- А где печенье? - с любопытством спросила Лиза.
- Представляете, его уже съели, - с дет-ским недоумением ответил Лёня. - Но вот - баранки. - Он постучал бубликом по подоконнику. Жестковаты, - озабоченно доложил он, - но если опустить в чай...
Они взглянули друг на друга, и оба расхохотались.
- Ох, Лёня... А где у вас тут моют руки?
- Да-да, конечно. - Лёня покраснел как девушка. - И руки, и все такое... Пойдемте, я покажу.
В маленькой прихожей было две двери. Лёня ткнул в них пальцем - "а вот выключатель" - и ушел.
Ничего себе подвальчик - с туалетом и умывальником! Каких только диковин нет в Москве... А как бы он иначе, кстати, работал?
* * *
Чай и вправду оказался необычайно вкусным.
- Ездили на этюды и насушили трав, - объяснил Лёня. - Этот с чабрецом. А сушки почему не едите?
- Они несъедобные, - не стала скрывать от хозяина горькой правды Лиза.
- Ничего подобного! - энергично возразил он. - Вы их просто мало держали в чашке.
- Вот когда мне будет сто лет...
- Этого никогда не случится! Сто лет может быть только картине. Или абхазскому долгожителю. Теперь скажите, о чем вы думали, когда я делал набросок? В какой-то момент вы так глубоко задумались и так изменилось ваше лицо...
Лиза взглянула на этого чудного парня и поставила на подоконник чашку. Странный какой... Про печенье напрочь забыл, сушки произведены небось до новой эры, а то, о чем другие ни за что бы не догадались, приметил. Хотя чему удивляться: художник.
- Вам интересно на самом деле? - спросила она.
- А почему вы спрашиваете? - Он ушел от ответа.
- Где-то я читала, а может, кто-то мне говорил, что творческие натуры слушают и слышат только себя.
Лёня смотрел на Лизу созерцательно и бездумно.
- Эй, - окликнула она его.
- А? - очнулся от грез Лёня.
- Повторите-ка, что я сказала.
Он старательно повторил - как школьник, который механически, не вникая в смысл, повторяет последнюю фразу учителя. Потом тоже поставил на подоконник чашку, взял Лизу за руку и усадил на тахту.
- В какой-то степени это правда, - нехотя признал он, однако тут же встал на защиту корпоративной чести. - Но вообще все люди эгоисты, не только творческие. Чем бы они там ни прикрывались, как бы ни приукрашивали себя. Делают, как им нужно, а уж потом подыскивают себе оправдание.
- Но это же страшно, - пригорюнилась Лиза.
- Ничего особенно страшного, - махнул рукой Лёня. - Просто, общаясь с людьми, нужно иметь в виду... Так о чем вы думали?
"А что? Вот возьму и скажу! А то придумает бог весть что". И Лиза рассказала своему случайному собеседнику про Джебрана, а он - неожиданно и легко - вдруг взял да и выдал то самое, единственно годное к переводу слово, за которым столько дней и ночей - даже во сне - безуспешно гонялась Лиза, которое от нее ускользало, упорно не давалось в руки, потешаясь над ней, посмеиваясь, дразня, и она это слово, неуловимое, зыбкое как пески, уже почти ненавидела.
4
"Разливы рек, подобные стадам..." По-русски смешно, по-арабски же так понятно! Надо сравнение сохранить, отыскав в море слов русский эквивалент, но оно брыкается, как арабский племенной жеребец, не дает накинуть уздечку. Как помог ей тогда этот Лёня! А потом вежливо замолчал, покосился на мольберт, где ждала его неоконченная работа; Лиза взгляд уловила и поняла, что пора уходить.
Проводил только до двери. Номера телефона не спросил и свой не дал. Ну и не надо! Хотя, честно говоря, странно: рисовал ее, и не раз, - значит, думал о ней? Хотел спросить у Иры, сам говорил, - значит, мечтал о встрече? - а простился сдержанно, безучастно. Хоть бы приличия ради... Нет, он не очень-то вежлив. Даже пальто не подал - так рвался назад, к мольберту и ватману. А натура между тем уходила... Шанс вот так же, случайно, встретиться снова - один из тысячи, из миллиона. Значит, использовал эту натуру полностью уже, до конца.
Лиза сердито тряхнула отросшими за зиму волосами. Чего это она о нем все думает? Сердится на него, скучает... Весна? Весна! "И даже пень в апрельский день березкой снова стать мечтает..." Надо подстричься и купить помаду - ее обмылочек никуда не годится. Вот получит стипендию...
- Лиза, зайдите к Михаилу Филипповичу, - сухо сказала Таня, глядя не на Лизу, а в сторону.
Никуда эта тихая невзрачная девушка от декана своего не делась, не сумел он ее никуда пристроить, хотя место, и неплохое, Лариса для нее нашла. Но Танечка так расстроилась, так расплакалась, что он испугался и отступил.
- Ну что вы, что вы, - бормотал смущенно, - я же хотел как лучше...
Так все и осталось. Только Танечка стала еще печальнее.
- Опять "Интурист" вас запрашивает, - как всегда гордясь своими студентами, с удовольствием сказал декан. - На все майские праздники! Звонили сюда, в деканат: к вам на Ленинские не прорвешься. Что вы там делаете с телефонами? С мальчиками небось беседуете?
- Ага! - засмеялась Лиза.
"Хороша!" - привычно восхитился декан, но восхищение свое постарался скрыть, поднял сурово бровь.
- Телефон - средство связи, а не общения.
- Да? - искренне удивилась Лиза. Такое странное назначение телефона никому из студентов и в голову не приходило. - Надо повесить лозунг!
- Вот-вот, - одобрил ценную мысль декан, - повесьте. Начертайте большими буквами и повесьте. У кабинок. Сколько их там у вас? Две? Ах, четыре! Ну вам поставь хоть сто...
Почему он так любит поболтать с Лизой и не любит с Танечкой? Неужели только из-за русалочьих глаз, пушистых волос необыкновенного, притягивающего взор цвета, стройной, словно выточенной из слоновой кости, фигурки? Приходится признать, что да: приятно смотреть на Лизу и не очень на Таню. Какая все же несправедливость природы Этот ее грустный покорный взгляд, робкий голос; чувство вины перед Танечкой. Не любим мы тех, перед кем виноваты - пусть даже невольно. А Лиза всегда весела, беспечна, и все у нее хорошо, кроме того, кажется, негра, но он, слава Богу, отчалил к себе, во Францию, да еще подонка Сучкова, но Лиза не пропадет и в Москве. И может, лучше, что никуда не поехала: вот же печатается в "Иностранке"! А так бы теряла время...
- Идите, Лиза. И звоните скорее в "Интурист": кажется, послезавтра они приезжают.
Арабы и в самом деле прибыли тридцатого, под майские праздники. А двадцать девятого, в ночь, вдруг взял да и выпал снег. Лиза, окоченевшая на летном поле, стуча зубами от холода, встретила туристов у самого трапа.
- Сюрприз! - весело сказала она. - Ведь вы не знаете снега!
С неба всем на голову валилось что-то мерзкое, слякотное.
- О, мы столько о нем слыхали! - обрадовались арабы, и все как один вытащили из сумок шапки-ушанки. Откуда, интересно, они там взялись, в Сирии? Видно, загнали по дешевке наши туристы или совершили знаменитый "ченч" - это английское слово знал весь мир. Лиза в своей косыночке, хоть и под зонтиком, здорово позавидовала мудрым арабам.
- Вот и хорошо! - звонко сказала она. - Молодцы! А впрочем, что нам погода? Ведь вы туристы! Вы в Москве в эту погоду и ни в какую другую уже не будете. Так что улыбку на лицо и вперед - познавать столицу.
Работа началась. И был Кремль и Красная площадь, улочки старого Арбата и музей на Волхонке. Пока они ходили по его залам, стихия утихомирилась, и только мокрые тротуары да остатки снега на зеленой травке газонов напоминали о капризах природы. Арабы сняли шапки, Лиза сложила зонтик, и все они, подкрепившись горячим борщом, огненным чаем, какими-то замысловатыми блинчиками, отправились в цирк.
Арабы хохотали, как дети: клоуны с фонтанами слез и рыжими париками покорили их совершенно. Глядя на них, смеялась и Лиза. А уж когда под куполом, сверкая блестками, полетели гимнастки, вся группа просто оцепенела от восхищения.
Майские праздники встретили в Ленинграде с его свирепым ветром с Невы, потом отогрелись в Тбилиси - там все цвело и благоухало - и снова вернулись в Москву. Черные глаза сирийцев ласково смотрели на Лизу - ну к этому ей было не привыкать: светлые волосы, светлые глаза неизменно поражали арабов, - а она все скучала о Лёне. "Ну что я за дура? - пыталась образумить себя Лиза. - Я ж его почти не знаю. И разве я влюблена? Кажется, нет. И разве так уж было мне с ним интересно? Почему же скучно мне без него?"
Так говорила она себе, а сама все выискивала Лёню в толпе, глядя на нее сверху вниз из высокого интуристовского автобуса, отрываясь, чтобы объяснить то-то и то-то, ответить на самые разные вопросы, обратить внимание туристов на во-о-он ту церковь или вон тот памятник. А уж когда арабов она проводила, началась подлинная, настоящая маета.
Май летел по Москве - душистый и юный, - а она страдала. Сессия приближалась - трудная, летняя, с шестью экзаменами и пятью зачетами, - а ей было не до нее. И спать стала плохо, и есть не хотелось. И в конце концов она разозлилась: "Почему я должна мучиться? Что я такого сделала? Почему вся власть в руках у мужчин, а мы должны сидеть и покорно чего-то ждать? Вот возьму и приду! Скажу... Что сказать-то? Ах да, он же не показал мне картину! Я сидела, он рисовал, а что получилось, не знаю. Пусть покажет! Да, пусть покажет. Я просто посмотрю и уйду. И чары развеются".
Три дня Лиза собиралась с духом и ждала стипендии. Когда же ее получила, предлога оттягивать неизбежное больше не было. Она сходила в парикмахерскую и подстриглась. Потом купила помаду и тушь для ресниц. Потом Аля дала ей свою новую светло-зеленую, к Лизиным глазам, кофту. Долго сидела Лиза перед маленьким зеркальцем, наводя красоту и колеблясь. Накануне не спала всю ночь, жалобно упрекая Жана: это из-за него она осталась одна - зачем уехал? - из-за него какой-то Лёня терзает ее. Так она прощалась, расставалась с Жаном уже навсегда.
Утро подступало мучительно медленно, но пришло наконец, и Лиза заторопилась. Вдруг Лёня уйдет? Во второй раз она уже не решится. Сверкали стекла автобуса, только что выехавшего на линию. Блестели чистотой тротуары - их еще не заполонили, не затоптали люди. На глазах голубело, наливаясь красками, небо, хотя виден был еще тонкий серп месяца. Как она запомнила этот глубокий и гулкий, вытянутый колодцем двор? Эту железную дверь - без номера или какого-то другого обозначения, с облупившейся красной краской? Жирные неуклюжие голуби квохтали, как хлопотливые куры. Чирикали проворные воробьи, выхватывая у глупых голубей крошки. "Господи, помоги", - взмолилась Лиза и надавила кнопку звонка. Она держала, не отрывая, палец, чтобы там, внизу, через коридор, ее бы услышал Лёня, оторвался бы от мольберта, если работает, встал с тахты, если спит, и открыл бы ей дверь. Что она скажет ему? Чем оправдает свой внезапный приход? Ах да, картиной... надо запомнить, сразу сказать, чтобы он не подумал, будто она... Ну в общем, понятно...
Лиза оторвала от звонка палец, расстегнула пальто: от волнения стало жарко. Светло-зеленая, пушистая, с перламутровыми пуговками китайская кофта надета, как видно, зря: нет его, Лёни-то, а во второй раз она уже не придет - не хватит пороху. Что ж это сердце колотится как сума-сшедшее, бьется, как птица, вырываясь из клетки? Что за горе такое разрывает его? И нет никого на свете, с кем можно было бы поделиться.
Лиза уже повернулась, чтобы уйти, но там, за дверью, раздались какие-то звуки: скрежет ключа в замке, стук упавшей и покатившейся по ступеням палки. Дверь распахнулась, и перед Лизой предстал Лёня собственной персоной - в пестрой рубахе, стянутой на пузе узлом, в плавках и шлепанцах.
- Ох ты! - сказал он и шагнул к Лизе.
Он стоял перед ней полуголый, растерянный и смотрел на нее как на чудо, смущенно моргая, щурясь от яркого весеннего света.
- Вы простудитесь, - сказала Лиза и попыталась обойти Лёню, шагнуть через порог, вниз.
Но он обнял ее, прижал к себе, и она почувствовала, как сквозь предательские плавки резко, воинственно восстало его естество. Ей не удалось сказать про картину - она и фразу подходящую приготовила, - потому что он уже целовал ее, и она смогла только покачать головой. Какая уж там картина...
- Милая, дорогая моя, - он все не мог от нее оторваться, - какая ты умница, что пришла! Я звонил Борьке, он - Ириной маме, она дала телефон, но тебя все не было...
- Я работала с туристами, улетала...
- Пошли скорее. Осторожно, у меня тут перегорела лампочка и где-то под ногами валяется палка: я запираюсь на всякий случай.
Он вел ее вниз, по ступенькам, и она послушно шла за Лёней - туда, в мастерскую, где была она на холсте и бумаге, шла к его картинам, подоконнику, где они пили чай, к широкой тахте, на которой сидели.
- Сейчас, сейчас, я сейчас... Я ведь спал, у меня не убрано, я не одет...
Лёня сдернул с тахты простынку, схватил подушку, да так и застыл с подушкой в руках, глядя на Лизу - на то, как она вешает на вешалку пальто, как садится на краешек стула.
- Лиза... Лизонька... Мне все кажется, что я сплю.
Машинально, ни о чем таком даже не думая, подчиняясь древнему, как мир, инстинкту, он старательно расстелил простыню, бросил назад подушку, подошел к Лизе, поднял ее со стула, коснулся рукой волос.
- Надо надеть халат, - вслух подумал он. - И умыться.
Он скрылся в своих комнатушках и довольно долго не выходил, пока, хотя бы отчасти, не успокоился. "Набросился, как дикарь, - ругал он себя. - Где тут халат-то?" Он вышел в длинном махровом халате, купленном с продажи одной из картин, которым очень гордился.
- Как ваши переводы? - спросил он, решив быть вежливым и нейтральным.
- Ничего, продвигаются, - приняла его тон Лиза. - А как ваши картины?
- Да вот они, - оживился Лёня. - Смотрите! Тоже, можно сказать, продвигаются.
- Мы снова на "вы"? - тихо спросила Лиза и прошла к холстам, но Лёня перехватил ее по дороге.
- Это я от смущения, - признался он. - Оттого что боюсь злоупотребить положением: вы у меня в гостях.
Теперь она сама поцеловала его. Хотела дружески, мимолетно, но он ее уже не отпустил. Да она и не могла от него оторваться. Господи, какой огонь пылает в этом худом теле!
- Лиза, не надо, я за себя не ручаюсь...
"Он думает, что я девушка, - пронзила Лизу мучительная догадка. - Что же мне делать? Как сказать? Он будет меня презирать..."
- И я, - прошептала она. - Я тоже за себя не ручаюсь.
- Но я мужчина, - возразил он.
- А я женщина, - сказала Лиза, как прыгнула в ледяную воду.
- Ты меня совсем не знаешь, - пробормотал Лёня, улыбаясь жалко, едва ли не виновато.
- Я еще должна тебя уговаривать? - вся дрожа, неловко пошутила Лиза.
Если он сейчас, сию минуту не обнимет ее, она просто умрет от стыда и горя.
- Нет, не должна...
Он развязал пояс халата, притянул Лизу к себе, к своему голому телу, легко и быстро коснулся ее плеч, талии, бедер, руки его почувствовали эту странную, так неожиданно возникшую на рассвете девушку, он отстранил ее от себя - очень мягко - и стал раздевать.
- Не надо, я сама, - смущенно воспротивилась Лиза, но он ее не послушал.
И вот она стоит перед ним нагая, прелестная, обольстительная - так и просится на полотно. Он обязательно напишет ее обнаженной!
- Иди ко мне...
Он берет Лизу на руки, кладет на тахту и ложится с ней рядом. "Не спеши, - удерживает он себя. - Дай ей самой захотеть..." Он целует Лизу, шепчет ласковые, откровенные, неприличные даже слова - Жан такого не позволял никогда, а может, просто не знал этих слов по-русски, - его язык возбуждает Лизино тело, и что-то данное самой природой возникает в самой его глубине, рвется Лёне навстречу. И в ту самую минуту, когда уже нет сил больше терпеть, когда Лиза готова молить Лёню о сострадании, он к ней приходит.
- Только не уходи, - чуть не плачет она.
А он и не собирается, он еще набирает силу, руки его оказываются под ее ягодицами.
- Какие они у тебя маленькие, упругие...
Лёня приподнимает Лизу над тахтой, и страсть могучей волной накатывается на Лизу снова.
- Ах ты моя русалочка, - растроганно шепчет Лёня. - Одарит же природа!
- Не уходи! - снова просит Лиза.
- А ты и вправду настоящая женщина, - счастливо улыбается Лёня. - Я прямо тону в тебе.
- Милый мой, дорогой...
- Не бойся, я тоже пока не насытился.
Он переворачивает ее на живот, потом кладет Лизу на бок. Он делает с ней все, что хочет, синие глаза сияют, губы у обоих вспухли от поцелуев.
- Ох...
Он откидывается на подушку, кладет ее голову себе на плечо.
- Поспим немного? Ты всего меня забрала, и я такой сонный и легкий.
Да, он весь теперь в ней, она переполнена им до краев, ожила, как земля после весеннего ливня. Лиза закрывает глаза, засыпает усталая и счастливая, но просыпается вдруг, сразу. "Он не любит меня, - пронзает мозг ужасная, унизительная догадка. - Это что-то другое, ненастоящее. Что же делать? А может, я ошибаюсь?" Повернув голову набок, она смотрит на спящего Лёню. Лицо спокойное, мирное. Страсть отбушевала и улетела. И все? И все. А разве этого мало? Да, теперь мало. Он чувствует ее взгляд, просыпается, улыбаясь ласково, но спокойно.
- Русалочка... Пойдем, я тебе покажу, как я тебя вижу.
Лиза вспыхивает от внезапного гнева. Вот оно, самое для него главное! Но покорно встает, накидывает на плечи поданный ей халат и идет к мольберту.
5
"Ирка, что делать, скажи? Влюблена по уши в того самого Лёню, на чьей выставке мы с тобой были. Помнишь, ты еще помогла ему перевозить картины..."
Лиза задумалась с ручкой в руке. Как это все описать? Ее влюбленность, ласковое его равнодушие, дикую ревность к Лёниной, неизвестной ей жизни, к другим женским портретам, его бессердечный смех, когда она ему об этом сказала.
- Ах ты, русалочка! Я же художник...
Что это значит? Он, что ли, признался? Лиза испугалась той боли, которую, если "да", испытает, и не стала расспрашивать, уточнять. Нет, не станет она писать Ире, об этом - не станет. И стыдно, и долго, да еще, говорят, письма, отсылаемые за границу, читают всякие там... в погонах.
"Скорей бы каникулы! Ты приедешь? Я тогда что-то тебе расскажу. Отвечай скорее, когда приедешь, чтобы я тебя дождалась, не уехала в Красноярск. И мама твоя волнуется. Целую тебя. Пока!"
Вот и все, что в конце концов написала Лиза. Сегодня зачет, она пойдет первой, в девять утра, чтобы сразу же, как сдаст, - к Лёне. Целых три дня они не видались! Как он там, в своем подвале? Пишет? Лежит на тахте? Бегает по знакомым? Говорит, будет выставка - большая, в Манеже, и взяли у него три работы: два пейзажа и Лизу. На нее, обнаженную, будет смотреть вся Москва, вообще все, кто хочет. Может, она мещанка: почему так мучительно это ее смущает? Именно так и сказал Лёня, когда она попыталась своей обнаженности воспротивиться.
- Какая же ты мещанка!
- Давай положим на колени шарфик, - чуть не плача попросила Лиза.
- Шарфик! - фыркнул Лёня. - Тогда уж лучше листочек!
- Какой листочек?
Иногда она его не понимала: Лёня не договаривал фраз, пропускал слова, умолкал вдруг на полуслове.
- Какой-какой, - раздраженно передразнил он ее. - Фиговый! Разве не видела? Старые мастера целомудренно прикрывали...
И Лиза сдалась, часами сидела обнаженной, позируя. Потом Лёня передумал и уложил ее на бок. Горел камин, было тепло, но тело все равно покрывалось гусиной кожей - от стыда, его зорких профессиональных взглядов, бросаемых то на грудь, то на плечи.
- Чуть-чуть приподними одну ногу. Поставь на ступню и приподними. Да не так!
Он бросил кисти, подошел, жестко взял за лодыжку, поставил ногу. Лиза вспыхнула от смущения, слезами наполнились ее глаза.
- Вот-вот! - закричал Лёня. - Хорошо! Глаза - как озера, полны воды...
Воды... Это слезы! А для него - вода.
- Ладно, отдыхай. Сейчас сделаю кофе.
Лиза сидела, завернувшись в халат, и ждала его ласки, рассеянного поцелуя, иногда - близости. Но это случалось редко, очень редко, все реже и реже. Почему? Она плохая женщина? У него есть другая? Почему, Господи?
Зачет Лиза сдала блестяще и на какое-то время превратилась в прежнюю Лизу - счастливую, красивую, победительную.
- Ты так похудела! - восхищенно сказала Неля с персидского отделения. - Прямо тростиночка. А у меня ничего не выходит. - Неля была пухленькой, с ямочками на щеках и круглым животиком. - Теперь надежда вся на экзамены: в сессию я всегда худею.
Знала бы она причину!
- Вы, кажется, увлеклись арабской литературой? - сказал Лизе принимавший зачет историк. - Но имейте в виду, вы интересно мыслите исторически. Подумайте: может, стоит заняться моим предметом? Среди арабских племен в средние века происходили события, знаете ли, примечательные... Словом, подумайте. Предмет вы знаете основательно.
Радость вспыхнула и погасла. История... Средние века... Переводы с арабского... Все теперь стало неинтересным. Она даже забыла позвонить в "Иностранку", спросить, как им ее работа. В душе и сердце, в жаждущем теле - один лишь Лёня. Как же уедет она от него в Красноярск на целых два месяца? Она без него так долго не выдержит.
Лиза шла к Кропоткинской по залитой солнцем Москве и не замечала ни молодой травки на высоком холме у дома Пашкова, ни яркого солнца, щедро заливавшего древний, ни на какой другой не похожий город, ни оживленных прохожих, принарядившихся и помолодевших, как это всегда бывает весной. Она мысленно уговаривала Лёню не мучить ее. В чем было мучение, она и сама не могла бы сказать, но в том, что он ее мучил, не сомневалась. Сколько они встречаются? Скоро месяц. А что она о нем знает? Ничего.
- Ведь ты где-то живешь? - спросила однажды.
- Вот мой дом! - хлопнул он ладонью по тахте.
Но разве же это правда?
Как-то раз она пришла, а его не было. На двери болтался клочок бумаги: "Несколько дней меня не будет: заболела мать". А она и не знала, что у него есть мать. И записка без обращения. Значит, для всех. И что такое "несколько дней"? От какого дня надо считать? Бумага желтоватая, грязная, но это ничего не объясняет. Она, может, была уже старой, а может, пожелтела от солнца и ветра.
Тупо и безотчетно Лиза просидела у себя в комнате целых три дня. К очередному зачету, правда, готовилась, но главное - ждала звонка, проклиная всех, кто занимал телефон. Через три дня Лёня позвонил и позвал ее. Лиза бросилась на зов, как собачка.
- Как мама? - из вежливости спросила она.
- Да что ей сделается? - с досадой ответил Лёня. - Иди ко мне, я соскучился.
"Он соскучился! - ликовала Лиза. - Какое счастье!"
Вот и знакомый двор. Высокие мрачные дома окружают голое, не усаженное деревьями пространство. На улице радостно, солнечно, а здесь вечный сумрак. Лиза подошла к подвалу, остановилась в испуге: почему отворена дверь? При тусклом свете ею же купленной лампочки стала спускаться вниз. И вторая дверь тоже была распахнута настежь. Веселые голоса, женский смех... Лиза перешагнула через порог. В первую секунду ничего не могла рассмотреть: ослепили огромные яркие лампы. Лиза моргнула, прикрыла глаза ладонью, потом ладонь отняла. Поплыли радужные круги.
- О-о-о! Лиза! Братцы, знакомьтесь: вот она - моя красавица!
Ковер с тахты был стянут на пол, расстелен посреди студии. Знакомая корзиночка с хлебом стояла в центре импровизированного стола. Консервы, бокалы, бутылки, тарелки... А вокруг бородатые парни, женщины в ярких платьях. Одна из них - в косынке до бровей, с шелковой шалью на талии, монистами на шее, длинными серьгами в ушах - обнимала Лёню за плечи. Лёня сбросил со своих плеч ее руку, встал, пошатнулся, двинулся к Лизе.
- Напоили, черти, - сказал беззлобно и хлопнул в ладоши. - Внимание! Те же и русалка по имени Лиза. А это - Сергей, Маша, Лида, Павел...
Тот, которого звали Павлом, встал тоже. Маленький, прямо карлик, с длинной трубкой, которую тут же сунул в рот, выпустив ароматный синеватый дымок, он важно обошел Лизу, оглядев ее с ног до головы, как всегда оглядывают женщин мужчины, остановился напротив, вынул изо рта трубку - как видно, из вежливости.
- Ли-и-иза, - протянул он. - Да мы все вас знаем: это же вы на выставке...
Он снова откровенно, внимательно оглядел Лизу, и она почувствовала, что ее раздевают, видят в ней ту обнаженную женщину, что лежит на кушетке, согнув ногу в колене, выставляя себя на всеобщее обозрение.
- Вы не могли бы и мне позировать? - прищурившись, сказал коротышка.
- Э нет, это моя натурщица!
Лёня оттер коротышку от Лизы, обнял ее, чмокнул в щеку.
- Поздравляю!
- С чем? - еле шевеля губами, спросила Лиза. Значит, она - натурщица?
- Наше с тобой "ню" купил саратовский музей, представляешь? - сощурил синие глаза Лёня. - Он очень известен, и там много прекрасных работ. Я даже аванс получил. Видишь, празднуем? Садись, Лизавета.
Никогда он не называл ее так, да и никто, даже в детстве...
- Эй, - крикнул Лёня, - сполосните для нее бокал и тарелку!
Он потянул Лизу за руку, усадил рядом с собой.
- А тарелка есть. Чистая, - лениво протянула девица в монистах и косынке по самые брови.
Это она обнимала Лёню, когда Лиза вошла. Как же ее зовут? Про нее он, что ли, сказал, Маша? Черные умные глаза, густые, сросшиеся у переносицы брови, пушок над верхней губой. Наверное, страстная...
- Вы тоже его любовница? - со смехом наклонилась она к Лизе.
- Машка, не хулигань. - Лёня погрозил ей пальцем.
Лиза взяла бокал, выпила вино залпом, не отрываясь. Дешевое, с каким-то странным привкусом, оно обожгло пустой желудок, но зато притупило боль, а еще через пять минут все вокруг сделалось ирреальным, как во сне или в бреду.
Неужели это она, Лиза, сидит на ковре, поджав под себя ноги, и Лёня обнимает одной рукой ее, а другой Машу? Это на ее колени положил голову коротышка с трубкой, а она перебирает пальцами его волосы и смеется? Лёня отталкивает коротышку и снимает руку с плеча Маши. Теперь он обнимает только Лизу, а потом кладет голову ей на колени - как тот, другой. Гневно сверкают черные Машины глаза, а Лизе смешно: Маша ревнует! Но раз ревнует, так, значит, имеет право? Ай да Лёня! А она-то его жалела: худой, несчастный, и без работы, и денег нет. Лежала обнаженной, позируя: "У него же нет на натурщицу денег!" Теперь на нее, с приподнятым бесстыдно коленом, будут глазеть посетители - там, в Саратове. Хорошо хоть, что не в Москве. А если бы купил Красноярск? Что было бы тогда с мамой? При мысли о маме так стало жалко себя, что потекли слезы.
- Лизунь, ты чего?
Лёня смотрел на нее улыбаясь, и Лиза увидела вдруг, что они сидят с ним вдвоем, а все остальные собрались вокруг коротышки, который водит народ от картины к картине, что-то там объясняя, взмахивая трубкой и разводя руками. Сколько прошло времени - десять минут или час?
- Ничего.
- Нет, скажи, - с пьяной настойчивостью требовал Лёня.
Покачивались стены, уплывал пол. Что такое было в вине?
- Я думала, у нас серьезно, - начала с трудом Лиза: слова плохо ей подчинялись, - а ты меня обманул. Все твои друзья считают, что я натурщица... Они видели меня голой... Я для тебя, как Маша.
Кружилась голова, подташнивало, болело сердце.
- Так, отвечаю по пунктам, - стал загибать пальцы Лёня. - Натурщицы, если хочешь знать, - настоящие труженицы, так что нечего их презирать. Это - первое. Второе: "ню" - есть "ню", а не голая баба, и ты еще будешь гордиться, что висишь в музее. - Он загнул второй палец. - Маша... - Лёня загнул третий палец, - она как бабочка: садится на все цветочки, а ты - моя женщина, и я отношусь к тебе соответственно.
- Соответственно - это как? - слабо спросила Лиза.
- Это значит, мне хочется с тобой спать и я люблю с тобой просыпаться, - терпеливо объяснил Лёня.
- А любовь?
- Кто знает, что это такое, - неопределенно ответил Лёня, и Лиза с ужасом почувствовала, что рука его забирается к ней под юбку и ложится между ног.
Университет, туристы, восхищавшиеся ее арабским языком, лестные слова историка, прозвучавшие часа два назад, уважение редактора "Иностранки", перед которым все заискивают, и вдруг - какой-то подвал, дурное вино, соперница Маша и Лёня, готовый, похоже, на все и при всех, потому что все уже видели ее голой, пусть даже это и называется "ню".
Лиза, собрав все свои силы, вытолкнула из себя любимую, подлую руку, встала и неверными шагами двинулась к выходу, переступая через тарелки и чашки, пытаясь сдержать слезы. Но они уже струились по ее щекам, сползая к горестно опущенным уголкам рта, капая на подбородок.
- Ты куда? - крикнул вслед Лёня, но с места не встал.
6
"Милая Лиза! Ничего невозможно понять из твоих писем, но кажется мне, что на душе у тебя смутно. Или мне только так кажется? В августе, дорогая моя, я не приеду, потому что всем нам, иностранцам, устраивают бесплатное заметь! - турне по Китаю. Ну скажи, разве можно отказаться от такого подарка? Твой гражданский долг объяснить все Борьке и маме, особенно Борьке - чтобы не обижался. Такой шанс дается раз в жизни! Подумать только - объехать чуть ли не весь Китай... Теперь особенно пригодится твой подарок на свадьбу, надо только запастись пленками, а вообще я уже им снимала всякие жанровые сценки в китайских кварталах. А помнишь, как щелкал Артем, когда мы пили шампанское и кричали "ура"? Ну ладно, я, как видно, ужасная эгоистка! Все о себе... Ты-то как? Напиши внятно, хорошо?
Лиза, ведь Пекин - это еще не Китай, как Москва - не Россия, а Лондон - не Англия. Столицы - статья особая: вывески, многоязычье, парадный костюм страны. А хочется узнать Китай. Я уже предчувствую шикарный Шанхай, побережье, запах лепешек, которые пекут прямо на улицах, вкус водорослей и рыбы, какой никогда не пробовала в Москве. Как бы хотелось мне поделиться всем этим с вами, мои дорогие! И впечатлениями, и ощущениями, всем-всем, что здесь мне открылось. Борьке я купила свитер, маме - шаль, а тебе изумительную пижаму, японскую. Все - в магазине для иностранцев за конвертируемые юани. Что это такое? Приеду и расскажу. А презенты передам с одним нашим парнем - он летит в Москву. И еще твоей и своей маме передаю жасминовый чай, уверена, что они будут в восторге.
Это я все подлизываюсь и оправдываюсь. Обо всех вас я, конечно, соскучилась, но если б ты знала, что это за страна - Китай! Удивительная, единственная в своем роде. А какие люди... Вот только последнее время к советским... Нет, это - при встрече, которая будет теперь через год..."
Лиза задумчиво отложила письмо. Да уж, если плохо, то плохо все. Вот и Ирка не приезжает, так что ждать в Москве больше некого. Нет предлога сидеть в Москве, в общежитии, и прислушиваться, не зазвонит ли телефон. Завтра последний экзамен, и все. Впереди Красноярск, мама, Енисей, школьные друзья и подруги. А ей так не хватает Лёни! Может, в той истории она чего-то не поняла? Может, все не так уж и страшно? Художники - это совсем другая среда, у них свои манеры и законы свои, с чем-то можно было бы примириться. Но с чем? Примириться с Машей? Или обнаженной лежать на тахте? Позволять ему залезать под юбку при всех?
Ночью эта проклятая Маша приснилась: будто, звеня монистами и браслетами, гадает ей по руке, а Лёня смотрит на них обеих и улыбается. Утром Лиза убеждала себя, что ничего серьезного между Лёней и Машей нет. "Господи, какая я дура! Завтра экзамен, а я... Но что значит - "серьезное"? Разве близость - это так, несерьезно? Как он говорил? "Маша как бабочка..." Но представить, что они лежат рядом..."
- Можно к тебе? Есть у тебя англо-русский словарь?
Вошла Аля, и Лиза, истерзанная тяжелыми думами, торопливо и сбивчиво, повторяясь, подыскивая с трудом слова, их пропуская, проглатывая, стала говорить, говорить... Она не видела со стороны, не чувствовала себя. Ошеломленная Аля смотрела на нее во все глаза. Лиза... Такая умная, сдержанная, такая красивая - за ней же бегает полфакультета - так страдает из-за какого-то дурака!
- Да он в подметки тебе не годится, - обрела наконец дар речи Аля.
- Но мне его не хватает! - в отчаянии за-кричала Лиза.
- А тогда наплюй на все его выкрутасы, - подумав, посоветовала Аля. Тебе с ним детей не крестить. Знаешь, как делают мужики? Нравится им женщина - так они бегают за ней, унижаются, говорят слова...
Лиза невольно улыбнулась: это Алино выражение всегда ее забавляло. "Говорят слова..." Очень точно.
- Вот бы и нам так, - горячо продолжала Аля. - А мы все - гордость, чувство собственного достоинства... Добейся своего и тогда развивай это свое достоинство.
- Но я и так пришла к нему в мастерскую, - грустно напомнила Лиза.
- Да, - задумалась Аля. - Тут ты права. Идти во второй раз - уже перебор. Знаешь что? - Она села рядом. - Уезжай-ка ты к маме. Отдохни, постарайся развеяться, авось все и пройдет. Так ты дашь мне словарь?
- Конечно.
Мама стояла на узком балкончике аэровокзала, развернутом к летному полю, под огромными буквами, обозначающими название города, и махала рукой. В белом элегантном плаще, стройная, молодая. Лиза, улыбаясь, подняла в ответ руку: "Вижу, вижу". Маленькие вагончики повезли их от самолета.
- Детонька моя, - прижала ее к себе мама, и Лиза в который раз подивилась ее молодости, блеску глаз, стройности. - Как ты, маленький, похудела. Замучили тебя твои восточные языки? Ничего, я взяла на неделю отпуск, буду тебя откармливать.
- Только на неделю? - огорчилась Лиза.
- Ты же знаешь, навигация у нас короткая, - заоправдывалась мама. Летом вообще не дают отпусков. Я и неделю-то еле выпросила.
Она, прищурившись, смотрела на дочь. Веселость ее исчезла.
- Что-то случилось? - с тревогой спросила она, и Лиза ткнулась маме в плечо.
- Ах, мамочка, как мне не везет!
Они ехали уже в такси.
- Ничего себе! - возмутилась Анастасия Ивановна. - Учится в МГУ, да еще на таком удивительном факультете, живет в Москве, в шикарном таком общежитии, катается с туристами по всему Союзу, и ей - не везет! Да все мои знакомые умирают от зависти.
- Я не об этом, - понуро склонила голову Лиза.
- Ладно, дома поговорим, - решила мать.
Шофер повернул зеркальце, взглянул незаметно. Если уж этой девушке не везет... Красавица! Но печальна. А мать так и светится радостью. Еще бы: дочка приехала. Но, похоже, не только в дочке дело. Шофер наездил десятки километров, кто только не садился в его машину, каких только разговоров он не наслушался! В людях, кажется, разбирался.
Дома ждали традиционные сибирские пельмени, и еще мама раздобыла торт из мороженого - в Красноярске они только тогда появились.
- Он в холодильнике, - гордо сказала она. - Еле достала!
- Мама, мамочка, я так несчастна!
И Лиза рассказала все.
- Господи, - вздохнула мама, - как же в самом деле тебе не везет! Такая большая Москва, столько хороших мальчиков... Ты ж у меня красивая.
- Не родись красивой, - грустно улыбнулась Лиза.
Они сидели рядышком на диване, на кухне уже кипела вода. Мама обнимала доченьку свою за плечи.
- Но ты не только красивая, - возразила она. - Ты у меня еще умница. И еще ты добрая и порядочная.
- Не родись красивой, - повторила Лиза и добавила: - Не родись умной, доброй, порядочной. А родись счастливой.
Анастасия Ивановна встала, отошла к окну. Солнце скрылось за тучей, стал накрапывать дождь. Что за напасть такая: как Лизе приехать... Действительно не везет.
- Ой, там же вода вся выкипит, - спохватилась она. - Пошли бросать пельмени.
Лиза нехотя встала. На кухне был заботливо накрыт стол, посредине стояла высокая ваза. Мама открыла холодильник, вытащила пельмени, побросала их в воду. Помешивая, стала ждать, когда пельмени всплывут. Лиза смотрела на мать с надеждой, ждала, как маленькая, какого-то слова, помощи, но та, задумчиво улыбаясь, все помешивала осторожно пельмени в широкой кастрюле, будто это было самым для нее главным.
- А ты по-прежнему встречаешься с тем, из Дивногорска? - по какому-то наитию спросила Лиза. - Забыла, как зовут...
- Да. - Мать ответила торопливо, чуть виновато. - И я никогда не была так счастлива. Мы любим друг друга. А зовут его Павликом, Павлом.
Лиза опустила глаза: как-то странно... Павлик... Ему небось лет сто. Да, мама ее сейчас не поймет.
- Ты только не думай, что я тебя не пойму! - Анастасия Ивановна будто подслушала мысли Лизы. - Я все понимаю, и я бы все отдала, чтобы ты...
- Все? - улыбнулась Лиза. - Даже своего Павлика?
- Ну зачем ты так, - покраснела мать. - Я же не виновата...
- Нет, виновата! - в отчаянии закричала Лиза. - Ты меня воспитала такой... такой... Я ничего не знаю, я не умею себя вести!
- Да кто тебе всю эту чушь наговорил? - рассердилась Анастасия Ивановна, и светлые ее глаза вспыхнули гневом. - Уж не твой ли художник с его вольными нравами?
Лиза не успела ответить. Звонок у двери звенел уже на всю квартиру.
- А вот и Павлик, - радостно сказала мама, быстро сняла фартук и поспешила к дверям.
- Ну как, встретила? - раздался из прихожей густой бас.
- Да, конечно!
Пауза. "Целуются", - поняла Лиза, и ей стало неловко. Зачем мать его пригласила? Уж в этот день могла бы... Вошел высокий, грузный, немолодой мужчина, лет на пять старше матери. Тоже мне - Павлик.
- Павел Васильевич, - протянул он руку Лизе.
Лиза неохотно руку пожала.
Он поставил на стол шампанское. В руках у матери были цветы. Так вот зачем на столе ваза!
- Где тут штопор? - по-хозяйски спросил Павел Васильевич.
- Да ты же знаешь! - радостно ответила мать.
Гость выдвинул средний ящик кухонного стола, достал штопор, подмигнул Лизе, ввинтил его в пробку, предварительно сняв фольгу. Мать следила за каждым его движением. Им было хорошо вдвоем - это же видно сразу! Зачем теперь матери Лиза? Мысль эта была жестока, несправедлива, но мы часто жестоки, когда несчастны.
А Павлик оказался ничего мужиком, понимающим. Выпил бокал шампанского - "За вас, Лиза!" - откушал пельменей и откланялся: "Вам нужно побыть вдвоем". Мать проводила его до двери, снова задержалась в прихожей, вернулась с красными пятнами на щеках.
- Ты меня осуждаешь?
- Нет.
- Осуждаешь, вижу... Потому что пока не знаешь, что любовь приходит, не спрашивая, и не всегда только в юные годы...
- Но ведь он женат, - напомнила Лиза.
- Да, женат, - горестно подтвердила мать. - Что же делать? Чтобы какая-то женщина из-за меня плакала...
- Рано или поздно заплачет, - жестко сказала Лиза.
- Почему? - испугалась мать. - Она не знает.
- Узнает.
- Как?
- Рано или поздно все узнается.
Они словно поменялись местами: горе сделало Лизу мудрой. Анастасия Ивановна смотрела на нее с испугом: откуда эта жестокость?
- Давай есть торт, - примирительно сказала она. - Смотри, какой он красивый!
И с ужасом услышала в своем голосе заискивающие нотки.
Лиза не досидела в Красноярске до осени, а ведь в этом году было чудное лето! Но ей все было не в радость, хотя она вовсю купалась, каталась на пароходе, уступив матери, съездила в Дивногорск. Приходили старые друзья, но казались скучными. Лиза здорово их обогнала - не по интеллекту, а по взгляду на мир. Да, хорошо, что уехала она в свое время в Москву: провинция есть провинция, даже если это такой большущий город, как Красноярск. Школьные ее друзья и спорили на каком-то другом уровне, и общались как дети, и платья носили длинные, а вся Москва уже года три бегала в мини.
Неожиданно прислал письмо Сашка, и Лиза неожиданно этому письму обрадовалась. Кто-то думает о ней, вспоминает... Только получив письмо, поняла, как же она чудовищно одинока. Мама пропадала в порту - труженик Енисей работал и днем и ночью, и так же, денно и нощно, вкалывал отдел перевозок. Впрочем, Лиза была этому даже рада: часами валялась на диване, и никто не бросал на нее исподтишка испуганных взглядов; если не хотелось, то не шла на пляж, и никто ее не уговаривал. А потом наврала, что должны приехать туристы, и рванула в Москву.
7
В "Интуристе" Лизе обрадовались как родной.
- Прилетела! - ахнула Евгения Федоровна, старшая по африканским группам. - Да тебя нам сам Бог послал! Все в разъездах да в отпусках, и вдруг - нате вам! - Евгения Федоровна взмахнула узким, усыпанным мелкими буковками листком, словно Лиза ей могла не поверить. - Двадцать человек из Египта! А у нас даже с английским сейчас в Москве - никого, я уж не говорю про арабский...
От радости, что нашелся выход, Евгения Федоровна - грузная, немолодая, пунцовая от своего вечного давления - тарахтела как пулемет.
Лиза облегченно вздохнула: она дома, и она при деле. Невозможно два месяца валяться на пляже! Отдыхать надо от чего-то и в меру. Тем же вечером она уже встречала группу. Смуглые египтяне живо уселись в автобус, и Лиза сразу стала рассказывать им о Москве.
Как приятно после долгого перерыва снова говорить по-арабски! Как здорово, что группа в этот раз молодежная. Почти все - ровесники Лизы, и есть девушки. Немного, но есть.
- Вот программа вашего пребывания. Правда, она на английском, но вы его, наверное, знаете?
- Да-да, знаем, - дружно закивали туристы.
- Вот и прекрасно. Что бы вы хотели увидеть еще, сверх программы?
Лиза всегда спрашивала, хотя никто ей этого не поручал. Но она спрашивала и по возможности желания выполняла. Руководитель группы тут же устроился рядом, подал список своих подопечных.
- Познакомимся, - белые зубы сверкнули в улыбке. - Меня зовут Мохаммед. Имя, как видите, каноническое. Это Хани, а та красавица -Лейла. Красивое имя, да?
- Что ж, ей подходит!
- А вообще все мы - выпускники самых разных вузов, и почти все художники, будущие художники, хотя многие уже выставлялись.
- Не может быть, - растерялась Лиза.
- Почему? - не понял, конечно, ее растерянности Мохаммед. Да и как тут понять?
- Это я так... Не обращайте внимания...
- Да, художники, - с гордостью повторил Мохаммед. - И потому, если можно, сводите нас в еще какой-нибудь ваш музей, кроме означенных. Туда, где современная живопись. Ну знаете, что-нибудь типа лондонской "Тэйт гэлэри". Есть такое у вас?
Лиза даже слегка обиделась:
- Почему же нет? У нас такие выставки устраиваются постоянно. Например, в Манеже. Это в самом центре, недалеко от вашей гостиницы. Туда и пойдем. Я только позвоню и узнаю, как они там работают. Хорошо, что сказали заранее.
Мохаммед улыбнулся довольный и вернулся на свое место. Утомленные перелетом, укачиваемые автобусом, обдуваемые ветерком, насыщенным запахами августовского подмосковного леса, туристы дремали в мягких креслах с высокими, откидными спинками. Автобус приближался к Москве. Скоро Лиза заговорит снова: "посмотрите направо, посмотрите налево", - а пока можно передохнуть. Она закрыла глаза. Манеж... Может, она увидит там что-нибудь, написанное Лёней?
- Положись на судьбу, детка, - сказала ей на прощание мама. Наверное, это как-то не по-советски, но я сомневаюсь в том, что человек хозяин своего счастья. Конечно, надо стараться, делать все, что возможно, только все равно: не мы в главном определяем судьбу.
- А кто? - засмеялась Лиза. - Бог, звезды?
- И звезды - тоже, - серьезно ответила мама. - Дай я тебя поцелую.
"Если есть хоть одна его работа, - загадала Лиза, - значит, он серьезный художник". Она понимала, что это неправильно, глупо: попасть на выставку и быть настоящим художником - далеко не одно и то же, тем более у нас, с нашим ангажированным искусством. Но все-таки... Лиза так ясно вспомнила их первую встречу, его затравленный взгляд, обтрепанные брюки, рваные кеды и то, как он спорил с директором, как обрадовался бесплатному грузовику... Теперь уже все по-другому - одежда, ботинки, уверенный взгляд. Возникла и мастерская, и вступил он в какой-то союз - сказал мимоходом, но гордо, Лиза название не запомнила, поняла только, что потому и дали подвал, поэтому Лёня и выставляется, и даже картину купили поэтому. Конечно, она понравилась, но если бы не был он членом этого загадочного союза, то в музей бы ни за что не попал. Странно: везде, для всего нужна "корочка"!
- Нет, эти я им даже не показываю, - сказал он про свои любимые, странные, похожие на те, что висели тогда в фойе. - Что они понимают? Напугаю до смерти...
- Кто - они? - поинтересовалась Лиза.
Лёня нехорошо улыбнулся.
- Вершители наших судеб. Да ну их на хер!
Лиза опустила голову и вздохнула. Как он может так при ней говорить? Но Лёня не заметил молчаливого ее протеста.
- Им нужны пейзажи, - продолжал он раздраженно. - Даже "ню" их смущает. Но хоть "нюшек" своих я сумел отстоять - и на том спасибо!
Это он так про нее. В ряду прочих... Нет уж, лучше не вспоминать - как она лежит, приподняв колено, и мучается. Хорошо, что картина далеко от Москвы, в Саратове, хорошо, что смело можно идти на выставку.
- Ну вот вам и Манеж, - показала Лиза на низкое, продолговатое и очень красивое здание.
- Вы можете отдохнуть, - мягко улыбнулся Лизе Мохаммед. - Мы сами посмотрим, а потом, если захотим узнать что-нибудь о художнике или картине, спросим у вас. Пока же фамилии живописцев ничего нам не скажут.
Вошли. Огляделись. Лиза, благодарно взглянув на Мохаммеда, уселась на длинную, покрытую красным плюшем скамеечку. Сейчас она отдохнет немного, а потом встанет и поищет работы Лёни. Она посмотрела прямо перед собой и оцепенела от радостного испуга, потому что увидела Лёню, во плоти и крови. И он увидел ее, отлепился от стены, у которой стоял, и двинулся к ней, обходя людей, как препятствия, через весь огромный зал.
- Лиза...
Влажной рукой он сжал ей запястье. Синие глаза смотрели изумленно и, пожалуй, робко.
- Лизонька... Лиза... Моя ты красота! Я тебе звонил, звонил, продолжал он, и Лизе все казалось, что она видит сон, - а потом мне сказали, что ты уехала.
- Я ездила в Красноярск, к маме, - тихо сказала Лиза.
- Я так и понял.
Рядом возникла Лейла. Вот уж красавица так красавица!
- Там, в углу... Кто художник?
- Прости, - извинилась Лиза и пошла с Лейлой.
Почти вся группа стояла у большого, на полстены полотна. Море... Кипит и пенится... Где-то вдали рыбкой ныряет лодка. На небе клубятся грозовые тучи. На Лизин вкус, ничего особенного, вполне стандартно, но арабы были в восторге.
Лиза прочла фамилию живописца, поискала глазами Лёню. Он стоял на том же месте, где она его покинула, и не спускал с нее глаз.
- Лёня! - позвала Лиза, и он, поколебавшись, подошел к группе. Покажи нам что-нибудь свое. Он художник, - объяснила она по-арабски.
Арабы заговорили все разом - у них оказалось столько вопросов! Лиза быстро, почти одновременно с ними, только чуть отставая, переводила. Лёня объяснял охотно и очень толково.
- Да что там, - махнул он рукой, когда вся группа тоже стала просить показать его работы. - Мое во-он там, в углу, маленький такой этюдик. Лучше я покажу вам то, что понравилось мне, хорошо?
И он великодушно подвел группу к действительно прекрасному полотну. Но и его этюд оказался очень даже неплох - арабы наперебой хвалили, хотели даже купить, но Лёня сказал, что с выставки не продается.
- А в мастерской? - не подумав, спросила Лиза.
- Видишь того мужика в сером костюме? - вместо ответа сказал Лёня.
Лиза взглянула на высокого, с развернутыми плечами и невыразительным лицом типа.
- Стоит хоть одному иностранцу перешагнуть порог моей мастерской, невесело улыбнулся Лёня, - и я лишусь всего, что имею. Про "купить" я уж не говорю.
- Понятно, - кивнула Лиза.
Похоже, не одна она поняла Лёню, и, хоть перебросились они этими короткими фразами по-русски, арабы, переглянувшись, оставили тему покупки-продажи, но долго еще говорили о свете, тени, полутонах. Мелькали какие-то термины, и Лиза переводила их описательно, спорили о каких-то современных художниках, которых знал Лёня, а Лиза не знала.
- Нам пора, - спохватилась она, взглянув на часики-"крабы". - Мы ведь едем в Ленин-град, "Красной стрелой", а еще не ужинали, не собирались.
То же сказала Мохаммеду, по-арабски.
- Здорово ты говоришь, - уважительно заметил Лёня. - И так легко, не задумываясь. Или это только видимость?
- Нет, не видимость, - ответила Лиза. - Мне и вправду легко.
- Когда вернешься?
- Через три дня.
- А когда освободишься совсем?
- Через неделю. У нас еще Киев.
- Я позвоню, можно?
Он спросил как-то очень несмело. А у нее внутри все пело от счастья.
- Что ж, позвони.
Лиза постаралась сказать это по возможности равнодушно. Получилось ли у нее? Кто знает. Во всяком случае, в автобусе Мохаммед спросил:
- Он ваш друг? - И, подумав, добавил: - Ваш милый друг?
- Он вообще очень милый, - отшутилась Лиза.
- У нас говорят: "Ненависть скрывай, а любовь - не стоит, все равно не получится", - не унимался Мохаммед. - Зачем таиться?
- Значит так, - встала Лиза, взяв микрофон. - Через полчаса встречаемся в холле, идем в ресторан. В одиннадцать - на вокзал. Проверьте, ничего ли вы в номерах не забыли: мы вернемся уже в другую гостиницу.
- И еще говорят: "Лучшее сокровище - любовь сердца", - дождавшись паузы, тихонько сказал Мохаммед.
Вот привязался! И сидит, как старший в группе, рядом, и вообще рядом все время. Лиза отметила это с внезапной тревогой, вздохнула: вечно кто-то за ней ухаживает, и надо проявить такт, чтоб не обидеть, чтобы у туриста не испортилось настроение, и одновременно нужно сразу поставить на место тайного воздыхателя.
- Он мой жених, - соврала Лиза. - Там, в Манеже, мы договаривались о встрече.
- Повезло вашему жениху, - обиженно вздохнул Мохаммед, и черные его глаза стали печальными.
"Ничего, переживет!" - весело подумала Лиза. Да, мама права: надо предоставить судьбе течение жизни, и тогда очередные туристы окажутся вдруг художниками и захотят пойти в Манеж, на выставку; а в Манеже окажется Лёня, и выяснится, что он звонил и рад встрече, и позвонит еще; и он услышит, как лихо она говорит по-арабски и как без всякого напряжения понимают ее туристы. И главное не в том, что он сказал ей об этом: она видела его изумленный, даже восхищенный взгляд. А то - нашел натурщицу! Надо будет еще "Иностранку" ему показать.
Лиза, как всегда, купалась в своем арабском, наслаждалась Ленинградом - его мостами, дворцами и памятниками, Невой и каналами, таинственно поблескивающими в отлетающих белых ночах.
- А вот и сфинкс, - показала она, предвкушая общий восторг, на лежащего, вытянув лапы, сфинкса.
Но как раз сфинкс особого впечатления не произвел.
- А то мы сфинксов не видели, - проворчал Мохаммед.
Он после встречи в Манеже стал довольно ворчливым, всем недовольным. Лиза за сфинкса немного обиделась, но Мохаммеда тут же простила: уж очень хорошо было на душе, и великолепен, как всегда, Ленинград, и приветливы понимающие его красоту уже много поездившие туристы.
Им и Киев ужасно понравился, особенно церкви, холмы, его буйная зелень и масса цветов.
- Что значит юг! - сказала Лейла, и Лиза охотно с ней согласилась
Да, на юге вся жизнь другая - шумная, радо-стная, чуть суматошная. Короче - другая! Киевляне даже торопятся, в отличие от москвичей, весело. Лиза целыми вечерами бродила со своими туристами по жарким улицам, слушала мелодичный перезвон курантов - и все сквозь призму ласковых синих глаз, худых рук, обещания встречи.
И он позвонил в тот же вечер, когда, проводив группу, нагруженная сувенирами - косынками, значками, духами, даже сумку из мягкой кожи с ликом божественной Нефертити ей подарили, - Лиза вернулась к себе, на Ленинские горы.
- Лизонька, можно к тебе?
Голос звучал совсем близко.
- Ко мне? - растерялась Лиза. - Поздно... И у нас же тут пропуска... Пропускная система...
- Это все мелочи... Можно?
- А ты где?
- Рядом. Звоню через каждые пятнадцать минут, все двушки уже прозвонил. С семи вечера.
С семи? А сейчас уже девять! Ур-р-ра!
- Давай приходи.
Лиза сразу обрела в себе уверенность. Бросилась было наводить порядок, но вовремя вспомнила мудрый завет Иры: начинать всегда нужно с себя, с косметики. Останется время - тогда уже мой полы, если хочешь.
Она живо подкрасилась, сменила привычные брюки на широкую, как у Лолиты Торрес, юбку, встала на каблучки, взыскательно оглядела себя в зеркале. Тут как раз он и стукнул три раза в дверь и, не дожидаясь ответа, открыл, возник на пороге - нарядный, в светло-голубом, под цвет глаз, костюме, с букетом цветов и большим тортом. Аккуратно поставил на стол торт, с шутливым поклоном, словно немного стесняясь, подал Лизе букет.
- Погоди, тут еще есть вино, - сказал он. - В портфеле.
Лёня достал вино, бросил портфель на кушетку, обнял Лизу и, не выпуская ее из объятий, сразу сказал то единственное, что и нужно было сказать. Обычно мужчины не склонны объяснять свои поступки, но он был художником, и женщин, судя по многим деталям, понимал.
- Ты прости меня, дурака, - с обескураживающей откровенностью начал он. - Нет, нет, не вырывайся: мне легче так говорить. Там, в мастерской, в тот раз было все как в тумане. Пашка - маленький, с трубкой - подмешал что-то в вино, все казалось возможным и правильным. И ты сам казался себе великаном, всесильным, талантом. И вроде бы все остальное - так, ерунда, мелочь.
- И я? - пробормотала Лиза. Слезы выступили у нее на глазах.
- Все, - не стал хитрить Лёня, отодвинул от себя Лизу, осторожно промокнул тонкими длинными пальцами ее слезы. - Утром было мучительно, непонятно, смутно, и я все старался вспомнить: как же получилось, что ты ушла?
- А Маша? - хрипловатым от волнения голосом спросила Лиза, сглотнув сухой комок в горле.
- Что Маша? - досадливо сморщился Лёня.
- Нет, ты скажи, - не отставала Лиза, и ждала, и боялась ответа. - Она ушла?
- Нет, не ушла, - с трудом, после паузы, выговорил Лёня и торопливо добавил: - Но в этот раз она была с Пашкой.
"В этот раз..." Как больно.
- Лизонька, дорогая. - Лёня открыл бутылку вина, взял два стакана.
- Подожди, - остановила его Лиза. - У меня есть фужеры.
Она достала фужеры, взяла нож, разрезала торт.
- Значит, "в этот раз", - не удержалась она.
- Лизонька, у мужчин все иначе, - неуклюже пытался объяснить Лёня. Такие Маши не имеют для нас значения.
- Но я не мужчина. - Улыбку словно кто-то приклеил на лицо Лизе. - Для меня твои Маши значение очень даже имеют.
- А раз так, то давай поженимся и будем жить вместе, - неожиданно и легко, даже легкомысленно сказал Лёня - нашел выход из положения! - и у Лизы ёкнуло сердце.
- Так вот сразу жениться? - хмыкнула она. - Сколько же мы знаем друг друга?
Лёня беспечно махнул рукой.
- Да какое это имеет значение? Женитьба - все равно лотерея. Можно познакомиться в трамвае, через месяц сходить в загс и прожить вместе всю жизнь. А можно дружить с первого класса...
Лиза и без него знала все эти сентенции.
- За нас! - Лёня поднял фужер с золотистым вином. - За тебя и меня. Идет?
- Идет! - улыбнулась Лиза.
Чокнулись, выпили.
- Ты не смотри, что я и вино всегда рядом, - внезапно забеспокоился Леня. - Я вовсе не пьяница.
- Знаю, - успокоила его Лиза.
- А Пашке я тогда выдал по первое число!
- Правда?
Лиза только подавала реплики, говорил - оживленно и горячо - Лёня. Он пьянел на глазах, подливая и подливая себе в фужер. Лизин оставался почти не тронутым, но Лёня, похоже, этого не замечал.
- Иди ко мне! - Он властно протянул к ней руки. - Что за платочек у тебя на шее?
- Арабы подарили. Вообще-то мы обязаны подарки сдавать, но не платочки же?
- А что? - развязывая платочек, целуя Лизину шею, машинально, просто так спросил Лёня.
- Ну там, хрустальную вазу, - задыхаясь от желания, прошептала Лиза.
Но Лёня ответа на свой вопрос уже не слышал.
- Какая беленькая, - шептал он, - какая душистая у тебя шея. И такая стройная, без единой морщинки... Оставишь бедного пилигрима на ночь?
- Оставлю.
Какие чуткие у него пальцы, и эти пальцы гладят и гладят Лизины волосы. Лиза коснулась его груди - рубашка была расстегнута. Какая гладкая у него кожа, какой он ей близкий, родной, как обнимает, ласкает ее...
- Погоди, я сейчас постелю.
Он погасил верхний свет.
- Как я соскучился! Если б ты знала...
Потом они лежали и разговаривали - как очень близкие, родные люди.
- Понимаешь, - говорила Лиза, - после тебя осталось незанятое пространство, и никто не мог заполнить его...
- Понимаю. - Лёня крепче обнял ее. - А у меня опять мама больна, неожиданно сказал он, и Лиза замерла с ним рядом: впервые он говорил о своей жизни вне живописи. - Она славная, - продолжал Лёня, перебирая Лизины волосы, - тебе понравится. Но вообще мы можем жить в мастерской. - И, подумав, добавил: - Если хочешь...
- Хочу.
Лизе было немного страшно: так все это, значит, всерьез? Но ведь они и вправду невозможно мало знают друг друга!
Она легла на живот, приподнялась на локтях, заглянула Лёне в лицо.
- Милый мой, дорогой! - Она говорила осторожно, подбирая слова. - Мы ведь не будем спешить, правда? Это так серьезно, что мне даже страшно.
Он лежал утомленный отбушевавшей только что страстью, благодарный за все этой упоительной женщине. И такая она необычная, с этим своим арабским, и такое вокруг нее окружение... Он вдруг их увидел, словно они были здесь, в этой комнате: смуглые лица, гладко зачесанные волосы, а в центре зеленые распахнутые глаза, тоненькая фигурка... У Лёни даже засосало под ложечкой - так захотелось немедленно встать и сделать ну хоть набросок. А еще лучше - оказаться у себя в мастерской и встать за мольберт. Жаль, поздно уже, да и напросился, дурак, на ночь. Тело заныло от нетерпения. Сопротивляться не было сил.
- У тебя есть бумага? - неожиданно спросил он.
- Какая? - удивилась Лиза.
- Любая, любая! - закричал Лёня. - Но лучше - потолще.
- Кажется, есть.
Она поняла. Встала, ничего на себя не накинув, поискала в ящиках, наклоняясь то к одному, то к другому. Лёня жадно впитывал в себя контуры ее тела.
- Вот.
Лиза протянула несколько тонких листков.
- Ага, ага, - обрадовался Лёня. - Ты пока полежи, ладно?
На всякий случай - чтоб не обиделась - он снова поцеловал Лизу, но женщину не обманешь: она чувствовала, что мысли его далеко. Лежа на боку, молча смотрела, как он натянул брюки, накинул, не застегивая, рубаху, вытащил из кармана уже знакомый ей карандаш - с ним он, как видно, не расставался - и уселся за стол.
"Может, и мне так? - подумала Лиза. - Извлечь из недр стола роман Джебрана - она только что на него натолкнулась, - разложить на столе чистые листы, а рядом толковый словарь и словарь арабских синонимов - ценность немыслимая, переданная из Каира Ларисой Кучберия, однокурсницей, - да и начать творить?" Но место за столом было занято, а два творца на маленьком таком пространстве - это уже, как сказала бы Аля, - перебор.
- Сейчас, сейчас, - бормотал Лёня, нанося штрих за штрихом - резко, размашисто, дерзко.
Когда Лёня принес листки и Лиза взяла их в руки, она прямо ахнула. Да, он, конечно, талантлив. Ни арабов, ни ее самой не было на листочках, и все-таки они там присутствовали. Огненный взгляд Мохаммеда, изгиб талии Лизы, развевающийся балахон Лейлы - каким бы он был художником, если б не заметил обольстительной прелести этой девушки! - кусок колонны, парящая в воздухе ваза... А над всем этим - где-то там, в небесах, - витает нечто божественное, объединяя детали в единое целое, являясь их доминантой.
- Кто это? - спросила Лиза и тут же поняла, что вопрос глупый.
- А я не знаю, - пожал плечами совершенно вымотанный, счастливый Лёня. - Может, я, может, дух человеческий, или талант... Ну, талант сильно сказано: талантлив был Рафаэль... Скажем, способности, тяга к прекрасному... Ох, как я устал!
Прищурив синие глаза, он тихо улыбнулся Лизе, и ревность кольнула ее остро и неожиданно. Не к Маше или какой-нибудь другой женщине, а к его мастерству, которое, ясно же, для него всего превыше, а может, единственное, что важно на самом деле. Остается, значит, одно: быть рядом, не растворяясь в нем, - со своими туристами, переводами, дипломом, со своим делом. Главное - не раствориться в этом странном притягательном человеке.
Лёня откровенно зевнул, обнял Лизу.
- Будем спать?
- Ага.
Хоть спать ей совсем не хотелось.
8
На кровати под теплым стеганым одеялом лежала маленькая старушка.
- Мам, это Лиза. Я тебе о ней рассказывал.
Старушка внимательно посмотрела на Лизу.
- Что ж ты не предупредил? - укоризненно сказала она. - Я бы поставила чай. А то все лежу и лежу. Проводи нашу гостью в гостиную.
Гостиной называлась первая комната, очень чистая и уютная, через которую они прошли к Надежде Павловне, матери Лёни.
- Садись, Лизунь, - сказал Лёня, - а я займусь чаем.
Он скрылся в кухне.
- Что ты там делаешь? - крикнула из спальни Надежда Павловна. - Все равно по-моему не сумеешь.
- Да где уж мне! - прокричал в ответ Лёня.
- Только не вздумай заваривать! Я сама!
- Хорошо-о-о!
Так они перекрикивались друг с другом, и слушать их было весело, потому что они явно любили друг друга и, похоже, дружили. Как поняла это Лиза, она и сама не знала - может, по этим вот перекрикам? - но позднее выяснилось, что не ошиблась.
Надежда Павловна вышла в кофейном платье с белым учительским воротничком и в туфлях, не в тапочках, как ходят в большинстве московских домов. Ее выцветшие, но тоже синие, как у сына, глаза приветливо смотрели на Лизу.
- Давайте знакомиться. - Она протянула Лизе сухую, неожиданно крепкую руку. - Лёня был прав: вы действительно очень красивая.
Лиза вскинула голову, готовясь протестовать, но старушка отвела рукой ее возможные возражения.
- Уж я-то как-нибудь в этом толк знаю...
И Лиза вспомнила, что старушка - искусствовед, автор многих книг и до сих пор где-то читает лекции.
На стенах висели в рамочках фотографии.
- Это наш курс, - проследив за Лизиным взглядом, сказала Надежда Павловна. - А это наша компания, тайный кружок формалистов. - В голосе ее была улыбка. - Слыхали про такое течение?
Лиза кивнула не очень уверенно.
- Понятно, - спокойно сказала Надежда Павловна. - Нас старались не замечать. О нас не писали, работы наши не выставлялись, а рукописи лежали годами, десятилетиями...
Она кивком головы показала на старинный массивный шкаф.
- Они и сейчас там лежат, ждут своего часа.
- Думаете, дождутся? - бестактно спросила Лиза.
- А как же? - не обиделась Надежда Павловна. - Куда они денутся? Хватило бы жизни...
В дверях возник Лёня.
- Милые дамы, - шутливо поклонился он. - Пожалуйте к столу.
Он почтительно взял мать под руку. "А ведь и вправду, - подумала Лиза, - никакая она не старушка, а дама. Это только там, в постели, она казалась старенькой и беспомощной".
На столе были нарезаны сыр, колбаса, стоял опять-таки торт. Чашки были удивительной красоты.
- Это наши, фамильные...
Надежда Павловна держала чашку в ладонях, покачивая ее, как дитя.
- Ну, заваривай, - сказал ей Лёня.
- Как, а ты разве не заварил? - удивилась Надежда Павловна.
- Так ты ж не велела! - возмутился Лёня.
И оба они расхохотались. Серебряный голосок матери вплетался в баритон сына, смеялись они от души, как смеются искренние, хорошие люди. "С ней-то уж точно я подружусь", - подумала Лиза.
- Лёня хвалится, что вы знаете экзотический какой-то язык?
- Арабский, - напомнил Лёня.
- Мерси вам, - поблагодарила его Надежда Павловна. - Память у меня стала ни к черту! Так как - знаете вы арабский? Врет небось. Набивает своей девушке цену.
- Нет, не врет, - подхватила ее шутливый тон Лиза. - Знаю немного.
- И где же этой премудрости учат? - с неподдельным интересом стала спрашивать Лёнина мама.
Лиза ответила, потом по просьбе Надежды Павловны стала рассказывать про факультет, а там и про "Интурист", и как не пустили ее за границу.
- А ты говорил, времена изменились, - обратила свой взор к сыну Надежда Павловна.
- Я говорил, меняются, - возразил Лёня.
- То-то, я погляжу, ты стал писать на продажу.
- А что в этом плохого?
Они уже смотрели друг на друга сердито, оба взволновались, разгорячились; как видно, в этом доме тема была больной.
- Надо оставаться самим собой. - Надежда Павловна отставила чашку. Несмотря ни на что. Не можешь же ты изменить свою душу? А картина - это твоя душа, ее воплощение на холсте. И вот ты ломаешь ее...
- Мама, Лизе это неинтересно, - раздражаясь, перебил Лёня.
- Почему? - тихо возразила Лиза. - Очень даже интересно.
- Ну, тогда, с общего согласия, я продолжу... И это, кстати, самое трудное - писать на продажу. И очень опасно: только начни - пропадешь.
- Пока что справляюсь, - скромно вставил Лёня. - И пока не пропал.
- Потому что Бог дал тебе, дураку, талант, - осадила сына Надежда Павловна. - Это не зависящая от тебя реальность. Но как можно погубить свою жизнь - пропить, прогулять, - так можно и талант уничтожить.
- Не пророчествуй! - Лёня, похоже, по-настоящему разозлился. - Я же показывал тебе последний набросок. И ты хвалила!
- Да, хорошо, - сдержанно согласилась мать. - Вы, наверное, видели? обратилась она к Лизе.
- Это тот, что я написал у тебя, - объяснил Лёня.
- У Лизы? - прищурилась Надежда Павловна. - Ну тогда все понятно. Потому он тебе и удался. Но, мальчик, - она неожиданно протянула руку и взъерошила пшеничные волосы сына, - такие порывы у тебя все реже и реже.
- Да жить-то надо, - продолжал сопротивляться Лёня.
Лиза понимала, что речь идет о самом в их жизни главном, и слушала затаив дыхание, стараясь не пропустить ни слова, смотрела на эту неожиданную маму во все глаза.
- Учил бы детишек. Ведь тебе предлагали...
- Это такие гроши!
- Ничего. А то не жили мы с тобой на гроши.
- Да сколько ж можно! И потом - за мои "продажные" картины меня приняли в союз, дали мастерскую! Вспомни, как я мыкался по чужим углам, на чердаках!
- Да, своя мастерская - это прекрасно, - не стала отрицать очевидное Надежда Павловна. - Только плата за нее слишком уж велика. Я, конечно, не коммунальные платежи имею в виду.
- А то, что моя "ню" висит в музее? - выдал самый главный свой аргумент Лёня.
- Да, это просто великолепно, - согласилась с ним мать и снова повернулась к Лизе. - Вы ту его работу видели?.. Позвольте, но это же вы!
Лиза почувствовала, что пунцовая краска заливает ее лицо.
- Да, - кивнула она.
- Работа достойная, - гордясь сыном, не сказала, а торжественно произнесла Надежда Павловна и прищурилась, глядя вдаль, словно видя перед собой картину. - Она делает честь не только художнику, но и его модели. Вы останетесь в веках, Лиза. На этом полотне, которое уже живет своей жизнью и будет жить вечно - в Саратове или ином музее... Теперь понятно, почему и "ню", и набросок так хороши...
- Мама! - протестующе воскликнул Лёня.
- Что - мама? Нам не по пять лет. Любовь возвышает, дает творчеству такой мощный импульс, как ничто другое. Но эти взлеты, сынок, у тебя все реже, это уже исключение, порыв души. А вообще ты подстраиваешься под официоз. Художник же должен быть сам по себе, вне государства.
- У нас это пока невозможно.
- Пока... Тебе уже скоро тридцать.
- Но ведь и для себя я пишу.
- Долго это продолжаться не может - такая раздвоенность губительна! Нельзя одной рукой делать одно, а другой - другое.
- Зато у нас теперь есть колбаса.
- Да пропади она пропадом!
- Хорошая у тебя мама, - задумчиво сказала Лиза.
Они стояли у балюстрады, на Ленинских, и смотрели вниз и вдаль, на Москву. Вечер был теплым, но уже чувствовалась осень: желтые листья огоньками светились в зеленой листве, кучевые темные облака, полные непролившегося дождя, грозно и медленно плыли по небу, и, словно набираясь сил, готовясь к резким осенним ветрам, долгому зимнему сну, недвижно, как часовые, замерли еще пышные, нарядные еще деревья.
- Я ее очень люблю, - смущенно признался Лёня. - Только с ней трудно: она из поколения бескомпромиссных. Но ты ей понравилась, а это очень непросто. Знаешь, что она мне сказала, когда позвала к себе в комнату? Ну когда мы уже уходили.
- Что?
- Сказала, что я тебя недостоин, что ты очень одарена, и это сразу заметно. И еще добавила: "Хорошо, что она не художница: она бы тебя обогнала, и ты б ей завидовал". Каково?
Лиза была польщена.
- Это просто женская солидарность, - утешила она Лёню, но сама так не думала.
- Мама моя не солидарна ни с кем, - возразил Лёня. - Всегда сама по себе, хотя были когда-то у нее и единомышленники. Всех их потом сослали в Среднюю Азию, всех этих странных, непонятных ни народу, ни - главное! вождям художников. В том числе и отца. Она все рвалась ехать с ним, но он воспротивился. "Расти сына здесь, в культурной среде. И храни наши работы..." Придет, Лизонька, время, и если ты заслужишь ее доверие, она тебе их покажет. Ах, Лиза, какие мощные это были таланты! Какая энергия словно взрыв сотен атомных бомб. Они и там, в ссылке, вопреки всему писали, писали...
- И где их картины?
- Ходят легенды о директоре крохотного, нищего музея. Говорят, он спасал от голода попавших в Тмутаракань художников, покупая у них полотна. Иногда и за свои, директорские деньжата. Покупал и прятал на чердаках. Мать в эту легенду верит.
- А ты?
- Я - меньше. Мы искали, писали, летали, добирались до этих гиблых мест на расхлябанных, разбитых машинах, а потом, представь, на ишаках. Искали прежде всего могилу отца. Они ведь там быстро поумирали: от грязной воды, загадочных азиатских хвороб, от голода, жгучих ветров летом и ледяных, без отопления, зим, а главное - от отсутствия той самой культурной среды, из-за которой отец и велел нам остаться в Москве.
- А музей? Ты же сказал, был музей?
- Музей есть, - оживился Лёня. - До сих пор существует. И жива легенда о его первом директоре, и остались люди, которые и директора, и "бородачей" помнят. Говорят, да, прятал картины на чердаках, в разных домах, чтобы, если что, все б не погибли. Но где теперь те чердаки...
- Знаешь, - Лиза несмело коснулась его руки, - я тоже, как твоя мама, верю, что картины найдутся.
- Глупости! - Лёня стукнул кулаком о каменную балюстраду и, сморщившись от боли, потряс рукой. - Откуда бы им там взять краски? Разве что из глины. Но такие краски долго не сохраняются. А основа? Небось картон от ящиков с водкой. И в каких условиях они там хранились?
- Директор, наверное, знал, как хранить.
- Ты права, знал, конечно. И понимал, какая ценность ему досталась.
- А тогда он не мог унести тайну с собой, - уверенно сказала Лиза. Кто-то знает, и кто-то ждет. И дождется.
- Так ты из тех, кто верит? - с надеждой спросил Лёня.
- Да.
- А я из тех, кто нет, - с горечью признался он. - Это, знаешь ли, плохо. Самому человеку плохо: "хомо неверующий" - существо несчастное.
Лёня обнял Лизу за плечи.
- Конечно, - сказал он, - вы с мамой друг другу еще как подойдете.
- А тебе?
- Мне ты уже подходишь.
9
Зима выдалась мягкой и снежной. Было пасмурно, снег валил и валил, и злились на него только дворники да шоферы. Остальные - дети, птицы, оставшиеся на зимовку, взрослые, подуставшие от затяжной осени, - ему только радовались. Снег украсил собою город: светлыми стали улицы, нарядными деревья, и даже зимние вечера не казались такими уж темными.
В этой колдовской белизне, в этом свете сместились понятия, успокоились нервы, замедлился ритм жизни. Лиза почти не ездила на факультет: писала диплом и встречалась с Лёней. Трудно с ним было! То он звонил по сто раз на дню, рвался приехать - и приезжал, раз и навсегда нарисовав себе пропуск, был безудержно страстным, оставался на ночь, и тогда у Лизы вылетал целый следующий день; то исчезал, не звонил, и тогда Лиза ревновала и мучилась, и все валилось у нее из рук.
- Ну что же ты, - говорила она себе, - работай! Лёни нет рядом, и времени предостаточно.
Лиза решительно, хмуро усаживала себя за стол, упорно трудилась, стараясь справиться со странной апатией, нелюбовью к тому, что любила арабской литературе, но ничего, когда пропадал Лёня, у нее не получалось, все равно приходилось потом все переделывать.
Телефона в мастерской, естественно, не было, домашний же номер Лёня не дал.
- К чему? Меня там все равно не бывает.
- Но я могла бы спросить у твоей мамы, - сглотнув обиду, глядя в пол, словно рассматривая нарисованные на нем узоры, сказала Лиза.
- А она про меня ничего не знает, - мгновенно нашелся Лёня. - Да и зачем ее беспокоить?
И вот однажды, в феврале, когда снег завалил Москву и два дня не ходили троллейбусы, Лиза затосковала так, что физическая тошнота подступила к горлу. Не писалось, не сиделось, не лежалось, а от ожидания звонка можно было сойти с ума. "Да что же это? - теряя последние силы, возмутилась она. - Почему такое неравенство? Почему я должна ждать, пока ему понадоблюсь?"
Она встала с кушетки, на которой валялась с книгой братьев Стругацких, но не читала, оделась, подкрасилась, хотя опять шел снег и мог смыть ресницы, и вышла из дому. Пока добиралась до мастерской, гнев растаял и нахлынула такая усталость, что хоть езжай назад, на Ленгоры. Но и на это не было сил.
Лиза долго стояла во дворе-колодце, тоскливо глядя на тощие голые кустики, на засыпанные снегом дорожки. Она чего-то боялась, только не знала чего. Какое-то странное предчувствие сжало сердце. Уйти? Позвонить? Узнать что-то страшное или не узнавать? Но почему обязательно страшное? Ведь он так нежен, когда у нее, так старается, чтобы ей было тепло и уютно, - когда они у него.
Не в силах более выносить этой раздвоенности, Лиза нажала кнопку звонка. Не отворяли долго, и Лиза вдруг впала в бешенство. Она звонила, звонила, звонила, пока не загремело внутри железо, не упала и не покатилась по ступеням знаменитая палка.
- Лиза... - с детским изумлением сказал Лёня. - Вот так сюрприз!
- Я знаю, что без звонка не приходят, - задыхаясь от унижения, сказала Лиза. - Но у тебя нет телефона.
- А что случилось? Да ты заходи, заходи.
Он наконец отодвинулся и позволил Лизе войти. Молча, неловко - ноги стали какими-то ватными - Лиза спускалась к студии, голосам, смеху. Значит, у хозяина гости...
- Братцы, это моя Лизавета, - как ни в чем не бывало представил ее всем сразу Лёня. - Прошу любить и жаловать. Да вы ее уже знаете.
- Знаем, знаем, - закивала проклятая Маша, все в том же платке по самые брови, с монистами и при серьгах.
Слава Богу, ее по-хозяйски обнимал Паша - наконец-то Маша определилась. Да и как обнимал! Правая его рука лежала у нее на груди, и он эту грудь то и дело поглаживал и потискивал, а в левой он держал свою знаменитую трубку, поднося ее то к своим губам, то к Машиным. Маша затягивалась и хохотала. Так что насчет Маши можно было не беспокоиться. Но у стены стояла еще девица - худая, высокая, длинноносая. Стояла и покуривала сигарету. Девица как-то уж очень пристально смотрела на Лизу, и Лёня ее не представил.
Он помог Лизе снять пальто.
- Садись, - сказал как чужой.
Глаза были сонные и ленивые. И голос такой же. Так вот почему его не было больше недели! Павел на минутку оторвался от Маши и с шутливым поклоном подал Лизе стакан вина. Но Лиза пить не стала: боялась. Что, если опять, как в тот раз, закружится голова, остановится время, все в комнате станет смутным и поплывет куда-то? Нет, спасибо, она не хочет... Ну и что с мороза? Да и какой там мороз, градусов пять, не больше.
- А Маша сегодня у нас именинница, - пахнул ей в лицо табачным дымом Павел. - Идемте, я покажу.
Лиза послушно пошла за Пашей, лишь бы не смотреть на Лёню. У мольберта, стоявшего против окна, шелковые шторки были раздвинуты - значит, работа завершена. На холсте сияла красотой обнаженная Маша. Она лежала на тахте, на которой Лиза провела столько ночей, лежала, опершись головой на руку, и улыбалась - загадочно и порочно.
- Это заказ. - Лёня подошел неслышно, положил Лизе на плечо руку. Знаешь, сколько я получу? Уже сговорились.
- С кем? - хрипло спросила Лиза.
- С заказчиком, - хитро ответил Лёня. - Ну, выпьем! За Машу!
Стоя ко всем спиной, Лиза всей кожей ощущала пристальный взгляд длинноносой. И вдруг в комнате возникло какое-то странное напряжение. Стало тихо и неспокойно. Павел смотрел куда-то за Лизу, а Лёня обнимал ее так, что повернуться она смогла бы, только сбросив его руку. И Лиза сбросила эту руку и оглянулась. Длинноносая девица стояла чуть не вплотную к ней и Лёне.
- Познакомимся? - низким, грудным голосом сказала она и, протянув руку, представилась: - Валентина... А вы, значит, Лиза. Что ж, очень приятно. Ведь мы почти родственники.
- Почему родственники? - теряя от ужаса голос, спросила Лиза. Она чувствовала, что ей говорят что-то ее унижающее, только не понимала что...
Длинноносая не успела ответить.
- Эй, хватит, - вмешался Лёня. - Будет тебе, Валька, дурить. Ну какая ж ты все-таки стерва: обожаешь разбивать советские семьи.
- Семьи? - медленно, с подчеркнутым удивлением повторила последнее слово девица. - Это для меня новость.
Но Лёня уже схватил Лизу за руку, вытащил на середину.
- Братцы, - решительно сказал он. - Мы с Лизой скоро поженимся. Весной. Да, весной!
- И заявление уже подали? - с усмешкой спросила Маша.
- Подадим, - не растерялся Лёня. - Завтра. - И, чувствуя, что ему не верят, заботливо склонился к Лизе. - Ты не забыла паспорт?
"К чему эта игра? - с тоской подумала Лиза. - Кому он что-то доказывает?"
Но она не успела ничего сказать. В два шага Валентина оказалась рядом.
- Подонок!
Она взмахнула рукой, чтобы влепить пощечину, как полагается в таких случаях, но Лёня быстро перехватил ее руку и сжал так, что Валентина сморщилась от боли. Он жестко смотрел ей в глаза. Потом оттолкнул в сторону.
- Иди. И чтоб я тебя больше не видел.
- Пожалуй, пойдем и мы, - решил за всех Павел - как все маленькие мужчины, он был смел и авторитарен. - Вам двоим, полагаю, есть что обсудить.
Все засуетились, засобирались, с сожалением поглядывая на стоявшую на подоконнике непочатую бутылку. Лёня эти взгляды просек, великодушно сунул бутылку Павлу в карман пальто.
- Премного благодарны, - шутовски поклонился Павел, и вся компания испарилась, как привидение, словно никого тут и не было.
Лёня закрыл за гостями дверь и вернулся к Лизе.
- Что же нам делать? - обессиленно спросила Лиза. - Ты не умеешь быть верным. С тобой просто страшно.
- Это все потому, что мы не женаты, - твердо, уверенно заявил Лёня. Только поэтому. Вот сходим завтра в загс...
- Да я же не взяла паспорт.
Только это и сказала Лиза, словно в паспорте дело!
- Ну и что? - удивился Лёня. - Съездим к тебе и возьмем.
Усталость была безмерной, и все, что с ней происходит, Лиза видела как бы со стороны. Ощущение было столь неприятным, что она отдала бы все на свете, чтобы его избыть. Все, не только свободу. Она потеряла Жана, теперь вот теряет Лёню. "Это все потому, что мы не женаты..." Может быть, правда?
- А ты меня любишь? - с надеждой спросила она.
- Конечно!
- И не разлюбишь?
- Да ни за что! - засмеялся Лёня, и в смехе его было извечное торжество мужчины - хозяина положения всегда и во всем, даже если одна женщина встретила у него другую.
Он очень этой ночью старался, но Лиза всей кожей своей ощущала, что постель не остыла еще от той, другой, длинноносой. И хотя Лёня только что эту длинноносую выгнал - что, кстати, не делало ему чести, - она, казалось, незримо присутствует здесь, в этой комнате, на этой тахте, рядом. Во всяком случае, так чудилось Лизе. "Такая уродина, - страдала она. - Хоть была бы хорошенькой, а то ведь уродина!" Да, не знала Лиза мужской психологии. Да и физиологии тоже не знала.
Лёня, чувствуя, что все не то и не так, целовал ей ноги и пытался поцеловать то, что на Востоке зовут "цветущим садом", но Лиза отстранилась.
- Не надо, я не люблю.
Она и вправду этого не любила. Стеснялась и ничего не чувствовала в ответ, кроме неловкости. А вот когда Лёня касался ее груди, просто касался - легонько, кончиками чутких пальцев, - вспыхивала от жгучего, нестерпимого, невыносимого желания: когда ж он войдет в нее, заполнит ее целиком, и они повернутся набок, качаясь в согласном ритме, прильнув друг к другу, и одна ее нога будет подниматься все выше, а другая - чувствовать его на себе.
- Прости, я что-то устал сегодня... Не сердишься?
- Нет, что ты. Спи.
Он тут же заснул, а она долго лежала без сна. Забылась под утро. Сквозь сон - было еще темно - почувствовала, как Лёня, целуя, осторожно поворачивает ее к себе, поднимает рубашку, его живот льнет к ее животу, а язык ласкает соски... Нет, она его никому не отдаст! И если для этого придется выйти замуж... Что ж, в конце концов все выходят.
- Лапушка, - вкрадчиво шептал Лёня, - какая ты у меня душистая, тепленькая со сна... Ох, не спеши, не так резко, ласточка...
Но Лиза его не слышала. Все в ней пылало, рвалось наружу из темных, сокровенных глубин ее естества, и как могла противиться она зову природы?
- Мамочка, я выхожу замуж. Вчера мы подали заявление.
- За того художника? - Голос мамы звучал так близко, словно она была в соседней комнате, а не у себя в кабинете, в Красноярском порту. - Когда свадьба? Может, мне удастся вырваться и я прилечу?
- Какая свадьба, мамуля? - засмеялась Лиза. - Распишемся, выпьем шампанского... Это будет в марте, тридцатого. А летом прилетим к тебе, на этюды.
- Да, для художника здесь раздолье! - Показалось ей или нет, что мать с облегчением перевела дух? - Ты же помнишь, какие разноцветные у нас здесь горы? - радостно продолжала мать. - А Енисей... Я вам устрою что-то вроде круиза.
- Да, мамочка, обязательно, - обрадовалась великолепной идее Лиза.
- Детка, я сегодня же, телеграфом, вышлю тебе денег на платье.
- Не надо телеграфом: дорого.
- Ну почтой, времени ведь достаточно. Целую тебя, родная. Привет от Павла Васильевича. И поздравление!
- Он же еще ничего не знает, - засмеялась Лиза.
- Узнает! - не растерялась Анастасия Ивановна.
- У тебя с ним все по-прежнему?
- Лучше, лучше! - крикнула мама. - По-прежнему - не то слово! Мы так близки друг другу...
Голос у матери был просто девичий.
- Ну, я рада за вас, - снисходительно сказала Лиза, заканчивая разговор. - Передай и ему от меня привет.
"Маме теперь не до кого", - с некоторой грустью подумала Лиза, вешая трубку. Огромное расстояние теперь между ними, и расстояние это - не только пространство Москва-Красноярск. "Странно все-таки: ведь ей уже сорок пять..."
Через неделю пришли деньги - очень большие. Их хватило и на платье, и на туфли, и на сумку, и еще осталось. "Это от нас с П.В., - было написано мамой на бланке. - Если вы будете счастливы так же, как мы, то знай, что это и есть настоящее счастье. Особенно если его не приходится ни с кем делить". В последних словах была неприкрытая горечь. "Ах, мама, мамочка, бедная ты моя! Что же будет, когда все кончится? Хотя ты, конечно, думаешь, что у вас с Павликом - нечто небывалое, на всю жизнь. Все всегда так думают... Тогда я прилечу и буду с тобой рядом; тогда я тебе понадоблюсь".
Лиза чувствовала себя сейчас старше, мудрее, опытнее наивной мамы, которую навещает ее седовласый Павлик, а потом отчаливает к себе домой, в Дивногорск. А мама остается одна, и однажды останется одна навсегда.
10
Свадьба - скромная, но веселая - все-таки получилась.
- А на что же в таком случае мастерская? - задал риторический вопрос Лёня. - Сдвинем в угол мольберты, притащим стол. Ну нельзя же не пригласить, например, Пашку? А Ваську? Да он меня просто сожрет, если зажму свадьбу. И мама обидится. И потом, есть примета: если женятся навсегда - то должна быть свадьба. Если на время - обойдется и так.
Лиза о таком никогда не слышала, но раз есть примета...
- Тогда я приглашу Борьку, - сказала она. - И Алю. Гулять - так гулять! Жаль, Ира в Китае.
- Алю-то обязательно! - горячо одобрил Лизин выбор Лёня. - Невероятно деликатная девушка. Как я у тебя - сидит в своей комнате, словно мышка, даже в туалет не выходит...
На остаток присланных из Красноярска денег накупили всяческой снеди. Впрочем, основное жарила, парила и пекла очень довольная таким оборотом дел Надежда Павловна. Вездесущий Пашка и расторопная Маша - милая и домашняя без своей знаменитой косынки - ей помогали. Васька перетаскивал все в мастерскую, попутно галантно ухаживая за раскрасневшейся от его внимания и необычайности обстановки Алей.
- Ты очень красивая, - сказал Борис, вручая Лизе цветы. - Тебе идет быть невестой.
- Женой, женой! - закричал Лёня. - Смотри, здесь написано!
И сунул Борису под нос свидетельство.
Борис был печален. Похудел, повзрослел. Сколько времени он не видел Иры? И как не боится она так надолго его оставлять? В Москве много красивых девушек.
- Скоро Ира приедет, - будто угадал Лизины мысли Борис. - Как я соскучился!
И Лиза подумала, что тревожится за подругу зря.
- Это тебе от нее.
Борис передал Лизе что-то мягкое, в целлофане. Лиза расстегнула на целлофане пуговки, китайские пушистые кофточки ласковыми котятами прильнули к ее ладоням.
- Ух ты, "двойка"! Спасибо.
- А это - от Веры Ивановны. - Борис извлек из газет хрустальную вазу. - Страшно боялся по дороге кокнуть!
Приходили и приходили к назначенному часу художники, многие - с дамами, один - с женой, Настей. Смотрели на Лизу с любопытством, как на диковину, говорили за столом длинные, шутливые, иногда чуть двусмысленные тосты.
- Можно и мне сказать? - встала Лёнина мама, и народ почтительно смолк. - Я не так давно знаю Лизу, - сказала она. - Мы с ней на "вы", и она, конечно, не зовет меня мамой. Но эта девушка, с сегодняшнего дня жена моего не очень путевого сына, чем-то мне очень близка. И я знаю, мы с ней подружимся, и если что, сын, - она повернулась к Лёне, - я всегда буду на ее стороне.
Надежда Павловна подошла к Лизе и поцеловала ее в щеку под общий одобрительный гул.
- А где вы будете жить? - спросила, наклонившись к Лизе через стол, Настя.
- Пока кто где, - ответила Лиза. - Я - на Ленгорах, а он у себя, в мастерской.
- Почему? - Настя смотрела на Лизу очень серьезно.
- Ну я же пишу диплом, - стала объяснять Лиза, - а он рисует. У меня там словари, учебники, рукописи, романы, а здесь пахнет красками, да и места нет для моих бумаг. Вот, - она обвела стол руками, - одолжили у Надежды Павловны, на свадьбу.
Настя покачала головой.
- Несерьезные аргументы, - сказала она без улыбки. - Надо сразу жить под одной крышей.
- Но если не получается?
- Да не слушайте вы ее! - вмешался Настин муж, оставив на время спор о современных течениях в живописи. - Это такая собственница! Меня, грешного, ни на шаг от себя не отпускает. Дочка, пока была маленькой, кантовалась у бабушки - из-за того же запаха красок.
Оказывается, краем уха он все слышал.
- Потому мы и вместе, - дождавшись паузы, вставила Настя. - Потому и не разошлись.
- Эй, - усек последнюю фразу Лёня, - кто там говорит о разводах? Мы ведь только еще поженились. Дайте пожить, черт возьми!
В новом синем костюме, голубой рубахе, а вместо галстука голубой шарф - он был хорош! Синие глаза лучились радостью, и эта радость была обращена к Лизе, хотя ухаживал Лёня за всеми, и руки его с длинными тонкими пальцами мелькали над столом, как птицы, наполняя тарелки прекрасных дам всем, что на столе было. На жениха он не походил, и не только из-за отсутствия черного костюма и галстука: все его повадки были повадками беспечного парня, принимающего приятных ему людей. Впрочем, когда, вспомнив, по какому поводу собрались, народ кричал "горько", Лёня тут же вставал, поднимал Лизу и с удовольствием с ней целовался. Но и это он делал как-то не по-жениховски.
Потом, конечно, смотрели работы Лёни - хвалили, отыскивали недостатки, спорили. Лиза, в белом с розовым платье, а к нему - розовые туфельки, а к ним - такая же сумка, только темней, участия в спорах не принимала. Задумчиво пересела она на тахту, и тут же рядом с ней оказалась Надежда Павловна.
- Лизонька, - она взяла в свои ее руки, - ты что-то грустна. Не печалься! Ну как же не посмотреть картины: ведь есть и новые.
- Что вы, - опомнилась Лиза и постаралась улыбнуться. - Кажется, невесте положено быть немного печальной: начинается новая, жен-ская жизнь. Все говорят, что она трудна.
- Да, - согласилась с общим мнением Надежда Павловна, - женская жизнь трудна, а быть женой художника - вдвойне трудно. То едут они на этюды в какую-то глухомань - где же еще искать красоты? - то покидает их вдохновение, и весь мир виноват, а жена - в особенности, потому что рядом и на ней недовольство собой можно сорвать... И вечно вертятся в мастерских какие-то типы, вроде Паши, и эти натурщицы - хотя тут опасности меньше всего, но жене тревожно, особенно когда состарится, а натурщицы молоды и прекрасны...
Она крепко обняла Лизу.
- Брак вообще штука трудная, - продолжала она. - Но без него еще хуже, уж ты мне поверь: я хлебнула и того и другого. Так что берегите друг друга. - Надежда Павловна покачала седой головой. - Я знаю, мои слова старомодны, но повторяю: берегите друг друга. И Настя права: надо жить вместе.
- Вот допишу диплом... - неопределенно пообещала Лиза.
- Ты видела мой подарок? - перебила ее Надежда Павловна. Похоже, она нарочно меняла тему.
- Да, альбом, но я его еще не смотрела.
- Это не просто альбом, - с гордостью сказала Надежда Павловна. - В нем зарисовки моего мужа и его друзей. Было время - они часто у нас собирались.
- Но это же такая ценность!
Лиза во все глаза смотрела на свекровь: она столько слышала про альбом, но ей и во сне не могло присниться, что она станет его обладательницей.
- Еще бы, - подтвердила Надежда Павловна. - Потому и дарю. Пусть будет у тебя, у вас. Придет время, и начнется его вторая жизнь. Не знаю, как я, а вы наверняка доживете.
Надежда Павловна вернулась на свое место, за стол, а Лиза осталась сидеть на тахте. Звенели бокалы. Густой синий дым плавал под потолком. Маша включила магнитофон, но танцевать никто не хотел, да и места особенно не было. "Что я здесь делаю? - обожгла Лизу странная мысль. - Зачем все это?" И опять, как очень часто с Лёней - и никогда с Жаном! - она увидела все словно со стороны: залитый электрическим светом подвал, стол, а на нем всякая всячина, молодой муж, забыв про жену, что-то доказывает друзьям, а жена сидит в одиночестве на тахте, и только маленькая седая женщина теперь она ей родня - старается ее как-то развлечь.
- Лизонька, - подсел к ней Борис: тоже что-то заметил. - Помнишь то лето, и море, и нашу четверку, и как ты неожиданно улетела в Москву? Ира потом мне все рассказала... Но сейчас ты счастлива?
- Да, конечно, - машинально ответила Лиза, отметив про себя, что не очень тактично задавать подобный вопрос в день свадьбы.
Но Борька всегда был прямолинеен. А сейчас еще и подвыпил.
- Я ужасно счастлив, что нашел Иру, - продолжал он, и глаза его подозрительно заблестели. - Каждый день просыпаюсь и думаю, как мне повезло! Как здорово, что мы все тогда встретились - там, на море. - Он запнулся, но сказал все-таки: - Жаль, что с Артемом ничего у тебя не вышло: классный он парень. Но за Лёньку я рад.
- А за меня?
- И за тебя тоже! - спохватился Борис, но вообще ему хотелось говорить об Ире и о себе. - Вот смотри, она так далеко от меня - страшно представить! - но я все время чувствую ее рядом, прямо какое-то наваждение!
- Скоро она приедет, - утешающе сказала Лиза и посмотрела в тот угол, где о чем-то спорил Лёня с коротышкой Пашей, важно попыхивающим своей вечной трубкой.
"А у меня все наоборот, - подумала она с испугом. - Мы в одной комнате, но в разных мирах. И он так от меня далеко... Это он, а не Ира - в Китае..."
* * *
- Нет, спасибо, я занята... Пишу диплом... Ну и что ж что из Сирии... Интересная группа? А у меня в мае защита, в июне госы. Какие госы? Те, которые государственные экзамены.
Лиза не без раздражения повесила трубку. Напрасно, конечно, она так разговаривала с Евгенией Федоровной. Что плохого сделала ей эта толстуха? Ничего, кроме хорошего, как говорят в народе. Может, позвонить в "Интурист", извиниться? Лиза замедлила шаг, повернула было назад, к кабинке, но передумала. Нет, не надо, а то станет опять уговаривать.
Она вернулась к себе, села за стол. Материал был уже выстроен, придраться не к чему. Можно отдавать на машинку. И еще из него можно сделать очерк, для "Иностранки". Да много чего осталось за кадром, на будущее, многое просто не влезло в диплом.
Редактор, тот самый томный молодой человек, с которым Лиза кокетничала, недавно представил ее главному, и он написал на Лизу запрос в МГУ: ее приглашали работать в отдел прозы, и называлось это приглашение "персональной заявкой". Так что будущее Лизы было устроено. Михаил Филиппович был ужасно доволен, как всегда, когда высоко оценивали его студентов.
- Ах, Лиза, - знаменитая черкасовская бровь поднялась, и прищурился левый глаз, - в этом году на востоковедов спрос невелик. Кое-кого мы даже оставляем в стажерах: в аспирантуре одно только место, по истории Китая.
- Вы же, Михаил Филиппович, небось это место и выбили, - засмеялась Лиза.
Они разговаривали уже почти на равных - декан и его выпускница.
- Вот видите, как бывает в жизни, - он широко зашагал по кабинету, из-за этого поганца Сучкова так удачно, можно сказать, счастливо, сложилась ваша судьба! Вы поездили по стране, практикуясь в арабском, вас заметили в одном из лучших наших журналов, наконец, вы вышли замуж - тоже не последнее дело для девушки. - Он помолчал, задумавшись: у его дочери все как-то не ладилось. - Запомните это, Лиза, и если будет трудно...
- Что запомнить, Михаил Филиппович?
- Что неприятности, даже горе могут повернуть колесо вашей жизни в благоприятную сторону, - расшифровал свою мысль декан.
- Все равно, лучше не надо, - быстро сказала Лиза.
- Чего?
- Неприятностей, горя...
- Так без них прожить невозможно, как ни крути! - расхохотался Михаил Филиппович.
Дверь приоткрылась, всунулась острая мордочка Тани.
- Михаил Филиппович, что-то случилось? Что-нибудь нужно?
- Нет, ничего, - пожалуй, чересчур резко сказал декан. - Спасибо, Таня.
И вздохнул, глядя на закрывшуюся тут же дверь. Веселость его исчезла.
- Идите, Лиза. Поздравляю. А как с "Интуристом"?
- Да ну его! - махнула рукой Лиза.
- Что так? - снова оживился Михаил Филиппович. - Многие о нем еще как мечтают!
- Да, - согласилась с деканом Лиза. - "Интурист" здорово развязывает язык, и видишь разные города, общаешься с самыми разными людьми. Но все равно ты - обслуживающий персонал.
Декан укоризненно покачал головой.
- Да-да, - упрямо стояла на своем Лиза. - Переводчик, как официант, всего лишь обслуживающий персонал. Квалификация только выше.
- Ох, Лиза, - вздохнул Михаил Филиппович. - Гордыни в вас... На троих отмерено - одной досталось. Так, как вы, разговорный арабский знают немногие. Другая бы на одном этом сделала знаете какую карьеру? Так что не бросайте его совсем, с этими вашими переводами и статьями, послушайте старого китаиста. Работайте время от времени на всяких там форумах, фестивалях, конкурсах, а главное - с группами. Эту связь не рвите. Свободный арабский, да еще вкупе с английским, всегда вас выручит.
Неприятностей, даже горя в новой Лизиной жизни оказалось с избытком. Может, все союзы двоих так начинаются? Может, требуется время, чтобы привыкнуть друг к другу, принять привычки, особенности характера? Но как привыкнуть и как принять, если живешь не вместе? Да, Настя была права: ничего у Лизы с Лёней не получалось. То он приезжает к ней, и тогда они любовники, то она - к нему, и тогда Лиза старательно играет роль заботливой, верной жены художника, уборщицы, поварихи, а иногда и натурщицы - правда, не обнаженной.
- Лиза, посиди чуть-чуть в кресле. Ну денег же нет на натурщиц!
- Я устала.
- Ну и что? Я тоже устал. Ты ж не хочешь, чтоб Маша... О Валентине я уж не говорю...
- А разве она еще есть?
- Да я вечность ее уже не видел!
Что-то в этих разговорах было фальшивое, ненастоящее. Разве так разговаривают муж с женой? Жарким был в тот год июнь, а их ночи становились все холоднее, и, чтоб не чувствовать себя униженной, Лиза приезжала, только когда ее звали. И так же принимала у себя своего законного мужа. Но он навещал ее все реже и реже...
- Можно к тебе?
Стукнув для приличия в дверь, к ней зашла Аля. С почтением оглядела заваленный бумагами стол.
- Заходи, - встала из-за стола Лиза.
- Но ты работаешь.
- Уже нет: устала. Да, в общем, главное сделано. Это уже косметика.
Аля засмеялась.
- Как ты смешно говоришь о дипломе! А я добралась пока только до второй главы, - вздохнула она.
- Ничего, - успокоила ее Лиза. - Время еще есть.
- Поболтаем?
- Поболтаем!
Аля уселась на кушетку, сбросив тапочки, подобрав под себя ноги, устроилась поудобнее.
- Ты знаешь, - таинственно начала она, - кажется, я влюбилась. Угадай, в кого?
- Тоже мне хитрость, - снисходительно улыбнулась Лиза. - Небось в Васю.
- Как ты догадалась? - ахнула Аля.
- Догадаться нетрудно, - засмеялась Лиза, глядя на раскрасневшееся, счастливое лицо, сиявшее перед ней. - Он же всю свадьбу от тебя не отходил. Да и звонит все время, только не признается, что он, когда тебя нет и подхожу я. Интересно, чего он стесняется? Один араб сказал мне, что скрывать нужно ненависть, а не любовь - какая-то на эту тему есть у них поговорка. И еще сказал, что любовь все равно не скроешь...
- Ох, Лиза, какой он человек! - перебила подругу Аля.
- Ну и какой же он человек?
Аля сладко вздохнула и принялась рассказывать. Послушать ее, так лучше Васьки не было никого на свете. Лиза и слушала - печально и молча, с высоты своего невеселого опыта. Насколько же она старше Али. Мудрее, грустнее и... да, несчастнее. Разве она любит Лёню? А он, разве он любит ее? "Любовь не скроешь..." Но и нелюбовь - тоже! С самого начала их отношений она сомневалась, не верила. И замуж вышла от того же неверия, стараясь его побороть. Она тогда что-то на эту тему сказала, а он: "Это потому, что мы не женаты. Только поэтому!" Ну вот они поженились, и что же?..
- Эй, да ты меня слушаешь?
Голос Али вернул Лизу к действительности.
- Счастливая ты, Алька, - сказала она. - Только замуж не выходи.
Аля посерьезнела, взглянула на Лизу почти испуганно.
- Не хочешь ли ты сказать...
- Вот именно, - кивнула Лиза.
- Но вы с Лёней такая блестящая пара...
- Это все только видимость. Похоже, мы не любим друг друга.
- Нет, Лиза, нет, - вскочила с кушетки Аля, схватила Лизу за руку, усадила чуть не насильно и сама села рядом. - Только не торопись с выводами, - произнесла она взрослую фразу.
- Да я и не тороплюсь, - уныло сказала Лиза. - Я стараюсь... - И, подумав, добавила: - Мы оба стараемся.
- Надо, наверное, жить вместе.
Да что они все - как сговорились!
- Наверное, - лениво согласилась Лиза. - После защиты и госов полетим к моей маме, а потом поселимся у Надежды Павловны - там есть для нас комната. Проходная, но ничего, уютная. Жить со свекровью, говорят, плохо, но Лёниной маме это слово никак не подходит. Так что, думаю, уживемся.
- Лиза, - не выдержала Аля, - ты говоришь о жизни с Лёней с такой скукой!
- Потому что мне скучно! - вскочила Лиза. - Мне скучно с ним, понимаешь? С Жаном не было так никогда! Мне всегда было с ним интересно!
Вот и нарушила Лиза данное самой себе слово никогда не говорить о Жане. Стараться не вспоминать, а если уж не получится, то хотя бы не говорить. И вот - не стерпела.
Она рухнула на стул, опустила голову на руки и зарыдала.
- Что я наделала, что наделала, Господи! Ведь это была любовь, надо было на все соглашаться, беречь ее, беречь Жана, он готов был даже остаться у нас...
Лиза рыдала так, что Аля перепугалась. Она сбегала за водой, валерьянкой, но Лиза оттолкнула протянутый ей стакан.
- Понимаешь, - захлебывалась она от рыданий, - я думала, это пройдет, а любовь не проходит, ничего не проходит! Она спряталась где-то во мне, глубоко-глубоко, иногда исчезает как будто, но всегда возникает снова... Ты веришь, что есть душа?
- Никогда об этом не думала, - совсем растерялась Аля.
- И я не думала. А теперь верю, что она есть, существует от нас отдельно...
- Ну, это уж мистика, - решилась возразить Аля, и вдруг неожиданная идея озарила ее. - Слушай, - вдохновенно сказала она, - а может, тебе родить ребенка? Говорят, дети скрепляют семью.
Лиза ответила так непонятно, что Аля всерьез испугалась: уж не сошла ли она с ума?
- Ребенок? - повторила Лиза. - Я все боялась, что он будет черным... Ты не помнишь, кто из великих сказал: "Всего превыше - верен будь себе"?
Аля не помнила.
- Вот и я об этом забыла, - горько сказала Лиза и вытерла слезы.
ЭПИЛОГ
- Вот это да-а-а, - изумленно протянула Лиза. - Сколько же вы на все на это угрохали?
- И не говори, и не спрашивай...
Ира весело засмеялась, и, как всегда, вслед за ней расхохотался Борис. Теперь, когда он здорово растолстел, он казался, при его росте, совсем великаном - добрым, могучим и сильным. Впрочем, Ира после рождения второго ребенка тоже поправилась и, как ни старалась, потом уж не похудела. Да и как похудеть, когда в доме что ни день - пирожки, котлеты, свинина, запеченная в тесте, - надо же кормить Бориса и девочек, и как же при таком изобилии самой удержаться? Станешь, пожалуй, толстой! Ну да все ее и такой любили.
- Тридцать пять лет отгрохали вместе. Это вам не кот начихал, - важно заметил Борис.
Вместе с Ирой он торжественно восседал во главе обильного, роскошного даже стола - слава Богу, времена, когда все вдруг исчезло и магазины пугали своей зияющей пустотой ко всему, казалось бы, привыкший люд, были наконец позади, - слева и справа сидели их взрослые дочери, похожие обе на мать, только тоненькие, а рядом - зятья и внуки.
- Жаль, нет уже Михаила Филипповича, - пригорюнилась Лиза, разглядывая сквозь бокал люстру.
Вспыхивали и сияли в хрустальных гранях разноцветные блики.
- Я его не очень знала, - сказала Ира. - Ты с ним общалась чаще. Но легенды о нем передавались из уст в уста. Помнишь, когда проходили историю Древнего мира, перефразировали афоризм римлян: "Император - отец своих подданных"?
- А как же! "Декан - отец своих подданных"! - подхватила Лиза. - А не очень знала ты его потому, что была спокойной, серьезной студенткой: не было причин тобой заниматься. Потом ты вообще отчалила в Китай и заканчивала уже Пекинский университет.
- Да уж, этот мне пекинский диплом, - скривилась Ира. - Хорошо, что Михаил Филиппович призвал всех нас поднапрячься и получить второй, МГУ.
- Сейчас-то что, - вмешался в разговор Борис. - Сейчас диплом - не самое главное. А вот до перестройки, когда испортились отношения с Китаем, что бы вы все с этими азиатскими корочками делали?
- А помнишь нашу песню? - оживилась Ира. - "Декан, как жизнь, на все дает прямой ответ - улыбкой или строгим взглядом... Не обижай ты нас, скажи нам лучше "нет", молчать не надо..."
- Еще бы! Это как раз, когда отправляли всех за границу.
- Ребята, - тяжело встал грузный, седой Борис. - Прошу всех наполнить бокалы. Есть еще повод выпить: у Лизы вышла очередная книжка, и не коммерческое барахло, как у многих нынешних переводчиков, а серьезный, настоящий роман. Настоящего писателя!
- Но за коммерческое барахло, как я слышал, хорошо платят, - подал голос финансист Костик.
- За английских классиков тоже платят неплохо, - информировала Костика Лиза. - И даже в начале девяностых, когда все мы подыхали с голоду, я никогда не опускалась до переводов случайного.
- Что значит "случайное"? - спросил тот же Костик, недавний вдовец, приглашенный Ирой специально для Лизы.
Конечно, это была их с Борей тайна, но Лиза сразу ее разгадала, отозвала Иру в сторону и прошипела сердито:
- Если ты еще когда-нибудь примешься меня сватать, я тебя, Ирка, убью!
- Ну уж и сватать, - виновато пробормотала Ира и, струсив, посадила Костика подальше от Лизы.
Однако Костик и через стол приставал, правда, пока - с вопросами.
- Я имею в виду дамские поделки, детективы, ужастики и прочую белиберду, - объяснила Лиза.
- А что в них плохого? - задирался Костик: очень ему Лиза понравилась. - Все читают. Поглядите в метро! От серьезного люди устали, хочется отдохнуть.
- Настоящая литература для отдыха не предназначена, - раздумчиво сказала Лиза.
- А для чего она предназначена? - не унимался настырный Костик.
- Для очищения души, - помедлив, ответила Лиза и, желая быть справедливой, добавила: - Конечно, есть прелестные сочинения Джерома, юмор Аверченко, Тэффи. Это и отдых тоже, но лишь частично. - Она с сожалением посмотрела на Костика. - А про людей вы так напрасно: читают и серьезную литературу, иначе издатели не заказывали бы переводов серьезных книг.
- Она еще работает в арабской газете! - похвасталась подругой Ира. Если б не моталась по свету - за свои кровные, - была бы уже "новой русской".
- Ох не пугай, - шутливо ужаснулась Лиза. - Никогда я ею не стану. Деньги - это не мое, сколько бы я ни работала. И потом, "новые русские" не моя культура, к ней даже приближаться не хочется.
На том конце стола обиженно насупился Костик. "Новые русские"... Придумали тоже термин... Завидуют они все, вот что. У них, в банке, "новые русские" тоже, между прочим, с высшим образованием. И компьютерами владеют, как этой Лизе небось и не снилось.
- Вы работаете на компьютере? - вежливо обратился он к этой странной, притягательной, раздражающей его женщине.
- В газете - да, пришлось освоить, а перевожу по старинке.
- Почему?
- Не знаю. Это другой процесс. Да и нет у меня дома компьютера.
- Пишете шариковой ручкой? - иронически спросил Костик, ожидая взрыва общего смеха.
Но взрыва почему-то не последовало, а Лиза сказала как ни в чем не бывало:
- Нет, перьевой.
Костик так и подпрыгнул.
- Не может быть! Это же так непродуктивно!
- А куда спешить?
Зеленоглазая, хрупкая женщина с удивительными пепельными волосами обратила свой взор на соседа, о чем-то его спросила, он что-то ответил, и финансисту Костику пришлось умолкнуть.
- Ну что, по-моему, посидели на славу, - сказала Ира.
- Да уж, да уж, - подтвердила Лиза.
Они были вдвоем на кухне. Пили чай, отдыхали. Борьку отправили спать, дочери уехали рано из-за детей.
- А все же хорошее нам дали образование, - вслух подумала Ира, вспомнив одну из вспыхнувших за столом дискуссий.
- И опять же спасибо декану: ведь это он призывал не забывать разговорный язык, работать на форумах, съездах, конгрессах, отрываясь на время от диссертаций, преподавания, прочего. Иначе разве взяли бы меня в газету? Ведь это она меня кормит.
- А переводы?
- Переводы - на путешествия.
Помолчали, блаженно и утомленно.
- Что Лёня? - спросила Ира.
- Давно о нем ничего не слыхала, - ответила Лиза. - И давно не видела. С похорон Надежды Павловны, когда он приезжал из Германии.
- Как он?
- Ничего. Какое-то получает пособие, что-то там, по-моему, сжульничал. Выпил, опьянел мгновенно и давай хвастаться: некая богатая дама то и дело заказывает у него работы, находит для него других заказчиков. Кажется, он даже живет в ее доме. Наверное, вообще с ней живет.
- Почему ты так думаешь?
- Так он о ней говорил: двусмысленно, с усмешечкой. Говорил, старая, но выглядит - ого-го... Отобрал у меня альбом и уехал. Говорит, может, его там издаст. Но я боюсь, как бы не продал... Вообще весь в прожектах, а у самого руки трясутся; не знаю, как он еще держит кисть. Клял Пашку, что тот приучил его к "травке". Грустно все это.
- Ты о нем так говоришь...
- Как?
- Сожалея... А он - подонок.
- Почему?
- Сама знаешь! Это из-за него у тебя нет детей! Он заставил тебя сделать аборт.
Лиза вздохнула, задумалась.
- Брось, Ирка, - сказала она. - Кто, собственно, может уж так нас заставить? Я ведь и сама его не любила, потому колебалась. Теперь-то знаю: напрасно. Надо было родить, а уж потом уносить ноги. Хотя он и в те годы уже пил и покуривал, так что кто знает, каким был бы ребенок... А как мечтала о внуке Надежда Павловна! И мама спрашивала чуть не в каждом письме, обещала брать летом к себе, на дачу: "Павлик не против, Павлик, наоборот, "за" - его внуки поразъезжались". Видишь, их любовь оказалась не временной, настоящей. Хотя кто знает, чем бы все кончилось, если бы он внезапно не овдовел... Ну ладно, пошли-ка спать.
- Посидим еще! - попросила Ира. - Ты у нас редко бываешь.
- Много работы - газета, переводы, курс читаю на факультете.
- Знаю. А я все в своем издательстве. Еле дышит! Все сидим по домам, все сдается в аренду. Потому только и получаем зарплату - смешную до слез.
- Зато ты вырастила дочерей, - подбодрила подругу Лиза. - Этого ничто не заменит, уж ты мне поверь. И Борька твой молодец.
- Да, Борька старается и не стал ждать, когда отбросят их оборонку, словно ненужную тряпку. Интересно, как он понял, сразу понял, что всех ждет?
- А потому что голова у него хорошая - вот и понял.
Ира улыбнулась, польщенная похвалой мужу.
- Ты права: Борька - редкий умница, - подтвердила она. - Но если б ты знала, как он вкалывает! Я за него боюсь... Если болеет - то три дня, не больше. Так у них принято. Ну скажи, какой грипп излечивается за три дня? Нет такого на свете! Пришла врач, говорит: "Грипп надо вылежать". А он сбил температуру - и на фирму.
- И врач закрыл бюллетень?
- Какие там бюллетени! Все по-домашнему: бюллетеней не спрашивают. Либерально, да? А на самом деле хитрость - больничный обязательно бы продлили. Опять же обеды - прямо на фирме. Как удобно! Приходят на перерыв - все уже приготовлено: столы накрыты, холодное ждет, горячее приносят через пять минут. Поели - и на места. Так украли у них обеденный перерыв.
Ира разволновалась по-настоящему.
- Ну можно же погулять после экспресс-обеда, - сказала Лиза.
- Не принято! - закричала в ответ Ира. - А отпуска? Ты заметила, как мы отдыхаем? Неделю на Кипре! И все - оформление, билеты - на фирме. Благодетельница! А где ж остальные три недели отпуска? Об этом и спрашивать неприлично! В крайнем случае подбросят еще недельку, если какое-то событие: роды, похороны, переезд... И все молчат, будто так и надо, потому что за воротами много таких, как Борька, только без работы. Еще и возраст приходится иметь в виду.
Лиза обняла подругу.
- Вот и проходим мы теперь курс политэкономии... А ты, я гляжу, не в восторге от фирмы.
- Не то слово! Ненавижу! Но если Борька ее потеряет, я просто не знаю, что с нами будет. А вкалывает он с утра до ночи. Врач знаешь что еще мне сказала - уходя, в коридоре?
- Что?
- Сказала, что очень выросла смертность среди мужчин - молодых, до пятидесяти, - потому что не принято болеть в новых структурах. Вот так. А ты в этом году - куда?
Вопрос прозвучал небрежно, без нажима, но можно ли было обмануть Лизу? Она сразу поняла, куда гнет Ира. Каждый год долгими москов-скими зимами Лиза мечтала о Париже, но когда наступала весна, время выбора, не выдержав напряжения, воспоминаний, бессонных ночей, отступала. Она уже хорошо знала Париж - по книгам, справочникам и картам, знала его почти так, как Москву; она давно нашла квартал, где жил и, может быть, еще живет Жан, мысленно сто раз представляла их встречу: как нажмет кнопку звонка, выйдет консьерж или в частных домах их нет? - и спросит, а она ответит...
- Лиза, это какая-то мания, - тревожилась Ира. - Нельзя, невозможно жить прошлым! Тем более таким далеким...
- Значит, возможно.
- Но не нужно! Поезжай. Деньги ты заработала, это прекрасный, изумительный город. - Ира старательно перечисляла все "за". - Поезжай, и чары развеются.
Лиза и сама так думала, а потом то ехала на теплоходе по Волге, то скучала в Звенигороде, то купалась в Черном море - как раз в тот год, когда нашли там какую-то палочку, дизентерию, что ли, и, плавая, Лиза старалась, чтобы вода не попала в нос, и долго кипятила воду, которую периодически отключали. Короче - тот еще был отдых!
- Лизка, я тебя просто не уважаю! - бушевала Ира. - Ты ж у нас такая решительная...
Так что вопрос, заданный Ирой, был, пожалуй, провокационным. Но Лиза не рассердилась, как бывало уже не раз, не расстроилась и не расплакалась.
- Я уже все оформила, - сказала она.
- Да? - не поверила своим ушам Ира.
- Да. Лечу в сентябре, когда схлынет жара и... - Лиза запнулась, улыбнулась смущенно и молодо, - ...и когда вернутся парижане из отпусков.
- Наконец-то, - с облегчением вздохнула Ира. - Только Париж или другие города тоже?
- Только Париж! - Лиза так это сказала... - Семь дней. Когда в одном городе - это целая жизнь. А я уже люблю его, после Хемингуэя: помнишь его "Праздник, который всегда с тобой"?
- Еще бы не помнить: мы все им зачитывались... Но у тебя сверхзадача, помни: освободиться от Жана. Любым способом, но освободиться.
ТЕЛЕГРАМБот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕБольшая библиотека с любыми жанрами и авторами
Большая Библиотека
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2 книги