Первое свидание

ОБЪЯСНЕНИЕ

Брижитт: Вот беда! Я не могу даже запустить подушкой в физиономию этого бедняги. Канада! В кругу семьи! К тому же еще в рождественские дни! Только этого мне не хватало. Не посчитаться с тем, что при ишиасе – в холод, за шесть тысяч километров – такая резкая перемена вредна, это все знают. Нет, он рехнулся! Морщины его не состарили, если у него такие идеи. Вечно так и было: какой-то безумный план, один из тех потрясающе привлекательных для детей, на которые я должна говорить «нет», исходя просто из здравого смысла, и потому слыть гадиной, которая мешает всеобщей радости. Господи, чем я провинилась перед тобой, за что мне такое?

– Тебя смущает срок? Ничего страшного. Поменяем билеты. Летисия пропустит в школе две недели, но я помогу ей нагнать. Ведь могла бы она заболеть, например.

– Заставить ее пропустить две недели! В третьем классе! Это ты больной! Сразу видно, что ты бросил нас, когда она была в начальной школе.

– Не надо так говорить, Брижитт. Я совершил ошибку и уже много раз признал это. Но ты была, да и сейчас такая же, серьезная… Дай ей возможность свободно вздохнуть, помоги ей проветрить мозги.

– Это правда, с тех пор как ты здесь, она чувствует себя лучше. Не могу этого отрицать. Зато я – гораздо хуже. Ты должен уехать, Пьер. Или я уеду отсюда. Я не могу больше жить с тобой под одной крышей. Ты должен понять это.

– Знаешь, что я думаю ты тоже нуждаешься в том, чтобы проветрить мозги. Пять лет назад, когда я уехал, я задыхался здесь. Я сходил с ума от мысли, что жизнь может быть только такой, всегда только такой. Ты тогда не работала, хотя, вспомни, я не раз предлагал тебе это. Ты говорила, что девочки нуждаются в тебе. Впрочем, так оно и было. Ты многое им дала, и они чувствовали себя лучше, чем их подруги, во всяком случае те, у кого матери работали. У меня было такое чувство, что ты полностью посвятила себя им, но что эта жертвенность куда больше той пользы, какую они получали от этого. Хуже всего было мне: я видел, что ты стареешь, не обращаешь внимания на себя, на нас. То немногое, что ты принимала, становилось главным правилом жизни: минимум выходов из дома, минимум одежды, минимум друзей, три недели отпуска в Руайане – и ничего больше. Каждый год одно и то же. Запрещено выпить – разве только в воскресенье, запрещено курить в доме, запрещено громко включать музыку, а уж про футбол по телику и говорить нечего, вечеринка только при условии, что девочки кончили четверть с хорошими отметками, никаких подарков, никаких шмоток, кроме как на день рождения и Рождество! Правила повсюду, правила во всем. Ты стала занудой…

– А я и сейчас такая! Поэтому перестань надоедать мне и уезжай. Я тебя не звала.

Брижитт: О Господи, каков портрет! И самое ужасное то, что я вполне себя узнаю в нем.

– У тебя весь интерес ко мне сводился к постели, я этим воспользовался, малышка. Понимаешь, я уехал, чтобы удостовериться, что жизнь – не только это. Поступок безобразный, согласен. Я подлец, эгоист, называй как хочешь. Я испытывал потребность в молодости, в выдумке, в порыве, в свободе…

– Прекрасно! Я поняла.

– Я нашел все это и счел замечательным. Поначалу.

– Пять лет! Ты называешь это «поначалу»? Видно, у тебя жизнь бесконечна.

– А потом я понял: чтобы получать удовольствие, нарушая жизненные устои, нужно, чтобы они существовали. Это всем известно, скажешь ты мне, но опыт других ничему не учит. Мне надо было проверить все на себе. И тогда в отношениях с Хлоей я начал устанавливать свои правила, вырабатывать свои привычки. Получилось так, как и следовало ожидать: очень скоро я понял, что я старый дурак, и мне пришлось снова шевелить мозгами, чтобы заставить ее каждый раз мечтать об уик-энде, каждый день удивлять ее. Это было утомительно, скажу тебе, утомительно.

– О, сейчас я тебя пожалею!

– Короче, я понял, что мы, ты и я, оба совершили ошибку: ты своей бездеятельностью, я своей непоседливостью. И оба не знали в этом меры. Я ждал от жизни слишком многого, ты – слишком малого. Впрочем, я вернулся домой без большой надежды изменить тебя. Я готов был принять твой образ жизни. Я осознал, что нет ничего важнее того, что ты создала вокруг меня. И вот в этом доме, который я уже не узнаю, я встретил незнакомую женщину, более молодую, чем та, которую я оставил, гораздо более красивую, такую же решительную, но уже совсем в другом, живущую в ином ритме, с иными ценностями…

– Не только это…

– …женщину, которая меня пугает, с которой я едва осмеливаюсь заговорить, тем более что чувствую: она сводит меня с ума.

– Браво, какое красноречие! Ты не утратил науки обольщать! Только вот такой натиск с твоей стороны я уже испытала двадцать пять лет назад. Я клюнула на это и, не скрою, потом об этом пожалела. Та железная женщина, которой я стала, выкована тобой. Я всегда одна воспитывала дочерей, устанавливала распорядок их жизни, они нуждались в этом. Я была с ними целый день, ты же, возвращаясь домой, читал им на ночь сказки и укладывал спать. В субботу, вместо того чтобы отвести девочек на урок танцев или на теннис, ты, тайком от меня, водил их объедаться пирожными или на боулинг. Они обожали тебя, но одному Богу известно, что сталось бы с ними, если б я не ограничивала их вольницу. Ты был их праздником, я же – воплощением образа печальной повседневности.

– Почему же печальной?

– Потому что размеренной, монотонной, заранее известной. Короче, нудной.

– Тебе было обременительно со мной?

– Думаю, да. Но я запрещала себе думать об этом. Я крутилась с утра до вечера. А когда, две старшие стали немного самостоятельнее, ты убедил меня завести еще ребенка.

– Это была ошибка?

– У меня никогда не повернулся бы язык сказать, что Летисия была ошибкой, но, не будь ее, всего этого не случилось бы.

– Что ты имеешь в виду под всего этого!

– Твой отъезд, эти пять лет, твое запоздалое возвращение.

– Для тебя это удар?

– А как сказать иначе?

– Для меня это эпизод.

– Поэтому ты считаешь, что все вернется к истокам?

– К каким истокам? Я не думаю, Брижитт, но я хотел бы вместе с тобой попытаться начать новую жизнь, хорошую жизнь. Я хотел бы снова сделать тебя счастливой.

Брижитт: Он не боится красивых слов, Пьерро!

– Слишком поздно! Слишком поздно!

– Не говори так. Ты утомлена, мы вернемся к этому позже.

– Напротив, все уже сказано. Я не поеду с тобой в Канаду, и я очень хотела бы, это серьезно, чтобы ты поскорее нашел для себя квартиру.

– Ты не очень любезна, Брижитт. Подумай о своих дочерях.

– Нет, вовсе нет, я думаю о себе, впервые думаю только о себе. Пять лет я жила исключительно для наших дочерей, и вот теперь – хватит! Теперь твоя очередь, ведь ты такой прекрасный моралист!

– Это Женевьева настроила тебя так или кто-то другой?

– Я в этом не нуждаюсь. Я пришла к такому выводу сама. У меня сейчас есть время подумать. Ты напрасно стараешься выглядеть безупречным во время моей болезни, я на это уже не ловлюсь. Без игры слов.

– Не люблю, когда ты такая – резкая, желчная. Это не ты.

– Нет, это я! Я, которую ты плохо знал, но которая проявилась за то время, что тебя с нами не было. Хватит, надоело. Ты мне надоел. Убирайся, прошу тебя. Катись! С тех пор как ты вернулся, ты произвел жуткий кавардак в моей жизни. Ты все перевернул. Ты пытаешься сделать меня виноватой, изобразить меня эгоистичным монстром, но эгоизм – это спасение. Вот чему я научилась благодаря тебе. Я заложила основы в воспитании дочерей, в их образовании. Впрочем, Анн не сумела реализовать себя, но я ничего больше для нее сделать не могу. Кстати, как не могу многого сделать и для Летисии. Года через четыре она выйдет замуж! Что касается меня, то теперь приходит мое счастье. И тебе не удастся загасить его своими сентиментальными разглагольствованиями и своим жалобным раскаянием.