Пекло 3

Глава 19

Она сидела в своем кресле у окна в палате и смотрела на очень худые тонкие руки. Что-то смутное в ее сознании говорило, что так быть не должно, что она где-то не здесь, что что-то не понимает или забыла, но при этом могла смотреть лишь на очень худые руки, словно у скелета, который обтянули белым подобием кожи.

Она не была уверена, что когда-нибудь эти руки не будут уставать после обеда, утомившись от веса ложки.

Твердую пищу ей тогда не давали, только жидкую и кашеподобную, очень мелко измельченную. Все было очень вкусным и ей всегда казалось, что она могла бы съесть целое ведро, но с трудом могла доесть мисочку, которую ей приносили. Ее тошнило где-то на половине, и она сама отставляла тарелку.

Доедать ее не заставляли, только приносили новую крохотную порцию через два часа. Ее она уже могла съесть, хоть и с неприятной тяжестью в животе. Теперь эта тяжесть походила на боль, словно что-то внутри ее живота раздувалось, а в руках нарастала слабость.

Карин хотелось плакать, потому что перед глазами стояли кадры суда над Оливером Финрером, и сердце вздрагивало снова и снова, когда в памяти всплывало громогласное «виновен».

Удар судебного молотка выбивал дыхание, а она цеплялась за плед, прикрывавший ноги, и не могла его даже нормально сжать.

– Все будет хорошо, Кариш, – говорил ей отец, когда приходил, но она ему уже не верила, ничему не верила после того страшного суда.

– Эй! Ты почему тут сидишь совсем одна? – окликнул ее внезапно мальчик, пробегавший мимо по коридору.

Карин подняла на него глаза и сразу узнала. Тогда они виделись всего второй раз, но Карин внезапно вспомнила, что она давно выросла и попала в плен к странному искусственному интеллекту, но все равно улыбнулась маленькому Бергу.

Дверь в ее палату была открыта всегда, ее закрывали, лишь когда приходили к ней мыть, кормить, лечить, переодевать. В остальное время за ней приглядывали, пробегая мимо, а она старалась никого не замечать, кивала, если у нее спрашивали все ли в порядке. С этим мальчиком было совсем не так. Она просто на него уставилась, не понимая, что он тут делает, был ли он болен и почему так улыбался.

– Не хочешь пойти на улицу поиграть в мяч? – спросил он, не решаясь зайти в палату.

Тогда он казался ей растерянным и даже немного нелепым, только потом она узнала, что войти в ее палату это было для него невежливо, как если бы он в комнату к ней вломился. Без разрешения такое делать совсем нельзя.

– Как я буду играть в мяч? – спросила Карин, отпуская плед и спешно расправляя его на острых коленях.

– Ну он у нас надувной, легкий. Ребята все в основном не здоровы, просто кидают друг другу в руки, – пожал плечами мальчишка. – Мама сказала, что тебя очень надо привлечь к играм, поэтому я и дал тебе позавчера мяч, но ты не появляешься во дворе.

– Мне тут спокойней.

– Тебе двигаться надо и вообще жить.

Он сказал это и сам почесал затылок, осознав, что звучит это как-то нелепо. Карин же на него только смотрела, понимая, что, если бы не Берг, она так и осталась бы у окна, не решилась бы пойти играть в мяч, встать на ноги, без него она бы ничего не смогла.

– А кто твоя мама? – спрашивала тогда маленькая Карин.

– Твой врач, – с улыбкой отвечал Берг и все же заходил к ней. – Она о тебе беспокоится.

– Зачем?

Берг неловко пожал плечами.

– Она у меня за всех пациентов беспокоится, особенно когда есть трудности в их лечении.

– А со мной трудности? – с легким волнением спросила Карин, впервые подумав, что ей все же не хочется оставаться такой навсегда.

– Ты сидишь тут и не набираешься сил, не двигаешься. Мама сказала, что так нельзя. Это не позволит тебе поправиться.

Карин опустила голову, посмотрела на свои руки и попыталась сжать их в кулаки. Оно вроде получалось, но силы в руках она не чувствовала, даже напряжение в ладони было слишком вялое.

– Я помогу тебе спуститься и опять верну сюда, когда захочешь, – предложил Берг.

Он подошел совсем близко и присел возле нее на корточки, а потом представился и протянул ей руку. О рукопожатиях маленькая Карин ничего не знала. В бедном районе люди редко друг к другу прикасались, боялись что-то подцепить, особенно чесотку, только руку поднимали в знак приветствия, поэтому она совсем не поняла, что это тогда, но внезапно увидела совсем другого Берга, уже через два года, он так же протягивал ей руки и говорил:

– Идем!

Она стояла на пороге высшей майканской школы и не верила, что она туда зачислена, но руку Бергу давала.

– Я, правда, поступила? – спрашивала она, будто не своими глазами видела список.

Ей казалось, что это какая-то ошибка, что может существовать еще одна Карин Маер, вторая, которая не она, которая поступила вместо нее. Руку Бергу она при этом подавала, а он тянул ее на себя, выводил со двора и поднимал ее руку вверх.

– Она смогла! – кричал он ребятам – разномастной толпе, как-то само собой сдружившейся после лета в майканской больнице и игр в мяч.

Карин всех их знала, всех считала друзьями, но краснела именно от прикосновения Берга, хотя ей было всего двенадцать.

«Он был для меня всегда особенным», – признавалась Карин и даже радовалась этим воспоминаниям. Все ее прошлое, связанное с Бергом, было теплым, добрым, по-хорошему волнительным. Он ей нравился, нравился так сильно, что она его пьяного сама не очень трезвая действительно привела к себе. Она была влюблена в него, с волнением прикасалась к его телу, стягивала с него майку, боялась расстегнуть ремень, боялась поцеловать, а потом едва не задыхалась, когда он целовал ее сам.

Стоя в темном углу, взрослая Карин смотрела со стороны на тот неловкий первый сексуальный опыт, первый для них обоих, и улыбалась, видя, как Берг был с ней ласков, несмотря на отсутствие опыта. Он целовал ее, гладил руками, мычал что-то растерянно.

В сердце у Карин от этого вида почему-то теплело. Она тогда, правда, была в него влюблена. Она была привязана к нему, даже сейчас он для нее совсем не чужой человек, настолько не чужой, что сердце за него болело.

Где он? Что с ним? Карин хотела бы это знать, но понимала, что правду ей никто не скажет.

«Прости, что я не могу дальше быть с тобой», – думала Карин, глядя на их юные сплетенные вместе тела, слушая свои нелепые тихие стоны, похожие на пищание, и его невнятное бормотание. Скрип старой кровати и смутное воспоминание о первой боли, о том, как она терпела долгих несколько толчков, боясь спугнуть момент, а потом расслабилась и доверилась ему.

Был ли он тогда хорош или плох, Карин вспомнить уже не могла. Он был и это тогда оставалось самым важным.

«Я хочу, чтобы ты был счастлив», – с искренним теплом в сердце думала Карин.

Ее чувства к Бергу не изменились, но одно она точно знала: больше у них никогда не будет этих поцелуев, и ласки никакой не будет. Даже их последний секс был уже неправильным, не таким как прежде. Она его не хотела. Она думала о другом и ей было стыдно за это, а перед глазами мерцали картины. Первые цветы от Берга. Его неловкое знакомство с ее отцом, знакомство в статусе парня, а не друга, как было раньше.

Совместные походы в спортзал и поцелуи в мужской душевой. Там же они порой тайком занимались сексом, вешая на камеру лифчик или его трусы, а то и просто полотенце. Они были молодые, безумные, немного глупые.

«Дурные», – думала Карин, прикрывая от стыда глаза, но не переставая улыбаться.

Ей было неловко вспоминать все, что было между ними, и стыдно от того, что она это не сохранила, а еще страшно от того, что ее жизнь четко разделилась на до и после, как только она рухнула на ЗиПи3 и оказалась в руках Демонов.

Теперь она понимала, что ее волновал взгляд Шефа, всегда. Она не понимала, что это за чувство. Она сопротивлялась ему, но именно он вызывал в ней что-то с самого начала.

«Прости, что я внезапно полюбила другого. Так полюбила, как не любила тебя, – думала Карин, глядя несуществующему тут Бергу прямо в глаза. – Ты навсегда родной для меня человек. Ты никогда не будешь мне безразличен, но я больше не буду тебя любить, не смогу».

– О чем ты? – спрашивал Берг.

Ему было лет двадцать пять. Он еще не был капитаном и почти не хмурился, а улыбался, не успев погрязнуть в рутине службы, которая совсем не походила на геройские подвиги. Он тогда еще не ворчал и не прикрикивал на нее в полетах. Хотя на крики она не обижалась. Это было не часто, только когда он уж сильно злился, да и потом всегда извинялся. Он был для нее хорошим командиром. Прикрывал ее, помогал, иногда даже брал вину на себя за мелкие косяки. Он был другом, о котором можно мечтать. Он был готов защищать ее здесь всеми силами, а она его предала.

От этого наворачивались слезы, и, помня, что все это не по-настоящему, Карин отворачивалась и вздрагивала, сталкиваясь со зловещей Зеной. Ее синие глаза буквально прожигали в Карин дыру.

– Стыдно тебе? – спросила она и рассмеялась.

– Отстань от меня, – попросила Карин, пятясь.

Одного появления этой машины было достаточно, чтобы в груди снова поднималась паника.

Эта робоженщина была ниже ее в реальности, но тут в мире ее сознания она возвышалась над ней почти на голову и казалась совсем непобедимой. Она наступала и смеялась, а Карин пятилась, опасливо поднимая на нее глаза.

– Ты ничтожная нищебродка, окрутившая хорошего мальчика. Кем бы ты была без него, а? Сука никчемная!

Зена схватила ее за волосы и резко развернула, чтобы показать того Берга, что ждал ее с цветами, чтобы после нетрезвого первого секса предложить ей встречаться. Он запинался и с трудом говорил, что хотел.

– Я это… короче, я подумал… в общем, Карин, ты это… ну будешь со мной встречаться?

Карин его чуть с ног не сбила, бросившись в слезах к нему на шею.

– Ты его совратила, окрутила и использовала! – уверенно заявляла Зена, держа Карин за волосы, которые здесь почему-то не были коротко острижены. – Ты продалась за хорошую жизнь…

– Неправда, – прорычала Карин, хотя понимала, что Берг сделал для нее немало, но и она делала для него многое, даже в учебе потом помогала и поддерживала. Они просто были вместе и делали друг для друга все, что могли.

– Ты же жалкий технарь, среднестатистическая баба, – орала на нее Зена, дергая за волосы. – Попала бы ты на корабль, если бы Берг, как один из лучших выпускников, не попросил тебя в напарники? Где бы ты была? В ангаре на самой дальней станции? А! Шлюха ты тупая…