Стефани отошла на несколько шагов в сторону и, прислонившись спиной к стене, скрестила руки на груди, словно защищаясь.

— Знаешь, ты тоже здорово изменился. Это очевидно. Ты не такой жесткий, каким был раньше, — сказала она, обращаясь к Гарту, — даже несмотря на все те ужасные вещи, которые ты сегодня наговорил. Насколько я помню, у тебя всегда было жесткое выражение лица, как будто ты собираешься читать очередную лекцию или кого-то отчитывать. И хотя это и покажется смешным, но ты, похоже, тоже стал увереннее в себе, как Пенни и Клифф. Не знаю, о чем это говорит. Может быть, ты обнаружил, что жизнь не ограничивается одной генетикой.

Она перехватила его взгляд, брошенный на Сабрину, заметила, как их глаза встретились. Они смотрели друг на друга не отрываясь.

— Да, наверное, — вздохнула она. — Наверное, так оно и есть. И ты влюблена в него, — добавила она, обращаясь к Сабрине. — Я еще никогда не видела тебя влюбленной. Когда ты выходила замуж за Дентона, я думала, что ты любишь его, но это ведь было просто развлечение для тебя, правда? Теперь ты совсем другая. Такое впечатление, что у тебя в жизни все так, как и должно быть, что ты можешь идти дальше, ты не замыкаешься в себе… и растешь дальше.

Сабрина улыбнулась.

— Мне нравится, как ты сказала. То же самое я подумала про тебя, когда приехала в Везле.

— Ах… Значит, я тоже вызвала у тебя такие мысли? А кажется, что с тех пор прошло столько времени.

Стефани принялась расхаживать по террасе короткими, нервными шагами, еле касаясь рукой каменной стены.

— Может быть, со мной так и было. Мне кажется, со мной так и было, пока память не вернулась. А потом я так во всем запуталась…

Дойдя до угла, где заканчивалась терраса, она повернулась к ним лицом.

— У вас теперь новая семья, — сказала она чуть не укоризненным тоном. — Все вы так сильно изменились, особенно Пенни и Клифф. Они так… Боже, они так счастливы. А я не знаю… будет ли для них лучше, если… я не уверена… — Она закрыла глаза. — Я не уверена, что смогу это сделать, — докончила она шепотом.

— Стефани. — Сабрина уже привстала, собираясь подойти к сестре, но, наклонившись, Гарт придержал ее за руку. Она снова встретилась с ним взглядом и, ощутив тепло его руки, решила дать Стефани возможность разобраться во всем самой.

Стефани открыла глаза.

— Наверное… если дети счастливы, никто не вправе лишать их этого счастья. Они так прекрасны… правда, они так прекрасны, Пенни и Клифф? Так полны жизни и радости… Когда они, пританцовывая, шли по улице с Александрой, казалось, они идут покорять Париж. Им все было нипочем! Впрочем, нет, они тревожились, оттого что родители вроде бы разлюбили друг друга. А мне кажется, они уже привыкли к тому, что родители любят друг друга, правда? Они привыкли к этому. Дом, где безраздельно властвует любовь. Ведь они привыкли к этому?

— Да, — тихо ответила Сабрина.

Наклонив голову и словно пытаясь собраться с мыслями, Стефани уставилась на камешек, словно вьюрок, долбивший здесь стену своим клювом.

— Всю прошедшую ночь мы не спали, и я все думала о том, как вы жили в Эванстоне, в этом ужасном старом доме: все постоянно скрипит и требует ремонта… и вот вы все собираетесь на кухне за ужином всей семьей… Я отчетливо представляла все комнаты в доме и в них — всех вас, всех вместе… Перебирала в памяти все, о чем ты рассказывала мне в Лондоне — школу, футбольные тренировки Клиффа, рисование Пении, их друзей, этого молодого китайца… всю ночь я думала о вас, о вас вместе, но в основном о Пенни и Клиффе, и понимала, что они счастливы. А потом, когда их увидела, не поверила собственным глазам, я и представить не могла… что они так счастливы, так довольны, так переполнены любовью в… семье, где царит любовь.

Они долго молчали. Снаружи доносились звуки уличного движения, словно приглушенный рокот океана, и терраса казалась островком в нем.

— Я хочу сказать, что не… не представляю… как я бы заявила права на все это. На все, что вы создали вместе. Потому что детям кажется, что все так и должно быть, и они даже представить себе не могут какой-то обман. Мне сначала думалось, что они считают иначе, но это оказалось не так. Они счастливы. Они уверенно идут по жизни, все в ней кажется им знакомым… и стабильным. Они полны доверия, а не страха. До тех пор, пока… пока я… пока я буду молчать.

Она смотрела на Гарта.

— Сегодня я обратилась к тебе с просьбой насчет детей, потому что мне казалось, если ты скажешь «да», мы еще можем все уладить. Мне казалось, было бы так замечательно, если бы они остались с нами. Я бы сделала все, что в моих силах, чтобы они были счастливы. — По губам ее скользнула слабая улыбка. — Счастье в мгновение ока. Но я не могла предложить тебе ничего нового, потому что не знала, как мы этого добьемся и что я скажу им, когда они узнают, что я — не Сабрина… потому что они, конечно же, об этом узнают. Ведь я не смогла бы обмануть их больше, чем на несколько часов… просто мне хотелось… это было бы так прекрасно. Словно я могла по собственному желанию сделать мир таким, что бы в нем все было прекрасно. Но что бы я стала делать, если бы они начали расспрашивать меня, почему я не такая, как их мать, которую они знают? Я не смогла бы сказать им правду. Раньше мне казалось, что можно придумать тот или иной способ сделать это, а теперь вижу, что нет. Они никогда бы не доверились мне. Дети ведь считают, что родители всегда будут рядом. Мне кажется, им еще как-то удается пережить развод родителей, но ведь сейчас речь не о разводе. То, что мы с тобой натворили, — игра… Робер сказал, что это глупая и опасная игра… и мы играли в нее так беззаботно, словно на руках у нас была колода карт. Как можно после этого надеяться, что дети поверят в надежность и стабильность этого мира? Мне это не под силу. Я не могу увести их с собой и сделать вид, что я их… — Губы ее шевельнулись, но она не издала ни единого звука. Потом еле слышным голосом она продолжала: —…сделать вид, что я их мать, когда мать у них уже есть.

Сабрину охватило безмерное удивление и радость, от которых у нее перехватило дух, но это ощущение сменилось невыразимой печалью. Стефани, ты же не можешь навсегда покинуть их, ведь ты их так любишь.

Но разве не этого я от нее жду?

Подойдя к Стефани, Гарт обнял ее за плечи. Посмотрев на него сквозь слезы, она склонила голову ему на плечо, словно ребенок.

— Прости меня, Гарт. Прошу, прости меня, пожалуйста. Я не думала, что делаю, все получилось само собой, а ты ведь заслуживал лучшей участи, так же, как Пенни и Клифф. Прости меня…

— Ш-шш… все будет хорошо, все будет хорошо. — Гарт погладил ее по голове. — Что сделано, то сделано. — Глядя поверх головы Стефани, он встретился взглядом с Сабриной. Он снова почувствовал радость и безмерное удивление, которое весь этот год охватывало его, когда он смотрел на нее. Он понял, что она — часть его жизни, часть его самого, и ничто не в силах этого поколебать. — Мы не будем вспоминать прошлое, — сказал он, обращаясь к ней. — Мы и так зашли уже слишком далеко и узнали слишком много.

— Но нам же нужно найти какой-то выход, — напомнила Сабрина. — Всем нам. Втроем.

— Да. И мы его найдем. — Казалось, его любовь к ней была настолько всепоглощающей, а взаимопонимание между ними — настолько полным, что он понимал: отныне в их отношениях никогда больше не будет места для обмана — в той жизни, которую они теперь будут строить сообща, которую уже начали строить, в нем нет необходимости. Правда, для этого мы избрали худший из возможных вариантов, черт побери, мрачно подумал он. Но мы начали строить новую жизнь, и неплохо начали, и отныне мы… как это сказала Стефани? Будем расти, да, отныне мы будем расти.

Вьюрок вернулся и теперь кружил над ними, подбираясь все ближе и ища место, где можно было бы приземлиться. Гарт улыбнулся. Вот упрямец. Он найдет место в жизни. Все они найдут, если им будет сопутствовать удача.

Взяв Стефани за плечи, он чуть отстранился от нее.

— Послушай. Мы вовсе не собираемся отлучать тебя от Пенни и Клиффа. Мы скажем им ту же самую правду, которую собираемся рассказать всем остальным: что их тетя Сабрина, оказывается, не погибла при взрыве. Она, оказалось, лишилась памяти, жила во Франции, а потом память к ней вернулась. И еще мы скажем, что она любит их и хочет по возможности чаще их видеть, даже еще чаще, чем раньше. И что мы обязательно будем навещать ее в Везле или в любом другом месте, где она будет жить, настолько часто, насколько сможем.

Стефани пристально смотрела на него. Внезапно вырвавшись, она отошла в противоположный конец террасы и, нагнув голову и зажав руками уши, остановилась. Стоит один только раз решиться на обман, как потом уже не остановишься.

Увидев, что Сабрина направляется к ней, она отвернулась и прижалась лбом к каменной стене, по-прежнему зажимая руками уши. И так без конца: круг следует за кругом, проблемы громоздятся одна на другую, пока не открывается новая истина.

В этом и состоит новая истина: ей суждено сыграть роль в жизни своих детей. Не ту, на которую рассчитывает мать, а роль, которая позволит ей наблюдать за тем, как ее дети становятся взрослыми, и даст ей возможность по прошествии лет сказать им, как сильно она их любит, как желает им всего самого лучшего, желает, чтобы они были так сильны и счастливы, как только смогут.

На вторых ролях, мелькнула у Стефани мысль. Впредь я всегда буду на вторых ролях в семье Андерсенов, буду махать им рукой на прощание, когда они вместе пойдут домой, рассказывая друг другу по секрету всякие истории и шутки, строя планы на завтра, послезавтра и после-послезавтра.

Мне этого мало.

Это все же лучше, чем ничего.

И в это мгновение она перестала быть Стефани Андерсен и превратилась в Сабрину Лонгуорт. Не в ту Сабрину, чье место она заняла в Лондоне, а в совершенно новую Сабрину, которая была плоть от плоти ею. Во всяком случае теперь ей, наверное, удастся прожить жизнь под этим именем.

Гарту бросилось в глаза, как она слегка распрямила плечи, и он понял, что она приняла для себя решение. На доли секунды у него мелькнула мысль, что им надо будет подумать о том, как оформить развод. Впрочем, это и необязательно, тут же решил он: если отныне она собирается быть Сабриной, то та ведь уже много лет назад развелась с Дентоном и никогда не была за мной замужем. И все же всем нам захочется по возможности поскорее положить конец этой безумной затее.

— Стефани, — окликнула сестру Сабрина.

Стефани обернулась.

— Меня теперь зовут по-другому, — дрожащим голосом произнесла она, пытаясь улыбнуться, и они бросились друг другу в объятия. Даже несмотря на то, что все в их жизни пошло вверх тормашками и они пока еще не представляли себе, как справятся со всеми проблемами, которые таили в себе предстоящие годы, они по-прежнему были вместе, не потеряли друг друга, и на другом конце телефона всегда будет слышен голос, который скажет: «Ты все понимаешь, ты всегда все понимаешь».

Стефани обнимала сестру, словно желая до конца дней своих не выпускать ее из объятий, но потом, совершив над собой усилие, поцеловала Сабрину в обе щеки и отступила назад.

— Я пока не могу встретиться с Пенни и Клиффом, я еще не в состоянии с ними разговаривать. Мне нужно подготовиться к своей новой роли — тети Сабрины, а на это уйдет какое-то время.

Сабрина испытующе посмотрела на нее.

— Ты что, не вернешься обратно в Везле?

— Не сейчас. Я позвоню Леону. Он поймет, что в наших с ним отношениях ничего не изменилось, что я хочу до конца жизни быть вместе с ним, но сейчас мне нужно побыть одной. Наверное, я задержусь на несколько дней в Париже, а потом, может быть, поеду в Кавайон, чтобы провести время с Робером. А когда буду готова, дам вам знать. — Она отступила еще дальше, расстояние между ними еще больше увеличилось. Наконец она оказалась рядом с Гартом. — Спасибо за то, что простил меня. И за то, что дал мне возможность быть частью жизни Пенни и Клиффа. Обещаю, что буду к ним очень добра. Я буду хорошей теткой. Никогда еще не была теткой. Вот это приключение, Сабрина!

Повернувшись к высоким двустворчатым дверям, которые вели в гостиную, она с дрожавшей улыбкой перевела взгляд с Гарта на Сабрину.

— По-моему, тебе лучше пойти к ним, а? Дети ждут тебя.

— Да, — ответила Сабрина, — сейчас иду. — Пройдя мимо Стефани в гостиную, она вынула из сумочки маленький фотоальбом, который всегда был при ней. — Это тебе. Когда будут новые фотографии, я тебе тоже их пришлю.

Стефани обеими руками взяла альбом, раскрыла его и перелистала несколько страниц.

— Моя милая Пенни, — прошептала она: — И мой Клифф, такой красивый и взрослый. — Она прижала пальцы к фотографии, на которой дети улыбались ей, стоя на заднем дворе дома. — Спасибо, — сказала она, обращаясь к Сабрине. — Я люблю тебя.

Сабрина поцеловала ее.

— И я люблю тебя… Сабрина. Приезжай скорее нас проведать. Прощу тебя. Пожалуйста.

Гарт обнял ее за плечи.

— Нам пора. — Он поцеловал Стефани в щеку. — Скоро поговорим. Да и увидимся тоже, наверное, уже скоро.

Он обнял Сабрину за плечи, и они направились к двери. Не обернувшись, они вышли в коридор. Но Сабрина не выдержала. Когда дверь уже была готова захлопнуться, она бросила мельком взгляд назад и увидела, что Стефани стоит, одной рукой сжимая альбом с фотографиями, а другую прощально вскинув вверх.

Они с Гартом обнялись и еще долго стояли, не двигаясь с места, а потом повернулись и вместе двинулись по коридору. Держась за руки, Гарт и Стефани Андерсен вошли в лифт, спустились в вестибюль и вышли на улицу. Там, в нескольких кварталах от гостиницы, их ждали дети.