Переиграть Афродиту (СИ)

Глава 29. Аид

— Я прошу амнистии для всех участниц Концепции!.. — повторила Артемида, глядя на него… с ужасом? Да, кажется, с ужасом. Пожалуй, когда она впервые заикнулась об амнистии для участниц Концепции, ему следовало сдержаться и не начать смеяться, а то все присутствующие так и подскочили.

На самом деле, все, что хотелось Аиду — это залезть в горячую ванну, смыть подсыхающий ихор и позабыть об этом бедламе на пару часов, а вовсе не пугать бестолковых богинь. Так что сейчас он просто махнул рукой и сказал, что подумает.

Подумает, да. Может, даже с Макарией посоветуется. О том, как бы исполнить просьбу Артемиды так, чтобы она пожалела о том, что родилась такой бестолочью. Или хотя бы о том, что метила его царице в подруги. Потому, что Персефону трясет до сих пор, она цепляется за его руку так, что, кажется, останутся синяки, и еще неизвестно, кому пришлось бы вытаскивать ее из очередного бредового сна, если бы что-то пошло не так. В этот бредовый сон, который с Пейрифоем и Загреем, он еле-еле пробился (хотя Геката говорила, что это невозможно в принципе), а если дальше было бы хуже?..

Кажется, желание посоветоваться с Макарией все же как-то отразилось у него на лице, потому, что Артемида решила пасть на колени:

— Прошу тебя, Владыка, — прошептала она. — Прошу.

Копье она выронила, и оно покатилось в лужу светящегося ихора.

— Ну, зашибись, — прошипела Персефона, которая, кажется, пришла в себя настолько, чтобы разжать пальцы, судорожно стиснутые у него на запястье. — Милости им, значит! Милости! Дура!

Аид покачал головой:

— Ну, а что с ними делать? Их же много, замучаешься карать. Ты же не хочешь устроить Концепцию наоборот, в смысле, оставить одних мужиков? Так что амнистия — это не самый плохой вариант. Правда, пойдем. Нам еще надо найти Макарию, и вообще, Афродита явно получила недостаточно.

Персефона мрачно кивнула, и Аид, осторожно положив руку ей на плечо, повел ее из чулана. Царица споткнулась на пороге, снова вцепилась ему в руку ледяными пальцами, и он с досадой подумал о том, что Артемида действительно дура, раз не может понять, что для ее «подруги» на сегодня действительно может быть слишком, и ей совершенно не зачем было втыкать в него копье у нее на глазах. Дождалась бы, пока все выйдут, отозвала бы его в сторонку и спокойно бы там проткнула. Тогда не пришлось бы ему захлебываться кровью на глазах у своей царицы, она бы прекрасно без этого обошлась.

— Да уж, — тихо сказал он Персефоне в волосы, когда она молча прижалась к его плечу и замерла, словно не веря, что все обошлось (да, пожалуй, она действительно в это не верила). — Спасибо на том, что ей не пришло в голову позвать еще и Макарию, и Таната до кучи, да и вообще…

— А мы здесь, — мрачно прозвенело из-за спины. А затем еще и хихикнуло.

Аид обернулся, пытаясь прикинуть, что нужно сделать с Убийцей, чтобы тот начал хихикать (по всему выходило, что просто стукнуть чем-то тяжелым, пожалуй, недостаточно) и обнаружил рядом со стандартно-мрачным Танатом счастливо-восторженную Макарию с хтонием в руках:

— Папочка! Ты живой! — завопила она, бросаясь обнимать и его, и Персефону сразу. — Представляешь, Убийца почувствовал твою смерть! Да! Мы так испугались! Он хотел сразу лететь к тебе, но я прыгнула и…

— Я летел, а твоя дочь болталась внизу, едва не оторвав мне ногу, — с мрачной обреченностью в голосе вставил Танат.

— … и мы оказались тут! Ты стоял там, весь в крови, в смысле, в ихоре, Артемида валялась на коленях, у мамы был такой взгляд, словно она только и ждет, кому бы оторвать голову, поэтому мы решили не лезть, а спокойно дождаться, пока мамочка не прибьет Артемиду и ей не полегчает!..

— Плевать я хотела на эту дуру, — пробормотала Персефона, обнимая дочь. — Нет, ну вы видели?! Она дождалась, пока мы все отвлечемся, схватила копье, а потом сразу — амнистию. Ха! Никаких амнистий не…

— У-О-О-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!!!!!! — из-за полуоткрытой двери чулана раздался длинный, полный муки мужской вопль.

Персефона перестала шипеть от злости.

Макария перестала вдохновенно щебетать.

Танат мгновенно выхватил меч.

Нарисовавшиеся в дальнем конце коридора Геката под ручку с Герой (куда, интересно, они ходили?) замерли на месте и переглянулись.

Аид отпустил Персефону с Макарией, ощутил в руке рукоять двузубца и шагнул к чулану, прикидывая, что это там может так орать. Или кто. По всему выходило, что и некому, и нечему — кроме, опять-таки, Артемиды… и Ареса.

Вопль сменился грязными ругательствами; дверь распахнулась, на белый мрамор коридора решительно шагнула Артемида.

Ее одеяние — одеяние амазонки — было забрызгано ихором (Аида, или еще кого — как тут разберешь?), глаза были опущены. В левой руке был охотничий нож, и с его лезвия капали искрящиеся золотистые капли. В правой… разглядев, что там, Аид опустил двузубец и с досады сказал пару слов по-скифски.

— В общем, ты, ну… извини, — неловко сказала Артемида, протягивая свою страшную ношу Персефоне. — Я… действительно не подумала. Зато… вот.

— А что это за мерзость? — с брезгливым недоумением осмотрела «подарок» царица. — Выглядит, как….

— Фаллос Ареса, — любезно пояснила «подружка». — Я его оскопила! Чтобы он больше не мог…

Что именно он «больше не мог», было, в принципе, понятно из контекста, но Артемида зачем-то принялась объяснять, причем во всех красках. Персефона ошарашено смотрела на «подарок», Макария же заинтересовалась процессом и захотела уточнить детали, причем почему-то у Таната; Убийца явственно порозовел от смущения; Геката пришла на помощь Танату и отогнала Макарию, заявив, что незачем нервировать и его, и присутствующих своими неподобающими ребенку интересами; Гера хохотала в голос; Арес в чулане перестал орать и снова перешел на нецензурную брань в адрес «бешеных лесбиянок»; в другом конце коридора нарисовалась привлеченная воплями Деметра, она тоже что-то говорила…

Аид стоял и смотрел то на дверь чулана, то на Персефону, которая сначала стояла и пыталась что-то сформулировать, а потом махнула на это рукой и сказала, что Артемида, конечно, дура, но извинения приняты. И что она не злится, потому, что после ТАКОГО злиться невозможно. Артемида посмотрела ей в глаза, несмело улыбнулась, и Персефона ответила ей вымученной улыбкой.

И нет бы ей на этом остановиться, благо все прощены, Артемида счастлива — но нет, Персефоне отчего-то приспичило продолжить свою фразу насчет извинений, а именно, что она не принимает их фаллосами. А то мало ли, вдруг еще кому придет в голову извиняться по методу Артемиды.

— Отчего нет? — оживилась Гера. — Благо Геката может поставлять фаллосы в неограниченных…

На этой фразе Танат откровенно схватился за голову и вслух порадовался, что не живет на Олимпе, с такой-то царицей.

Гера снова начала хихикать, не обращая никакого внимания на то, как изумленно расширились глаза Артемиды, и даже Персефона, кажется, развеселилась — что уж и говорить о Макарии, а он, Аид…

Он стоял и смотрел то на дверь, за которой он не так давно видел свою смерть, то на саму Смерть, правда, уже не совсем его, а общую, чернокрылую и мрачную, но в данный момент несколько смущенную, то на дочь, в чьих жилах текла его кровь, его самую лучшую дочь, о которой только можно мечтать, то на свою царицу, на ее улыбку, на бледное лицо, на котором сквозь веселья все же проступала боль и тревога («а если бы не получилось, а если бы он и вправду умер у нее на руках, если бы, если бы…»), ясно же, что она не Макария, и что вопрос с амнистией, похоже, закрыт, но остальных участниц Концепции Персефона может не захотеть простить так легко, и думал, что с этим нужно что-то делать.

Потому, что если сейчас притормозить, придется и вправду карать уже не дурную Артемиду, которая хоть и не понимает, что нельзя так, нельзя по открытой ране, все же в чем-то права, а весь женский состав. Так это же они до конца века провозятся, если не больше. В общем, не улыбается ему с братьями карать десятки тысяч участниц Концепции.

Так что же делать? Пообещать эту проклятую амнистию прямо сейчас, чтобы Персефона еще и на него разозлилась, или сначала пойти добить недобитого Ареса — так он и без этого уже свое получил.

Впрочем, был у него один запасной вариант. И если использовать его прямо сейчас, Персефона точно перестанет думать об Артемиде. И об Аресе, будь он неладен. Правда, обстановочка для него не слишком-то подходящая, да и момент не самый удачный… а, впрочем, через минуту он станет еще более неудачным, потому, что на горизонте нарисовалась Деметра, а она его идей точно не оценит.

Отбросив колебания, Аид легонько коснулся запястья Персефоны, привлекая ее внимания, и опустился на колени.

Странно, но сделать это было очень легко. Словно он почему-то знал, что все правильно, все должно быть именно так, так и незачем тянуть, и незачем ждать, и…

Он улыбнулся — едва заметно, уголками губ — и в глазах Персефоны заплескалось изумление:

— Аид, что…

— Царица моя, я хочу…

Он не успел — дверь в чулан распахнулась изнутри, в дверном проеме нарисовался шатающийся Арес без штанов (их что, Артемида снимала?), с кое-как замотанным обрывками хитона чреслами и красной от ярости физиономией.

— А-а-арес, ты, мерзкий….- заголосила приближающаяся Деметра с тем градусом ненависти, которого раньше удостаивался только сам Аид. — Как ты посмел?! Моя дочь…

Мгновение растерявший весь запал Арес смотрел на Деметру и, кажется, просчитывал свои шансы на выживание.

Аид оценил бы их как нулевые.

— Это все Афродита! — завопил Неистовый. — Она меня заставила! — он выхватил свой фаллос из рук Артемиды и, спотыкаясь, бросился бежать. Он едва не налетел на Макарию, та едва успела шарахнуться в сторону.

— Мерзкая, злобная, кровожадная сволочь! — завопила Деметра, напрочь игнорируя и Аида, и вообще всех остальных, включая собственную дочь и внучку. Очевидно, ее захватил азарт охоты.

— …! — мрачно сказала Персефона. — А ты что хотел-то? — подозрительно уточнила она, пока Аид, встав с колен, отряхивал мраморную крошку со штанов.

— Потом, — искренне сказал Владыка. — Момент неудачный.

— Действительно, — пробормотала царица. — А… а тебя не волнует, что я уже не невинна?

— Мне кажется, это волнует только Деметру! — отрезал он. — Ну не суть. Сейчас эти двое доберутся до Афродиты, и я даже представить не могу, какая у нее будет реакция.

— Тогда побежали! — обрадовалась Макария. — Мы должны это видеть!