Пленник волчьей стаи

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Это было далеко от Вывенки, на берегах другой реки, Апуки, что сбегает с гор по просторной долине к Беринговому морю и впадает в него в том самом месте, где высунулся в морской простор длинный Олюторский мыс. Когда-то в тех местах пасли оленей коряки-апукинцы, чавчувены. Но затем с севера, с Чукотки, сюда пришли со своими стадами воинственные, сильные племена чукчей-чаучу. Они начали оттеснять апукинцев, захватывать их пастбища, уводить их оленей. Апукиицы вынуждены были отступить. Одни перекочевали на юг, на земли коряков-олюторцев, другие бросили оленное дело и переселились к родственным племенам на побережье в устье рек Пахача, Казача и самой Апуки, где стали кормиться морским промыслом и рыбой. Те же, кто не захотел сниматься с насиженных, обжитых мест, постепенно породнились с чукчами, а затем и с эвенами, пришедшими сюда позднее чаучу. Апукинцы и чукчи многие обычаи переняли друг у друга. Впрочем, у оленных людей Чукотки и Камчатки всегда было много общего в обычаях, в жизни, ибо общим у них был кормилец — олень.

Быстро бежала Апука к холодному хмурому морю. Быстро летели годы. Где-то далеко-далеко, за белыми горами, за синими лесами, гремели войны, сменялись правители, железо завоевывало землю, воду и воздух, а здесь, на самом краю России, в каменных дебрях Корякского нагорья, жизнь словно замерла. Казалось, ничто не может потревожить полусонную, вялую жизнь здешних редких стойбищ. Оленные люди, дети природы, жили согласно ее ритмам и движению. А природа никогда не нарушает своих привычек. Бродили по распадкам, по долинам рек оленьи стада — и оленные люди, как и тысячу лет назад, шли за ними, караулили, охраняли, довольствуясь в еде и одежде только самым необходимым. Они не роптали на природу, когда наваливались такие морозы, что птицы замерзали на лету, а в черном небе слышался шорох звезд. Они принимали как должное, когда в середине зимы вдруг наступала оттепель, после которой от копытки гибли многие олени. Не роптали на мать-природу оленные люди и когда в стойбище приходила какая-нибудь страшная болезнь, от которой вымирали целые семьи, Их охранителями были шаманы и шаманки, и разные духи — хозяева троп, рек, озер, лесов и пастбищ. Им, духам, они приносили дары, совсем небогатые: собаку, оленя, лоскут материи, заряженный патрон, осколок зеркальца, щепотку бисера, кусок шкуры, зуб медведя, рассомахи, волка, а то и вовсе просто обыкновенный камешек...

Ветхая яранга старика Петота стояла на отшибе стойбища Каиль. Старик был глухонемым от рождения и не имел ни старухи, ни детей, ни внуков. Однажды, когда Петот был еще молодым, он привел в свою ярангу жену, но жил с ней совсем мало: ее вскоре задрала медведица, у которой Петот накануне убил детеныша. Жена пошла копать в тундру съедобные корни, там ее и подкараулила свирепая медведица... Вторую жену Петот так и не привел в свою ярангу.

Когда был в силе, он сам себя кормил. И другим помогал: старикам, вдовам и просто тому, кто нуждался. А нуждались тогда многие: в куске мяса, в муке, в патронах, в материи... Почти все крепкие мужчины пасли оленей далеко от стойбища, и главными добытчиками еды были старики да дети. Охотник Петот всегда приезжал на побережье, в фактории американов и русских, с богатой добычей. Он был удачлив на охоте. Его глаза, как бы восполняя отсутствие слуха, видели далеко-далеко, подмечая то, что многим неприметно было.

Но от старости еще ни один охотник не убежал, не спрятался. Не миновала старость и Петота. Подкралась она, словно пакостница-расомаха, — тихо, неприметно — и, как расомаха, крепкой хваткой обняла-зажала глухонемого Петота. Сначала у него стали плохо сгибаться ноги, потом в глазах поселился туман.

Северяне, дети природы, никогда не были пригадливыми, припасливыми. Они испокон веку жили одним днем. Разве что юколы и квашеной рыбы впрок заготавливали. Да еще кореньев съедобных. А насчет денег и не думали. Впрочем, о деньгах в те годы в этой глуши мало кто и слышал. Принесешь купцу меха — получишь табак, чай, патроны, муку, капканы, материю на рубаху, на комлейку. Не принесешь — ничего не получишь.

Летом Петот либо бродил по стойбищу, подсаживаясь к чужим кострам, либо подолгу сидел у входа своей ветхой яранги, посасывая трубку.

Люди помнили его прежнее добро и теперь платили тем же: кто приглашал к котлу, кто приносил кусок оленины или медвежатины. Частенько у своего жилища он находил то гуся, то связку уток.

Летом ему жилось неплохо, сытно — одной рыбой можно было прокормиться. Но зимой тяжело теперь приходилось. Зимой голод ночевал почти в каждой яранге.

Петот совсем бы пропал, если бы не верная Дарка — его единственное богатство, Дарка была полуволчицей. Глухонемому многие завидовали в стойбище, потому что Дарка была собакой-охотницей. Она часто уходила на промысел и редко возвращалась без добычи: то зайца в зубах принесет, то утку или куропатку. Охотиться она научились сама: волчья кровь свое дело сделала. Другой такой собаки не было ни у кого. Глухонемой очень гордился своей Даркой.

Но однажды, на исходе зимы, он загоревал. Случилось это в те дни, когда в округе объявилась волчья стая. По ночам волки подходили совсем близко к стойбищу и при луне пели свои жуткие песни, от которых собаки всполошенно лаяли, а самые трусливые лезли в яранги.

Петот узнал о волках от Дарки. В первую же ночь, как только стая приблизилась к стойбищу? Дарка вскочила, подошла к выходу и замерла, вслушиваясь в зимнюю песню волков.

Петот приподнялся и при свете угасающего костра увидел настороженную Дарку, которая в этот миг подняла морду И откликнулась стае протяжным воем. Петота охватило волнение, сердце его почуяло беду.

Наступила следующая ночь. Петот долго сидел у очага, сторожко наблюдая за собакой. Дарка металась из яранги на улицу и обратно. Предчувствуя недоброе, старик ласково поманил к себе кормилицу. Дарка неохотно подошла.

Петот не слышал, как совсем неподалеку от его яранги раздался протяжный вой. Зато призыв вожака стаи услышала Дарка. Она замерла и вдруг ринулась на вой.

Петот достал свое старое ружье, из которого уже давно не стрелял, загнал в него патрон и вышел. Глаза уже плохо видели, но старик все же углядел, как темное пятно быстро приближалось к прибрежному тальнику: Дарка торопилась к стае.

Весть о том, что от глухонемого Петота убежала Дарка, взбудоражила стойбище. Иные приходили в его ярангу и как могли утешали. Кто-кто, а северяне знают цену хорошей собаке. А веселый старик Хоялхот привел на поводке здорового молодого белого кобеля с серым пятном вокруг левого глаза, привязал его к колышку возле яранги и жестами объяснил бывшему своему напарнику по охоте, что, мол, пес теперь его.

- Не горюй, — сказал Хоялхот, усаживаясь рядом с поникшим Петотом, - мой Бельчик заменит тебе Дарку и ни за что не убежит к волкам.

Петот понял по губам все слова старого друга и благодарно кивнул, но глубокий вздох, невольно вырвавшийся из груди, выдал его, и Хоялхот понял, что Петот не верит в замену. Разве мог этот здоровый, но глуповатый кобель самостоятельно охотиться и приносить добычу хозяину? Нет, не заменит он Дарку, которая понимала не только жесты, но и взгляды старика. Разве Петот сможет разговаривать глазами с этим псом? А что пес глуп, он определил сразу: глухонемые безошибочно угадывают характеры людей и всякой живности по их глазам и поведению: они видят глубже, чем, говорящие и слышащие.

Вскоре в стойбище забыли о Дарке, о беде Петота: своих забот и бед хватало почти в каждой яранге. Только он все никак не мог успокоиться и каждый день ходил к тальнику туда, где в ту ночь поджидала стая его Дарку. Он все надеял, что собака вернется.

И она вернулась, Через две недели.

В то утро Петот потихоньку рубил старым тупым топориком сухой кедрач на дрова. Он не сразу заметил подошедшую Дарку, а когда увидел — от радости выронил топорик. Дарка, не мигая, смотрела на него, виновато повиливая хвостом. Петот расплылся в улыбке, замычал и радостно потрепал собаку за холку. Он сразу простил ее, потому что понял причину ее отлучки...

В апреле Дарка ощенилась в темном закутке яранги. Она принесла всего двух щенят — двух сыновей. Один сын был темно-сереньким, но с белым пятном на груди. Зато второй удался в отца-волка: серый, с темноватой, почти черной, полосой на спине, без единой отметки собачьего племени.щ

Когда сыновья Дарки чуть подросли, Петот отдал их товарищу. «В благодарность за Бельчика», — говорили его глаза.

Хоялхот улыбнулся:

- Хорошие собачки будут. Крепкие. Мой сын Тавтык будет иметь сильную пару ездовых собак, — поглаживая поочередно щенков, сказал довольный Хоялхот и, засунув их в старую замшевую сумку, а пошел к себе. Следом за ним поплелся Петот.

Дарка не видела, как Хоялхот забрал ее детей из яранги хозяина. Она в то утро ушла на охоту.

Округа уже наполнилась новой жизнью. В гнездах уток и гусей начали появляться птенцы-пуховички, в лесах потешно резвились весенние зайчата, а по берегам рек расхаживали важные медведицы с медвежатами. Они ждали подхода лосося на нерест, а пока питались корешками трав, пожирали падаль, разгребали норы евражек[5] и съедали их припасы — орехи кедрача.

Вернувшись к полудню с зайчонком в зубах, Дарка положила его у потухшего костра и поспешила в ярангу к детям. Сыновей там не было. Она в беспокойстве обежала ярангу, но ни щенков, ни хозяина не увидела. Зато она учуяла следы чужого человека. Покружив по зарослям тальника позади яранги и не обнаружив там детей, Дарка бросились по тропинке к стойбищу, принюхиваясь к следам хозяина.

Она без труда отыскала его возле яранги Хоялхота. Петот сидел вместе с хозяином у небольшого костерка. Старики посасывали трубки.

Дарка подошла к хозяину и, не мигая, уставилась на него. Старик вздрогнул и виновато отвел взгляд от собаки, без всякой нужды начал ковырять палкой угли.

- Умная у тебя собака, — сказал Хоялхот, кивнув на Дарку. — Очень умная,— и тоже, отвернулся от Дарки. Не каждый человек может смотреть в глаза матери, у которой отняли детей. Пусть мать и полуволчица...

Петот по губам догадался, о чем сказал товарищ, и согласно кивнул.

Хоялхот вошел в ярангу и вынес оттуда сыновей Дарки. Щенята радостно бросились к матери, затыкались в живот. Дарка легла на бок и зажмурилась от удовольствия, вздрагивая всем телом, когда сыновья в спешке покусывали соски.

Но Дарка недолго наслаждалась этой встречей: вскоре вышел сын Хоялхота Тавтык и привязал щенков к кольям.

Вечером, когда Петот вернулся домой, Дарка улеглась напротив него и глазами спросила: «Зачем ты отдал моих детей в чужую ярангу, хозяин? Ты знаешь, как я их люблю. Это же мои дети».

Петот виновато развел руками, замычал, объясняя ей, что ему нечем кормить ее детей, что уже пора им определяться к делу, к хозяевам. В тундре каждый должен кормить себя сам. А он стар и не может даже ее прокормить. Она ведь сама кормится и его, старого своего хозяина, подкармливает. Да, во всем виновата его старость.

Через два дня Тавтык отвез сыновей Дарки на остров, что находился посредине Апуки, ниже стойбища. На этом голом островке летом жили ездовые собаки, Здесь они отдыхали, отсыпались всласть после тяжкой зимней работы. Им жилось совсем неплохо, хоть и были они лишены простора и ели не всегда вдосталь. Но зато здесь — в отличие от их сородичей, которые проводили лето в стойбище и которым чаще перепадала пища, — здесь, на острове, их не донимали комары, поскольку над рекой беспрерывно тянули ветры. А вот бедные собаки в стойбище день и ночь беспрестанно выли и визжали от боли и злости. Несметные полчища комаров и гнуса без передышки кружили над привязанными к кольям собакам. Спасаясь от мучителей, собаки рыли себе ямки, засовывая туда морды. Но даже это мало спасало от вездесущих, беспощадных летучих злодеев-кровососов. У многих собак вокруг глаз комары и мошкара выедали кровоточащие ранки, отчего казалось, что собаки нацепили бледно-розовые очки. Летучая кровожадная рать забивалась в шерсть, искала потертости на шее, кусала подушечки лап и пила, пила собачью кровь, доводя бедняг до исступления.

На острове среди матерых собак находились и щенки, те, кому зимой предстояло заменить в упряжках больных и старых.

Волчата недолго беззаботно резвились на островке среди взрослых, могучих псов: на второй день Тавтык привез два небольших, но увесистых бревнышка и привязал их к ошейникам щенков. Теперь и шагу нельзя было сделать без натуги — бревно приучало щенка к тяжкому труду ездовой собаки, растягивало жилы и мышцы, а ремённый ошейник, к которому было привязано бревно, натирал мозоли на шее. Так на Севере приучали к упряжке всех ездовых собак.

Тавтык был заботливым хозяином: каждый день он сплавлялся на бату к острову и привозил своим собакам свежей рыбы — гольцов и хариусов. Тавтык был умным хозяином: он палкой отгонял взрослых собак от щенков, терпеливо ожидая, пока те не наедятся до отвала. В реке рыбы много. Лови - не ленись.

Волчонок, тот, что был похож на отца, вожака стаи, никак не хотел мириться с тяжелым бревном, которое сразу лишило его свободы передвижения, самостоятельности. Его натура восставала против ненавистной тяжести, и он временами принимался неистово кружиться на месте, стараясь отделаться от бревна. Зов отца, зов предков — вольных и сильных полярных волков, — не давал покоя, и Крепыш, как прозвал его хозяин Тавтык, с каждым днем становился все раздраженнее, злее. Зато его более покладистый брат смирился с бревном сразу и только жалобно скулил, если приходилось удирать от какого-нибудь задиристого глуповатого пса, вздумавшего заранее приучить молодого к будущему почитанию в упряжке.

- Э-э, молодец, Крепыш! Однако хороший вожак для моей упряжки получится из этого волчонка, — говорил Тавтык, наблюдая во время кормежки за собаками. Он даже немного баловал Крепыша, подбрасывая ему лишнего хариуса.

Но Крепыш не стал вожаком собачьей упряжки. Ему была уготована другая участь...

Дарка беспокойно бегала по стойбищу, по ближним перелескам, стараясь отыскать следы сыновей. Воздух был напоен тысячами запахов, сотни следов чуяла она, но родные запахи ее детей словно ветер унес.

Прошли еще три дня. На четвертый день ее словно кто-то подтолкнул, и она побежала по берегу туда, где находился островок, на котором жили теперь ее сыновья. Ветер как раз тянул с противоположного берега. Еще издали Дарка услышала громкий лай повздоривших между собой псов. Она замерла, вглядываясь в реку, и побежала дальше, Вскоре она остановилась напротив острова и увидела на нем собак. Псы уже успокоились, и лишь самые драчливые продолжали задиристо лаять. Вдруг ей почудилось, что она слышит голоса сыновей. Дарка напружинилась, подбежала к самой воде.

Завидев ее, псы, словно по команде, приблизились к реке и на разные голоса принялись облаивать незнакомку.

Но Дарка не обращала внимания на их лай. Она увидела своих сыновей! Да, это были они, и в густом пахучем клубке запахов, что доносил ветер, мать явственно ощутила родной запах детей. Они тоже тявкали, но их слабенькие голоса тонули в разноголосом хриплом хоре взрослых.

Дарка заметалась по берегу, зашла в воду, благо здесь была отмель, но дальше река не пускала, грозя сбить с ног и унести, утащить с собой. И все же до острова можно было добраться вплавь. Дело в том, что находился он как раз на кривуне, а от него тянулась коса, наискосок к противоположному берегу. Стоило только пройти чуть выше, до начала поворота, и тогда вода сама донесла бы до островка, вернее, до косы. Хозяева собак, привозившие на островок рыбу для кормежки, так и делали: садились в бат и без особого труда приставали к берегу.

Дарка, пометавшись взад-вперед, нашла этот путь! Видно, недаром старый Петот верил, что в нее вселилась душа очень умного человека, Она долго смотрела на реку, словно примериваясь. Наконец решилась — прыгнула в воду и поплыла, быстро перебирая лапами. Могучий инстинкт матери сделал ее безумно храброй, ибо вообще-то собаки Севера боятся воды.

Течение хотя и гасло на мелководье, но все же чуть не пронесло ее мимо. Однако Дарка, рванувшись из последних сил, уже почти совсем окоченевшая, сумела выползти на сушу. Отдышалась, отряхнулась и бросилась к щенкам.

Сыновья сразу признали ее и заскулили-заплакали, жалуясь на свое житье на этом острове. Дарка, обнюхав поочередно каждого, грозно зарычала, на подошедших псов, уже определивших, что приплывшая, собака может стать подругой счастливчика. Но увидев вздыбленную шерсть на ее загривке и страшный оскал белых крепких зубов, ухажеры поспешили отойти подальше.

Дарка радостно облизала сыновей и тут же повалилась на бок, подставляя сосцы. Но щенки уже не были теми младенцами, какими хочет подольше видеть своих детей почти каждая мать. Они поочередно ткнулись в материнский живот и неуклюже затоптались вокруг нее, волоча за собой тяжелые бревна.

Дарка вскочила и недоуменно уставилась на детей. Ее материнское чувство было немного оскорблено таким равнодушием к ее желанию накормить их.

Сыновья снова принялись скулить, жалуясь на хозяина. Дарка наконец догадалась, что деревяшки причиняют боль сыновьям, мешают им. Она обнюхала ремень из нерпичьей кожи, который сделал неразлучными ее Крепыша и бревно. Потом обнюхала ремень и на белогрудом. Немного подумав, мать прижала лапой к земле Крепыша и принялась перегрызать ремень у самой шеи сына. Ей пришлось изрядно повозиться, поскольку ремень был из сырой, вязкой кожи и его приходилось перетирать передними короткими резцами. Наконец ремень лопнул. Почувствовав, что ненавистный груз больше не тянет его к земле, Крепыш запрыгал от радости, закружился возле матери. А та, прижав теперь к земле белогрудого, снова принялась за дело.

Вскоре сыновья, хмелея от свободы, заметались по острову под осуждающие, угрюмые взгляды взрослых псов.

Дождавшись, когда дети наиграются, Дарка позвала их и пошла к воде; надо было выбираться на берег. Но как? Она приблизилась к тому месту, где выбралась на остров, и опять долго глядела на воду, потом на противоположный берег. Дарка поняла: обратный путь будет опасным. Но там, на большой земле, ее ждет хозяин. Рядом с ней уселись сыновья. Обнюхав их, Дарка боязливо вошла в воду. Щенки бесстрашно последовали за ней, ибо они еще многого не знали и потому не испугались воды, видя, что мать, не раздумывая ступила в нее...

Случилось то, что должно было случиться: течение сбило их и понесло вдоль острова. Рядом с Даркой барахтались ошалевшие от страха малыши. Она рванулась к берегу, но тот в этом месте был крут, и ее понесло дальше. Головы сыновей виднелись уже впереди. Щенки отчаянно перебирали лапками, хрипя и скуля. Вскоре река разлучила, разметала мать и сыновей.

Первым утонул белогрудый. Но Дарка не видела его гибели: ее неудержимо затягивало под залом — скопище старых стволов, коряг, смытых паводками с берегов и застрявших на стремнине. Уже почти захлебнувшись, она попробовала зубами ухватиться за какой-то сук, но сил уже не было...

Только Крепыш пока еще держался: его отнесло к небольшой заводи, где течение было не такое быстрое, как на середине реки. Эта заводь позволила ему немного отдышаться, откашляться: воды он нахлебался предостаточно. Крепыш попробовал было выбраться на берег, но тот был глинистый и крутой. Река потащила полуживого волчонка дальше, однако на стремнину он не попал — на его счастье, впереди была другая, теперь уже настоящая большая заводь, которая довольно далеко вклинилась в пологий берег. В нее-то и внесла холодная равнодушная Апука почти совсем захлебнувшегося Крепыша.

Когда лапы закоченевшего от холода и обезумевшего от страха волчонка коснулись гальки, он из последних силенок рванулся из воды, вскарабкался на берег и вполз в спасительную зеленую стену травы. Нет, не зря, видно, таскал он по острову тяжелое бревно — оно явно прибавило ему сил...

Сын Дарки миновал лес и остановился на краю огромного плато, которое постепенно поднималось к горному хребту. Это была тундра — царство птиц и ягод, мха и бесчисленных озер, рек и речушек. Перед ним, словно яранги диковинного стойбища, стояли кочки, облепленные мхом, поросшие изумрудными кустиками брусники, шикши, голубицы. И он пробежал по этой сказочной шири. Пустой желудок просил пищи. Голод заставлял волчонка все чаще и чаще останавливаться. Крепыш с надеждой принюхивался к просторам тундры, но ни единого запаха человеческого жилья, ни рыбного или мясного аромата не уловили его влажные ноздри. Сын Дарки побежал дальше, в сторону далеких синих гор.

Неутомимых зверей нет. Устают и волки. А он был всего-навсего щенком. Густая трава, буйные заросли кустарников, тугой непролазный кедрач, пружинящий мох заставляли напрягать последние силы притомившегося волчонка. А сил-то становилось все меньше. В конце концов Крепыш взобрался на высокую кочку у берега небольшого озера и жалобно завыл. И сразу же в сочной прибрежной траве послышался какой-то шорох. Из травы с шумом поднялась целая стая перепуганных уток. Крепыш кубарем скатился с кочки и вновь бросился бежать. Нигде ему не было покоя с тех пор, как он покинул остров. Отбежав довольно далеко, Крепыш в изнеможении прилег между кочек, свернулся клубком, засунул нос в брусничные кустики и сразу уснул.

Проснулся щенок от боли; комары сплошь облепили мордочку, которую он выставил наружу во сне. Крепыш вскочил, зафырчал, замотал головой и затрусил дальше по тундре.

Голод тут же напомнил о себе, желудок пронзила острая боль. Ноги плохо слушались. Волчонок остановился и опять, в который уже раз, заскулил-запричитал, призывая на помощь мать и хозяина.

Впереди показалось озеро. Это было то же самое озеро, от которого он убежал ночью, испугавшись взлетевших уток. Он хотел было повернуть назад, но тут что-то подсказало ему, что именно возле воды можно раздобыть пищу. Этим «что-то» был инстинкт, опыт, накопленный его бесчисленными предками. И волчонок, движимый этим всемогущим инстинктом, приступил к первой своей самостоятельной охоте.

Приблизившись к зарослям из редких кустарников и густой травы, Крепыш замер, повел носом и начал осторожно подкрадываться к зеленой, шуршавшей от ветра стене. Зачем? Он и сам еще не знал. Просто кто-то невидимый приказал ему действовать именно так. Вытянув морду, волчонок тихо-тихо пробрался к воде и замер: прямо перед ним сидела утка. Она беспокойно вертела головой. Крепыш прыгнул на нее, но утка, испуганно крякнув, вспорхнула и, отлетев немного, шлепнулась в воду, не переставая крякать. В гнезде закопошились темно-пестренькие птенцы. Не раздумывая, Крепыш прыгнул в гнездо — и теплый пушистый комочек оказался в его пасти. Пока он алчно расправлялся с одним птенцом, остальные успели продраться сквозь траву к воде и быстро-быстро поплыли к всполошенной матери.

Крохотный утенок не утолил голода. Наоборот, «проснувшийся» желудок, получивший малое, тут же запросил большего. Крепыш заметался по берегу, но выводок птенцов уплывал вместе с матерью все дальше и дальше. От досады волчонок хрипло и зло зарычал.

Матерая росомаха преследовала оленуху уже второй день.

Когда старая оленуха, бродившая поодаль от стада, впервые увидела вонючую лохматую зверину на коротких лапах, она без труда убежала от нее подальше. Отбежав, оленуха спокойно принялась щипать молодую траву, свежие листочки на кустах. Но едва вошла во вкус, как услышала чьи-то шаги. Приглядевшись, оленуха снова увидела трусившую к ней росомаху. И опять без особой тревоги отбежала дальше и принялась объедать кусты тальника. Но не тут-то было — росомаха хоть и неторопливо, но неутомимо снова приближалась к ней, идя по следу.

Под вечер оленуху охватила паника: она так и не сумела вдосталь насытиться свежей листвой, ибо все время приходилось отбегать от настырного вонючего «охотника». Стадо, от которого страшный зверь отогнал ее, уже было далеко. Оленуха устала, и с каждым разом ее отрыв от росомахи сокращался. А та бежала и бежала по следу вроде бы и не очень быстро, зато без передышки.

В полночь оленуха, вконец измотанная погоней, решилась прилечь отдохнуть. Ноги ее дрожали от усталости, занемела шея, и рога, совсем небольшие, стали такими тяжелыми, что пригибали голову к самой земле. Отрадная истома разлилась по телу изможденной оленухи, и она прикрыла глаза, наслаждаясь долгожданным покоем. Но немного погодя, уже сквозь дрему, ее ноздри снова — в который раз! уловили пронзительно-вонючий запах, который донес до нее слабый ветерок. И почти сразу оленуха услышала знакомые ненавистные шаги...

У настырного лохматого преследователя были сильные, но короткие лапы, и состязаться в беге с оленухой росомаха, конечно, не могла. Зато у нее очень крепкие мышцы, неутомимые сердце и легкие. Поэтому нет в тундре, в лесах и сопках Камчатки выносливее зверя, чем росомаха. Выносливее, хитрее и коварнее.

Оленуха с трудом поднялась и снова побежала, то и дело оглядываясь на преследователя. Ее сердце готово было разорваться от усталости и страха, но жажда жизни гнала и гнала вперед.

К утру росомаха уже не выпускала жертву из виду. Расстояние между ней и оленухой все больше сокращалось.

К полудню оленуха уже еле держалась на ногах. Росомаха теперь без труда могла бы ее настичь, но не делала этого. Ей не нужна была еще такая добыча: часто росомахи предпочитают расправляться с добычей только после того, как животное изойдет потом. Запах потного тела загнанного оленя, зайца — сущее блаженство для этого необычного зверя.

У оленухи уже не было сил не то что бежать, а просто идти. От усталости ее шатало из стороны в сторону.

Росомаха, алчно втянув воздух, все же осталась недовольной. Подойдя вплотную к оленухе, она злобно ощерилась, громко лязгнула клыками. Оленуха вздрогнула, чуть было не упала, но, собрав последние силы, вскинулась и затрусила дальше, с ужасом озираясь на своего рычащего мучителя. Из груди ее вырвались тяжкие хрипы. Она пробежала совсем немного и, вконец обессиленная, рухнула на мягкий влажный мох. Изо рта показалась кровавая пена.

Этого и ждала росомаха. Она прыгнула на умирающую оленуху и яростно вцепилась в горло, сполна вознаградив себя за долгую, трудную охоту.

...Запах крови, свежего мяса оглушил Крепыша, и он, не таясь, бросился к растерзанной туше. Росомаха уже насытилась и теперь дремала в ближнем кустарнике. Волчонок с рычанием рвал и проглатывал уже остывшее мясо, от одного запаха которого кружилась голова.

Его рычание и разбудило росомаху. Шерсть на ее загривке поднялась дыбом, и, хищно оскалясь, припадая к земле, зверина приблизилась к своей законной добыче. Она ожидала увидеть медведя, лисицу, волка, но только не этого нахального волчонка, который пожирал ее добычу! Однако она не сразу бросилась на воришку, а прежде осмотрелась, принюхалась: раз есть волчонок, значит, рядом должна находиться мать-волчица, Нет, волки не нападают на росомах. Пронзительно-вонючий запах этих неутомимых коварных бродяг отпугивает даже их, волков. Но росомаха знала и другое — волчица-мать может пойти на все, защищая детеныша. Вот почему она не сразу бросилась на волчонка. Когда же убедилась, что его матери поблизости нет, подкралась сзади и коротким, молниеносным ударом костистой мощной лапы отбросила волчонка далеко от туши. Взвизгнув, сын Дарки шмякнулся о землю, и белый день стал для него черной ночью.

Росомаха, глухо рыча, осталась возле растерзанной туши оленухи и, не мигая, смотрела на валявшегося волчонка, готовая в любой миг покончить с ним.

Крепыш долго лежал в траве почти бездыханный. Очнувшись, он попробовал подняться и сразу почувствовал острую боль в боку. Весь мир, голубой и зеленый, казалось, покрылся густым белым туманом, а земля почему-то сильно раскачивалась.

Увидев, что волчонок поднялся, росомаха угрожающе зарычала и шагнула к нему...

Инстинкт самосохранения сработал раньше сознания, придал силы — Крепыш шарахнулся в реденькие кустики и, спотыкаясь, бросился подальше от страшного зверя, которого он лишь смутно увидел...

Как ни боялся он большой и быстрой воды, но голод все же заставил его вернуться к ней. Здесь, на берегу Апуки, на отмелях, в тихих заводях, в спокойных протоках, он стал понемногу кормиться. Протоки и заводи буквально кишели куликами и утками. Птенцы-то их на первых порах самостоятельной жизни волчонка и стали его основной пищей. Он довольно быстро научился подкрадываться к выводкам, смело и расчетливо прыгая за добычей в траву и в воду — не в реку, а в тихие мелкие заводи, в лужицы. Потом он начал охотиться на жирных евражек. А когда к верховьям реки, к ее притокам стали подходить косяки горбуши и кеты, волчонку стало совсем хорошо. На перекатах и мелководье рыбу промышляли медведи. Иногда их собиралось вместе по нескольку десятков — целый табун! После медвежьих рыбалок на берегу оставалось немало обгрызанных, полусъеденных серебристо-алых тушек.

Охотились на рыб чайки, вороны, лисицы и тоже невольно делились добычей с ним, взрослевшим с каждым новым прожитым днем.

Сын Дарки многому научился за короткое время, ибо учителями его были голод и инстинкт предков. О, это были мудрые учителя! Так, завидев на берегу чаек, расклевывавших уворованные у медведей рыбины, он разгонялся и врывался в гущу стаи. Чайки испуганно шарахались, разлетались в стороны, а опомнившись, начинали истошно орать, но Крепыш с рыбиной в зубах уже был где-нибудь в кустах…

Со многими зверями встречался сын Дарки на охотничьих тропах. Только человека еще не видел. Не мог он пока встретиться с ним — «владения» Крепыша находились между двумя быстрыми речушками — притоками Апуки, спадавшими с гор, и на этом просторном участке тундры не было ни одного стойбища, ни одинокой яранги или юрташки. Ближайшее стойбище, его родное, стояло выше, на противоположном берегу Апуки. Туда Крепыш еще не добирался.

Но однажды, поднявшись в поисках еды выше по берегу, он оказался как раз напротив стойбища. Сын Дарки замер и стал пристально всматриваться туда, где на взгорье дымились костры возле летних юрташек: с начала хода лосося люди перебирались к самой реке. Ветер донес до волчонка уже полузабытые запахи человечка, его жилья. Он подошел к самой воде. Что-то дрогнуло внутри у сына Дарки. Волчонок беспокойно заметался возле журчавшей водьы, но ступить в нее так и не осмелился: река, широкая, быстрая, по-прежнему пугала его.

Однажды ночью выпал первый снег. Тундра притихла, притаилась в ожидании большого снега, крепких заморозков и свирепых метелей. Волчонка снова потянуло к человеку.

И он вскоре встретился с ним.

На рассвете из распадка на плато вышло стадо оленей, и в ноздри сразу ударил плотный запах животных, принесенный ветром. Сын Дарки встрепенулся, задрожал от нетерпения и бросился навстречу дразнящему запаху.

Первым на плато вышел крупный самец с огромными ветвистыми рогами, похожими на засохший куст кедрача.

Сын Дарки припал на снег. Это был первый живой олень, которого он встретил за свою короткую жизнь. Инстинкт подсказывал ему, что животное с рогами — добыча. Но как нападать? Слишком велик и грозен был незнакомец.

Тут рядом с вожаком появился еще один олень, поменьше, с короткими рожками. Потом еще один — и на подростка-волка вдруг двинулось столько оленей, что он в страхе попятился и поспешно отступил. Но отступил недалеко. Самостоятельная жизнь научила его уже многому. Научила и терпению на охоте. Сын Дарки решил держаться невдалеке от рогатых зверей, чей запах беспрестанно возбуждал его. Поднявшись на вершину пологой сопки, Крепыш залег между камнями и стал наблюдать за стадом. Колыхающимся пятном, стуча рогами, олени разбредались по плато. И тут сын Дарки увидел человека. Это было так неожиданно, что он даже привстал, неотрывно вглядываясь в пастуха. Вскоре к человеку подошел еще один пастух, потом еще. Люди гортанными криками подгоняли отставших оленей. Крепыш недовольно зарычал: рядом с пастухами вертелись собаки. Еще ни разу не напав на оленей, он уже догадывался, что люди и их собаки будут главным препятствием для него в этой охоте.

Наступила ночь. Пастухи согнали оленей в одно большое стадо и развели костер. Животные, уставшие после перехода, улеглись на снег. Только самые сильные и неугомонные продолжали бродить по плато, выискивая ягель.

Сын Дарки принялся кружить возле оленей, еще, не представляя, как надо охотиться. Он смелел все больше, подходя все ближе и ближе к оленям, забыв о главном на охоте — об осторожности. Первыми почуяли опасность собаки и на разные голоса принялись предупреждать друг друга и хозяев: «Волк! Рядом волк! Берегитесь!».

Люди, хотя и не понимали собачьего языка, но сразу уловили тревогу в их лае. Да, собаки почуяли опасность. Но кто встревожил их? Может, медведь-шатун забрел? Или шкодница-росомаха? А может, волки? Пастухи взяли наизготовку ружья: винчестеры, старенькие одностволки и совсем старинные ружья-самопалы, которыми стреляли еще их деды.

А сын Дарки все кружил и кружил возле табуна, выслеживая одинокого, слабого оленя. Но люди уже громко кричали, заворачивали назад отошедших животных. И по-прежнему не унимались собаки.

Ему так и не удалось в эту ночь отведать свежего, оленьего мяса. Под утро голод погнал его вниз, к темной, хмурой Апуке, уже прикрытой по берегам ледяными хрупкими козырьками.

...Трудные времена настали для сына Дарки. И без того поджарый, он стал совсем тощий и оттого нескладный на своих длинных ногах. Его хвост уныло болтался на ветру, словно тряпка. Хвост полярного волка — это не просто часть тела. Вернее, часть, но весьма значительная. С его помощью он двигается, выражает свое настроение, думает и даже повелевает. Но никогда волчий хвост не стоит трубой и не свертывается колечком, как у ездовых собак, у лаек. И достаточно было посмотреть на хвост сына Дарки, чтобы понять, как подавлен Крепыш, как растерян. О, это был совсем другой волчишка, нежели месяц назад. Тогда он был веселый и наглый и без особого труда добывал обильную пищу. Но сейчас ему казалось, что он никогда не ел досыта. Никогда. Только отменное здоровье и раннее взросление помогали ему выжить. Ах, как он завидовал собакам стойбища. У них были хозяева-кормильцы. Хотя собакам тоже жилось не очень-то сытно. Он знал это, слушая их переклички, но все равно они ели каждый день. А тут за какой-то крошечной полевкой приходилось бегать и бегать. Другое дело — лисы. Полевки для них — пища привычная, главная добыча зимой. Острый лисий слух улавливает писк полевки под снегом издалека, и они, рыжие, не теряют время попусту. А ему приходилось надеяться больше на свой нос в поисках мышей...

И вдруг однажды ночью он услышал далекий-далекий протяжный вой. Нет, это были не собаки. Смутная радость охватила сына Дарки: в морозной лунной ночи перекликались волки! Его братья по крови! И он помчался на их голоса...

Вожак не любил Долгую ночь[6]. Она всегда пугала его Прыгающими холодными огнями[7] на черном небе. Вот почему перед наступлением Долгой ночи он спешил увести стаю в страну Короткого дня — на юг, на Камчатку.

Стая уже пять раз отдыхала, но Вожак после очередной передышки упрямо держал путь на юг — туда, где светлело небо. Вожак бежал впереди, за ним две черные волчицы, за которыми держались четверо взрослых самцов и двое совсем молодых волчишек. Замыкал стаю угрюмого вида матерый волк Хмурый. На его плечах отчетливо виднелись глубокие шрамы — следы многочисленных стычек с собратьями за право обладать волчицами. Из-за них он дрался много и яростно. Если бы не ограниченность ума и слепая злость, которая охватывала его во время гона и охоты на оленей, он давно бы сам стал вожаком. Но он знал, что стая уважает в вожаке сначала ум, а уже потом силу и храбрость. Иначе нельзя: одними клыками в подчинении стаю не удержишь. И Хмурый мирился с этим, постоянно оставаясь на вторых ролях.

По пути на юг волки питались мышами, а изредка, кому повезет, и зайцами. Больше всех везло Вожаку, и он по-прежнему оставался неутомимым и сильным.

На закате короткого дня стая подошла к долине Апуки. А ночью волки учуяли запах человеческого жилья. И тогда они завыли. Их вой был очень похож на плач. Волки всегда воют, когда чуют человека. Мало кто из людей догадывается, что вой-плач волков — это их песня смерти...

Сын Дарки стоял перед Вожаком в живом кольце стаи. Глаза собратьев горели недобрыми угольками. Кто он, этот волчишка? Может, рядом другая стая? Тогда быть смертному бою.

Только Вожак, сидя на снегу в величавой позе, невозмутимо смотрел на внезапно появившегося чужака. Это был его сын, но Вожак не знал этого.

Многие люди не ведают, что волки так же, как и они, разговаривают между собой: воют, завывают, хмыкают, ворчат, рычат, рявкают, лают. Говорят глазами, движением хвоста, поворотами головы и даже ушами.

«Где твоя стая?» — спросил Вожак дрожавшего от страха и голода сына Дарки.

«Я живу один. Я родился среди людей и сначала рос вместе с братом среди собак», — ответил сын Дарки.

Волки зловеще зарычали, вплотную придвинулись к нему, готовые разорвать в клочья сородича, бравшега пищу из рук их злейшего врага — Человека.

«Он не наш! Смерть ему! Убьем его, Вожак! Он принесет стае несчастье!» — говорили они.

Сын Дарки задрожал еще сильнее и пригнул голову, почти касаясь шеей снега. Никто не учил его этому, его снова выручил инстинкт, который приказал пригнуть голову и не смотреть в глаза Вожаку. У волков этот жест — жест повиновения, признание силы соперника в споре за кусок мяса, за самку. Волка, опустившего перед противником голову, не убивают. Таков закон этого вольного племени.

«Кто давал тебе пищу? Где твое логово?» — спросил невозмутимый Вожак.

«Моя мать жила у Человека. Мое первое логово — жилище Человека. Но уже давно я сам добываю себе пищу. Прошло много дней и ночей с тех пор, когда я брал пищу из рук Человека. С той самой поры, когда в гнездах птиц появились птенцы».

«Чего же ты хочешь, рожденный в логове Человека?» — спросил Вожак.

«Я хочу охотиться с вами. Одному мне трудно и страшно. Я хочу охотиться с вами, — повторил сын Дарки и слегка приподнял голову — Я знаю, где много оленей».

Услышав про оленей, стая заволновалась, Это была радостная весть.

«Пусть . укажет дорогу. Пусть охотится с нами!»

«А знаешь ли ты, рожденный в. логове Человека, Главный закон стаи?» — переждав, когда успокоятся волки, спросил Вожак.

Сын Дарки покосился на окруживших его собратьев. Они злорадно ухмылялись в предвкушении неправильного ответа волка, рожденного в логове . Человека.

«Вожак, я не жил среди волков и не знаю этого закона. Но, даже не зная его, я готов подчиняться ему», — глядя в немигающие глаза Вожака, ответил сын Дарки.

«Главный закон стаи — повиновение вожаку. Нарушивший закон охотится в одиночку», — громким рычанием изрек Вожак.

«Я понял. Я повинуюсь тебе», — ответил сын Дарки.

«Мы принимаем тебя. Ты поведешь нас к оленям, — сказал Вожак. — Ты всегда будешь, идти впереди стаи. Отныне ты — глаза стаи. Понял, рожденный в логове Человека?»

«Да», — ответил глазами сын Дарки и хотел сразу же отойти, но Вожак недовольно заворчал.

«Стой! Я еще не кончил говорить. Когда кончу, скажу. Слушай еще: моя стая охотится на оленей Человеков, соблюдая Главный закон охоты — мы убиваем только слабых. Запомни: только слабых! И еще знай, рожденный в логове Человека, — волкам неведома жалость даже к своим братьям. Если Человек достанет тебя своим железным горячим клыком и ты запахнешь кровью — мы прикончим тебя. Если Человек настигнет железным клыком меня — ты вместе с другими разорвешь меня. Теперь ты узнал Главный закон охоты, и я спрашиваю: ты согласен ему подчиняться?»

«Согласен».

Так началась настоящая волчья жизнь сына Дарки.

Стая вышла на тропу охоты в полночь. Высокие облака заслонили луну и полнеба. Зато другая половина черного неба искрилась далекими звездами. Из страны Долгой ночи дул пронизывающий, ознобный ветер.

Заслышав перестук рогов бродивших оленей, Вожак остановился и взглядом послал вперед волчиц. Остальные затаились в засаде, расположившись друг от друга на расстоянии трех прыжков сильного оленя. Сын Дарки оказался между к Вожаком и Хмурым: так повелел Вожак.

Волчицы осторожно приблизились к табунку из семи голов, что. бродил поодаль от основного стада. Редкие выкрики пастухов были здесь едва слышны. Не пахло и собаками. Волчицы замерли в снегу. Ветер дул им в ноздри. Разведчицы об нюхивали каждого из семи ничего не подозревавших оленей. О, ветер приносил много запахов, он многое говорил волчицам. Он сообщил вскоре, что буро-белый однорогий самец совсем больной, Его-то и наметили в жертву волчицы, но пока не торопились, чутко вслушиваясь в звуки ночи.

Сын Дарки напрягся, косясь на Вожака, готовый по первому знаку предводителя, броситься на добычу. Ему очень хотелось доказать Вожаку и всей стае, что он — хороший охотник и собратья не пожалеют о том, что приняли в свою семью рожденного в логове Человека.

И долгожданный миг настал — прямо на засаду, отчаянно храпя, несся ошалевший от страха однорогий. Сзади него взвивались над сугробами темные гибкие тела волчиц.

Сын Дарки приподнялся, но грозный взгляд Вожака заставил его снова вжаться в снег.

«Рано!» — рыкнул Вожак, и голос его услышали остальные волки.

Рычание Вожака услышал и олень. Он шарахнулся в сторону, но было поздно — один из молодых волков прыгнул на него и, словно диковинный наездник, оказался на крупе однорогого...

Вскоре рожденный в логове Человека стал равноправным в стае. Самостоятельная трудная жизнь закалила его организм, его волю, сделала, храбрым, но в то же время и весьма осторожным на охоте. Он имел неоспоримое преимущество перед остальными членами стаи — совсем не боялся человека и потому смелошел на разведку.

Теперь сын Дарки редко голодал: стая успешно охотилась на оленей, убивая только слабых, больных.

Вожак был мудр: стая дважды подряд редко нападала на животных одного стада. Вожак водил ее по очереди к трем кочевьям. Правда, приходилось совершать большие переходы, питаясь в пути все больше полевками, но зато не особенно беспокоились пастухи, терпимо относясь к малым потерям.

...В апреле стая вернулась на Север. Почти все самцы еще раньше обзавелись подругами и теперь стали отцами семейств. Сын Дарки был еще молод и потому остался холостяком.

К зиме Вожак снова собрал их, и стая опять ушла из страны Долгой ночи и Прыгающих холодных огней в родные края сына Дарки.

Настала третья весна в жизни Крепыша. Теперь и он тоже был отцом семейства. Как и положено волку-отцу, он обеспечивал пищей и мать, и детей — троих сыновей и двух дочерей. Каждое утро он отправлялся на охоту в ожившую тундру, ловил гусей, уток, подкарауливал зайцев, куропаток и приносил добычу к логову — небольшой пещерке на берегу ручья. Он клал добычу у норы и отходил в сторону: вход в жилище ему был запрещен волчицей. Но чаще всего он охотился на жирных евражек: поедал их и, возвратясь домой, отрыгивал добычу — существует у волков и такой способ кормежки семьи.

Когда волчата впервые вылезли из логова, он радостно обнюхал их и лег, настороженно оглядывая окрестность. Неизъяснимая дотоле гордость заполнила его от кончика хвоста до ушей.

Через три дня он вспомнил слова Вожака о Главном законе волчьего племени. И напомнила ему о них мать его детей. Волчица была старше и мудрее.

Одна из дочерей родилась хилой, да к тому же колченогой: с вывернутой задней лапой.

Вскоре после того, как волчата стали играть возле логова, он заметил, что волчица косо посматривает на колченожку. Мать будто не замечала ее и не заступалась, когда более крепенькие братья и сестры начали всячески притеснять беднягу, то и дело отпихивая ее от сосков матери, Насытившись, четверка маленьких разбойников вновь затевала шумные игры. Любимой же их игрой стало поистине жестокое занятие — они поочередно, а то и все вместе принимались бить и кусать несчастную сестренку. Та жалобно скулила, искала защиты у матери, жалась к ней, но волчица, такая ласковая и внимательная к здоровым щенкам, раздраженно отшвыривала ее. Он, отец, несколько раз пытался заступиться за несчастную, но волчица с остервенением кидалась на него.

Однажды, вернувшись с добычей — крупным зайцем, сын Дарки увидел, как мать его детей что-то хищно пожирает. Подойдя поближе, отец увидел в пасти подруги заднюю изуродованную лапку. Он недовольно заворчал, но волчица грозно ощерилась и велела ему убираться подальше от логова…

Прошло еще два года. В последний месяц осени Вожак снова повел свою стаю на юг. Как всегда, перед первым набегом на оленей он собрал около себя волков, чтобы объявить им свою волю и назначить разведчиков. К стаду, как и в прошлую зиму, отправился «глаза стаи» — сын Дарки; вместе с ним пошли два полуторагодовалых волка. Взобравшись на вершину пологой сопки, сын Дарки принялся осматривать окрестность, Приглядевшись, он заметил следы оленей у подножия соседней сопки и поспешил к ней. По тропке, проторенной им, следовала его помощники.

С вершины сопки олени, которые разбрелись по довольно просторному распадку, были хорошо видны. Наметанный глаз разведчика вскоре определил, что стадо охраняется почему-то очень усердно: среди оленей виднелись три пары пастухов, и у всех за плечами висели ружья. Обычно днем осеней охраняло гораздо меньше людей. Пастухи зорко следили за тем, чтобы животные не разбегались, держали их в едином клубке. Упрямцев; норовивших уйти подальше, немедленно возвращали собаки. Сын Дарки насторожился: что-то беспокоило его. Что? Он терпеливо всматривался в оленей, в Человеков и собак. Он всегда был осторожен, и его осторожность уже не раз выручала стаю. Но что это? Двое пастухов вдруг отделились от группы и стали подниматься на противоположную сопку. Кого они высматривают? Может, его с молодыми волками? Но как пастухи заметили их? Сын Дарки спрятался за камень и приказал сделать то же самое своим помощникам. Чем дольше он наблюдал за пастухами, тем сильнее становилось его беспокойство. «Глаза стаи» был уверен, что их, волков, ждут. Человеки встревожены, а это всегда опасно.

Один из молодых волков не выдержал соблазна, встал и начал спускаться: к подошве сопки подошла пара оленей.

«Назад!» — зарычал сын Дарки.

Молодой лишь покосился на него и упрямо продолжал спускаться, Он совсем не обязан во всем подчиняться этому красавчику. Подумаешь, какой «Вожак».

Сын Дарки, вздыбив на загривке шерсть, бросился за ним, настиг и полоснул зазнайку клыками по плечу. Молодой взвизгнул, отскочил. Его плечо побурело от крови.

Под вечер сын Дарки разыскал в тальнике Вожака, отдыхавшего после неудачной охоты на зайцев. Рядом с ним лежали три волчицы и два волка. Поодаль дремал Хмурый.

«Говори», — приказал Вожак.

Остальные волки встали возле них.

«Говорю, — ответил сын Дарки, — Охота будет опасной. Человеки и собаки встревожены. Они ждут нас».

«Они всегда ждут нас», — усмехнулся Вожак.

«Да, они всегда ждут нас», — подхватили остальные волкй.

«Братья, — сказал сын Дарки, — я родился в логове Человека, и первый кусок мяса я получил из рук Человека. Я жил с Человеками и потому говорю: пастухи и собаки ждут нас. Они встревожены. Если мы начнем охоту здесь — случится большая беда».

«Что же ты предлагаешь рожденный в логове Человека?» — спросил Вожак.

«Уйдем отсюда к Большим камням и поищем вольных оленей. Или другое стадо, где Человеки нас не ждут».

Стая недовольно заворчала:

«Мы голодны. Уже три дня и три ночи мы питаемся только мышами. Но мы — волки, а не жалкие лисы или вонючие росомахи. Вожак, мы говорим: рожденный в логове Человека стал труслив. Он стал плохими «глазами стаи»!»

«Ты сказал?» — спросил Вожак.

«Да», — ответил сын Дарки,

«Когда тьма накроет тундру, мы выйдем на тропу охоты, Я сказал», — изрек Вожак.

«Я подчиняюсь, — обиженно ответил «глаза стаи». — Но помните: я предупреждал вас!»

...Короток зимний день на Камчатке, особенно на севере ее. Короче клюва куропатки. И ночь совсем скоро бесшумным крылом совы накрыла тундру и горы.

Волки темными призраками направились к стаду.

Как всегда, первыми почуяли опасность собаки. Они беспокойно забегали между оленей, стали жаться к пастухам, перекликаясь между собой: «Ветер принес запах волка! Волки подходят! Волки!»

Сын Дарки шел рядом с Вожаком. Поняв, о чем перекликаются собаки, он тихо, чтобы другие не услышали, сказал:

«Вожак, собаки уже знают о нас и предупреждают друг друга, Я понимаю собачий язык».

Вожак презрительно ответил:

«Зато их язык не понимают Человеки. Неужели ты не знаешь об этом? Ты стал очень осторожным, рожденный в логове Человека».

По сторонам от них светились глаза остальных волков. Сыну Дарки показалось, что слова Вожака услышали волчицы, которые держались ближе других.

«Я не трус. И я докажу тебе это. Я нападу первым»!

«Нападай!» — милостиво разрешил Вожак.

«Я подчиняюсь. Но раньше ты доверял мне, слушал мои советы и не обвинял меня в трусости, А сейчас ты смеешься над моей осторожностью. Почему?» — все же спросил «глаза стаи»»

Вожак помедлил с ответом. Как сказать правду этому красавчику? Да, раньше он всегда соглашался с ним, с сыном Дарки. Соглашался потому, что он, Вожак, был еще силен и не боялся получить отпор от любого члена стаи. Но сейчас... Сейчас он постарел и вынужден все чаще и чаще идти на поводу стаи, чтобы угодить ей, ибо место вожака — почетное место и на него всегда много желающих. Вожак — это власть, почет. Лучший кусок мяса — его. И самая молодая и красивая волчица — тоже его. Она доставалась ему без боя, не как другим.. Вожак ничего этого не сказал сыну Дарки. Он сказал другое:

«Стая уже давно не ела мяса оленей. Если мы этой ночью не добудем его, завтра братья и сестры начнут жрать друг друга...»

Сын Дарки сразу наметил в жертву слабенькую важенку и, пригнув голову, помчался к ней. Рядом с ним бежали молодые волки.

Важенка, словно пойманная на бегу чаутом пастуха, рухнула на снег, оглушенная мощным ударом волка.

Обезумевшие от страха олени, хрипя и стуча рогами друг о друга, понеслись прочь. Земля загудела, задрожала от бешеного галопа перепуганных насмерть животных» .

Вожак ворвался в живое хрипящее месиво стада и нацелился на старого самца с огромными рогами. Охваченный приступом азарта, он, как в молодые счастливые годы, напряг мышцы и высоко прыгнул, чтобы упасть на хребет оленя, но промахнулся — олень отпрянул, и Вожак шмякнулся на утрамбованный сотнями копыт снег. И почта сразу он услышал хлесткий выстрел, потом еще один. Высрелы гремели отовсюду. Два матерых волка и одна из волчиц вздрагивали в предсмертных судорогах,

Сын Дарки не ошибся: пастухи ждали волков. Три ночи назад другая стая напала на стадо и нанесла ему чувствительный урон. Те волки охотились, нарушая Главный закон охоты, и потеряли в ту ночь четырех сородичей. Теперь стая была далеко отсюда.

Сын Дарки мчался без оглядки. За ним бежали уцелевшие собратья. Над их головами пели жестокие песни смерти пули пастухов. Позади слышался захлебывающийся лай собак. Сын Дарки вдруг резко повернул к сопке, с которой утром наблюдал за оленями, и крупными скачками полез наверх. Остальные повторили маневр своего товарища.

Собаки вскоре отстали: они были храбры, только чувствуя рядом человека.

Сын Дарки достиг вершины, над которой, как обычно, гуляли разбойные студеные ветры. Он лег между камней. Рядом улеглись уцелевшие волки, виновато косясь на рожденного в логове Человека.

«Я буду говорить», — сказал сын Дарки. Волки оглянулись на притихшего Вожака.

«Говори», — разрешил тот.

«Человеки убили трех наших сородичей,— начал сын Дарки. — Они умерли потому, что мы забыли Главную истину: в тундре, в горах, в лесах самый умный и сильный — Человек. Человек — властелин всего, ибо он — держатель огня. Человек приручил диких оленей, и олени повинуются ему. Он заставил служить себе собак, а род собак идет от рода волков. Никому из зверей не дано сравниться с Человеком, хотя Человек в силе и ловкости уступает многим. Сила Человека — в его голове. Человеки — пастухи стада, на которое мы нападали сегодня, — знали о нас, они были готовы. Вожак не послушал меня, рожденного в логове Человека».

«Да, это так», — горестно выдохнули волки.

«Почему пастухи знали о нашей стае? Кто их предупредил?» — спросил Вожак.

«Не знаем», — глухо ответила стая.

«Я знаю, — ответил сын Дарки. — Здесь охотилась другая стая. Она пришла в эти края раньше нас. Эта стая нарушила Главный закон охоты — она убила не слабых, а самых сильных, жирных оленей. Убила не только ради того, чтобы насытить желудок. Волки той стаи либо бешеные, либо бешеный у них вожак. Стая убила очень много оленей, и Человеки в этом краю теперь будут мстить всем волкам. Гремящие палки пастухов далеко плюются железными горячими клыками, и нет волка, который не боится их песен смерти».

«Да, это так», — согласилась стая.

«Человек — властелин всего, и он тоже знает законы жизни. Он пасет оленей, чтобы есть самому и кормить своих детей. Он знает, что волки не всегда его враги. Он знает: мы чаще убиваем только слабых оленей, укрепляя остальных, и он готов делиться с нами, если мы честно соблюдаем Главный закон охоты. Но если мы нарушаем закон — нас ждет смерть! Так было, так будет, волки!» — закончил свою речь рожденный в логове Человека.

«Откуда ты узнал о чужой стае?» — угрюмо спросил Хмурый.

«Вчера, когда я с меньшими братьями шел к оленям, я заметил старый след чужого волка, — ответил «глаза стаи». — А когда увидел встревоженных пастухов и собак, я догадался, что здесь произошло».

«Почему ты не сказал так перед охотой?» — не унимался Хмурый.

«Я предупреждал. Я отговаривал Вожака, когда мы уже вышли на тропу охоты. Я предупреждал, но Вожак назвал меня трусом. Вы знаете: я не трус, хоть и родился в логове Человека. Я поступаю так потому, что не хочу напрасных жертв. Вожак не послушал меня. Не послушал того, которого сам назначил «глазами стаи».

Вожак, настороженно слушавший рожденного в логове Человека, при этих словах напрягся, готовый в любой миг к бою. Что решит стая? Неужели ему придется драться с этим сильным красавцем?!

«Голод еще больше раздирает наши желудки, а стая стала маленькой», — вздохнула старшая из оставшихся двух волчиц.

«Куда мы пойдем?» — спросил Хмурый.

«Надо уходить из этой Долины смерти. Мы должны найти вольных оленей», — ответил сын Дарки.

«Но вольные олени совсем не такие, как олени Человеков. Они бегают быстрее нас»,— возразил Хмурый.

«К тому же нас осталось так мало, — подала голос старшая волчица. — Маленькая стая — слабая стая. Надо поискать другое стадо оленей Человеков!»

«Нет, слух о двух волчьих стаях пронесется по тундре быстро, как ветер. Человеки в этом краю нас ждут повсюду,— ответил сын Дпрки. — Еще одна такая охота — и нас всех достанут горячие клыки. Братья, надо искать вольных оленей. Надо, чтобы Человеки и собаки этой Долины смерти успокоились и поверили, что мы ушли из этих мест. И мы уйдем, но мы вернемся. Пусть снег хорошо спрячет наши следы. Пусть Человеки обретут покой. Нам предстоит тяжелая охота. Что думает Вожак?» — обратился он к предводителю.

Тот сразу расслабился: нет, рожденный в логове Человека не покушается на его место.

«Ты хорошо сказал», — с достоинством ответил Вожак.

Только через две ночи на третью в глухом распадке стая напала на следы небольшого стада диких оленей. Волки совсем вымотались, и в глазах у них плескалась затаенная ярость. Голод сделал их злобными, раздражительными.

Заметив следы, Вожак приказал «глазам стаи» идти по ним дальше одному. На разведку.

Сын Дарки долго шел по следам дикарей и наконец при свете яркой луны увидел небольшое стадо. Олени лежали на снегу. Только их вожак, крупный самец с огромными рогами, как и подобает предводителю, стоял на страже, чутко вслушиваясь в шорохи ночи.

Сын Дарки обежал стороной отдыхавших оленей. Нет, Человеков и собак не было рядом. Он вернулся.

Стая радостным воем встретила добрую весть о диких, оленях.

Вожак оленей почуял опасность, когда стая подошла уже совсем близко. Он громко фыркнул и понесся прочь от страшных огоньков — волчьих глаз. Остальные олени, будто совсем и не дремали, резво вскинулись и бросились за вожаком.

Это были сильные, здоровые дикие олени. И бежали они неутомимо — куда быстрее и легче домашних собратьев.

Сыну Дарки пришлось здорово попотеть, прежде чем он догнал беременную оленуху. Напружинившись, он прыгнул и в полете успел настичь жертву. Вцепившись в круп оленухи, «глаза стаи» завалил ее, а подоспевшая волчица вцепилась ей е горло.

Почуяв запах крови, подскочили остальные и стали рвать на части еще живую оленуху...

Из страны Долгой ночи пришли крепкие морозы. Снег сделался колким. Бегать по такому снегу стало трудно — он жег подушечки лап. А бегать Вожаку и его стае приходилось теперь много. То небольшое стадо оленей-дикарей, которое нашел рожденный в логове Человека, умчалось к Большим камням, а других оленей поблизости не было. Хорошо еще, что немало зайцев обитало в этих местах. Как всегда, выручали полевки. Но поймать зайца в глубоких снегах удавалось не каждому и не всякий день, А полевка слишком ничтожна, чтобы насытить волка,

Вожак замечал, как день ото дня все раздраженнее, злее становились его волки. Они грызлись между собой по пустякам и злились на него. Голодный всегда ищет виноватого в том, что его желудок пустой. Стая винила во всем предводителя. Особенно косо смотрел на Вожака Хмурый.

Вожак все видел и много думал. Он думал даже во сне. Думал о том, как встать на удачную тропу охоты, чтобы накормить мясом себя и голодных собратьев: Искать вольных оленей? Но на них и летом-то охотиться трудно, а зимой и подавно. К тому же стая уменьшилась. Напасть на оленей Человеков? Нет, слишком мало времени прошло с той роковой охоты… Тем более что чужая стая наверняка по-прежнему озлобляет пастухов своими набегами, нарушая Главный закон охоты.

Однажды стае как будто снова повезло — она наткнулась на одинокого большерогого домашнего оленя.

Месяц назад этот сильный, крупный самец сбежал из табуна. Сбежал, сманив с собой маленький косяк важенок. Не он первый убегал так.

Большерогий оторвался от табуна на рассвете короткого дня, а к ночи разыгралась сильная пурга, и в белой круговерти самец растерял своих подруг. Может, они вернулись в стадо, а может, пристали к дикарям. Он остался один. Познав радость вольной жизни, сильный олень не захотел возвращаться в родное стадо и теперь бродил по распадкам и сопкам, чутко прислушиваясь к каждому шороху. На него-то и наткнулась стая. Волки кинулись на легкую добычу со всей яростью, что скопилась в их голодных желудках. И казалось, бедняге совсем немного осталось наслаждаться вольной беззаботной жизнью... Но олень недаром прожил месяц на свободе, в одиночестве: еще издалека он услышал хрип, вырывавшийся из глоток бежавших волков, а потом и увидел их. Олень высоко подпрыгнул и стремглав понесся в глубину распадка.

Волчицы, зашедшие раньше ему в тыл, бросились наперерез, но большерогий, снова подпрыгнув, кинулся к ближней сопке и легкими прыжками стал взбираться на нее.

Стая долго гналась за ним, и временами казалось, что она вот-вот настигнет добычу. Однако олень был здоровый, полный сил и в конце концов ушел от погони.

Если бы самый выносливый пастух прошел путь от начала охоты стаи и до того места, где Вожак остановился, приказав тем самым кончить безуспешную охоту, то тому пастуху пришлось бы идти два дня. А за один зимний день даже не очень молодой пастух мог пройти на лапках-снегоступах четыре раза по десять верст. Да, волки Севера сильны и выносливы…

Когда мутное солнце тяжело приподнялось над белой холодной страной, Вожак собрал стаю.

«Слушайте меня, — сказал он. — С той ночи, когда горячие клыки пастухов убили наших братьев, удача отвернулась от нас».

«Да, это так, Вожак. Скоро мы все подохнем от голода, и наши тела расклюют вороны и сороки, разорвут вонючие росомахи»,— угрюмо ответил Хмурый.

«Мы потеряли следы вольных оленей, мы не можем теперь нападать на оленей, которых охраняют Человеки и собаки», — продолжал Вожак.

«Да, это так», — сказала молодая белая волчица.

«Как будем жить дальше, Вожак?» — спросила старшая волчица.

«Надо снова встать на тропу охоты. Надо охотиться на оленей Человеков», — прорычал Хмурый, который больше всех терзался от голода.

«Нас мало, — спокойно ответил Вожак. — Малая стая — слабая стая».

«Твоя осторожность, Вожак, непонятна. Мы хотим мяса!» — бросил вызов Хмурый.

«Мяса! Мяса!» — подхватили остальные. Все, кроме рожденного в логове Человека.

«Я тоже хочу мяса! Слушайте меня!» — Вожак посмотрел в глаза каждому, и никто не выдержал его взгляда. — Я спрашиваю: кто сильнее и умнее в тундре, в лесах и горах?»

«Человек! Человек!» — дружно ответила стая. И смолкла, ожидая, что дальше скажет Вожак. Какое-то смутное беспокойство охватило волков.

«Так пусть в нашей стае будет Человек!» — тихо объявил Вожак.

«Человек?» — попятилась от него молодая волчица.

«Человек?!» — встрепенулся Хмурый.

«Вожак, твой ум помутился от голода, — крикнула старшая волчица. — Волки, наш Вожак болен! Человек никогда не станет волком, как и волк — Человеком!»

Среди стаи поднялся переполох.

«Я говорю!» — рявкнул Вожак, ощетинив загривок.

Стая смолкла.

«Я говорю: тот Человек, которого мы возьмем в стаю, будет жить по законам стаи. Он подчинится нам, ибо все живое хочет жить! Мы должны заманить в стаю Человека — Охранника оленей, иначе подохнем с голода. Или будем жрать друг друга, пока не останется последний, самый сильный из нас».

«Ты хочешь совершить невозможное, Вожак», — осмелилась подать голос молодая волчица.

«Тише, волки! — вдруг сказала старшая волчица.— Тише! Я вспомнила: так уже было! Я вспомнила рассказ старого волка, которого давно нет в живых. Так было: Человек жил с волками предками нашей стаи. Так было!»

«Было? — удивился Хмурый — Но как же мы заманим Человека? Как, Вожак? Человек — не собака».

«Ты забыл, брат, что у волка, кроме клыков и когтей, есть еще глаза, — тихо, словно остерегаясь, что его могут подслушать, ответил Вожак. — Человеки боятся наших глаз. Я знаю. Я кончил!»