Судьба в наследство. 1. Письмо, с которого все началось

Глава 1.

Паршивее, по-моему, быть не может, чем стоять праздничный молебен после десятка дней пути, распевая гимны пересохшей, саднящей от пыли глоткой, воняя при этом, как навозная куча. Вот задержалась бы в пути хоть на пару часиков, тогда б не мозолила колени о каменный пол. Ох, думать иногда полезнее, чем торопиться выполнять приказание. Все равно пакет будет вскрыт лишь после окончания службы. Вообще-то он срочный, от нашей матери настоятельницы, иначе бы я не торопилась как ненормальная. А она баба суровая, епитимью наложит - будь здоров, не кашляй. Смотри, чтобы только хребет не переломился от этой епитимьи. Уставшая, грязная, словно в Пекле побывала, и еще эти наручи трут! Интересно, какая ..., взяла мои, да простит меня Господь за ругань, узнаю - покалечу!

Ну когда же все кончится? Пакет-то срочный...

Ох и не люблю я в мужские монастыри ездить! Мы, дщери Господни, и сами в состоянии управится со всеми еретиками, наставить овец заблудших на путь истинный. По-моему одной сестры Гертруды хватило бы, а если уж добавить сестру Бернадетту... Тогда берегитесь враги Господа нашего!

Наконец-то!

- In gloria Dei. Amen (Во славе Бога. Истинно), - с облегчением произнесла я вместе со всеми, и поднялась с колен.

С трудом проталкиваясь между многочисленными братьями, я добралась к алтарю, туда, где стоял его преосвященство епископ Констанс и благословлял всех после службы. Ну и здоровенные же они здесь! Все как на подбор - на голову выше меня и в полтора раза шире в плечах, а уж рожи у них!.. Очень далеко им до благостных! Увидишь такую в темном переулке - с перепугу окочуришься.

- Ваше преосвященство, вам пакет от матери настоятельницы, - подала ему большой, запечатанный бордовым сургучом конверт. Епископ принял его так, словно ждал, ни тени удивления на лице. - Благословите.

Он протянул свою маленькую сухонькую ручку, осенил меня знамением.

- Сейчас ступай дочь моя, - благообразный такой старичок, только взгляд у него холодный, точно у змеи. - А после вечерней трапезы зайди ко мне.

Ох, чую, предстоит мне тяжелый разговор!

Епископ был известен как очень дотошный и въедливый человек, от которого ничего невозможно скрыть. Недаром его называли Старым Лисом. Что ж теперь на своей шкуре придется убедиться - прозвища в орденах просто так не дают.

- Брат Иннокентий, проводи сестру в ее келью, - тем временем распорядился его преосвященство.

Брат, который стоял поблизости - подпирал колонну, ни слова не говоря, смиренно поклонился, развернулся и строевым шагом двинулся по галерее. Я заторопилась следом.

- Могу ли я ополоснуться с дороги? - произнесла ему в спину, а точнее в лопатки. Вот громадина!

- Безусловно, сестра, безусловно... - ответил он. Ну и голос! Что трубы Возвестника. - Я покажу тебе келью, а там послушники проводят, - кивнула, но вряд ли он это увидел; на спине у него глаз нет, или я пока их не заметила.

Монастырь у варфоломейцев был огромный; мы все шли и шли по коридорам и переходам. На пути встречались братья, спешившие по своим делам. До чего же их много стало в последнее время! И откуда только набирают?

Наконец мы пришли в гостевой флигель, где мне выделили маленькую келью размером четыре на семь шагов, куда помещался только жесткий топчан да столик с кувшином и тазом для умывания. Свет в помещение проникал через узкое окошко-бойницу. На стене над изголовьем кровати висел бронзовый крест. Ох, и богато же живут братья Варфоломея Карающего, раз Знак Божий в кельях для странствующих монахов из бронзы повесили! Хотя в остальном, как и положено по обетам, не было видно и следа роскоши. Те, кто стремится служить Господу, всегда дают обеты бедности, смирения, послушания, и еще множество других, среди которых присутствует, конечно же, целибат. Впрочем, этот обет дают все, кто стремится оказаться под милостивой, но твердой рукой церковной власти.

Церковь - очень сильная и могущественная организация, чтобы с ней спорить, а уж противостоять ей - и думать нечего. Нас много, и мы слуги Господни, его карающая и милующая длань. Чаще всего карающая.

Я из единственного Боевого Женского Ордена Святой Великомученицы Софии Костелийской, и жизнь в ордене, уж у нас-то точно, сложная и трудная. Но кто мы такие чтобы сетовать на это? Всего лишь орудия, исполняющие Его волю на этой грешной земле. А уж по собственному ли разумению или по принуждению... Для своего успокоения можем считать, что по собственному. Но если ты не выполнил задание - 'урок Господа' - то упокой Он душу - в данном случае - твою. Amen.

Упокаивая грешника, мы берем его прегрешения на себя, душу его очищаем и в Рай отправляем. Дальше нам их в свою очередь мать настоятельница отпускает. А уж ей кто? Епископ, не менее. Иначе столько грехов простому священнику нипочем, не списать и за десяток лет. Вот какие люди-то грешные, или точнее - стольких пришлось положить во имя истиной Веры.

Уже в купальнях, сидя в большой бочке с горячей водой, я сотворила короткую молитву и, ожесточенно оттирая спину от недельной грязи и пота, по привычке стала припомнить - какие заповеди и положения устава успела нарушить. Первое правило - позаботься о коне, потом - об оружии, затем - о душе, а уж после всего - о бренном теле. У меня, похоже, все наоборот вышло. Хотя коня увели на конюшни сразу, как только я прибыла сюда. Душа? Душа все же была после коня, праздничный молебен-то я отстояла на коленях, а пол в монастырском храме, для общего сведения - не пуховая перина. А вот потом как раз вышла забота о теле. Я звонко пошлепала себя по мокрым плечам. Ну а оружие... Ладно, под дождь я не попадала, значит будем считать, что не заржавело. Хотя у нас в обители двухдневную епитимью я бы уже схлопотала.

Слегка обсохнув и переодевшись в выданную чистую рясу, я решительно направилась на поиски трапезной. Есть хотелось зверски. А если выразиться точнее - жрать я хотела как сотня бесов! Едва переступила порог кельи, как ко мне подскочил послушник - мальчуган лет двенадцати. Низко поклонился и тихонечко поинтересовался, куда это я намылилась. Выразился он, конечно же, не таким образом, а витиевато и многословно, явно подражая кому-то из учителей. Как и он, я столь же велеречиво ответила, мол, не его собачье дело, куда собралась, но если его и приставили ко мне по недоразумению, вследствие скудоумия, то пусть ведет меня в трапезную. Мальчишка от неожиданности рот раскрыл и уставился на меня с изумлением, словно я святой Симеон, принесший весть Господа.

- Ну, веди, веди. Не стой подорожным столбом! - поторопила я его. - Мне после трапезы к его преосвященству идти, а молитва вот-вот начнется.

Послушник припустил почти бегом, путаясь в рясе и оскальзываясь на резких поворотах. Деревянные подошвы его сандалий были невероятно скользкими, а еще смешно клацали при каждом шаге. Тем не менее, мы быстро добрались до места.

Трапезная была поистине огромной. Из одного ее конца в другой тянулись длинные дубовые столы, с лавками по обеим сторонам, на которых восседали боевые братья. Молитва еще не началась, я подоспела вовремя.

Мальчик привел меня к одному из столов, пискнул едва слышно: 'Вам сюда...' - и унесся куда-то в глубь помещения. Я уселась меж двумя широкоплечими братьями, словно в колодец провалилась. Вообще-то для девушки я не такая уж и маленькая, на две ладони выше среднего, но здесь все братья как на подбор - один здоровее другого. Хотя чего это я удивляюсь, Орден Варфоломея Карающего - основной кулак Церкви и слуги в нем подобрались соответствующие. Хотя и мы в женском боевом ордене тоже не слабенькие. Я могу звездануть так, что долгонько лететь придется, да потом недельку поваляться. Но эти!..

Пока я такими мыслями голову забивала, все дружно помолились и приступили к еде. Придвинув миску к себе, не удержалась и воскликнула:

- Sanctus Dominus! (Святой Господи!) Пост ведь!

В миске была каша на сале! Во время поста! А впрочем ... Поди-ка, прокорми этакие тела постной кашкой с водичкой. А может меня хотят проверить? У нас, кстати, так в крепости веры послушниц проверяли. Подержат недельку на воде и хлебе перед самым постом, а потом в Суровую Неделю выставят ей на стол миску с кашей на молоке. Бедняга в строгости, в молитвенной келье сидела, а там один день от другого не больно-то отличишь, темень кругом, одна свечка еле теплится. Так многие попадались. А потом, ой мама!.. Поэтому наученная опытом, не своим правда, я покрутила головой туда-сюда. Глядь, они все недозволенное в пост едят. Уж и ложку почти до рта донесла, но нет, не могу я так. Одна была бы, или у нас в ордене, умяла за милую душу и еще спасибо сказала. А здесь, ну словно перст Божий поперек горла! Сижу, устав соблюдаю. Вот, мол, какая я правильная. Сцепила зубы покрепче и терплю. Зря конечно, но все же. У меня там, в сумах лепешки припрятаны, вот ими и подкреплюсь попозже. Хоть и хиленькая это замена каше, но тоже еда.

Трапеза подходила к концу, а я, пожевав хлеба и выпив кружку воды, глазела по сторонам. Братья вычищали миски до блеска. Когда все поднялись, за моей спиной, как по волшебству, возник послушник, который привел меня сюда.

- Его преосвященство ожидают у себя... - он с любопытством вытянул шею, заметив мою нетронутую кашу, затем резко развернулся и, петляя между братьями словно заяц, помчался прочь. Чтобы не отстать от него, мне пришлось поспешать. И что за манера носиться как ошпаренному?! Ишь, как торопится. Никак, мальчик на побегушках. У нас с поручениями так только самые младшие послушницы бегают.

Дверь в кабинет епископа внешне ничем не отличалась от остальных, разве что до нее пришлось долго топать узкими извилистыми коридорами. Любой орденский монастырь - это осадная крепость, где оборону можно выдержать не один год. Однако если враг и сумеет ворваться даже во внутренний двор, все равно увязнет в боях в этих тесных переходах. Тут парочку братьев на один коридор и довольно, пока не устанут, могут хоть кавалерию сдерживать. Хотя ни одна лошадь сюда не полезет, в некоторых переходах и я макушкой потолок царапаю, а уж длиннющие братья вовсе нагибаются. Мудрые люди этот оплот Веры строили.

Меж тем паренек постучал в дверь, заглянул в помещение, засунул голову, коротко, но неразборчиво о чем-то доложил, и лишь потом сделал приглашающий жест рукой. Я зашла и, опустившись на одно колено, поцеловала епископу руку, на которой красовался перстень с крупным аметистом. Затем, пружинисто поднявшись, вновь вернулась к двери и, встав перед выходом, стала потихоньку оглядывать помещение.

Кабинет епископа был роскошен. Вот тебе и обет бедности!... Стены отделаны лиловой парчой и панелями из мелкоузорчатой темной березы, потолок опирался на резные дубовые балки, тяжелая мебель украшена позолотой, а пол устлан мягким баразским ковром.

Его преосвященство обошел стол и, усевшись в свое кресло, указал мне на табурет, стоящий посреди комнаты.

- Садись, дочь моя. Разговор будет длинным.

Я осторожно примостилась на самом краешке. Это в обители у настоятельницы я могла позволить усесться свободнее, да и то не всегда.

- Трудный ли был путь? Дороги нынче не спокойны.

Отвечать стала так же степенно и размерено:

- Благодарю, ваше преосвященство, - склонила я голову. - Путь был легкий, препятствий на дорогах никто не чинил. Чего нельзя сказать о самих дорогах. В графстве Воринкшир и под Рябиничами они совсем отсутствуют, так что поспешать пришлось медленно.

- Поспешать медленно следует во всех случаях. Спешка, невоздержанность и необузданный нрав приводят нас на дорогу, которая стелется прямиком в Пекло! - епископ изрекал очевидные богословские истины с таким видом, словно они только что стали для него очередным откровением Господа. - А ты, дочь моя, как я знаю, сегодня была очень воздержана в еде. С чего бы?

Вот мы и добрались до первого поворота. Эк его исподволь тянет разговаривать!

- Пост ведь, ваше преосвященство, грех вкушать скоромную пищу, - со всевозможным благочестием постаралась ответить ему. А то он и сам не знает что грешно, а что нет?! Не зря я все-таки от кашки отказалась. Не зря...

- Пост ведь не строгий, не обязательный. Он только для отшельников и святых духом, - коротко заметил его преосвященство.

В кабинете воцарилась оглушительная тишина. Я опасалась даже вздохнуть, подыскивая ответ. Вот это называется - перемудрила сама себя!..

- Все мы грешны на этой земле, ваше преосвященство, и стремится не преумножать грехи - наш долг перед лицом Господа и Матерью-Церковью, - попыталась выкрутиться.

Епископ посмотрел на меня со значением, словно моя самая распоследняя мыслишка ему была известна, будто бы он видел меня насквозь. Но что он там мог разглядеть?! Что?! Да я сама не знаю, почему эту бесовскую кашу жрать не стала! Не стала и все тут!

- Дочь моя, - тем временем погрозил он мне сухоньким пальчиком (я такие пальчики по десятку за раз ломаю), - в тебе говорит уже другой грех, гордыня.

Не сдержавшись, я изумленно уставилась на него. О чем это он?

- Не возгордилась? Ну и хорошо.

Епископ читал каждую эмоцию на моем лице. Я всегда была воином, а не проповедником. Закулисные интрижки никогда не были моим коньком. Хотя не буду утверждать, что ничего в них не смыслила, иногда очень даже, особенно если от этого зависела моя жизнь.

- Как поживает сестра Бернадетта? Как дела у настоятельницы? - продолжил расспросы его преосвященство.

Уй, какие мы любопытные!

Битых два часа расспрашивал или точнее допрашивал меня епископ Констанс. Хотелось отделаться ничего незначащими ответами, и хотя я изворачивалась, как могла, но боюсь, все же рассказала ему больше, чем следовало. Ну, как я могла сказать, что это не его ума дело! Уж лучше сражаться с двумя десятками идолопоклонников-нуриватов, чем отвечать на его простые, на первый взгляд, вопросы.

После того, как он дважды предложил мне вина, я все поняла и мысленно погладила себя по голове. Видимо в еде было что-то из трав намешано, что должно было развязать мне язык. Но зачем? Неужели разворачивается новая борьба за власть в высших церковных пределах, где даже не последние бойцы вроде меня - лишь разменные пешки? Полная картина, конечно же, известна только верхам. Но зачем нас-то сюда вовлекать? Боевой женский орден никогда не участвовал в сварах среди мужских, мы единственные занимаем свою нишу вот уже пару сотен лет и ничего при этом не меняется. Господь всемогущий, что-то назревает. Что-то затевается...

Под конец беседы я украдкой попробовала старательно навяливаемый мне напиток, вино было неимоверно сладким и одновременно терпким, что отбивало все послевкусие, и оставляло во рту вяжущий ком. Именно в такие, да еще в несусветную кислятину подмешивали всякую гадость. Я так и не поняла, что же именно туда добавили, но некоторые компоненты узнала. Пара глотков и я бы выболтала все свои самые сберегаемые тайны, даже если бы мне не задавали вопросов.

Из кабинета его преосвященства я выбралась на деревянных ногах и с чугунной головой, и тут же наткнулась на моего провожатого.

Интересно, он здесь все время стоял или как? Хотя нет, не похоже, вон как дышит. Значит, его позвали. Ай да епископ - старый хитрый лис! Н-да, по ордену побродить не удастся... А как бы было удобно - 'я неместная, заблудилась, а что это вы здесь делаете?'. Как жалко, что не получиться! С меня ведь тоже спрашивать будут, чего, мол, видела, что узнала. Шпионить за собратьями по Вере среди церковников самое разлюбезное дело!

- Ну и куда теперь? - поинтересовалась я у послушника.

Он удивленно захлопал глазами глазами и растеряно выдавил:

- А разве вы не хотите отдохнуть у себя в келье с дороги? Разве у вас глаза не слипаются?

Та-ак! А это еще что за новости?!

- А что, должны? - вопросом на вопрос ответила я.

Мальчишка отчаянно замотал головой из стороны в сторону.

Может прижать его? Да нет, опасно. Знать он ничего не знает, а вот рассказать об этом - расскажет.

- Вот что, дружок, проводи-ка меня на конюшню.

- Зачем? - подозрительно уточнил тот.

- Затем! Я хочу посмотреть как там мой верный друг.

- Какой друг? - у него что, приступ тупости?

- Конь!

- А-а. Ну, я не знаю, мне того...

- Занят, что ли? Так ничего, я сама схожу...

- Нет, нет, я провожу, - тут же затараторил он.

Хм-м! Видно, приказали с меня глаз не спускать... И мы пошли.

Ну, расстояния тут у них! И с чего бы это? Вроде и монастырь не настолько уж гигантский, а как идти, так битый час!

Похоже, меня специально ведут дальней дорогой, по периметру, чтобы успеть доложить начальству, куда мы направляемся. Ох, чую, что-то здесь затевается... Ладно, душа моя, задницу в кучку, и будем наготове.

На конюшне меня ждала еще одна неприятная картина. Мой жеребец громогласно ржал, и, вставая на дыбы, молотил копытами воздух. Один из конюхов привалился к стене и держался за грудь, а другой - здоровенный детина в кузнечном фартуке, боязливо жался к перегородке.

- А ну, стоять! - гаркнула я во всю мощь. Кузнец вздрогнул и дернулся. Конь же, наоборот, чуть успокоился, услышав знакомый голос, но все же продолжал прижимать уши к голове и скалить зубы. - Что здесь творится?!

- Бесовская скотина! - сплюнул кузнец. - Расковался он у тебя, красавица, но никого к себе не подпускает!

- Да-а? А на какую ногу?

- Ну, так это... На правую, только не подпускает он к себе...

Ой, заливает он мне! Я на подступах к монастырю подкову заднюю левую меняла. Она еще могла подвести, ведь тот кузнец не наш - орденский умелец. А остальные проверяла, и точно могу сказать, что все было в порядке.

- И что? Тебе-то, какое дело, твой конь что ли?

-Дык, непорядок это... - как-то неуверенно протянул мужик. - Перековать бы полностью надо... - и снова потянулся к узде.

Жеребец захрипел и взвился на дыбы. тот отшатнулся.

- Вот бестия!

- Пятый! Стоять! - рявкнула я снова.

Конь рухнул двумя копытами на пол. Конюшня содрогнулась.

- Слушай, малый, меня внимательно! - обратилась я к кузнецу. - Если еще раз подойдешь к коню - пеняй на себя! Он у меня дурной, никого не подпускает, и если зашибет - не моя забота. А сотворишь что-нибудь с ним, будешь иметь дело со мной, а потом и с Господом Богом, но уже там, на небе! Ясно?!

Под конец я практически орала, тыкая пальцем в потолок.

- Дык мне... - проблеял мужик.

Но я уже не слушала никого. Подошла к жеребцу, тот как послушная собака ткнулся мне мордой в руку, ища ласки и поощрения. Я похлопала его по носу, потрепала по шее.

- Хороший ты мой. Молодец мальчик! Сторожи. Нельзя трогать. Нельзя, - я указала ему на седло. Во время борьбы Пятый сбросил его с бревна на землю. И постучав по яслям с овсом, произнесла - Ни! - потянула за повод и еще раз сказала - Ни! - то же самое сделала и с водой. Теперь я была спокойна, его не отравят, он не подойдет ни к тому, ни к другому. Голодать ему недолго, сегодня перед вечерей ноги моей здесь не будет.

- А почему вы назвали его - Пятый? - это было первое что я услышала от мальчишки, когда мы вышли из конюшни.

Перед уходом я осмотрела подковы жеребца, они оказались в полном порядке. Интересно, какую байку мне собирались скормить?

- Что?

- Почему вы назвали его Пятый?

- Потому что я была пятой из наездников, кто оседлал его и после этого остался в живых, - зачем-то ляпнула я.

На самом деле стойло в ордене у жеребца было пятым по счету. Однако всю обратную дорогу паренек уважительно косился на меня, больше ничего не решаясь спросить.

Братья пели. Чистые голоса взмывали в высь к сводам собора, отражались от красивейших витражей и рассыпались серебряными искрами в окружающем мире. Молитва неслась вверх, лилась из сердца и, казалось, что достигала престола Господа. И было от этого так хорошо, так прекрасно, хотелось, чтобы мгновение длилось вечно, чтобы молитва никогда не кончалась. От всей души, до полного растворения себя в слове, я молилась. Руки сложены в молитвенном жесте, пальцы сцеплены так крепко, словно от этого зависит жизнь. И верилось что Бог - здесь. Он присутствовал тут, в этом храме, и смотрел на нас, чад своих неразумных. И было от этого так хорошо, так прекрасно. Хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно, чтобы никогда не кончалась молитва. Потому что Бог - есть Все, и он всегда с нами.

В разноцветные витражи собора светило закатное солнце, преломляясь причудливыми цветными узорами в витражах и падали на нас, стоящих внизу на коленях. От этой величественной красоты захватывало дух.

- Benedictus, in nomine Domine. Amen, (Благословен, во имя Господа. Истинно) - вечерняя молитва закончилась. Солнце спряталось за облако, и свет в соборе слегка померк, от этого я очнулась, словно вернулась обратно.

Братья стали подходить к алтарю для благословения. Пора было подумать, как бы поумнее смыться отсюда. Но нет, не удастся! Епископ уже вцепился в меня взглядом и не отпускал.

Что ж, делать нечего, пришлось пристраиваться в очередь с остальными.

- Благословите, ваше преосвященство, - как положено попросила его, когда дело дошло до меня.

Он сотворил освящающий жест рукой, и протянул для поцелуя.

- Что ты сейчас собираешься делать, дочь моя? - спросил он тем временем.

- Отправлюсь к себе в келью. День был трудный, неплохо бы отдохнуть.

- Ну что ж, хорошо, ступай, - мой ответ, похоже, его удовлетворил.

Уф, выкрутилась, лживые слова в храме не были произнесены. Теперь так и сделаю: направлюсь в свою келью, но только вот у себя в монастыре. Да простится мне эта хитрость!

Уезжать из обители следовало сразу же, после молитвы. С заходом солнца ворота закрывали и после было не выбраться. А завтрашнего дня дожидаться здесь никак не хотелось. Мало ли еще что они придумают?!

Седельные сумки я заранее припрятала у входа в храм. Все что могла, одела на себя. Шлем, оружие и прочие вещи спрятала. Даже кольчугу на себя нацепила, правда под стеганный поддоспешник, и она неприятно натерала тело. Мне еще повезло, что местный кастелян выдал рясу широченную не по размеру, и она много чего скрывала.

Меж тем, епископ слегка шевельнул рукой и от колонн отлипли два здоровенных брата.

У меня душа рухнула в пятки. Но нет, еще один нетерпеливый жест и появился знакомый мне послушник.

- Проводи сестру в ее келью.

'Спасибо тебе Боже за твой дар!' - пронеслось у меня в голове. С двумя дуболомами я бы не справилась.

В храме уже почти никого не осталось. Паренек неуверенно мне кивнул, смущенно улыбнулся и потопал вперед, я двинулась следом.

'Прокололся ты Лис, ох прокололся! Тебе во что бы то ни стало нужно меня задержать в этих стенах, но вот огласки ты не хочешь. Что же происходит? Не сейчас!!! Об этом можно подумать потом! Хорошо, что лишь юный послушник сопровождает меня. Благодарю тебя Господи за спасение!'

Храм был настолько большой, что вид на алтарь от дверей бокового нефа полностью закрывали колонны, поддерживающие его своды. Мы беспрепятственно вышли.

По бокам аллеи, ведущей к храму, росли пышные кусты жасмина и барбариса. Ох, и колючие! Взгляда брошенного по сторонам было достаточно, чтобы убедиться - вещи на месте, а рядом никого. Сделав вид, что запнулась, я окликнула мальца. Тот подошел поближе.

- Да вот подошва оторвалась, - я поставила левую ногу на пятку, и показывая, где именно, заставила его невольно наклониться. Легкий удар по затылку, и паренек обмяк у меня в руках.

А теперь - быстро-быстро, нельзя терять даже мгновения.

Я ужом скользнула в просвет между большими кустами жасмина и барбариса. Проход между ними еще не затянулся, мне сильно повезло, что ягоды недавно собирали. Так же шустро втянула за собой послушника. Достала веревку, что была у меня наготове, растянула мальчишку меж кустов за руки и за ноги, чтобы шумел поменьше, когда очнется, и воткнула кляп. Переметные сумки и шлем в них, я подвязала на грудь и живот; надо сказать, объемистое брюшко получилось. Все остальное, увы, придется нести в руках. Слегка закидав паренька травой, чтобы не так бросался светлой послушнической рясой в глаза, я вылезла из кустов, одернула рясу, опустила пониже капюшон, еще больше ссутулилась, и, прижав сумки к себе, заспешила в сторону хозяйственных строений.

Добралась я до конюшен благополучно, никто даже не окликнул. Слава Всевышнему, конюхов на месте не оказалось. Я тихонько свистнула. Пятый радостно заржал, ткнулся мне мордой в грудь.

- Тише, малыш, тише! - шикнула на него. Торопливо оседлала, закрепила сумки, и, взяв под уздцы, повела к выходу.

Тут за воротами послышались шаги. Вот только этого мне не хватало?!

Нервным взглядом я кинула конюшни в поисках подходящего орудия. В начинающей сгущаться темноте глаз выхватил лежащую у стены оглоблю. Тут же вооружившись ей, встала чуть в стороне от ворот.

Вошел конюх с ведрами полными воды, я легонько замахнулась, и... Оглобля быстро подружилась с его затылком.

Мужчина рухнул как подкошенный. Я, ухватив конюха за ноги, быстро затащила за охапки сена. А потом осторожно выглянула во двор, чтобы проверить нет ли там кого.

Во дворе было пусто. Наконец-то можно убраться отсюда!

- Тишь! - выдохнула я коню в ухо, выводя из конюшни. Пятый знал и эту команду. Теперь он, понурив голову, станет тащиться за мной как покорная водовозная кляча.

Миновали двор, внутренние ворота, внешние, подошли к предмостным укреплениям, где маячила стража. Братья стояли у ворот и недобро посматривали на меня.

Лишь бы получилось!

Кинула повод на седло и крепко двумя руками ухватилась за луку. Братья нерешительно потянулись к алебардам, отставленным в сторону. А я шла, сокращая расстояние между нами. И, резко!

- Ий-я-а-а-а! - конь понесся. Рывком, взвалив себя поперек седла, пролетела мимо стражников, отоварив при этом одного из них сапогами по лицу.

Ворота промелькнули мимо. Подъемный мост. Еще рывок и уже в седле!..

Подстегнув коня, я понеслась прочь.

Главный тракт вился серой лентой, и по нему пришлось рысить часа четыре. Не уверена, что за мной была погоня, но со счетов сбрасывать не стоило. Солнце село, но небо еще розовело на западе, давая достаточно света. Я не знала что делать: опасно было оставаться на дороге, но в темноте полем или рощей далеко не уедешь, можно коню все ноги переломать. Расположиться на ночлег я тоже не решалась. Если меня так хотели задержать в ордене, то поутру точно кого-нибудь вышлют вдогонку. Значит, чем больше нас разделит миль, тем лучше.

Остановиться пришлось лишь в самую темень. Луна была в ущербе, и разглядеть даже собственную руку оказалось сложно. Последний час я вела жеребца под уздцы в надежде найти стояночный колодец, которые иногда выкапывали вдоль главных трактов. Но нам не повезло. Плюнув на все, я решила расположиться тут же на обочине. На ощупь переседлала коня, а после слила всю имеющуюся воду в походный котелок, чтобы хоть его напоить. Все равно, едва только забрезжит рассвет, и в серых сумерках можно будет хоть что-нибудь разглядеть, снова тронусь в путь.

Усевшись недалеко от дороги, я стала ждать утра. В голову полезли разные мысли, не давая задремать. Они крутились вокруг одних и тех же вопросов, прогоняя сон. В итоге промучилась всю ночь, для себя определенного ничего не решила. Единственное, что настоятельнице о поездке буду докладывать как придется - как Бог на душу положит.

Лишь только стала видна дорога, я тронулась дальше. А едва подсохла роса, и вовсе свернула с главного тракта и углубилась в поля.

Кстати, погони за мной не было, а может, мы разминулись.

До монастыря добралась за полторы седмицы. Торопиться было опасно, но и излишняя задержка могла вызвать подозрение.

Я возвращалась через крупные города, надеясь в случае чего затеряться в толпе. Ночевала на постоялых дворах, а не в госпиталях , как того требовали правила. (Госпиталь - единый комплекс, включающий в себя гостиницу для паломников и служителей Церкви, лечебницу, лавки с беспошлинной торговлей для приближенных к Церкви купцов.)

Однако особой суеты мой приезд не вызвал. Ополоснувшись с дороги, я быстро отчиталась о доставленном пакете перед секретарем матери настоятельницы - старшей сестрой Иеофилией, и, стараясь более не попадаться ей на глаза, занялась своими повседневными обязанностями. Но матушка обо мне не забыла, вызов к ней ждал меня уже на следующее утро. Когда я проводила разминку после заутрени, она приказала явиться с докладом. Пришлось прерваться.

Поскольку матушка ждать не любит, я коротко поклонилась другим сестрам, что рядом отрабатывали бой в парах, а затем поспешила к краю площадки, где меня уже ждала юная послушница с тазом в руках. Наскоро ополоснув вспотевшее лицо и промокнув поданным полотенцем, заторопилась к настоятельнице.

Путь от учебной площадки до кабинетных покоев был неблизкий, пришлось даже пробежаться. Уже на бегу я поправила головной платок, заправив выбившиеся во время тренировки пряди волос. Наша настоятельница не терпит нерях и поэтому неустанно нам вдалбливает: 'Сестра должна быть всегда опрятна, собрана, тем самым, давая пример окружающим к благочестию!' Пытаться быть на тренировке опрятной, с благочестивым выражением лица колоть соломенное чучело, выше моего понимания. Скажу честно, хотя я все время стараюсь быть опрятной, мне ни разу этого не удалось. Сестры шутят, что послушницы со страху разбегаются, видя мою остервенелую морду. Хотя, по-моему, скорее - со смеху.

Пролетев по аллее ведущей к жилому корпусу, я едва преклонила колени перед входом, осенила себя святым знамением, и рысцой поспешила до кабинета. Перед дверью еще раз одернула тренировочные одежды, дважды глубоко вздохнула и постучала. Была - не была! Все равно влетит за недостойный вид, но переодеваться в рясу времени попросту не было.

- Входи! - раздалось из-за двери.

Я, поежившись, преступила порог, словно в ледяную воду шагнула.

- Слава Господу нашему.

- Вовеки веков. Входи, дочь моя, - поприветствовала меня мать, сидя у окна в своем любимом кресле и перебирая в руках четки.

Кабинет был небольшой и аскетичный. В высоких шкафах стояли фолианты со святыми писаниями, какие-то бумаги торчащие из переплетов лежали вперемешку со свитками. Но во всем этом наблюдалась своя гармония и порядок. Посередине комнаты стоял огромный стол, заваленный документами, по обе стороны от него - жесткие табуреты. На полу и стенах никаких ковров или панелей из драгоценных пород дерева, лишь простой серый камень. Единственное послабление - большое кресло с мягкими подушками перед узким окном, в котором матушка любила сидеть в часы размышлений.

Я аккуратно присела на краешек табурета.

- Ну, рассказывай! - велела настоятельница, продолжая смотреть в окно.

- Отчиталась о доставленном пакете старшей сестре Иеофилии, матушка, - сдавленно начала я, склонив голову и глядя в пол.

- Об этом мне уже доложили! - в голосе настоятельницы прорезались стальные нотки.- А теперь хочу услышать от тебя, дочь моя!

Ну, начинается!..

Мне хотелось как обычно быть невозмутимой, но душа ушла в пятки, и никак не желала возвращаться на место. Я подняла глаза, теперь настоятельница смотрела на меня.

Наша матушка - женщина весьма крупная, немалого роста и телосложения, была облачена в рясу коричневого цвета, подпоясанную черным ремнем, на котором с боку висел положенный ей по сану небольшой топорик. На голове у нее белый горжет , а поверх - покров того же цвета что и ряса, но с белой каймой по контуру. (Горжет - женский головной убор, закрывающий плечи, оставляет открытым только лицо, одевается под покров. Покров - головной убор в виде платка длиной по колено.)

- Благополучно добралась до монастыря ордена, передала пакет лично в руки его преосвященству. После обедни имела с ним продолжительную беседу, смысл коей сводился к выяснению вашего здоровья, а так же положению дел в нашей обители. Епископ расспросил меня о качестве местных дорог, моем смирении и крепости в вере.

Протараторила я на одном дыхании, слово в слово, повторяя то, что сказала секретарю.

- И все? - грозно.

- Все, матушка.

- А его преосвященство велел что-нибудь передать?

- Нет, матушка.

Настоятельница удивленно посмотрела на меня.

- Ни письменно, ни устно? - недоверчиво переспросила она.

Я нерешительно развела руками, мол, нет. В голове же лихорадочно билась мысль: 'Да что ж она на меня так наседает? Он просто не успел ничего, я смылась раньше. И что было в том пакете?!'

- А что его преосвященство напоследок сказал?

- Велел к себе отправляться... - кое как выдавила из себя, понимая, что эти слова звучать глупее дальше некуда.

- Не смей мне врать! - рявкнула матушка и как стукнула кулаком по столу!.. Чуть не проломила.

Могучие руки у нашей настоятельницы, она до сих пор подкову сгибала.

- Правду говорю, Матушка, - проблеяла я с перепугу.

Ох, сейчас точно в бараний рог скручивать начнет!..

- Не врешь, не врешь, - скривилась та. - Но и всей правды не говоришь. Ну, чего молчишь?

От стыда кончикам ушей стало жарко, но я продолжала отмалчиваться. А чего я должна была сказать-то? Правду не решалась, потому как надоело отдуваться за ее интриги. Вечно мною из-за знатного происхождения все дыры заткнуть пытались. Словно я не знаю, что настоятельница меня себе на смену готовила, приучала так сказать. Только радости мне с того?! Среди верховных церковников, как в клубке змей - не знаешь кто первый укусит и с какой стороны. Эх, лучше б уж я простой крестьянкой родилась, так хоть не трогали бы! А теперь?..

- Ох и дурында ты, девка! - выдохнула настоятельница, грузно вставая с кресла. - Простого дела выполнить не смогла. А дела-то - на комариный чих!

- Простите меня, матушка, грешную, что не уразумела вашего приказания, - затянула, бухнувшись на колени.

Чтоб лишний раз не влетело, я старалась покаяться, к тому же - это хороший способ выкрутиться из положения, когда не понимала, что происходит.

- Встань, встань...

Настоятельница не любила, когда я так ныть начинала, сразу душой отходила.

И хотя я старалась этим не злоупотреблять, а все же иногда приходилось на коленях поползать.

Я снова села, а мать, обойдя стол кругом, вновь стала смотреть в окно.

- Вот что! - сказала она пару минут спустя. - Поезжай-ка ты вместе с сестрами в монастырь Ордена Святого Августина, в тот, что неподалеку от Горличей расположен. Пакет отвезете, - в задумчивости настоятельница принялась постукивать себя пальцем по губам. - С тобой поедут старшая сестра Гертруда, сестра Юозапа и младшая сестра Агнесс. Вчетвером поедете, а то ты одна еще чего умудришься выкинуть.

- Спаси Господи вас, Матушка - обрадованная что головомойка закончилась, я пружинисто вскочила.

- Куда?! - рыкнула настоятельница, и я плюхнулась обратно. - Думаешь, я не догадываюсь, что у варфоломейцев что-то было? Еще раз спрашиваю. Епископ ничего не передавал?

Меня аж в пот прошибло. Но я постаралась держаться крепко.

- Нет, Матушка,

- Смотри у меня, - она погрозила мне пальцем. - А чтоб впредь была более искренна, прочтешь за седмицу сто раз 'Верую', да до отъезда поститься будешь. И ко мне в тренировочных облачениях являться не смей! Ну а для полного смирения отработай с послушницами полосу препятствий. Поняла?

- Как есть, все поняла, Матушка, - выдохнула с облегчением.

- Ну, ступай. С Богом!

- Благословите.

Она, не глядя, ткнула рукой в мою сторону, перекрестила.

- Все, ступай, ступай...

Я вышла в коридор.

Фух! Можно сказать - легко отделалась, к тому же епитимья мизерная, по сравнению с прошлым разом. Интересно, а что я на сей раз не так сделала? Последний раз чуть шкуру со спины не спустили, что из-за спешки не стала ждать, когда граф оставшуюся сумму привезет. А теперь-то что? Мне нужно было чего-то дожидаться в ордене? Чего? Двух братьев дуболомов в сопровождение?! Может, нужно было обратно доставить что-то важное, и братья должны были стать моей охраной? Ага, будто я сама слабенькая, да хиленькая! И коня, так, для улучшения боевых качеств перековать решили?! И пакостью всякой опоить собирались для улучшения мысленного процесса?! И кашка эта! А может, настоятельница чего-то ждала?.. Как они мне со своими тайнами надоели! Нет, ну наверняка чего-то в верхах не поделили, в своем вечном гадючнике! И теперь тягают туда-сюда всех, кто под руку подвернется. Ладно, по-быстрому смотаемся в очередной монастырь, а там, дай Бог, до зимы в дальнюю комендатерию сбегу отдохнуть чуток. (Комендатерия - земельный участок со строениями и безземельными крестьянами - собственностью монастыря, или владеющими землей.)

Я возвращалась обратно на тренировочную площадку, начальственный втык занял немного времени, можно продолжать упражняться. Сестер, с которыми вместе поеду, извещать не буду, Иеофилия им и так пять раз все подробно объяснит. Очень уж она дотошная, к тому же - большая зануда.

После обедни я решила заглянуть в арсенал, заранее подобрать себе что-нибудь по руке. Помещение было просторным, сухим и хорошо проветриваемым, здесь хранили все вооружение сестер ордена. Чего тут только не было! Стойки с мечами всех видов и размеров, под любую руку, разномастные топоры, пики, арбалеты, и прочее оружие. Половину помещения занимала броня: каждая кольчуга или доспех были свернуты, и лежали в промасленном парусиновом мешке. Все мешки были подписаны. Я, кстати, так и не нашла ту заразу, что взяла мои наручи. Вернулась, а они уже на месте лежали. Вот кому-то крупно повезло!

Погрузившись в раздумья, я бродила среди стоек и стеллажей, когда кто-то со всего маху хлопнул меня по плечу. Покачнулась, чуть не упала.

- Почетному пакетоносцу всея обители привет! - я узнала голос, поэтому спокойно обернулась.

- И тебе не хворать, Герта. Издеваешься? Вот останусь однажды заикой. Что делать будете?

- В два раза дольше молитву читать, - улыбнулась она. - В дорогу собираешься?

- Тебе уже сказали?

- Ага, успели обрадовать, - она присела на единственную в арсенале скамью.

Сестра Гертруда была на полголовы выше меня и шире в плечах. Лет пять назад стала старшей сестрой, но вот дальше ей ходу не было. Она была родом из свободных крестьян, и лишь благодаря своей мощи стала полноправной боевой сестрой, а не подметала дворы в прислужницах. Красотой Герта не блистала, нос у нее был сломан, левую щеку от внешнего угла глаза до подбородка пересекал шрам. Хотя мы все здесь не красавицы при таком служении Богу. Нам это и ни к чему.

- Прежним составом поедем? - как бы между прочим спросила она.

- Нет, нам Берну новенькой сестрой заменили, - поспешила разочаровать ее.

Обычно в боевые патрули и дальние рейды мы ездили слаженной четверкой.

- Значит, на легком молоденькую обкатывать будем, - фыркнула она.

- Не сказала бы, - протянула я рассеяно, взяв со стойки клевец , чтоб прикинуть его к руке. В дорогу мне хотелось взять что-нибудь основательно убойное. (Клевец - топор с треугольным загнутым книзу клювообразным лезвием, отдаленно напоминающим кирку с ребристой поверхностью, с обратной стороны имеет молотообразное утолщение обуха, снабжается длинной рукоятью. Нанесенные клевцом раны практически не заживают, но им очень сложно отразить удар. Вес 1- 1,5 кг. На сленге называется 'киркой' или 'тяпкой'.)

- А не сочиняешь? - непохоже, что я ее взволновала.

- Мне так кажется...

Так клевец точно возьму, он поудобнее в бою для меня будет. Секира больно тяжела.

- Ой, Фиря, если кажется, ты знаешь что делать надо, - отмахнулась сестра.

- Считай, мне озарение было, - я пристально посмотрела Герте в глаза, намекая, что все не просто так.

Она поднялась и выглянула в коридор, посмотрела по сторонам, плотно закрыла дверь и снова села.

- Рассказывай!

- Нечего!

- Брешешь?!

- Совершенно нечего, но все так гадостно складывается. Хотя нет, не складывается... - я отложила выбранный клевец в сторону, и стала ходить из угла в угол.

- Не мельтеши ты! Так не бывает, чтобы совсем ничего! Рассказывай уже, не томи!

- Сама ничего не понимаю. Съездила к варфоломейцам, один пакет отвезла, теперь второй по приказу повезу. И все, знаешь ли, по военным маршальским орденам. В монастыре Святого Варфоломея ко мне епископ Констанс прицепился, суету непонятную вокруг развел. Еле от него смылась, - я не боялась рассказывать сестре Гертруде свои тайны, мы с ней давно в боевой четверке. Мы подруги, в конце концов. - Приехала, а тут матушка стала пытать: что, да как! Однако ничего при этом ясного не сказала. Не нравится мне все это.

- И все? Сестра, по-моему, ты пуганая ворона, - ехидно заметила Герта.

- Меня опоить пытались...

- Уже серьезней, - согласилась та. - Но все же недостаточно.

- Давай к августинцам в полном облачении съездим?! - я решила ей предложить, то, что в принципе никогда в таких поездках не делалось. Мы ж не в рейд собрались.

- Ага, сейчас! - фыркнула Герта и покрутила пальцем у виска. - Ты в своем уме?

- В своем, в своем, - заверила ее я, и тут же заискивающе спросила: - Ты Юзу обо всем предупредишь?

Я знала, сестра Юозапа будет сильно возмущаться, когда узнает, что заставляю ехать в доспехах. Поэтому сообщить ей такую неприятную новость я попросила Гертруду. Для Юзы она бо?льший авторитет, чем я.

- Предупрежу, куда ж я денусь! - нехотя согласилась та.

Хотя Герта и была старше годами, и военный опыт имела гораздо больший, но я по старшинству стояла выше. Сказывалось дворянское происхождение.

- А что с новенькой будем делать? Тоже по-полной нагрузим?

- Тоже.

- Слушай, жарко будет, в стегачах запаримся, - сентябрь на дворе стоял слишком теплый и в толстом стеганом поддоспешнике можно было заживо свариться.

- А ты льняной, потоньше возьми. Знаешь, как говорят наемники: лучше переб...

- Знаю, - перебила та, зная мою страстную любовь к поговоркам и прочим бородатым перлам народной мудрости. - В общем, так: ставлю всех перед фактом, пусть пыхтят, но едут. Но если что, ты виноватая! - крайней быть Герта никогда не хотела. - Когда в дорогу?

- Иеофилия не сказала? - меня сестра секретарь отчего-то не любит. Видимо думает, что если я займу матушкин пост понижу ее в чине...

- Ответила, что скоро, но не уточнила когда.

Я пожала плечами.

- Юзе сегодня же все расскажи, чтоб готова была. И, Герта, свою любимую секиру возьми. (Секира - выглядит как топор с не очень широким лезвием, вверх у которого торчит длинный пиковидный или копьевидный клин. Обух снабжен крюкообразным или молотковидным выступом.)

- Ну, ты уж прям, совсем... - протянула она, но потом обреченно кивнула. - Ладно, шут с тобой!

Теперь мне можно быть относительно спокойной, старшая сестра Гертруда предупредит Юозапу, и мы будем во всеоружии. А младшую сестру Агнесс можно вообще не принимать в расчет, на то она и младшая.