Глава 16. Не так страшен черт, как его малюют

Фрэнни

Не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь так ненавидела уик-энд. Но в эти выходные был настоящий ад. Были кошмары о моих родителях-незнакомцах и вселившихся в них существах. Были мечты о Гейбе и Люке, от одних воспоминаний о которых я заливаюсь краской.

Дважды я была абсолютно уверенна, что видела черную Шелби шестьдесят восьмого, проезжающую мимо моего дома.

Белиас, Авайра, я, мы все из…

И весь сегодняшний день в школе я чувствовала себя, словно на качели: туда-сюда между Люком и Гейбом.

Но после урока правоведения я, не теряя времени, хватаю Люка за руку и тащу на парковку. В то же мгновение, как мы захлопываем двери Шелби, его губы находят мои. Это потрясающе, поэтому я не могу заставить себя оттолкнуть его.

— Скажи мне, — шепчу я ему в губы.

— Что? — выдыхает он в мои.

Я заставляю себя отодвинуться от него.

— То, что ты хотел сказать мне в пятницу… в моей комнате, перед тем как пришла мама.

Он тянется ко мне.

— Я не помню.

Я отодвигаюсь дальше.

— Белиас, Авайра, я, мы все из… — говорю я, освежая его память.

На секунду его лицо мрачнеет, и он вздрагивает.

— Позже.

— Сейчас.

Его глаза становятся еще темнее, чем обычно.

— Это неважно.

— В пятницу, это казалось очень даже важным.

Он откидывается на спинку сидения, закрывая глаза, и глубоко вздыхает.

— Ты действительно не хочешь этого знать.

— Нет, я действительно хочу.

Он поднимает голову и внимательно смотрит мне в глаза.

— Я сделал немало ужасных вещей.

Я чувствую, как мои внутренности завязываются узлом.

— А кто нет?

— Я серьезно, Фрэнни.

Но все, о чем я могу думать, — это то, что он даже близко не мог сделать ничего такого, что натворила я.

Внезапно мое горло перехватывает, и из автомобиля исчезает весь воздух. Я толкаю дверь и, шатаясь, выхожу на тротуар.

Люк оказывается рядом в мгновение ока. Он притягивает меня к себе, удерживая от падения.

— Фрэнни, что такое?

Тайны.

Я прижимаюсь к нему довольно долго, хватая ртом воздух, а затем отталкиваю. Я ненавижу его за то, что он здесь, за то, что видит это. И еще больше я ненавижу его за то, что он думает, что мне нужна его помощь.

— Я в порядке, — лгу я.

Уверена, он мне не верит, но мне все равно.

Люк вновь обнимает меня, и я позволяю ему. Он усаживает меня обратно в машину, когда мое дыхание становится ровнее.

— Прости, — говорю я, не глядя на него.

— Что случилось?

— Ничего. — Я разворачиваюсь и тянусь к ручке. — Едем.

Он делает шаг назад, и я закрываю дверь.

Он прав. Я действительно не хочу знать его тайны. Тех, что уже есть у меня, мне вполне достаточно.

* * *

Наши тела двигаются рядом… в такт песни Depeche Mode «Personal Jesus». С трудом отодвигая горячее тело Люка от своего, я сажусь на его огромной черной кровати, пытаясь отдышаться.

— Не думаю, что мистер Снайдер сочтет уважительной причиной то, что мы были заняты поцелуями, поэтому не закончили его схему.

Люк обхватывает меня за талию и тянет обратно.

— Мы бы могли использовать традиционное «моя собака съела ее», — говорит он с надеждой в голосе, обнимая меня. Я строго смотрю на него долю секунды, после чего он стонет и спрашивает: — Как быстро мы ее закончим?

Я сажусь, подкладывая себе под спину подушку.

— У нас осталось совсем чуть-чуть вопросов. Должно уйти не много времени.

Он поднимает свою тетрадь с пола и садится, опираясь на спинку кровати, рядом со мной. Но он не пишет. Только смотрит на меня.

— Тебе надо надеть рубашку, или я не смогу сосредоточиться, — говорит он после паузы. — Этот красный бюстгальтер слишком сексуальный. Не думал я, что правильные девочки-католички носят красные лифчики.

— Я не правильная девочка-католичка, забыл? Меня выгнали из католической школы.

— Я помню, — говорит он, и его улыбка заставляет мое сердце пропустить удар. Пока Depeche Mode уговаривают меня «протянуть руку и обрести веру», я рассматриваю татуировку в виду змеи на предплечье Люка и его обнаженную грудь.

— Ладно, так… Стейнбек… — говорю я, чтобы отвлечься от его улыбки и представленной картины. Я делаю глубокий вдох и натягиваю рубашку. Смотря в листок с вопросами мистера Снайдера, я читаю: — Что он говорит о характере человека?

— Что кто угодно может оправдать все, что угодно, независимо от того, насколько это неправильно.

Я поднимаю бровь.

— В самом деле? Что-то я не уловила этого. Думаю, он имел в виду то, что действия зависят от обстоятельств.

— Одна фигня.

— Да не совсем. Сам подумай. На протяжении всей книги Том делает определенные вещи… определенный выбор, основываясь на том, в чем он и его семья нуждаются прямо сейчас. Это вовсе не похоже на то, как будто он проснулся как-то утром и решил: «Вау, пойду-ка я убью сегодня кого-нибудь».

— Ладно, но ведь когда он совершает убийство, он пускается в бега, чем вовсе не помогает семье. И вообще, все может закончиться весьма печально: он навредит им, если они попробуют ему помочь. Так что, ты не можешь утверждать, что все, что он делает, — ради его семьи. Люди совершают поступки… И они объясняют их какими-то высокими причинами, но, в итоге, они всегда корыстны.

Я откладываю лист с вопросами.

— Ничего себе… Так, по-твоему, все люди — всего лишь лживые, эгоистичные мешки с дерьмом?

— Да, большинство.

— Без шансов на искупление?

— Звучит правдиво.

— Это печально, — говорю я, качая головой.

— Печально, но правдиво.

— Ладно. А что насчет Розы Сарона в конце? Она теряет своего ребенка, но затем кормит грудью голодающего. Что в этом корыстного?

Он смотрит на меня минуту, затем улыбается.

— Прости, я услышал только слово «грудь», — говорит он, глядя на меня.

Я пихаю его локтем.

— Ты такая свинья!

Он ухмыляется.

— Я не свинья, я парень… хотя, если подумать, это синонимы. Я понял твою точку зрения.

— Бьюсь об заклад, твое сердце каменное. Неудивительно, что ты видишь мир сквозь адские очки, — говорю я, открывая свою тетрадь. Чистую страницу я озаглавливаю «Стейнбек: Итоговое эссе Фрэнни и Люка» и записываю несколько своих мыслей. Закончив, я протягиваю работу Люку, наблюдая за тем, как он хмурится.

— А у тебя очки розовые, то, что ты написала, поразительно наивно.

— То, что я не верю, что каждый человек — воплощение зла, не делает меня наивной.

— Делает-делает, но тем лучше для меня. Так на чем мы остановились? — говорит он, бросая тетрадь на пол и вновь снимая мою рубашку, он восхищенно рассматривает мой красный бюстгальтер.

— О, я покажу тебе свою «наивность», — произношу я.

Его глаза вспыхивают, и я клянусь, он перестает дышать, когда я, одаривая его своей хитрой улыбкой, протягиваю руки за спину и расстегиваю лифчик, бросая его на пол поверх своей рубашки. Я ложусь рядом с ним на кровати и чувствую, как моя кожа плавится от его прикосновения.

Люк целует мою шею, его горячее дыхание заставляет меня дрожать.

— Ммм… Ты прекрасна, — шепчет он мне на ухо. Меня трясет. Как и его…

Все мое тело — живой проводник. Каждое нервное окончание словно заряжено током.

Со всеми остальными не было даже мысли, что я могу не остановиться.

Я никогда не была готова. Ни один из них никогда не заставлял меня чувствовать то же, что и Люк. Все в нем неправильно, но мне ни разу в жизни не было так хорошо.

Я не могу выкинуть его ни из головы, ни из сердца… Только когда мы вместе, я по-настоящему живу. Я могу представить себе, как он заставляет меня чувствовать все новое и интересное, как я рассказываю ему все…

Он целует меня глубже, пока слеза катится по моей щеке… Я чувствую, что задыхаюсь, но не могу оттолкнуть его. Я хочу, чтобы он был еще ближе.

Люк

Все, что я могу чувствовать, — это ее тело рядом с моим. Все, что есть в этом мире — ее тело рядом с моим. Остальная вселенная, Рай, Ад превратились в ничто.

Плевать на все. Я не остановлюсь, пока она не будет моей… в Бездне… которой она не принадлежит…

Я отгоняю эти мысли, сосредотачиваясь на Фрэнни. Ее глаза закрыты, и она прижимается еще ближе ко мне, целуя. Я чувствую ее руки на моем теле… на всем моем теле.

— Не останавливайся, — шепчет она, посылая горячее дыхание мне в ухо. Но она понятия не имеет, о чем просит. Потому что, что бы она ни думала, она наивна. Я знаю, что скрывается в сердцах людей, в моем собственном серном сердце.

Все, что нужно сделать, — исполнить ее желание. И это первый шаг на ее пути в Ад. Она хочет этого, я хочу этого… О, как я этого хочу!

Я вдыхаю ее шоколадно-имбирный запах… смешивающийся со смородиной и гвоздикой ее души.

Я чувствую, как ее руки теребят ремень на моих джинсах. Ее поцелуи становятся более глубокими и более настойчивыми.

Я не могу больше ждать. Я нуждаюсь в ней. Сейчас.

Я почти готов заставить нашу оставшуюся одежду исчезнуть. Воображаю, как ее кожа будет касаться моей, представляю нас вместе, когда она откидывается назад и встречается со мной глазами. Она поднимает руку, обводя контур моих губ дрожащими пальчиками, и меня накрывает запахом теплого шоколада.

Шоколад?

Может быть… любовь? Любит ли она меня?

Когда ее глаза вновь встречаются с моими, все становится предельно ясно. Я собираюсь остановиться, потому что где-то я заразился человеческой совестью, и эта совесть говорит мне, что независимо от того, как сильно я хочу, чтобы она вечно была со мной, это неправильно. Она должна знать, кто я на самом деле, чтобы иметь выбор. Я целую ее снова, последний раз, словно моя жизнь зависит от этого… Хотя так и есть, потому что на этом пути следующей моей остановкой будет Огненная Бездна.

— Мы не можем сделать этого, Фрэнни. — Она смотрит в сторону, пока я, опершись на локоть, нависаю над ней. — Посмотри на меня, — говорю я твердо. — Я не тот, кто ты думаешь.

И тогда я делаю это.

Я чувствую, как съеживаюсь, готовясь к ее реакции, когда отпускаю свою человеческую оболочку, и предстаю перед ней во всей своей Адской красе: с пестрой медной кожей, спутанными черными волосами, свисающими с моей головы, кровавыми кошачьими глазами и красной глубокой раной рта на плоском лице… ну, и черными рожками, конечно. Я могу чувствовать огонь, бегущий под кожей, поэтому начинаю отодвигаться, опасаясь, что сожгу Фрэнни в этой форме.

Не знаю почему, но мне казалось, что я не буду испытывать все эти сильные чувства к ней, когда потеряю свою человеческую форму.

Оказывается, в таком виде они еще сильнее, потому что я ужасно боюсь ее отвращения и ненавижу самого себя.

И серный запах, обычно столь приятный, сейчас заставляет меня испытывать слабость.

Я сам себя делаю слабым.

Я ожидаю криков и, возможно, обморока, когда она отползает от меня на кровати. Апельсиновый запах… стойкий запах ее страха наполняет комнату. Я боюсь даже смотреть на нее, боюсь увидеть свое собственное отвращение, отражающееся в ее глазах.

Но когда я все же поднимаю на нее глаза, мне кажется, что она не видит меня. Точнее не так… Под тонкой завесой шока виднеется любопытство. Ее глаза широко распахнуты, а дыхание неправдоподобно частое. Она пытается говорить…

— Так… что… я имею в виду…

— Я демон, Фрэнни, — говорю я. Злость в моем голосе направлена на меня самого. — Из Ада.

Она просто смотрит на меня, пока я по ее голубым глазам вижу, как сотни различных мыслей пролетают в ее голове.

— Из ада, — повторяет она, ее голос дрожит.

— Из Ада, — говорю я мягче, понимая, что совершил ужасную ошибку. О чем я думал? Что она все равно будет меня любить? Дурак ты, Люк.

Скрип пружин раздается, когда она обнимает подушку и садится. В ее глазах сомнение, слезы катятся по щекам, пока она пытается осознать то, что видит.

— Демон…

В ответ я издаю стон и зарываюсь лицом в подушку. Потому что знаю, она может сбежать в любой момент. Когда ужас накроет ее… когда она поймет, зачем я здесь… Она с воплями вылетит из моей квартиры. Я не смогу на это смотреть. Я встаю с кровати и подхожу к окну, переводя невидящий взгляд на парковку.

Она всхлипывает, и я поворачиваюсь к ней лицом.

Она просто смотрит на меня большими испуганными глазами, и я ненавижу себя за то, что пугаю ее.

Я чувствую, как желание утешить ее тянет меня обратно к кровати.

Но я не могу вернуться.

Теперь, когда она знает, я никогда не смогу вернуться. Я потерял ее.

Отвращение к самому себе переполняет меня, и я начинаю надеяться, что невидимый кулак, сжимающий мое сердце, надавит сильнее и убьет меня.

Но вместо того, чтобы направить свой гнев на себя, я повышаю голос, набрасываясь на нее.

Что, Черт возьми, с тобой такое? Ты должна быть в ужасе! Беги!

На мгновение мне кажется, что она так и сделает. И я действительно этого хочу. Я хочу, чтобы она бежала… быстро… и никогда не оглядывалась назад.

Но, Сатана помоги, в то же время, я хочу, чтобы она осталась со мной…

Хорошо, что мне не обязательно дышать, потому что я совершенно уверен, что сейчас не смог бы. Я прислоняюсь к стене, съезжая на пол, и смотрю в потолок, касаясь своих рожек, и целую вечность жду, когда она сделает хоть что-то.

Наконец, неспособный справиться с собой, я бросаю на нее пристальный взгляд.

Ее лицо задумчиво, на лбу залегла складка. Голос еле слышен. Она крепче обнимает подушку.

— Это не может быть реальностью. — Она трет глаза и смотрит на меня.

Я отдал бы все на свете, чтобы так и было.

— Это реальность.

Минуту она молчит, и я почти могу слышать ее мысли.

— Я всегда знала, что в тебе есть нечто темное и опасное, — говорит она, наконец.

Я встаю.

— Фрэнни, ты вообще меня слушаешь? Во мне гораздо больше, чем просто «нечто опасное».

Она вздрагивает, но не двигается. Я смотрю, ожидая, что ужас, наконец, полностью овладеет ей, но вместо этого на ее лице появляется ярость, и запах черного перца наводняет комнату.

— Почему ты не сказал мне?

— Я говорю тебе сейчас.

— Я имею в виду, раньше. Ты заставил меня… — Она спрыгивает с кровати, сжимая подушку еще крепче, уверен, еще чуть-чуть и та лопнет. — Я люблю тебя, — выплевывает она обвиняюще.

Она сказала это.

И вот он, теплый шоколад, пробивающийся сквозь черный перец. В этот момент все мои внутренности наполняются энергией, и я чувствую, как мое серное сердце вот-вот взорвется.

Но все это не имеет значения, если она сейчас сбежит.

Ее глаза распахиваются от осознания того, что она только что сказала.

Она оседает на кровать. Целая мучительная минута проходит в гробовом молчании.

— Я… Я не… — Ее глаза смотрят на листки бумаги на полу.

Я ничего не могу сказать. Не могу протянуть руку, коснуться ее и ответить, что тоже люблю ее.

Поэтому я опускаю голову и жду хлопка двери, означающего ее уход.

Но дверь не хлопает. Вместо этого Фрэнни говорит:

— Итак, в чем дело? Тебе нужно вернуться?

Я поднимаю голову и почти смеюсь. Из всех вещей, о которых она могла спросить…

— В конце концов.

Она поднимает с пола рубашку и натягивает ее, потом смотрит на меня.

— Я знала, что ты уйдешь.

Я пораженно качаю головой.

— Это все, что тебя волнует? О, грех Сатаны, я демон, Фрэнни. Ты должна мечтать о том, чтобы я ушел.

— Отлично, — говорит она, заталкивая книгу в сумку. Я вижу, как дрожат ее руки. — Я избавлю тебя от неприятностей, — огрызается она.

Фрэнни закидывает сумку на плечо и осматривает пол, заставляя мои внутренности переворачиваться.

— Черт побери! — кричит она в отчаянии. — Где мои вьетнамки?

Я наклоняюсь и протягиваю их ей.

Фрэнни выхватывает их из моей руки. И тут она колеблется, глядя на мои рога. Она начинает поднимать руку.

— Могу я?.. — Но потом она роняет ее и трясет головой, словно пытаясь очистить ее.

— Что? — Я слышу надежду в своем голосе и призираю себя за это еще больше.

— Ничего. — Фрэнни направляется к двери. Но прежде чем доходит до нее, оборачивается и смотрит мне в глаза, глубоко вдыхая. — Итак, теперь, когда я знаю, кто ты… Я попаду в Ад за то, что влюбилась в тебя? — Неуверенная улыбка появляется на ее губах, пока она вытирает слезы с щек тыльной стороной ладони.

И вдруг теплый шоколад побеждает черный перец. На секунду мое сердце замирает… Не могу поверить, она знает, кто я на самом деле, и все равно любит меня.

Но затем действительность накрывает меня с головой.

— Фрэнни, нет… Это неправильно, — стону я. Я вновь позволяю коленям подкоситься и сползаю по стене, пряча лицо в ладонях. Она не должна по-прежнему любить меня. Это все закончится очень плохо.

Она идет обратно, кидая свою сумку на пол, и садится на краешек кровати.

— Ты вообще когда-нибудь заботился обо мне?

Я поднимаю голову и сморю на нее. Я знаю, что должен ответить, и мой рот открывается, готовясь произнести «нет». Но вместо этого я слышу очень мягкое «да», срывающееся с моих губ. И это выводит меня из ступора. Я вскакиваю на ноги и вкладываю весь оставшийся в моем серном сердце лед в свои слова:

— Я имею в виду, нет. Я просто делал свою работу.

— Я тебе не верю, — говорит она, и по ее лицу видно, что это действительно так.

Она должна кричать. Бежать. Все, что угодно, только не это. Я оборачиваюсь, исторгая рык… и замечаю свое отражение в зеркале ванной.

Что за Черт?!

Я подхожу к зеркалу и смотрю на себя, усерднее пытаясь отодвинуть человеческую форму. Когда ничего не меняется, я возвращаюсь к ней.

— Фрэнни, посмотри на меня и скажи мне точно, что ты видишь. Что изменилось?

— Ну… рожки — это что-то новенькое, и твои глаза полыхают немного больше обычного. И я совсем не хочу этого говорить, но ты воняешь. — Она кривится и зажимает нос. — Ты можешь отключить эти тухлые яйца? Корица мне нравится больше.

— И все?

— А что, должно быть еще что-то?

Хвост… копыта… клыки…

— Ну… да.

— И что?

— Ничего. — Я хватаю свою футболку с пола и одеваю ее. — Нам надо ехать.

Загрузка...