Плохие девочки не плачут. Книга 2

«Лучше избавится от таблетки, пока не стало поздно», — поднимаюсь, неровной походкой движусь по направлению к ванной комнате.

Снаряд в одну воронку дважды не попадает, а трижды — тем более. Ксения волновалась, а реакцию фон Вейганда трудно предугадать. Как бы мне ни хотелось… извергнуться в процессе… это может слишком дорого стоить.

Умываюсь, чувствую, лоб пылает огнем. Но таблетка не могла настолько молниеносно подействовать. Не тороплюсь засовывать два пальца в рот, терпеть это не могу и не хочу, конечно, придется в любом случае и всё же…

— Скучала?

Его голос посылает разряд ужаса по трепещущему телу. Цепляюсь за раковину, чтобы не упасть. Колени невольно подгибаются, а в живот терзают когти невидимого чудовища.

— Да, — поворачиваюсь, пытаюсь выдавить из себя улыбку, но бездарно лажаю.

— Не заметно, — усмехается фон Вейганд.

Узел галстука ослаблен, пиджака нет. Набросится на меня прямо здесь или потащит в спальню? Тошнота подкатывает к горлу.

— Подойди ближе.

Покорно выполняю его приказ. Фон Вейганд наматывает мои волосы на кулак, но прежде чем он успевает сделать что-либо еще, я понимаю: слишком поздно.

Слишком поздно во всех смыслах.

Меня рвет прямо на его идеально-чистые брюки. Не успеваю зажать рот рукой, падаю на пол, потому что внутренности сводит судорогой, а хватка фон Вейганда ослабевает. Желудок продолжает самоочищение всякий раз после болезненного спазма.

Краем сознания ожидаю наказаний. Все-таки это не самая приятная картина наверняка разозлит его и…

Он опускается на колени, касается моего лица, непривычно нежно, обманчиво нежно, заставляет повернуть голову.

Смотрю и отказываюсь принимать увиденное за чистую монету. Очередная игра, обман, галлюцинация, уловка измученного сознания. Невероятно, нереально, не может быть. Но чересчур натурально и явно, чтобы оказаться ложью.

На сей раз он не успевает спрятать чувства под непроницаемую маску ледяного спокойствия. Доказательство истины, о которой опасно думать.

В темных, почти черных глазах фон Вейганда читаю… беспокойство?

Глава 8.1

Что вы чувствуете, когда видите перед собой нерушимую стену, преграждающую путь, стену, чей мрачный вид гасит последние огоньки надежды?

Закономерное желание развернуться и уйти в поисках более легкой тропы, ведь нельзя терять время попусту.

Авантюрный запал устроить тщательный осмотр бездушного камня, дабы обнаружить тайную лазейку, способную провести напрямик.

Или же… безграничное упрямство. Тупое и не поддающееся контролю, замешанное на ярости, страхе и жажде. Темной жажде, которая таится в каждом человеческом сердце, заставляет пылать изнутри, пробуждает низменные инстинкты, срывает с губ жестокие слова, толкает на преступления, вынуждает причинять боль и требует ответной боли.

Я ошибалась столь часто, что не могу сама себе верить. Всякий раз труднее отличать правду и ложь. Нырять в темные воды океана ненависти, пытаясь отыскать песчинку настоящей истины среди несметного количества ложных. Вдохновленная проблеском света, ни о чем не жалею. Все будет не зря, если только хватит сил и безграничного упрямства.

Некоторые стены нельзя обойти. Они не отпускают, не дают разуму покоя ни на мгновение. Однажды возникнув, не собираются исчезать никогда. Ты можешь уйти, убежать, попытаться забыть. Но ты никогда не перестанешь чувствовать.

Некоторые стены нельзя обмануть. Они слишком надежно защищены, избавлены от секретных ходов, распознают фальшь мгновенно. Ты волен рискнуть, но подобная попытка не увенчается успехом. Кара за неискренность будет гораздо болезненнее, чем способен выдержать человек и не сломаться.

Некоторые стены остается только разрушить. Позволить бархатным нитям Тьмы опутать сознание. Сжать кулаки покрепче, поддаться ослепляющей вспышке и… бить. Разбивая руки в кровь, обдирая костяшки пальцев. Обезуметь, пожертвовать всем, не видеть ничего, кроме цели. До агонизирующей пульсации в напрягшихся висках, до скрежета зубов.

Наверное, горько и страшно признавать, что эта история — моё всё. Настоящее.

— Живот болит? — голос фон Вейганда наполняют непривычные ноты.

Мне слишком плохо, не детализирую оттенки, просто отмечаю — непривычно.

— Да, — приглушенно, едва различимо.

Его руки на моей талии, помогают удержаться на ногах. Эти руки сжимали сердце, терзали плоть, пытали разум, лишали гордости, отнимали волю.

— Черт, — успеваю пробормотать прежде, чем очередной спазм скручивает в три погибели.

Такими темпами можно построить профессиональную карьеру. Кто-то классно танцует, кто-то задушевно поет. А я умею трогательно блевать. Почему «трогательно»? Не знаю, слово прикольное.

Фон Вейганд помогает умыться. Самостоятельно не получается. Ломает во все стороны, будто при температуре плюс сорок. Лоб полыхает жаром, по телу пробегает озноб, ледяная, выкручивающая суставы волна.

Замечаю, на нем нет рубашки. Когда он успел раздеться? До того как потащил меня к раковине или после?

Закрываю глаза, жмурюсь.

— Что? — спрашивает фон Вейганд.

— Свет… больно.

Он поднимает меня на руки, очень бережно и осторожно, словно я могу рассыпаться в пепел от неловкого движения. Поднимает и несет в спальню, укладывает на кровать, кончиками пальцев касается изувеченной щеки.

— Я видел, ты приняла таблетку, — говорит фон Вейганд.

Мое сердце покрывает изморозь. К счастью, выражение лица не выдает эмоций. Слишком паршивое самочувствие.

— От головы, — с трудом шевелю губами. — Анальгин.

Хочу добавить «можешь проверить в моих вещах», но это будет подозрительно.

— Что ты ела? — следует новый вопрос, и мне с трудом удается сдержать облегченный вздох.

— Не помню название… Андрей ел такое же…

Переворачиваюсь на бок, принимаю позу эмбриона, комкая под собой простыни.

— Андрей, — фон Вейганд неодобрительно хмурится, его пальцы все еще скользят по моей щеке.

— Он показал фото… сказал, ты будешь держать меня… там… если…

— Молчи, — для приказа чересчур мягко, скорее просьба.

— Я не хочу менять цвет волос, — проверяю границу дозволенного.

Его брови вопросительно изгибаются.

— Он сказал, что мне нужно покрасить волосы в другой цвет… иначе… иначе ты меня накажешь… но волосы это ведь не очень важно, точнее для меня важно очень, но…

Не успеваю договорить фразу, потому как желудок снова болезненно сокращается. Рвать больше нечем, а спазмы не отпускают.

— Страшно, — выговариваю через силу, зуб на зуб не попадает, настолько трясет в лихорадке. — Что происходит?

Первым приходит Андрей, практически сразу за ним является знакомый доктор. Меня осматривают, расспрашивают, меряют температуру, которая оказывается близка к ожидаемым сорока градусам.

Ненавижу морепродукты. Ненавижу глистов. Думаю, эти две коварные группировки оказали бедному организму бойкот. Не могла волшебная таблетка столь быстро сработать, а вот экзотические тайские блюда вполне реально ударили по ослабленному стрессом организму. Лекарство послужило дополнительным катализатором террористического акта.

Проклятье, если кто-то догадается про эти гребаные пилюли. Даже не хочу представлять, что мне сделают и как.

Хочется отключиться, но нет никакой возможности. Голова раскалывается, физически чувствую эти трещины. Картинка перед глазами темнеет, расползается, меркнет.

Слышу, как фон Вейганд спрашивает о чем-то Андрея. Опять по-немецки, чтобы я не могла ничего понять. Потом говорит доктор.

Голоса теряются в изматывающей ломке, охватившей мое тело. Не припоминаю, чтобы мне было до такой степени хреново. Хуже и хуже с каждым прошедшим мгновением.

Заставляют выпить таблетки, затем какой-то гадкий раствор. Морщусь, откидываюсь обратно на подушки. Тошнота не проходит, отступает, но готова вернуться в любой удобный момент. Чувствую противный комок, застрявший в горле. Хочется откашляться, выплюнуть, а силы нет.

Изломанная фигурка на шахматной доске. Черно-белые клетки мелькают в сознании, утратившем цветность. Черные — тяжелый взгляд, пригибающий к земле, жестокие фразы, ранящие больнее осколка, который он вонзил в мою ладонь. Белые — тень искренности на любимых губах, нежность, затаившаяся в осторожных прикосновениях.

Тягучее и вязкое, не проходящее чувство боли. Расплавленный металл движется по венам, заставляет выгнуться, беспокойно застонать. Все, что угодно, лишь бы прекратить это.

— Пожалуйста, сделайте, — обращаюсь к доктору.

Он кивает, даже отвечает, возможно, по-английски, однако я не разбираю слов.

— Не хочу умирать.

Песок в глазах, свинцовые веки, жар пропитывает внутренности, пока лед холодит взмокшую кожу.

Не хочу думать, что сделала это сама.

«Скажи про таблетку», — мысль тухнет под гнетом затаенного ужаса.

Нет, не скажу. Это не связано. Не могло так оперативно подействовать и…

«Откуда тебе знать, дура?! — злиться внутренний голос. — Ты же не врач. Скажи, еще не поздно. Ты же не хочешь сдохнуть в этом гребаном Бангкоке на этой гребаной кровати гребаного пентхауса!»

Чей-то вскрик, Андрей путанно бормочет, снова вскрик. Перевожу взгляд в сторону и понимаю — признаваться нельзя. Лучше смерть.

Фон Вейганд не просто сердит или зол. Он в ярости, готов растерзать виновного на месте без суда и следствия. Схватив нерадивого слугу за грудки, нависает над ним с видом голодного хищника.

Это не угроза. Не попытка запугать. Это настоящее.

— Александр, — мой голос сбивается, слышно только «Алекс».119fe8

Фон Вейганд вздрагивает, оборачивается, словно не верит собственным ушам. Впервые называю его по имени, не мысленно, а обращаясь лично. Неслыханная дерзость. Непозволительная вольность.

Ну и пусть.

Он переговаривается о чем-то с доктором, отпускает Андрея, который торопливо ретируется прочь.

Хочу снова позвать, повторить запретное имя, попробовать на вкус, задержать на языке, смакуя, наслаждаясь. Однако же не решаюсь. Терпеливо жду, опасаюсь нарушить незримый баланс перемирия.

— Все будет хорошо, — фон Вейганд усаживается рядом, поправляет подушки подо мной. — Обычное отравление. У тебя интоксикация, это пройдет.

Мечтаю помереть с заслуженным пафосом, а этот двуличный ублюдок должен непременно мучиться, понять, какую ошибку допустил, как был не прав и облажался, не оценил сокровище, растоптал и уничтожил… короче, должен бить себя кулаками в грудь и лить слезы на моей свеженькой могиле. Но мне убийственно паршиво, эти сладкие мечты не вызывают улыбки.

Какое «пройдет»? Мне хреново аж челюсти сводит. Точно гетманской булавой прошлись по косточкам, по каждому позвонку.

— Обними, — требовательно шепчу, глядя в его пугающие глаза, черные и бездонные, затягивающие внутрь, будто воронка смерча.

Это горячечный бред. И что? У меня действительно горячка плюс интоксикация. Он сам сказал.

— Обними, хочу почувствовать тебя, — повторяю упрямо.

И стена дает трещину под ударом.

— Спи.

Руки фон Вейганда притягивают крепче, укрывают от мира, зла и несчастий. Эти руки способны поддержать и успокоить, но так же низвергнуть и обратить в прах. Люблю его объятья, пусть и задыхаюсь от по-звериному жесткой хватки. Люблю ощущение его на своей пылающей коже. Люблю чудовище, которое извращает мои идеалы и веру в светлые чувства. Люблю срывать повязки с незатянувшихся ран.

«Ты опять позволишь забрать свое сердце», — укоризненно произносит внутренний голос.

Ха. Разве можно забрать то, чего у меня давно нет?

Жар потихоньку слабеет, боль сдает позиции, больше не выкручивает тело. Лекарства действуют правильно. Нахожусь на границе сновидений — еще не там, но уже не здесь. Дыхание выравнивается, позволяю себе расслабиться, сбросить гнетущее напряжение. И…

— Лора.

Вы когда-нибудь слышали звук, с которым вспыхивает первая звезда на ночном небе? Тихий, но отчетливо различимый.

Не смею шевельнуться, не смею дышать.

Губы фон Вейганда прижимаются к внутренней стороне ладони, целуют там, где вырезана кровавая подпись нашего договора, мягко касаются свежих рубцов.

Игла света прошивает меня сверху донизу. Больно и сладко, лезвием стилета по гусиной коже, движется неведомое чувство, окрыляя душу всполохами надежды.

Невинная ласка и шепот моего имени на устах одержимого монстра. Миг истины. Признание, что не вернуть обратно, не обесценить. Не облечь словами, не описать, не объяснить. Только прочувствовать.

Наивная девочка мирно засыпает. Подарим ей заслуженный покой, опустим занавес. Она не подозревает о предстоящих испытаниях. Не знает о том, как будет истерзана, избита и вспорота изнутри. Не представляет, что первый удар по стене — самый легкий.

Глава 8.2

Я бы могла принять случившееся за плод разбушевавшегося воображения или навязчивую галлюцинацию, но когда поутру Андрей заявил, что мои волосы не станут перекрашивать, самооценка взлетела до небес, а воображение понеслось во все тяжкие.

Попался, господин фон Вейганд. Будет тебе и хлыст, и плеть семихвостка, и наручники для комплекта. Поползаешь теперь на коленях, слезно умоляя о прощении.

Хотя настолько далеко меня не занесло. Просто представила, как эта бритоголовая башка окажется под моим каблуком, и сердцу стало удивительно тепло. Отольются кошке мышкины слезки.

Не запрещаю считать проявлением чувств эрекцию.

Разумеется, любимый. Дорого же обходится твоя эрекция — новая биография, тренинг для поступающих в высший свет, гардероб и прочие необходимые издержки. Ради траха? Черта с два. Меня не проведешь.

— Я готов ответить на все интересующие вопросы, — пообещал Андрей.

Хорошо, расскажи о прагматичной вариативности вопросительных предложений в англоязычном художественном дискурсе и ее отражении при переводе на примере…

Однако же не будем отпугивать дичь.

— Зачем мне новая биография? Что за прецеденты у вас бывали? Если кто-то решит проверить старушку баронессу, то правда сразу откроется… придут к ней домой, опросят соседей… ну, она же не в Сибири жила, не в резервации…

— Я с удовольствием объясню, — приторная улыбка заставляет поморщиться, но Андрей не готов принять это на свой счет, он бросается к ложу неизлечимо больной любовницы хозяина и обеспокоенно спрашивает: — Вам плохо?

— Нет, мне нормально.

«Не ссы», — ехидно прибавляет внутренний голос.

— Точно? — не верит Андрей, ощупывая подследственную взглядом.

— Точно. Давай к вопросам вернемся.

Далее последовало скучнейшее выяснение деталей, которое коротко сводилось к следующим выводам.

Номер раз (на мой взгляд — надуманно и неправдоподобно, однако проникаешься): фальшивая биография жизненно необходима, защищает тыл со всех фронтов, обеспечивает радужные перспективы. Чтобы там не плели в сказках, но простым смертным дорога на «верх» давно заказана. Где это видано, чтобы миллиардер тусовался с заурядной переводчицей? Курам на смех. Тут нужна красивая и душещипательная легенда, плюс прокачать меня до эльфа восьмидесятого уровня… тьфу, до состояния прекрасной принцессы.

Номер два (занимательно, хотя давно ясно): Андрей — тихая и воспитанная тварь, готовая подставить при первой удобной возможности.

Номер три (мой любимый, украшенный розовыми сердечками и порхающими бабочками): фон Вейганд спалился, не удержался и проявил гораздо больше чувств, чем за все время нашего знакомства. Оперирую фактами. По словам Андрея у его работодателя не было серьезных отношений с другими обычными дамами:

— Господин Валленберг впервые настолько серьезно подошел к этому вопросу. Прежде мы не составляли биографий…хм, в подобных целях. Он не выводил… обычных женщин в свет, а все подобные отношения длились не более нескольких месяцев. Естественно, недоброжелатели пытались использовать эту мнимую слабость с максимальной выгодой. Однако господин Валленберг не жертвует интересами бизнеса. Печальные прецеденты случались, но это не имеет значения. Вы можете быть уверены в своей безопасности.

Во имя меня кроили новую жизнь баронессы Бадовской, расточали казенные средства и явно волновались. Пусть этот самодовольный ублюдок продолжает относиться ко мне как к последней шлюхе, унижает, оскорбляет, трахает в запрещенных позах, но никто в здравом уме и…

И тут я слегка осеклась. Здравый ум плохо сочетался с нашими далеко «не здравыми» отношениями.

***

В тот день фон Вейганд не появился, на следующий — тоже. Андрей сказал, что у него неотложные дела возникли, пришлось срочно улетать. Неделя приближалась к завершению, а я терзалась противоречивыми мыслями. Позорно сбежал с поля боя? Не выдержал наплыва эмоций? Решает, как весомее доказать, что в реальности ему плевать, имел он таких дюжинами, приелось?

Он умудряется спутать карты, даже когда все очевидно и почти прозвучало вслух. Его «Лора», поцелуй украдкой вкупе с намеками потолще… это, блин, выдает с головой.

Или я чего-то не понимаю? Хватаюсь за смутные ощущения, догадки, иллюзии?

Опять стало невесело. Однако я не хочу подталкивать себя и вас к суициду. Поэтому пришла пора рассказать о чем-нибудь ненапряжном, задорном и лишенном малейшего смысла. Моем собственном бизнесе.

Хотите заработать денег без каких-либо материальных затрат? Спросите меня как.

Нам потребуется компьютер, выход в Интернет, знание английского языка и наглость. Наглость, вообще, второе счастье. Без нее никуда.

Ладно, не претендую на звание первооткрывателя, но построить бизнес из воздуха на голом идиотизме, простите, энтузиазме… надо уметь. Особенно в стране, где каждый мало-мальски смышленый человек счастлив тебя на*бать. Налоговая и прокуратура не дремлют, а экономический кризис повязал по рукам и ногам любые честные начинания.

Международное агентство знакомств. Сто пятое в нашем городе. Это не лирическое отступление для связки мыслей, это я про некий псевдо-преступный бизнес веду речь. Но, конечно, не собираюсь раскрывать тайны, иначе набегут сейчас и прямо на месте повяжут. Туманно намекаю, не более.

Эта работа позволит вам расковаться в конец, подтянуть знание иностранного языка и приятно провести время (если ваше юмора не менее черное, чем мое). Заграничные женихи выносят мозг покруче отечественного продукта (уж я-то эксперт), но оставляют столько искрометных баек, сколько мне за всю жизнь не описать. Цель агентства знакомств — познакомить, а потом — никакой ответственности. Пускай насилуют и убивают друг друга, не нашего ума дело.

Для затравочки — эпизод спортивно-эротический. О роликовых коньках.

— Он оказался очень странным, — доверительно сообщила клиентка мне и Маше после ночного свидания с женихом.

Клиентка была дамой широких взглядов, она не стеснялась экспериментировать, смело принимая гуманитарную помощь подарками. Что же могло удивить по-настоящему бывалого человека?

Ну, как сказать. Всё шло по накатанной схеме. Вечер обещал быть томным — романтический ужин при свечах, задушевные беседы на ломанном английском без вмешательства переводчика и, наконец, желанный тет-а-тет в элитной съемной квартире. Представьте, приглушенный свет, белый кожаный гарнитур и самое важное — круглый обеденный стол посреди комнаты.

Жених принял на грудь спецсредства для улучшения некоторых естественных процессов организма, которые, при прохождении определенного возрастного лимита, требуют дополнительной стимуляции… Короче, для стояка. Принял и целомудренно отлучился в спальню. Наша невеста размышляла, сколько удастся выручить за ночную благосклонность, и настраивалась на эротический лад. Ничто не предвещало беды.

И тут жених выехал на роликовых коньках.

Уточняю — в костюме Адама и на роликовых коньках.

То есть совсем ничего на нем не было, окромя этих великолепных роликовых коньков.

Невеста уронила челюсть, нагнулась, подняла с пола и снова уронила.

А это была только непринужденная прелюдия.

Трогательно улыбаясь, иностранец предложил даме сердца повозить его за причинное место вокруг стола. Иные, весьма шаблонные, сексуальные действия не приносили ему никакого удовольствия. Только — вокруг стола с шашкой наголо.

— Так вы повозили? — с интересом полюбопытствовала Маша.

— Ну, — клиентка очаровательно покраснела, и за нее ответил блеск новых, явно недешевых сережек.

Вообще, я сейчас не просто так про стимулирующие спецсредства вспомнила. Как говорила другая наша клиентка: «Афрозодиаки полезны для здоровья». Афрозодиакам особо не удивляйтесь. Как вам «пепервативы» (копирайт ее же)?

Пепервативами мы с фон Вейгандом никогда не пользовались, поэтому в данной области я полнейший профан. Но с афрозодиаками связаны неизгладимые впечатления. Тем не менее, рассказывать нужно в порядке очереди.

Глава 8.3

По ресторанам меня больше не водили, вероятно, опасались последствий. Блюда чуть ли не с помощью микроскопа тестировали. А зря. Мои глистогонные таблетки закончились. Зачем переживать-то?

Наступила скука смертная. Особых развлечений не предвиделось. Андрей штудировал со мной этикет, пытался превратить в светскую львицу, но без особого успеха. Видимо, его позиции значительно ослабились новыми инструкциями фон Вейганда. Я испытывала терпение наставника на прочность, ошибаясь во всем специально и с завидным постоянством. Бедняга выходил из себя только внутренне, а внешне не подавал виду и держался молодцом.

— Титул баронессы палевно выглядит, честно, не понимаю, — завожу старую пластинку.

— Палевно? — Андрей делает над собой волевое усилие и улыбается: — Вам необходимо избавиться от подобных слов. Титул…

— Минуточку. От каких слов?

— Сленговых, — услужливо поясняет он.

— Да лучше мне сдохнуть и плесенью покрыться! — выдаю первое пришедшее на ум. — Кстати, я и не такие слова знаю, могу матом…

— Естественно, можете, но не в определенных кругах, — следует дипломатичный намек.

— Типа там по-русски все базарят? — пробуждаю быдловскую натуру: — Ты на кого батон крошишь? Не ссы, квакуха, болото будет наше. Накинь бельмо на котлы. В смысле, который час? Чет пить охота.

Готова поспорить, Андрей тихо охреневает от неожиданного выбора господина Валленберга. Посредственной внешности бабенка с вокабуляром уголовницы.

— Ладно, попустись, шучу. Шутку любишь, ну? В кого ты такой серьезный? Ладно, налей водички.

Думаю, он бы с радостью налил мне серной кислоты, но фон Вейганд не одобрит. Эх, не ценят люди нормального отношения. Кабы я не окликнула своего романтичного шефа-монтажника в тот памятный вечер, отправился бы Андрей в больничку. С множественными переломами. Скажете, заливаю? Вас там не было, господа присяжные заседатели. Клянусь, момент выглядел достаточно остро, острее некуда.

Вообще, я очень добрый человек, потому и бедный. Даже иностранцев в международном агентстве знакомств, не получалось нормально развести на бабло. Что тогда о представителях стран СНГ говорить?

Хотелось копнуть поглубже в биографию Андрея. Не буду лукавить: исключительно в целях познания загадочного бытия господина Валленберга.

Зачем ему этот тошнотворно приятный сутенер? Только для благоустройства шлюх или другие функции выполняет? Как давно они сотрудничают? С чего начинали?

Мой земляк мог рассказать пару-тройку забавных историй, но уперто держал рот на замке.

А, впрочем, однажды удалось вывести его на откровенность.

— Господин Валленберг ожидает нас в аэропорту, — заявил Андрей.

И мы стартовали, медленно и уныло, с трудом преодолевая пробки. Я основательно загрузилась, представляя, какие именно развлечения подготовлены для длительного перелета в…

Кстати, не знаю пункт назначения. Информация не разглашается. Зато и такой неисправимой идеалистке как я предельно ясно: хорошего не жди. Стремишься к миру — готовься к войне. Еще лучше — готовься к наихудшему, чтобы не разочаровываться зря.

Разумеется, фон Вейганд будет жестоко мучить меня. Ведь некоторым гораздо легче оскорблять, издеваться, унижать, втаптывать в грязь и обращаться с человеком, как с куском дерьма, чем признать свои чувства.

Наконец, я совершаю то, о чем давно мечтала. То, к чему суровые обстоятельства подталкивали в течение длительного периода времени. Другого выхода нет, а жаль.

Кадры бездарно прожжённой жизни проносятся перед глазами. Мысленно прощаюсь с родными людьми. Отпускаю грехи врагам и обидчикам. Ностальгирую по любимому сериалу, особенно по дону Хуану. А что? Актер симпатичный, на него только ностальгировать и ностальгировать.

«Не отвлекайся», — рявкает внутренний голос.

Остынь, братан, все идет по плану.

Раздвигаю полы ковбойского плаща, пальцы нервно подрагивают, но стоит им коснуться прохладной поверхности револьвера, я мигом обретаю былую уверенность. Смачно сплевываю на пол и вышибаю себе мозги.

Эпичненько? Ну, финальная фраза провисает. Да и блеф становится очевиден после «отпускаю грехи врагам». Ни за никакие коврижки! На смертном одре никому ничего не отпущу. Пускай горят в аду. Пускай жарятся вместе со мной. Так веселее.

На самом деле, я начала вдохновенно ныть. Ведь моим вышибленным мозгам Андрей мог чуток обрадоваться, а вот меланхоличному дерьму, скопившемуся за двадцать с хвостиком лет никчемного и бесполезного существования, — вряд ли.

Я ныла про отвратные котлеты в детском садике, про вожделенную грамоту лучшей ученицы школы, неполучение которой нанесло мне глубокую психологическую травму, про коварного Леонида, расхитителя сердец, и его деспотичную маму, виденною мною лишь раз, но все же. Жаловалась на третий сезон сериала «Отбросы» (верните Кудрявого, с*ки!), неблагоприятную политическую обстановку в Украине («пи») и маленькую грудь (неполный первый — форменное издевательство). Сетовала на свое бедственное положение, отсутствие связи с родителями, скучную биографию, которую пришлось зазубрить наизусть.

— Поверьте, вам повезло, — сказал Андрей и мысленно добавил — «А мне нет».

— Это где же повезло?! — вспыхнула я праведным гневом.

— Естественно, господин Валленберг обладает определенными предпочтениями, но от вас не требуется ничего запредельного.

— Ну, да, подумаешь, синяк оставил на лице, — недовольно фыркаю. — Ну, наручники для остроты ощущений. Это ж у нас в каждой просвещенной семье практикуют! Никого не удивишь…

— Лора, вы не знаете, на что способны люди, наделенные неограниченной властью.

Здесь хочется поспорить, но благоразумно умолкаю, почуяв близость откровения.

— Когда-то я работал на лорда Мортона, — продолжает Андрей. — Страшный человек… его предпочтения обычно завершались летально, чего я ни разу не наблюдал за господином Валленбергом.

— Летально? — приходится уточнить. — Насколько… но как…

Тянет поинтересоваться, почему лорда не упекли за такие забавы, но вопрос, конечно, риторический.

— Многие девушки жаждут легких денег и славы, мечтают стать супругами олигархов… да что там! — Андрей презрительно усмехнулся: — Они готовы провести одну ночь в постели сильных мира сего. Готовы на все ради достойного вознаграждения! Им невдомек, что очень богатые люди хотят больше, чем секс… алчных идиоток манит аура величия, но они не догадываются, что скрыто за ней!..

Похоже, тема корыстных женщин его реально заводит. Стараюсь не спугнуть, молчу и слушаю.

— Да, я устраивал разные вечеринки, отбирал красавиц по требуемым параметрам. Это были очень разные вечеринки, — с нажимом произносит он, а потом хмурится, понимая, что сболтнул лишнего, и скупо бросает: — Я рад сменить место работы.

— Если этот лорд Мортон такой страшный человек, как получилось уйти без последствий? — не в силах удержаться от любопытства. — Разве вы не знали никаких секретов?

— Иногда можно уйти, только если знаешь много секретов, — мрачно говорит Андрей и отворачивается в другую сторону, показывая, что порыв искренности сошел на нет.

Значит, когда я выведаю секреты фон Вейганда, то мы разойдемся как в море корабли? Слабо верится.

«Будто ты действительно этого хочешь», — под*бывает внутренний голос.

Понимаю, до тех пора моя задница в безопасности, никуда не денусь.

***

Встречаюсь с фон Вейгандом на борту самолета. К моему глубочайшему удивлению мясник не спешит начинать кровавую бойню, держится отстраненно и равнодушно, будто мы снова вернулись на завод, когда меня старательно игнорировали. Не скажу, что я разочарована неожиданным поворотом событий. Все-таки не успела соскучиться по играм без правил. Фиговая мазохистка, никакого рвения.

Сухое приветствие и будничный тон:

— Как ты себя чувствуешь? Доктор говорит, ты полностью поправилась после отравления.

«Поэтому ползи ко мне на коленях, твое место на полу, возле ног хозяина», — подсказывает внутренний голос, но фон Вейганд молчит.

— Да, все нормально, — присаживаюсь в кресло напротив него.

— Хочешь чего-нибудь? Посмотреть фильм? Почитать книгу? — ровно и безэмоционально. — Интернетом пользоваться не разрешу, но все остальное возможно.

— Нет, не хочу, — опасливо оглядываюсь по сторонам.

Ни тебе цепей, ни пыточных инструментов. Знакомое помещение — кожаный гарнитур, зеркальный потолок, серебристо-черный ковер.

Вроде пронесло, позволяю себе расслабленно выдохнуть и добавляю совершенно идиотское:

— Спасибо.

Фон Вейганд не реагирует, клацает что-то в своем продвинутом лэптопе, создает видимость работы. Или правда работает, кто его разберет.

— А куда мы летим? — нарушаю тягостное молчание. — Андрей ничего не сказал.

— В Германию, — раздается односложный ответ.

С «пронесло» я погорячилась. Память услужливо подбрасывает живописные картинки с фотографиями уютного особняка. Возникают не самые радужные ассоциации. Что-то средневековое, времен инквизиции, фон Вейганд в образе Торквемады изгоняет из меня собственных демонов каленым железом. 7c6fa8

— Я не намерен запирать тебя в комнате отдыха, — он соизволил внести ясность, помедлил для приличия и сбросил с барского стола короткое: — Не бойся.

Хочется повторить благодарственное словцо, но это будет верхом кретинизма, поэтому я молчу, пытаюсь побороть культурную часть Лоры Подольской.

— Спасибо, что разрешил оставить привычный цвет волос, — пробный выстрел.

— Мне нравятся твои волосы, — фон Вейганд закрывает ноутбук и указывает на сверкающую панель. — Если захочешь чего-нибудь, нажми на эту кнопку, и слуга придет.

Он поднимается и уходит. Всё. Никаких спецэффектов.

Да, я гребаная истеричка, страдающая манией преследования и биполярным аффективным расстройством (рус. маниакально-депрессивный психоз). Но это же действительно наталкивает на подозрение и оживляет навязчивые состояния.

Почему сменил тактику? Сказал бы очередную колкость, разложил бы меня на диване или на кресле и… ну, успокоил бы расшатанные нервы! Лучше вопль или удар, чем это показное равнодушие. Почему с нормальными маньяками и психопатами все просто и понятно? А этот… этот опять затаился, выжидает момент.

Тянет стать законченной оптимисткой, но взгляд фон Вейганда сильно мешает. Тяжелый взгляд зверя, вдребезги разбивающий сахарные перспективы. Кто бы желал остаться в одной комнате с хищником, которого посадили на веганскую диету? Я пас.

Глава 8.4

Это не особняк, это чуть облегченная версия королевского дворца или музей, причем не то убожество, которое в моем родном городке именуют краеведческим музеем, а нормальный такой выставочный зал нехилых размеров.

Мы прибыли вечером, когда основательно стемнело. Миновали внушительную оградку, поехали дальше и дальше, пока не приехали, пока я не упала в обморок от чрезмерности эстетического экстаза.

«Охренеть», — подумалось мне, кажется, слишком громко.

— Лора, я просил вас не употреблять подобные выражения, — строго произнес Андрей.

Но мне было как-то по… в общем, все равно, что он просил.

— Этого не было на фото, — пробормотала я.

— Я показал вам только одну комнату.

— Так надо было показывать все! — восклицаю укоризненно. — В таких хоромах и сдохнуть не жалко. Почему сразу не сказали, что меня будут пытать здесь?!

Андрей совсем не ценит природного остроумия, умудряется испортить торжественный момент и сбить впечатления своими скучными замечаниями:

— Господин Валленберг прибудет через два часа. У вас есть время принять душ, отдохнуть и подготовиться к встрече. Слуга покажет вашу комнату и принесет необходимые вещи.

Забыла упомянуть, что фон Вейганд продолжал избегать прямых контактов, смылся на отдельном авто, а меня отправил в компании сутенера-зануды.

— А что у нас подпадает под категорию необходимого? Я бы от маракуйи не отказалась. Знаете, такая вкусная штука…

— Я знаю, что такое мараку́йя, — стиснув зубы, произнес Андрей.

— Кстати, ударение делается на последний слог. Вы неправильно произнесли.

Наверное, мое общество в больших дозах действует утомительно. Бедняга упал на колени, начал биться головой о порог, задергался в эпилептическом припадке, пуская пену изо рта. В общем, перенервничал слегка. Мы же весь перелет общались, потом по дороге сюда поболтали. Впрочем, болтала преимущественно я, мой страж старательно зажимал истекающие кровью уши.

— Вам принесут одежду, драгоценности, косметику для сегодняшнего вечера, — Андрей утер пену с губ и продолжил: — Естественно, будет подобран новый гардероб, но большинство вещей доставят завтра. Прошу серьезно отнестись к данному вопросу. Приводите себя в порядок, отдыхайте, слуга придет…

…отвести вас на эшафот.

— Ясненько, — мило улыбаюсь. — Экскурсия по музею будет?

— Господин Валленберг желает лично показать особняк, — Андрей мягко подталкивает меня вперед.

Лабиринт коридоров и лестниц. Блеск и величие миллиардных капиталов. Каждый уголок незримо пропитан успехом, славой и гордыней.

Чувствую себя героиней фильма, персонажем волшебной истории. Золушка, твою мать.

Неприятный холодок порхает под ребрами, не позволяет расслабиться ни на секунду. Эйфория спадает быстро, оставляя наедине с жестокой истиной.

«Будут и наручники, и плети», — насмехается внутренний голос.

Выделенная мне комната крута до безобразия, однако роскоши хватило сполна, жажду краешек покоя.

Процедура омовения не приносит радости моей мятущейся душе. Вода бодрит, но не отрезвляет. Тщательно вытираюсь, кутаюсь в халат плотнее, бесконечно долго изучаю свое лицо в зеркале. Синяк заметно побледнел, без проблем исчезнет под слоем тонального крема.

Остается следовать правилам. Голову выше, плечи распрямить, грудь вперед, зад назад. Не падать духом. Соберись и улыбнись.

На кровати заботливо разложено «все необходимое»: широкий выбор косметики, удивительно красивое кружевное белье, чулки, маленькое черное платье, изящные туфли, о которых я давно мечтала, рассматривая дорогущие модели в Интернете, и еще кое-что — бархатная коробка. Открываю и невольно зажмуриваюсь, ослепленная сиянием бриллиантов. Это совсем другие бриллианты, отличаются от подаренных на Новый год. Сверкают гораздо ярче, выглядят намного масштабнее. Ожерелье, судя по виду, способно задушить своей тяжестью. Сережки впечатляют не меньше. И кольца… Господи, сколько же их? Сколько же в них карат?

Настроения краситься нет, но и облезшим бомжарой ходить надоело. Забыла, когда последний раз наводила стрелки. Позор на мою изрядно поседевшую голову.

Выше нос, все не так уж плохо.

Да, намного проще, если бы фон Вейганд не откладывал расправу в долгий ящик, если бы он сразу наказал за неосторожное проявление заботы и нежности, за собственную слабость.

Послушно экипируюсь согласно указу свыше. Смотрю на себя в зеркало и не узнаю.

Кто эта маленькая девочка в платье и драгоценностях взрослой тети? Откуда тревога и блики ужаса в ее глазах? Почему губы накрашены вызывающим красным?

Вкрадчивый стук заставляет задрожать. Но на поверку это оказывается всего лишь слуга.

— Приветик, ну, или как там у вас говорят? Хэллоу. Гутен Абенд?

Молчание в ответ. Отработанная улыбка в стиле Андрея, приветливое выражение лица. Не понимает или делает вид, что не понимает.

Обуваюсь, балансирую на высоченных каблуках. Кажется, кое-кто отвык от нормальной женской обуви.

Позволяю провести себя по запутанной сети коридоров, стараюсь игнорировать обезумевший пульс.

Когда-то я была готова продать душу Дьяволу, лишь бы оказаться рядом с фон Вейгандом. Желания порой сбываются, не спрашивая нашего разрешения, и не вполне так, как мы рассчитывали.

Массивные деревянные двери открываются передо мной. Смело ступаю вперед, призываю страхи замолчать. Иллюзия выбора развеяна как дым, испита до дна, отправлена восвояси щелчком пальцев.

Глава 8.5

Огромный зал нельзя охватить одним взглядом. Легко представить здесь сотни танцующих пар, скучающих аристократов в летах, знатных дам с печатью порока на идеально ухоженных лицах, толпу сногсшибательной красоты моделек и юных рыцарей, подающих надежды.

Буря соблазнов и обольщения. Многоярусные люстры, поражающие самое смелое воображение. Кристально-золотой водопад, кружева, сотканные из кованого железа и россыпей искристых драгоценных камней. Зеркала отражают свет, причудливо преломляют лучи, создают атмосферу мистического и непознанного, особенного мира. Вселенная за чертой добра и зла.

Удивительно, что фон Вейганд не теряется посреди этого кричащего великолепия, не выглядит одиноким или ничтожным в необъятном бальном зале. Наоборот, его сила и могущество возрастают, приобретают новый, прежде тщательно скрываемый, смысл. Он рожден править неукротимой стихией, призван царить на вершине и побеждать вечно.

Замечаю небольшой столик, два стула. Романтический ужин в помещении для званых приемов. Впрочем, не уверена, где и что принято проводить. Надо бы стать более примерной ученицей, освоить азы культурного поведения. Н-да, мне бы сто видов вилочек, ножичков и ложечек запомнить.

— Тебя устраивает новая комната? — спрашивает фон Вейганд, разливая шампанское по бокалам.

— Да, — подхожу ближе, игнорирую слабость в коленях.

— Если захочешь что-то поменять, обращайся к Андрею, — невозмутимый, даже отчужденный тон.

Незримая преграда возникает между нами. Выстраивается мрачная нерушимая стена. Наощупь — чистый холод, но суть ее стократ прочнее льда.

— Выпьем за переезд.

Мои пальцы почти не дрожат, когда я принимаю бокал из его рук.

— Ты… — слова застывают, замерзают на губах.

Не решаюсь, не осмеливаюсь продолжать. Мысли испаряются под горящим взглядом черных глаз. Я обнажена, лишена защиты, распахнута настежь.

— Пей, — звучит непривычно мягко, обманчиво похоже на забытые сцены.

Пузырьки приятно щекочут горло, уносят переживания прочь. Тугая пружина внутри разжимается, становится легче дышать, получается улыбнуться. Но все же… ни секунду не верю в счастливое избавление.

— Когда можно поговорить с мамой?

— Я подумаю над этим, — фон Вейганд улыбается, множатся бесенята в его глазах.

— Я же все делаю… я послушная, — нагло лгу.

— Как тебе Андрей? Никаких проблем не возникает?

Достал этот сутенер-зануда и жутко раздражает, совсем не понимает мой стеб, а с таким чувством юмора хоть в петлю лезть.

— Нормально, — делаю еще один глоток, облизываюсь и тут же краснею, заметив, как поменялось выражение лица фон Вейганда.

Черт, моя помада или мой язык… хм, определенно заводит.

— Я займусь поисками твоего Стаса, — вдруг произносит он.

— Стаса? — на ум не приходит ничего лучше, чем переспросить.

— Да, если помнишь, ты собиралась выйти за него замуж.

Просто похоже на шутку или он действительно пошутил?

— Конечно, помню…

— У меня есть несколько вопросов для него лично.

Надеюсь, мой горе-парень не задолжал кругленькую сумму деньжат господину Валленбергу. Разумеется, надеюсь мысленно, вслух не стану говорить.

Залпом допиваю шампанское. Да, выглядит не слишком аристократично, однако я только учусь быть баронессой.

— Позвольте пригласить вас на танец, — учтиво произносит фон Вейганд.

— А музыка? — вздрагиваю, ощутив его руки на своей талии.

Вспыхивают сигнальные огни. Бокал выскальзывает из предательски ослабевших пальцев.

— Зачем нам музыка? — он ловко подхватывает мою утрату, не дает разбиться.

— Н-нужен ритм, — с придыханием бормочу я, холодею под жаром сотни раскаленных иголочек, вонзившихся в податливую плоть.

— Слушай биение сердца, — ухмылка достойная Люцифера.

Он ведет меня к самому центру зала, туда, где сосредоточены ярчайшие потоки света. Империя пороков, выставленных напоказ. Королевство, проклятое небесами и благословленное адом. Губительная красота темного царства, отравляет душу, изменяет навсегда, перекраивает восприятие.

Пальцы фон Вейганда на моей талии, притягивают ближе. Его дыхание опаляет макушку, заставляет трепетать в объятьях дьявола, о котором я мечтала с детства.

Ожерелье душит, жжет кожу. Глазам больно, щурюсь, пытаясь избавиться от красноватой пелены, которая заволокла все вокруг. Мне становится дурно, с трудом удается следовать заданному темпу, ведь колени мелко дрожат, а дыхание учащается настолько, будто я сдаю стометровку.

— Что с тобой? — спрашивает фон Вейганд, когда я спотыкаюсь, и лишь его сильным рукам дано уберечь от падения.

— Мне плохо.

Сказав это, понимаю… на самом деле, мне даже очень хорошо. Тело отзывается на каждое прикосновение, вспыхивает тягучим, болезненным возбуждением. Разум капитулирует, окутанный туманной дымкой, ничего не решает. Но часть меня сжимается от страха, отторгает происходящее, предчувствует подвох.

— Мне нужно уйти, — шепчу сбивчиво.

Шепчу и с ужасом осознаю, если не свалить отсюда прямо сейчас, то я за себя не отвечаю. Жажду только одного, поглубже и посильнее… и это странно. Что за черт? Надо подняться наверх и умыться холодной водой. Да, точно поможет. Нет, конечно, фон Вейганд и раньше действовал на меня покруче афродизиака, но не так.

— Отпусти! — не боюсь нарваться на очередные неприятности, хочу исчезнуть из этого сияющего зала, скрыться подальше.

— Нет, — коротко и сухо.

— Мне нужно уйти… — яростно вырываюсь, поднимаю голову, встречаю взгляд фон Вейганда и осекаюсь.

Страшная догадка обрушивается ледяным дождем на пылающую кожу.

Нет. Не может быть. Нереально.

— Что это? Что со мной происходит? Что ты сделал? — пытаюсь побороть желание, кипящее в разгоряченных венах.

Мною завладевает грязная и низменная потребность, отключающая мозг, вынуждающая плотнее свести бедра, извиваться в безуспешных стараниях, хоть как-то облегчить напряжение, пропитанное ядом.

— Отпусти, — голос звучит неожиданно хрипло.

Стальной захват исчезает, но я не в силах удержать равновесие. Падаю на отполированный до блеска пол, ударяюсь, однако не чувствую боли. Похоть затмевает всё. Жгучая и пьянящая, отбирающая всякие права.

— Зачем? Зачем ты…

Фон Вейганд опускается на колени рядом, ласково перебирает пряди моих волос, а потом резко дергает на себя, вынуждая простонать.

— Я обещал доказать тебе силу своих чувств. Я всегда исполняю свои обещания, — его губы касаются щеки. — Я хочу, чтобы тебе понравилось. Первый раз всегда особенный.

— Нет… пожалуйста…

Мне нужно расплакаться или испугаться, но не могу, привычные реакции отказываются работать. Воли нет совсем.

— Не надо…

Отрицание растворяется в стонах, рвущихся из горла, когда фон Вейганд трется бородой о мою шею.

Господи, это же не я.

Это не могу быть я.

Это все не может быть настоящим.

— Ты будешь умолять, meine Schlampe.

Хочу его. Хочу его член. У меня нет других желаний. Только горячая пульсирующая плоть внутри, смысл моего существования, моя персональная бесконечность.

— Пожалуйста, — шепчу я.

— Пожалуйста — что? Нет или да? — с издевкой уточняет фон Вейганд.

— Да! — добровольно подписываю разрешение на пытки.

— Стань на колени.

Подчиняюсь, готова на любые жертвы, только бы…

— Ты должна хорошо попросить, meine Schlampe, — он прижимается ко мне сзади, давая прочувствовать величину желанной награды.

И я произношу слова, за которые буду ненавидеть себя позже, умоляю, унижаюсь. Все, что угодно, лишь бы унять этот мучительный зуд.

— Проси лучше, — фон Вейганд сжимает мою грудь.

Кричу, вымаливаю пощаду. Страх бьется на задворках сознания, слишком далеко, практически незаметно.

— Ты запомнишь этот момент, — он отстраняется, уходит, но очень скоро возвращается обратно.

— Пожалуйста, — извиваюсь не в силах вернуть контроль.

— Полуголая на коленях упрашиваешь трахнуть твой девственный зад.

Фон Вейганд поднимает мое платье повыше, нарочито медленно, а потом разрывает трусики. Щелкает пряжка ремня. Не сдерживаю гортанный стон предвкушения. Мысли загораются и гаснут. Обломки прежней меня.

— Да, — судорожно выдыхаю.

Его язык скользит по позвоночнику. Неторопливо, подталкивая к пределу, заставляя порочно выгибаться.

— Тебе понравится, — мою последнюю невинную часть смазывают чем-то прохладным.

Damn… (Проклятье)

Всепоглощающее чувство, ранит, пробирает до ослепительной вспышки, разрядом тока крадется по воспаленной коже.

Фон Вейганд проникает в меня, растягивая наслаждение, упиваясь властью. (25da8)

Совершаю последнее грехопадение. Умоляю не прекращать этих бесстыдных движений, насаживаюсь на его член, сама ускоряю ритм. Сгораю дотла в умелых руках, парю над пропастью, погружаюсь в безумие, жгучее и сладкое, тающее на губах, осыпающееся каскадом кровавых осколков.

Рви на куски, терзай, вгрызайся зубами. Никаких запретов. Только этой ночью.

Делай все, что захочешь.

Глава 9.1

Бескрайняя пустыня, выжженная палящим зноем, будто клеймом. Беспристрастный и равнодушный наблюдатель часовых механизмов. Страж у ворот, из которых приходит сухой, изнуряюще жаркий ветер, чтобы стереть следы наших ног. Жнец, собирающий сомнения и страхи, проводник сквозь озера слез и пески времени.

Говорят, некоторые вещи нельзя исправить, ведь их попросту нет нужды исправлять.

Everything happens for a reason. (На все, что случается, есть своя причина)

Но как жить дальше? Принять или простить? Как совладать с тишиной под сердцем?

Эта тишина касается потрескавшихся губ, мягко скользит по леденеющей коже, трепещет в несмелых ударах пульса, просачивается внутрь капля за каплей. Наполняет пустотой. Пустотой звенящей и терпкой, с привкусом разочарований, обманутых надежд, горькой и ранящей, острой и кромсающей грудь до утробного вопля.

Опустошена, сожжена, потерпела кораблекрушение.

— Лора, хотите чего-нибудь? — вежливо интересуется Андрей, присев на корточки возле моей кровати.

Сдохнуть. Забыть. Самоуничтожиться.

— Пить, — кашляю. — Хочу воды…

На самом деле, слишком рано умирать. Слишком глупо.

«Ничего особенного не произошло», — отстранённо заявляет внутренний голос.

Ничего?

Пытаюсь рассмеяться, но по щекам бегут соленые дорожки. Плачу беззвучно.

Могу чувствовать боль, которая овладевает телом постепенно, отвоёвывает территорию с аналитической точностью, неотвратимо покоряет каждый миллиметр. Могу стыдиться, когда яркие картины сменяются в пестром хороводе, корчат издевательские рожи, вбиваются гвоздями в обмякшую плоть. Могу бояться, ведь приходит тошнотворная ясность: это только начало. Ты больше себе не принадлежишь ни в одном из существующих смыслов. Игрушка, кукла, рабыня. Шлюха или вещь. Как будет угодно господину.

Могу слышать Андрея, когда он осторожно промокает мои слезы платочком, гладит по голове и пытается наладить контакт, привести в нормальное рабочее состояние. Или же доктора, который обследует меня, обрабатывает в требуемых местах, аккуратно смазывает. Могу размышлять, искать причины, анализировать следствия, выстраивать логические цепочки, не приносящие никакого толку, не дарующие облегчения.

Могу много чего, а жить не способна. Не научилась принимать и прощать. Кого? В первую очередь собственную наивность.

Внутри удивительно тихо и пусто. Абсолютно тихо и пусто.

Под саваном полумрака, остаюсь наедине с помешательством. Лежать разрешается исключительно на животе. Пробовать другие положения не намерена. Боли хватает, искушение рисковать очень слабое и не толкает на подвиги.

Обращаюсь в грязь. Безвольное создание, утратившее гордость, смысл и ориентир. От гнусной похоти не получится отмыться. Ее запах не стереть, не уничтожить. Я была этим. Это теперь во мне. Тело помнит, пропиталось насквозь, не забудет никогда.

Уродливые химеры воспоминаний хохочут и глумятся, кружат надо мной стаей стервятников. Рельефные всплески пережитых унижений. Неисчислимые ступени позора.

— Ты сама выбрала путь, — голос фон Вейганда возвращает к реальности, включает расколотое сознание в игру. — Я предупреждал о последствиях.

Хочется убежать, исчезнуть, скрыться.

— Нет, — сдавленно шепчу, пробую ускользнуть от колюще-режущих прикосновений его пальцев.

Он один умеет касаться так. Оставляя метки, печати раскаленным воском.

— Нет? — фон Вейганд смеется, крепче сжимая обнаженные плечи, запрещая двигаться. — Ты веришь, что твои «нет» теперь имеют значение?

— Уйди, пожалуйста, — задыхаюсь от ужаса, отчаянно бьюсь в жестоком капкане.

Оказывается у меня остались силы, но их ничтожно мало для…

— Совсем недавно ты умоляла не уходить, не останавливаться, трахать глубже и сильнее.

Пронизана диким ужасом, полыхающим в мельчайшей клеточке моего организма. Покорена и загнана в ловушку. Дыхание зверя щекочет напрягшееся, натянутое струной тело.

— Ты обманул… ты напоил… ненавижу тебя! — опасные слова разносят плотину в щепки: — Не знал, как заставить без помощи наркотиков?! Что за дерьмо ты мне дал? Будешь всегда его давать… да?! Насиловать под кайфом… ты… ты не мужчина! Ублюдок… ты… ты…

Осекаюсь, когда его ладони властно обхватывают грудь. Проклинаю губительную тупость, замолкаю, кусаю губы, закрываю глаза.

— Я учту твои замечания, — мягко обещает фон Вейганд. — Следующий раз обойдется без стимулирующих средств.

— Следующий раз? — ручейки слез выскальзывают из-под прикрытых ресниц.

— Я даю твоей очаровательной заднице передышку, а потом мы обязательно все повторим, не используя наркоз, — он выкручивает соски, наслаждаясь моими всхлипами.

— Пожалуйста, нет…

— Какая же ты тесная, тугая и… как это сладко тебя любить! — последнее слово выделяется, произносится с особым смаком, насмешливо и пафосно.

— Не надо, прошу, не трогай, — жалобно скулю.

— В первый раз всегда больно и всегда есть кровь, — его пальцы следуют ниже, по ребрам к животу, прокладывают раскаленные тропы. — Я умею быть осторожным, но я не хотел сдерживать твой пыл.

Раскаленные нити соединяются узлом, взрывной волной проходят по телу, пробуждая ненавистную жажду.

— Нет… нет… — шепчу как заведенная, отрицаю очевидное.

— Я уеду на несколько недель, но я уверен, ты будешь помнить и ждать.

Фон Вейганд прижимается ко мне, его руки замирают в рискованной близости от сосредоточения постыдной тайны. Если он коснется там, если поймет… мне жутко представлять.

— Лучше сдохнуть, чем повторить это! — выплевываю гневно и яростно, скрываю мерзкую правду.

— Да? — его язык скользит по щеке, пробует слезы на вкус: — Ты раздвигаешь ноги с похвальной готовностью, и не надо лгать, что тебе это не нравится. В той комнате нас было двое. Или я ошибаюсь?

— Ненавижу, — пытаюсь отвернуться, но фон Вейганд не позволяет.

— Это был не наркотик, а стимулятор. Ты имела возможность сопротивляться. Ты же все помнишь.

— Бред… неправда…

— Прирожденная шлюха, — заявляет он довольным тоном, продолжает насмехаться и ранить.

— Заткнись! — нервы сдают окончательно.

Фон Вейганд дергает меня за волосы с такой силой, будто желает снять скальп.

— Андрей давно жалуется на твою манеру выражаться, придется заняться этим лично.

— Да пошел ты, — инстинкт самосохранения курит в сторонке.

Боюсь до одури, однако затаенной злобы не меньше.

— Куда мне пойти? В порванную задницу или в неумелый рот? — фон Вейганд шепчет, едва касаясь приоткрытых губ: — Я побываю везде, как только вернусь. Везде, meine Schlampe.

Еще долго содрогаюсь в рыданиях после его ухода. Не потому что унизил и растоптал, не потому что загнал в горящую клетку и вынудил молить о боли, отнял гордость и самоуважение. А потому что привязал к себе намертво, лишая права ненавидеть и презирать.

Он нужен мне. Мучительно и бесповоротно. Пустота становится значимой, насыщается им, смыслом.

Не просто страшно, а жутко сознавать неизлечимость болезни. Паутина зависимости оплетает липким коконом, не дает вырваться на волю. Отравляющий душу недуг забирает шанс на спасение.

Это ли любовь? Ничего общего со светом, всепрощением и милосердием. Ничего похожего на описания сотен книг и сцены самых разных фильмов.

Скорее, низменная жажда плоти. Но разве похоть запрещает ненавидеть, испытывать отвращение, держать обиду? Вожделение не способно навеки затмить доводы разума, не отнимает свободу выбора, не разъедает, выворачивая наизнанку.

Глава 9.2

Судьба ставит нас на колени, толкает в бездну, взводит курок и бьет прямо в сердце. Выявляет новые грани, обтесывает в особой, оригинальной манере.

Оставьте иллюзии, роли давно предопределены, марионетки направлены заботливой рукой.

Наверное, в жизни каждого человека случается переломный момент. Мы используем данное словосочетание с набивающей оскомину частотой. Любое относительно значимое решение по умолчанию переводим в разряд «переломных». Всякий раз — жребий брошен. На повестке дня — перейти Рубикон.

Однако по-настоящему важный миг уникален и неповторим. Эксклюзивен и тернист, мясницким тесаком разделывает путь на четкие «до» и «после». Заставляет померкнуть или вспыхнуть ярче.

Превозмогая тягучую боль во всем теле, делаю усилие снова и снова. Поднимаюсь с постели, кутаюсь в простыню, обматываюсь понадежнее, выскальзываю из комнаты. Босыми ногами по ледяному полу, через лабиринты коридоров и лестниц… туда. В центр сверкающего бального зала, в обитель смертных грехов, где кристально-золотой вихрь лучистого света расколол меня на фрагменты.

Колючие образы впиваются в саднящую кожу. Дыхание учащается, зрачки расширены. Я чувствую тишину.

…- Пожалуйста! — стон разочарования.

Выгибаю спину, жмусь плотнее, желаю ощутить его член в полной мере.

— Нет так быстро, meine Kleine, — фон Вейганд удерживает мои бедра от новых движений.

— Прошу, не останавливайся, — хрипло, с придыханием.

— Как именно ты хочешь? — влажные поцелуи расцветают на пылающей коже…

Подхожу к зеркалу, избавляюсь от простыни, ступаю ближе, рассматриваю себя внимательно.

… - Умоляю, глубже, — извиваюсь змеей.

Жестокий господин рушит запреты, срывает последние покровы призрачной добродетели. Его руки не знают пощады, его губам чужда милость.

— Скажи, — тянет за волосы.

— Твоя шлюха, твоя, твоя…

Мое тело — летопись порочных утех. Каждый синяк хранит воспоминание, каждый кровоподтек наделен постыдным смыслом. Следы темной любви, дьявольские отметины.

…Сплетаемся жарко, сливаемся в порочных позах, обращаем темные и светлые грани в токсичный красный.

— Хочу почувствовать твои губы на своем члене, — повелевает он.

И я подчиняюсь, повинуюсь пьянящему зову, первобытному, уничтожающему все на своем пути, срывающему маски…

Опускаюсь на пол, вытягиваюсь, запрещаю мириадам кристаллов кружить мою усталую голову, но они не слушают приказы.

Истина всегда рядом. В полутонах и полуулыбках. В обрывках недосказанных фраз и скрытых мыслей. В компрометирующих поступках, неосторожных действиях, интуитивных ощущениях.

Безумно произнести вслух, однако мне кажется, что нас действительно двое. Как и сказал фон Вейганд. Нас всегда будет двое. Даже если запереть в этом зале сотни, тысячи, нет, миллионы других людей.

Он хотел, чтобы я хорошо и отчетливо помнила символическое жертвоприношение, свершенное в ослепительном свете многоярусных люстр. Наш алтарь — бальный зал, роскошные декорации богатства и могущества. Орудие — его твердая плоть, раздирающая на части.

Мы заперты друг в друге, спаяны воедино, скованны одной цепью. Удивительно близко, ужасающе далеко, но все же неразрывно.

И теперь мне открывается то, чего по-настоящему следует бояться, и слезы струятся по раскрасневшимся щекам.

Не сбежать, не исчезнуть, не скрыться. Он скорее убьет, чем позволит уйти. Запрет под замком, бросит в каменный мешок, доведет до черты. Не отпустит никогда.

— Н-и-к-о-г-д-а… — выдыхаю в пустоту.

Лицо фон Вейганда отражается в ледяном кристально-золотом сверкании. Его смех звенит в ушах, пальцы чертят неведомые узоры, будят затаившуюся страсть.

Это не только пугает, это возбуждает чертовски неправильным, уголовно наказуемым образом.

Опасность притягивает выбросом адреналина, магнетической силой и властью непознанного. На острие стального лезвия, ступая по самому краю, истекая кровью, на последнем издыхании, я чувствую себя живой.

— Не сдамся и не сломаюсь, — шепчу и продолжаю плакать.

Хотя моей душе становится спокойнее, ведь где-то далеко в бескрайней пустыне падает снег. Отпускает грехи, очищает и прощает. Значит, все будет хорошо.

Глава 9.3

— Ничего ты не понимаешь, Андрей. Так и знай! Тварь ты последняя и ублюдок… момент истины обгадил. Веками ожидала, надо же обломать на самом интересном!

Подумала я, но ничего не сказала, просто высморкалась в его мягкий пиджак. Ну, присутствует у меня маленькая слабость, люблю сморкаться в чужую одежду. Простите истеричку, чего уж.

Впрочем, Андрей зла не держал, перепугался до гипертонического криза, побледнел, выпучил голубые глазья, задышал часто-часто, перекрестился для порядку… и потащил меня в обратно в комнату.

Одначе все происходило не вполне так. Сначала он заботливо укутал мое трепыхающееся тельце в простынку, а уж после потянул на верхние этажи, пытаясь остановить припадок подручными средствами.

— Лора, вы себя не бережете, — покачал головой Андрей.

Вот тут бы озвучить с превеликой радостью все, о чем мыслишь, но после лошадиной дозы успокоительных можно только счастливо пускать слюни да подергивать ножкой.

— Нельзя убиваться попусту, — продолжил сутенер-зануда. — Тогда появляются ранние морщины и погибают нервные клетки.

От сего жестокого непонимания моих возвышенных проблем я даже слюни пускать перестала и попробовала насупиться.

— Лоры, вы даже не представляете, насколько хуже бывает другим людям.

Очень отчетливо представляю. В эту самую минуту кого-нибудь убивают, зверски насилуют и расчленяют. Но, видимо, я неисправимая эгоистка, ведь личные проблемы мне гораздо важнее чужих, пусть и более жутких.

— В период работы на лорда Мортона мне пришлось увидеть то, о чем никогда не забудешь.

Новый сезон «Жутко сопливых страстей по дону Родриго»? Неужели Анна-Мария все-таки сделала операцию по смене пола, чтобы стать гомосексуалистом и соблазнить Педро? В принципе, ей не оставалось иных путей, особенно после того, как ее сестра-лесбиянка переспала с… Короче, хватит спойлерить, смотрите сами, там оторваться нельзя. Сценаристы обещали минимум сто серий неприкрытого экшна.

— Я не советую вам попасть в руки лорда Балтазара Мортона, чтобы прочувствовать разницу хорошего и плохого отношения.

Я бы обязательно испугалась, если бы не успокоительное и…

— Простите, Андрей, но имя вашего бывшего шефа смешно звучит.

Сутенер явно удивился, пощупал мой лоб и вытер слюни платочком.

— Типа из компьютерной игры, — усердно закивала я и прибавила обезоруживающее: — Честно!

Признаюсь, слабенько. А вы пробовали острить под валиумом?

— Ладно, это была не самая смешная шутка, но меня же опять накачали какой-то неведомой хренью. Подумаешь, пошла погулять голой… я даже простынь взяла, между прочим! И еще задница болит, когда на животе лежу, тошнота подкатывает к горлу, а я устала блевать. Правда, не выдержу снова… вот и прогулялась. А нечего дверь открытой оставлять, когда у вас на попечении психически больная алкоголичка! Сам виноват, да… И не надо думать, что я законченное быдло и бездарь. Подобные заявления оскорбляют мою ботаническую часть. И настоящее быдло. А про имя Балтазар, вообще, много чего знаю. Я книжку читала про одного Балтазара который Косса. Прикольный чувак… пиратом был, потом в кардиналы пробился, папой отсидел лет пять в самом Ватикане, после реально отсидел за разврат и хищения, но…

Здесь не очень помню, вслух это огласилось или мысленно, однако я отключилась прежде, чем успела обсудить падение нравов Римско-католической церкви в средние века.

***

Со мной случалось много неприятных и одновременно очень смешных ситуаций, которым я когда-нибудь выделю отдельный сборник, издам, прославлюсь и заработаю кучу бабла. Но только после книги про то, как научиться жрать все подряд, не поправляясь. Пока же позвольте совершить краткий обзор наиболее примечательных серий.

Про то, как на пляже рядом со мной улегся онанирующий мужик. В пяти сантиметрах от моей подстилки улегся, не стесняясь запустить пятерню в просторные бирюзовые плавки семейного типа. Сволочь эксгибиционистическая! Рукоблудит при всем честном народе… И нервы мои сдали, и пришлось валить, не загоревши, не ставши мулаткою… в общем, позор вам онанисты, из-за подобного коварства шаталась целое лето бледной молью.

Или про то, как я заболела ветрянкой, лежала месяц взаперти с температурой под сорок, обмазанная зеленкой, а потом все прошло, словно с белых яблонь дым. Все, да не все! Волосы остались зелеными на долгие месяца, что позволило мне, наконец, вступить в тусовку неформалов, а после переметнуться в закрытый некромантский кружок, где мы с моими закадычными друзьями шлялись по кладбищам, устраивали дикие оргии, принося невинных улиток в жертву и чертили зловещие пентаграммы. Обидно, что на замысловатые темные мессы пришел только ужравшийся вусмерть сторож, грозя черенком от лопаты, и никакой, пусть самый хиленький дух не явился. Но я считаю, в любом деле главное — усердная практика. Простите меня, дорогие товарищи по некромантскому кружку. Простите и прекратите насылать проклятия за то, что покинула ваши стройные ряды. Видите, эка меня уже перекрутило? Сжальтесь, ну.

А про мою работу в агентстве международных знакомств и вовсе реально п*здеть, не затыкаясь, слагая колоритные легенды.

— Я точно должен платить за квартиру? — искренне удивлялся финн на чистейшем русском.

— Да, — хором подтверждали мы с Машей.

— Сегодня? Всю сумму? — продолжал удивляться он, глазами прибавляя: — И это после всего, что между нами было? После моих рассказов о том, как я люблю русскую культуру, изучаю ваш язык, мечтаю создать счастливую семью с местной красавицей? Да, мне всего-то шестьдесят, кхм, шестьдесят пять лет… но я же еще в самом соку! Неужели не прониклись природным обаянием? Неужели не трогает ваши юные сердца то, как ветер играет в моих седых волосах?

— Чувак, ты просто огонь, ты такой классный, что мы сейчас пошли и заложили собственные квартиры, будем тебя содержать по доброте душевной, местных красавиц подыскивать и делать массаж ног по вечерам. Расскажи нам историю твоей жизни, это ведь так интересно, и нет, нам совсем не хочется прыгать с моста и бросаться под поезд, выслушивая твои чуток маразматические бредни. Жги есчо, приятель! — отвечали я и Маша в его развратных эротических мечтах.

— Да, сегодня. Да, всю сумму, — говорили реальные мы, взглядом намекая: — Харэ понты колотить, гони лавэ, не то братки подтянуться. Ты в гостеприимной Украине. Какой русский? Я цього нэ розумию.

Или вот могу рассказать про итальянца, который тоже умолял ему поверить и разрешить халявное проживание.

— Конечно, мы тебе верим, — сладко улыбалась Маша, спуская его и его чемоданы с лестницы. — Мягкой посадки, наглое *бло.

Или про пенсионера из Любляны, который носился по коридорам бизнес-центра, прижимая початую бутылку скотча к обнаженному торсу и утверждая, что его лучшим другом был Федерико Феллини, который, стоя на коленях, умолял сняться в одной из своих посредственных киношек, а наш герой до таких глупостей не снизошел.

Или о юном и весьма симпатичном голландце, который резко разочаровался в своей возлюбленной/нашей компании/коррупции в государственном аппарате и решил жестоко отомстить, оставив шнур от модема и ключи от квартиры в шаурме на отшибе города. Не уверена относительно удара по коррупции, я бы даже не догадалась про этот удар, если бы не смс с детальным описанием тайного значения сотворенных бесчинств от начинающего маргинала.

— А к чему вы это все мне рассказали? — как спросила преподша по теории перевода, когда я выполнила весьма вольный пересказ «Ярмарки тщеславия», пытаясь избежать необходимости прямого ответа на вопрос о трехчленной структуре речевого действия.

К пикантным анальностям, вернее, к анальным пикантностям. В общем, к пикантным подробностям анального секса, о которых я теперь напишу зажигательный репортаж с места событий.

Да, со мной случалось много неприятных (смешных и не очень) вещей. Но вот чтобы такие отходняки…

Касательно книжного опыта Изабеллы делятся на три типа:

«Когда он любил ее по-гречески, она не ощущала ничего, придавала лицу мученическое выражение и составляла в уме список покупок».

Ничего? Чем, простите, ее любили, и какого размера это «ничего»? Лично мне «ничего» еле в рот помещается, а уж туда… эх, куда более ощутимо.

«Когда он вставлял меч в ее запасные ножны, она истекала нектаром желания».

Ну, если только под стимулятором. И где именно истекала? Почему не приведено конкретики? Если в запасных ножнах, то их содержимое очень сомнительно называть «нектаром».

«Адская, нечеловеческая, разрывающая на части боль».

Дай пять, мой случай.

Верю, существуют на планете счастливые люди, обладатели эластичных мышц пятой точки, которым подвластны все блага мира (хотя опытные врачи советуют не чаще раза в неделю или по праздникам). Но я не из их, облагодетельствованной удачей, лиги.

Быть может, стоило подыскать другого партнера или остановиться на одном заходе (вместо множественных под различными углами наклона), смазать лучше или разведать территорию поосновательнее. Однако факт остается фактом. В ближайшие пару лет в туалет ни ногой. Увольте. Тем паче, никакой усердной практики не желаю.

И лучше я принесу в жертву еще тысячи невинных улиток, специально отправлюсь отыскивать прилюдно онанирующих мужиков или поеду в Финляндию к любителю русской культуры, дабы очистить ему виноград, сделать влажную уборку дома и расслабляющий массаж ног. Лучше я отправлюсь искать просветление в Тибет или запою мантру «Харе, Кришна», обмотавшись цветастыми тряпками, ведь это действительно сработает мне на пользу, спасет заблудшую душу и добавит позитивных очков к изрядно запятнанной карме. Все, что угодно, кроме эксплуатации запасных ножен.

Вот приедет фон Вейганд, достанет меч, замахнется точным движением, а я ему так с ходу и скажу:

— Пожалуйста, умоляю, нет!

И побегу с криками «спасайся, кто может».

Но это все лирическое отступление для поднятия моего боевого духа. Перейдем к серьезным вещам.

Глава 9.4

Мои отношения с Андреем перешли на новый уровень, мы стали обмениваться сокровенным, вместе делать увлажняющие огуречные маски, устроили пенную вечеринку в купальниках.

Ладно заливать. Разумеется, мы сблизились, но не настолько, и свершилось сие принудительно. В напряженной борьбе за мое сказочное преображение. То есть где-то между грозным полигоном спортзала и площадкой строгой этикет-дрессуры.

Сложно сказать, что я ненавижу больше: физическую нагрузку или вести себя по правилам. Приходилось разнообразить будни, не выходя за рамки приличия, а это нелегко. Тренер препятствовал любым отлыниваниям от запланированных упражнений, и мои симулянтские попытки получить желанную индульгенцию не увенчались успехом. Программу составили идеально, так, чтобы ничего не напрягалось и благополучно заживало в пострадавшем месте, а остальные части тела горели от боли.

У меня забирали нормальную еду (верните хотя бы тортик, садюги!), гоняли по тренажерам и коврикам для йоги, купали в бассейне и активно массажировали. В общем, взялись за фигуру со всех фронтов.

Я пыталась дезориентировать мучителей, умоляла пересмотреть пыточный акт и заменить что-нибудь старенькое на новенькое. Мои мечты о пилоне вырвались наружу. Почему бы и нет? Тренирует тело, выглядит соблазнительно.

— У вас же мышцы на руках как у воробья под коленкой, — справедливо заметил мой тренер.

Хотя не знаю, что он там «заметил». Это ж было по-китайски, запредельно для моего маленького усохшего мозга.

Но шест мне так и не дали, а жаль. Нет у китайцев молодецкого азарта в отличие от моих соотечественников.

— Это у тебя от пилона такое? — дрожащими губами произнесла тренер, когда мы с Машей явились на второе (кстати, платное) занятие.

Кажется, моя гематома размером с куриное яйцо ее слегка смутила. Внутренняя сторона бедер приобрела насыщенный фиолетовый оттенок, невольно приковывая любопытные взгляды. Синяки покрывали все зоны, которым посчастливилось соприкоснуться с проклятой палкой.

— Все чики-пуки, — заверила я, стараясь не хромать. — Вчера пропустила через себя роту солдат. Заживет, че.

— Тогда начнем занятие, — тренер быстро взяла себя в руки, но на мои ноги старалась больше не смотреть.

Спасибо Стасу за то, что уговорил бросить затею, сулившую обеспечить мне раннюю инвалидность. Впрочем, я его все равно ненавижу и желаю ему медленной и мучительной смерти. Сейчас поймете почему.

— Что вы знаете о Стасе? — спросил Андрей на исходе третьей недели моего безмятежного проживания одинокой и почти самостоятельной женщины.

Глубоко внутри теплились определенные чувства к бывшему жениху, но по большому счету я считала его чертовым ублюдком, вымостившим мою дорогу в Ад, а потому особо не таила информацию. Наоборот, выложила все известные сплетни, предоставила контактные данные его близких родственников до седьмого колена, сделала восковую куклу, втыкала иголки…

— Ваш Стас и не Стас вовсе, — сутенер подбросил мне очередную папку. — Ознакомьтесь.

Здесь я позволила себе охренеть. Это просто за гранью добра и зла. Не верю, не бывает. Да что за…?

— Его биография сплошная липа, — удачно использовал сленговое выражение Андрей, довольно улыбаясь и намекая, что пора одобрительно потрепать его по холке.

— Прикольно, — пробормотала я, чувствуя, как дергается глаз и стрекочет в ушах.

Номера Стасовых родственников были отключены, проверка показала, что им кроме нас и ментов никто не звонил, а это явная подстава. Любому можно вручить левую симку и попросить сказать что-нибудь. Где этих людей искать? Да и толку? Все знакомые моего сволочного жениха оказались нажиты за короткий период нашего с ним общения. Его дипломы никогда не выдавались ему лично, оказались идеальной подделкой, как и документы. Проживал некий персонаж с тем же именем, фамилией и датой рождения… в Жмеринке, растил двух очаровательных детишек и не подозревал ни о какой юридической карьере.

— Вероятнее всего, он мошенник, — продолжал Андрей. — Нам удалось узнать некоторые подробности его афер от Вознесенского, но цельной картиной событий на данном этапе не располагаем. Мы будем искать и обязательно его найдем.

Значит, намеренно подставил меня по первое число, разыграл фальшивую помолвку, воспользовался пограничным состоянием и прибрал к рукам. Мог бы и трахнуть для порядку, когда предлагали. Нет же, порядочного корчил. Интересно, зачем? Теряюсь в догадках.

— А что с Даной? — закрываю папку, барабаню пальцами по столу. — Как она?

— Кто? — не понимает сутенер.

— Дана, девушка, которая жила с Вознесенским, — разъясняю подробнее.

— О ней нет никаких упоминаний. Хотите узнать?

— Да, если я не могу ничего узнать о своей семье, то в качестве кости бросьте голодной собаке хоть что-то.

— У меня для вас есть отличная новость. Как только мы закончим с подготовкой по всем пунктам, вы сможете поговорить с родителями, — заверил Андрей и тут же оборвал мой радостный прыжок следующей фразой: — Скоро вернется господин Валленберг, посмотрит на результаты, которых мы добились, и если его все устроит, то вам немедленно разрешат совершить звонок домой.

Мои ножны… тьфу, забудьте. Я судорожно сжалась, воображая «осмотр результатов».

***

С малолетства у меня образовалась опасная привычка — нарядиться в распутные одежды, примерить каблуки повыше, выкраситься шлюхой и танцевать перед зеркалом. Ну, музыку врубить так, чтоб соседи повыпадали из окон. Это неслабо поднимает настроение. Не массовое смертоубийство, а именно танцы.

Пересмотрев новый гардероб я всё равно добавила кое-чего из старого, на выходе получив чулки (ну, люблю их, чего уж), блестящий топ в пайетках (прикуплен в рыночных рядах, но сияет покруче всяких там брендов… тащусь, когда сияет!), юбку-клеш покороче (новьё), черные перчатки выше локтя (всегда о них мечтала, сексуально, епт). Прибавьте зверский макияж и обувку на платформе.

«Адмирал», я создана покорять твои танцполы.

Между прочим, моим теперешним колонкам мог позавидовать любой из клубов родного городка. Но очень не завидовали слуги, тренер-китаец и Андрей.

Разогревшись под модные танцевальные композиции, окончательно изнурив все существующие мышцы, я решила отыграть «клубничку» (что в нормальной человеческой интерпретации означает «завершить стриптизом») и податься в душ.

Мне бы прикрыть дверцу плотнее, запереть замочек… но какой там! Это же скучно и постная фигня. Ага.

И я отдалась относительно плавной мелодии, которую брутальные самцы чарующими голосами превращают в тяжелый рок.

Теряю стыд и совесть, покоряюсь ритму, позволяю страсти разливаться по венам. Увлекает, затягивает, круче самой забористой травки. Черная текила прямо в кровь, разжигает воображение и дарит невыносимую легкость бытия.

«Под такую музыку нужно не плясать, а развратом заниматься», — улыбаюсь отражению в зеркале.

Бедра выписывают восьмерки, зигзаги, совращают невидимых зрителей. Приподнимаю юбочку, выгибаюсь, облизываю губы. Пора бы распустить волосы, собранные в пучок-луковку на затылке. Светлые локоны рассыпаются по обнаженным плечам.

Пробуди в себе зверя, позволь тьме овладеть тобой, ядом пропитать плоть, отнять последние вспышки светлых эмоций. Пусть пламя сжигает дотла. Лишь сгорев, возрождается Феникс.

Мелодия проведет в запретные чертоги, покажет путь, сделает плохой девочкой.

Где то яблоко? Я готова укусить. Нырнуть в пропасть, рискнуть, поставив на кон самое драгоценное. Ощути порыв ветра, не оборачивайся назад, не сгибай спину. Только вперед, обдирая руки в кровь, до жесточайшей боли, сквозь семь кругов подземного царства.

Юбочка отправлена на пол. Избавляюсь от сверкающего топа, далее следуют эротичные перчатки. Кому-то не хватает профессионализма, но для новичка вполне сойдет. Тем более после пыточных нагрузок в течение трех недель!

Любуюсь своим почти идеальным телом. Тщетно пробую отыскать кубики на животе. Эх, не судьба… но выглядит неплохо, подтянуто и сексуально.

Песня завершается, а я не тороплюсь совершать омовение. Верчусь перед зеркалом как обезьяна. Наслаждаюсь эстетически.

— Если б могла, сама бы себя трахнула, — всегда мечтала сказать эту фразу.

И мое сердце останавливается, когда чуть хрипловатый, проникающий под взмокшую кожу голос произносит:

— Я рад помочь.

Инстинктивно прикрываю грудь, ведь лифчик даже не собиралась одевать. Пытаюсь урезонить сбившееся дыхание.

— Я скучал.

Фон Вейганд включает ту же самую композицию на повтор, подходит ко мне, прижимается сзади, поворачивает лицом к зеркалу.

— Сделай еще несколько таких движений, — шепчет он и трется бородой о мою абсолютно восстановившуюся щеку.

— Каких? — уточняю одними губами, почти беззвучно.

— Бедрами, — многообещающая улыбка сулит долгую ночь.

Но я не возражаю. Не умею возражать, когда оказываюсь в колдовских объятьях.

«Береги зад, тупица», — тонко намекает внутренний голос.

Предпринимаю опасные маневры, бесстыдно использую пятую точку. Вспыхиваю, уловив мгновенную реакцию оппонента.

— I just want you (Я просто хочу тебя), — говорит фон Вейганд, ловко стягивая мои трусики до лодыжек.

Название песни или скрытое признание, за которое жертве придется сполна ответить позже? Стараюсь не думать и не бояться. Надоело.

Все происходит иначе, по-новому, словно приятное исключение из четкого свода маниакальных правил.

Он впервые разрешает мне быть сверху. Разрешает… скорее, заставляет, пробует неизвестный стиль игры, контролируя процесс до последнего и в деталях. Его пальцы направляют, регулируют движения, задают желаемый курс.

И я застываю между страхом и торжеством, обращаюсь в кусок льда, охваченный пламенем.

Стихией нельзя управлять. Покорить невозможно.

— Хочу тебя, — прижимаюсь к нему плотнее, касаюсь губ, но не целую, а прикусываю, слегка сжимаю зубами.

— Ты не знаешь, — он наматывает на кулак мои волосы, вынуждая отстраниться, а в его глазах мерцает лик безжалостного зверя.

— Научи, — требую с вызовом.

Вскрикиваю от неожиданности, когда фон Вейганд резко переворачивает меня на спину и занимает привычное положение хозяина. Обнимаю его ногами, льну ближе, царапаю широкую спину ногтями, выжигаю тавро. Преклоняюсь, но не сдаюсь. Дерзко смотрю в бездну, затрагиваю настоящее.

Обмани новой колкостью, ударь сильнее, накажи безразличием, порази яростью. Заставь холодеть сердце, объятое пламенем. Испытай на прочность.

Все вытерплю. Ибо ты мой.

Глава 10.1

О самых важных и значительных моментах глупо рассказывать напрямик.

Даже наш преподаватель по философии (в прошлом — военрук) не торопился освещать тему лекции сразу. Он воспевал счастливую молодость в армии, описывал привычки любимого кота, демонстрировал перочинный нож, носимый для самозащиты, делился секретами о том, как изготовить коктейль Молотова в домашних условиях, строил теории о масонах и обещал поучаствовать в Бильдербергской конференции. Короче, выкладывался на тысячу процентов, дабы за последние минуты пары в ничтожном рывке до спасительного звонка вскользь упомянуть Канта и «вещь в себе».

— Дома повторите про этого… как его? Канта и «вещь в себе», — заявлял он и сурово грозил пальчиком: — Я вам все не просто так говорю. В этом мире все не просто так.

Судьбоносные решения не терпят поспешности. Судьбоносные события — тем более.

«Жутко сопливым страстям по дону Родригу» понадобилось сорок серий для представления Анны-Марии, о которой слышали все, но не видел никто, два сезона ушло у дона Хуана на рытье подземного хода пластиковой ложкой, что в реальной жизни потребовало бы гораздо больше времени и определенно больше ложек.

Не обладаю словоохотливостью препода по философии (к счастью для вас) и не умею закручивать лихие сюжетные ходы, подобно сценаристам популярных сериалов (к сожалению для меня). Поэтому скромно предлагаю заварить чашечку кофе или чая, прихватить сигаретку или конфетку, приготовиться к длительным предварительным ласкам и…

И мы начнем с утра, которое вечера мудренее.

***

«Хорошо», — пришла очередная дурацкая мысль в беззаботную голову.

Первые лучи солнца поразительно располагают к идиотизму, особенно меня. Особенно после удивительно упоительной ночи. Так и подмывало затянуть какую-нибудь слезоточивую романтическую песенку, пуститься в пляс и научиться делать тройное сальто назад, ведь от него непременно должна исходить значительная польза.

— Я люблю тебя до слез, каждый вздох как в первый раз! — наполнили комнату аматорские подвывания.

Думаю, в Древнем Китае мое пение могли использовать с ощутимым профитом как орудие пыток.

«Талантливый человек талантлив во всем», — сыронизировал внутренний голос, однако настроение было достаточно позитивным, чтобы не грузиться по этому поводу.

Воспоминания о прошедшей ночи впервые за долгое время не давят на психику. То ли горемыка окончательно износилась, то ли арктические ледяные глыбы ощутимо треснули, окутав небывалым теплом и подарив очередную порцию бесплотных надежд.

Валяюсь около часика в кровати, потом плетусь умываться и наводить красоту. Фон Вейганда поблизости нет, но его запах никуда не исчезает, будоражит воображение, пронизывает все вокруг.

Смятые простыни — свидетели новых грехопадений. Мне легко и тяжко одновременно. Вроде бы прогноз благоприятный, на небе ни единой тучки, однако под ложечкой сосет, тянется противная струя холода, наивное сердечко болезненно сжимается от неприятных предчувствий.

Ночь нежности и любви в нормальном человеческом понимании. Когда тебя ласкают и касаются, не пытаясь сломать, не унижают, а возводят на пьедестал, овладевают в полной мере, берут без остатка, но не подчиняют волю ударами кнута. Никаких «везде», никаких грубостей и жестоких фраз, ранящих больнее осколков стекла. Наоборот — жарко, страстно, с обжигающей пылкостью, выбивающей воздух из легких.

Расплата за подобный беспредел неминуема. Всегда приходит пора возвращать долги. К моему займу прибавилось несколько неутешительных нулей.

Решил проблему с Вознесенским — ползи на коленях, раздвигай ноги, открывай рот. Проявил слабость в период болезни, назвал по имени и чмокнул в ладошку — готовься познать прелести анальных удовольствий. Облагодетельствую щедро, но взамен заберу душу.

Стук в дверь заставляет встрепенуться и моментально сгруппироваться. Глупо рассчитывать на изменения сейчас, слишком рано и самонадеянно.

— Ах, это ты, — разочарованная мина четко отображает внутренние эмоции.

— Доброе утро! — счастливо заявляет Андрей, и от его сиропной интонации становится тошно. — Вам предстоит тяжелый день, Лора.

Не возлагаю иллюзий на легкость. Но это не мешает представлять моего шефа-монтажника, заботливо очищающего виноград, вместо опостылевшего сутенера-зануды с приклеенной улыбкой на гадкой роже.

Хотя зачем мне виноград? Пусть кофе в постель принесет, нет, лучше чай и пирожных, немного, штуки три-четыре вполне хватит разогреться.

— У вас сегодня своеобразный экзамен, — коварный упрямец не желает превращаться в двухметрового бритоголового немца с идеально подстриженной бородкой.

А я не желаю вникать в суть его витиеватых фраз, автоматически улавливаю только отдельные слова, не более того.

— …новое платье… драгоценности необычайного… необходимо подготовиться… вечер… знаменательный повод… день рождения господина Валленберга.

— Что?! — одновременно восклицаем я и мой маленький мозг.

Андрей даже вздрогнул и потушил улыбочку.

— День рождения господина Валленберга, — услужливо поясняет он и для верности прибавляет: — Сегодня.

— Сегодня празднуем или сегодня родился? — навожу справки, попутно вспоминая заветную дату в сканах паспорта, который вполне мог оказаться поддельным.

— И то, и другое, — осторожно отвечает Андрей.

Вот откуда нежность растет. Стареем, теряем боевую форму, расщедрились по торжественному случаю, пустили слезу умиления покорностью домашней игрушки. Короли выдают помилования, президенты амнистируют, а мы позволяем несколько минут поскакать сверху, проявляем доброту и ласку, гладим по шерстке и бросаем сахарок.

— Если все пройдет благополучно, вы сможете связаться с родителями завтра, узнаете дополнительные подробности.

Ах, какое счастье! Если все пройдет благополучно, если будете себя примерно вести, если выучите биографию наизусть, если похудеете, если запомните предназначение тысячи столовых приборов, если станете на мостик и покажете нам цыганочку с выходом… Меня давно напрягают эти бесконечные «если».

— Повтори, пожалуйста, программу на вечер, — попросила я, угрожающе сдвинув брови, непроизвольно копируя манеру Валленберга.

— Платье, кхм, драгоценности, кхм, вечер, — лепетал сутенер, стремительно бледнея и пятясь назад.

Осмелюсь предположить, что проблема заключалась в отсутствии тортика. Избивайте, режьте, насилуйте в извращенной форме, но гоните десерт, черт побери!

Мой организм изнурялся морально и физически, страдал и неистовствовал в приступах бессильной ярости. Острая шоколадная недостаточность послужила неслабым допингом для злобного хомячка внутри. Зверь вырвался из преисподней и жаждал крови, тьфу, опилок… в общем, простых хомячьих радостей.

«Пора кончать этот цирк», — подумала я, неукротимо стремясь к главному виновнику моих злоключений.

— Не надо, прошу вас, нет, — стенал Андрей, практически уцепившись за мою ногу, пытаясь вразумить подопечную. — Давайте будем взрослыми людьми, обсудим спокойно.

Однако я не хотела взрослеть, не собиралась обсуждать спокойно, а у сутенера не хватало сил/полномочий меня удержать. С тем же успехом он мог встать на пути цунами или попробовать остановить землетрясение.

И я ворвалась в кабинет, открывая дверь свободной от Андрея ногой.

И встретилась взглядом с фон Вейгандом.

И растеряла смелость, покрылась пупырчатыми мурашками, пардоньте, чуть не описалась от переизбытка эмоций.

«Киевский с фундуком», — подбодрил внутренний голос. Умеет, сволочь, поддержать боевой запал.

— Что это такое?! Ты совсем обалдел, да?! Опять за старое — дрессируем, выводим в свет, экзамены устраиваем. Значит, ночью едва не лужицей растекаемся, а днем валим прочь в берлогу, принимаем образ психованного садиста и… погнали по второму кругу! Почему нельзя просто взять и признать правду? Влюбился… с кем не бывает?! Признайся, и покончим с этой дебильной фигней. Нечего тянуть енота за х*р!

Подумала я, а при озвучке применила суровую цензуру:

— Хотелось бы внести ясность в сложившуюся ситуацию. Мне не очень понятны мотивы твоего поведения. Почему я не могу поговорить с родителями без дополнительных испытаний? — слегка срываюсь, но снова быстро сосредотачиваюсь. — Кажется, мы достигли определенного понимания в прошлую встречу. Конечно, я готова идти на компромиссы, но…

Сколько можно отдавать приказы через сутенера-зануду?!

—…некоторые вопросы лучше решать лично, наедине, а не при свидетелях.

Фон Вейганд поднялся с кресла, подошел ближе, окинул меня пристальным взором. Наверное, так смотрит питон — плотоядно, примеряясь, готовится сожрать свою жертву.

— Забавно, — вкрадчиво произносит он. — Хочешь наедине?

Издевательская ухмылка агитирует воспользоваться машиной времени, отмотать назад или банально сигануть из окна.

«Да, я просто пошутила… ха! К чему нам аудиенции… Эм, выразилась неудачно. Пойду-ка лучше утоплюсь в ближайшем пруду», — лихорадочно соображаю я, не в состоянии даже пискнуть.

«Поздно», — выразительно прищуривается он, отдирает Андрея от моей ноги и захлопывает дверь, отрезая путь к отступлению. Захлопывает, но не запирает. Значит, есть шанс?

— Давай поговорим, — усыпляю бдительность противника.

— Давай, — соглашается фон Вейганд.

— Конечно, я ничего не утверждаю, только делаю определенные выводы, возможно, ошибочные, но все равно имеющие право на существование…

Знакомо ли вам чувство вредоносного словесного недержания? Начав, ты уже не властен остановиться, прекрасно понимаешь, что каждый новый выброс лишь усугубляет плачевное положение, но заткнуться нереально. Тебя несет со скоростью света прямо в черную дыру. Пробуешь исправиться, выстрелить удачно, однако тщетно.

— Вся эта подготовка, поиск нужного титула, растраты на одежду и драгоценности, тренер-китаец, изучение этикета… слишком много для… простой шлюхи. Неужели я ошибаюсь? Столько времени, денег и сил тратить на мое продвижение. Зачем? Ради секса? Используешь метод кнута и пряника, погладишь по головке, а потом отвесишь пощечину. Запрещаешь слугам отвечать на мои вопросы, ограничиваешь общение с Андреем, не позволяешь связаться с родными. (Читай на Книгоед.нет) Запираешь в клетке, не разрешаешь сделать ни одного лишнего движения. Чередуешь ласку и грубость, будто проверяешь на прочность. Скажи, зачем эти игры? Для какой цели? Заметно ведь, что равнодушие напускное… тем, на кого плевать, не уделяют столько пристального внимания. Не поступают так, словно никогда не собираются отпускать.

Выражение его лица не изменяется, разве что в глазах мелькают тени пыточных инструментов. Когда молчание становится гнетущим, срываюсь:

— Ответь, пожалуйста, — чересчур требовательно, неосторожно.

— Верно, — его пальцы касаются моих губ, привычно обводят контур, нежно ласкают. — Я никогда тебя не отпущу.

Тяжесть в груди усиливается, стремительно набирает обороты.

— Это значит… — не решаюсь договорить, теряюсь в догадках.

Он берет меня за руку, подводит вплотную к столу.

— Это значит, ты — моя собственность, meine Schlampe. Собственность, в которую сделаны ценные вложения. Я говорил, что не занимаюсь благотворительностью? — опасные нотки преобразуются в открытую угрозу: — Я обещал показать силу любви без стимуляторов.

Чудом успеваю выскользнуть из его хватки, ищу спасение за креслом, сжимаю кожаную поверхность покрепче, готовясь обороняться.

— Поиграем в прятки? — фон Вейганд смеется.

— Не хочу любви, — мелкими шажками семеню назад, не выпуская импровизированный щит. — Давай потом? После дня рождения?

— А мой подарок? — картинно возмущается он и в следующий же миг резким движением прерывает комедию.

Кричу, безуспешно вырываясь. Больно впечатана животом в гладкую поверхность стола, лишена возможности освободиться, парализована весом гораздо более сильного и ловкого тела.

— Ты хочешь признаний? — хрипло шепчет фон Вейганд, дразня горячим дыханием. — На коленях или разрешено стоя?

— Ничего не ожидаю… просто… — слезы выступают на глазах, становится невыносимо душно внутри, где-то в районе солнечного сплетения.

— Просто?

Достаточно одного рывка, и джинсы больше не защищают вверенную им территорию. Пуговица отлетает на пол, молния растерзана на части.

«Дерьмово», — резюмирует внутренний голос.

— Ты говорил, сердце горит для меня! Целовал мою руку! Мой шрам! И можешь отрицать, но это правда! — выкладываю последние аргументы, доверясь голодному хищнику, ступаю на хрупкий лед.

— Schön, (Прекрасно) — он чуть отстраняется, тянет за волосы, заставляет встретить горящий взгляд почти черных глаз. — Меня возбуждает причинять боль и подавлять сопротивление. Мне нравится смотреть, как ты истекаешь кровью, и пробовать твою кровь на вкус. Я хочу насиловать и унижать тебя, ломать постепенно, избавлять от глупых надежд. Валяй, считай это любовью.

Некоторым испытаниям не суждено завершиться. Некоторые стены не представляется возможным разрушить.

— Добиваешься ненависти? — тихо спрашиваю я, глотая горечь обиды.

— Пустые разговоры утомляют. Твои слова не возбуждают интерес, — сетует фон Вейганд, нарочито медленно стягивая мои джинсы. — Чего не могу сказать о твоей аппетитной попке.

Отчаянно ерзаю, бьюсь о стальные пруты ловушки, заведомо предвкушая провал. Пытаюсь утешиться тем, что особенной жести не предвидится, ибо впереди торжественный вечер. «До» никто травмировать не станет, хотя «после»… я ни в чем не могу быть уверена.

— I’ll not say that I don’t want to interrupt you because I do want, (Не скажу, что не хочу прерывать вас, ведь я очень хочу) — в незнакомом женском голосе сквозит холодная насмешка.

Пораженно наблюдаю, как высокая брюнетка модельной внешности нагло заходит в кабинет. Ей абсолютно плевать на реакцию господина Валленберга, не замечаю ни смущения, ни страха. Она выглядит непробиваемой. Холодная стерва, знающая себе цену и пользующаяся спросом.

Сапоги подчеркивают длину и стройность ног, платье отлично сидит на ладной фигурке, короткая шубка небрежно накинута на гордо расплавленные плечи — однозначно бренд. И наряд, и его владелица.

Коротко стриженые темные волосы, а-ля «под мальчика», офигительно классная и модная укладка, зачетный макияж, удачно маскирующий возраст. Спорю, ей не меньше тридцати, а выглядит моей ровесницей.

Дама обидчиво надувает губки, хмурится и улыбается, прогоняя напускное недовольство с холеного, ухоженного лица:

— Hello, hubby. (Привет, муженек)

Занавес. Титры. Блэкаут.

Глава 10.2

Ни секунды не сомневаюсь, это не игривое обращение к любовнику и не дурацкое прозвище. Память услужливо подбрасывает туманные намеки Ригерта, упорное нежелание обсуждать семейное положение шефа-монтажника. Очередной фрагмент дополняет общую картину.

— Go away, (Убирайся), — повелевает фон Вейганд.

Именно «убирайся». Тон лишает малейших сомнений.

Сначала принимаю на свой счет, но железная хватка на моих бедрах совершенно не сочетается с подобным приказом. Видимо, нет в их семье должного взаимопонимания.

— Have you already forgotten your beloved wife? (Уже забыл свою любимую супругу?) My name is Sylvia. (Меня зовут Сильвия)

— Get out of here, (Пошла вон отсюда) — настойчиво повторяет фон Вейганд.

Однако дама обладает завидным самообладанием.

— Освежить твою память? Этот дом принадлежит мне. Наши права равны, любимый, — ядовито продолжает законная супруга, не желая сдавать позиции. — Я могу оставаться там, где хочу…

— Да, ты можешь, — фон Вейганд оставляет мою задницу в покое и направляется к госпоже Валленберг. — Но ты не будешь.

Он не слишком вежливо перехватывает ее за талию и бесцеремонно тащит к выходу. Захлопнувшая дверь мешает мне дослушать поток громких возмущений. Щелчок замка выводит из оцепенения.

«Нам нужен план», — констатирует внутренний голос.

Судорожно подтягиваю джинсы, осматриваю окрестности, бросаюсь в сторону, ищу то, чем бы защитить свою многократно поруганную честь.

— Ты вернешься самостоятельно или тебя заставить? — говорит фон Вейганд, и мое тело невольно пробирает мелкая дрожь.

Оборачиваюсь, но пальцы продолжают шарить по полкам в поисках крупного и тяжелого. Молота Тора? Автомата Калашникова? Я бы и от полицейской дубинки не отказалась.

— Ты женат, — развиваю припадок праведного гнева, соображаю туго, впрочем, как всегда, и пораженно восклицаю с большей экспрессией: — Ты женат!

— Да, — просто соглашается он, в глазах появляются знакомые бесенята, а уголки губ едва заметно дергаются, словно мой дорогой садист пытается сдержать улыбку.

Хороший знак?

— Хоть бы намекнул! Как мы теперь… Я, вообще, с женатыми мужчинами отношений не имею! — интенсивно гневаюсь. — Почему никто мне ничего не сказал? Ни Андрей, ни…

— Не имеет значения, — равнодушно заявляет фон Вейганд, неотвратимо надвигаясь всё ближе и ближе.

— Я теперь не могу с тобой спать. Это противоречит моим религиозным убеждениям! — заявляю максимально уверенно. — Что люди скажут? Начнут сплетничать, обсуждать, осуждать… А я чувствительна к чужому мнению… Я так не умею, не хочу и не буду!

— Придется пересмотреть убеждения, — он пожимает плечами.

— Нет! Буду защищаться! — выхватываю грозное орудие из-за спины и осекаюсь.

Фон Вейганд смеется. Вполне искренне и радостно. Никакого притворства. Ему действительно смешно. Чертов ублюдок.

Странно, бутылка абсента его не особенно пугает. Может, быстренько открутить пробку и плеснуть содержимым в лицо? Или разбить все, как есть, о бритую черепушку? Не дотянусь, ростом не вышла.

— Забавно, — фон Вейганд забирает последнее оборонительное средство из моих враз ослабевших пальцев.

— Пожалуйста, — вырывается шепотом.

— Отсрочка — не прощение вины. Знаешь? — он больно хлопает меня чуть ниже поясницы и ухмыляется. — Сильвия — моя официальная супруга, но у нее нет никакой власти. Ты — моя официальная шлюха, и у тебя тоже нет никакой власти. Пока я хочу, ты будешь блистать. Никто не посмеет ничего сказать против.

С ним трудно спорить. Трудно и опасно, вообще нежелательно. Его приказы остается только беспрекословно исполнять.

***

Наверное, мне следовало удивиться или возмутиться, проявить некие эмоции, подходящие к данной ситуации. Выпучить глаза, разрыдаться, грохнуться в обморок. Заламывать руки или причитать «Как ты мог? Почему молчал, сокол мой ясный?».

Тем не менее, в глубине души я ожидала нечто подобное. Еще с момента нашей первой встречи, в миг, когда засекла кольца на тех самых пальцах. Неизбежный факт его биографии, вполне логичный и прогнозируемый. Хорошие мужчины после тридцати всегда заняты, тем более миллиардеры. Рано или поздно захомутают любого, притянут под венец и скрепят узами брака. А как на счет детишек? Что если у него их уже пятеро от разных супруг?

Обидно сознавать, что фон Вейганд не хранил девственность до встречи со мной, но жизнь состоит из жестоких и бессмысленных несправедливостей. Эта — не единственная и не последняя.

— Сильвию ненавидят все, — довольно сообщает Андрей, будто сей неоспоримый факт доставляет ему немало наслаждения.

Теперь сутенер не скупится на выражения, выкладывает информацию молниеносно и в деталях. Предоставляя мне возможность серьезно задуматься о чистоте его мотивов. Скорее всего, он не издаст лишнего звука без одобрения хозяина. Тут мне невольно вспоминаются откровения о лорде Мортоне. Тоже по особому распоряжению со мной поделился? Могу ли вообще кому-то раскрыть сокровенные мысли?

«Я рядом», — напоминает внутренний голос.

По складному рассказу выходит, что мою законную соперницу действительно ненавидят все, а те, кто по нелепой случайности не успел проникнуться неприязнью, в обозримом будущем обязательно вступит в стройные ряды фан-клуба «Die, fucking bitch, die» ("Сдохни, гребаная сука, сдохни").

— Она высокомерна, однако происходит из заурядной семьи. Ее отчим, как говорится, попал в струю и нажился в период кризиса. Настоящий торгаш, американец, ничем не брезгует ради выгоды.

А мы тут прямо кристально чистые и невинные ангелочки.

— Ее мать прошла огонь, воду и медные трубы, неизвестно от кого нагуляла дочурку. Естественно, она прожженная… вы понимаете, — Андрей опять сладко улыбнулся и сделал паузу, рассчитывая на реакцию, но рассчитал плохо, я упрямо молчала и стеклянным взором глядела перед собой.

Получай, фашист, гранату. Будет тебе безмолвная забастовка.

Сутенер удрученно вздыхает, но не перестает распалять мое любопытство пикантными подробностями жизни богатых и знаменитых, с непринужденной элегантностью вывешивая грязное белье, пошагово превращая милую даму бальзаковского возраста в исчадие ада.

— Ладно, — сдаюсь, когда терпеть больше невозможно. — Если она стерва, да еще из такой отвратной семьи, как вашего шефа угораздило жениться? Финансы хотел поправить? Или воспылал безудержной страстью?

— Я не вправе разглашать подобные детали, — увиливает Андрей.

Конечно, самое интересное нельзя разглашать. Получается, все вокруг твари смердящие, один лишь фон Вейганд золотце и молодец. Попахивает грамотно проплаченной рекламной акцией.

— Господин Валленберг выбирал это платье лично, — сутенер переводит беседу в новое русло.

Подготовка идет полным ходом. Целая команда модельеров (или дизайнеров?) трудится над моим обликом. Болтают вроде на французском. Неужто из Парыжу завезли? Рискованную одежку в буквальном смысле «зашивают» на мне, чтобы сидела второй кожей, подчеркивая каждый изгиб тела.

В туалет точно не сходишь, не вздохнешь и не нагнешься.

— Нижнее белье придется снять, — заявляет капитан очевидность.

И в чье извращенное воображение могла прийти идея выбрать именно это платье?

Ощущаю себя гаремной наложницей, которую готовят к почетной миссии. Андрей, понятное дело, корыстный евнух, мечтающий нагреться на продвижении перспективной кандидатки. Сильвия — первая жена султана, нелюбимая, опостылевшая или получившая отставку за выслугу лет.

Охренеть, я — Роксолана. Ну, почти. Ну, с некоторыми отличиями. Прикольно, епт.

Андрей, а не евнух ли вы часом? Нет? Жаль, вам бы пошло. Может, не поздно переговорить с господином Валленбергом. Подрихтуем без наркоза?

Но я скромно молчу, не спешу расточать красноречие. Вечер только начинается, мне понадобятся все силы.

Вероятно, стоило обидеться на фон Вейганда за сокрытие компрометирующих обстоятельств или хотя бы негодовать в душе. Тем не менее, с учетом событий последних недель мне совершенно пофиг. Что одна жена, что десять, что батальон любовниц. Фиолетово, пополам, знаете ли. В романтический период наших отношений, когда он работал простым немецким шефом-монтажником, а я играла роль скромной переводчицы и заядлой авантюристки, подобный сюрприз мог задеть. Однако, после всего произошедшего, даже этот секрет выглядел блекло, терялся в океане жестокости, ужаса и звериной похоти.

— Вы… вы затмите всех! — Андрей отвлекает меня от погружения в тяжкие думы.

Бригада французов согласно кивает. Секут по-русски, гады.

— Дайте-ка зыркнуть, — шагаю к зеркалу и понимаю, что разучилась дышать.

Кружевное платье, почти невесомое, сотканное волшебной иглой из воздуха и чистой магии. Сияние солнца отражается в лазурных водах Средиземного моря, сочетает пылкое тепло и сдержанную прохладу. Не голубой и не зеленый, а редкий оттенок бирюзового цвета.

Глубокий вырез будоражит фантазию, легкая ткань оплетает руки до запястий мерцающей паутиной, выгодно подчеркивает тонкую талию и пленительные контуры бедер, струится вниз сверкающим шлейфом.

Нижнее белье здесь неуместно, испортит впечатление и уродливо выделится. Наверное, стоило потеть в спортзале ради подтянутого тела. Здесь был бы заметен любой изъян. Если верить зеркалу, я… идеальна?

Лучшие друзья девушек ослепительно сверкают на шее, гармонично дополняют чуждый мне, но все равно пленительный образ. Колье, будто прошито золотыми нитями, полностью ажурное, сотворено причудливой игрой света.

Олицетворение развратной добродетели. Красивая ложь. Образ, исказивший реальность, затмевающий истину, заслоняющий правду.

Мальчик жаждет вытесать собственную игрушку, довести до совершенства и хвастаться ею перед другими детьми.

Не хорошо и не плохо, а странно. Чувствую себя выгоревшей, но не сдавшейся и не покоренной. Нужно погрузиться в кромешную тьму, лишь тогда вспыхнут над твоей головой звезды.

***

Замираю, не решаюсь приблизиться, когда вижу чету Валленбергов у перил главной лестницы. Они оба стоят ко мне спиной, и я малодушно медлю, не стремясь навстречу сомнительным приятностям.

Незримый обруч сжимает горло, мешает вдохнуть полной грудью. Тяжесть драгоценностей становится невыносимой, разъедает кислотой.

Серьги, кольца, браслеты и ожерелья. У меня никогда не было настолько дорогих вещей, я даже боялась смотреть на подобные вещи.

— Are you insane? (Ты рехнулся?) — возмущается Сильвия. — You keep this baroness in our house! (Ты держишь эту баронессу в нашем доме!)

«Баронесса» произносится, словно грязное ругательство.

—Do you envy her title? (Завидуешь ее титулу?) — не вижу, но знаю, фон Вейганд улыбается.

— Надеешься унизить меня таким способом, — парирован его выпад.

— Советую тебе заткнуться, — беззлобно, почти равнодушно.

— Она посмешище. Это нелепо. Не могу поверить, что ты серьезно… — следует пулеметная очередь в мой огород.

— Заткнись, — повторяется с нажимом.

— Если ты хочешь, чтобы она жила здесь, я приглашу моего Марио на постоянное… — не собирается отступать.

— Я так не думаю, — заявка на победу.

— Почему? Правила одинаковы, — сказано ехидным тоном.

— Неужели? — открываем карты: — Я способен убить любого Марио, если он покажется здесь. Но если ты попытаешься причинить вред… Надеюсь, ты достаточно умна, чтобы не пытаться.

— Это несправедливо, — фырканье в ответ.

— Можешь подать на развод, — предлагается беспроигрышный вариант и немедленное заверение: — Я не буду возражать.

— В твоих мечтах, любимый, — голос сочится ядом.

Пауки в банке, не иначе. Что держит их вместе? Уж точно не сила любви, страсть отпадает. Корыстный расчет? Обещаю подумать позже, при более удобной возможности. Голова и без подобных размышлений еле соображает.

Приветствую сладкую парочку, наслаждаюсь завистью на лице Сильвии. Теперь мы с госпожой Валленберг на равных — обе официальные, отлично одетые и марафет у нас классный.

— Мои искренние поздравления, баронесса, — женщина презрительно усмехается, когда фон Вейганд берет меня за руку. — Вы умудрились сорвать джек-пот.

— Знаю, — спокойно отвечаю я.

И мы отправляемся к гостям, надеваем соответствующие маски, правим балом, где каждому отведена строго определенная роль.

Работа на заводе — ерунда. Любая работа — ерунда по сравнению с усилиями, прилагаемыми, чтобы намертво прикрепить к лицу выражение благородной приветливости. Улыбаясь, нельзя переборщить. Хмуриться запрещено. Эмоции под контроль. Соберись и дай жару. Помни обо всех необходимых мелочах, не расслабляйся, сконцентрируйся и действуй. Ничего не упускай из виду, держи осанку и не позволяй взгляду потухнуть, выдать внутреннюю усталость. Так закаляется сталь.

Don’t screw up. (Не облажайся) Твои чувства никому не нужны, людям плевать на твою душу и личное мнение. Они увидят то, что ты им покажешь, позволишь подсмотреть.

Огненный бестиарий, собрание животных самых разных пород. Все вместе и каждый в отдельности не сводят с новичка пристальных взглядов, проверяют на вшивость, гадают, разрешено ли тебе дышать их воздухом, коснуться элитного мира избранных и завоевать признание, выторговать место под солнцем.

Фон Вейганд не говорит мне ни слова, но и не отпускает, не разрешает скрыться в пустынных коридорах, забиться в темный уголок. Только в центр памятного зала, в самую гущу, на трон. Энергия моего палача губит и отравляет, однако дает шанс удержаться наплаву, сгорать и возрождаться вновь.

Женщина Валленберга. Так будут называть баронессу Бадовскую сильные мира сего. Не шлюха, даже не любовница, именно женщина, достойная находится рядом всегда. Станут завидовать, придирчиво оценивать наряды и побрякушки, сплетничать в разумных пределах, остерегаясь сболтнуть лишнего.

Бриллианты сияют честнее фальшивых улыбок. Наряды превосходят по стоимости души своих обладателей. Мир товарно-денежных отношений, где все продается и покупается, хватило бы финансов.

Каждый удар сердца отдается болью в натянутом струной теле, ограняет лицемерный образ, оттеняет лживую красоту. Сначала мне страшно, что все эти чужие и страшные люди заметят отличия, поймают на притворстве и уничтожат, растерзают невинную овечку, затесавшуюся в ряды матерых хищников. Но постепенно становится спокойнее, напряжение спадает, адреналин бьет по глазам с меньшей резкостью, удается унять дрожь и напрочь лишиться страха.

Вижу свое отражение в зеркалах, вижу, как отражаюсь в сотнях взглядов, прикованных ко мне, выжидающих оплошности, мельчайшей ошибки, проявления слабости. Понимаю, им не дано заметить надежно скрытый ужас, затаенное отчаяние, бьющееся в стенах золотой клетки. Они не способны ощутить мою боль, принять и понять ее. Они оценивают поверхностно, исследуют то, что при желании реально сыграть, выдумать, расписать по нотам. Им не нужна правда.

Баронесса Бадовская мила, роскошно одета и модно причесана, научена манерам, обладает королевской осанкой. Она яркая и красивая, обаятельная и желанная. Хочется оказаться рядом, поближе к ней, рассмотреть придирчиво и удовлетворенно признать идеалом, гвоздем сегодняшней программы, находкой месяца.

Меня обсуждают, мною восхищаются, мне завидуют и посылают волны тихой ненависти. Обрывки сплетен стаей стервятников кружат по огромному залу, полыхают в ослепительном блеске многоярусных люстр, мерцают среди сверкающих кристаллов.

- Где Валленберг обнаружил столь прелестное создание? — заинтересованный тон.

- Говорят, они познакомились в Польше, на закрытой вечеринке, — выдвигается предположение.

- О, знаем эти вечеринки, — понимающие кивки.

- Нет. Какая Польша? Никогда не слышала большей чепухи. Доподлинно известно, что они встретились на приеме у А***!

- А*** еще устраивает приемы? — полнейшее недоумение. — Старушка одной ногой в могиле, вряд ли ей под силу продолжать карьеру сводницы.

- Хочешь сказать, я выдумываю?! — праведный гнев.

- Бросьте, господа, — примирительное заявление. — К чему эти споры?

- Она очаровательна, не станем отрицать.

- Я бы не отказался съездить в Польшу, если там столько потенциала.

- И я, — дружеский хлопок по плечу.

- А я бы познакомился поближе лично с баронессой, не уверен, что вы быстро отыщите такую же красотку.

- Полноте, эта Бадовская весьма посредственна и не выглядит привлекательной, — произносится с плохо скрываемой злобой. — Думаю, Сильвия затмевает ее во всех смыслах. Не понимаю, что вы, мужчины, находите в подобных дамочках. Жадный до денег взгляд? Повадки течной суки?

- Будь она течной сукой в моей постели, я бы не поскупился, — звучит мечтательно.

- Рискнешь наставить рога Валленбергу?

- Не назову это риском, — самоуверенная ухмылка. — Дама выбирает с кем ей быть и кто ее лучше обеспечит.

- Тогда подберете даму, когда теперешний кавалер наиграется, — змеиное шипение.