Перемена

IX ГЛАВА

Елизавета Андреевна вскоре пошла на поправку после разрешения от бремени, и когда её здоровью более ничего не угрожали, Михаил Григорьевич разрешил открыть двери поместья для долгожданных гостей. С тех пор не проходило ни дня, чтобы кто-нибудь из родственников — близких или дальних не приехал к ним с поздравлениями и подарками для Ивана Михайловича. А сколько им пришлось выслушать всякого рода комплиментов и благопожеланий от кумушек и кузин, которые, несколько завистливо осматривая молодую мать с ног до головы, в тайне восхищались её великолепными нарядами, про себя отмечали, что, дескать, роды не испортили её красоты: и волосы также остались длинными, и талия тонка и сама она стройна и свежа. Уезжая, они осыпали Вишевских поцелуями, благословляли их на долгую счастливую жизнь, но стоило им только отъехать от ворот имения, как вся их скрытая зависть вырвалась наружу в злой поток негодования.

— Заметили ли вы, Надежда Марковна, как глядела на нас Елизавета Андреевна? Взгляд точно у царицы, недовольной своими холопами, а ведь мы ничуть не уступаем ей ни в знатности, ни в богатстве, — не выдержала всё же, съязвила кузина Михаила Григорьевича, обращаясь к родной тётке своего супруга — низенькой, полноватой старушке с хмурым лицом.

— Многое вы не знаете, Анна Васильевна. Только и разговору за её спиной было, а ведь сплетни быстро передаются из уст в уста, особенно в столичном свете, где всё на виду и где все друг друга знают.

— Какие сплетни? Поведайте мне, Надежда Марковна.

— Ах, я же запамятовала, что вы в то время были непраздны и чаще оставались дома, но моя средняя дочь, вышедшая замуж за отставного генерала-вдовца, ныне является завсегдатаем светских балов, от неё-то я и услышала, что наш Мишенька повстречал Елизавету Андреевну в театре, где она была со своими родителями, и в беспамятстве в неё влюбился, хотя отец его сватал к княжне Добролюбовой, да Михаил наотрез отказался от столь выгодной пассии, выбрав в жёны дочь не самого родовитого дворянина, к тому же заядлого картёжника и… Ой, Господи, прости меня, — она перекрестилась, добавила, перейдя пости на шёпот, — поговаривали, будто Калугин — отец Елизаветы Андреевны изменял своей жене — женщине весьма благородной, добродетельной, кроткого нрава, которая годами терпела его вспыльчивый нрав, из-за чего растратила всё своё здоровье. Но, хотя нельзя о мёртвом говорить худо, да только ясно одно: яблоко от яблони недалеко падает.

— О чём вы говорите, Надежда Марковна?

— А то, что Елизавета Андреевна нравом пошла в отца: такая же строптивая и непослушная. Да, красоту она переняла у матери, но что касается нравственности, то тут дела неладные. Бедный, бедный наш Мишенька, наплачется он с ней, наплачется, помяните моё слово.

— Ах, тётушка, не говорите этого, не упоминайте. Мне и самой дурно становится от их забот.

Анна Васильевна выставила вперёд нижнюю губу, её чуть продолговатое лицо с тонким длинным носом приобрело плаксивое выражение. Как женщина она никогда не отличалась привлекательностью, однако, по части сплетен была в первых рядах, прислушивалась к каждому разговору, запоминала ненароком брошенную кем-то фразу, дабы потом, в кругу таких же сплетниц блистать полученными новостями, передающимися из уст в уста. Но не смотря на видимые столь явно недостатки, Анна Васильевна была доброй женой и прекрасной матерью троих детей, кумушки-тётушки за это безгранично обожали её и ставили в пример своим легкомысленным, беспечным дочерям. Надежда Марковна с первых дней полюбила супругу своего дорогого племянника; женщины — одна молодая, цветущая, другая — почти отжившая свой век, в делах и заботах растерявшая былую красоту, как-то сразу нашли общий язык, и не успела Анна Васильевна попривыкнуть к новой семье, а Надежда Марковна всюду брала-водила её с собой, отдавая ей предпочтение перед другими родственницами, что вызывало неприступную ревность у её дочерей и недовольство свекрови новоиспечённой жены.

Сейчас обе они ехали в одном экипаже, перемывали косточки Вишевским, обсуждали подарки, присланные гостями в честь младенца и впервые не заметили, как пронеслось время, а экипаж въехал на главную улицу одного небольшого уездного городка, представляющего собой один длинный проспект, где расположились вдоль дороги дома главы города, чиновничьи и нотариальные конторы, а также воздвигнутый недавно большой собор — слишком красивый, слишком величественный для сего места и оттого выглядевший ярким пятном на сером фоне. От проспекта тонкими нитями протянулись иные улицы, переулки и тропы; там картина была более удручающая, угрюмая. Здесь не было ничего из того, что могло бы вызвать интерес у человека образованного, любознательного, и уж тем более вызвать чувство презрения, брезгливости у истинного эстета с тонким вкусом ко всему прекрасному. Только единожды взглянув на эти улицы с разбитыми дорогами, покосившимися от времени заборами, на старые обшарпанные лавчонки со скудным товаром, где чаще толпились бедно одетые женщины да сновали тут и там мелкие воришки. За каждым углом примостились бродяги да пьяницы: эти выкрикивали бранные слова проезжающим экипажам. предлагали непотребное спешащим по своим делам женщинам и девицам, клянчили копейки у случайных прохожих. Жандармы ежедневно разгоняли бессовестных попрошаек, некоторых ловили и отправляли в ямы, но в остальном предпочитали не вмешиваться — до тех пор, пока горожане самовольно не устраивали бои с пропойцами, если те особенно нахально обращались с чьей-либо женой.

В стороне — а это там, где начинались дачи благородных господ — в тихом, охраняемом месте, расположились дома купеческие, дворянские, мастерские художников, квартиры, где давали под аренду комнаты мечтательным учёным. Здесь всё казалось иным, будто другим городом. Вымощенная гравием ровная дорога, аккуратные газоны, посаженные тополя. Тихое, мирное небо над головой, только в воздухе иной раз раздавались цокот копыт и стук колёс, а хатем вновь всё замирало. На такую улицу въехал экипаж с Анной Васильевной и Надеждой Марковной, проехав несколько минут, остановился у высоких, покрытых свежей краской ворот. Анна Васильевна глянула на спутницу, пояснила:

— Я решила заехать в гости к матери; она давно зовёт меня да мне всё недосуг. Вот — выдалась свободная минутка. Матушка будет счастлива нас встретить.

Та моргнула пару раз, собираясь с мыслями: слишком долог был их путь, слишком долго пробыли они в гостях у Вишевских, чтобы навестить кого-то ещё, но делать нечего: приглашение принято, а мать — святое, дабы пренебрегать дочерним долгом. К тому же, рассудила в душе Надежда Марковна, с Анной Васильевной и её семьёй к неё сложились весьма тёплые, миролюбивые отношения, а род Велеевых, из которых происходила супруга племянника, отличались на редкость радушным гостеприимством и ворота их домов всегда оставались открытыми для жданных, нежданных гостей.

Анна Васильевна постучала в ворота, за той стороной раздались торопливые шаги, навстречу гостям вышел дворецкий, увидев перед собой дам, широко улыбнулся, чуть склонив голову, дал им войти на подворье. Сам просторный двор, казалось с первого мгновения, несколько запущенным, но вот через спустя пару минут, присмотревшись по сторонам, начинаешь понимать и любить сей милый уголок, поросший плющом, сиренью, жасмином и диким виноградом, а перед высоким крыльцом кубообразного, двухэтажного дома были посажены кусты роз, только пока, в этот апрельский холодный день, всё стояло спящим, голым, мрачным, шиль кое-где белел белый снег, перемешанный с мокрой липкой грязью.

Входная дверь внезапно распахнулась, из дома донеслись громкие женские голоса, затем всё стихло, а ещё через пару секунд на крыльцо быстрым шагом вышла женщина средних лет, высокая и статная, с весьма привлекательным, пригожим лицом, что свидетельствовало о былой юной красоте. Одета она была в тёмно-синие платье в мелкий цветочек, белые воротник и манжеты драпированы тонким кружевом, голову покрывал светлый чепец, несколько старомодный, но смотревшийся в принципе органично в сочетании со всем домашним обликом женщины. Анна Васильевна сделала шаг навстречу, с протянутыми руками воскликнула:

— Маменька! Как же я счастлива видеть вас в добром здравии!

Женщины обнялись, расцеловались в обе щёки; за Анной Васильевной последовала Надежда Марковна, которая в поздравлении не забыла высказать-выплеснуть всю ту радость от нынешней долгожданной встречи.

— Вы бы частенько к нам заглядывали, Надежда Марковна! Хотя понимаю вас, ибо не очень-то хочется ехать из столицы в наше захолустье, — проговорила добродушная хозяйка.

— Что вы такое говорите, Вера Аркадьевна? Неужто наша старая дружба не разрушит все преграды?

— Коль так, тогда прошу в гости.

Три женщины вошли на крыльцо, Анна Васильевна спросила у матери:

— Маменька, что за крики были в доме? Неужто стряслось нечто?

— Ах, милая, не упоминайте мне, — и обернувшись к Надежде Марковне, пояснила, — пришлось оттаскать кухарку за косу. И подумать только: эта дурёха посмела отойти от печи, где варился обед, ради того, чтобы перемолвиться словечками с другими девками, а вернулась — обед пригорел. А я как вошла, так и вспылила.

— Сочувствую вам, Вера Аркадьевна. У самой, что ни слуга, так остолоп, оттого я глаз с них со всех не спускаю, держу в строгости, а иначе по миру пустят. Душа холопская такая — признаёт лишь силу.

Они прошли внутрь: в комнате оказалось много теплее, нежели на улице. Стены и пол были деревянными, половицы, накрытые коврами, слегка поскрипывали под тяжестью ног. На первом этаже располагались четыре просторные комнаты с большими окнами, на втором — шесть маленьких спален; помимо прочего, к дому примыкали баня, кухня и прачечная — всё это представляло собой некий отдельный дом, где жизнь протекала по иному руслу, нежели в барских покоях. Убранство в комнатах-анфиладах выглядело довольно просто и даже скромно, но не смотря на то, в воздухе витало чувство неподдельного, мягкого уюта, что создавался-созидался добрыми руками хозяйки, которая была к тому же прекрасной рукодельницей.

Проводив дорогих сердцу гостей в гостинную, Вера Аркадьевна усадила их за круглый, накрытый белоснежной скатертью стол на лучшие стулья, сама же нарочито уселась чуть ниже, показывая тем самым великое уважение к традиции гостеприимства.

Подали чай в белых изящных чашках с золотистой каёмкой. Хозяйка самолично потчевала гостей, угощала их пирогами с капустой, творогом, яблочным джемом и бесконечно радовалась, слыша похвалу в свой адрес. После затяжного чаепития женщины прошли в соседнюю комнату — там горел камин и было гораздо теплее, нежели в гостиной. Поправив складки на своём простом платье, Вера Аркадьевна с долей зависти окинула взглядом зелёный наряд Надежды Марковны, про себя уже высчитывая-измеряя, сколько материи, лент, кружев ушло на него, сколько средств было потрачено, но не удержалась таки, сказала:

— Надежда Марковна, а я всё гляжу, гляжу на вас и любуюсь, на вас надето такое роскошное платье, что впору предстать в нём перед самим Императором, дай Бог ему долгих лет жизни и здоровья.

— Этот наряд был выполнен по выкройкам из последнего номера журнала, что привёз мне недавно супруг из Парижа.

— Подумать только: Париж, Франция, заграница, — откинувшись на спинку софы, мечтательно проговорила Вера Аркадьевна больше самой себе.

Надежда Марковна сделала вид, будто не расслышала её речи, зато с большей долей энтузиазма продолжила повествование, являя собой истинного знатока моды.

— Понимаете, Вера Аркадьевна, ныне на дворе 1869 год, мода на платья с кринолином уже, по сути, изжила себя. Если и носить кринолин, то выбор должен пасть на узкий и конусообразный, а талия быть слегка завышенной. Оттого, что многие дамы колеблются между кринолином и без оного, то самые модницы из них начинают выбирать кринолет так, чтобы подол представлял собой густые воланы из плотной ткани, собранные на поясе. То же касается и причёсок: локоны уже не должны быть заколоты снизу, но и поднимать вверх тоже не следует: сейчас нужна золотая середина во всём, ежели хотите выглядеть по последнему течению моды.

Вера Аркадьевна слушала с придыханием, то и дело азала и охала, взмахивая руками; наблюдавшая за матерью Анна Васильевна слегка усмехалась, но хранила целое время полное молчание.

— Подумать только, и как быстро всё меняется! Но вам, Надежда Марковна, известно всё, что в мире творится: вы, как-никак, дама столичная, вхожая в большой свет, а тут сидишь в своём захолустье, живёшь прошлым и ни о чём не догадываешься.

Анна Васильевна отложила в сторону вышивку, нарушила тяготившее молчание:

— Захолустье захолустью рознь: вон, Елизавета Андреевна тоже больше года пребывает в отдалённом поместье Вишевских, однако же, одета по последней моде, сверкая золотом и бриллиантами.

— Ах, простите моё невежество: я и запамятовала, что вы приехали ко мне прямо от Вишевских! — воскликнула в простоте своей натуры Вера Аркадьевна, что явно шло её милому, кроткому лицу. — Кстати, как поживает наш дорогой Михаил Григорьевич? Как его сын, долгожданный наследник славного рода?

Надежда Марковна хотела было ответить, но Анна Васильевна поспешила опередить её: так ей не терпелось излить весь свой яд, что питала она к ненавистной Елизавете Андреевне.

— Маменька, за Ванечку можете не беспокоиться: младенец растёт крепким и здоровым, обличием явно схож со своим отцом. Михаил на седьмом небе от счастья, он так рад рождению сына. Но более всего он души не чает в своей супруге — готов ради неё в лепёшку расшибиться, а она ни разу не ответила ему взаимностью, беря больше, нежели отдавая.

— Неужто то правда, что о ней говорят? — спросила Вера Аркадьевна, обратив взор на дочь. — Даже сюда иной раз долетают слухи, будто Елизавета Андреевна слишком возгордилась за последнее время, да только не по размеру ей тиара.

— Истинно так, Вера Аркадьевна! — взяла, наконец, в разговоре реванш Надежда Марковна. — Но опасаюсь я за нашего Мишеньку, как бы она не опутала его сетями. дабы после сбросить вниз. Чует моё сердце неладное, а поделать ничего не могу.

— Бросьте вы, Надежда Марковна. Может статься, всё будет в порядке, главное, что они счастливы и что Ванечка здоров.

Их беседа затянулась до позднего вечера. Когда гостьи начали собираться в путь-дорогу, хозяйка под разными предлогами попыталась было их остановить, дабы они остались с ней, но Анна Васильевна наотрез отказалась быть дольше положенного срока, тем более, что путь её до дома не близок.

— Аннушка, Надежда Марковна, побудьте-переночуйте у меня до утра, я велю баньку растопить, почивальни приготовить. А то глядите, как темно на дворе, — приговаривала Вера Аркадьевна, семеня следом за ними.

— Душенька вы наша, я бы с радостью осталась. да дома ждут дела и хлопоты, — отозвалась Надежда Марковна, выходя на крыльцо.

— Маменька, не беспокойтесь, Бога ради! Будет время — я вас навещу и останусь подле вас несколько дней, — успокаивала её всё Анна Васильевна, с жалостью глядя на мать.

У ворот женщины расцеловались на прощание и вскоре их экипаж тронулся по обратной дороге по направлению к имению Зиновьевых, где проживала Анна Васильевна с детьми и супругом.

***

Михаил Григорьевич лежал под пологом в почивальне, мутным взором уставившись куда-то вдаль — на окно, задёрнутое толстыми портьерами. Рядом с ним на спине возлежала Елизавета Андреевна, две косы её рассыпались по подушке, чётко вырисовываясь на фоне белого шёлка. Супруги хранили глубокое молчание: каждый думал о своём наболевшем, о том, что затронуло глубины струны души и что с такой тяжестью сдавливало грудь. Михаил Григорьевич вспоминал многолетние труды своих рук и с тоской понимал, что в скором времени по долгу службы ему придётся вновь покинуть родное, обжитое поместье и отправиться с посольством в иные земли, иные страны. И как далека в помыслах своих от мужа Елизавета Андреевна! Негодование жгло, томило её сердце, гнев невысказанных слов крутился на языке, готовый вот-вот вырваться наружу смертоносным ураганом, порушить столь тихое, умиротворённое безмолвие этой ночи. Но бурный характер не способен был сдержать порыва, и вот, повернувшись к Михаилу Григорьевичу, Елизавета зло проговорила, нервно накручивая на палец прядь своих волос:

— Михаил Григорьевич, какая нужда заставила вас выслать приглашение Анне Васильевне и Надежде Марковне? Чай, они не ваши ближние родственницы, а далёкая родня, так зачем стоило им приезжать сюда?

Вишевский глянул в лицо жены, пытаясь уловить смысл претензии и ту невидимую нить, способную остудить её гневный порыв.

— Радость моя, вам стоит понимать, что Анна Васильевна моя кузина, Надежда Марковна — тётка её супруга. Так могу ли я отказать в приёме сим дамам, коль они вхожи в нашу большую семью?

— Ваша семья — это я и наш сын! — строго ответила Елизавета Андреевна. — Остальные лишь родственники: ближние ли. дальние ли. Что касается гостей, то не забывайте, что этот дом принадлежит также и мне по праву и посему моё мнение не последнее: хочу ли я кого видеть в гостях или нет.

— Но, милая моя, Елизавета Андреевна, чем же провинились перед вами Анна Васильевна или эта приветливая душенька Надежда Марковна? Я заметил, что вы хорошо беседовали во время приёма.

Вишевская бросила на него стремительный взгляд: глаза её метали молнии. Тяжело дыша, она сказала, практически перейдя на шёпот:

— Они мне не по нраву, эти упрямые, глупые кикиморы!