Перстенёк с бирюзой

Глава 26

Ратные заперли ворота крепости, аккурат тогда, когда Настасья сошла с заборола. Лязгнули замки крепкого железа, будто упредили – не войти, не выйти. Однако то не напугало боярышню, и все через окаянного Норова.

Шел боярин неторопко, людишкам слова кидал всякие, детям, какие стрелы подбирали, совал деньгу в измаранные ладошки, а промеж того улыбкой цвел, да такой, какую Настя ни разу и не видала. Да и сама боярышня радовалась, счастливилась и румянилась безо всякой причины. Все отворачивалась от Зинки, что топотала неотступно, отстав шагов на десяток, и посмеивалась за спиной.

– Настасья Петровна, все голову ломаю, не ты ли в княжьем городище при отце Илларионе обреталась? – Настю нагнал боярин Илья, спрашивал, прищурившись.

– Я, – Настя и сама подалась к чернокафтанному. – Ты знаешь его? Давно ли видал?

– Прошлой седмицей, – Илья голову к плечу склонил. – А ведь слыхал я о тебе от попа-то. С тобой, видно, разминулись в городище. Я началом весны к князю на постой встал.

– Илья....не знаю, как по батюшке... – Настасья ручки сложила просительно. – Здоров он? Как живет? Весточку прислал недавно, да увидала, что буквицы царапал не сильно. Руками ослаб? – едва не плакала.

– Не тревожься, в здравии он. Духом тверд, очами светел, – боярин Илья улыбки не кинул, но вокруг глаз его смурных морщинки собрались добрые. – Илья Семеныч я, но зови дядька Илья, привычен.

– Дай тебе бог, дяденька Илья, за добрые вести, – Настёна поклонилась. – Знал бы, как дороги слова твои.

– Скучаешь? – Илья шагнул, за ним Настя двинулась.

– И словами не передать, – Настя слезу утерла. – Так бы и кинулась к нему.

– А тут что ж? Плохо тебе? – Илья нагнал Норова, пошел чуть отстав.

– Люди тут добрые, хорошие, – не хотела Настя скверно говорить о Порубежном, особливо, когда увидала, что Норов обернулся и слушать стал.

– Кто ж спорит, – Илья хмыкнул. – Я о тебе спрашиваю. Как живется, Настасья Петровна?

– Дяденька, что ж ты меня по отчеству? Зови Настей, не велика птица, – улыбнулась дядьке, наново поклоном приветила. – А ты в княжьем городище обитаешь? – спросила и вспомнила, как Норов сказал, что Илья бездомный. Испугалась и глаза распахнула, ждала скверного.

– Там, – дядька головой крутил во все стороны, глядел на торг малый, что нынче шумным был после игрищ, многолюдным. – При князе живу, полусотню вожу.

– А в церкви часто бываешь? – Настя про отца Иллариона хотела выпытать.

– Про попа знать хочешь? – Илья наново хмыкнул.

– А про кого ж еще? – встрял Норов, поравнявшись с Настей. – Давай, боярышня, пытай гостя. За стол не усадила, не угостила, все об Илларионе своем, – видно, злобился Вадим.

– Ой, – затрепыхалась. – Прости Христа ради. Идем скорее, – заглянула в глаза дядькины. – Стряпуха Полина щи вкусные в печке томит, пироги у нее румяные и хлебушек мягонький. Солью его посыпать, так ничего иного и не надобно. А тётенька моя ягоды даст в меду, знаешь, дяденька, как вкусно?

– Проголодалась? – Илья брови потешно свел к переносью. – Погоди, – шагнул к лотку и взял пряник огромадный, торговцу кинул деньгу и подал Насте угощение. – Ешь на здоровье.

Настя протянула обе руки, приняла гостинец радостно:

– Дяденька, спаси тя. Большой-то какой, одна не справлюсь, – отломила изрядный кус и протянула на открытой ладони Илье, а тот принял и долгонько глядел на подношение.

– И тебе спасибо, – укусил, жевать принялся. – И правда, вкусно.

– Только тётеньке не рассказывай, что пряником угощались.

– Заругает? – Илья опять хмыкнул. – Не скажу, не опасайся.

Настя шагала меж двух бояр и пряник кусала. Вкусно было, отрадно, а более всего потому, что об отце Илларионе вызнала и теперь спокойна была: жив и здоров. Через малый миг остановилась, замерла и глянула на Норова. Ему-то пряника не дала, дурёха.

– Вадим Алексеич, – прошептала покаянно и протянула обкусанный ломоть.

Норов вмиг хмуриться перестал, просветлел взором:

– Надо же, вспомнила, – склонился и укусил с краешку. – Благодарствуй, – взглядом таким ожёг, что Настя едва не обронила угощение.

– Настасья, а ведь так и не обсказала, как тебе тут живется? – Илья прищурился наново. – Заманила щами да пирогами.

Настя смолчала, кивнув походя, знакомице своей: аккурат мимо ее подворья шли.

– Илья Семеныч, и не пытай, не допытаешься, – Норов головой покачал. – Боярышня наша щебетливая, но если не захочет чего рассказывать, так не вытянешь. Хоть узлом завяжись, а правды не узнаешь.

– И правильно, – дядька подмигнул растерянной Насте. – Кому надо, тот сам догадается, – помолчал недолго, а потом и высказал тихо так, тоскливо: – Дочка у меня была вот такая же, как ты. Коса кудрявая. Любила, когда в седло ее с собой брал, смеялась заливисто...

Норов остановился и брови свел, а Настя и навовсе обомлела, услыхав печальное: "Была". И знала, что спросить надобно, слов ласковых кинуть, но знала по себе, что тоску тем не уймешь, утраченного не воротишь. Сердечко затрепыхалось, задергалось жалостно и само подсказало нужные речи:

– Батюшка покойный возил меня на коне. Я помню-то его плохо, а вот про то не забывается. Он крепенько держал меня, боялся, что упаду, а я смеялась и руками махала. С чего не знаю, может, птицей себя мыслила.

– А мать? – Илья глядел прямо в глаза, не пугал, жалобил.

Настасья слезы сглотнула, улыбнулась через силу, не желая печалить доброго дядьку:

– Матушку помню лучше. Песни мне пела и волосы перебирала. Руки ласковые, – помолчала миг: – Мор в нашей веси случился, вот и осиротела.

Боле не сказала ничего, пошла вперед обоих бояр. Не хотела слёз показывать, не могла день такой светлый тоской пятнать.

На подворье вошли неурядно: первой в ворота шмыгнула Зина и спряталась за углом хоромины, Настя шагала вперед мужей, позади плечом к плечу – Норов и Илья. Так и встали перед крыльцом, на которое вышла тётка Ульяна. Через миг за ее спиной показался Никифор – довольный и благостный.

Настасья глаза распахнула и едва удержалась, чтоб рот не раскрыть. А и было с чего! Тётка-то совсем другая сделалась: летник шитый, убрус белее снега, колты блескучие, глаза улыбчивые.

– Здравы будьте, – едва не пропела Ульяна. – Заждались уж, – и сошла по приступкам встречать хозяина и гостя.

Краешком глаза увидала боярышня, как Норов шагнул ближе к ней, встал за спиной и прошептал едва слышно:

– Настёна, как мыслишь, беды ждать иль радости? Ульяна Андревна сама на себя не похожа. Никешка наворожил не иначе.

А Настя и не ответила, стояла, замерев, глядя на тётку. Такого Ульяниного взора не помнила! Поначалу обычным был – цепким, настороженным – потом светлее стал, а напоследок и навовсе сделался растерянным.

– Здрав будь... – приветила Ульяна гостя, – не знаю как звать-величать...

– Илья, Семёнов сын, – дядька схватился было за опояску, да руки опустил, умолк. Глядел неотрывно на боярыню.

Тихо стало, лишь птицы щебетали да листки на деревах шуршали. Но через миг подал голос Норов:

– Что ж ты, Ульяна Андревна, боярина Головина на пороге держишь? Так ли гостей встречают? – говорил тихо, будто удивленно.

– И правда, – тётка опамятовала, засуетилась. – В дом ступайте, стол накрыт, – а потом уж холопкам: – Аня, Наташка, где вы там? Горячего на стол, живо, – и пошла в хоромы. Дорогой оглядывалась, видно, знать хотела идет гость за ней, нет ли?

Настасья только ресницами хлопала и до тех пор, пока не решила глянуть на Вадима. Тот и сам уставился на Настю, молчал, задумавшись.

– Прилипли? – зловредный писарь хохотнул, спустился с приступок. – Щи простынут, – и пошел с подворья: голова высоко поднята, бородёнка тощая топорщится.

Боярышня не без труда отвела взор от Норова и как во сне двинулась к крыльцу, все забыть не могла тёткиного лица и взгляда ее едва ли не девичьего.

– Так вот, да? – Вадим хохотнул. – А про хозяина-то и забыли. Настя, прикажешь мне тут есть? Из одной миски с Серым?

– Ой, – Настёна кинулась к боярину, – прости, Вадим Алексеич. Тебе дать умыться?

– Настя, какой умыться, – заторопился, прихватил девушку за руку. – Идем скорей, инако все пропустим.

– А чего? Чего пропустим-то? – Настасья бежала за Вадимом, едва не подпрыгивала от любопытства.

– Сама увидишь, такого не обсказать, – Вадим втянул Настасью в сени, оглянулся воровато и поцеловал в нос, щекотнул усами. – Настя так пойдешь со мной на реку? По праздникам все Порубежное туда ходит. Костерки складывают, песни поют.

– Если тётенька пустит, – боярышня приложила ладошку к носу, будто поцелуй спрятала.

– Пустит, – Вадим голос утишил. – Пустит, Настёнка, еще и подгонять станет. И сама с нами пойдет.

– Вадим, – Настя на цыпочки встала, зашептала в ухо Норову, – тётенька ни в жизнь не пойдет. Она таких игрищ не привечает.

– Жизнь-то на месте не топчется, всякий миг меняется. Вместе с ней и люди иными делаются, – Норов наново огляделся и, никого не приметив, обнял Настю. – Ты вот нынче смотришь ласково, из рук моих не рвешься. Скажи тебе месяц назад, что так будет, поверила бы?

Настя и затрепыхалась, вывернулась из-под руки боярина и отошла на шаг. Еще и зарумянилась, и застыдилась:

– Ты вон какой большой, как из рук твоих рваться? – смахнула кудряху со лба, смотрела на Норова, да чуяла как заполошно сердце бьется под летником.

– Скалку прихвати, – подмигнул, взял Настасью за руку и потянула в гридню, где у большого стола по разные его стороны стояли Илья и Ульяна.

– Ну вот и хозяин пожаловал, – тётка даже взгляда сердитого не кинула. – Угощайтесь, чем бог послал.

Настя уселась за стол рядом с Ульяной, голову опустила, чтоб не ровен час не углядел кто полыхающие румянцем щеки. Молчала до тех пор, пока тётка не протянула ей кус хлеба.

– Благодарствуй, – едва не прошептала.

– Настя, а ведь правда, хлеб душистый, – Илья улыбнулся. – Как ты говорила-то? С солью надо?

– Она любит, – Ульяна потянулась взять шепотку. – Хочешь, боярин, и тебе?

– Хочу, – Илья протянул ломоть Ульяне, ждал, когда посыплет.

Тёткина рука чуть заметно дрогнула, но соли не обронила. Сыпала-то щедро, не глядя, да и сам Илья не смотрел на хлеб...

Настя в тот миг многое разумела, взяла ложку в руку, да так и сидела, улыбалась. Потом уж оглянулась на Норова, и глаз не отвела. А как иначе? Глядел отрадно, взором согревал.