Пленница французского маркиза

- О себе? - изумилась она. - Но какое отношение имеет... Я ничего не понимаю!

Он усмехнулся.

- Боюсь, я и сам смог бы объяснить это с трудом. Меня сдерживает обещание не говорить вам о своих чувствах...

- Да, вы меня этим очень обяжете, - сухо сказала Соня.

Обратный путь они проделали в молчании, и граф сам нажал нужные камни, чтобы закрыть потайную комнату.

У двери Сониной спальни они остановились, и Разумовский подбросил на ладони слиток.

- Фунтов шесть будет. Я мог бы посоветоваться с ювелиром. У меня как раз есть такой на примете: знающий и не болтливый.

- Посоветуйтесь, - кивнула Соня.

- И вы доверяете его мне?

- Доверяю.

Почему он смотрит на неё с таким изумлением? Ведь это вполне может оказаться обычным свинцом... А если и не так, то неужели золотой слиток Соня ему бы не доверила? Нет, граф - друг её брата. Что-что, а нюх на порядочных людей у Николая есть... И вообще, почему она медлит, стоя у двери? Попрощалась. Пожелала спокойной ночи, и иди к себе...

Если бы кто-то сказал Соне, что ей просто не хочется расставаться с Разумовским, она этому бы ни за что не поверила.

- Вас не затруднит, помочь мне? - сказал он, показывая свои серые от пыли руки. - Всего лишь полить из кувшина.

- Пойдемте в ванную комнату, - кивнула Соня, которая и сама ощущала себя грязной.

В ванной как всегда стояли два кувшина: один с теплой водой, теперь, конечно, уже остывшей, для княгини, второй с холодной водой - для Сони.

К холодной воде её приучила ещё гувернантка Луиза, которая увлекалась чтением всяческих книг, касающихся продления жизни путем закаливания. Сама она каждое утро выливала на себя ведро холодной воды, но Мария Владиславна категорически запретила ей проделывать то же самой с дочерью, хотя и согласилась на умывание холодной водой. Раз, по словам Луизы, так воспитывают своих детей англичане, значит, в этом что-то есть. Авось, худа девочке не будет. Англичан княгиня почитала за очень разумную нацию...

Разумовский сбросил халат и, покосившись на Соню, закатал рукава ночной сорочки из тонкого полотна, отделанную кружевом. - она никак не вязалась с обликом бравого военного. Соня постаралась не сосредотачивать на этом внимание, потому что вдруг почувствовала смущение от близости графа. Еще ни один мужчина, кроме, понятное дело, отца и брата, не подходили к ней так близко, в такой вот домашней обстановке.

Он положил слиток на край ванны и подставил руки под струю воды, которую Соня лила из кувшина, а потом наскоро утерся поданным ею полотенцем и сам взялся за кувшин, жестом предлагая княжне последовать его примеру.

Княжна наклонилась над ванной, и её заплетенная на ночь коса упала было вниз, но Леонид привычным жестом, словно он всегда помогал ей, приподнял косу, чтобы та не мешала своей хозяйке.

Соня умыла горевшее жарким румянцем лицо и приняла от него другой, сухой конец полотенца. Разумовский потянул полотенце к себе, глядя девушке прямо в глаза, и она невольно подалась вслед.

Потом Соня уверяла себя, что сработал некий "животный магнетизм Месмера18", о котором она недавно прочла в журнале. Ученый признавал, что магнетизм присущ не каждому человеку, но граф, кажется, им обладал.

Словом, Соня очутилась в объятиях мужчины и губы её каким-то образом встретились с губами Разумовского...

Справедливости ради, следует сказать, что в какой-то момент она попыталась вырваться, не смогла, а потом время перестало для неё существовать.

Привел их в себя, как показалось молодым людям, страшный грохот, который раздался в ванной комнате. Целующиеся отпрянули друг от друга, а когда поняли, в чем дело, смущенно рассмеялись. Граф задел полой халата лежащий на краю слиток, и тот обрушился в ванну, произведя этот самый шум.

- Давайте я его вымою, - предложила Соня и потянулась за упавшим слитком.

- Нет, лучше я, - не согласился он.

Они одновременно потянулись руками к слитку, поневоле стукнулись лбами, и невольно опять потянулись друг к другу.

- Что вы со мной делаете? - дрожащим голосом проговорила Соня, когда наконец смогла отодвинуться от Разумовского.

Ее вдруг стала бить дрожь, так что она вынуждена была стиснуть зубы, чтобы они не стучали друг о друга.

- То же, что и вы со мной, - выдавил он, отводя взгляд. С ним происходило что-то странное: он не мог не касаться её, а, коснувшись, не мог заставить себя оторваться.

Ванная комната была не слишком широка и молодые люди не могли отодвинуться друг от друга на безопасное расстояние, потому Соня предложила.

- Выходите, Леонид Кириллович, первым, а я за вами.

- Но я ещё не вымылся как следует, - попытался схитрить он.

- Хорошо, тогда вы просто выпустите меня, а потом сможете мыться, сколько хотите.

Она хотела поскорее уйти отсюда, закрыться в своей комнате и забыть случившееся, как нечаянный сон. Ежели, конечно, удастся.

Однако, и Разумовский понимал, что стоит Соне уйти отсюда, как ослепившая их вспышка страсти забудется, или будет спрятана в самой глубине её души, так что он не сможет впредь достучаться до нее.

- Останьтесь, Софья Николаевна, - умоляюще попросил он и вздрогнул от зеленого сияния её глаз. - Еще хотя бы на минутку.

Но его мольба будто в момент привела её в себя.

- Нет, - сказала Соня, наверное, излишне строго, но сейчас она наказывала не только его, но и себя. - Мы и так позволили себе больше, чем могли.

Он покорно вышел из ванной комнаты, пропуская её, и сказал уже вслед:

- Я пришлю к вам своего ординарца... Со слитком. И письмом...

Соня всеми силами старалась не оглянуться, но не могла же она и вовсе не обращать внимания на его слова!

- ... с известием о том, что мы с вами нашли. После того, как покажу слиток ювелиру...

Соня закрыла за собой дверь в комнату и, привалившись к ней спиной, некоторое время простояла так, пытаясь справиться с учащенным дыханием.

Она сбросила с себя халат прямо на пол, перешагнула через него подобно сомнамбуле, и упала на постель.

Попыталась заснуть, но взбудораженная память упорно подсовывала ей воспоминания о губах графа, через которые в её кровь будто проникла отрава, чтобы сейчас кипеть в груди, не давая сердцу успокоиться.

Ее бросало в жар при одном воспоминании, как он нечаянно коснулся её груди, а у неё тотчас сладко заныло внизу живота. Какая может быть здесь связь? Она ничего не понимала, и оттого, что впервые в жизни была не вольна над своими чувствами, ощущала себя заболевшей.

"Какие у него сильные руки! - думала Соня, вспоминая, как уютно чувствовала она себя в их кольце. - И каким сладким, дурманным, оказывается, может быть поцелуй!" Одно дело, читать об этом в романе, и совсем другое, чувствовать все самой.

Словом, неожиданно, в двадцать пять лет, княжна проснулась для любви, но человек, который так прочно занимал её мысли, увы, не мог ей принадлежать. Он был помолвлен с другой, и свадьба их, судя по рассказам матери, была не за горами.

Запретить бы себе думать о нем... Нет, она этого, оказывается, не хотела. Вся её жизнь вдруг наполнилась новым смыслом. Да что там, просто смыслом... Тщетно вопил внутренний голос, предупреждая о том, как она теперь будет страдать. Даже грядущее страдание выглядело привлекательней жизни безо всяких чувств.

А ещё в её сердце горящим угольком затлела надежда: ежели и он так же думает о Соне, такие же чувства испытывает к ней, то кто знает, может, им обоим под силу будет изменить сложившиеся жизненные обстоятельства...

"У него есть невеста!" - опять зашевелился внутренний голос.

"Вот пусть она и беспокоится!" - огрызнулась княжна.

"А как же девичья честь?"

"Она осталась при мне".

От такой её убежденности угрызения совести примолкли и больше не пытались вернуть её на стезю привычной добродетели. Мысленной.

Она думала, что после всего пережитого не заснет, но, как ни странно, упала в сон, как в яму и проспала до позднего утра. Княгиня не велела её будить, потому что накануне у Сони болела голова, а, по мнению Марии Владиславны, ничто так не способствует здоровью, как крепкий сон.

Проснулась княжна с чувством острого голода и, очень удивилась этому. Судя по впечатлению, вынесенному ею от чтения романов, ей бы сейчас мучиться отсутствием аппетита, какой-нибудь черной меланхолией, мигренями, а ей всего лишь хочется есть.

Подходя к гостиной, Соня услышала взволнованный голос Агриппины, которая в чем-то горячо убеждала княгиню.

- Говорю вам, Мария Владиславна, в доме происходит что-то неладное. Уж не привидение ли завелось? Али домовой на что осерчал? Вон Груша сказывает, вечером на столе нечаянно миску оставила, а утром увидела, что она на полу валяется...

"Растяпа! - мысленно выругала себя Соня. - Уронила миску, а поднять забыла. Из-за того весь дом переполошила. Теперь ежели захочешь в дедову лабораторию потихоньку зайти, тут же за тобой кто-нибудь потащится!"

- Какой ужас, миска на полу! - отвечала княгиня. - Вместо того, чтобы себе на нерадивость пенять, прислуга тут же привидение выдумывает. И чье, интересно, привидение, могло у нас появиться?

- А что ежели вашего покойного свекра? Сказывают, он не своей смертью погиб.

- Поговори мне, свекор! И где ты такое могла слышать? Уж если я его уже не застала в живых, тебе-то откуда такое известно, сопливке?!

Соня поняла, что маменька рассердилась. Как бы любознательная горничная не накликала на свою голову княжеский гнев. Но Агриппина и сама спохватилась

- Простите, Христа ради, ваше сиятельство! Не мое это дело. Молчать буду, и рта не раскрою. Я лишь к тому говорила, что в нынешнюю ночь не только миска на полу оказалась. Ванна, можете убедиться, в грязных потеках. Вода из кувшинов вся вылита. Полотенце мокрое.

- Мокрое! Забыла, гость у нас ночевал.

- Так я гостю сухое дала...

- Все, утомила ты меня, Агриппина! Скройся с глаз моих, чтобы я тебя до обеда не видела. Ишь, растрещалась... Трещотка!

Тут княгиня увидела дочь и сменила гнев на милость.

- Сонюшка! Проснулась. Как твоя голова?

- Спасибо, маменька, не болит.

- А ты что стоишь, разинув рот? - прикрикнула Мария Владиславна на горничную. - Не видишь, княжна проснулась. Неси завтрак!

- Молоко с булочкой? - пискнула горничная, согласуясь с привычными вкусами Сони.

- И холодной телятины, - милостиво кивнула та. - Грибочков, кулебяку... Икры положи...

Она перехватила изумленный взгляд матери: это на Соню никак не было похоже. Чтобы она с утра могла столько съесть?

- Проголодалась, - пояснила Соня ей и Агриппине, и сладко потянулась. - Что же тут странного?

Глава пятая

Весь день Соня ловила на себе вопросительные взгляды матери, но делала вид, что интереса её не понимает. Иными словами, прикидывалась дурочкой. Отчего-то ей не хотелось вытаскивать на свет зреющее в глубине её души чувство. Хрупкий росток, который тем не менее грел ей сердце.

Соне казалось, что стоит маменьке об этом узнать, как она тотчас все испортит. Не то, чтобы княгиню можно было назвать грубой и неделикатной, но то, что она к любому чувству относилась прежде всего практически, было ясно.

Можно заранее сказать: Мария Владиславна постарается уговорить дочь забыть Разумовского, как человека, который все равно не сможет на ней жениться. Как будто любовь выбирает для своей приязни только тех, за которых можно и должно выйти замуж. Соня вообще не думала сейчас ни о каком замужестве. Она упивалась новыми ощущениями, в свете которых померкли все её былые увлечения, включая несчастного Вольтера и историю рода Астаховых...

Словом, день прошел во взаимном присматривании друг к другу, если так можно сказать о людях, которые от рождения, по крайней мере, одного из них, находились вместе и изучили друг друга предостаточно.

Соня больше не думала о том, чтобы продолжать рассматривать найденную книгу - та сиротливо лежала, завернутая в старую портьеру, в ящике её комода. Она попыталась читать, но и чтение не увлекало её, как прежде.

Нарушило внешне мерное течение дня то, что принесли почту. Агриппина доставила в комнату Сони - странно, что сегодня мать её не донимала и не требовала, чтобы дочь не запиралась у себя, а сидела вместе с нею в гостиной, - целых два конверта. Один от её бывшей гувернантки Луизы из Нанта, другой - от графа Воронцова.

Последний никогда прежде Соне не писал, и она с усмешкой вспомнила уверения Луизы о том, что мужчина, как и рыба, ходит косяком, потому надо непременно заводить себе кого-нибудь, пусть и не очень нужного. Для приманки.

Первым Соня вскрыла письмо Луизы. Гувернантка, ставшая впоследствии единственной Сониной подругой, когда её воспитанница выросла, продолжать свою работу в другой семье не стала. Вернулась к себе во Францию, где вышла замуж за некоего Эмиля Роше, содержащего магазинчик готового платья.

Луиза писала:

"Здравствуйте, мой дорогой цыпленочек!..

На этом месте Соня сентиментально вздохнула - гувернантка все ещё помнила её нескладной угловатой девочкой. Увы, девочка давно превратилась в деву, которую кое-кто уже называет старой.

"...Ваша любящая воспитательница ждет, когда дорогая девочка наконец пригласит её на свадьбу. Я уже начала думать, что в России у молодых людей совсем плохое зрение, если они не видят такую умницу и красавицу, как княжна Софья Астахова. Или Ваша старая подруга ошибается, и Вы уже выбрали себе какого-нибудь бравого военного, который покорил юную красавицу своей выправкой и хорошими манерами..."

Уж не обрела ли Луиза в своей Франции дар ясновидения? Соня непременно напишет ей про Разумовского и про то, что его манеры Соню вполне бы устраивали, не жди его скорая женитьба на другой женщине.

"...Если же это не так, то Луиза сама позаботится о своей девочке и найдет ей жениха во Франции. Недавно я встретила свою первую воспитанницу Флоранс Сен-Жюст. Она - жена барона, брат которого холост и мечтает жениться на русской девушке, коих единственно считает красавицами и примерными женами. Флоранс - баронесса - осведомилась, не знаю ли я благородную девицу на выданье, которую можно было бы представить брату её мужа..."

Письмо Луизы оказалось как всегда длинным, и сводилось к тому, что ежели Соня никому ещё не дала слова и у неё нет на примете человека, за которого она бы хотела выйти замуж, то Луиза возьмет на себя труд лично познакомиться с баронетом Огюстом и узнать наверняка, так ли на самом деле он богат и знатен, как говорит о том её бывшая воспитанница Флоранс.

Внимательные глаза матери, надо сказать, озаботили Соню, и потому она решила дать ей для прочтения письмо Луизы, чего прежде не делала. Не поленилась для того выйти их своей комнаты и пройти в покои княгини. Деятельную натуру Марии Владиславны следовало отвлечь от своей персоны, потому что княжне хотелось без помех подумать над событием, которое произошло в её жизни.

- Если не возражаете, маменька, я пойду к себе, - произнесла она.

На что княгиня, увлекшаяся чтением письма Луизы, - отозвалась почти равнодушно.

- Иди, конечно, только не забудь явиться к обеду.

- У нас опять будут гости? - стараясь казаться спокойной, спросила она.

- Наверное, Николя заедет, сообщит, что им с Леонидом сказал князь Потемкин.

Разумовский, значит, поедет к своим родителям. И к невесте. Было бы странным, если бы он так не поступил.

Наверное, сейчас её отношение к случившемуся весьма отличалось от того, что испытывала бы на её месте другая девица. Осознание, что предмет любви не может ей принадлежать, меланхолия и нежелание жить - ничего этого Соня не чувствовала. Она радовалась, что влюблена. Что её, будто теплой волной омывает чувство, коего, как она думала прежде, не сможет испытать. Но нет, она не выродок какой-нибудь, и у неё есть сердце, способное учащенно биться...

Она опять легла на кровать и продолжала думать о прошедшей ночи, о Леониде, который целовал её, и думать забыла о том, что так и не вскрыла письма графа Воронцова.

В свои размышления, Соня, увлекшись, ушла так глубоко, что даже не сразу услышала, как в дверь её стучат.

- Княжна! Княжна! Ваше сиятельство!

Агриппина. Что ей опять нужно? Соня открыла дверь и поинтересовалась.

- Началось наводнение? Нева вышла из берегов?

- Вы все шутите, Софья Николаевна, а вас, между прочим, спрашивает военный...

Сердце, как только что убеждала себя Соня, проснувшееся для любви спокойной и созерцательной, вдруг так рванулось вскачь, что ей стало трудно дышать.

- Что за военный? Ты его прежде видела?

- Не видела. Сказывает, от графа Разумовского с письмом. А уж какой молоденький да хорошенький, ну чистый херувим! Вы бы вышли, ваше сиятельство. Ему командир, граф, значит, наказали ответа дождаться. А письмо, значит, в собственные руки. Мне не отдал!

Последнюю фразу Агриппина произнесла с явным недовольством. Такое сильное впечатление произвел на неё молодой военный, чтобы тут же огорчить недоверием. Разве она, Агриппина, не отдала бы это самое письмо в собственные руки?!

Соня наскоро причесалась. Подумала было надеть парик, но в последний момент махнула рукой.

Молоденький лейтенантик и вправду дожидался её в гостиной, по свидетельству Агриппины, не пожелавший ни раздеться, ни присесть.

- Приказано дождаться ответа! - лихо козырнул он Соне, вручая конверт и небольшой, но тяжелый сверток, в котором, как она могла догадаться лежал найденный ими слиток; его Леонид Кириллович обещался показать ювелиру.

- Садитесь, - кивнула ему на стул Соня, и лейтенант не посмел её ослушаться.

Письмо гласило:

"Глубокоуважаемая Софья Николаевна!

Обстоятельства складываются так, что я, к сожалению, не могу сообщить Вам лично о столь радостном известии, потому прошу Вашего разрешения сделать это несколько позже...

Однако, он прямо спрашивает её разрешения навестить Соню, как только представится возможность. И для этого ординарец ждет её ответа?

"... Нашу находку я показал ювелиру. Он долго колдовал над нею и его вывод категоричен: это золото. С Вашего разрешения я позволил ювелиру сделать поперечный распил слитка, чтобы увериться наверняка. Ответ тот же, безо всяких сомнений! Еще раз поздравляю Вас. Могу ли я поставить о том в известность Вашего брата, князя Астахова?

Посылаю к Вам своего ординарца - лейтенанта Князева. Мальчишка толковый, надежный, можете смело использовать его для самых деликатных поручений..."

Что он имеет в виду под деликатными поручениями? Соне захотелось к чему-нибудь придраться. Он пишет ей письмо, словно... словно между ними ничего не произошло! Неужели нельзя было написать что-нибудь ласковое. Хотя бы намекнуть о ночном происшествии. И о том, что случилось, когда они вошли в ванную комнату, например...

Как будто этот дурацкий слиток для неё важнее всего!

Соня мысленно выкрикнула это и опомнилась. А чего она ждала? Что поцеловавшись с нею, Разумовский немедленно откажется от своей Даши и сделает предложение княжне Астаховой?

- Погодите, сейчас я напишу ответ, - сказала она лейтенанту Князеву и прошла к себе.

Письмо получилось коротким и сухим. "Уважаемый", "примите мою благодарность", "думаю, вы можете сообщить обо всем брату" и все. Он хочет забыть о том, что было между ними? Хорошо, пусть так и будет!

Агриппина-таки уговорила графского посланца выпить чаю, и когда Соня появилась перед ним с письмом, он испуганно вскочил, неловко подхватывая упавшую с колен салфетку.

- Подполковник написал, что я могу располагать вами, - бледно улыбнулась она.

- Так точно!

- Вот я и приказываю вам, сидеть и спокойно пить чай, а потом возвращаться в полк на извозчике.

Она попыталась вручить лейтенанту деньги, но он, краснея и смущаясь, категорически отверг их, уверяя, что подполковник дал ему достаточно денег. Соня меланхолически кивнула ему и вернулась к себе. В конце концов, у неё ещё есть дела. Например, прочитать письмо графа Воронцова, кстати, выходца из рода древнего и славного, и при том человека свободного, не обремененного юными невестами.

Письмо Воронцова оказалось коротким. Дмитрий Алексеевич извинялся за свой "невольный" опыт, как он писал, и уверял Соню, что он всего лишь хотел познакомить её с таким интересным человеком, как Кулагин. Воронцов просил у Сони разрешения навестить её для некоего важного разговора, "завтра пополудни". Она написала в ответ одно слово: "Разрешаю". Отдала письмо Агриппине с наказом:

- Отправь!

И вернулась к себе, чтобы упасть на постель и смотреть в потолок пустыми глазами. Проклятый подполковник! Он совершенно вывел её из состояния привычного спокойствия. Как, скажите на милость, ей теперь жить дальше?!

Она не взяла для чтения ни Вольтера, ни Дидро, справедливо полагая, что все равно ничего не сможет сейчас осмыслить из сочинений этих многомудрых писателей. Но она понимала, что ежели тотчас не займет себя чем-нибудь, плохи её дела.

Дневник деда Еремея! Баронесса сказала, что где-то он должен быть.

Соня мысленным взором окинула помещение потайной комнаты. Если пресловутый дневник не был сожжен, то нигде в другом месте он быть не должен, кроме как в этой самой комнате. И не где-нибудь, а в погребенном под слоем пыли бюро, именуемом в просторечии конторкой.

Вот только сумеет ли она разгрести всю эту пыль и не насторожить Агриппину? Для её предприятия понадобится как минимум ведро воды, тряпка... Не проще ли посвятить в тайну горничную, взяв с неё слово до срока молчать обо всем.

Как же выбил Соню из колеи Разумовский, ежели мысли Сони мечутся от одного предмета к другому, а о главном она так и не подумала: посвятить в тайну своей находки княгиню. Разве маменька не заслужила право первой узнать о своем богатстве?

Соня резво соскочила с кровати и поспешила в покои княгини, но по дороге её остановила Агриппина.

- Ежели вы, Софья Николаевна, хотите видеть Марию Владиславну, то её сиятельство отсутствуют. Они отбыли с визитом к мадам Григорьевой. Сказывали, будут к вечеру.

Мадам Григорьева была вдовой действительного статского советника, была вхожа во многие дома петербургских аристократов, но не потому, что отличалась родовитостью, богатством или образованностью. А потому, что она ЗНАЛА слишком много секретов самых известных личностей петербургского бомонда. Знала и молчала. Никто и никогда не мог упрекнуть её в том, что она сплетница, хотя злые языки утверждали, что за большие деньги эти секреты у неё можно КУПИТЬ.

С княгиней её связывала ещё детская дружба, и Соня могла только догадываться, что хочет узнать её маменька и о ком. Хотя для себя визит к приятельнице Мария Владиславна наверняка оговорила, как "Попить кофею, да погадать на кофейной гуще. Уж в этом-то, никто не сомневался, мадам Григорьева подлинная умелица!

Значит, с оповещением о богатстве Астаховых придется погодить, а пока "привести к присяге" Агриппину, которая наверняка сгорает от любопытства.

- Агриппина, - самым равнодушным тоном начала говорить Софья, - а не хотела бы ты узнать, откуда на моих вещах постоянно появляется пыль, и почему давеча ванна оказалась грязной?

Расчет княжны оказался верен - глаза горничной загорелись. Положительно, любопытство когда-нибудь её погубит. Она выдохнула:

- Конечно, хочу!

Соня сделала вид, что колеблется.

- Понимаешь, дело в том, что это - страшная тайна...

Агриппина даже застонала от предвкушения.

- ...и княгиня о ней ни в коем случае не должна знать!

Теперь Соня могла наблюдать, как любопытство горничной сражается с её чувством долга. По лицу бедной девушки даже заструился пот, и Соня сжалилась.

- До завтрашнего дня. А завтра я сама все расскажу ей и покажу.

Лицо Агриппины прояснилось.

- Клянусь, Софья Николаевна, я буду молчать!

Она подумала и добавила:

- До завтра.

Соня расхохоталась.

- Договорились. А теперь бери ведро, тряпку и иди за мной.

В глазах горничной промелькнуло разочарование. Слово "тайна" никак не вязалось в её представлении с каждодневными обязанностями.

Но по мере того, как они подходили к кладовой, Агриппина все больше недоумевала, и теперь на её лице явственно читались сомнения: уж не разыгрывает ли её княжна?

На всякий случай, касаясь нужных камней, Соня постаралась закрыть их собой, чтобы Агриппина не могла её движение повторить. По крайней мере, если и повторить, то не сразу. Она не собиралась показывать служанке ящик с золотыми слитками, достаточно и самой потайной комнаты.

Когда стена стала отъезжать в сторону, Агриппина от страха подалась назад и тихонько заскулила подобно перепуганному щенку. Она ожидала всего, чего угодно, но такого!..

- Свечу зажигай! - сказала ей в ухо Соня и первой нырнула под полку.

Бледная, дрожащая Агриппина нерешительно шагнула на порог комнаты. Но, оглядевшись и не обнаружив ничего опасного, девушка повеселела.

- Мамочки мои, сколько же здесь пыли! - по-хозяйски воскликнула она. Небось, лет десять никто не убирал.

- Десять! - фыркнула Соня. - Бери выше - все шестьдесят.

- Шестьдесят, - недоверчиво повторила Агриппина. - Это что ж выходит... ни княгиня, ни её муж про эту комнату не знали?

- Никто не знал. Кроме моего умершего деда, - Соня чуть было не оговорилась "погибшего", но решила, что прислуге знать об этом вовсе необязательно. То есть, она уже что-то такое знала, но не из уст же Сони! Придется тебе, голубушка, немного здесь поработать.

- Знамо дело, - кивнула Агриппина, привычно выжимая тряпку.

- Нет-нет, - Соня оттащила её за руку от шкафа с колбами и слитками и подвела к покрытому пылью бюро. - Для начала отмой мне вот эту конторку здесь должны быть кое-какие бумаги.

Освобожденное от пыли бюро преобразило и потайную комнату. Она стала выглядеть едва ли не как обычный кабинет, разве что с непривычным каменным полом и неоштукатуренными каменными стенами.

Дневник Соня нашла почти сразу. И это было даже неинтересно. Раз уж сталкиваться с тайнами и секретами, то открывать их нужно долго и трудно. О чем она думает? Как ребенок, честное слово!

Ей захотелось тотчас унести свою находку к себе и внимательно просмотреть. Но умоляющие глаза Агриппины остановили её - девушке хотелось побыть здесь еще.

Пришлось рассказать ей, для чего в комнате стоит вытяжная труба, похожая на обычную печь, показать колбы, реторты, которые Агриппина осторожно потрогала пальцем.

Попутно девушка, где могла, протирала от пыли то огромный каменный стол, то оставленные на нем когда-то стеклянные предметы. Оторвалась она от дела с великой неохотой и умоляюще спросила:

- А мне можно будет прийти сюда ещё раз?

- Можно, - разрешила Соня, - будешь ходить вместе со мной.

- И вы тоже будете делать опыты, как дедушка? - с замиранием сердца спросила горничная.

- Не знаю, - смутилась Соня: эта мысль никак не хотела угнездиться в её голове.

- Жалко, - вздохнула Агриппина.

- Тебе-то зачем? - удивилась княжна.

- Я такое на картинке видела. Красиво, - призналась служанка. - И такие же... колбы здесь, как на картинке.

- Интересно, что это за картинка такая? Ты мне её покажешь?

- Покажу, - просияла Агриппина, принимая интерес княжны за согласие и впредь брать её с собой. - Я её у лотошника за две копейки купила.

А у самой княжны мысли унеслись в прошедшую ночь. Вот здесь Разумовский приподнял её подбородок, вызвав гнев Сони. Здесь на ступеньках он поджал ей руку... Опять она о нем думает! Что же это за напасть такая!

Закрыла Соня потайную дверь уже привычно легко. Агриппина понесла ведро с грязной водой, а княжна вернулась к себе. Первое, что она нашла, это место, откуда была вырвана страница. Наверное, дед сгоряча её написал, а потом подумал, что оставлять её смертельно опасно. Но подобная предусмотрительность, увы, его не спасла.

Страницы дневника перемежались описанием происходивших с Еремеем Астаховым событий с рецептами кремов, большинство из которых князь изобретал и опробовал сам. Правда, для этих нужд при нем состояли двое крепостных: мужчина по имени Степан и молодая женщина по имени Параска.

Степан охотно давал себя намазывать всем, что ни приходило в голову князю - тот каждый раз щедро награждал слугу. Параска ревела, когда однажды после очередного крема все её лицо покрылось красной сыпью. Правда, дед, надо отдать ему должное, с этой бедой быстро справился и подробно описал в дневнике свои действия. Он избавил Параску от сыпи за один день.

А несколько страниц спустя Соня наткнулась на странную запись.

"3 октября 1718 года. До чего я докатился! А ведь давал себе слово никогда не принимать участие ни в чьих придворных интригах, кои есть не что иной, как палка о двух концах.

Потворствуя проискам бессовестного царедворца, я дал ему мазь, шутливо названную мною "красная сыпь". Когда от неё пострадала Параска, и я думал, что впредь ни за что не буду применять этот состав. Для чего, думалось мне? А вышло, что и такое непотребство может кое-кому пригодиться.

Слаб есмь человек! Не устоял перед блеском золота.. Но Бог следит за деяниями чад своих, и покарал меня за содеянное. У моей милой женушки случился выкидыш, второй после Николеньки. Она после сего прискорбного события ослабела настолько, что вторую неделю не встает. Я приводил к ней лейб-медика - благодарение Богу, императрица сама мне сие предложила, и тот посоветовал мне с деторождением пока погодить. Ничего, у нас есть ещё время!..."

Однако, времени у деда не оказалось.

Соня захлопнула дневник и зябко поежилась, словно у неё у самой начиналась эта самая "красная сыпь". Кажется, князя Еремея Астахова, в то время совсем молодого человека, бросало по жизни, будто щепку по волнам. И он тому не шибко огорчался.

То он сделал не то, то заглянул не туда. Кажется, французы таких людей называют авантюристами. Искателями приключений. Вот дед и доискался.

Она отложила дневник и взялась за книгу, которую нашла раньше. Осторожно, с помощью ножа для разрезания бумаг, она стала отделять одну страницу от другой.

Ей захотелось просматривать книгу так же, как и дневник, но этого сделать не удавалось.

"Иероглифические фигуры" Фламеля нельзя было читать с пятое на десятое. Судя по всему, книгу нужно было изучать, начиная с первой страницы. Иначе, что можно понять из такой фразы, взятой наугад из середины: "Мне пришлось изобразить человека с ключом, чтобы указать тебе на тот факт, что здесь следует открывать и закрывать, то есть осуществлять умножение зародышевых и растительных субстанций..."

Нет, определенно она не готова ни к изучению найденной книги, ни алхимии вообще. Для этого, видимо, нужно иметь голову, свободную от всяческих чувств.

Она легла на спину и устремила взгляд в потолок, расписанный ещё по эскизам деда. И здесь проявились недюжинные дарования предка. Вместо модных по тем временам Амуров и Психей19, он изобразил не что иное, как Куликовскую битву под предводительством Дмитрия Донского.

Причем, лучше всего удался художнику образ какого-то татарского мурзы - может, самого Мамая? Когда Соня была маленькой девочкой, ей казалось, что хитрый татарин отовсюду следит за нею, потому она не любила оставаться в этой комнате одна. Луиза - а прежде здесь жила она - посмеивалась над своей воспитанницей. И, когда Соня почему-либо переставала её слушаться, грозила:

- Глядите, княжна, отведу вас в комнату с Мамаем и оставлю одну.

Угроза действовала безотказно.

Потом, когда и без того довольно скудные средства семейства Астаховых стали иссякать, часть комнат дома Мария Владиславна приказала закрыть до лучших времен, в том числе и ту, потолок которой Соне нравился с детства. Хотя изображенный на нем миф о Минотавре вовсе не располагал к веселью, приглашенный дедом художник так изобразил чудовище - человека с головой быка, что он казался веселым и простодушным, и совсем неопасным, как маленький теленок. Ему не хватало разве что венка из васильков, которую живописец водрузил на голову одной из женщин. Похоже, Ариадны.

Астаховы стали пользоваться всего пятью оставшимися комнатами, потому жизнерадостный теленок-Минотавр покрывался теперь слоем пыли в закрытой части дома.

Соня перешла в бывшую Луизину комнату с пресловутым мурзой, который нынче, конечно, не пугал княжну, а скорее умилял её.

Привычно пялясь на потолок, Софья не заметила, как задремала, и приснился ей сон. Будто идет она по Петербургу. Одна, как простая купчиха или крепостная девка. Почему-то в легком платье, без пальто. Ветер пробирает её до костей, и княжна обхватывает себя за плечи в тщетных попытках согреться.

Вдруг она видит, что навстречу ей по мостовой мчится двуколка, в которой сидят Разумовский и Даша Шарогородская. На лице невесты написана брезгливость, она вжалась в самый угол экипажа, в страхе, что жених до неё дотронется.

Разумовский поворачивает к Соне ухмыляющееся лицо, и она видит, что лик графа обезображен красной сыпью.

- Соня! - кричит ей Разумовский. - Как вам это нравится?

Она проснулась оттого, что возле её кровати стояла мать и удивленно повторяла:

- Соня, ты спишь среди бела дня! Нет, как вам это нравится. Раньше бывало днем в постель палкой не загонишь, а теперь сама моему примеру решила последовать? Только зачем ты окно открыла? На дворе, голубушка, холодно. Вон всю комнату выстудила.

Она открыла окно? Поэтому ей во сне было так холодно. Окно, видимо, открылось от сильного порыва ветра. Ведь вчера она попросту забыла поплотнее его прикрыть.

- Как хорошо, маменька, что вы меня разбудили! Спасибо! - искренне поблагодарила Соня, до сих пор с трудом приходящая в себя - уж больно страшным было лицо графа, обезображенное, в общем-то невинным, раздражением кожи. Невинным, ежели, конечно, знать его причину и способ излечения.

- Пойдем, ангел мой, чаю попьем с ликерчиком, - предложила княгиня. Согреешься. А заодно и поговорим о том, что сообщила мне Аделаида Григорьева.

Мать и дочь сели за столом напротив друг друга. Слиток, который Соня до поры спрятала в складках платья, оттягивал материю своей тяжестью, но для княжны это была приятная тяжесть.

Она могла бы сразу предъявить драгоценный металл матери. Но рассудила, что та принесла ей не самые радостные вести насчет Разумовского - здесь ничего от княгини не ускользнуло, и она считала своим долгом уберечь дочь от возможного разочарования.

Предчувствовала, что судьба подсунула её бедняжке красавца Разумовского не в самый подходящий момент. И пробуждение её дочери к жизни и к чувственности произошло вовсе не так, как о том Мария Владиславна мечтала.

Наверное, поэтому её речь поначалу была не слишком связной. Впрочем. Соня и так понимала все.

- Ничего нельзя изменить, Сонюшка, - Леонид слишком сильно увяз...

Соня не протестовала против этого разговора, и не кокетничала, мол, мне все это неинтересно, потому что они с матерью давно научились друг друга понимать и без слов.

- Первая камеристка её величества, Шарогородская - подруга императрицы - и она уже выпросила для будущего зятя внеочередное звание. Ко дню свадьбы графа Разумовского произведут в генералы, а в приданное за невестой он получит богатейшее имение под Москвой со множеством крепостных и большой березовым рощей.

Перечисляя это, княгиня невольно ковыряла свою незаживающую рану: до коих пор на её глазах будут совершаться выгодные браки чужих детей, а её дети так и останутся нищими аристократами, которым нечего предложить, кроме древности рода...

Услышав паузу в материнском рассказе и поняв её причину, Соня украдкой вздохнула - кому же понравится слушать такое о человеке, который, мягко говоря, тебе не безразличен. Но ничего не поделаешь, надо жить дальше. И княжна положила на стол вымытый и вычищенный слиток.

- Откуда это у тебя? - спросила Мария Владиславна, не сводя глаз с того, что, как она вмиг подумала, может полностью изменить её жизнь.

- Это дедушкино наследство, - просто сказала Соня.

- Ты хочешь сказать, что твой отец оказался прав? - в волнении княгиня поднялась из-за стола и заходила по комнате, поглядывая на лежащий слиток и не решаясь взять его в руки.

- В чем прав?

- Он уверял меня, что Еремей Астахов был богат. Говорил даже, сказочно богат. А в таком случае, его богатства должно было хватить ежели не внукам, то уж детям точно. Но он не смог найти тому подтверждения ни в документах, ни в доме, который он, кажется, простукал чуть ли не до потолка. Впрочем, можно сказать, что и потолок не остался без внимания. На чердаке твой отец провел несколько месяцев, двигая какие-то ящики и в гневе ломая старую мебель... Так где ты это нашла?

Теперь Мария Владиславна взяла в руки золотой слиток и, покачивая его в руке, вопросительно смотрела на дочь. Со стороны могло показаться, что этим слитком она хочет кого-нибудь ударить. А, так как на Мария Владиславну это не было похоже, Соня, не выдержав, прыснула.

Взгляд матери прояснился и она тоже с улыбкой посмотрела на дочь. Делать нечего, пришлось Соне во всех подробностях рассказывать, как она нашла потайную комнату, а потом вынуждена была войти в неё в присутствии Разумовского.

- А вот ему об этом знать бы не следовало, - задумчиво проговорила княгиня.

- Вы думаете, маменька, он кому-нибудь об этом расскажет? Вас это беспокоит?

- Честно говоря, не очень. Это я так, мыслю вслух. Что бы ни говорили о Разумовском, самые злобные сплетники не могут не сказать, что он человек надежный.

- Значит, не стоит о том беспокоиться? Тогда пойдем, я покажу вам лабораторию деда.

Мария Владиславна помедлила.

- Ты не поверишь, но мне боязно. Раньше бывало я могла целыми днями мечтать о том, как мы все внезапно разбогатеем. К примеру, вдруг умрет какой-нибудь дальний родственник, о котором мы не знаем. Но, оказывается, ничья смерть нам не понадобилась, а для того, чтобы разбогатеть, нужно всего лишь нажать какие-то два камня, и богатство вот оно. Иди и бери.

Княгиня замолчала и осторожно, точно он был хрустальным, положила слиток на край стола.

- Мне вдруг стало не по себе. Давай, наверное, пошлем в полк сказать, пусть срочно приедет Николушка, и вместе с ним войдем туда... А насчет Разумовского я тебе вот что скажу: ежели бы ты от матери не скрывалась, ничего такого бы не случилось.

- Простите!

- После драки кулаками не машут. Теперь уж прощай, не прощай... На будущее только запомни, чем такие вот самоволки кончаются.

На самом деле Марию Владиславну тревожило это неожиданно свалившееся на семейство Астаховых богатство. И даже вызывало сожаление о том времени, когда у них не было денег, но не было и забот, как их потратить. Они могли не опасаться ни завистников, ни охотников за приданым, ни разорительных соблазнов... Теперь же ни в чем нельзя было чувствовать себя уверенно.

Да и когда это Мария Владиславна чувствовала себя эдак-то? Разве что, десять лет назад, когда она уверенной рукой предотвратила несчастье, которое могло случиться с её красавицей-дочерью. Софья тогда начала входить в свою невестинскую пору - в пятнадцать лет она выглядела вполне созревшей красавицей, хотя её отец, в ту пору ещё живой и здоровый, никак не хотел с этим соглашаться. Он уверял, что Софьюшка ещё совсем дитя, не сирота какая-нибудь, не урод, чтобы торопиться, отдавать её замуж. Может, зря княгиня пошла у него на поводу - тогда-то Софья послушала бы её, никуда не делась! Тогда она вообще была не в пример почтительнее с матерью. Исполняла все, что та ни скажет! Десять-то лет назад.

Небось, уже не один внучек навещал бы на пасху али рождество свою бабушку. Нет, надо было не слушать супруга - Мария Владиславна, ежели чего-то очень хотела, всегда могла его уговорить - и выдать Софью замуж. Не перебирать без смысла, не ждать принца, а выбрать молодого человека с достатком и рода хорошего...

А вместо этого княгиня сама поплыла по воле волн.

Глава шестая

Николушка тогда учился в частном пансионе профессора Шацкого. Князь Николай Еремеевич Астахов считал себя обязанным дать сыну хорошее образование. С дочерью было труднее - на её обучение не хватало денег. То есть, Луизе, гувернантке платили, и та учила юную княжну всему, что сама знала и умела, но истории, языкам - к ним у Софьюшки определенно была склонность - должен был учить кто-то куда более просвещенный.

Отдать Софью в Смольный институт, подобно другим аристократам, князь не мог по той же причине - отсутствию денег. Он мог бы похлопотать о пособии, но тогда принародно пришлось бы признаваться в том, что Астаховы бедны.

Понятное дело, шила в мешке не утаишь, об этом свету и так было известно, но одно дело, когда о том говорят, и совсем другое, когда в том признаешься!

Оставалось одно: учить дочь другим способом. То есть, приглашать учителей.

Но и опытные учителя брали за уроки дорого. Так что, волей-неволей, пришлось прибегнуть к помощи студента.

Таковой сыскался. Живший на государственную пенсию, выходец из бедной дворянской семьи, но настолько способным к языкам и прочим наукам, что его приняли в Академию на государственный кошт.

Как водится, в семье, откуда был родом студент, имелись ещё дети, для которых брат - звали его Вадим Малиновский - оказался единственным кормильцем.

Брался он обычно за любую работу, лишь бы раздобыть денег. Таким манером он и оказался в доме Астаховых, согласившись на предложение князя Николая Еремеевича платить ему какие-то крохи за преподавание иностранных языков и истории его дочери Софье Николаевне.

Случай обычный, если не сказать тривиальный, мало кто подобного не знал. Как избегнуть положения, при котором красивые юные девицы, вынуждены изо дня в день общаться со смазливыми юношами, учителями-студентами, своими сверстниками, с кем не надо так уж тщательно соблюдать этикет и держать на расстоянии, как предписывает мораль. Немного нужно, чтобы приятельские отношения между молодыми людьми переросли в некие другие, более чувственные...

Софья Николаевна оказалась способной ученицей. Вадим не мог нахвалиться на нее, отдаваясь своим учительским обязанностям со всем пылом юности.

Он преподавал княжне немецкий язык, испанский, английский, рассказывал ей об истории Древней Греции, попутно обучая любимую ученицу латыни.

Первое время на уроках присутствовала и гувернантка Софьи Николаевны, Луиза, но на беду случилось так, что у княгини заболела горничная и ей пришлось пользоваться услугами расторопной француженки. Молодые люди все чаще стали оставаться одни.

Соне нравилось учиться. Надо сказать, французский язык на уроках своей гувернантки она освоила довольно быстро, а потом стала приставать к Луизе с такими вопросами, на которые та не всегда могла ответить. Потому она и вздохнула свободно, когда появился Вадим. У студента, в отличие от Луизы, кажется, был готов ответ на любой вопрос. А если он чего-то и не знал, то с улыбкой отвечал Соне, что назавтра непременно даст ответ, потому что нынче и сам его не знает...

Княжна относилась к своему учителю с уважением и в беседах на самые отвлеченные темы слушала внимательно, обращалась почтительно - Вадим Валерьянович. Тут княгине не в чем было упрекнуть свою дочь, а вот об учителе этого сказать было нельзя. Он влюбился. Да так, что не мог есть и спать, и стал худеть и бледнеть на глазах.

- Уж не хвораете ли вы, Вадим Валерьянович, - спрашивала его сердобольная княгиня, но учитель поднимал на неё совершенно больные глаза и говорил.

- Никак нет, ваше сиятельство, я совершенно здоров!

Княгиня, как говорила она сама про себя, была стреляным воробьем и, поняв, в чем дело, решила вначале призвать к себе Луизу. Посоветоваться. Мол, ежели так и дальше пойдет, оставлять молодых наедине будет небезопасно.

Луиза, узнав со слов Марии Владиславны, о "беде", развеселилась.

- Полно, ваше сиятельство, ничего страшного в том нет. Думаю, я исправлю это положение, заставлю дела идти в нужном направлении.

Гувернантка не всегда выражалась понятно. Не то, чтобы княгиня ей не доверяла, но решила на всякий случай проявить бдительность. А если по-простому, проследить за действиями гувернантки.

Вначале она обнаружила её беседующей с учителем. Вернее, говорила в основном Луиза, несчастный учитель лишь кивал её словам.

В следующий раз она обнаружила Вадима в комнате француженки. Дверь была приоткрыта, потому княгиня вроде невзначай задержала шаги и услышала, как та успокаивает плачущего Вадима словами, которые вполне успокоили Марию Владиславну.

- Ай-ай, какой красивый, молодой юноша, плачет из-за игрушки, которая ему никогда не достанется.

- Софья Николаевна - не игрушка, - не согласился студент.

- Конечно, не игрушка, это я так... шучу, чтобы развеселить учителя, который не замечает, сколько красивых девушек вокруг. А ведь они могут развеселить Вадима, развеять его печаль...

Голоса смолкли, а потом Мария Владиславна отчетливо услышала звук поцелуя.

Почему-то такое развитие событий расстроило княгиню больше всего. Она с горечью подумала, что наступило время, когда молодые долго не печалятся о предмете своей любви, и их может утешить всякая... Из чувства справедливости Мария Владиславна даже мысленно не стала говорить о Луизе плохих слов, но дала себе слово, отказаться от услуг Вадима при первой же возможности.

Случай представился даже быстрее, чем ожидала княгиня.

Князь Астахов служил в ту пору в Канцелярии иностранных дел составлял деловые бумаги и в некоторых случаях использовался своим начальником как переводчик - Николай Еремеевич знал шесть иностранных языков.

Беда Астахова состояла в том, что он имел вид крайне непредставительный, несмотря на свои аристократические корни. Какой-то он всегда был сутулый, печальный. Несчастный. И возбуждал своим видом жалость, что не к лицу было служащему.

Мария Владиславна понимала: супруг панически боялся, что в один прекрасный день семья его останется вовсе без средств к существованию, хотя в то время Астаховы жили гораздо лучше, чем теперь.

Однажды князю удалось оказать серьезную услугу некоему иностранцу, который оказался профессором Петербургской Академии наук.

Тот проникся озабоченностью Астахова по поводу надлежащего образования для своей дочери, и вскоре к Соне стали ходить учителя Академии, достаточно почтенного вида, чтобы Мария Владиславна могла больше не опасаться за честь дочери.

Вадиму мягко отказали, - в его преподавании больше не нуждались, и с той поры ни княгиня, ни сама Софья его не видели. Причем последняя так ни о чем и не узнала. В совместной беседе Мария Владиславна и Луиза решили, что рассказывать о любви к ней Вадима Софье не стоит.

Впоследствии княгиня вспоминала Вадима и дивилась бесчувственности дочери: какая девица на её месте не заметила бы такой пылкой влюбленности молодого человека? Неужели её дочь лишена самой обычной женской интуиции, которая всякой девице дается от рождения.

Наверное, поэтому она особенно и не принуждала Софью к замужеству, подозревая, что поговорка "стерпится - слюбится" к её дочери не подходит совершенно...

Посылать за Николаем в полк не пришлось, он сам приехал вскоре после разговора княгини с дочерью. На ходу сбрасывая плащ на руки Агриппине, он ворвался в гостиную, где сидели его мать и сестра, чтобы, задыхаясь от волнения, спросить:

- Неужели это правда?

- Правда, - кивнула Мария Владиславна, забыв, как обычно, попенять сыну на моветон - так торопился, что и забыл о приличиях. Неужели трудно поздороваться?

Но сегодня все шло не так, как было заведено в их доме, потому княгиня протянула сыну слиток золота и произнесла:

- Вот оно.

Князь почти таким же движением, как недавно мать, подбросил на ладони слиток, прикидывая его вес.

- Фунтов пять?

- Шесть, - поправила Соня.

Мария Владиславна уже открыла рот, чтобы предложить сыну перевести дух и попить чаю, но он обратил сияющий взгляд на сестру и тут же, посерьезнев, требовательно спросил:

- А где остальное?

И опять родные женщины поняли его как надо. Молодой князь всегда прежде вел себя спокойно и невозмутимо, и оставалось только догадываться о терзаниях Николя, когда он отдавал в починку свой мундир, вместо того, чтобы по примеру своих богатых товарищей, попросту сшить себе новый.

Он вынужден был избегать шумных компаний, разгульных пьянок с цыганами и шлюхами, потому что не мог позволить, чтобы друзья платили за него. Своих же денег, таких, которых он мог бы потратить не задумываясь, у капитана Астахова не было.

Без сомнения от нищеты, в которую постепенно сползала княжеская семья, больше всех страдал именно он.

Мария Владиславна улыбнулась горящим предвкушением глазам сына и грустно подивилась собственному спокойствию. Надо же, перегорела!

Она наказала Агриппине сидеть в кухне и носа наружу не казать, а сама поспешила вслед за своими детьми - Соня как раз передавала брату свечу и спички.

В кладовой Соня было сама потянулась к нужным камням, но брат отодвинул её в сторону.

- Я сам. Ты просто покажи, на какие именно камни нажимать.

И первым шагнул в открывшийся проем так же ловко, как Разумовский, проскользнув под полками.

- Николя! - услышал он голос матери, которая, в отличие от него, нагнулась с превеликим трудом. - Ты мог бы подать мне руку.

Вдвоем с Соней они помогли матери пройти в открытую дверь, и теперь все трое стояли на пороге комнаты.

"На пороге к богатству", как подумалось Соне.

- Ну и пылища! - сказала Мария Владиславна, скорее, чтобы не молчать.

- Это лаборатория деда? - спросил Николай. И голос его сорвался.

Женщины с удивлением посмотрели на него.

- Надо же, - пробормотала Соня, - а я подумала, что ты первым делом бросишься к золоту. Может ты боишься, что оно ненастоящее?

- Нет, я этого не боюсь. Ювелир, которому Леонид показывал слиток, знаком и мне. Он до сих пор ходит под впечатлением: золота такой высокой пробы он ещё не видел. Предлагал очень хорошие деньги за два слитка.

- Только два слитка? - удивилась княгиня. - А кому мы сможем продать остальное золото?

- Об этом потом, - буркнул Николай и внимательно посмотрел на отмытое Агриппиной бюро. Оно инородным телом смотрелось среди всей остальной немногочисленной мебели, все ещё покрытой слоем пыли.

- Ты здесь что-то искала, - утвердительно сказал он сестре. - И, думается мне, нашла.

- Нашла. Дневник деда, - нехотя призналась Соня.

- Я тоже хочу его посмотреть.

Такого от брата она никак не ожидала. Когда это его волновали какие-то старинные документы и записи? Разве неясно, что в семье один историк Соня.

- Николя! - в голове её отчетливо звучала обида. - Но я сама его ещё не читала!.. Может, ты сначала посмотришь книгу?

- Так ты взяла и книгу? - князь осуждающе взглянул на сестру. Решила, значит, что меня и вправду кроме золота ничего интересовать не может?

- Но дети. - княгиня поспешила погасить разгорающийся огонь, - неужели вы станете ссориться из-за такой ерунды?

- Ты же знаешь, это первые собственноручные записи деда, - жалобно проговорила Соня. - О нем почти ничего неизвестно, а ведь он наш ближайший предок!

- Что поделаешь, - на этот раз наши с тобой интересы пересеклись, жестко сказал Николай. - Впрочем, если хочешь, ты можешь снять с него копию. Как-нибудь потом.

- Ты оставишь мне дневник хотя бы на два дня? - Соня готова была расплакаться.

- Я оставлю его тебе на неделю, - великодушно махнул рукой брат. Потом я уйду в отпуск, и тут уж не обессудь... А теперь показывай, наконец, где оно, дедово золото?

Некоторое время спустя Астаховы втроем сидели в гостиной и пили чай. Впрочем, на столе было достаточно еды, чтобы как следует насытиться. Так что Николай заодно и обедал. Возле его левой руки лежали два отмытых и отчищенных золотых слитка, которых он словно невзначай касался локтем - все старался убедиться, что это не мираж.

- Продадим слитки Гольдману, - говорил своим домочадцам князь, - и первым делом купим себе карету.

- Карету? - удивилась Мария Владиславна. - Столько времени обходились, и вдруг такая поспешность.

- Не скажите, маменька, карета - это облик аристократии. Тем более обидно её не иметь, что у нас есть герб, хотя и изрядно потускневший без долгого применения.

- На лазоревом поле летящий золотой сокол и девиз "Semper in motu!"20, - мечтательно проговорила Соня: все, что касалось геральдики несказанно волновало её. - Когда-то, ещё во времена раннего христианства, такой сокол спас от костра нашу очень далекую прабабку, обвиненную в ведьмачестве.

- И ты знаешь, как это происходило? - заинтересованно спросил Николай.

- В семейной летописи Астаховых есть упоминание о том, как прабабку молодую женщину по имени Любава - некие монахи повлекли на костер, а её сокол полетел за подмогой к возлюбленному Любавы; спасители подоспели вовремя. Клички сокола история не сохранила, хотя поначалу я думала, что она каким-то образом вкраплена в девиз - на все лады латинские слова и так, и эдак вертела...

- Но тогда девиз не слишком соответствует твоему рассказу.

- Потом я пришла к мнению, что тот, кто его придумывал, - девиз, имею в виду, - вовсе не был знаком с историей рода, а посчитал летящего сокола, упоминавшегося в летописи, как спаситель, символом движения. По-моему, это тоже неплохо. Движение - есть жизнь...

- Умная ты наша! - насмешливо проговорил Николай; впервые знания сестры задели его за живое. Почему он об этом не знал прежде. Было бы о чем хоть рассказать однополчанам, когда не шел разговор о деньгах.

Княгиня, подперев щеку рукой, слушала разговоры своих детей и тихо млела. То, о чем она всегда мечтала, сбылось. Теперь Астаховы спокойно обсуждают покупку кареты, хотя совсем недавно не могли себе позволить даже купить новую одежду. Вот только почему так болит её сердце? Неужели это бывает от радости?..

- По-моему, ты чересчур широко размахнулся - карету! - пеняла брату Соня. - Мы не можем даже использовать весь дом, живем в пяти комнатах. У нас с маменькой одна служанка на двоих. В конце концов, мы все не одеты по моде, а тут - первым делом устроим выезд. Куда это годится? Свалившееся на нас богатство можно использовать постепенно, в противном случае, каждый начнет интересоваться, с чего мы так разбогатели?

- Вряд ли кому это придется объяснять, однако на такой случай я все продумал, - ласково улыбнулся ей брат. - Завтра продается с молотка имущество князя Долгорукого. Сомневаюсь, что за его карету будут давать слишком много, хотя я уже дал его слуге монетку, после чего он и разрешил на карету взглянуть. Так вот, она лишь с виду невзрачная. Раньше все делали на века, так сейчас не делают. Зато когда мы приведем её в порядок: починим, покрасим, обобьем изнутри бархатом и оденем кучера в цвета нашего рода, она заиграет по-другому. Вот посмотрите, нам ещё за неё станут большие деньги предлагать, хоть наверняка первое время кое-кто станет посмеиваться, что мы купили подержанный выезд. Но нас это не слишком огорчит. Не правда ли, маменька?

Мария Владиславна очнулась от своих мечтаний. О чем сын её спрашивает? Ах, не все ли равно, каков выезд. Но сын вовсе не был настроен так безмятежно и не позволил никому из домочадцев уклониться. Они втроем именно сейчас должны обсудить, каким в дальнейшем быть князьям Астаховым?

- Николушка, - не сдавалась княгиня, - стоит ли теперь же говорить о карете, когда лучше сначала купить тебе новый, богатый мундир.

- Мне теперь он не надобен, - отмахнулся Николай.

- То есть, как же без мундира, сынок?

- А вот так. Россия пока в военную компанию вступать не собирается, так что самое большое для меня повышение в мирное время - дослужиться до секунд-майора. Стоит ли сие звание таких усилий? Уж лучше я займусь делом, которое мне по-настоящему будет интересно.

- Могу я узнать, каково это дело?

- Пока не можете. Разве что, когда-нибудь потом... Эх, дорогие мои, и заживем мы с вами, лучше не надо! Сам женюсь, Софью замуж выдам.

- У тебя есть на примете хороший жених? - оживилась княгиня. Вот теперь разговор принимал нужный оборот.

- Ежели и нет, то найдется! До богатого приданного всегда есть охотники.

- А меня ты спросил? - возмутилась Соня.

- Нет. Но я не верю, что в такое время ты будешь думать только о себе. Мы должны жить, как наши предки жили. Соня, разве ты не сама говорила, как прежде был славен и богат род Астаховых? Так разве не нам возвращать ему былые блеск и уважение? Потому - никаких старых дев! Ибо они есть позор для всякой семьи.

- Но, Николушка, разве ты не знаешь, никто нарочно не становится старой девой, - попробовала вступиться за дочь Мария Владиславна. - Вот и у Сони так получилось...

- Так получилось, потому что мне некогда было этим заниматься, но теперь, когда я смогу не думать о хлебе насущном, в судьбе сестры все переменится. Впрочем, ты и сама это увидишь. Не ей ли, историей увлекающейся, знать, как необходим всякому роду авторитет, следование обычаям...

- А ежели я откажусь? - робко бормотнула Соня; как оказалось, она вовсе не была ниспровергательницей устоев. А уж объявлять брату войну ей и вовсе было страшно.

- Тогда я отвезу тебя в самый захудалый, самый суровый женский монастырь, где ты всю оставшуюся жизнь проведешь на коленях, в неустанных молитвах, на хлебе и воде... Поверь, это гораздо хуже, чем добровольно выйти замуж за хорошего человека. Притом, что я собираюсь пойти тебе навстречу и позволю выбрать жениха из тех мужчин, что к тебе посватаются.

- Что это вы взялись меня монастырем пугать? То маменька, то ты. Можно подумать, все дело лишь во мне!

- В чем же еще?

Соня почувствовала себя, как приговоренный к смерти, над головой которого занесен топор. Она-то надеялась, что к ней с таким вопросом больше никто приставать не станет. Звание "старой девы" её вовсе не оскорбляло. А теперь... Кто знает, за кого её выдадут замуж?

В летописях даже самой семьи Астаховых есть история о том, как некий князь Владимир сажал свою жену в поруб21 из-за малейшей провинности, а однажды забыл выпустить - или женка уж очень провинилась. Бедная женщина провела в нем три дня без хлеба и воды, а когда наконец о ней вспомнили, оказалось, несчастная сошла с ума.

Не так, вроде, и много свидетельств произвола имелось в документах, но Соне отчего-то казалось, что именно на её долю достанется какой-нибудь тайный "маркиз де Сад22". О нем она совсем недавно прочла во французской газете в комнате у брата, куда зашла за очередной книгой Вольтера. Кстати, книгу она так и не нашла - тот, уезжая в полк, забыл сестре её вернуть.

Тогда-то уж точно - прости-прощай её увлечение историей, и вообще дальнейшее самосовершенствование. Кроме того, ей хотелось взять несколько уроков живописи и пения. Говорят, у неё неплохой голос...

- Я пойду к себе, - она вопросительно посмотрела на брата, когда поняла, что продолжает размышлять сидя за столом.

- Иди, - разрешил он.

Соня ещё услышала голос матери, мол, не слишком ли он жесток к своей сестре. И ответ Николая.

- Только так с нею и нужно себя вести.

Она сама долго расстегивала непослушными пальцами многочисленные крючки на платье - моды ещё позапрошлого года - от волнения забыла позвать к себе Агриппину.

Можно было бы уйти в монастырь, раз уж так упорно говорят о нем её родные, но монашество пугало Соню ещё больше предполагаемого жестокого мужа.

"А ты надеялась, голубушка, что всю жизнь тебе дадут прожить, как хочется? - вдруг озлился внутренний голос. - Скажи спасибо, что до двадцати пяти лет по-настоящему не тревожили. Другие вон в шестнадцать лет будто на каторгу попадают. За все нужно платить..."

Она опять лежала и смотрела в потолок, герои битвы на котором с началом сумерек словно зажили какой-то другой жизнью. Дмитрий Донской смотрел на неё снисходительно, а татарский мурза сочувственно. Словно хотел сказать: "А ты возьми, да и сбеги. Хотя бы к той же Луизе". Правда, она тоже ищет ей жениха, но бывшая гувернантка хоть не станет стращать её монастырем...

Сбеги! Можно было бы сбежать, да где взять денег? Их у Сони отродясь не бывало, если не иметь в виду карманных денег, - все, что нужно, ей обычно покупала мать.

Кстати, раз брат ставит её в такие жесткие рамки, не пора ли Соне самой позаботиться о себе? Например, отложить один из слитков, да и спрятать его подальше, пока Николушка не пересчитал дедово наследство. Тогда не возьмешь.

Она заснула, и во сне ей снилась всякая ерунда, и она время от времени просыпалась. Но сны не становились лучше. Соня все время оказывалась то в тесной комнате, то, как в нынешнем, сидела в каком-то прозрачном стеклянном цилиндре.

Судя по всему, стоял этот цилиндр на какой-то площади и вокруг него толпились зеваки. Они открывали рты, что-то ей кричали, но Соня ничего не слышала.

Тогда они стали тыкать в стеклянные стенки чем придется. Женщины зонтиками, мужчины - тростями. Это звучало, как: дзынь! дзынь!

Дзынь! Соня проснулась, но звуки не исчезли. Она прислушалась: кто-то бросал мелкие камешки в её оконное стекло.

Она подошла к окну и прижалась к нему лбом. Внизу - окна дома Астаховы располагались высоко от земли - стояла закутанная в плащ мужская фигура и делала ей какие-то знаки. По тому, как вдруг понеслось вскачь её сердце, Соня поняла, что это Разумовский. И поспешила открыть окно.

- Descerdez, je besoin de vous parlez23, - сказал он по-французски громким шепотом.

Соня согласно кивнула, опять прикрыла окно и стала лихорадочно одеваться, недоумевая про себя, отчего это Леонид не говорил с нею по-русски?

Мимо комнаты брата она кралась на цыпочках, и когда однажды ей показалось, что он перестал храпеть, Соня остановилась и замерла с поднятой ногой, словно он за дверью мог услышать, как она опускает её на пол.

Но вот храп возобновился, и Соня мышкой юркнула мимо спальни брата, нащупала на вешалке пальто и принялась отодвигать замки и запоры, в употреблении которых княгиня и её горничная были единодушны: чем больше, тем лучше!

Казалось, замки эти гремели и стучали не только на весь дом, на весь Петербург, пока Соня открывала дверь. И когда наконец её открыла, Разумовский уже стоял у крыльца и протягивал ей навстречу руки.

Соня замешкалась на ступеньках. После разговора с матерью и братом она, казалось, ещё больше отдалилась от той памятной ночи, которая бросила их в объятия друг друга. Леонид же, словно не было между ними разлуки, предлагал ей начать с того, на чем они в прошлый раз остановились.

- Вы хотели мне что-то сообщить? - сухо спросила Соня, так и оставаясь на верхней ступеньке лестницы, хотя он взял её за локоть, предлагая сойти вниз.

Глаза Разумовского странно блеснули в свете появившейся из-за туч луны.

- Вы мне не рады? - спросил он и опять протянул к ней руки, как будто давал ей возможность опровергнуть собственное настроение.

- А чему я должна радоваться? - буркнула Соня, делая шаг вниз. Маменька сказала, через неделю ваша свадьба. Вы имеете в виду эту радость?

- Свадьбы не будет, - сказал Разумовский, - я пришел это вам сказать. Вы и теперь не рады? Значит, я ошибся? Мне показалось, что между нами... появилось определенное чувство... не можете же вы сказать, что целуете всякого мужчину, который приходит к вам в дом?

- Вы хотите меня оскорбить? - теперь от Сони и вовсе веяло холодом.

Наверное, от возмущения - подумать только, он посмел прийти к их дому среди ночи и разбудить ее! чтобы в таком недопустимом тоне разговаривать! она шагнула вниз не на ступеньку, а сразу на две, покачнулась и в тот же миг очутилась в его объятиях.

- Любимая! - шепнул он ей прямо в ухо, отчего кожа Сони покрылась мурашками. - Все это время я не находил себе места при одной только мысли, что рядом со мной по жизни пойдете не вы, а какая-то другая женщина. Я готов отдать все, что имею, лишь бы вы позволили мне прийти к вашей матушке - или к брату? - просить вашей руки.

Соня хотела сказать, что этот его поступок может испортить ему всю жизнь, навлечь на его голову гнев сильных мира всего - может, и самой императрицы, но не успела. Он стал так жадно её целовать, что Соня опять обо всем забыла.

Наконец она сумела воспользоваться мгновением, пока он переводил дух, и прошептать:

- Погодите, Леонид!

Он почувствовал в её голосе несвойственную моменту серьезность и слегка отстранился, впрочем, не выпуская Софью из своих объятий.

- Все не так просто, как вам кажется.

- Я и не говорил, что это просто, - кивнул он, - но сегодня мне надо было узнать, согласны ли вы разделить со мной последствия того действия, что я собираюсь предпринять.

- Вы говорите так, будто обсуждаете в штабе план очередной военной компании.

- Наше с вами рандеву трудно назвать заседанием штаба, - улыбнулся он. - Однако, подмечено верно: за свою свободу мне действительно придется повоевать... Но вы до сих пор не сказали, любите ли вы меня?

Теперь он даже перестал обнимать Соню за плечи, а отодвинулся так, чтобы видеть выражение её глаз.

- Все это так неожиданно, - пробормотала она, чувствуя, как краснеет, и оттого смущаясь ещё больше. - Мы с вами знакомы всего два дня.

- Только скажите, да или нет!

- Видите, Леонид Кириллович, вы штурмуете меня словно крепость.

- Вы не правы, Софья Николаевна, крепость штурмовать мне было бы легче. Там все ясно: кто штурмует, кого штурмуют, а с вами... Знаете, как я боялся идти к вашему дому!

- Вы - и боялись? - не поверила она.

- Да, боялся! Недаром свет Петербурга величает вас...

Он смешался, увидев, как вопросительно изогнулись её брови: кто тянул его за язык! Но отступать было поздно, княжна ждала.

- Мраморная дева! - выпалил он.

Да, кажется, Соне её отшельничество выходит боком. То просто поговаривали, что княжна Астахова засиделась в девках, а теперь ещё и этот не красящий её титул. Она отчего-то разозлилась, а так как рядом не оказалось никого другого, кроме Разумовского, то досталось ему.

- Зачем же тогда вы здесь? Надеетесь вдохнуть жизнь в мрамор?

- Надеюсь, - ответил он дерзко. - Ведь однажды мне это удалось.

Если бы он не держал Соню в объятиях, она бы повернулась и ушла. А так ей оставалось лишь стоять и пыхтеть, как рассерженный еж.

- Ну полно, полно, - говорил Разумовский, поглаживая её по плечу, прозвище обидное, понятное дело, но разве я в этом виноват? Ежели честно, то мне даже нравится.

Сказал и втянул голову в плечи, будто она собиралась его ударить.

Но Соня лишь пробормотала:

- Пигмалион24 новоявленный.

- Пигмалион, - согласился Разумовский. - Мне повезло даже больше, чем Пигмалиону. В его скульптуру вдохнула жизнь богиня любви Афродита, а я обошелся без её помощи.

- Вы слишком самоуверенны, - рассерженно проговорила Соня; не то, чтобы ей не нравилось находиться в объятиях графа, но в таком положении она чувствовала себя слишком слабой и зависимой, справедливо полагая, что это её состояние никак не соответствует важности момента. - Отпустите меня, что вы вцепились-то, как клещ!

- Что ж это, я враг самому себе? - не согласился он, прижимая её ещё крепче. - Пока вы не ответили на мой вопрос, я не могу рисковать.

Понятное дело, если бы она и вправду была мраморной девой, небось, он и руки не посмел к ней протянуть, а раз однажды проявила слабость, теперь расплачивайся...

Но это она так, ворчала про себя. А на деле её переполняла радость оттого, что человек, который ей был далеко не безразличен, собирался отказываться от всех благ своего предполагаемого брака, чтобы быть рядом с Софьей.

И притом, что она втайне наслаждалась обилием новых чувств и ощущений, некий незримый трезвый человек где-то в глубине её души говорил: "Не стоит, однако, Разумовскому этого делать".

Значит, не стоит делать? Но Соня вовсе не хочет отказываться от Леонида... Может, есть какой-нибудь другой выход?

Ее мозг лихорадочно заработал: другой выход! Он непременно должен быть.

Разумовский заметил её глубокую задумчивость и с обидой разжал объятия: неужели она и в самом деле настолько бесчувственна, что может позволить себе в такую минуту думать о чем-нибудь другом? Или о ком-нибудь?

- Вы собирались что-то предпринять? - между тем задумчиво спросила она.

Он все не мог понять, что происходит. Но и не отвечать на её вопросы не мог - для чего-то же княжна его спрашивает.

- Я хотел пойти к невесте и объясниться, - проговорил он нарочито равнодушно.

- Когда - сегодня?

- Через три дня. Дарьи сейчас нет в Петербурге. Она в имении Шарогородских...

И тут Софья потребовала от него нечто и вовсе странное.

- Пообещайте мне, не делать этого, пока предварительно не повидаетесь со мной.

- Зачем? - удивился Разумовский.

- Позвольте пока на ваш вопрос не отвечать, - сказала Соня, чем повергла графа в ещё большее недоумение: что она задумала?

Но княжна уже взяла дело в свои руки и с удивлением обнаружила, что её прежние страхи были напрасны. То есть, мужчина вовсе не обязательно может быть господином женщины и её деспотом. И что умная женщина - а себя она не считала дурочкой - может при желании управлять им. Как Леонид ни сопротивлялся, а в конце концов и на вопросы стал отвечать, и слушать её пообещал. Вот только как удержать это положение, Соне ещё предстоит учиться.

Она сама его поцеловала - не оставлять же любимого мужчину обиженным! - и сказала:

- Предлагаю все объяснения между нами отложить до лучших времен.

- Я не понял, какие времена следует считать лучшими, - запротестовал он.

- Те, когда вы решите все вопросы с Шарогородскими. Надеюсь, я смогу вам в этом помочь.

Зачем она так сказала, Соня и сама не знала. Тем более, что у неё пока не было никакого решения того трудного положения, в котором теперь пребывал граф Разумовский. Зато была уверенность, что оно в конце концов отыщется.

- Спокойной ночи, подобный льву, - Соня перевела на русский язык значение имени графа и ласково погладила его по щеке.

Она даже удивилась, как привычно у неё сей жест выглядел. Так, словно она делала это если и не каждый день, то довольно часто. И подивилась тому, как затрепетал он под её рукой, и как жадно поцеловал эту самую руку.

- Я люблю вас! - сказал он.

"Интересно, что скажут мои домашние, что скажет Петербург, когда узнают, что граф Разумовский оставил богатую, знатную и молодую невесту ради той, которую бомонд уже окрестил синим чулком!.. И о которой пока неизвестно, что она более не бесприданница..."

Но тут ей стало стыдно своих мыслей, и Соня с сожалением отодвинулась от Леонида, чтобы подняться по ступенькам и уже от двери повторить ему:

- Так смотрите же, без моего письма не предпринимайте никаких действий!

Глава седьмая

Поскольку в глазах домочадцев дедова лаборатория перестала быть потайной комнатой, первым делом Соня решила навести в ней порядок. Полдня Агриппина вместе с кухаркой Грушей мыли и чистили комнату, которую освещал теперь огромный бронзовый канделябр, найденный, к слову сказать, в той же кладовой.

Покоившийся много лет под остатками ткани от старых портьер, он был временно забыт оттого, что свечей на него уходило слишком много для того скромного хозяйствования, которое совсем недавно вело семейство Астаховых.

Под присмотром княжны прислуга перемыла-перечистила всю лабораторию, включая каменные стены.

Ящик с заветными слитками во время уборки никто не открывал, но Соня, воспользовавшись тем, что после её окончания осталась в одиночестве, потихоньку один слиток изъяла.

Она пообещала себе вернуть его в семейную казну, ежели предполагаемый тяжелый день в её жизни так и не настанет.

А настать он мог в случае, если брат Николай, в последнее время отчего-то проявляющий все черты диктатора, стал бы принуждать сестру к исполнению его великолепных планов.

Слиток Соня потом тщательно отмыла в ванной комнате и уничтожила следы своего действия, помня громкое возмущение Агриппины, которое та высказывала прошлый раз.

Теперь украденное лежало в нижнем ящике её комода, уложенное в шкатулку, в которой когда-то в лучшие времена хранились семейные драгоценности. Шкатулка запиралась на крошечный ключик, но и без того Соня была уверена, что в неё никто не сунется.

Теперь Николя мог сколь угодно пересчитывать слитки и решать, что с ними делать. Вряд ли он заметит пропажу одного из многих.

Соне опять пришлось посещать лабораторию, на этот раз в обществе Агриппины, которая её о том умоляла.

После того, как служанки в лаборатории все отмыли, стало ясно, что в некоторых банках с крышками хранятся вещества, которой служили основой кремам и мазям, изготавливаемым Еремеем Астаховым. Большинство из них, конечно, потеряли от долгого хранения все свои свойства, а названия некоторых попросту нельзя было прочесть, потому что надписи от бумажках, сделанные рукой деда, от времени стерлись и потускнели.

Потом княжна, опять же с Агриппиной, посетила аптекаря, чтобы по списку закупить у него необходимые вещества.

Кстати, чтобы составить такой список, княжне пришлось основательно потрудиться. Она страницу за страницей перечитала дневник деда и выписала все компоненты, какие он, по счастью скрупулезно записывал.

Никакой алхимией, в понимании девушки, здесь и не пахло. То есть, не было ничего таинственного, разве что за исключением "крема молодости", в который кроме корня мандрагоры входил какой-то "рог нарвала", коего в аптеке не было и о том, как его достать, наверное, знали именно алхимики.

Соня старалась не обращать внимания на удивленные взгляды аптекаря, выгружавшего на прилавок требуемые княжной ингредиенты. Его это не могло не радовать - девушка подчистила все "запасы" аптеки, которые прежде лежали у него невостребованные, но и безмерно удивляло.

Аптекарь и сам многое умел, считал себя ученым, но для чего это могло понадобиться обнищавшей аристократке, даже не догадывался. Глядя на его недоумевающее лицо, Соня представляла себе, какие слухи расползутся по Петербургу об этой её вылазке в аптеку.

А делать княжна хотела для начала, ни много, ни мало, как ту самую "красную сыпь" - её рецепт дед Еремей подробно описывал на страницах своего дневника.

Агриппина, умолившая княгиню позволить ей побыть с Софьей Николаевной, - разве не притащила она из аптеки полную сумку всяческих препаратов? - до того безропотно сделала все, что наказала ей Мария Владиславна.

Вообще горничная Астаховых отличалась нравом своеобразным, каковой в другой семье, возможно, терпеть бы не стали, а и взаправду отправили в то самое крошечное имение, доставшееся княжне от умершей тетки. Агриппина была, что о крепостной служанке вообще даже странно говорить, человеком настроения.

Любое порученное дело она могла или сделать в считанные минуты, так, что все просто горело в её руках, или тянуть целый день, измышляя уйму причин, почему дело у неё не спорится.

С другой стороны, горничная была страшно любопытной, и чтобы удовлетворить свой очередной интерес, готова была проявлять невиданную покорность, работать целыми днями, только для того, чтобы ей разрешили прикоснуться к очередной тайне.

Княгиня по-своему любила её, потому мирилась с приступами её то желания, то нежелания делать работу заведомо скучную, но при этом частенько грозила отправить нерадивую служанку с глаз долой.

Так вот, именно сегодня все дела в доме Агриппина переделала с невероятной быстротой, только чтобы её отпустили с княжной, как она говорила, в "лабалаторию".

Софья просто диву давалась, глядя, как руки Агриппины трепетно касаются колб и реторт, как тщательно смешивает она составы смеси, которые перечисляет ей Соня.

Княжна лишь боялась, что её мать захочет в лаборатории присутствовать. К счастью, с появлением денег у Марии Владиславны появилось столько дел, она составила столько списков, что для дома нужно в первую очередь, что у неё совершенно не осталось времени вникать ещё в глупости, впрочем, по её мнению, вполне невинные, которыми вдруг увлеклась её дочь.

Достаточно того, что ежедневно составленные Марией Владиславной списки перечитывались, и из них вычеркивалось не очень нужное, и вписывалось нужнейшее...

Хорошо, что пока, для этих дел, княгине не нужна была горничная, и Соня могла пользоваться её помощью.

Княжна не стала посвящать и горничную во все свои планы. По её словам, готовили они всего лишь отбеливающую мазь, секрет которой оказался утерянным со смертью деда. И Соне никакого труда не составило отложить небольшую часть изготовленной мази, чтобы именно в ней увеличить количество ртути.

Агриппина не только оказалась толковой, скорой на руку помощницей, но и готова была предложить себя - точнее, свое лицо, для опробования кремов, которая княжна впредь станет изготавливать.

Неожиданно отбеливающий крем оказался так хорош, а результат не замедлил сказаться, что Агриппина ходила совершенно счастливая и целый день приставала к княгине, приближая свое "отбеленное" лицо к её близоруким глазам.

Однако, рисковать и проверять на Агриппине действие "красной сыпи" Соня не могла. Изготовленную мазь она опробовала на своей руке чуть пониже плеча, чтобы никто её опыта не увидел.

Рецепт деда и теперь действовал безотказно - её нежная белая кожа в самом деле покрылась красными прыщами. Но приготовленный "противосыпный" крем уничтожил даже её следы.

В эти два дня испытаний на самой себе княжна не ходила, а летала по дому. Она смеялась без причины, распевала песенки, чем очень удивила и даже насторожила княгиню.

Конечно, та первым делом стала расспрашивать Агриппину, и горничная подтвердила: да, княжна в самом деле изготовила крем, рецепт которого подсматривала в какой-то бумажке. Она даже принесла княгине эту самую бумажку, но Мария Владиславна в ней ничего не поняла.

Она с некоторой брезгливостью понюхала крем - что хорошего может изготовить девчонка, которая прежде ничем подобным не занималась! Потом полюбовалась результатом - тут уж Агриппина опять с удовольствием предоставила ей свое лицо. "Потрогайте, ваше сиятельство! Посмотрите, какая кожа, нежная да белая, будто у благородной!"

И на том Мария Владиславна успокоилась. Дочь радуется: смогла кое-что толковое сделать своими руками. Вот в чем секрет её хорошего настроения. Что ж, в этом её можно понять...

Теперь Соне предстояло осуществить вторую часть своего плана. Собственно, она нарочно ничего этакого себе не планировала, потому что не знала, как у неё получатся химические опыты.

Как она была счастлива, когда с руки её сошла сотворенная ею же красная сыпь! "Ай, да, Софья Николаевна! Ай, да княжна!" Так говорила она себе, рассматривая руку без малейших следов красноты. Вот только под каким предлогом заманить к ним в дом Разумовского, да ещё и подсунуть ему "уродующий" лицо крем?

Неожиданно ей на помощь пришел сам Николай Астахов. Он при сестре заявил княгине, что сегодня друзья устраивают в "Яре" - ресторане с цыганами - большой мальчишник, после которого они с графом Разумовским придут к Астаховым домой.

- У Леонида матушка не выносит пьяных, - смеясь, рассказывал он. - Она до сих пор считает, что её сынок ничего такого не употребляет. А как не выпить за то, что не сегодня-завтра мой боевой товарищ лишится привычной мужской свободы...

А до приезда в Петербург Даши Шарогородской оставался один день. Соня подозревала, что именно сегодня ночью Разумовский постарается с нею объясниться. Ведь она до сих пор не прислала ему никакой весточки.

Полдня мастерила Софья "отраву" для лица своего любимого. "Знал бы он, бедный, - с некоторым раскаянием думала она, - какую ловушку я ему готовлю. Как бы то ни было, позволить графу одним движением зачеркнуть все свое будущее, я не могу. Хотя и то, что случится после моих действий, ничего ему хорошего не сулит... Пусть хотя бы мамаша Шарогородская не станет ему мстить. Ведь это не он, а сама Екатерина Ивановна, даст ему отставку..." По крайней мере, так должно было произойти после того, как Соня ещё кое-что предпримет.

Для начала княжна купила в магазине очень дорогое мыло. Брат уже получил деньги за два слитка, которые купил у него ювелир, но он и не подумал дать хоть что-то своей сестре, отчего-то считая, что деньги ей ни к чему. Пришлось бедной Софье тратить сэкономленные долгими усилиями карманные деньги, к которым частенько прибегала в свое время княгиня. Она, конечно, клятвенно обещала дочери все отдать, но тотчас о том забывала. Теперь деньги к Марии Владиславны появились, и дочь могла бы ей о том напомнить, но она не хотела испортить какой-нибудь нелепой случайностью то, что так тщательно готовила.

В настоящее время Соня занималась тем, что осторожно снимала на мыле обертку, чтобы потом по возможности восстановить её в прежнем виде.

Потом она руками в старых перчатках осторожно начиняла мыло кремом с "красной сыпью", чтобы опять завернуть его в обертку.

Княжна считала, что Разумовский, даже собираясь с нею объясниться, не сможет на мальчишнике совсем ничего не выпить, а, значит, в любом случае он не должен заметить, что мыло какое-то не такое.

Агриппине она дала самый строгий наказ дать это мыло именно графу и ни в коем случае не князю Астахову. Горничная несколько подивилась её горячности. Но сочла за лучшее промолчать, соглашаясь с княжной, что граф и впрямь мужчина хоть куда. Будь она на месте госпожи, тоже постаралась бы дать ему лучшее. Пусть это будет всего лишь французское мыло...

Софья пока не хотела видеться с Разумовским. Разве что, после того, как скажутся результаты её усилий на внешности графа, а до того...

До того, она постучалась в комнату брата, который как раз собирался на свой мальчишник.

- Чего тебе, Соня? - покровительственно поинтересовался он; в последнее время Николая трудно было узнать. Сейчас на нем к тому же красовался новый костюм, который только что принесли от портного. Подмастерье - или кто был этот молодой человек? - все ещё стоял перед Николаем в угодливой позе, оправляя и так безукоризненные складки.

- Наверное, нынче неудобно высказывать тебе мою просьбу, - начала Соня, оглядываясь на постороннего человека.

- Пустое! - махнул рукой князь. - Говори, что тебе нужно.

- Видишь ли, - произнесла она нарочито заискивающе, - мне нужно немного денег ...

- Конечно, конечно, - приветливо закивал он. - Прости, я все время забываю, что у женщин гораздо больше нужд... Этого будет достаточно?

Он протянул сестре десятирублевую купюру.

- Достаточно, - пролепетала она; умом Соня понимала, что теперь они разбогатели, но до сих пор таких денег в руках держать ей не доводилось. Спасибо, Николя, ты очень щедр! - Соня чмокнула брата в щеку и покинула его комнату.

Пока все складывалось так, как она ждала. Оставалось дождаться утра и посмотреть на плоды своих усилий.

Поздно ночью Соня слышала, как вернулись её брат с графом, но к ним не вышла. Невольно молилась лишь о том, чтобы Агриппина не ослушалась её и подала графу для умывания то, что нужно.

Утром она нарочно шумно прошествовала по коридору мимо комнаты брата, где ночевал и граф Разумовский, позвала Агриппину так, что слышно было, кажется, во всем доме, но дождалась лишь того, что из своих покоев появилась сонная княгиня.

- Ты чего поднялась чуть свет? - недовольно спросила она, позевывая и крестясь.

- Ищу Агриппину, - сказала Соня.

- Ты оделась сама, зачем тебе горничная? - поинтересовалась Мария Владиславна, которая всегда была внимательна к мелочам.

- Я хотела... видите ли, маменька, мне не хотелось будить вас, но раз вы все равно уже встали, то не могли бы вы разрешить мне съездить к мадам Григорьевой. И пусть бы Агриппина меня сопроводила.

- Ты хочешь поехать к Аделаиде Феликсовне? - удивилась княгиня. - Но разве не ты совсем недавно обзывала её старой сплетницей и собирательницей грязного белья.

- Наверное, я была не права, - с усилием произнесла Соня, которая вовсе не перестала так считать. - А если вы сказали об этом Аделаиде Феликсовне, я бы перед нею извинилась...

- Вот еще! - возмутилась княгиня. - Стала бы я говорить этой старой... стала бы я передавать постороннему человеку мнение собственной дочери. Не вздумай перед нею извиняться. Она ни о чем таком не знает.

- А не скажите ли, маменька, - Соня помедлила, спрашивать у матери или нет, но потом решилась. - Сколько берет эта достойная дама... за сведения интимного характера.

- Что-о-о? - от возмущения Мария Владиславна чуть не задохнулась. Неужели моей дочери понадобилось узнавать нечто непотребное?

- Ничего подобного, маменька! - пожалуй, слишком живо стала возражать Софья. - Но разве вы не слышали, что говорил давеча мой брат. Не сегодня-завтра мне придется выходить замуж. И кто осудит меня за то, что в связи с таким положением мне захотелось кое-что узнать...

- А кто из мужчин тебя интересует, если не секрет?

- Пока секрет, маменька... Вы лучше скажите, сколько мадам Григорьева берет за работу? Какая сумма ее...м-м... не оскорбит?

Княгиня усмехнулась.

- Мне нравится, какое слово ты подобрала для того, чтобы поименовать заработок Аделаиды Феликсовны. К счастью, она знает, что мы небогаты... По крайней мере, пока. Думаю, достаточно будет... пяти рублей.

- А не мало ли? - усомнилась Соня.

- А ежели ты принесешь пирожных из кондитерской "Шоколадница", мадам Григорьева удовлетворится и меньшей суммой. Аделаида Феликсовна сладкоежка, делает вид, что старается о том никому не говорить, но внимание гостя к её слабости зело умиляет всезнающую мадам. Зайди ко мне перед уходом, я дам тебе денег.

- Николя уже дал, - честно призналась Соня.

- Никакой в тебе хитрости, ангел мой, - с улыбкой вздохнула княгиня. Все равно, зайди.

Для верности Соня подождала в гостиной, но Разумовский из комнаты не выходил. Она слышала, как проснулся брат и о чем-то говорил с другом. Наконец она не выдержала и позвала Агриппину.

- Подойди к двери князя и спроси, не нужно ли ему чего-нибудь.

Горничная послушно кивнула, но несколько минут спустя воротилась запыхавшаяся и сказала Соне:

- Николай Николаевич меня за доктором послали. Простите, княжна, я побегу.

Сердце Сони упало: неужели она что-то сделала не так и своими действиями навредила Разумовскому? Лучше бы сказала ему о своих планах. Но теперь уже поздно. Наверное, Леонид решил, что он болен, потому Николя и позвал ему врача.

Что же делать? Для начала она заглянула в ванную и взяла из мыльницы собственноручно отравленное мыло, чтобы отнести его на помойку.

Потом зашла к матери.

- Маменька, граф Разумовский заболел, - выпалила она с порога. Николя Агриппину за доктором послал.

- Ай-яй-яй! - запричитала Мария Владиславна. - А ты сама-то не узнавала, в чем там дело?

- Думаешь, они меня в комнату пустят?

- Вряд ли, - согласилась княгиня. - Схожу-ка я, узнаю, что с ним стряслось?

Пока мать наведывалась в покои брата, Соня не находила себе места. Она промерила шагами гостиную вдоль и поперек, готовая к чему угодно, а прежде всего к тому, чтобы признаться Разумовскому в своей затее. Он её за это никогда не простит!

Подумать только, баронесса Толстая ещё призывала Соню следовать характеру покойного деда. И вот, не успела она попробовать, а уже заварилась такая каша! Как ещё назвать её проделку, если не чистейшей воды авантюризм?!

Вскоре пришел с чемоданчиком доктор Либель. Соня помнила его ещё с детства, когда он лечил у неё коклюш или ангину.

В комнате больного он пробыл недолго. И, видимо, не нашел у Леонида ничего страшного.

- Примочки, - говорил он, закрывая дверь. - Слабительное. Нужно очистить желудок.

Это он говорил уже вышедшей вместе с ним Марии Владиславне.

- Съел что-нибудь несвежее, вот лицо и обсыпало.

Он посмотрел на тревожно замершую Соню и понимающе улыбнулся ей.

- Ничего страшного. Не сегодня-завтра все пройдет. Понятно, дело молодое, прежде всего о внешности думают...

Соня облегченно вздохнула. Леонид не захотел показываться ей с обезображенным сыпью лицом, что ей сейчас было только на руку. Теперь нужно осуществить вторую часть плана. То есть, поехать к пресловутой мадам Григорьевой.

Княгиня щедрой рукой дала дочери пять рублей.

- Ты, Сонюшка, так долго сидела дома. Не спеши возвращаться. Прогуляйся, купи себе чего-нибудь.

- А как же граф? - невольно вырвалось у Сони.

- А что - граф? Не тебе же у его постели сидеть. Мартин Людвигович сказал, ничего страшного.

- Но он не выходит.., - начала Софья и осеклась.

Но княгиня ничего особенного в её словах не усмотрела.

- Понятное дело. Кому же захочется такое-то лицо показывать. Я уж на что всякого в жизни навидалась, а и то не по себе стало. Только что красавцем был, и тут - почти magot25. Бр-р-р!

Княгиня передернулась. Но тут же её внимание переключилась на другое.

- Пяти рублей, думаю, тебе хватит. На Невском я такую шляпку видела говорят, в этом сезоне очень модна. Зайди, померяй. Пусть на дом с посыльным пришлют. Я заплачу.

- Хорошо, маменька, - Соня шутливо присела в реверансе. - Так я пойду?

- Иди. Аделаиде Феликсовне от меня привет.

Соня послала Агриппину за извозчиком, подумав про себя, что брат Николай таки прав насчет выезда. Приказала заложить карету, и больше ни о чем не думай.

А ещё у княжны мелькнула мысль, что выйди она замуж за Разумовского, такой проблемы бы не было, но она тут же запретила себе об этом думать. Эдак сглазишь дело, ещё не начавши его делать.

Соня послушалась совета матери и заехала в кондитерскую. Цены здесь были намного выше, чем в других кондитерских города, зато и товар стоил того. Она решила не поскупиться и купила большую коробку пирожных. Всех, что в этот момент продавались.

До особняка Григорьевой доехали быстро. Он стоял на тихой неприметной улочке, но недалеко от центра и достаточно чистой, чтобы сюда не считали для себя зазорным наведываться и очень знатные особы.

Дом мадам Григорьевой прятался в глубине двора, окруженного кованой изгородью, что Соня нашла куда удобнее их дома, выходившего фасадом прямо на улицу.

Здесь же к особняку вела широкая дорожка, выложенная каменными плитками.

А ещё Соня подумала, что хозяйке, видимо, удобно наблюдать из окна за теми, кто подходит к её дому. Словно в ответ на её мысли, дверь открылась, едва она прикоснулась к шнурку колокольчика.

Аделаиду Феликсовну Соня видела лишь однажды, когда маменька почему-то взяла её с собой. Тогда Соне было лет десять. Однако, за прошедшие пятнадцать лет, как ей показалось, мадам Григорьева ничуть не изменилось.

Вся её фигура так же излучала добродушие, она так же говорила приветственные слова.

- Душенька! Голубушка! Как я рада! Сама княжна Астахова! Впервые за столько лет!

Значит, она помнит всех, кто хоть когда-то посетил её. Вот только теперь Соня видела то, чего не заметила когда-то по младости лет: глаза мадам Григорьевой цепко следили за выражением её лица, хотя губы по-прежнему выговаривали ласковые, приветливые, казалось, легкомысленные слова.

Соня протянула хозяйке коробку и увидела, как теперь засияли и её глаза:

- Пирожные! Мои любимые.

Григорьева шутливо оглядела свою пухленькую округлую фигуру и притворно вздохнула:

- Что поделаешь, у нас в жизни так мало радостей, не лишать же себя одной из немногих.

Она крикнула куда-то вглубь дома:

- Марфуша, самовар готов?

- Несу, матушка-боярыня! - откликнулся старческий голос.

В гостиную с довольно тяжелым самоваром вошла высокая костлявая старуха, впрочем, достаточно крепкая, чтобы безо всякой натуги таскать подобные тяжести. Она ловко взгромоздила его в центр стола и выставила большую пустую вазу, чтобы тут же переложить в неё принесенные Соней пирожные.

- Твоя горничная? - кивнула Григорьева на Агриппину. И, не дожидаясь ответа, сказала той. - Иди, милая, с моей Марфушей, она и тебе чаю нальет. А мы с твоей барыней пока побеседуем.

- Маменька передавала вам привет, - сказала Соня, чувствуя себя не очень уютно в той роли, которую ей предстояло исполнить.

- Мы с княгиней - давние приятельницы, - опять одними губами улыбнулась Аделаида Феликсовна, внимательно её разглядывая. - Что, княжна, не знаешь, как начать? Понятно. Начинай с начала. Но только условие: ежели почувствую, что хоть в чем-то обманешь, недоскажешь, на мою помощь не рассчитывай. Княгиня, наверное, говорила, что никакая, доверенная мне тайна, из этого дома на сторону не уходит. Но и хитрости со мной я не терплю.

Она потянулась за одним из пирожных, что весьма аппетитно лежали теперь в вазе подле самовара и кивнула на них княжне.

- Угощайся, Софья свет Николаевна! Будем с тобой совет держать да думу думать.

- Но а как же.., - начала было Соня.

- А то, что я узнаю на стороне, от других людей, то есть мой товар, и я им торгую по своему усмотрению.

Поскольку ничего другого ей не оставалось, Соня вздохнула поглубже и начала свой рассказ. Конечно, она ничего не стала говорить ни о потайной комнате, ни о найденных слитках, а начала с того, что увлекается историей, решила составить генеалогию рода Астаховых и в своих изысканиях наткнулась на дневник деда Еремея.

Потом, краснея и смущаясь, поведала о той приязни, которая появилась между нею и графом Разумовским, и его желанием непременно объясниться со своей невестой Дарьей Шарогородской.

- Я не могла позволить, чтобы Леонид.., чтобы граф так необдуманно испортил себе карьеру, а, может быть, и жизнь, и потому...

Соня запнулась, кажется, только теперь осознав, что она сделала.

- Ну, смелее!

Она посмотрела на мадам Григорьеву и невольно отшатнулась. Глаза женщины горели хищным огнем, а фигура напоминала изготовившегося к прыжку зверя.

- Поздно бояться, милая! - сказала та. - Я могла бы догадаться, на что ты решилась, но все-таки скажи мне об этом сама.

- Я подсунула ему мыло с "красной сыпью", - упавшим голосом проговорила Соня.

- Что-то такое я уже слышала, - качнула головой Аделаида Феликсовна, будто вспоминая. - Кто-то мне о таком случае рассказывал... Ну да, ещё во время правления Екатерины Первой. Это какая-то мазь?

- Да. "Красная сыпь" легко лечится. За один день.

- Замечательно!

Мадам Григорьева возбужденно потерла руки.

- Сам бог направил тебя ко мне, голубушка! Кажется, я догадываюсь, что ты хочешь сделать. Чтобы Шарогородские сами отказались от своего будущего зятя, для чего им нужно вроде невзначай сообщить, что граф болен нехорошей болезнью...

Соню опять бросило в жар.

- В тихом омуте черти водятся, - сочувственно вздохнула Григорьева. Или, ещё говорят, не буди лихо - будет тихо... Ладно, ладно, не смущайся. Ежели кто и может тебя упрекнуть в том, что именно таким манером борешься за свою любовь, то только не я... За работу возьму с тебя десять рублей. Может, для тебя это и многовато, но получишь ты неизмеримо больше, а дело-то предстоит хлопотное...

- Я согласна, - непослушными губами вымолвила Соня. Как бы она ни корила себя за необдуманные и даже непорядочные действия, отступать теперь было все равно поздно.

- Сделаем так, - медленно проговорила Григорьева. - Пошлем к Шарогородской её хорошую знакомую - Полинку Вревскую, каковая была изгнана из фрейлин её величества по причине неумеренного потребления некоего крепкого напитка... С неё будет достаточно и целкового...Полинке могут не поверить. Разве что, в случае, когда никто другой не подтвердит её правоту... А после всех статистов придется вступить в игру самой мадам Григорьевой.

Соня удивленно посмотрела на Аделаиду Феликсовну. Оказывается, она сама себя так называет, и это вовсе не заглазное прозвище.

- Одним словом, твоей покорной слуге, Софья Николаевна, придется потрудиться, чтобы уговорить Дашу Шарогородскую, а ежели и не саму Дашу, то её маменьку, Екатерину Ивановну, навестить своего жениха в особняке князей Астаховых. Обычное дело, в доме у друга граф переживает случившуюся с ним неприятность.

- А, может, не надо этого делать..., - начала говорить Соня, откровенно впадая в панику.

Григорьева посмотрела на неё и снисходительно улыбнулась.

- Поздно, княжна, поздно, миленькая! Зачем же тогда человека безобразила? Теперь кто знает, простит ли граф такое надругательство над собой?

Сердце Сони тревожно забилось, и она совсем пала духом.

- Ты вот что, голубушка, - жестко сказала ей Григорьева, - взялась за гуж, не говори, что не дюж! Лучше пропасть, чем терпеть злую напасть. Коли я бы, так же, как и ты, посреди дела руки опускала, небось нынче у твоих ворот милостыню просила, а у меня вон и дом, и достаток какой-никакой... Деньги принесла или что в залог оставишь?

- Принесла, - отчего-то шепотом проговорила Софья, понимая, что теперь и вправду назад дороги нет.

Она протянула мадам Григорьевой ассигнацию, а та зачем-то полезла в буфет и вернула Соне два рубля. Княжна непонимающе уставилась на деньги.

- А это за баночку твоей - или дедовой - "красной сыпи". Сдается, и мне такое притирание может пригодиться... Ты ведь не откажешь тетушке Аделаиде?

- Не откажу, - чувство неуверенности и даже брезгливости от содеянного как бы отодвинулось куда-то; в голове у княжны даже мелькнула мысль, что её предприятие - всего лишь хитрость влюбленной женщины, которая, как справедливо заметила Аделаида Феликсовна, борется за свою любовь.

Почувствовала это и Григорьева. Одобрительно кивнула.

- Говоришь, мыло им начинила? Ну-ну!

Она помолчала и заговорила уже другим тоном.

- Желаете получить разъяснения за свои деньги или так, положитесь на мою опытность?

- Пожалуй, что выберу вашу опытность.

Соня с удивлением прислушивалась к себе. В ней появилась даже некая лихость. Словно она участвовала в баталии, но в отряде разведки. Как говорится, ходила во вражеский тыл.

- Вот и умница. Думаю, ты не пожалеешь, что мне доверилась... Ты, смотрю, чай и не пьешь вовсе, - она поднялась из-за стола и крикнула в сторону кухни. - Марфуша, кофе неси! По душе ты мне пришлась, девонька! Сдается, мы с тобой не последний раз видимся. Давай-ка я тебе на кофейной гуще погадаю - хоть кого спроси, в Петербурге я - лучшая гадальщица. Не возражаешь?

- Мне никогда прежде никто не гадал, - неуверенно проговорила Соня.

- Тогда выпей свою чашку и осторожно на блюдечко остаток откинь. Вот так. Немного погодя я посмотрю...

Соня вдруг заволновалась, словно мадам Григорьева собиралась не гадать, а кроить её судьбу. Между тем, Аделаида Феликсовна перевернула её чашку и некоторое время рассматривала остатки гущи на стенках и дне.

- Надо же, такую чашку я ещё не видела... Поразительно! Между прошлым и будущим ровная четкая полоса, словно в один прекрасный момент ты начнешь совершенно новую жизнь, ничуть не похожую на прежнюю. Совсем другую. Как странно, я вижу почтовую карету, долгую-долгую дорогу и человека, который изменит твою жизнь...

- Это Разумовский? - зачем-то спросила Соня, хотя и предвидела ответ гадальщицы.

- Не похож. Этот человек тоже молод, но как бы поуже в кости. И сущность его двойная.

- Как это?

Мадам Григорьева замешкалась.

- Не могу растолковать, а только он вылился... загадочным, как бы не тем, за кого он себя станет выдавать... Сама не пойму, что тебе говорю... Видать, род у вас астаховский такой особенный, что не всегда к линиям судьбы и слово подберешь... Сказала все, что смогла понять, а там сама увидишь, права или не права старая Аделаида.

- Какая же вы старая, - запротестовала Соня. - Вы - женщина в расцвете лет... Аделаида Феликсовна, позвольте вас поблагодарить вас за знатный чай-кофе, за гадание...А также передать от вас привет моей матушке, не правда ли? Да, возможно, она не будет у вас ничего спрашивать, но на всякий случай, я сказала, что хочу узнать у вас кое-что о женихах Петербурга. Мой брат в последнее время слишком рьяно взялся способствовать моему скорейшему замужеству.

- Конечно, дитя мое, - нарочито простодушно разулыбалась мадам Григорьева.

Кто бы сейчас мог заподозрить в ней женщину, разрабатывающую план компании не хуже самого высокого военного начальства? Так, глуповатая вдовушка, живущая на скудную пенсию умершего мужа.

А то, что ездят к ней знатные посетители, так тоже ничего странного. Возможно, она им на картах гадает или на кофейной гуще - себе лишнюю копейку зарабатывает. Кто ж достойную женщину в том упрекнет?

- Марфуша! - негромко позвала Григорьева.

Служанка тотчас явилась и склонилась в поклоне.

- Чего желаете?

- Скажи горничной княжны Астаховой, что её госпожа желает ехать, пусть насчет извозчика побеспокоится.

Следом за ней пришла и Агриппина. Помогла княжне одеться, заявив:

- Чего его искать, извозчика-то. Он сидит, нас ждет. Княгиня наказала, его не отпускать, а то, говорит, улочка здесь тихая, набегаешься, пока другого найдешь!

Раньше Агриппина первая настояла бы на том, чтобы сэкономить пятачок, который извозчик возьмет за ожидание. Теперь и она почувствовала, что дела семьи Астаховых пошли в гору. Она не задавалась вопросами, откуда это, но то, что от прислуги можно подобное скрыть, Соня даже и не думала.

Глава восьмая

Едва они вошли в дом, княгиня позвала Агриппину к себе, так что Соня вынуждена была одна идти в лабораторию, предварительно выписав на листок рецепт мази, которую ей предстояло изготовить. Вот только как объяснить Разумовскому, откуда она знает о его беде, и как смогла, не глядя на его болячки, использовать дедов рецепт?

Соня решила, что ежели постарается, сможет подменить лекарство, которое выписал графу семейный доктор Астаховых. В том, что лекарство Мартина Людвиговича болезни Разумовского не поможет, она отчего-то не сомневалась.

Теперь, когда о потайной комнате, открытой ею, знали не только все Астаховы, но даже и Агриппина, Соня не считала нужным скрываться. Она даже не затворяла двери в кладовую, так что к ней мог прийти всякий, кому бы она в эту минуту понадобилась.

Да и кто определит, что княжна делает? Кто станет допытываться или проверять, что за мазь она нынче изготавливает? Что бы княжна на вопрос любопытного не сказала, проверить её все равно никто не сможет.

Словом, Соня спокойно работала, когда к ней запыхавшись прибежала Агриппина.

- Княжна, миленькая! Софья Николаевна! - горничная явно волновалась, потому что по обычаю ломала руки и без конца восклицала. - Ежели бы вы могли видеть, что нынче произошло! В нашем доме! Мы-то всегда жили тихо. Разве когда у нас кричали? Даже когда Мария Владиславна серчали, они могли, конечно, под горячую руку дать оплеуху или за ухо схватить, но чтоб кричать...

Соня оторвалась от своей работы.

- А ты сама-то можешь не кричать? Спокойно подыши. А то выпей водички - вон во фляжке, что я с собой принесла. Наговорила всякого, а кто кричал-то, я так и не поняла.

- Приезжала Шарогородская...

- Кто-о?

- Княгиня мне объяснила, что это - маменька той девушки, на которой граф Разумовский собирался жениться. Так вот она и кричала, что подполковник никогда не станет генералом, и что она об этом позаботится. Императрице пожалуется...

Соня побледнела. Неужели все её усилия не только не принесли нужных результатов, а и усугубили положение бедного Леонида?! Вот что значит, делать человеку добро без его ведома, только по своему глупому разумению!

- Что эта Шарогородская ещё говорила? - спросила она у Агриппины, изо всех сил изображая равнодушие.

- Что пусть он о её дочери и не мечтает. И что Даша - вроде, как раз она и есть невеста графа - никогда не выйдет замуж за такого развратника и проходимца.

- Какой ужас!

Соне стало плохо, и Агриппина привычно принялась хлопотать подле разволновавшейся княжны, обмахивая её своим фартуком. Соня набрала воздуху побольше, ухватилась за край каменного дедова стола и спросила:

- А что говорил граф?

- Граф хотел поцеловать у неё руку.

- Вот как, ты видела?

- Не видела, - пожала плечами Агриппина, - но слышала, что Шарогородская, как завизжит. - Не прикасайтесь ко мне! Не бить же он её собирался!

- Опять ты придумываешь, - привычно рассердилась Соня и оттого сразу пришла в себя. - Она все ещё здесь?

- Уехали.

- А как на это посмотрел князь?

- Его сиятельства как назло не было дома, - с сожалением проговорила Агриппина и поспешно добавила. - Это не я так говорю, Мария Владиславна говорили. И ещё крикнули: "Господи, куда Софья-то подевалась? Неужели опять в этой проклятой лабалатории?" Здесь, значит...

Агриппина с сожалением и даже некоторой завистью посмотрела, как Соня торопливо заканчивает смешивание нужных частей мази.

- Скажи маменьке, я сейчас приду.

- Скажу, - нехотя кивнула горничная.

"Маменька называет лабораторию проклятой! - подумала Соня. - А, небось, закройся намертво потайная дверь, ломом прикажет вскрывать. Куда мы теперь, без нее-то!"

Она спрятала баночку с мазью в кармане платья и поспешила в гостиную, где любила сидеть княгиня, и где они обычно решали все наболевшие вопросы. Однако, Мария Владиславна была не одна. Видимо, Николай только что откуда-то приехал, потому что он как обычно сидел на краешке стула, чтобы наскоро решить что-то срочное. Другие дела он выслушивал и решал, только переодевшись в любимый халат.

- Поймите, маменька, - услышала его голос Соня, - произошло какое-то недоразумение. Леонид ни в чем не виноват. Я верю Мартину Людвиговичу. Он сказал, пришлет мазь, у Леонида за неделю все пройдет...

"Почему за неделю? За один день," - мысленно поправила брата Соня

- А ежели нет?

- Господи, маменька, тогда это его печаль. Как бы то ни было, граф рвался домой уехать, я его не пустил. Пусть денек-другой у нас побудет.

- Пусть, разве ж я против...

- Леонид - порядочный человек, и если эта старая карга...

- Николя, Екатерина Ивановна вовсе не стара.

- Ну да, сорок лет ей всяко исполнилось.

- Что тогда говорить обо мне, - усмехнулась княгиня.

Тут она заметила стоящую в дверях Соню.

- Вот только как сие происшествие на Софье скажется? Она у нас девица на выданье.

Николай скользнул взглядом по сестре.

- Да никак на ней это не скажется!.. Я вот что думаю, не поехать ли мне к Шарогородским? Гнев такой женщины, как Екатерина Ивановна, многого стоит. Не хотелось бы, чтобы она мстила Леониду. Его и так уже бог наказал, хотя и непонятно, за что... Эх, мне бы такую невесту, как Дашенька. И хороша, и свежа, и богата. Да и, коли молва не врет, не глупа...

- На чужой каравай, Николушка, рот не разевай.

- Это я с сожалением. Подполковник-то мой такой цветочек упустил, вот я о чем. Шарогородская, сказывают, женщина решительная, от своих слов вряд ли отступится. Но я хоть за друга поручусь, чтобы его репутация в свете не слишком пострадала.

- Ты бы и вправду, Коля, съездил к Шарогородским, - неожиданно поддержала мысль брата Соня. - В самом деле, жалко Леонида Кирилловича...

- Ты-то откуда обо всем знаешь? - строго спросила княгиня. - Что-то я тебя поблизости не видела, когда Екатерина Ивановна на подполковника коршуном налетала...

- Мне Агриппина обо всем рассказала.

- Наверное, Софья права, - между тем вернулся к её предложению Астахов. - Съезжу-ка я с визитом в дом невесты, посмотрю, что да как. А вы уж тут Леонида не обижайте. Как бы он совсем духом не пал.

- Груша рогаликов напекла. Я скажу Агриппине, чтобы она графу отнесла, - проговорила княгиня.

- Маменька, вы говорите о моем боевом товарище или о красной девице? Вы ему лучше анисовой водки пошлите. Небось, у вас, как у всякой хозяйственной женщины, на такой момент неприкосновенный запас имеется.

- Зачем же теперь неприкосновенный, - возразила Мария Владиславна. - Я могу и Агриппину в лавку послать. Слава богу, на хозяйство ты мне достаточно денег дал.

- Это все мелочи, - отмахнулся Николай. - Сейчас бы мне карету, совсем другой разговор с Шарогородской произошел бы.

Князь ушел, а Мария Владиславна сказала дочери:

- Схожу я в лавку вместе с Агриппиной. Ермил-то на меня в последнее время косился - не вовремя долги ему отдавала, видите ли! Теперь вообще в долг брать перестану. Ежели бы ты знала, мой ангел, как это приятно.

- Догадываюсь, - почтительно улыбнулась Соня, радуясь про себя, что все так удачно складывается, и она сможет без помех посетить Разумовского, чтобы вручить ему собственноручно изготовленную мазь.

Нет, о том, что княжна сама её изготовила, говорить, наверное, не стоит, но успокоить графа надо. Соня не верила, что он прямо-таки упал духом, но, видимо, смотреть на свой обезображенный лик ему не очень приятно.

- Entrez26! - глухо отозвался граф.

У Сони екнуло сердце. Неужели он так переживает, что перестал владеть своим душевным состоянием? Опять в ней зашевелились сомнения: надо ли было так поступать, не поставив Разумовского в известность? Может, стоит ей повиниться перед ним хотя бы задним числом, и если он не простит её, что ж, так тому и быть. Соня просто передаст ему баночку с кремом и постарается никогда больше не показываться на глаза.

Но раз он сказал "антре", Соня ведь может войти. Странно, почему вдруг она так оробела?

Но едва княжна вошла, а Разумовский понял, что это именно она, как тут же отвернулся и закричал:

- Нет, нет, вы не должны меня видеть. Пожалуйста, Софья Николаевна!.. За что-то меня наказал бог. Наверное, за то, что я пожелал для себя невозможного...

- Это вас наказал не бог, а я, - тихо проговорила она. - Нечаянно.

Признание вырвалось у неё против воли, но в последний момент она все же дрогнула, сказала, что якобы этого не хотела.

- Нет, не нечаянно, я вас обманула. Я сделала это нарочно.

В первый момент он ей не поверил. Усмехнулся: мол, успокаивает, будто он - красна девица. Но потом взглянул искоса на её лицо и понял, что Сонино признание что-то такое означает, как-то она и вправду это сделала, но как?

- Но за что? - он спросил не совсем то, что хотел, и повернул к ней свое обезображенное лицо. - Я вас обидел? Это какое-то колдовство?

Она даже не оскорбилась. Неужели он считает её колдуньей? Или ведьмой? Что-что, а по части нечистой силы она небольшой знаток.

Конечно, после случившегося Разумовский вполне может её в чем-то этаком подозревать. В общем, пребывая в смятении, она ему ничего не говорила, и граф истолковал молчание княжны по-своему.

- Получилась как бы сказка наоборот: вместо того, чтобы расколдовать чудовище своим поцелуем и превратить его в принца, красавица превратила принца, а точнее, графа, в чудовище...

- Перестаньте! - не выдержала Соня. - Все происходило совсем не так, но сейчас, наверное, уже не нужно ничего объяснять.

Она достала из кармана баночку с мазью и поставила на столик у его кровати.

- Вот, достаточно намазать один раз, и к вечеру все пройдет.

Чтобы не расплакаться, она повернулась и быстро пошла к двери.

- Погодите! - Разумовский подошел и взял Соню за плечо. - Зачем все-таки вы это сделали?

- Я хотела... хотела, чтобы вам не пришлось самому отказываться от невесты и тем ставить себя под удар Шарогородской - она ужасно мстительна и могла бы испортить вам всю жизнь. Я хотела, чтобы эта семья сама от вас отказалась. Думала, тогда они не стали бы вас преследовать...

Она горько разрыдалась.

- Бедная девочка! Вы проделали это для того, чтобы по возможности спасти меня от гнева императрицы, к которой могла бы обратиться Екатерина Ивановна?

Соня молча кивнула.

- И ведь у вас получилось! Подумать только, мне такое и в голову бы не пришло!

Он повернул её к себе, и Соня уткнулась в грудь Леонида, продолжая всхлипывать.

- К вечеру, говорите, все пройдет?

Соня опять кивнула.