Плохо быть богатой

27

— „О-о, бедность, бедность, ты тосклива, полна печали и стыда", — пропела Эдвина, сопроводив мелодию меланхоличным вздохом. — Не помню, как там дальше, но сказано абсолютно точно, малышка, потрясающе точно!

Аллилуйя обеспокоенно наблюдала за матерью, поедавшей глазами роскошные образцы немыслимо дорогой одежды, выставленной в магазине „Унгаро" на Мэдисон-авеню.

— Подумай только — войти в такой магазин и купить себе, без тени сомнений, вон тот вон красный комплект! — задумчиво протянула Эдвина. — При одной мысли об этом у меня сердце из груди рвется, честное слово.

— Сердце не рвется, а бьется, — буркнула девочка. Эдвина стрельнула в дочь страдающим и в то же время полным жалости взглядом:

— Да неужели, солнышко?

— Представь себе. А чтобы получить удовольствие, вовсе не обязательно тратить кучу денег. Есть миллион поводов покайфовать задаром, просто так.

— Ну, назови мне хоть один.

— Весна хотя бы. Ma! Небо голубое-голубое, а деревья зеленые…

— Быть того не может! — пробормотала Эдвина рассеянно, склонив голову набок и с тоской вглядываясь в красный комплект.

— К тому же ты здорова.

— Ты думаешь?..

— Ну, наконец, витрины. Болтайся сколько хочешь и глазей…

— Так! — с тихой угрозой и отвращением проговорила Эдвина. — Решено! Я покупаю это платье. — Она решительно направилась к двери, и Аллилуйя едва успела ухватить ее за рукав, оттягивая назад.

— Ma, мы не можем себе этого позволить! — выпалила она. Возьми же себя в руки!

— Черт побери, Ал! Ты что, не понимаешь: я не могу себе позволить не купить его! Да я с ума сойду, свихнусь — причем в буйной форме! — если немедленно не куплю себе хоть что-нибудь! А одежда — это моя слабость. Она заменяет мне и хлеб, и воду. Мне без нее просто нечем дышать!

— Ma, я не понимаю, что в тебя вселилось! Ты выдаешь тут просто тексты из трагедий. Как их там звали, этих греческих бабулек? Федра и Медея, вот.

Эдвина медленно повернулась к дочери.

— С каких это пор, — произнесла она слабым монотонным голосом, — птенцы желторотые вроде тебя рассуждают со знанием дела о греческой классике?

— С тех пор как Лес мне все уши про них прожужжал. Вот кто типичный ботаник! Все книги да книги…

— Книги… — мечтательно подхватила Эдвина. — Когда-то я просиживала над ними часами, копалась в книжных полках и отводила душу, упиваясь толстенными фолиантами по искусству… Кажется, что прошла уже вечность… Они и тогда стоили чертовски дорого!

— Конечно, если покупать их в „Риццоли". А если же спуститься немножко вниз и заглянуть в букинистический… Ma! Слушай, почему бы нам не двинуть туда прямо сейчас?

Передернув плечами, Эдвина изобразила на лице невообразимый ужас:

— Копаться в этой пыли? В этих страницах с загнутыми углами? В обгрызенных мышами корешках? Ал, ты забыла, что у меня аллергия? Что со мной будет? К тому же сейчас есть другие дела, требующие участия твоей бедной — без цента в кармане — мамочки. — Она не стала добавлять, что надеется потрясти еще раз одно денежное дерево. Дерево, которое, как выяснилось, оказалось удручающе бесплодным. — Нет, моя девочка, солнце мое, счастье жизни моей, — продолжала Эдвина жалобно. — Если твоя бедная-бедная мамочка отчаянно в чем и нуждается, то вовсе не в том, чтобы рыться в старье. Мне нужно найти работу. Денежную работу — чтобы купить себе всю эту чепуху, эти никому не нужные безделушки, без которых я просто не могу жить. О небо, ну почему ни Джеффри Бин, ни Оскар де ла Рента, ни Билл Бласс не ищут себе опытного и преданного первого помощника? Можешь ты мне это объяснить?

— Потому, — заметила Аллилуйя с язвительной рассудительностью, — что никто из тех, кому подвалило это клевое место, не швыряется им налево-направо. Никто — кроме моей мамули. А теперь она ходит кругами, рвет на себе рубаху и ревет как белуга. Это что, нормально?

— Киса моя, ты уверена, что весенние каникулы еще не закончились?

— С тобой становится просто невозможно, ма! Если бы ты могла услышать себя со стороны! Ты то стонешь, то вздыхаешь, то жалуешься на нехватку денег. Знаешь, я тоже не железная!

— „Деньги правят миром", малышка!

— Да очнись же ты наконец! Ты как ушибленная! Возьми себя в руки. Научись, наконец, расслабляться!

— Ал, моя милая, сладкая Ал, почему, как ты думаешь, мы бродим столько времени по Мэдисон-авеню? — спросила Эдвина самым нежно-невинным тоном. — Это и есть расслабление. Урбанистическое расслабление.

— Ф-фу, — устало вздохнула девочка, покачав головой. — Только не для тебя, это факт. Это же чистый мазохизм!

— Ал, послушай! Откуда ты понабралась всех этих выражений? Не рано ли?

Вместо ответа девочка легонько толкнула мать в бок, многозначительно указав куда-то в сторону:

— Давай-ка лучше делать отсюда ноги, ма, — сказала она, снизив голос. — Мы и так уже торчим тут слишком долго — на нас начинают коситься продавцы. Наверное, решили, что мы толчемся здесь, чтобы спереть что-нибудь.

— Да, дорогуша, ты права, — покорно согласилась Эдвина. — И правда, они смотрят на нас. Лучше уйти, это точно. Если я еще пять минут проторчу тут рядом с этим красным комплектом, я за себя не ручаюсь. Произойдет нечто ужасное…

— Тогда двинулись. — Аллилуйя встревоженно посмотрела на мать. Мягко обхватив Эдвину за талию, девочка повела ее к выходу.

Оставив позади роскошный салон „Унгаро", они бесцельно побрели в верхнюю часть города, вдоль бесконечных кварталов „воровского рая", где аренда крошечного магазинчика, забитого до отказа ненужной роскошью, обходилась его владельцу тысяч в шестнадцать долларов в месяц, а то и больше. Обычно прогулка вдоль сияющей золотыми огнями Мэдисон-авеню была для Эдвины чем-то вроде психотерапии, успокаивающей больное сознание. Она свято верила: ничто на земле не может сравниться радостью открытия нового — за исключением радости приобретения.

Но сегодня, подумала она мрачно, Ал права. Прогулка по Мэдисон-авеню — это своего рода мазохизм. Казалось, никогда раньше ее голодный взгляд не замечал, сколько тут таится соблазнов. Цветы и порхающие над ними бабочки, выложенные из бриллиантов с сапфирами в витринах Фреда Лейтона, экстравагантная майолика у Линды Хорн, роскошные хлопчатобумажные простыни, расшитые шелком, в „Прейтеси". А одежда! Мэдисон-авеню можно по праву назвать мировым музеем, выставляющим напоказ экспонаты, от которых у Эдвины заходится сердце. Тут представлены все: Живанши, Сен-Лоран, Соня Рикель… Одного взгляда на эти восхитительные недосягаемые коллекции достаточно, чтобы Эдвина почувствовала, как слабеют ее колени…

— Деньги… — опять выдохнула она, едва сдерживая слезы. — Можно купить все, что только хочешь! Единственная проблема — это кругленькая сумма денег. Не говори, что я тебя не предупреждала, Ал! Счастье можно купить, и не верь ничему другому! — Она прижалась к дочери, обретая успокоение в ее объятиях. — О, девочка моя, — простонала она, — как же нам пережить это мерзкое, тяжелое время?

— Не знаю, — фыркнула девочка и с отвращением вздохнула. — Но уж скорее бы! Боюсь, что долго терпеть у меня никаких нервов не хватит!

Погода стояла прекрасная. Деревья в Центральном парке уже начали наряжаться в свежий зеленый убор, а над головой проносились по бирюзовому небу кудрявые накрахмаленные белые облака. Напротив, на другой стороне 59-й улицы, возвышался во всем величии, подобно свадебному торту, отель „Плаза".

Девушка была слишком занята, чтобы оценить погоду или открывающийся вид. Засунув руки в карманы юбки, она позировала, меняя позы, на фоне нарядного кабриолета, запряженного усталой, с поникшей головой, лошадью. Мощный электрический фен, подключенный к переносному генератору, взметал высоко в небо, подобно рвавшемуся вверх пламени, ее длинные, до пояса, волосы. Эти фотосъемки для июльского номера „Вог" были уже третьими за неделю. Накинутый на плечи манекенщицы расшитый бусинами жакет с широкими плечами стоимостью в десять тысяч, а также потертые джинсы фирмы „Ливайс" входили в осеннюю коллекцию Лакруа. Олимпия договорилась с журналом, что материал подадут на шести полосах.

— Все хорошо, малышка! Продолжай двигаться! — одобрительно крикнул ей Альфредо Тоскани, то и дело приседая на корточки перед Билли Дон и щелкая затвором своей „лейки". — А сейчас поведи-ка плечиками слева направо…

Толпу зевак; собравшуюся поглазеть на зрелище, удерживали на расстоянии в несколько метров координатор, помощник Альфредо по съемкам, стилист, визажист, костюмер и Олимпия Арпель, чей острый, проницательный взгляд, брошенный поверх „бена франклина", — очков, повисших у нее на носу, — все замечал и просчитывал, ничего не упуская. Припаркованный неподалеку взятый напрокат трейлер, за которым приглядывал конный полицейский, тайно мечтавший оказаться рядом с моделью и попасть в кадр, был забит вешалками с одеждой и горами реквизита. Вонь конского навоза, доносившаяся от нарядных кабриолетов, ожидающих клиентов, была настолько сильной, что разносилась по всему Центральному парку. Билли Дон с трудом сдерживалась, морща от отвращения носик: фен направлял запах навоза прямо ей в лицо. Девушка попыталась было дышать ртом, делая неглубокие вздохи, но Альфредо хотел, чтобы она позировала с сомкнутыми губами, так что приходилось дышать все же носом.

Вызывающие позы и потрясающая красота манекенщицы порождали среди зевак острые приступы зависти. Везет же некоторым, избранным Богом! Этой девушке отпущено сторицей: талант, внешность и, уж конечно, немыслимые доходы! Им и в голову не приходило, насколько в действительности далека ее работа от внешнего блеска и волшебства. Вот и сейчас, принимая самые беззаботные и легкомысленные позы, девушка едва не задыхалась, стараясь подавить тошноту.

— Все великолепнейше! — наконец прокричал Альфредо, передавая ассистенту фотоаппарат. — Для этих тряпок достаточно! Следующая серия пойдет в черно-красном комплекте от Сен-Лорана. Он громко хлопнул в ладоши. — Передышка на пять минут!

Наконец-то его помощники смогли облегченно вздохнуть. Кто-то догадался выключить фен, и сияющие волосы Билли Дон опали. К счастью, почти тотчас же уменьшился запах навоза. Защелкали крышки банок с диетической кока-колой, забулькал кофе. Координатор съемок передал Билли пластиковый стаканчик с минеральной водой.

— Ты потрясающа, детка, — восторженно заметил Альфредо. Склонившись к руке Билли, он шумно поцеловал ей кончики пальцев. — Просто сверхфантастична!

Билли, наполовину уже погрузив носик в стаканчик с водой, не могла удержаться и рассмеялась. Никто не умел отпускать такие щедрые и экстравагантные комплименты, как Альфредо Тоскани. Она обожала его манеру выдумывать эти длинные, роскошные, но совершенно бессмысленные определения. Внезапно девушка почувствовала на себе чей-то взгляд — Дункан Купер! Он стоял в сторонке, в толпе зевак, на плечи наброшен пиджак „в елочку".

Как в замедленной съемке, она передала чашку с водой Альфредо:

— Извини, я на минутку, хорошо? Я вижу человека, с которым мне необходимо переговорить.

— Конечно, суперочаровательница, беги… — Голос его постепенно стих, и он прижал к губам палец. — Ай-яй, у тебя и вправду отличный вкус!

Шутливо ударив его в ответ, Билли откинула с лица волосы и двинулась к хирургу размашистой походкой на длинных, как у лошадки, ногах. Оказавшись лицом к лицу с Дунканом, она застыла на месте, и какое-то время оба они просто молча смотрели друг на друга.

Билли отметила, что Дункан Купер профессионально пристально рассматривает ее лицо.

— Я выгляжу превосходно, док, — заверила она его с улыбкой. — Даже при ярком солнечном свете. Кто бы мог поверить? Просто невероятно. А если взглянуть на снимки… Знаете, Альфредо клянется, что по сравнению с ранними, еще до того, что случилось, эти просто сенсационны! — И мягко добавила: — Еще раз спасибо, док!

— Да не мне спасибо — Олимпии. Она мне тогда просто руки вывернула.

— Значит, спасибо вам обоим, — Билли Дон подхватила его под руку, бесхитростно опустив голову ему на плечо, и повела к раскладывающемуся переносному столику, на котором стоял огромный термос с кофе и ящик для льда. — Там есть кофе, диетическая кока-кола и минералка, если хотите, — махнула она рукой в сторону столика.

— Спасибо, нет, — покачал головой Дункан. — Мне нужно через секунду мчаться дальше. Просто захотелось заскочить сюда на минутку, чтобы взглянуть, как идут дела у моей любимой бывшей пациентки.

— И часто вы заскакиваете на минутку, чтобы взглянуть на бывших пациенток? — улыбнулась девушка.

— Никогда. — Он широко улыбнулся в ответ. — Только на самых очаровательных.

— О, Бог ты мой, — произнес где-то за их спинами Альфредо, — если это не доктор Франкенштейн…

Дункан быстро оглянулся.

— Эл! — воскликнул он радостно, протягивая для приветствия руку.

Альфредо пожал ее и заговорщицки подмигнул Дункану.

— Хотелось поздороваться, можно сказать, с бывшим зятем… Ну ладно, оставляю вас вдвоем. — С этими словами он развернулся и двинулся восвояси.

— Дункан? — На этот раз к ним шагала Олимпия. — Тебе что, больше нечем заняться, как только беспокоить своим вторжением честных трудяг? Это уже третьи съемки Билли за эту неделю, и, если мои глаза меня не обманывают, твое третье появление в районе съемок. Что, больше некому подтягивать кожу и выпрямлять носы? — Голос ее звучал резко, однако глаза светились добрым юмором. Она подставила ему для поцелуя щеку.

Дункан рассмеялся, тепло целуя ее.

— Вот за что я тебя люблю, Олимпия. Ты — сама сердечность.

— Угу, — отозвалась она. — Хвала небу, не свихнувшийся мясник.

Дункан обернулся к Билли.

— Что происходит с этими людьми? Неужели непременно нужно быть сумасшедшим, чтобы работать в шоу-бизнесе?

— Это помогает…

— На самом деле, — заметил он, — причина моего визита сюда — выяснить, не могу ли я рассчитывать увидеть вас вечером? Сначала пообедаем, затем заскочим еще куда-нибудь повеселиться. Ну как?

— Путаешь дело с удовольствием, Дункан? — подколола его Олимпия.

— Я с удовольствием… — быстро ответила девушка.

— Отлично. — Он улыбнулся. — Как насчет сегодня?

— Я жду вечером важный звонок, так что не смогу задержаться долго…

— Тогда просто пообедаем. Значит, условились? Я заеду за вами в семь.

Она кивнула.

— В семь в самый раз. У вас есть мой новый адрес?

— Должен быть у секретарши. Попрошу ее отыскать.

— Купер взглянул на часы. — Что ж, мне пора. У меня встреча с дочерью за ланчем. Значит, до вечера. — Он взглянул на Олимпию. — На этот раз без дуэньи, идет?

— Шарлатан! — добродушно каркнула Олимпия. Билли смотрела, как Дункан быстро пересек 59-ю улицу, прошел фонтан перед отелем „Плаза". Когда он обернулся, чтобы помахать ей на прощанье, она тоже взмахнула ему в ответ. Медленно опустив руку, Билли обернулась к Олимпии.

— Он такой милый, правда? Олимпия кинула на нее косой взгляд.

— Билли Дон! — раздался со стороны трейлера голос координатора. — Время переодеваться!

Билли не сразу поняла, что он обращается к ней. Такое случалось с ней время от времени: Билли Дон… Она до сих пор еще не совсем привыкла к своему новому имени. Интересно, привыкнет ли когда-нибудь? Она испытала странное чувство, будто ее прежнее „я" больше не существует. Что ж, может, это не так уж и плохо. Теперь хотя бы никто не пытается напомнить ей о том, что было, вернуть в прошлое. Да, ей повезло, она знала это. Многим ли в этом мире дано начать жизнь сначала? Да к тому же лучшую жизнь?

— Ты видишь что-нибудь? — бросил Кочина напарнице. Они сидели в обычном голубом седане, пристроившись на другой стороне улицы у отеля „Плаза".

Кармен Толедо опустила бинокль и покачала коротко стриженной головой.

— Вот дерьмо! Ничего необычного. Все абсолютно нормально. Слушай, может, мы зря тратим время? Зря висим на хвосте у моделей, отслеживая их по всему городу?

Кочина пожал плечами и запустил в рот пригоршню картофельных хлопьев. Задумчиво пережевывая их, он заметил:

— В любом случае это не повредит. После Вайяны Фэрроу было еще три случая скальпирования. Все — фотомодели. Ясно, что кто-то их выбирает по какому-то принципу.

— Может, лучше проверить сотрудников? Вдруг это кто-то из своих, понимаешь? Из агентства, к примеру…

Он хмыкнул.

— Не знаю, что и сказать. Уверен только: рано или поздно этот ублюдок сделает неверный шаг. А вот когда это произойдет, мы должны быть рядом. Так что пока нужно ждать и наблюдать. — Он опрокинул в рот еще одну пригоршню хлопьев, яростно принявшись молотить их зубами.

— Центральный вызывает „Чарли-19", Центральный вызывает „Чарли-19", — донесся из портативного радиотелефона лаконичный голос диспетчера, пробиваясь сквозь помехи, шум и свист.

Кармен Толедо живо схватила микрофон.

— „Чарли-19" слушает.

— Убийство на Восточной 84-й улице, 226.

— Это по нашему маршруту, Центральный, выезжаем, — ответила женщина и опустила микрофон. Затем повернулась к Кочине. — Черт! Шеф, они не стали бы дергать нас, если бы…

— … Не еще одна скальпированная модель, — мрачно договорил за нее Кочина.

Он включил зажигание, быстро схватил переносной фонарь-мигалку и водрузил его на крышу автомобиля. Врубив сирену, выждал, пока в потоке транспорта появится просвет, и выкатил на улицу.

— Хорошо бы эта сволочь хоть на этот раз оставила какую зацепку, — буркнул он. — Рано или поздно, но должно же его везение кончиться!

Билли Дон переоделась, натянув узкую черную юбку из шелка и длинный, до середины бедер, двубортный шелковый жакет красного цвета, — и то, и другое из коллекции, выставленной в магазине „Сен-Лоран Рив Гош". Вокруг нее неустанно крутились парикмахер, визажист и костюмер, стараясь успеть в последний момент добавить недостающий штрих во внешность девушки.

Когда Билли заняла место на съемочной площадке, приняв нужную позу, опять заработал переносной фен, и волосы снова взметнулись высоко к небесам. Почти тотчас же в нос ударил острый запах навоза, и снова вокруг закружился в безумном танце Альфредо, щелкая затвором, как кастаньетами.

Толпа зевак слегка поменялась за это время. Те, кто наблюдал за съемками с утра, понемногу расползлись, на их место любопытство пригнало толпы новых зрителей.

Он тоже подошел сюда совсем недавно, стараясь держаться в задних рядах толпы. Наблюдая за съемками, мужчина машинально поглаживал голову: о Всемогущий Боже, какие волосы! Какой роскошный мог получиться из них парик!

28

Парад-продажа коллекции одежды Антонио де Рискаля в универмаге „Шеклбери-Принс" начался. Звездами в нем выступали наряды.

Успех показа моделей Антонио в Бостоне был предрешен еще задолго до того, как начался. Антонио, всегда трезвый и практичный в вопросах бизнеса, отказывался лично появляться на выездных показах, если только они не были организованы местными благотворительными обществами. В этих случаях он был уверен, что среди зрителей будут самые влиятельные женщины города.

Четыреста верховных жриц Бостона заплатили сегодня по тысяче долларов с носа за привилегию пожать руку выдающемуся дизайнеру и первыми увидеть коллекцию де Рискаля — еще до того, как она займет свое место в отведенном для нее роскошном салоне при „Шеклбери-Принс".

Дальше уже все было чистой экономикой. Детская больница разбогатела на четыреста тысяч долларов. Верховным правительницам Бостона удалось познакомиться с известным дизайнером. Средствам массовой информации — разжиться материалом о достойном внимания событии в жизни города.

А Антонио де Рискаль и „Шеклбери-Принс" сэкономили бессчетные десятки тысяч долларов на рекламе и приобрели потенциальных покупателей.

Показ проходил в ресторане „Сады Версаля", расположенном при универмаге. Воздух, казалось, был пронизан электричеством и раскален. Эта коллекция, с одной стороны, уносящая во Францию восемнадцатого века, с другой, своей цветовой гаммой напоминала об огнепоклонниках-андалузцах, куда уходил корнями сам Антонио, и распускалась сейчас перед собравшимися калейдоскопом неповторимых узоров. Охи и ахи, вздохи восхищения, спонтанные всплески аплодисментов почти заглушали классические звуки гитар, льющиеся из стереосистемы, которыми сопровождалось каждое появление манекенщицы. Клас Клоссен, держа в руках микрофон и карточки с индексами, комментировал каждый туалет, едва девушка появлялась на подиуме.

На этот раз Антонио, вместо того чтобы дожидаться конца показа за сценой, как бывало обычно, восседал на почетном месте гастролирующего дизайнера — в центре первого ряда. С хозяином универмага Р.Л. Шеклбери его разделяло всего одно место. Рука об руку с ними устроились три самых богатых благотворительницы Бостона — мощное трио, использовавшее свою власть и влияние на организацию этого достойного события, которое должно было собрать средства для опекаемых ими филантропических организаций.

Р.Л. наблюдал за происходящим с едва скрытым безразличием. Его мало интересовали дамские наряды, разве только речь шла о приносимых ими прибылях. К тому же сейчас мысли его были заняты совсем другим, унося его далеко-далеко, в Манхэттен. Эдвина поглотила его целиком и полностью. Осторожно, чтобы никто не заметил, оттянув край манжеты на рукаве, он взглянул на часы. Пора бы еще раз позвонить ей. Когда он говорил с ней прошлой ночью, голос Эдвины показался ему раздраженным, словно он, Р.Л., бесцеремонно нарушил нечто важное. Поинтересовавшись, в чем дело, он заметил, что отвечает она уклончиво, явно торопясь поскорее закончить разговор. Совсем на нее непохоже! Этим утром, предчувствуя недоброе, он опять попытался связаться с ней. Ответила ему Руби, объяснив, что Эдвина еще спит.

— Чего же удивительного при том, когда она легла, — проворчала Руби. — Весь день сидит у себя в кабинете, запрется, тем только и занята. Едва допросишься сойти к обеду.

Ворчание Руби только еще больше обеспокоило Р.Л. Когда он позвонил в Нью-Йорк еще раз, перед началом показа, Руби сказала, что Эдвина вышла.

— Ей это на пользу, — заметила женщина. — По-моему, вид у нее — краше в гроб кладут… Может, на свежем воздухе полегчает.

— Руби, как ты думаешь, в чем дело? — попробовал вытянуть из нее хоть что-нибудь Р.Л.

— Не знаю, хотя кое-что мне определенно не нравится… Я скажу ей, что вы звонили, хорошо?

Изнывая от нетерпения и злясь, что нет возможности вырваться и снова позвонить ей, Р.Л. с облегчением заметил, что, хотя показ начался довольно поздно, он, благодарение Богу, идет к концу. Нетерпеливо поерзав на своем стуле, он мысленно подгонял шоу, стараясь ускорить конец. На прошедших за день до этого репетициях он приметил зеленовато-желтый вечерний туалет с крестьянским лифом и воланами, украшенный алой с золотом вышивкой: он шел предпоследним.

Скоро, теперь уже совсем скоро!

Как обычно, демонстрация моделей одежды завершалась подвенечным нарядом, и сегодняшний показ исключением не был. Четыреста одновременных вздохов восторга потонули во взрыве рукоплесканий, когда невеста порхнула по проходу, ослепительная в пятнадцати метрах кремовых кружев, расшитых жемчугом и украшенных атласными лентами. Фату, увенчанную высоким венцом, украшали белые шелковые розы и удерживали в волосах длинные перламутровые гребни, а вместо традиционного букета невесты манекенщица держала в руках кружевной веер, распахнув его и обмахиваясь время от времени. В общем, решил Р.Л., девица скорее напоминает двигающийся и дышащий именинный торт. Черт их всех побери, для нормального мужчины это все выше крыши. Он понимал, что его раздражение нарядом невесты, да и всей массой тряпья, которое Антонио с Класом приготовили для показа, вызвано все нарастающим беспокойством об Эдвине. О Господи, эта женщина сводит его с ума! Почему она не хочет довериться ему, рассказать в чем дело? Не понимает, что он дергается и переживает, как старый неврастеник?

Когда невеста в очередной раз вспорхнула на подиум, Антонио поднялся туда, чтобы сорвать свою порцию аплодисментов. Восторженные зрительницы наградили его настоящей овацией, поднявшись на ноги. Р.Л. понимал, что, если он останется сидеть, его поведение будет воспринято как оскорбление, и, поколебавшись, тоже встал с места, вежливо похлопав в ладоши вместе со всеми. Его соседки смотрели на него, улыбаясь, и он ответил им заученной дежурной улыбкой.

Перехватив микрофон у Класа, Антонио грациозно поблагодарил собравшихся, почтивших показ своим присутствием, сказал несколько слов о деньгах, которые были собраны для детской больницы, и, слегка поклонившись, указал жестом в сторону Р.Л.

Р.Л. внутренне застонал. Теперь и ему придется подняться на подиум, хотя он терпеть не может публичных выступлений. Однако выбора не было. Он принял у Антонио микрофон и сердечно поблагодарил публику и де Рискаля.

Наконец-то все кончилось! Р.Л. удалось ускользнуть, когда дамы плотным кольцом обступили Антонио, и он бросился к лифту, помчавшему его наверх, на восьмой этаж, в офис. Пока лифт поднимался, Р.Л. не спускал цепких глаз с покупателей, нагруженных блестящими фирменными пакетами голубино-серого цвета, с напечатанным на них красным названием фирмы. На каждом этаже, который он проезжал, люди были заняты своим привычным делом, справляясь с потоком покупателей, обычным для этого времени. Потрескивали компьютеризованные кассовые аппараты, выплевывая чеки. В отделе льняных изделий в ожидании распродажи выстроилась очередь, готовая накинуться на стеллажи с узорчатыми простынями.

Когда Р.Л. добрался до своего кабинета, секретарша, подняв на него глаза, протянула кипу записок с сообщениями. Он отмахнулся:

— Потом, Сэлли. — И широким шагом двинулся в огромный, без окон, кабинет, плотно прикрыв за собой дверь. Еще опускаясь во вращающееся кресло, он уже тянулся к телефону.

После третьего звонка трубку подняла Руби.

— Квартира Робинсон.

— Руби, это снова я. Эдвина вернулась?

— Да, только что вошла. Я сказала, что вы будете звонить, но она не хочет, чтобы ее беспокоили. Даже вы.

Костяшки его пальцев, сжимавших трубку, побелели и напряглись. Отговорки он узнавал сразу, едва с ними сталкивался. Да что с ней такое, в конце концов? Не хочет его больше видеть? Но, если и так, почему не сказать об этом откровенно? Она умеет быть прямой, — подчас даже слишком.

— Руби, что, черт возьми, происходит? — спросил он требовательно. — Я уже несколько дней пытаюсь поговорить с нею!

В голосе Руби слышалось сочувствие:

— Я знаю, золотко.

— Эдвина меня избегает, так, что ли?

— Нет, золотко, дело не в вас. Сейчас она всех избегает.

Р.Л. прислушался, отмечая, как растет, постепенно овладевая им, тяжелое чувство отчуждения.

— Спасибо, Руби, — бросил он сухо и положил трубку. Долгое время Р.Л. молча сидел за столом, барабаня пальцами по столешнице и уставившись невидящим взором на телефон. Нет, ничего не понятно. То Эдвина льнет к нему, как к самому ценному своему сокровищу, которое боится потерять больше всего на свете, то вдруг становится отчужденной и холодной. Брови угрожающе метнулись к переносице. Что ж, если ей нравятся такие игры, то какого дьявола он переживает? И верно, чего ради?

Жужжание селектора бесцеремонно вторглось в его мысли. Р.Л. устало нажал кнопку.

— Сэлли, — сказал он раздраженно, — по-моему, я просил меня не беспокоить.

— Я знаю, но пришла мисс Гейдж.

Он тяжело вздохнул. Кэтрин Жаклин Уоррен Гейдж. Самая юная из трех филантропок, которые спонсировали показ коллекции да Рискаля. Наполовину надменная представительница англо-саксонских протестантов из Новой Англии, наполовину — темпераментная ирландская католичка, безумно богатая, она уже дважды побывала замужем и теперь в очередной раз овдовела и была свободна.

— Пусть войдет, Сэлли, — проговорил он хмуро и откинулся на спинку кресла.

Дверь кабинета распахнулась.

— Дорогой, — проворковал знакомый голос. — Надеюсь, я ничему не помешала, но я сказала мамуле, чтобы продолжали без меня. Этот показ настолько утомительное действо!

Он смотрел на нее, не двигаясь с места. Кэтрин Жаклин Уоррен Гейдж. Молодая, высокая, сама элегантность. С густой гривой светло-медовых вьющихся волос. Одета в костюм из розового шелка, плотно обтягивающий фигуру, вокруг упругой шеи сияет в три ряда фамильный жемчуг. Не просто красива — великолепный римский нос, крупный рот и высокие скулы придавали ей особый, неповторимый шик. В изящных пальцах Кэтрин держала тонкую длинную сигарету.

Грациозно двигаясь, она прошла вперед и присела на краешек его стола, слегка изогнувшись, чтобы не выпускать его из виду.

Как кошка на охоте, подумал он.

— Надеюсь, ты не рассердишься, Р.Л., но я поинтересовалась у твоей секретарши, обедал ли ты. Она сказала, что не уверена. Знаешь, я тоже еще не ела и просто умираю с голода. — Ее синие глаза сияли. — А что если тебе пригласить девушку пообедать?

Он продолжал молча смотреть на нее. Еще до смерти мужа Кэтрин Гейдж не скрывала, что Р.Л. ей нравится, и постоянно возникала у него на пути, не смущаясь даже перспективы быть жестко и решительно отвергнутой. Последний такой эпизод произошел внизу во время показа одежды с полчаса назад. Определенно Р.Л. о ней мог бы сказать одно: она не из тех, кто сдается.

Он еще раз взглянул на телефон, мысленно умоляя Эдвину позвонить, но аппарат молчал.

Какого черта! Оттолкнув назад кресло, Р.Л. резко поднялся. В конце концов, ведь Эдвина не монополизировала его!

— Ну-у? — протянула Кэтрин капризным и одновременно сладким голосом.

— А почему бы и нет? — отозвался он.

Быстро загасив сигарету, она спорхнула со стола на пол. Казалось, женщина светится изнутри, обволакивая и его этим многообещающим жаром.

— Я знаю одно местечко, — прощебетала она торопливо, беря его под руку. — Сначала полакомимся устрицами… А на десерт получишь меня.

Аппетита у Аллилуйи почти не было, несмотря на то, что девочка заказала свой любимый картофель по-французски. Когда она отодвинула тарелку в сторону, едва коснувшись еды, Дункан Купер встревожился не на шутку.

— Радость моя, да ты ничего не съела!

— Ой, да разве сейчас до еды! Ну, я хотела сказать, когда мать в таком состоянии.

— Да? А я ничего не заметил. Я пригласил ее пообедать с нами, но она сказала, что у нее другие планы. Ты же слышала.

— Она всегда так говорит тебе, па! Можно подумать, ты не знаешь. Как только вы развелись, она динамит тебя, как… Да ладно, как бывшего мужа. Понял?

— Хм-м… А ты наблюдательна.

— Да это же и ежу ясно, когда тебя изо всех сил избегают. — Аллилуйя нахмурилась и принялась ковырять зеленоватым ногтем крошки на скатерти. — Знаешь, я думала, что сейчас все переменится, когда она завела себе кого-то. — Девочка подняла на отца глаза. — Но это не так.

— У твоей мамы роман? Это для меня новость.

— Па! Да ты никогда не слушаешь! Я тебе уже сто раз об этом говорила. Да ладно, слушай еще раз. Ма встречается с Р.Л. и тут же распускает колючки. Как обычно. Разве это нормально! Остается только думать, что у нее преждевременный климакс или что-то там еще.

Дункан едва не поперхнулся „Перье".

— Преждевре… Ал! Где ты набираешься этих выражений?

— Па, на дворе восьмидесятые годы, согласен? Все уже давно все знают о птичках и пчелках.

— Н-да… Что ж, наверное, ты права…

— В общем, что там ни говори, — Аллилуйя потянулась к отставленной в сторону тарелке, подцепила кусочек картофеля вилкой и задумчиво начала его жевать, — но это только половина маминых проблем. С тех самых пор, как она ушла с работы, у нее уже явно начинает ехать крыша. Честное слово, просто форменный заскок! Деньги, деньги, только деньги… Она ни о чем другом не может говорить!

— Ты хочешь сказать, у нее так плохи дела с финансами?

— Да нет же. За эти годы ей удалось кой-чего запасти. Но дело в том… я думаю, раньше ей и голову не приходило, что можно так долго сидеть без работы. Это ее просто бесит. Ты же знаешь, как она любит делать покупки?

— Знаю?.. — задумчиво протянул он, пытаясь вспомнить.

— Ну так вот, с декабря она не купила себе ни одной тряпки! Ни шарфика, ни пары туфель! Представляешь?

— Да ты смеешься…

— Зуб даю!

Дункан не сводил глаз со своей панкующей дочери.

— Надеюсь, мы говорим об одной и той же Эдвине Робинсон, о твоей матери и моей бывшей жене?

— Па, может, ты прекратишь наезжать? Все это очень серьезно. Нужно что-то предпринимать, пока ма не сделала из меня полную идиотку.

— Хорошо, радость моя, что ты предлагаешь?

— Первое: ма нуждается в деньгах.

— Та-ак… — Дункан сделал глоток „Перье". — Боюсь, тут я не смогу помочь, то есть, конечно, она в любой момент могла бы стать секретарем в клинике, но, честно говоря, я не представляю маму в этой роли… — Он улыбнулся. — А ты?

— Ей нужен хороший заработок, па. Она ищет такую работу, где бы ей обломилась куча денег.

— Как и все в этой стране, радость моя. Аллилуйя не обратила внимания на мягкую насмешку, прозвучавшую в словах отца.

— Р.Л. предложил ей начать свой бизнес. Ну, знаешь, моделирование одежды. Она всегда об этом мечтала.

— Похоже, он здорово богат. Почему ей просто не выйти за него замуж?

— Па! Ты что, не понимаешь, что ма никогда не выйдет замуж ради денег!

— Извини, радость моя. Просто сорвалось с языка. Итак, ты говорила…

— Ей не нужна помощь, уж в любом случае не от приятеля. Ты же ее знаешь.

— Да уж, это точно.

— Ну вот, она серьезно думает о моделировании. Я это выяснила. Ты помнишь ту маленькую спальню, которая рядом с моей спальней? Ту, что выходит на общую террасу?

— Это мой бывший кабинет.

— Точно. Ну вот, ма уже много недель запирается там на несколько часов ежедневно. Никому не разрешает туда даже входить. Ну вообще никому, даже Руби, чтобы прибраться. Когда я попыталась заглянуть в замочную скважину, то ничего не рассмотрела. Ну, тогда я взяла кусочек пластмассы, чтобы отжать замок… — Она подождала, пока отец понимающе кивнет. — Ну, а ма поймала меня за этим и такое устроила… Набросилась на меня, вопила: „змея", „негодяйка", „разбойница", „клептоманка", „воровка". Ну, я-то ей спокойно ответила, что просто мне интересно, чем она там занимается. Рассказала бы мне все откровенно, я бы и шпионить не стала. Ну, тут она просто взвилась! Пригрозила даже купить мне черный комбинезон и лыжную маску, как у грабителя! Будто бы место мне на большой дороге, в общем, всякая чушь в этом роде. Ну скажи, похоже это на ма?

— Нет, определенно нет. — Дункан Купер теперь уже и сам забеспокоился. — Ну и что? Тебе удалось попасть в комнату?

— Спрашиваешь! — Аллилуйя широко улыбнулась и подцепила еще кусочек картофеля с тарелки. — Понимаешь, ма закрыла дверь на замок со стороны холла и задернула занавес на окне, так чтобы ничего нельзя было рассмотреть с террасы. Но я-то знала, что ей в голову не придет проверить замок на окне. А он совсем хилый! Стоит только как следует поднажать… Вот так я и пробралась с террасы. — Глаза девочки широко распахнулись. — А ну-ка, угадай, что я там узрела? — Она склонилась над столом, и голос ее снизился до благоговейного шепота: — Сотни, ну, то есть массу набросков моделей одежды! Я думала, что умру на месте! Ты представляешь, ма запиралась там, чтобы придумывать модели одежды! Одежды, понимаешь!

— Ну что ж, в конце концов, это дешевле, чем ее покупать, — заметил Дункан осторожно.

— Па, ты опять не врубаешься. Она работала. После того как Р.Л. предложил ей открыть свое дело, а она отказалась от его помощи, это что-то новенькое! Какое-то начало. Она разрабатывала модели, как сумасшедшая! Она хочет этим заниматься, па! Она не признается в этом, а на самом деле бредит моделированием.

— Ну и как ее разработки, ничего?

Аллилуйя закатила глаза, изображая крайнюю степень потрясения.

— Да откуда мне знать? Чтоб я надела это барахло, которое висит в большинстве магазинов? Уж лучше смерть!

— Ну и что же ты предлагаешь?

— Да не будь же таким тупым, — сердито выпалила девочка. Я предлагаю найти еще кого-нибудь, кроме Р.Л., кого можно было бы выставить на деньги, вот что! — Она посмотрела на отца, ее карие глаза сияли.

— Нет-нет, радость моя. Я тут не гожусь. И не смотри на меня так!

— Да не ты, па! Ма никогда в жизни не возьмет от тебя денег, точно так же, как и от Р.Л… Для нее это вопрос принципа, понимаешь?

— Значит, Бог есть. — В голосе Дункана послышалось облегчение.

— Значит, мы должны найти кого-нибудь левого.

Кого-то, кого ма не знает лично. У тебя есть такой на примете?

— Гм-м… — опять протянул Дункан. — Я знаю одного человека, с которым у меня неплохие отношения. Его зовут Лео Флад, он как раз интересуется компаниями, от мелких до средних.

— Па! Ты просто блеск! Так пошли к нему! — Схватив тарелку, она придвинула ее к себе поближе, с жаром принявшись расправляться с едой. — Я от тебя просто тащусь!

— Не все так просто, радость моя. Давай-ка все по порядку. Сначала обсудим… Прежде всего нужно самим пощупать эти образцы.

— Считай, это у нас в кармане. — Аллилуйя хитро подмигнула отцу.

— Опять налет через окно? Девочка пожала плечами:

— Ведь получилось один раз, правда? Я заберусь туда и прихвачу парочку набросков, а потом так же выберусь обратно. — Она взмахнула подцепленной на вилку картофелиной. — Ма даже не успеет врубиться.

— Радость моя, я не могу поверить своим ушам! — потянувшись через стол, Дункан весело взял дочь за руки. — Ты просто чудо, ты знаешь об этом?

— Ой, брось! — Она выдернула руки. — Теперь ты начинаешь свихиваться, так, что ли?

— Ну что ты, вовсе нет, — радостно поторопился заверить ее Дункан. — Никогда в жизни не чувствовал себя более здоровым и счастливым. Кто бы мог подумать, что под этой маской разбойника с большой дороги скрывается мозг, который находится в постоянной работе!

— Да ладно. Ну? Ты будешь помогать, или мне катиться отсюда?

— Это шантаж, — слабо попытался возразить он.

— И все же? Я женщина отчаянная, па! — Аллилуйя демонстративно вздернула голову, одновременно наградив отца умиленным взглядом папенькиной дочки. Несмотря на вызывающую одежду и кричащий макияж, ее молящие глаза произвели на отца желаемый эффект. Казалось, она видит, как оттаивает, смягчаясь, его сердце. — Так ну же? — еще раз требовательно проговорила девочка. Он вздохнул:

— Это чистая авантюра — то, во что ты нас вовлекаешь. Но я помогу, сердце мое, обязательно помогу.

29

Роуда Брэкмэн, управляющая местным отделением Национального женского банка Северной Америки, оказалась тощим созданием, за тридцать с гаком, явно нацеленной на карьеру, что читалось во всем ее облике.

Прежде всего ее выдавала манера держаться, подчеркнуто оживленная, и акцентированно-деловитая речь. Да и одета она соответственно: традиционный темно-серый в тонкую полоску костюм, белая шелковая блуза с высоким воротником и серые туфли лодочки без каблуков.

Желание подчеркнуть профессионализм достигало в ней крайней степени: минимум косметики, покрытые прозрачным лаком ногти и полное отсутствие украшений. Единственной уступкой природе и самой себе казалась каштановая кипа волос. Прямые, доходящие до подбородка, с острой, как лезвие, челкой, ниспадающей на лоб, такая стрижка вошла в моду благодаря кинозвезде Луизе Брукс чуть ли не полстолетия тому назад. Правда, справедливости ради нужно заметить, что Роуда Брэкмэн, чуравшаяся легкомысленных развлечений, об этом факте даже и не подозревала.

К тому же, в отличие от Луизы Брукс, Роуда никогда не улыбалась. И к себе, и к банку, в котором работала, мисс Брэкмэн относилась с предельной серьезностью — и с минимальной человечностью.

— Привет! — жизнерадостно пропела Эдвина, энергично направляясь к столу с прикрепленной на нем крупной табличкой, где черным по белому было обозначено: „МИСС БРЭКМЭН". Идентичная табличка, только меньше размером, красовалась на груди обладательницы этого титула. Эдвина опустилась в кресло, предназначенное для клиентов, и закинула ногу на ногу. — Чудесный день, не правда ли?

Мисс Брэкмэн что-то фыркнула в ответ, как бы давая понять, что не относится к тем типам, кто радостно приветствует любое постороннее вторжение, лишь бы предаться праздной болтовне. Пристально изучив Эдвину, она неодобрительно поджала губы, а после того как, измерив посетительницу с головы до ног, оценила ее дорогую одежду, неодобрение это только усилилось.

Эдвина выглядела так, словно только что спорхнула со страниц журнала „Вог". Она отвела душу с роскошной косметикой, и губы ее, подкрашенные помадой фирмы „Копер Глейз", сверкали. На ней была желтая шелковая блузка с далматинским узором, черная юбка, небрежно запахивающаяся поверх обтягивающих эластичных леггинсов золотистого цвета, и красный бархатный платок с длинной розово-желтой бахромой от „Паломы Пикассо", который она накинула на одно плечо. На ногах — черные туфли на шпильке, отделанные золотом.

Эдвина прекрасно понимала, что для похода в банк наряд ее едва ли подходил. Ну так и что же? Во все прочие банки, куда она наведывалась за последние семь месяцев, чтобы попросить кредит, Эдвина надевала самый скромный и строгий костюм, и каков результат? Да никакого!

К своему великому смятению, она обнаружила, что симпатазирующий ей знакомый из „Анкор-банка" ее не понимает, что в „Кемикл-банке" опыт тоже не удался и что, независимо от того, что вам там обещает реклама, у нее нет — понимаете? нет! — ни одного единомышленника в „Чейз-банке".

Итак, потыкавшись наудачу во все другие кредитные заведения, она в конце концов решила: а что, если более современная и модная внешность даст ей лучший шанс? Прийдя к такому выводу, Эдвина закрепила свою позицию рассуждениями, что если кто и должен отнестись с симпатией к ее мытарствам и злоключениям, так это Женский банк. Сомнений тут нет.

И вот, столкнувшись лицом к лицу с реальностью, принявшей облик мисс Брэкмэн с ее скучающим выражением лица, Эдвина начала ощущать подступающую тревогу.

— Всего несколько минут, — не слишком сердечно предупредила ее мисс Брэкмэн, утыкая нос в бумаги. — Сначала мне необходимо разделаться с этой бумажной волокитой.

Эдвина изо всех сил старалась удержать на лице ослепительную улыбку.

— Да-да, конечно, занимайтесь своими делами, — проворковала она, неспешным жестом как бы успокаивая собеседницу. — Мне абсолютно некуда спешить.

Когда обещанные несколько минут растянулись до получаса, Эдвина пожалела об этих последних словах. Наконец мисс Брэкмэн собрала бумаги, еще какое-то время аккуратно складывала их в стопочку, затем взглянула на нее.

— Итак, — начала она резко, — вы хотели меня видеть?

Интересно, а какого черта, по-твоему, я сижу тут все это время, подумала Эдвина, но вслух ничего не сказала. Попытка придушить этого монстра — хотя бы словами — едва ли поможет делу.

— Я просила о кредите под собственный бизнес, — сухо напомнила она. — На прошлой неделе. — Скулы уже начинало сводить от бесконечных высоковольтных улыбок. — Меня зовут Эдвина Дж. Робинсон.

Ни слова не говоря, мисс Брэкмэн потянулась куда-то вниз, плавно выдвинула ящик стола, вытащила оттуда тощее досье Эдвины и резко захлопнула ящик. Быстро пробежав глазами по страницам, она нахмурила брови, затем бросила досье на стол.

— Вам отказано, — проговорила она отрывисто, глядя куда-то в сторону.

Казалось, эти два слова убили в Эдвине последнюю надежду. Стараясь не выдать своих чувств и казаться бесстрастной, она поинтересовалась:

— И куда же мне теперь идти? Где просить помощи? У финансовых акул? — Затем немного снизила голос и спросила: — Вы могли бы объяснить мне, почему моя просьба отклонена?

Роуда Брэкмэн перевела на нее взгляд, устало вздохнув. Весь этот разговор — пустая трата времени. Бессмысленная трата ее драгоценного времени.

— Кредиты выдаются — или же в них отказывают — специальным советом директоров, как и в любом другом банке. Ну, а теперь будьте любезны, позвольте мне вернуться…

— Я еще не закончила, — перебила ее Эдвина, и подбородок ее упрямо взметнулся вверх. — Я должна кое-что для себя прояснить. Мне необходимо знать, по каким причинам мне отказали в займе?

— Что ж, мисс Робинсон, если вы сами не понимаете… Вы безработная. Другими словами, у вас нет дохода.

Эдвина сдерживалась изо всех сил, чтобы не сорваться.

— Главное, почему я обратилась за кредитом, — как раз для того, чтобы начать собственное дело. Такое, что обеспечило бы мне доход.

— Но это все очень неопределенно. Очевидно, вам не удалось убедить совет, что вы сумеете вернуть нам долг такого размера. Вот такова причина. Наш банк, как и любой другой, требует солидного ручательства.

— А что вы скажете о моей квартире? Разве это не убедительно? Она стоит почти полтора миллиона!

Но и эта тирада не произвела на мисс Брэкмэн впечатления. Напротив, только усилила суровое выражение ее лица.

— Возможно, это и так, но, судя по вашему заявлению, вам еще семнадцать лет платить по тридцатилетней закладной.

Ну вот, опять, подумала Эдвина. Еще одна ситуация, в которой нет победителей. Неужели ее начинание обречено на провал еще до того, как родится?

— В таком случае, мисс Брэкмэн, — сказала она, — будьте так любезны, дайте мне совет. Будь вы на моем месте, и вам понадобился бы кредит под будущее дело в том размере, в каком он нужен мне, как бы вы поступили?

Впервые на лице мисс Брэкмэн появилась самодовольная улыбка:

— Но я ведь не на вашем месте, правда?

Ах дрянь какая! Эдвина смотрела на нее во все глаза, потеряв от потрясения дар речи. Что ж, хотя бы одно совершенно ясно: ни совета, ни помощи от этого банка ожидать не приходится. И уж тем более от мисс Брэкмэн.

Сделав это открытие, Эдвина медленно поднялась со своего кресла, словно каменный истукан.

— Спасибо за помощь, — произнесла она с холодным достоинством, которым можно было только восхищаться. — Очень великодушно с вашей стороны уделить мне столько времени. — Затем, развернувшись на каблуках, спокойно направилась к выходу из Национального женского банка Северной Америки, стараясь не разрыдаться.

30

Из квартиры 35-Г несло дикой вонью. Запах разлагающегося тела был настолько силен, что пробивался сквозь закрытую дверь в покрытый коврами общий коридор здания. Запах этот проникал повсюду и чувствовался даже внизу, едва человек входил в лифт.

— О черт! — поморщился Фред Кочина, доставая из кармана платок и прикладывая его к носу.

— Вот так мы и узнали о происшествии, — пояснил молодой служащий в униформе. — Жильцы начали жаловаться управляющему на неприятный запах. Тот несколько дней не реагировал на их жалобы, тогда они в конце концов позвонили по 911. Окна открыты настежь — нужно проветрить все здание.

Кочина повернулся к Кармен Толедо.

— Похоже, зрелище предстоит не из приятных. Может, останешься снаружи? Подумай.

— Спасибо, шеф. Да только какой тогда из меня к черту полицейский? — Она тоже зажала рот и нос платком. — Давай кончать с этим.

Они вошли в квартиру. Это была просторная, выстроенная в виде перевернутой буквы „Г" студия на тридцать пятом этаже только что построенного небоскреба. Совсем недавно Кочина наткнулся на рекламу этого здания в „Нью-Йорк таймс мэгэзин". Реклама утверждала, что это „роскошь, ради которой не грех и умереть". Что ж, эти ребята из отдела рекламы как в воду глядели. Первая жертва уже есть.

Узкий коридор вел мимо платяных шкафов, выстроившихся в ряд в специальном алькове, к ванной. Остановившись, чтобы заглянуть внутрь, Кочина уткнулся носом в стену из розовых мраморных плиток с узкой, на одного человека, душевой кабинкой. С вешалки для полотенец свисали узенькие лосины — видно, их бросили туда сушиться. В углу свалены в кучу грязные полотенца, салфетки и белье. По мраморному туалетному столику раскиданы в беспорядке открытые баночки с засохшей косметикой, а на туалетном бачке красовалась напоминавшая размерами промышленную канистру емкость без крышки для кольдкрема. Пол был покрыт перемазанными в косметике салфетками „клинекс".

— Как это люди могут так жить — как свиньи, — опять пробормотала Толедо, не отрывая платок от носа. Она кивнула в сторону туалетного столика. — Косметика фирмы „Принсес Марчелла Боргезе". Ты знаешь, сколько она стоит, шеф? От тридцати до пятидесяти баксов. Я как-то покупала для сестры на Рождество. Она покачала головой, явно осуждая подобную расточительность.

На крошечной узкой кухне стойки были завалены грязной посудой и заросшими плесенью сковородками.

— Ну ты подумай только, — опять вздохнула женщина, — как можно так запустить все, имея посудомоечную машину?

Они прошли в гостиную, где уже орудовала, пытаясь отыскать хоть какие-то зацепки, группа детективов из отдела убийств. То и дело сверкала, шипя, вспышка на фотоаппарате полицейского фотографа. Ждали медицинского эксперта.

Стеклянные раздвижные двери, ведущие на балкон, были распахнуты, чтобы выветрился запах тлена. Грязная одежда была разбросана и здесь — свалена в кучу на розовато-лиловом, во всю комнату, ковре, свисала со спинок стульев, валялась в углу. Пластиковые чехлы, в которых возвращают из химчистки вещи, грудой навалены на блистающем стеклом и металлом обеденном столе, разодранные, как после грабежа. Заметив этикетку фирмы „Бергдорф", Толедо многозначительно взглянула на Кочину. Слова тут были ни к чему, все говорили ее глаза. Наконец-то начинало складываться представление об обитательнице квартиры, и Кармен принялась создавать ее облик. Еще немного, и они оба будут знать все, до последней интимной детали. Привыкнуть к этому невозможно, как невозможно и смириться. Казалось, только смерть давала полное представление о человеке.

Кочина заставил себя собраться: необходимо осмотреть тело Он подал знак Толедо, и оба двинулись в альковную часть комнаты, уходящую влево, где на софе, белой с рыжеватым рисунком, лежало, неестественно вывернувшись, обнаженное, в запекшейся крови, женское тело.

Первое, что поразило Кочину, это неестественное положение тела. Ноги жертвы были вытянуты в прямую линию и, казалось, склеены, а руки плотно прижаты к бокам — ну просто человек-торпеда. Вглядевшись, он потрясенно осознал, что софа вовсе не белая в рыжеватый рисунок, как он подумал вначале. Софа была снежно-белой. А рыжеватый рисунок оказался пятнами крови.

Засохшей крови. О небо! Кровь тут была повсюду. Он слышал, как где-то позади, уткнув лицо в платок, давится Кармен Толедо, героически стараясь удержать в себе завтрак. Он вынужден взвалить на нее это дело. А ведь даже он, тертый калач, едва дело доходило до трупов, чувствовал, как все в нем переворачивается.

Подавив подступившую к горлу желчь, он заставил себя более тщательно осмотреть тело.

Женщина была мертва уже несколько дней, может, даже больше недели: ее лицо посинело и раздулось до неузнаваемости от скопившихся газов. Масса диких, глубоких ран уродовала вздутые грудь и живот.

На голове жертвы не осталось ни волоска — сплошная тошнотворная масса засохшего мяса. Женщина была скальпирована.

Желудок Кочины подозрительно засигналил, сознание отказывалось работать. Только сейчас он увидел мух, привлеченных сладковатым запахом крови, жужжащих вокруг и роящихся над мертвечиной. Он дико замахал руками, чтобы разогнать их, и тут же увидел нечто еще более жуткое: в глазницах и ранах трупа копошились личинки. Эти дерьмовые личинки…

Этого даже он не в состоянии вынести. Кочина отвернулся, в ужасе прикрыв глаза. Несмотря на вонь, он вынужден был глубоко вздохнуть, чтобы прийти в себя, и обнаружил, что его колотит дрожь. Не удивительно — более мерзкое зрелище за всю его карьеру представилось ему лишь однажды, это были утопленники с раздувшимися, изъеденными рыбами телами, которые время от времени всплывали в Ист-Ривер и Гудзоне. Эта женщина напомнила ему об утопленниках — не хватало только рыбьих укусов.

Глубокий вдох дал ожидаемый результат — он почувствовал, что слегка расслабляется, напряжение куда-то уходит. Теперь можно двигаться дальше. Он наблюдал, как к софе подошел полицейский фотограф, чтобы снять тело с разных точек.

К тому, что произошло вслед за этим, не был готов ни один из них. Когда вспышка, зашипев, погасла, из-за спинки софы внезапно взметнулась темная тень и с воем ринулась на Кочину с Толедо. Вскрикнув от неожиданности, они бросились в разные стороны.

Совершив точное приземление на матрас, буквально в нескольких сантиметрах от трупа, существо, задрав согнутый хвост и приняв оборонительную позицию, жалобно мяукнуло.

— Да это кот! — Кармен протянула руку, чтобы погладить его. Нервно рассмеявшись, она качнула головой. — О Господи, я уж было поверила, что привидения существуют.

— Я тоже, — пробормотал Кочина. — Ч-черт, я едва из кожи не выпрыгнул!

Огромный полосато-рыжий кот устроился рядом с трупом и беззаботно принялся со смаком вылизывать лапу.

Кочина утомленно потер глаза. Похоже, эта неблагодарная работа действительно дает о себе знать. Реакция совсем не та. Он перепугался, как шестилетний пацан!

— Кто тут главный? — спросил он фотографа.

— Бен Сэскинд, — полицейский махнул в сторону раздвижных дверей. — Вышел на балкон глотнуть свежего воздуху.

Кочина отправился следом, радуясь возможности нормально дышать. На этой высоте воздух казался прохладнее, а ветер сильнее.

— Ну, что обнаружили?

Сэскинд стоял, облокотившись на перила, и тут же обернулся в его сторону:

— А что, похоже, что я что-то обнаружил? — В голосе его звучало недовольство, веко нервно подергивалось. На Бене был плохо подогнанный клетчатый пиджак, слишком большой для него, а отвороты брюк он использовал в качестве пепельницы. Сигарету изо рта он не вынимал, даже когда разговаривал. — Еще одна убитая девушка, вот и весь улов. Надо было послушаться жену и давно уже уйти на пенсию.

— Мне тоже. Ну?..

Сэскинд снова нервно заморгал.

— Ей двадцать четыре. Если бы не вонь да мухи, мы вообще могли бы ее не найти. Кто-то запихнул тело внутрь раскладывающейся софы. Приятно, а?

— Ч-черт! — Глубоко вздохнув Кочина отвернулся. Но это хотя бы объясняет неестественное положение тела. Он посмотрел вниз на реку, где медленно двигался против течения буксир с баржами.

— Ее звали Джой Затопекова, — продолжал свой рассказ Сэскинд. — Манекенщица. Никто в агентстве ее не хватился — она недавно взяла отпуск на две недели.

— Еще тот получился отпуск…

— Это ты мне говоришь? Укати она в Майами-Бич, была бы жива.

— Тебя послушать, Майами — решение всех проблем. Из какого она агентства?

— То ли „Форд", то ли „Эйлит".

Кочина кивнул. Вздохнув, Сэскинд загасил сигарету о поручень балкона, а потом наклонился и бережно поместил окурок в манжет своей правой штанины.

Кочина наблюдал за ним, не веря своим глазам.

— Все те же привычки, Бен? — Он покачал головой.

— Смотреть противно.

— Ты прямо как моя жена, — проворчал Сэскинд и снова вздохнул. — Ну ладно хватит, у нас еще полно работы.

Они вернулись в комнату и застыли, изучая труп.

— Вот и все, что мы пока имеем. — Сэскинд быстро заморгал. — Сейчас трудно в это поверить, но она была одной из „девочек с обложек". Ну, эти журналы мод и прочая чепуха. — Он мрачно качнул головой. — А теперь посмотри на нее только: исколота, изувечена, скальпирована… Вот и доказывай потом, что смерть не уравнивает всех и каждого.

Внезапно из-за угла, уводящего в узкий коридор, выглянула женская головка с горящим любопытством лицом, темным, как отполированное ореховое дерево, раскосыми кошачьими глазами, высокими скулами и львиной гривой черных волос. Совершенно экзотическое создание под метр восемьдесят ростом.

— Что тут происходит? — требовательно проговорила женщина, повышая голос.

— Эй, кто-нибудь! — крикнул сотрудникам Сэскинд.

— Уберите ее отсюда!

— Да я тут живу, черт вас побери! — явно возмутилась красотка, стараясь высвободиться из рук двоих дюжих полицейских.

— Мы с Кармен займемся ею, — бросил Кочина, выводя вместе с Толедо в коридор темнокожую красавицу. В руках незнакомки он заметил синий чемодан с ярлыками. — Мадам, — вглядываясь в очаровательное лицо, мягко обратился он к незнакомке, потрясающей своим сходством с пантерой.

— Что случилось? — еще раз требовательно повторила женщина. — Что-то с Джой?

— Да, мадам, — тихо вымолвил Кочина. — Боюсь, что так. А вы кто?

— Меня зовут Оби Кьюти. Я живу вместе с Джой в этой квартире. Мы работаем в одном агентстве.

Кочина повернулся к Толедо.

— Позаботься о ней, Карм. Проверь, нет ли у нее друзей, где она могла бы провести несколько дней, хорошо?

— Забито, шеф. — Толедо явно не скрывала облегчения: такая возможность держаться подальше от отвратительной сцены смерти. — Пойдемте, мадам, — обратилась она к женщине. — Давайте я поднесу ваш чемодан. У вас есть знакомые, где вы могли бы остановиться? Друзья или, может быть, родственники?

— Эдгар… — задумчиво пропела в ответ чернокожая пантера. — Я не уйду отсюда без Эдгара.

— Эдгар?.. — недоуменно посмотрела на нее Кармен. — Ну да, Эдгар. Мой кот.

31

— Лично я, — сделала вывод Кэтрин Жаклин Уоррен Гейдж тоном школьницы, пока Р.Л. отпирал дверь величественного каменного особняка на Бикон-Хилл, который уже двести лет занимала его семья, — предпочла бы тот особнячок на крыше небоскреба, где ты жил раньше.

Он лишь пожал плечами в ответ.

— Когда умер отец, дом перешел ко мне. Нужно было либо переезжать сюда, либо продавать. Я выбрал первое.

Кэтрин стояла посреди темного паркета с раскинутым по нему узорчатым красным ковром, слегка выставив один локоть, чтобы вытянуть сигарету из пачки, и оглядываясь по сторонам. Просторный холл казался давяще массивным, а послеобеденное солнце вспыхивало огнями в рубиново-алых и сапфирово-голубых стеклах витражей по обе стороны входной двери, отбрасывая на нее разноцветные блики. Мрачные лица на портретах — предки Р.Л., одетые преимущественно в черные тона, которые лишь слегка оживляли узкие кружевные воротники, — уходили, подобно громадным, обрамленным в золото ступенькам, вверх по стене, вдоль лестницы из золотистого дуба.

— Кто-нибудь есть дома?

Он отрицательно покачал головой.

— Лесли навещает мать, а слуги сегодня отдыхают.

— Прекрасно! Значит, мы одни. — Она широко улыбнулась. Так что сейчас я что-то для нас приготовлю, а что — никого не касается. Покажи мне, где кухня, любовь моя.

Р.Л. удивленно посмотрел на Кэтрин:

— Вот уж не думал, что ты умеешь готовить. В глубине ее глаз серебром полыхнуло пламя.

— Ты еще многого обо мне не знаешь, — проговорила она срывающимся голосом. — Ну так где же?

— Кухня там, подальше. Последняя дверь. — Он указал ей в сторону длинного, со множеством дверей, коридора, уходящего далеко вглубь под лестницу.

Кэтрин кивнула.

— Предоставь все мне, дорогой, а сам поднимайся к себе и пока не показывайся. Я принесу нам кое-что наверх.

— Только не увлекайся, — предупредил Р.Л. — Я действительно не голоден.

— Успеешь проголодаться. — Кэтрин рассмеялась. — Потерпи немного, а там увидим. — Она довольно улыбнулась. — Я в одну секунду.

Она сдержала слово. Не прошло и пяти минут, как он услышал откуда-то со стороны лестничной площадки ее мягкий голос:

— Р.Л.! Где ты?

— На втором этаже, в конце коридора.

— Прекрасно! Продолжай говорить что-нибудь, и я отыщу тебя по голосу.

В просторной спальне приятный полумрак окутывал покоем и тишиной. Окна были наглухо задернуты темно-зелеными шторами с бахромой, и каждый раз, когда ветерок колыхал их, в комнату прорывались косые лучи солнечного света. Звуки большого города практически не долетали сюда, и тишину нарушало лишь жужжание попавшей в ловушку между двумя стеклами мухи, без устали бившейся в стекло.

Он услышал шлепанье босых ног о паркет и поднял с подушки голову. В дверном проеме возникла Кэтрин Гейдж, застыв там в полной истомы позе под Риту Хейуорт: одна рука простерта на дверной косяк, другая лениво упирается, приподняв плечо, на округлое бедро. Слегка прикрыв бесстыдные жадные глаза, Кэтрин внимательно следила за его реакцией.

Р.Л. молчал, ощущая некоторое смятение в груди. Кэтрин Гейдж, принцесса Бикон-Хилла, наследница чистой, без примесей, крови, ведущая отсчет от первых пилигримов с глубокочтимого корабля „Мэйфлауэр", судя по всему, где-то в генеалогическом древе имела все же парочку сомнительных предков. В данный момент на ней не было ничего, если не считать двух облаков взбитых сливок на груди с готовыми соскользнуть ярко-красными ягодинами вишни, сочившимися розовым соком, которые, судя по всему, изображали сосочки. Что касается нижней части ее туалета, она была решена несколько иначе: вязкая розоватая масса, тоже из взбитых сливок, но на этот раз намеренно смешанных с клубничным джемом.

— Ну как? — нетерпеливо проговорила она. — Что скажешь?

Первой его реакцией было желание рассмеяться.

— Что это на тебе? — усмехнулся он. Насмешка явно не входила в ее программу дня.

— Взбитые сливки, — призналась Кэтрин искренне, и голос ее слегка сорвался. Глаза ее ярко сияли. Указательным пальцем она медленно подцепила солидную порцию сливок с груди и демонстративно, как на сцене, принялась их слизывать. — М-м-м… — протянула она, запихнув палец в рот почти целиком. — Я собрала для тебя всю сладость жизни, Р.Л., — прошептала женщина как бы срывающимся от страсти голосом. — Ты только попробуй, какая вкуснятина! — Она бесстыдно хихикнула. — Просто пальчики оближешь, как любил говорить мой покойный полковник.

— Да я не сомневаюсь, — отозвался Р.Л., натянуто улыбаясь. — В твоем репертуаре есть еще подобные приемчики, которых я не знаю?

Она взглянула на него, прищурившись.

— Теперь ты надо мной издеваешься, — как бы подытожила Кэтрин. Нахмурившись, она принялась описывать пальчиком небольшие круги вокруг вишневых сосков. — Ну, давай же, Р.Л., поддразнила она. — Приступай…

Сделав шаг ему навстречу, она подхватила с груди еще порцию сливок и поднесла палец к его губам в торжественном акте самоподношения.

Плотно сомкнув губы, он попытался отвернуться.

— Черт! Да что же ты за ханжа! — воскликнула женщина, сверкнув потемневшими глазами, и сердито мазнула сливками по его сомкнутым губам, щекам и глазам — стараясь ранить, задеть, причинить боль.

Его рука взметнулась вверх со скоростью молнии. Сомкнув пальцы на ее элегантном тонком запястье, Р.Л. с силой отвел в сторону неподдающуюся руку, стараясь удержать ее так какое-то время, не дать дотянуться до себя.

— Давай-ка сначала кое о чем договоримся, — сказал он тихо. — Я не любитель мешать обед с сексом. Понятно? Одно я предпочитаю на тарелке, другое — в постели.

Она насупленно молчала.

— Так поняла или нет? — Он рассматривал ее почти печально. — Сделай любезность, напрягись, — посоветовал он бесстрастно. — Я не играю в эти идиотские штучки. Найди себе любителя таких забав, которому твои игры придутся по душе.

Кэтрин вызывающе вздернула подбородок.

— Если „эти штучки" тебе не по вкусу, тогда что же?

Он улыбнулся.

— Знаешь, самое основное. Мужчина и женщина. Отдаешь — получаешь. — Он немного помолчал и мягко добавил: — Любовь.

Она уставилась на него, не понимая, потом беззлобно сказала:

— Ты полное дерьмо.

Резко выпустив ее руку, Р.Л. оттолкнул женщину от себя. Она шагнула назад и, оступившись, опустилась на ковер, тяжело осев на бедра. Волосы упали на лицо, закрыв его. Какое-то время ему казалось, что она смирилась, готовая уступить. Затем, медленно подняв голову, Кэтрин поднесла руку к водопаду волнистых волос, убирая их с лица. Губы ее полураскрылись, она провела кончиком розового язычка по безупречным белоснежным зубам.

Р.Л. встал с кровати, не сводя с нее глаз.

— Ванная вон в том конце, — сказал он жестко, указав на дверь в другом конце комнаты. — Давай, быстро смой с себя всю эту дрянь, а потом убирайся отсюда.

— Ублюдок, — тихо и все так же бесстрашно уронила женщина. — Кучка вонючего дерьма. Мне нужно было предвидеть… — Она неожиданно хихикнула. — Больше ни на какой обед я с тобой не пойду, — как бы невпопад заметила Кэтрин и, словно в подтверждение этих слов, вскинула голову, вспомнив о чувстве собственного достоинства. Поднявшись с ковра, она направилась через комнату в ванную.

Р.Л. утомленно проводил ее глазами, даже не моргнув, когда она резко хлопнула за собой дверью. Этого он и ждал.

Он покачал головой, сокрушаясь собственной глупости. Да что с ним такое, черт побери? Настолько приспичило, что он кидается на первую же акулу в юбке?

Да нет же, это не так. Ему нужен сейчас не столько секс, сколько женское общество. Чтобы занять хоть чем-то свой ум, отвлечься от раздумий об Эдвине.

Какое чертовски глупое объяснение! Лицо его помрачнело. Расхлебывай вот теперь! В приступе самобичевания он нервно развязал галстук и снова завязал его как можно туже.

Эдвина застыла в задумчивости перед вертикальным мольбертом, легонько постукивая остро заточенным карандашом по зубам. Сердито прищурившись, она пристально вглядывалась в незаконченный набросок, сделанный пастелью, который начала еще вчера, — почти монашески скромное платье-джерси и накидка-болеро с капюшоном в ржаво-рыжую клетку. По иронии судьбы казалось, что фигурка-набросок ядовито-насмешливо поглядывает с листа бумаги на свою создательницу. Ни отрез клетчатого шерстяного полотна, ни мягко струящийся серый джерси, которые она намеревалась использовать в новой модели, и разложила теперь, аккуратно расправив, на рабочем столе, не давали ни зацепки, ни толчка ее мысли. Не помогали они и обрести душевное равновесие.

Было уже почти четыре часа. Она заперлась в своем кабинете, превращенном в ателье, едва вернулась домой после ужасной встречи с этой дьяволицей Брэкмэн. И чего она достигла за последние полтора часа? Ничего. Абсолютно, безоговорочно ни-че-го!

Эдвина с новой силой принялась постукивать карандашом по зубам. Если божественное вдохновение в ближайшее время так и не снизойдет на нее, тогда вся вторая половина дня, считай, пойдет псу под хвост. Превратится в еще один упущенный день. Главное заставить себя собраться с силами и вернуть творческую энергию после очередного провала с кредитом. Но как?

Где, ну где же эта искра божья? Неужели так уж трудно отрешиться от неприятностей и продолжать работать? Упорно работать. Взять, к примеру, Ван Гога — продолжал человек писать, да еще как, несмотря на то, что погряз в страшнейшей нужде. Или Бальзак. Разве те же самые неприятности помешали ему творить, создавая истинные произведения искусства? А что уж говорить о бедолаге Бизе? Ему вообще удалось произвести переворот в оперной музыке, сотворив бессмертную „Кармен", после чего, кстати, он почти тут же и умер. Да, все так… Эти гении справились с обстоятельствами, преодолев их. А если так, если они сумели работать в самых тяжелейших условиях, то почему бы и ей не последовать их примеру? Если же просто стоять тут, плача, стеная и жалея самое себя, — вот уж точно ничего не даст, кроме полной неспособности работать дальше. А ведь уже столько времени потрачено впустую. Времени! Совсем уж непозволительная роскошь!

Время, еще раз мрачно напомнила себе Эдвина, словно ей не приходилось вспоминать об этом двадцать раз на день, — это деньги.

Закинув за голову сплетенные пальцы, она заставила себя сосредоточиться на наброске. Она всматривалась в него так напряженно-пристально, что бумага поплыла перед глазами, отяжелевшими от слез.

— Проклятье! — пробормотала она. — Проклятье, проклятье, проклятье… — Эдвина прищурилась, стараясь вернуть расплывшийся контур в поле зрения, и еще какое-то время продолжала изучать его. Эскиз казался настолько обманчиво простым — комплект одежды, рожденный в ее сознании, — и все же была в нем и собственная простота, почти архитектурная чистота линий, превращавшая этот эскиз в прекрасно разработанный туалет. Нет, поправила она себя, не просто прекрасно разработанный. Если говорить правду, замысел просто потрясающий. Восхитительный. Невероятный. Да, именно невероятный. Сомнений нет: если бы она, профессиональный покупатель модной одежды, увидела такой наряд в витрине магазина, соблазн поддаться искушению и тут же купить его был бы непреодолим. А это ли не доказательство качества?

Конечно, доказательство. Так, и не иначе. Но почему же тогда она не может работать дальше? Не может завершить начатое?

Эдвина снова тихо застонала. Где, ну где взять ей силы, когда гнетет сознание ненужности и чувствуешь, что истощена, а потому проиграла? Да уж, в таких обстоятельствах не выдюжит и неунывающая Полианна.[7] И все же самое время сейчас ухватить быка за рога и смело взглянуть в лицо обстоятельствам. Ведь если не верить, что коллекция одежды Эдвины Дж. Робинсон может стать реальностью, может занять свое место в салонах роскошных магазинов, тогда зачем вообще работать, тратя столько сил и энергии?

Тяжело вздохнув, она качнулась в кресле из стороны в сторону. Деньги, деньги… Почему все всегда сводится к столь прозаичной и нетворческой, но абсолютно необходимой субстанции?

Черт бы побрал эту ее жажду творчества, мысленно прокляла себя Эдвина и снова впилась глазами в набросок на мольберте.

Гора родила мышь… Она создала пустоту.

Эдвина неподвижно застыла в кресле. Даже подняться с него — эти героические усилия ей сейчас не под силу. Мрачная, унылая реальность, усиленная депрессией, повергли ее в полное оцепенение. Какой же она была дурой! Собственная дизайнерская фирма! Собственное имя! Какая непростительная, детская самонадеянность!

Нужно признать, старушка, жестко сказала она себе, что проблема тут не только в деньгах. Не только в человеке, который хотел бы вложить их в твою затею. Цель куда глубже — внедриться в одну из самых эфемерных сфер на земле, сопряженных к тому же с провалами. Задумайся над этим! Несмотря на постоянное внимание и шумиху, раздутую средствами массовой информации, на все внешние признаки успеха и ослепительный взлет, даже дом Кристиана Лакруа — подумать только! — потерял четыре с половиной миллиона долларов в течение одного только первого года работы. А Стефен Спруз? А Дэвид Камерон? Только вспомни, что с ними случилось! И список этот можно продолжать до бесконечности. Ей лучше, чем кому бы то ни было, известно, что даже самый одаренный модельер-дизайнер, чьи коллекции пользовались потрясающим успехом, в одно мгновение может потерять все свои деньги.

Так что открой глаза, детка. С чего это ты решила, что миру нужен еще один модельер?

Эдвина сидела в кресле, как каменный истукан, чувствуя, что кровь стынет в жилах.

И еще одно важное обстоятельство, продолжала лихорадочно работать ее мысль. Откуда в ней такая уверенность в своей гениальности? А если окажется, что она — самая обыкновенная посредственность? К тому же самовлюбленная и самонадеянная, не умеющая увидеть, что в ней нет тех качеств, которых требует от своих служителей сфера моды?

Нет, необходимо остановиться, прекратить эти убийственные рассуждения. Эдвина устало потерла лицо руками. Нужно попробовать взглянуть на ситуацию более рационально, по-деловому. Может быть, необходимо сравнить собственные идеи с теми, что уже были на рынке раньше, посмотреть, могут ли они состязаться с ними? Вот это уже неплохая мысль! Под это дело не грех даже чуточку передохнуть и… Но нет, на то, чтобы вернуться к началу семидесятых годов, а то и в шестидесятые, уйдет уйма времени. Она должна отследить успехи, а еще более важно — неудачи различных коллекций одежды и различных дизайнеров, постараться понять, кто и что было снесено на обочину, а если получится, постараться и выяснить почему. По крайней мере, так у нее появится более прочный шанс не повторить чужих ошибок. Ведь не секрет, что на каждое королевское имя, будь то Ральф Лорен, Валентино или кто-то еще, приходится по дюжине вундеркиндов, взлетевших на мировые подмостки лишь для того, чтобы безжалостные законы выживания, действующие в мире моды, смели их, не оставив и следа.

Без суеты, лишь горестно вздыхая время от времени, Эдвина принялась расхаживать по комнате, снимая с встроенных книжных полок модные журналы и раскладывая их стопками вокруг себя. Спустя какое-то время в комнате вырос Манхэттен в миниатюре, со своеобразными неустойчивыми небоскребами, доходившими ей до груди, — кипами журналов. Может, лучше расположить их по-другому? Она осторожно переложила их, перестраивая Манхэттен в Стонхендж.[8] Вот так-то лучше. Определенно лучше. Подобно жрице их высшей касты, Эдвина уселась в центре своего ошеломляющего бумажного храма, скрестив ноги. Потянувшись, она сняла верхние журналы из каждой стопки, образовав из них новую, поменьше: сюда вошли только апрельские выпуски журналов за 1989 год.

Итак, она полностью готова к их изучению. Взяв в руки верхний журнал из новой стопки, Эдвина церемонно водрузила его на колени и принялась листать. Конечно же, это мог быть только „Вог". Какой же еще журнал может позволить себе немыслимое количество страниц — 564! Эдвина медленно, страница за страницей, листала журнал. За „Вог" последовал „Харперз базар", затем „Elle".

Так постепенно, шаг за шагом, она выстраивала в ряд образцы одежды грядущих сезонов, обретающих, наконец, четкий визуальный ряд. Где-то в глубине ее души что-то дрогнуло, сдвинулось, сначала едва заметно, словно легкое порхание колибри, постепенно набирая мощь, как могучие взмахи воронова крыла. Если она не ошибается — а похоже, что нет, — то, о чем она лишь догадывалась, оказалось правдой.

— Ты знаешь, старушка, — изумленно пробормотала она, — а твои модели вовсе не так уж и плохи!

Прошло еще полчаса, и Эдвина еще раз сменила представление о собственных разработках, гордо выпрямившись и расправив склоненную вперед спину.

— Неплохие, черт возьми? — проговорила она с благоговейным ужасом. — Да они просто отличные! — Голос вдруг упал до шепота. — И в самом деле, они куда лучше, чем большая часть этих! Похоже даже… Да я ничуть не хуже самых лучших из них! Билл! Оскар! Антонио! Ого-о!

Эдвина попыталась унять охватившее ее волнение. Грозит ли ей перспектива быть снесенной к обочине мощным потоком? Так ли она хороша? Или же это самообман, и хороша она только в своих же глазах?

Она сделала глубокий вдох, затем медленно и шумно выдохнула. Вот тут-то и скрыта основная трудность творчества — это всегда процесс одиночек, годящийся лишь для отшельников, а не для любителей бурной жизни и развлечений. Постоянные сомнения то и дело выливаются в раздражение, злость и зависть. Может быть, именно поэтому даже самым одаренным модельерам нужны единомышленники, с которыми можно было бы поделиться идеями. Потому-то рядом с Валентино всегда Джанкарло Джаметти, а с Ивом Сен-Лораном — Пьер Берже и Лу Лу Клоусовски. Интересно, а с кем делит радости и печали Оскар де ла Рента?

Ей тоже необходим единомышленник. Соратник, готовый сочувственно выслушать ее и критически оценить сделанное. Друг, который мог бы дружески хлопнуть ее по плечу или сказать слово поддержки, когда необходимо…

Эдвина резким движением вскинула голову, глаза ее распахнулись. Есть такой человек. Именно тот, что ей нужен! Господи, как же ей сразу-то не пришло это в голову? Подумать только — она еще его избегает! А он куда лучше нее знает и торговую конъюнктуру, и что продается, и как… По крайней мере должен знать, учитывая его давний опыт работы в розничной торговле.

И тут Эдвина поймала себя на другой мысли, промелькнувшей где-то глубоко-глубоко.

Образцы одежды с ее именем, полка за полкой, в одном из самых крупных универмагов страны…

Внезапно возникший перед глазами образ казался настолько реальным, что ей пришлось как следует тряхнуть головой, чтобы вернуться в действительность.

Не помогло. Небольшой кабинет с встроенными книжными полками превратился, казалось, в просторное, залитое солнцем пространство. Она видела сияющие серебром змейки эскалаторов, медленно двигающиеся вверх-вниз, унося нагруженных покупками покупателей… Кожей, всем телом ощущала электризующую энергию предвкушения и бодрящую радость самой покупки…

Словно во сне, наблюдала, как жадные руки перебирают стеллажи с роскошными туалетами — пальто, юбки, платья… Каждый следующий образец прекраснее, чем предыдущий… Каждый — с ее собственным скромным ярлыком.

По спине пробежал холодок волнения. Разве Р.Л. не предлагал ей свою поддержку? Предлагал, правда, уже давно. Но разве не повторял он это свое предложение несколько раз подряд?

Нет-нет, она не может этим воспользоваться. Здесь уже задета гордость. Или принципы.

Не может? Должна! Должна воспользоваться. Вынуждена. Что же делать, придется подавить эту непозволительную сейчас роскошь — собственную гордость. Что для нее важнее? Моделирование? Уверенность в собственных силах? Или гордыня? Тогда в чем же дело?

Давай же, решайся! Сделай этот шаг!

Еще раз глубоко вздохнув, Эдвина дрожащими пальцами потянулась к телефонной трубке и, подняв ее, набрала одиннадцать цифр — номер бостонского кабинета Р.Л.

— Кабинет мистера Шеклбери, добрый день, — послышался в трубке отдаленный голос.

— Привет. Это Сэлли?

— Да, мадам, — отозвалась секретарша.

— Это Эдвина Робинсон. Он у себя?

— Прошу прощения, мисс Робинсон, но его нет. Нет?

Сердце Эдвины екнуло.

— А-а, — протянула она, — понятно… Вы не могли бы сказать, он должен вернуться сегодня в офис или уже нет?

— Извините, но он ничего не сказал мне.

— Что ж, в любом случае спасибо… Попробую позвонить ему домой.

— Мисс Робинсон, может быть, лучше…

Но Эдвина уже успела нажать на рычажок и тут же начала быстро набирать номер домашнего телефона Р.Л.

— Ну, пожалуйста, окажись дома, — вслух умоляла она, горя нетерпением услышать его голос и поговорить с ним о своих перспективах, взволнованная предстоящим разговором до глубины души. Одна мысль о том, что можно позвонить Р.Л., бодрила, вселяла надежду. Она почувствовала, как сваливается с плеч гнетущий, пригибающий к земле груз забот и опасений. Глупо даже думать об этом, это полная чепуха, но Эдвина почувствовала, будто вдруг стала моложе.

Первый звонок, раздавшийся в доме Р.Л., можно сравнить по ощущениям лишь с впрыскиванием мощной дозы адреналина в кровь.

32

Высоко подняв голову, на которой, подобно башне, возвышался тюрбан из белого махрового полотенца с вышитой на нем монограммой Р.Л.Ш., Кэтрин Гейдж вышла из ванной, роняя на пол капли воды. Еще одно полотенце с теми же инициалами было обернуто вокруг ее тела наподобие саронга в стиле Дороти Леймор. Остановившись перед Р.Л., она намеренно неспешно развязала полотенце и принялась медленно вытираться.

Р.Л. наблюдал за ней, не говоря ни слова. Казалось, представление это будет длиться вечность, чтобы перейти во второй акт — одевание. Предметы ее туалета Р.Л. подобрал внизу и на лестнице, пока Кэтрин была в ванной. Сейчас каждым своим движением женщина словно старалась подчеркнуть, что ей спешить некуда.

Присев на кровать, Кэтрин подняла прекрасно вылепленную ногу и, не сводя с него глаз, томно прикрытых веками, неспешно принялась натягивать, аккуратно расправляя на икрах, эластичный чулок.

Р.Л. едва сдерживал раздражение, рвущееся из груди наружу. Не может она поторопиться, что ли? Кэтрин принадлежала к чужой жизни. Смертоносное создание, пожирательница мужчин, столь же ненасытная в сексе, как сказочные чудовища, проглатывающие без разбору все, что попадается на пути. Он совершил ошибку, впустив ее в дом. Колоссальную ошибку. Возможно даже, грустно признался себе Р.Л., самую непоправимую. Хотя нет, самая ужасная произошла четырнадцать лет назад, когда он позволил Эдвине прервать их отношения. Теперь он знал это точно: именно тогда он допустил самую страшную ошибку в жизни. Он должен был действовать, должен был помешать ей, ни в коем случае не позволять Эдвине ускользнуть.

Заложив руки в карманы, Р.Л. принялся нетерпеливо мерить шагами спальню: так вольный и сильный зверь, насильно загнанный в клетку, мечется из угла в угол, пытаясь найти выход.

— Умоляю тебя, прекрати эти бесконечные хождения, дорогой, томно протянула Кэтрин, натягивая на плечи лямки бюстгальтера. — Почему бы тебе не посидеть немножко спокойно?

Он словно не слышал ее слов, и женщина продолжила сражение с бюстгальтером, пытаясь застегнуть его на спине, прежде чем надеть чашечки на грудь.

Телефонный аппарат, стоявший рядом с постелью, прорвался легкой трелью. Р.Л. автоматически остановился, взглянул на телефон, полуобернувшись, но не сделал и попытки пересечь комнату и ответить на звонок. Когда рядом с ним сидит эта женщина… Ну нет! Кто бы то ни был, придется ему перезвонить в другой раз. В данный момент главная его забота — выставить из дому Кэтрин, а до тех пор все остальное пусть подождет.

Едва заметно усмехнувшись, Кэтрин с кошачьей грацией потянулась к телефону, насмешливо поглядывая на него; ее длинные пальцы зависли над аппаратом.

— Пусть звонит, — коротко бросил он. Приподняв насмешливо бровь, она уронила руку, подхватывая трубку.

— Квартира Шеклбери, — проговорила она хрипло.

— Кто говорит? — Минутку Кэтрин помолчала, прислушиваясь. — Кто? О-о, я стра-ашно извиняюсь, дорогая, но он… ну… — Метнув через комнату взгляд на Р.Л., она бесстыдно подмигнула ему. — Сейчас он никак не может взять трубку. Вы не могли бы подождать, пока я уйду? Я почти совсем уже одета… Да-да, я передам ему, что вы звонили… Вы, кажется, сказали, что вас зовут Эдвина?

Р.Л. вскинулся, словно ошпаренный кипятком.

— Дай мне трубку! — громыхнул он и рванулся через комнату. Однако Кэтрин увернулась, ловко скользнув в сторону.

— Нужно спешить, дорогая, тигр пробуждается вновь! — быстро бросила она в трубку и потянулась к рычажку, чтобы опустить ее.

Р.Л. удалось перехватить трубку.

— Эдс! — в отчаянии взревел он. — Э-э-дс-с!..

Поздно. С таким же успехом можно взывать, умоляя, в пустой тоннель! Внезапно его прошиб холодный пот: случилось непоправимое. Он слышал, как щелкнул, отключаясь, аппарат на другом конце, громко и окончательно, словно захлопнувшаяся за преступником тюремная дверь.

Вначале накатила злость.

— Будь ты проклят, Р.Л. Шеклбери! — Эдвина швырнула трубку на рычаг. — Чтоб тебе провалиться ко всем чертям!

Вот ведь ублюдок! Самец безмозглый! О Господи, ну почему мужчины не могут думать головой? Почему голова у них вечно отстает, уступая первенство тому, что в штанах?

Затем подступила боль.

Она зародилась глубоко внутри, под сердцем, и, нарастая, прорвалась наружу, подобно пузырькам воздуха в стакане с водой, вылившись в громкий, печальный стон. Слезы набежали на глаза; и Эдвина судорожно заморгала, стараясь удержать их и утирая запястьем внезапно повлажневший нос. Так она и стояла долгое время — опустив плечи и не в силах унять дрожь. Грудь судорожно вздымалась, а внутри такой холод, такая опустошенность… Выхолощенная, использованная и списанная за негодностью оболочка…

„Мне бы хотелось, чтобы ты осталась и провела здесь ночь…" Эти слова он сказал ей в ту первую ночь, которой предшествовал этот жуткий ужин у де Рискалей.

„Эдс, малышка, я люблю тебя. Ты нужна мне…"

Это он шепнул ей, подхватив на руки, когда их слов-то магнитом притянуло друг к другу.

„Ты разведена, я разведен… Мы оба свободны. Эдс! Даже наши дети нашли общий язык! Почему бы и нам не сделать решительный шаг? О, Боже всемогущий, если бы ты знала, как я тебя люблю!"

Слова оглушали, гремели в сознании, заполняя полностью все ее существо.

Лжец!

Слово взорвалось, подобно бомбе.

Резким движением вскинув руку, Эдвина со всей силой обрушила ее на ближайшую стопку журналов. Башня из номеров „Вог" качнулась из стороны в сторону, как небоскреб при землетрясении, прежде чем рухнуть на стоящую поблизости стопку „Харперз базар". Те, в свою очередь зашатавшись, начали оползать на английские выпуски „Вог", увлекая их за собой.

Медленно, как костяшки домино, журнальный Стонхендж рухнул, погребая под собой еще устойчивые стопки журналов и превращаясь в колоссальные и почему-то успокаивающие бумажные руины.

33

День выдался на редкость утомительным. Утром доктор Дункан Купер был занят на операциях, выпрямляя носы и подтягивая кожу на лице, после чего его настигли трое стационарных больных и двое бывших пациентов.

После обеда он поколдовал над скулами одной пациентки, удалил татуировку у другой, провел дермабразию и липосакцию, а в промежутках успел проконсультировать двух будущих пациентов по поводу предстоящих операций.

Единственный отдых за весь день — это часовой перерыв на обед с дочерью да плюс еще минут двадцать до того, когда по дороге он заскочил в Центральный парк, чтобы увидеть Билли Дон.

Стоит ли удивляться, что он выжат как лимон? И все же не настолько, чтобы отказаться от свидания с Билли. Да ни за что на свете! Чтобы устоять перед этой женщиной, нужно быть либо безмозглым идиотом, либо голубым.

Рабочий день все же кончился, и Дункан добрые сорок минут провел в ванной комнате на втором этаже своего дома, примыкающего к больничному корпусу. Забираясь под душ, он весело что-то насвистывал, затем подправил и пошлифовал пилочкой и так безупречные ногти. Еще раз тщательно побрился — уже второй раз за день — и похлопал по щекам ладонью, втирая дорогой лосьон. Удивил сам себя, выволакивая на свет Божий все эти баночки-скляночки с туалетными принадлежностями — подарки от бывших подружек на Рождество и ко дню рождения, — которыми до того ни разу не пользовался. Задумался о том, не поменять ли стрижку, и долго изучал свое отражение в огромном, в полный рост, зеркале, разглядывая со всех сторон, выпячивая грудь и поворачивая торс то в одну, то в другую сторону. Надолго задумался над тем, как выкроить время на занятия спортом, попытался переключиться на посторонние темы, не относящиеся к предстоящему свиданию, — все впустую. Мысли были заняты одним.

Билли Дон. Звезда сезона. Что в ней такого, что заставляет его парить в облаках, опьяняя? Может, ее невинность, тот совершенно невероятный, но тем не менее истинный факт, что она не знает степени своей красоты? Или внутренний магнетизм, обаяние, присущее ей одной умение дать мужчине почувствовать, что он — единственный на земле?

Он готов летать, кружиться в танце. Похоже, что ему принадлежит мир!

Прошагав в гардеробную, Дункан еще добрых три четверти часа посвятил одежде, которой раньше не интересовался. Как правило, он одевался минут за пять, не больше. Но — как правило — ему не грозило свидание с Билли Дон. Эта девушка достойна особой тщательности, даже в манере одеваться. И вообще достойна большего. Может, Тома Круза. Или Мела Гибсона.

Да ладно, забыли. Дункан Купер тоже сгодится. Он примерил четыре костюма и отверг шесть рубашек, прежде чем остановить свой выбор на серо-голубом двубортном шерстяном пиджаке, серых габардиновых брюках, кашемировой рубашке-поло цвета темной бирюзы и легких серо-голубых мокасинах на тонкой подошве. Никаких галстуков! Сегодня ему хочется выглядеть слегка беспечным. И неотразимым.

Итак, спустя полтора часа, благоухающий и разодетый, он легким упругим шагом и умеренно беспечной походкой спустился в гараж к машине.

С того самого момента, как он купил жилой дом рядом с клиникой, Дункан Купер наслаждался редкой для Нью-Йорка роскошью — прекрасным личным гаражом, который вскоре и обновил, купив себе ярко-красный „феррари" новой модели. Сейчас, опускаясь на переднее сиденье, он взглянул на часы. Дорогие, от „Булгари", и, по сегодняшней моде, из нержавеющей стали, а вовсе не золотые, свидетельствующие о кризисе середины жизни, — они показывали, что Билли Дон ждет его только через полчаса, не раньше. Почему бы немного не покрутиться по округе, пока есть время? Размять затекшие мускулы. И правда, почему бы и нет?

Он довольно втянул носом воздух: от „феррари" пахло тонкой перчаточной кожей и высокооктановым бензином. Очень мужественный запах. Низкое сиденье позволяло смотреть на дорогу с особого ракурса — на уровне сигнальных огней.

У-ух! Одно легкое касание педали газа — и, взревев, как тигр, автомобиль рванулся с места.

Волна эмоций, захлестнувших Дункана, была сравнима разве что с оргазмом. Мощь, сила, натиск, слившиеся воедино в стремительном броске.

Повернув направо, он двинулся в сторону Мэдисон-авеню. Он физически чувствовал мотор, приводящий в движение безупречную ходовую часть, и широко улыбнулся. Его обычно мягкие, полные тепла глаза светились демоническим пламенем. Вот оно! Замкнутый в панцирь из стекла и металла, как в доспехи древнего рыцаря! Дункан воткнул в магнитофон кассету с песнями Дженис Джоплин.

На углу 72-й улицы и Лексингтон-авеню, пока он ждал зеленого огня светофора, какая-то роскошная брюнетка, восседавшая на заднем сиденье стоявшего рядом такси, откровенно поедала его глазами. Он весело улыбнулся ей во весь рот, подмигнул и, в тот самый момент, когда свет сменился на зеленый, сорвался с места подобно ракете.

Джеки Стюарт с ума сойдет от зависти! Он весело подпевал певице, чувствуя себя королем улицы, властителем асфальтовых джунглей. Нет, все же нужно признаться: сидеть за рулем „феррари" — почти такое же наслаждение, как заниматься любовью.

Но только „почти"!

А может, я старею, мелькнула вдруг беспокойная мысль. Может, этот автомобиль — игрушка, которая необходима, чтобы справиться с кризисом среднего возраста? Стальной пенис?

А-а, пусть все катится в тартарары! Он в восторге от этого автомобиля, а вся прочая ерунда, навороченная по этому поводу свихнувшимися аналитиками, его не волнует. Пусть нытики и зануды перебирают его по косточкам — он всегда жил своим умом. И вовсе не намерен меняться сейчас.

День и вправду выдался на редкость утомительным. Утром Ширли Силверстайн, она же Билли Дон, провела студийные съемки для рекламы нижнего белья фирмы „Мейденформ".

После обеда — съемки на открытом воздухе в Центральном парке для журнала „Вог" Затем Олимпия увезла ее на встречу с директором рекламного агентства „Финк, Сэндс энд Сэндерс", где присутствовал также Фриц Стайнерт, вице-президент фирмы „Мистик косметикс".

В промежутке между этими мероприятиями ей пришлось встретиться с редактором журнала „Вог", а также с художником с какой-то фабрики по производству кондиционера для волос.

Единственный отдых за все это время — те несколько минут, во время которых к месту съемок подъехал Дункан Купер. Вместо обеда за весь день — банка обезжиренного йогурта, проглоченного на ходу.

Ноги ее гудели — еще бы, провести на съемках весь день! Шея ныла от бесконечных часов, когда приходилось старательно вытягивать ее как можно больше, принимая ту или иную позу, губы сводило от чередования сияющих, во весь рот, улыбок, до обольстительных „губок бантиком".

Стоит ли удивляться, что Билли Дон едва держалась на ногах и все же не настолько, чтобы пренебречь свиданием с Дунканом Купером. Ничто — ну разве что взрыв атомной бомбы — не заставит ее отменить свидание! Располагающая внешность, сильный характер, эти влажные задумчивые глаза, крупная голова с очаровательными завитками упрямых светлых волос — да о чем еще может мечтать женщина! И все это природа совместила в одном уникальнейшем экземпляре! Уж если Дункан Купер не сказочный принц, тогда кто же? А если еще вспомнить, что прошлой зимой, когда она представляла собой разбитую и покалеченную куклу, именно он помог собрать ее воедино…

Рабочий день подошел к концу, и Билли Дон поспешно бросилась домой, в высотный дом на Восточной 60-й улице.

Еще открывая дверь, она услышала призывный трезвон телефона. Ну и пусть себе звонит — она никаких звонков не ожидает, к тому же включен автоответчик. Кто бы это ни был, придется ему оставить ей сообщение. У нее сейчас куда более важное дело — подготовиться к свиданию с Дунканом Купером.

Плавно прошествовав в ванную комнату, она с удовольствием занялась собой, жмурясь и мурлыча от удовольствия. Принимая душ, что-то напевала себе под нос, продолжая мурлыкать какую-то мелодию, сушила и укладывала длинные, до пояса, волосы. Что-то весело насвистывая, шлифовала и покрывала лаком длинные, безукоризненно ухоженные ногти. И, лишь удаляя волосы с длинных стройных ног, сосредоточенно замолкла: процедура уж очень серьезная.

Кончив прихорашиваться, добавила к созданному образу последний мазок, слегка похлопав прохладными пальцами с нанесенными на них духами за ушками, а также в углублении между маленькими грудями. Внимательно оглядела себя в зеркало, прежде чем одеться. Как обычно, осталась слегка недовольна: уж слишком худощава. Покрутила головой, подумав, не сменить ли прическу. Застыла неподвижно, задумавшись: может, попробовать косметику поярче? В конце концов отказалась и от этой мысли и попыталась хоть как-то отвлечься от предстоящего свидания… Куда там!

Все равно что выиграть „джек-пот" в „Лотто", и тут же забыть об этом.

Глаза ее сияли, грудь вздымалась в волнении от предстоящей встречи.

Дункан Купер, доктор медицины — о-о-о… Господи, да что в нем такого, что при одной мысли о нем все в ней переворачивается, а по спине пробегает леденящая и одновременно обжигающая дрожь? Может быть, дело в его потрясающей естественности, в том, как умело справляется он со всем, что его окружает? Или в природном тепле, в той искренной нежности, с какой он смотрит на нее, заставляя думать, что она — единственная из существующих на земле женщин?.. А впрочем, какая разница? Важно одно — она готова раскинуть в стороны руки и кружиться, кружиться в танце, теряя голову… Господи, да есть ли кто-нибудь счастливее нее?

В спальне, распахивая дверцы платяного шкафа, Билли вдруг почувствовала, как радостно-приподнятое настроение покидает ее. Горы тряпья — чистого и отутюженного, чистого, но не отутюженного, просто несвежего — обрушились на нее, грозя завалить с головой. Охнув от неожиданности, девушка отскочила в сторону, спасаясь от тряпичной лавины, и теперь застыла в оцепенении, изумленно уставясь на нее. Ничего! Ничего, кроме груды металлических вешалок. Тревожно пустых вешалок. Да как же это возможно? Она ударила себя ладонью по лбу: вот ведь тупица! Все предыдущие дни она была настолько занята, что начисто забыла отправить в химчистку вещи! Собиралась сделать это изо дня в день, каждый вечер обещая себе: завтра непременно, и каждый день что-то мешало, отвлекая.

И вот результат: оказаться в одном из самых дорогих ресторанов в таком виде, словно ее корова жевала! И это там, где яркий свет зажженных свечей выхватывает, подчеркивая, каждую морщинку на платье, складку или пятно! Дункан сочтет ее неряхой и будет совершенно прав!

Слезы готовы были вот-вот брызнуть из глаз. Билли опустилась на колени и судорожно принялась разгребать груды одежды. Где-то в этих завалах должно же быть хоть что-то, что можно надеть! Она вытягивала одну вещь за другой — платья, юбки и брючки, но чем дольше копалась в них, тем сильнее становилась охватившая ее паника.

Отчаявшись, она присела на корточки и, горько закусив губу, задумалась. Что она наденет? Несколько разрозненных чистых вещиц, выуженных из этой груды, — вот и весь улов. Правда, то, что удалось откопать, относилось к одежде, которую Билли называла „и в пир, и в мир", — удобная, не требующая утюжки, которую она надевала, отправляясь на съемки, и которую в один момент могла скинуть с себя и тут же надеть снова. С другой стороны, эта одежда совсем не годится к сегодняшнему случаю свидание требует чего-то более романтического! Нет, ни один из ее туалетов ее не устраивает. Чего уж здесь говорить о настроении… Несмотря на астрономически высокие доходы, которые появились у нее в последнее время, гардероб она порядком запустила. Нужно самым серьезным образом над этим подумать. Хотя чего ж удивляться, разве она так уж часто куда-то выходит? Ну, бегала в кино, выбиралась изредка на какую-то вечеринку, забредала иногда в ресторан по соседству… Вот и все развлечения. Так уж сложилось. К тому же, когда ты целыми днями занят примеркой и демонстрацией одежды, пусть даже самой прекрасной в мире, понятно, как хочется забыть об этой суете, придя домой. Дом — это место, где можно закатать рукава рубашки и штанины брюк и расслабиться. Сейчас, может быть, впервые задумавшись над этим, Билли вдруг поняла, что у нее совершенно особый подход к одежде. Каждый раз, переодеваясь, она ждет, чтобы ей за это заплатили. Или почти каждый…

Она с отвращением взглянула на скомканную блузку и швырнула ее в сторону. Если перефразировать старую поговорку, и есть куда пойти, да не в чем. Вот ведь незадача!

Билли с новой силой принялась разбирать груду одежды. Платья и юбки порхали в воздухе, перелетали через голову и бесшумно планировали на ковер. О Боже! Ну где же эта таинственная фея-крестная из детской сказки? Сейчас, когда она нужнее всего, ее и нет! Неужели ее желание — получить в подарок один-единственный нарядный туалет для выхода — так уж неисполнимо? Право же, Дункан Купер достоин того, чтобы на его руку опиралась прекрасно одетая женщина.

В конце концов она остановилась на узеньких зеленоватых брючках, коротком черном платьице с широкими бретелями на плечах, свободной тунике из лилового бархата, натягивающейся поверх, и удобных босоножках без каблуков.

Придирчиво оглядев себя в большое, во весь рост, зеркало, Билли решила, что выглядит не так уж и плохо, учитывая все обстоятельства. Да что уж там — нищие не выбирают. Хорошо ли, плохо ли — иного выхода у нее нет.

Остается только надеяться, что Дункан не будет слишком разочарован.

Раздался звонок — швейцар снизу докладывал ей о прибытии Купера, — и Ширли, подхватив по пути длинный, до щиколоток, лимонно-желтый хлопчатобумажный пыльник, бросилась к лифту.

Спустившись в холл, нетерпеливо поспешила к навесу, куда ей указал швейцар: там уже поджидал ее, рыча от нетерпения, сияющий красный „Феррари-тестаросса". Перегнувшись через переднее сиденье, Дункан Купер, заметив девушку, распахнул перед ней дверцу.

В одно мгновение все тревоги по поводу одежды и внешности отлетели прочь.

— Это ваш автомобиль? — выдохнула девушка, не сводя восторженных глаз со сверкающего красавца. — Вот это да!

Дункан, в свою очередь, не мог отвести от нее глаз. Либо он грезит, либо рядом с ним — самая восхитительная из всех женщин, которую он когда-нибудь видел. Да-да, именно так. Определенно, бесспорно, несомненно.

— Это я должен был ахнуть, завидев вас, — мягко заметил он, широко улыбаясь ей. — Ну? Так чего же мы ждем? Быстро в машину, красотка, и пристегните ремни!

34

Р.Л. Шеклбери предполагал, и не без оснований, что прием ему готовится не самый теплый. Черт, после фиаско с телефоном другого он и не заслуживал. Если Эдвина надумает выцарапать ему глаза — что ж, на то у нее полное право.

Чтоб этой Кэтрин Гейдж провалиться ко всем чертям! Да и ему самому тоже. Сколько же можно оставаться таким идиотом, потакающим похоти?

За несколько минут до того, как подняться на борт самолета в Бостонском аэропорту, он позвонил своей секретарше, попросив ее сделать заказ в цветочном магазине в Нью-Йорке, чтобы каждый час Эдвине доставляли огромный, роскошный букет.

— Это как-то связано с Кэтрин Гейдж? — спросила Сэлли многозначительно, как всегда, попадая в самую точку.

— Не суй нос в чужие дела, — отозвался он совершенно беззлобно. — Проследи только, чтобы цветы доставляли минута в минуту.

В меру удрученный, но одновременно лихорадочно придумывая, как бы вернуть расположение Эдвины, Р.Л., приземлившись в аэропорту Ла-Гуардиа, по дороге дал порядочного крюка, попросив таксиста заехать в цветочный магазин, где скупил все выставленные за стеклом букеты.

— Все до последнего? — осторожно переспросил цветочник, собиравшийся уже закрывать лавочку и не верящий внезапно свалившемуся на него счастью.

— Все до последнего.

— Что ж, деньги ваши, — рассмеялся цветочник. Завалив заднее сиденье машины горой цветов, Р.Л. устроился на сиденье рядом с водителем. По крайней мере, он немного воспрял духом, да и настроение улучшилось. Теперь Эдвина может кидаться на него, сколько хочет. Какая разница? Рано или поздно ему удастся ее усмирить. Долго сопротивляться ему она не будет, а значит, снова станет его.

Вдохновленный этими мыслями о заключении мирного соглашения с Эдвиной, Р.Л. стремительно летел к Сан-Ремо с застывшей на лице немного сконфуженной улыбкой. Улыбкой победителя.

Как она ни старалась, Билли Дон никак не могла отвязаться от звучавшей в ушах непрошенной мелодии. Мотивчик привязался к ней, едва они миновали 42-ю улицу, и теперь, у перекрестка 34-й и Федерального шоссе, загремел уже в полную мощь, напомнив даже и наполовину забытые слова песни! „Сердце Манхэттена".

Возможно, для певицы, чей голос звучал сейчас в ушах Билли Дон, прогулка в центре города означала возможность беззаботно провести время, забыв о невзгодах, для Билли же все было иначе. Прежде всего он связан для нее с рокерами. Грубостью. Страхом. Наркотиками. Борьбой. Изнасилованием.

Нет-нет, эти воспоминания вызывали в памяти девушки не самые приятные чувства. Похоже, ей так никогда и не избавиться от этого…

Она заговорила, когда слева от нее проплыл сверкающий огнями комплекс Уотерсайда.

— Куда мы едем? — голос девушки звучал низко и робко. Она придвинулась к Дункану Куперу почти вплотную, насколько позволяло глубокое сиденье.

— В одно занятное местечко, — отозвался он таинственно. — Надеюсь, вам там понравится. А в чем дело?

На лице девушки мелькнуло страдание и беспокойство:

— Это… Это далеко?

— Не очень. — Уловив в ее голосе скрытое напряжение, Дункан быстро бросил в ее сторону беглый взгляд. — Мы уже почти приехали.

Она кивнула и вновь отвернулась к окну, вглядываясь в городские пейзажи в граничащем с ужасом оцепенении, впиваясь глазами в ожерелье рубиново-красных хвостовых огней, пляшущих перед автомобилем.

Билли чувствовала, что Дункан то и дело пристально посматривает в ее сторону, но продолжала глядеть прямо перед собой. Напряженное лицо девушки то озарялось светом фар приближающихся машин, то вновь погружалось в темноту, когда встречный автомобиль, промелькнув, исчезал вдали.

— Э-эй! — окликнул ее Дункан шутливо-обеспокоенным голосом. — Вы здесь?

— Здесь… — слабо отозвалась девушка. — Не беспокойтесь, док. — Она еще какое-то время следила за дорогой, затем повернулась и посмотрела на него. — А можно не углубляться в этот район очень уж далеко, док? Мне не очень хочется…

Он нахмурился, снова стрельнув в ее сторону глазами, сверкнувшими в темноте. Когда он заговорил, голос его звучал тихо и понимающе.

— Конечно, малышка. — Дункан включил сигнальные огни и оглянулся назад, прежде чем перестроиться в другой ряд. Резко вывернув вправо, он направил машину к развязке на 14-й улице. Когда они пересекли 5-ю авеню, быстро свернул к обочине, оставив мотор работать вхолостую.

Повернувшись к Билли, Дункан в свете бледных отблесков уличных фонарей пристально всматривался в лицо девушки.

— Билли, с вами все в порядке? Девушка напряженно молчала, боясь шевельнутся; проклятая мелодия никак не оставляла ее, грозясь разорвать барабанные перепонки. Дункан различил донесшиеся из-под капюшона тихие всхлипывания, заглушаемые шумом машин, со свистом проносящихся мимо, когда водители, чувствуя нутром, что вот-вот зеленый свет светофора сменится красным, жали на педаль, чтобы успеть проскочить.

Медленно повернувшись к нему, Билли судорожно вздохнула.

— Я… Со мной все в порядке, док, — мужественно произнесла девушка.

— Нет, не в порядке. Совсем не в порядке… Почему вы не хотите сказать мне, что вас беспокоит? — Не дождавшись ответа, он потянулся к ней, сжал ладонями ее лицо, и глядя ей прямо в глаза, сказал: — У меня достаточно крепкие плечи, Билли. Вы можете рассказать мне все. На моих чувствах к вам это не отразится, — добавил он мягко.

Она смотрела на него, не отводя глаз.

— Я, наверное, кажусь вам истеричкой, док. Ненормальной. Она грустно, с горечью, рассмеялась. — И, знаете что? Так оно и есть.

— Вы ошибаетесь, Билли, у меня и в мыслях этого не было.

Она опять взглянула на него. — Тогда зачем же мы остановились? — Освободившись из его рук, она снова устремила взгляд в никуда, словно увидела что-то недоступное другим за выпуклым стеклом автомобиля. — Вы остановились, поскольку поняли: что-то не так. И вы правы. — Глаза девушки медленно наполнились слезами. — Это правда.

— Вы не хотите поговорить со мной об этом? — мягко спросил Дункан.

— Хочу, но… — Она упрямо глядела в одну точку прямо перед собой. — Но не могу. Я и правда хочу, док! Ужасно хочу! Но это выше моих сил… — Она обернулась к нему, губы ее дрожали, голос упал до хрипловатого шепота. — Вам… Вам лучше бы не связываться со мной, док…

— Кто это сказал? — требовательно спросил он.

— Это я говорю, — прошептала девушка.

— А может, проще будет, если я сам решу, что для меня хорошо, а что плохо?

— Но я же… я боюсь причинить вам неприятности!

— Да какие же неприятности, Билли? Откуда? С вами же все в порядке.

— В порядке? Да это обман, это же только внешне! Его глаза вспыхнули такой нежностью, теплом и добротой, что сердце ее сжалось.

— Док, вы имеете хоть какое-то представление, на что вы себя обрекаете?

— Меня это не волнует, — заявил он решительно.

— Это вам сейчас так кажется, — ответила девушка. — Но придет время, и вы передумаете.

— Уверен, что вы ошибаетесь. Вас что-то путает, но вы не хотите об этом говорить. Но разве же это означает, что так будет продолжаться целую вечность? Что вы будете в этом состоянии всегда? Я вижу, вы убеждены, что не стоит обременять другого своими проблемами. Что даже если рассказать о своих тревогах, ни к чему хорошему это не приведет. Но и это неправда! Первый реальный шаг к выздоровлению — разделить с кем-то другим свой гнет, рассказать, что вас угнетает…

— От кошмаров не вылечиваются… — прошептала Билли сдавленно.

— Ну, от кошмаров не гарантирован никто. Ни во сне, ни наяву. Конечно, вовсе не каждому довелось пережить то, что выпало на вашу долю, но у каждого есть что-то свое, что пугает, преследует. — Дункан говорил очень тихо и спокойно. — Нельзя просто прятать старые шрамы, Билли. Разве вы не понимаете? Если продолжать в том же духе, они попросту испепелят вас изнутри.

— Но то, что случилось…

— Что случилось, — быстро перебил он ее, — это не ваша вина! И выкиньте из головы эти дурацкие мысли раз и навсегда!

— Я… я плохой человек, док… Вы же не знаете, что случилось прошлой зимой. С приличными девушками подобное не происходит.

Он почувствовал, как грудь защемила внезапно нахлынувшая ярость.

— Да вы же оказались жертвой, черт побери! Вы же не напрашивались на то, что с вами сделали!

— Но как вы не поймете, док, — я же их знала! Я жила с ними!

— И что же? Разве это может оправдать насилие или перекладывает вину на вас?

— Пожалуйста, — взмолилась девушка, — давайте сменим тему! Поговорим о чем-нибудь еще, а?

— Освободитесь от этого, Билли! — настаивал Дункан. — Не держите в себе! По крайней мере, что касается меня, я не позволю больше, чтобы повторилась ситуация, которая так встревожила вас сегодня вечером.

Она взяла его за руку.

Вы так добры ко мне, док! Вы и вправду заслуживаете другой девушки, куда лучше, чем я, — выдавила она, и голос ее сорвался.

— Ерунда! — вскипел Дункан. — Да прекратите наконец втаптывать себя в грязь!

— Док!..

Внезапно его осенило.

— Значит, все, что случилось, произошло в этом районе, так? Вот почему вы вдруг поддались воспоминаниям! Вот почему вам не хочется ехать дальше!

— Да… Это случилось… на Хьюстон-стрит…

— О черт! Мне нужно было подумать об этом! Тогда я бы не привез вас сюда. Но, Бога ради, Билли, вы ни в коем случае не должны держать в себе эти воспоминания, позволять этому котлу кипеть внутри вас. Если не спустить пар, котел взорвется. А если это произойдет, то не поздоровится никому. Так что весь секрет — время от времени уметь понемногу выпустить пар. Тогда и давление в котле останется в норме.

— И взрыва не будет, — подняв голову, она робко улыбнулась в ответ.

— Ну вот и умница! Наконец-то начала понимать!

— Послушать вас, док, — все так просто…

Он покачал головой.

— Это не просто, Билли. Не исключено даже, что эта самая трудная задача из тех, что вам предстоит решить. Но вы не должны позволять, чтобы прошлое разрушило вашу жизнь, — добавил он мягко. — Этот мир полон чудовищ, но в то же самое время он богат и милыми, добрыми, любящими людьми. Неправильно, если то, что случилось с вами зимой, затмит для вас все остальное.

— Вы думаете… — начала было девушка запинаясь. На мгновение опустив голову, она глубоко вздохнула, затем подняла глаза. — Вы думаете, я смогу… вы знаете… — Голос ее снова прервался, а глаза полыхнули отчаянием.

— Боюсь, вам придется объяснить мне чуть конкретнее, о чем речь, Билли… — Он легко улыбнулся, чтобы смягчить слова. — Вы же понимаете, я не психиатр.

Она отодвинулось в сторону.

— Любовь… — пролепетала она чуть слышно. — Мне не хотелось этого… с того самого случая… Что, если я никогда…

Он резко остановил ее.

— Не смейте даже думать об этом! Билли, любовь не имеет ничего общего с тем, что произошло в декабре. Случившееся нельзя даже назвать сексом. Это чудовищное непростительное насилие! Самое гнусное из всех видов насилия, известных человечеству. — Он яростно сжал в руках рулевое колесо, устремив взгляд перед собой сквозь стекло. — Для таких преступлений не придумано даже соответствующего наказания!

— Я не хочу мести, док. Я просто хочу чувствовать себя нормальной и здоровой. Разве это так уж много?

Девушка произнесла эти слова с такой тоской, что он инстинктивно придвинулся поближе к ней.

— Обещаю вам, все будет нормально, Билли. Но на это потребуется время.

Она с сомнением усмехнулась.

— Я еще молода, у меня впереди целая жизнь, так?

— Он не ответил.

— Без сомнения, я еще сделаю счастливым какого-нибудь человека… Вот уж точно! Могу себе представить! Фригидная жена…

— Билли… — умоляюще произнес он.

— Не нужно ничего говорить, док! — Слезы градом полились из глаз девушки. — В конце концов, это не имеет значения, ведь правда? То есть я хочу сказать, что и так ни один мужчина не захочет жениться на мне. После всей… всей этой грязи… Голос ее словно сломался на этом слове.

— Я захочу, — мягко произнес он. — Я хочу этого, Билли.

Она вздрогнула, словно ее ударили.

— Не нужно издеваться надо мной, док, — прошептала она. Пожалуйста, не нужно!

— У меня и в мыслях этого нет, Билли. Я люблю вас. И мне совершенно безразлично, сколько потребуется времени или терпения, чтобы помочь вам забыть случившееся. Пройдет время, и это произойдет. Кроме того, — добавил он, стремясь придать своим словам легкую насмешку, — секс — это, в конце концов, не самое главное.

— О, док, — простонала девушка, укоризненно покачав головой, словно осуждая подобную беспечность.

— Бедный-несчастный вы человек! Вы даже не представляете, во что себя впутываете!

Широкая улыбка словно осветила его лицо.

— А вот тут вы ошибаетесь. Поймите, я прекрасно понимаю, во что я себя впутываю, как вы заметили. И ради чего я это делаю. На долгую жизнь, в богатстве и бедности, болезни и здравии, и тому подобное…

— Что вы сказали, док? — Глаза девушки распахнулись, дыхание участилось.

— То, что вы слышали, — блаженно ответил он. — Ну, а теперь будьте умницей и утрите слезы. Надеюсь, возражений не будет, если отныне мы начнем действовать быстро и для начала вернемся в верхнюю часть города?

— Я… мне все это кажется просто восхитительным, — пробормотала она чуть слышно; его неожиданная торжественность, это внезапное объяснение в любви словно вливали в нее необходимую ей силу, ввергая в лавину новых чувств и переживаний.

— Отлично. Тогда двинулись! — Он устроился поудобнее на сиденье, оглянулся через плечо и, заметив „окошко" в потоке машин, осторожно вписался в него.

Билли, сидя рядом, утирала со щек последние следы слез. Уверенность понемногу возвращалась к ней, медленно, но верно. Сердце Манхэттена постепенно отдалялось, превращалось в приглушенный шум, оставшийся где-то позади.

35

Р.Л. терпеливо ждал, пока носильщики Сан-Ремо перетащат цветочные заросли из такси к порогу квартиры Эдвины. Закончив работу, они подошли к нему: не будет ли еще каких поручений, но Р.Л. отрицательно качнул головой.

— Это все, джентльмены. — Он щедрой рукой вручил каждому по новенькой хрустящей банкноте и улыбнулся.

Джентльмены уставились на деньги, не веря своим глазам.

— Ну и ну, — охнул один их них. — Да это же сотенная! — И добавил со скрытым страхом: — Вы не ошиблись, сэр?

— Нисколько.

— Премного благодарны! — В радостном хоре голосов потонул вздох облегчения, и носильщики поспешили убраться восвояси, дабы щедрый гость все-таки не передумал.

Теперь, оставшись один, Р.Л. поглядывал на дверь Эдвины с заметным беспокойством. Если она не захочет его принять, винить он должен только себя. Но ему совершенно необходимо увидеться с ней — объяснить случившееся, попытаться испросить прощения.

— Ну, старик, — обратился он к самому себе, потирая взволнованно руки, — давай вперед. Вот тебе подходящий случай употребить в дело все свое ирландское красноречие. Так что действуй, флаг тебе в руки. — С этими словами, отодвинув в сторону высокий тонкий стебель какого-то тропического цветка, он разгреб горы тюльпанов и, проложив путь сквозь царапающиеся ветки цветущей айвы, едва дотянулся до звонка.

Дверь открыла Руби.

— Ну ты подумай только… — начала она было, ухватив краем глаза цветочные заросли. Потом, увидев Р.Л., выпрямилась, уперев руку в бок. — Вы! — воскликнула она, скорее обвиняя, чем спрашивая, и ее огромные карие глаза сузились.

— Так точно, я, — проговорил он сладчайшим голосом Кэри Гранта. — Привет, Руби.

— Хм! И вам привет! — фыркнула женщина, не сводя неодобрительных глаз с очередной партии цветов.

— Вы часом не свихнулись?

— Никогда не чувствовал себя более здоровым. — Р.Л. наградил ее бравой улыбкой, изобразив непонимание и невинность. Пространство за спиной Руби, весь холл-прихожая, повторяли сейчас в точности картину перед дверью снаружи: тропические джунгли в пору цветения. Сэлли выполнила его указания в точности.

Руби возвела руки к небу в нарочитом ужасе.

— Цветы, цветы, а тут еще и вы с цветами, — пробормотала она осуждающе. — Вы не задумывались, случаем, какой от них стоит дух по всему дому?

— Как на Ривьере? — предположил Р.Л., пробираясь сквозь цветочные композиций, блокирующие подступы к двери.

— Я бы сказала, как в похоронном бюро, — буркнула Руби, сурово погрозив ему указательным пальцем.

— Я получила приказ не пускать вас на порог. Несмотря на бесконечное ворчание и недовольство, Руби обожала его, и Р.Л. отлично понимал это. Пожалуй, в этом доме Руби — его самый мощный союзник, всегда готовый принять его сторону. Проницательная и мудрая от природы, она порой лучше самой Эдвины понимала, что для нее хорошо, а что плохо. Преданность Руби Эдвине не знала границ, а потому не было предела и ее настойчивости, с которой она стремилась разрешить назревший конфликт.

— Ну? — вопросительно взглянул на нее Р.Л.

— Что „ну"?

— Разве же это не романтично? — Он обвел рукой сваленные повсюду цветы. — Признайся, разве нет?

— Вы что, серьезно? По-вашему, это романтично? — донесся откуда-то сверху удивленно-насмешливый голос Аллилуйи.

Слова эти раздались так внезапно и прозвучали так близко и громко, что Р.Л. вздрогнул от неожиданности. Слегка откинув голову, он изумленно взглянул вверх и едва не поперхнулся. Лицо девочки приходилось прямо над его головой. Зацепившись ступнями за поручни лестницы второго этажа, она свисала оттуда вниз головой, подобно летучей мыши.

— Аллилуйя Купер, сию же секунду слезь с перил! — завопила Руби, гневно сведя к переносице брови. — Если твоя мать застанет тебя за этим занятием, трепки тебе по заду метлой не избежать!

— Ну, Руби! — укоризненно-беспечно отозвалась девочка. — Ты же знаешь, ма меня даже пальцем не тронет!

— Спорим, что тронет!

Аллилуйя с интересом присматривалась к Р.Л.

— Похоже, у вас здорово рыльце в пушку, раз вы решились приволочь сюда весь ботанический сад. — Она ослепительно улыбнулась ему. — Ну и что вы натворили? Дали левака и вас застукали?

— Немедленно спустись вниз! — еще раз попыталась вмешаться в разговор Руби.

— Ты хочешь сказать, поднимись, правда? — Немедленно!..

Со вздохом закатив глаза, Аллилуйя проделала для начала парочку акробатических трюков, от которых замирало сердце, после чего, независимо задрав голову, удалилась с поля сражения.

Руби укоризненно покачала головой.

— Эта девчонка сведет меня в могилу!

— Руби, — перебил ее Р.Л., — Эдвина уже видела эти цветы?

— Нет, но что-то мне подсказывает, что вы даром спустили кучу денег. — Руби снова водрузила руки на бедра, выпятила вперед впечатляющих размеров грудь и подозрительно прищурилась, — Аллилуйя попала в самую точку, а? Похоже, вы и вправду натворили такое, чего лучше бы не делать. Вот к чему тут все эти цветочки. Замаливать грехи?

Р.Л. промолчал.

— Мне необходимо поговорить с Эдвиной, Руби, — сказал он наконец серьезно. — Это очень важно.

Женщина глубоко вздохнула.

— Боюсь, тут я ничем помочь не смогу, дорогуша, — покачала головой она. — Уже несколько часов носу не кажет из кабинета. Просто ума не приложу, что в нее вселилось? Ничего не говорит, не объясняет. Аллилуйя считает, что это все связано с разработкой фасонов одежды.

— С моделированием? — Он радостно вскинулся. Слова Руби прозвучали в его ушах музыкой. — Ты сказала, с моделированием? — Он взволнованно ухватил Руби за пышные плечи, слегка встряхнув. — Это правда?

— Да что с вами со всеми случилось? — С нарочитым негодованием женщина скинула с себя его руки, сделав вид, что отряхивает рукава платья.

— Руби, это очень важно! Она занялась моделированием?

— Да мне-то откуда знать! — снова фыркнула женщина. — Со мной разве делятся? Закроется там на замок, словно в сокровищнице форта Нокс.

— Где ее кабинет?

— Наверху, вторая дверь налево.

Не дав Руби опомниться, Р.Л. подхватил ее на руки, несколько раз покружил по холлу и запечатлел на щеке жаркий и радостный поцелуй, прежде чем опустить ее на место. Затем, браво развернувшись на каблуках, кинулся наверх по винтовой лестнице, перескакивая по три ступеньки за раз.

— Она не впустит вас! — донесся снизу голос Руби.

Но Р.Л. словно не слышал предупреждения. Эдс занялась моделированием! Ни о чем другом он думать не мог.

Поднявшись наверх, он радостно забарабанил в дверь кабинета. Из-за закрытой двери тихо донесся голос Эдвины, отстраненный и глуховатый:

— Ал, солнце мое, сколько раз тебе повторять? Пожалуйста, будь так добра, оставь в покое свою бедную, в конец замороченную мать!

Усмехнувшись, Р.Л. постучал снова.

Через секунду дверь чуть-чуть приоткрылась, явив миру настороженный глаз, подозрительно поглядывавший в щель. Раздражение тут же уступило место ярости.

— Ты? — Голос Эдвины прозвучал негромко, однако ей удалось вложить в это коротенькое слово все бушевавшие в ней страсти. — Убирайся. — Она попыталась закрыть перед ним дверь.

С быстротой молнии Р.Л. удалось поставить ногу в дверной проем.

— Эдс, — проговорил он быстро, — нам необходимо поговорить!

— Нам больше не о чем разговаривать! — яростно остановила его Эдвина. — Что касается меня, то ты больше не существуешь. А теперь, пожалуйста, убирайся вон!

— Послушай, Эдс, — заметил он рассудительно, — после всего, что нас связывает… Все эти месяцы… Неужели ты не понимаешь, что мы хотя бы должны объясниться? Я больше не хочу рисковать тем, что было. А ты?

— Будь ты проклят! — Голос ее внезапно дрогнул, а глаз, полускрытый дверью, стал предательски наливаться слезами. — Ты всегда знал, где у кого больное место, чтобы надавить на него! Разве не так?

Ему страшно хотелось сейчас дотянуться до нее, вытащить из-за этой двери, схватить в охапку, защитить, спрятать от всех невзгод и бед мира. Но разве не он первая и главная причина ее печали? Какая насмешка судьбы — рыцарь в сверкающих доспехах, призванный спасти красавицу от дракона, сам оказался драконом!

— Я прошу тебя всего лишь о нескольких минутах беседы, — продолжал умолять он.

Воинственно-влажный глаз сделался ледяным.

— А мы чем заняты? — Слова ее обдавали холодом. — К тому же пока тут в двери торчит твоя нога, у меня нет выбора.

Он посмотрел вниз, на ногу, сделал глубокий вдох, чтобы слегка успокоиться, и снова перевел взгляд на нее.

— Я прилетел из Бостона в надежде, что мы сможем обсудить наши проблемы и договориться…

— Тогда лети обратно.

— Эдс, прошу тебя, — взмолился он. — Ну хотя бы выслушай меня! Признаюсь, я совершил чудовищную ошибку…

— Ошибку? И это ты считаешь ошибкой?..

— Я понимаю, у тебя есть все основания негодовать… — Дальше он ничего сказать не успел.

— Да уж можешь не сомневаться, дубовая твоя голова! Я сижу тут одна, до смерти нуждаясь в поддержке, наконец решаюсь все-таки позвонить тебе — и что же? — Голос ее набрал силу, а серебристо-серый глаз помрачнел, словно затянулся тучками. — Какая-то дешевая потаскуха поднимает трубку и объясняет мне, чем вы там с нею заняты!

— Она… Вовсе она не…

— Чего бы она ни стоила, потаскуха и есть потаскуха!

— Эдвина, мы можем поговорить с тобой не через дверь? — Она смотрела на него несколько секунд, словно раздумывая, потом решилась.

— Хорошо. Даю тебе две минуты, идиот ты безмозглый. После этого ты уберешься. Договорились?

— Договорились. — Она распахнула дверь, пружинистым шагом переступила порог и, оказавшись в коридоре, рывком захлопнула за спиной дверь.

— Я жду. — Нетерпеливо притоптывая ногой, Эдвина сложила на груди руки, поигрывая пальцами. Длинные, покрытые лаком ногти мелькали в воздухе, словно крылышки колибри. Всем своим видом она как бы давала понять: прощения ему нет и не будет, и Р.Л. решил, что настала пора пустить в ход известное фамильное обаяние рода Шеклбери.

Глядя Эдвине прямо в глаза, он широко улыбнулся. Самой обаятельной улыбкой Шеклбери.

Кажется, улыбка удалась. Молодая и залихватская, как у певчего в хоре, столь притягательно-симпатичная и сияющая, такая безупречно теплая и искренняя, что, казалось, она зарождалась где-то в самых сокровенных глубинах души, обольстительно проступала в лучинках-морщинках вокруг глаз, затем медленно озаряла изнутри все лицо, и уж потом — только потом! — появлялась на губах, раздвигая их во всепобеждающей и неотразимой, слегка асимметричной улыбке. Эта знаменитая улыбка Шеклбери считалась наиболее мощным оружием в его достаточно укомплектованном арсенале, о чем Р.Л. прекрасно знал. Опыт подсказывал ему, что она в состоянии смягчить даже самые непреклонные сердца.

Но только не сердце Эдвины. Камни не тают.

— Можешь засунуть свою улыбочку обратно. Туда, откуда достал, — сухо заявила она, моментально разгадав этот его трюк. — На этот раз не сработает. Улыбка тотчас же исчезла с его лица.

— Черт, ну ты и крепкий орешек, — признался он. Подбородок Эдвины взметнулся вверх, она мотнула головой:

— Нет, Р.Л., я не крепкий орешек. Я просто-напросто полная дура, которая позволила себе размякнуть при нашей первой встрече. — Она выдавила из себя горький смешок. — Хотя сейчас это не имеет никакого значения.

— Для меня имеет.

Ноздри Эдвины вызывающе затрепетали:

— Да что ты говоришь! С чего бы это?

— С того… Да потому, что нам есть, что беречь!

— Было, — поправила Эдвина. — Вот оно, точное слово. Больше ничего. Чем раньше ты признаешься себе в этом, тем легче будет нам выбраться из этого круговорота, Все кончено.

— Вот так просто? — грустно спросил он.

— Вот так просто.

— Значит, я так мало для тебя значил?

Ее глаза еще больше потемнели.

— Напротив, Р.Л., — вымолвила она. — Именно потому, что ты так много для меня значил.

— А теперь все кончено? И лишь потому, что я оступился?

— Оступился? — едва не задохнулась от возмущения Эдвина. — Оступился? Р.Л.! Оступаются алкоголики. Оступаются наркоманы. Оступился — подразумевает, что до этого момента человек боролся, сопротивлялся каким-то обстоятельствам. — И вдруг она, словно во внезапном прозрении, поднесла ко рту руку. — О Боже? Уж не хочешь ли ты сказать, что ты — сексуальный маньяк, находящийся на лечении?

— Эдс!..

— Не смей больше называть меня Эдс! И не говори, что не знаешь об опасностях, которые подстерегают людей повсюду в этом веке и в эти времена!

— Да все я знаю, — мрачно кивнул он.

— Но для тебя и это не имеет значения, — продолжала она. — Не так ли? Ты все равно готов залезть под первую же попавшуюся юбку! А потом у тебя хватает наглости возвращаться ко мне! Ну уж нет. Хватит. Чао, бэби!

Он опять тяжело вздохнул. Что уж тут можно возразить? Что он едва не забрался в постель с Кэтрин Гейдж, но все-таки не забрался? Разве сейчас это имеет какое-нибудь значение? Было такое намерение, чего уж тут оправдываться.

Эдвина со значением посмотрела на часы.

— Твои две минуты истекли, — проговорила она язвительным тоном.

— Что? Но ты даже не дала мне возможности…

— Вон! — дрожащим пальцем она указала в сторону лестницы.

— Я люблю тебя. Я понимаю, сейчас все страшно запуталось, но я и хотел все прояснить! — Натолкнувшись на непримиримое ожесточение, он еще раз пылко произнес: — Разве ты не слышишь, что я говорю? Я сказал, что люблю тебя!

Эдвина оставалась непоколебима. Ну просто Чингисхан в юбке!

— Это занятие меня больше не привлекает, Р.Л., — сообщила она сухо. — Ну, так уберешься или нет? Или же мне придется вышвырнуть тебя отсюда?

Не желая покоряться, он с упрямством сильного продолжал стоять на своем:

— Очевидно, придется меня вышвырнуть.

— Ну, тогда не говори, что тебя не предупреждали.

— Не предупреждали? О чем?

Она обреченно вздохнула.

— Вот о чем.

К этому он не готовился. Даже и мысли такой не приходило. О подобном повороте событий кто же мог подозревать, тем более ожидать этого от Эдвины! Еще секунду назад она спокойно стояла на месте и вдруг в одно мгновение колено ее взметнулось вверх, нацеленное в ту самую точку, где, по странному и несправедливому закону физиологии, оно больше всего могло причинить боль мужчине.

Остальное было как в тумане. Глаза готовы были вылезти из орбит, из груди вырвался стон. Согнувшись, он прижал руки к паху, побледнел и тяжело рухнул на колени.

Судя по всему, эта сцена доставила ее режиссеру и исполнительнице немалое удовольствие. Слегка отойдя назад, она не спускала с него глаз, пока он корчился от боли у ее ног.

Наконец, подняв голову, Р.Л. взглянул на нее со смешанным чувством боли и недоумения.

— Зачем ты так, Эдс? — выдавил он срывающимся на фальцет голосом.

— Затем, — сладким голосом объяснила Эдвина, — что иначе ты просто не понимаешь. Когда я говорю убирайся — значит, убирайся. — Она опять указала дрожащим пальцем вниз, на выход. — Ну, уматывай же! Иначе я не гарантирую, что через несколько минут ты вообще способен будешь к продолжению рода!

На этот раз осмотрительность подсказала Р.Л., что лучше подчиниться.

36

Казалось, само воплощение ужаса и ненависти с грохотом мчалось по 2-й улице. На перекрестке с 14-й он попал на красный, но это не остановило его.

Не обращая внимания на светофор и не снижая скорости, Змей просто резко повернул свой ревущий „харлей" направо и поехал по 14-й на запад. Для Воинов Сатаны не существует ни закона, ни порядка — только превосходство белых.

Теперь он двигался медленнее. Обдавая его горячим воздухом, мимо проносились машины. Плевать. Он не торопится. Эти несчастные засранцы в своих консервных банках обгоняют! Подумаешь! От него не убудет. Стоит только прибавить газу, и все они будут сзади.

Зная это, получаешь особое удовольствие от медленной езды. Из улицы слева вывернула машина, набитая подростками, и поехала вровень с ним; внутри оглушительно гремела музыка.

Змей взглянул на них и усмехнулся. Девчонка на заднем сиденье привлекла его внимание, и он тут же сально чмокнул губами, как будто целуя ее.

Всем своим видом показывая, что не принимает этого, она состроила обиженную гримаску и, презрительно подняв подбородок, отвернула хорошенькое личико.

— Ах ты, сучка, — пробормотал Змей, махнув ей рукой. Машина прибавила скорости и ушла вперед. — Значит, хочешь покрасоваться, трахальщик несчастный? Так, да? — Змей расхохотался. — Посмотрим, что ты скажешь на это, очко в заднице! — Он крутнул газ и открыл дроссель. Огромный мотоцикл с легкостью обогнал машину, ветер резанул по глазам, и мгновенная скорость наполнила Змея злобной радостью.

Он оглянулся: внимание сидевших в машине было приковано к нему.

Включив первую скорость, он снова поехал медленно. Затем, за несколько секунд до того, как машина поровнялась с ним, он полностью открыл дроссель и сделал „колесико".

Эффект был потрясающий: переднее колесо „харлея", оторвавшись от асфальта, повисло в воздухе под немыслимым углом. Пересекая Университетскую площадь, Змей проехал так добрых полквартала, прежде чем — легко и плавно — опустил его на землю.

Изящно, без дураков.

Водитель машины, разозлившись, что его обставили, резко, взвизгнув шинами, свернул вправо на 5-ю авеню, и машина исчезла.

Громко расхохотавшись, Змей вытянул ноги в старых грубых ботинках и поставил их на специально сделанные подставки.

На 6-й авеню ему пришлось сбавить скорость. Желтый впереди уже переключался на красный, и вся вереница автомобилей постепенно останавливалась.

Вдруг он прищурился, и его желто-карие глаза засветились предвкушением удовольствия.

Чуть впереди, сразу за перекрестком, он заметил ярко-красный „феррари", сверкающий, как только что вымытое яблоко.

Он уже чувствовал, как внутри нарастает возбуждение. „Что мы имеем? Кто-то вообразил, что он очень крутой!" Губы Змея растянулись в кривой усмешке: он предчувствовал игру. Он уже соскучился по хорошей гонке на измор.

А по своему опыту Змей знал, что в дорогой спортивной машине он наверняка увидит хорошенькую телку, уютно устроившуюся рядом с водителем.

Заодно можно показать ей, как ездят настоящие мужчины.

Билли Дон застыла в ту же секунду, как только услышала разрывающий воздух рев — так мог реветь только „харлей-дэвидсон". Невольно она схватила руку Дункана, через рукав он даже почувствовал ее ногти. Затем свет от передней фары проник сквозь заднее стекло в салон, осветив его, словно прожектором, и ушел в сторону.

Как только мотоцикл поравнялся с передней пассажирской дверцей, рев перешел в глухое угрожающее ворчание.

Дункан почувствовал, что ей страшно.

— Все в порядке, Билли. — Но это ее не успокоило. Даже не глядя в окно, она знала, чей это мотоцикл. За те годы, что она подружкой Змея ездила на заднем сиденье, она изучила каждый звук его машины так же хорошо, как давнишние обитатели старого дома каждый его скрип и шорох.

Из груди ее вырвался стон.

— Док, это он! Я знаю! Ради Бога, Док…

— Дорогая, это всего лишь мотоцикл. — Это его мотоцикл!

— Она вздрагивала всякий раз, когда рев „харлея" оглушающе усиливался и стихал, вновь усиливался и стихал. Это было как направленная стрельба, он выжидал, делая разведку и бросая вызов — вызов к изматывающей гонке.

Дункану пришлось кричать, чтобы Билли его услышала.

— Дорогая, может быть, вы просто… В этот момент рев стих — двигатель работал лишь на холостых оборотах, — и внезапно раздался стук в окно.

Билли вскрикнула.

Пальцы вновь забарабанили по стеклу. Будто повинуясь собственному желанию, Билли медленно повернула голову.

От страха она раскрыла рот.

Как хорошо она знала это огромное первобытное чудовище, обросшее длинными, грязными, черными волосами, со спутанной бородой, эти искривленные в безжалостной усмешке губы. Как хорошо — слишком хорошо — она помнила золотые серьги в ухе и ноздре, металлический блеск этих отвратительных заколок, крестов и свастик и эти огромные кулаки, торчащие из-под грубой ткани куртки.

Какое-то мгновение они смотрели друг на друга через отделявшее их тонкое стекло: Билли Дон — в ужасе, Змей — раскрыв от удивления рот.

— Шерл?

Она видела, как его губы беззвучно произнесли ее настоящее имя; затем взгляд бегающих злобных с желтоватым отливом глаз застыл и словно пронзил ее насквозь. Да, он вспомнил, как она убежала из притона, вспомнил, как Олимпия бесстрашно бросилась спасать ее, больше того — он вспомнил, как эта женщина, остановив жуткое надругательство и одурачив их всех, улизнула вместе с их добычей.

От ужаса у Билли все сжалось внутри. Она знала: единственное, чего не мог пережить Воин Сатаны, — если кто-то оказывался сильнее. А то, что этим человеком стала женщина, было непростительно вдвойне. Втройне. Должно последовать наказание… Какое?

Она даже боялась подумать об этом. Удивление Змея мгновенно сменилось бешеной яростью. Он дернул за ручку дверцы — она оказалась запертой. Слава Богу.

Но разве это остановит его? Наоборот — подхлестнет.

Он начал колотить кулаком по стеклу, оно задрожало, но выдержало.

Он ударил опять, на этот раз сильнее, всеми четырьмя пальцами в металлических кольцах, выпирающих из-под водительских полуперчаток, — они служили еще и кастетом.

Раздался звук, похожий на выстрел, и полимеризованное стекло, словно матовый лед, покрылось сеткой трещин.

— Док! — пронзительно закричала Билли, закрывая голову руками. — Делайте что-нибудь! Поехали быстрее!

Та отчаянная настойчивость, которую Дункан Купер услышал в ее голосе, словно заставила сработать какое-то внутреннее реле. Рядом сидел уже не спокойный, всегда готовый утешить хирург, казалось, все автогонщики мира соединились в одном человеке. Не обращая внимания на поток рванувшихся слева к перекрестку машин, он включил первую передачу и до конца нажал газ. Колеса с усиленными протекторами вгрызлись в асфальт, машину коротко дернуло, и, взвизгнув шинами, она рванулась вперед. Быстро крутнув руль сначала влево, потом вправо, он погнал „феррари" наперерез приближающемуся потоку и, заметив небольшое пространство между двумя автомобилями, буквально проскочил между ними.

Загудели сигналы, сзади завизжали тормоза, и через секунду раздался удар столкнувшихся машин.

Но Дункан не мог остановиться из-за вызванной им аварии: этот сумасшедший маньяк готов был вломиться в машину и утащить Билли в какой-то мерзкий притон. Резко свернув вправо на 6-ю авеню, он переключился с первой сразу на четвертую.

Взревел двигатель, и машина стремительно умчалась вперед. Не обращая внимания на красный свет и объезжая основные городские магистрали, они пулей неслись из центра.

„Змей всегда будет преследовать меня! — думала Билли, глядя перед собой остановившимися от ужаса глазами. — Я никогда не буду чувствовать себя в безопасности! Пока он жив — никогда".

Взглянув в зеркальце, Дункан заметил, что дальний свет от фары мотоцикла сзади быстро приближается. Он сжал зубы. Черт! Все усилия были напрасны. Змей висел у него на хвосте.

Гонка продолжалась.

37

Дункан вел машину, все время поглядывая в зеркальце. Пытаясь оторваться, он заметил, что дрожащее отражение фары мотоцикла тут же начинало увеличиваться. Даже уменьшенное, оно ударяло в глаза слепящей вспышкой. А „феррари" делал, слава Богу, почти 140 километров в час!

Черт! С какой же скоростью тогда шел „харлей"? Впереди была 28-я улица. Магазины цветочных оптовиков уже закрылись, пышное буйство пальмовых и фикусовых деревьев покинуло улицу и надежно заперто под замком. Днем эти тротуары были похожи на настоящий тропический лес, а боковые торговые улицы представляли собой гигантскую транспортную пробку; теперь они были пусты и безлюдны. Мрачные, призрачные, темные.

Сейчас Дункан больше полагался на инстинкт, чем на логическое мышление, и инстинкт подсказывал ему свернуть.

— Держись, — угрюмо бросил он, поворачивая руль и одновременно так резко переключившись на более низкую передачу, что „феррари" занесло на два ряда. Машина встала под углом поперек 6-й авеню, развернувшись к 29-й улице.

Не теряя ни секунды и мгновенно переключив скорость, Дункан до отказа, до пола выжал газ. Визжа шинами и оставив позади себя облако синего дыма и запах паленой резины, „феррари" ракетой рванулся через город по 29-й.

Билли прижало к спинке, как при взлете. Через минуту она обернулась и взглянула назад.

Крик застрял в горле: огромный „харлей" Змея выворачивал из-за угла.

Он почти догнал их! У них не было никаких шансов уйти от него, по крайней мере, в городе, где, несмотря на всю мощность „феррари", маневренность мотоцикла оказывалась большим преимуществом.

— Док…

— Вижу. Откиньтесь на спинку и держитесь.

Она уперлась обеими руками в панель, но не смогла удержаться, когда на перекрестке с 7-й авеню он резко повернул влево. Это больше походило на воздушную болтанку, чем на езду.

Они промчались в сторону центра три коротких квартала и затем резко свернули на 26-ю улицу.

Серьезная ошибка.

— Проклятие! — Дункану пришлось сбавить скорость. Впереди перед красным огнем светофора вплотную друг к другу замерли легковая машина и фургон. — Мы застряли.

И в этот самый момент, словно в подтверждение его слов, Змей промчался с водительской стороны „феррари", удерживая „харлей" только левой рукой. Подняв правую, он размахивал тяжелой цепью.

Билли закрыла лицо руками, Дункан как раз переключил скорость. Стиснув зубы, он резко подал машину назад.

„Феррари" буквально отпрыгнула. Цепь, направленная в лобовое стекло, со скрежетом обрушилась на капот. От удара металла о металл темноту прорезал сноп искр. Змей был уже впереди, рев двигателя стал тише, и по заднему стоп-сигналу они увидели, что он тормозит.

Оправившись от шока, Билли отняла от лица руки и наклонилась вперед, чтобы рассмотреть в тусклом свете, что же произошло.

— Боже, ваша машина!

Шелковистые волосы упали на плечи и скрыли ее от Дункана.

— Это я виновата, — тихо произнесла она, поворачиваясь к нему побелевшим испуганным лицом. — Простите.

— Пригнитесь и сидите тихо, — мрачно ответил Дункан, стараясь задним ходом быстрее вернуться на 7-ю улицу. Так он надеялся уйти от Змея, но, словно сговорившись с их преследователем, два такси повернули туда же, и он оказался запертым.

Хода не было, и ему пришлось тормозить.

Положение становилось серьезным. Очень серьезным. В ярости он стиснул зубы. Они с Билли попали в ловушку. Между ним и стоящими впереди автомобилями было не больше трех метров свободного пространства, сзади — ни сантиметра. В отчаянии он снова включил первую передачу. Это все, что он успел сделать: в следующий момент ему пришлось заслониться от слепящего света.

Прямо на него — в лоб — слепя фарой, летел „харлей"

— Док! — Рука Билли вцепилась в плечо Дункана.

— Он не сделает этого, — сказал он увереннее, чем чувствовал.

И в ту же секунду, когда они приготовились к неизбежному столкновению, Змей, свернув чуть в сторону, с ревом пронесся мимо. Удар цепи разбил треснувшее боковое стекло, посыпавшееся прямо на девушку.

Билли вскрикнула — не столько от страха, сколько от охвативший ее ярости.

— Вы не ранены? — первое, что спросил Дункан.

— Я… Кажется, нет. — Она с остервенением вытаскивала из волос кусочки стекла, затем тряхнула головой.

— Цепь прошла мимо.

— Слава Богу! — произнес он, переводя дыхание. Услышав резкий визг тормозов, они разом обернулись. Змей остановился и уже разворачивал машину для следующего удара.

— Гос-споди, — прошептал Дункан, не веря глазам.

— Неужели этого мало?

Снова взревел двигатель, и Змей помчался на них сзади, размахивая цепью. На этот раз она обрушилась на крышу.

Машина содрогнулась от мощного удара. Звук был такой, словно на нее наступил великан в кованых ботинках.

— Эта горилла убьет нас! — выдохнула Билли. Лицо Дункана стало жестоким.

— Нет, не убьет, — сказал он, стиснув зубы, когда Змей снова разворачивал машину, готовясь к очередной атаке.

Теперь Дункан Купер готов был драться, невзирая ни на что. Он не будет ждать зеленого света, как загнанная дичь; и прежде всего он больше не позволит этому троглодиту так издеваться над Билли, над собой, над своей дорогой машиной. Довольно.

Нажав на газ и вывернув руль, Дункан резко послал „феррари" влево и, сигналя, с разгону преодолел бортики и поехал по тротуару. По ходу он правым крылом сбил и опрокинул контейнер с мусором. Чуть впереди, вокруг уличного торговца игрушками, в наступившей темноте столпились несколько пешеходов. Едва оказавшись в свете фар „феррари", они мгновенно разбежались. На месте остался лишь торговец. Стоя за шатким столиком, он буквально распластался по грязной стене.

Машина врезалась в стол, отшвырнув его в сторону. Взлетевшие на воздух игрушки посыпались на асфальт.

Съехав с бордюра, Дункан влился в поток машин, двигавшихся вверх по 6-й авеню, и стал перестраиваться в крайний правый ряд.

Обернувшись, Билли увидела, как на проезжую часть выскочил торговец, яростно жестикулируя и отчаянно ругаясь им вслед. Но он тоже, как и все горожане, обладал присушим им чувством самосохранения: едва заслышав нарастающий сзади рев „харлея", он тут же исчез, буквально перелетев через капот запаркованной рядом машины.

Гонка продолжалась. Змей, подобно преследующему их дьяволу, был всего на три машины сзади „феррари".

Дункан понимал, что единственный шанс оторваться от него — это выехать на пустынную магистраль и дальше уже полагаться только на скорость своей машины. Но на Манхэттене таких улиц мало, и они далеко друг от друга, особенно за 23-й улицей. Что же остается?

Не включая мигалки, он резко свернул вправо на 28-ю. Пока все шло нормально. Слава Богу, движения на улице не было. Дункан до упора выжал газ, затем, притормозив, проехал на красный, вызвав столпотворение на перекрестке с 5-й авеню. Но, всякий раз, когда он смотрел в зеркальце, его слепила мощная фара „харлея"

Потом он неожиданно свернул налево, на южную Парк-авеню. От такой езды Билли начало тошнить, живот сжимали судороги. Страх и ярость лишь усиливали спазмы.

Но вскоре она перестала думать об этом, так как положение становилось все более угрожающим: Парк-авеню была сплошь забита машинами, такси и грузовиками.

Дункан перестраивался из ряда в ряд, нагло вклиниваясь в любое свободное пространство.

29-я улица осталась позади. Приближалась 30-я. Змей, которого от них отделяла теперь только одна машина, уже начинал обходить ее справа.

Впереди, через три квартала от того места, где они сейчас находились, две центральные улицы — одна с движением на север, другая на юг — уходили в тоннель под Парк-авеню. Желтый знак с мигающими фонарями предупреждал водителей: „ВЫСОТА 2,8 МЕТРА".

Дункан ехал в ряду справа от того, что вел в тоннель, как будто показывая, что собирается продолжать движение поверху. Затем, в самый последний момент, он крутанул руль влево и, подрезав идущий впереди самосвал, свернул к темнеющему въезду.

„Феррари" нырнул в тоннель. „Харлей", несмотря на свою маневренность, оказался блокированным само свалом. Змей практически ничего не мог поделать, само свал просто расплющил бы его о стену тоннеля.

— Он проскочил, — облегченно вздохнула Билли, высовывая голову над спинкой и глядя назад.

Но она ошиблась. Затормозив, Змей сделал поворот, бесстрашно ринулся навстречу одностороннему движению и, не обращая внимания на яростные гудки, петляя между машинами, стал пробираться к въезду в тоннель. Несколько ловких маневров и поворотов — и он был уже там.

— Не уверен, — наморщил лоб Дункан, и, взглянув в зеркальце, заметил дрожащее отражение фары.

Змей был вне себя от бешенства, он выкрикивал ругательства, желтые глаза горели сумасшедшим огнем. Его трясло в какой-то яростной лихорадке, она душила и ослепляла; месть — вот что сейчас самое главное. Сейчас, немедленно, всего остального просто не существует.

Только Шерл и какой-то богатый засранец в шикарной машине.

Своды тоннеля усиливали рев „харлея" до оглушительного грохота; он мчался на четвертой передаче, и оранжевые огоньки, окаймлявшие извилистые облицованные плиткой стены, слились в сплошную линию. Встречная полоса была пуста, и впереди — только одна машина.

Красный „феррари".

— Теперь попались… вы, ублюдки!.. — прорычал Змей, выскакивая на встречную полосу и на полную крутнув газ.

— Если мы не смогли от него оторваться даже сейчас, то что же нам делать, когда мы выедем из тоннеля и опять застрянем в потоке?

— Что-нибудь придумаю. — Дункан натянуто улыбнулся и взялся левой рукой за ручку дверцы.

Он знал, что сделает, если не будет другого выхода когда рокер начнет новую атаку, он в последний момент откроет дверь, и тот врежется в нее. „Феррари" потеряет дверь, рокер может потерять жизнь.

„Не заставляй меня делать этого, — мысленно молился он, не отрывая глаз от зеркальца. — Ведь я же врач!.."

Но времени на размышления о том, что этично при обороне, а что нет, уже не было. Выпрямившись, Дункан вдруг стал плавно тормозить, так, чтобы его не занесло.

Ухмылка Змея исчезла, и он нахмурился, когда увидел, что на „феррари" зажглись стоп-сигналы. Какого черта? С чего вдруг этот говнюк начал тормозить? Что, действительно хочет получить металлом вместо своей тачки?

Он снова усмехнулся.

Ну ладно, засранцы! Можете сделать ручкой своей машине… а заодно и своей башке!

— В чем дело, док? Почему вы тормозите?

— Потому, — мрачно буркнул он, но дальнейших объяснений не понадобилось, так как они въехали в огромную масляную лужу, которая почти достигала противоположной стены тоннеля. Очевидно, у машины, проехавшей недавно, пробило прокладки, а может, и того хуже.

Несмотря на всю свою осторожность и водительское искусство, Дункан почувствовал, как колеса неуправляемо заскользили и „феррари" завихляла. Метров через шесть, как только под колесами вновь оказался асфальт и машина стала слушаться руля, он тут же нажал на газ.

Из-за торможения и заноса они упустили ценное время, и Дункан опасался, что теперь Змей легко нагонит их: ведь на двух колесах он мог просто объехать масляную лужу, уйдя в самый край левого ряда.

Но Змей не сделал этого. Он не заметил лужи. Он был слишком захвачен гонкой, и добыча была уже близко. Его переполняло предвкушение извращенного удовольствия: всего три метра отделяло его от „феррари". Теперь уже скоро… они в его власти.

Расстояние между ними сокращалось с каждой секундой. Два с половиной метра, два… полтора…

Змей поднял цепь. Вы, ублюдки…

На бешеной скорости „харлей" влетел в черную масляную жижу. Он был бессилен. Он слишком поздно заметил, как вихляет „феррари"; слишком поздно увидел маслянистую черную поверхность, переливчатый дрожащий блеск радужных отсветов; слишком поздно, чтобы свернуть; слишком поздно понял свою ошибку. Еще секунду назад он чувствовал асфальт, и вдруг все пропало, он будто очутился на ледяной поверхности. „Харлей" неуправляемо заскользил по луже, и в следующий момент, словно на бешеном вираже, его понесло в сторону.

Все поплыло перед глазами Змея, как в замедленном кино: вираж в сторону… облицованные плиткой стены тоннеля пьяно качнулись под немыслимым углом… исчезла стремительно несущаяся мимо сплошная линия огней… какая-то сила отшвырнула его влево и вверх, затем резко бросила вниз. Всем телом он накренился в противоположном направлении, но… Вдруг он все понял, его охватил внезапный ужас, и мозг взорвался какофонией немого крика. Он падает!..

Затем все вернулось в реальное время.

Переднюю вилку вывернуло до отказа влево и заклинило, колесо, бешено вращаясь по инерции, въехало вверх по изгибающейся стене еще на метр, после чего мотоцикл отскочил от стены и, несколько раз перевернувшись, с грохотом рухнул на землю. Змея, вырвав из седла, подбросило кверху; при падении он дважды перевернулся через голову, а потом его протащило по асфальту не меньше двадцати метров. От трения металлической окантовки ботинок, пояса и цепи, которую он все еще сжимал в руках, за ним, как хвост кометы, вспыхнул яркий сноп искр.

Далеко позади подпрыгивал и вращался мотоцикл, его корежило, словно в судорогах; при каждом ударе от него отваливались части и разлетались в разные стороны; от изувеченного руля отскочило зеркало и покатилось, как колесо.

Затем взорвался бензобак. Оранжево-желтый огненный шар с ревом рос в размерах, постепенно заполняя собой тоннель от стены до стены.

Транспортная развязка под Парк-авеню превратилась в настоящий ад.

Сразу на выезде из тоннеля Дункан остановил машину, открыл дверь и посмотрел назад. Даже на таком расстоянии жар был невыносим.

Билли тоже выглянула наружу и отшатнулась. Им чудом удалось спастись, но тем не менее она была в ужасе.

— Может быть… нам надо вернуться и попытаться помочь ему? — прошептала она.

— Похоже, он не нуждается в помощи, — сухо ответил Дункан. Разве вы не видите?

И тогда она увидела: Змей избежал взрыва и разбушевавшегося пламени. Двадцатиметровый „проезд", должно быть, срезал добрый сантиметр с его ягодиц, но, как это ни удивительно, не считая минутного полубессознательного состояния, он вышел из аварии относительно невредимым.

Она не могла поверить в это. Вот уж действительно дьявольское везение.

Она смотрела, как он встал на ноги и замер, согнувшись, все еще не придя в себя. Потом, заметив „феррари", медленно поднял голову и, спотыкаясь, волоча за собой цепь, которую продолжал сжимать в руке, сделал несколько шагов вперед — темный силуэт на фоне ярких огненных языков.

Дункан и Билли одновременно захлопнули дверцы. „Если остаться, ничего, кроме неприятностей", — подумал Дункан и нажал на газ.

Он не удержался и, в последний раз взглянув в зеркальце, невольно улыбнулся. В нем отражался классический образ потерпевшего поражение: Змей, в бешенстве потрясающий цепью, пинал ее ногами, словно исполняя какой-то неистовый танец, больше походивший на конвульсии.

38

Уткнувшись лицом в подушку, Змей лежал на койке приемного отделения „неотложной помощи".

У него были опалены волосы, ягодицы представляли собой живую кровоточащую рану, а все тело покрывали многочисленные кровоподтеки; кроме того, он растянул связки. Но безнадежно покореженный мотоцикл заставлял его страдать еще больше, чем оскорбленное мужское достоинство.

Потерять такую машину, как „харлей", для Змея означало… ну, как если был мужчина дал отрезать себе яйца. И, как все прирожденные садисты, он, словно ребенок, не выносил боли.

— Если не будешь лежать спокойно, будет еще больнее, — предупредила сестра. — Знаешь, ты самый противный больной из всех, что попадались мне.

Каждый раз, когда пинцетом она выковыривала из его ягодиц кусочки асфальта, он выгибался и дергался всем телом. Он матерился и поносил всех и вся. Из глаз его текли настоящие слезы.

— Как не стыдно, такой здоровый, а ведешь себя как ребенок. — При этом сестра цокала языком и качала головой.

Тогда Змей пукнул ей прямо в лицо.

Нельзя сказать, чтобы Дарлена Уотсон стойко сносила оскорбления. Она их вообще не терпела. После шестнадцати лет работы в больнице „Бельвю" она имела лекарство на все случаи жизни, а уж на этот — тем более. Взяв пузырек со спиртом, она щедро полила им кровоточащую задницу Змея.

Он заорал и чуть ли не взлетел над койкой.

— Перни мне еще раз и считай, что ты жмурик, парень. — И в подтверждение этого Дарлена особенно сильно воткнула пинцет в его ягодицу. — Слышишь?

Он слышал.

Когда Дункан остановился у ее дома, Билли Дон, бросив на ходу „спокойной ночи", выскочила из машины и стремглав побежала к лифтам. Побыстрее подняться к себе и спрятаться в спальне!

После неожиданной встречи со Змеем она чувствовала страх и опустошенность. Чтобы прийти в себя и успокоиться, ей нужны были тишина и привычная обстановка.

Отдых и сон — вот что мне необходимо, думала она, пока лифт стремительно нес ее вверх. Эти два универсальных лекарства, может быть, может быть? — помогут ей восстановить равновесие. Да, отдых и сон — они унесут все страхи и успокоят расстроенные нервы. И завтра она будет другим человеком.

Отдых — ее надежда, сон — молитва. Но, когда она вошла в квартиру, которую снимала, позвонила Оби Кьюти, фотомодель из другого агентства, с которой она подружилась, работая вместе на съемках фирмы „Ревлон"

— Убили Джой Затопекову. Ничего, если я поживу у тебя несколько дней?

Билли согласилась.

Через двадцать минут Кармен Толедо привезла Оби.

Эксцентрично-красивая и очень высокая манекенщица-негритянка плакала и находилась в полном расстройстве. Она прижимала к себе кошку.

— Я позабочусь о ней, — пообещала Билли женщине-детективу.

Итак, вместо того чтобы закрыться в спальне и целиком отдаться мыслям о Змее, Билли сидела с Оби и как могла выражала свое сочувствие. И, только собравшись спать, она осознала, что с приезда Оби она лишь мимолетом вспоминала о Змее и жутком преследовании. Она даже не заметила, что уже успокоилась и перестала вздрагивать. Как странно, что, давая душевное облегчение кому-то другому, она получила поддержку, в которой так нуждалась сама.

Позвонил Дункан.

— Мне жаль, что все так вышло. — Его голос звучал мягко. — Если Вам что-нибудь нужно, я приеду.

— Все хорошо, Док.

И это была правда, она действительно успокоилась. По сравнению с убийством Джой, ее проблемы казались просто неуместными.

— Я не настаиваю, но, поскольку сегодня вечер не получился, не возражаете, если мы когда-нибудь опять?..

— Посмотрим, — уклончиво ответила Билли. Честно говоря, она больше не хотела продолжать с ним видеться, не из-за себя, ради него самого. Инцидент со Змеем доказал, насколько опасным может быть знакомство с ней. Затем, чувствуя себя виноватой — ведь из-за нее у него разбита машина, — она сказала:

— Хорошо, давайте попробуем.

В конце концов, она должна хоть как-то компенсировать его хлопоты, а если это означало поужинать с ним, то это самое малое, что она смогла сделать. Именно самое малое.

— Я не тороплю. Когда захочется, просто позвоните.

— Обязательно. — Она была благодарна Доку за его чуткость, он не пытался назначить ни день, ни время. И потом, несмотря на злополучный оборот, который приняла их встреча, перспектива увидеться с ним привлекала ее.

— Я действительно скоро позвоню, — пообещала она, удивляясь самой себе.

— И в следующий раз мы не будем в центре, — откликнулся он, добродушно усмехнувшись, и сразу же, чтобы не надоедать, повесил трубку.

Открыв окно, Аллилуйя вкарабкалась на подоконник, выбралась наружу и легко спрыгнула вниз на террасу. И мать, и Руби крепко спали. Она это знала, потому что еще раньше прокралась к ним в комнаты и проверила.

Немного повозившись с тугим окном, она залезла в кабинет. Посветила фонариком по комнате и затем, не подходя к груде наваленных журналов, направилась прямо к этажерке и выбрала десять эскизов моделей матери из тех, что считала самыми лучшими. Засунув их под водолазку, она тем же путем неслышно вернулась на террасу, закрыв за собой тугое окно.

Аллилуйя знала: рано или поздно мать обнаружит, что она сделала, а обнаружив — либо поблагодарит, либо убьет ее.

Забравшись обратно в постель, она набрала телефон отца.

— Они у меня, папка, — сказала она, мастерски подражая гангстерам 30-х годов. — Все прошло как по маслу.

— Папка? Папка? — пробормотал Дункан Купер.

— Да, папка. Утром я первым делом передам их тебе, ладно? — И ночная воровка Аллилуйя Купер повесила трубку.

39

Наступил следующий день. С самого утра фехтовальный зал Сантелли на Западной 27-й улице был наполнен движением. Казалось, одетые в белое фехтовальщики с опущенными масками исполняли тщательно продуманный танец, нет! — настоящий балет выпадов и защит. Свист и звон рапир довершали картину.

Шум зала проникал в раздевалку, где стоял Дункан Купер, уже готовый к тренировке.

— Так как? — обратился он к сидящему напротив. Лео Флад изучал последний из эскизов Эдвины, тех самых, что Аллилуйя утром передала отцу. Одобрительно кивая, он поднял глаза.

— Хороши. И вправду хороши, черт побери!

Лео Фладу еще не исполнилось и тридцати, но в нем уже чувствовалась сила. Несмотря на молодость и поразительную красоту, это был не неопытный юноша, напротив, его лицо выражало какую-то агрессивную напряженность, которую дает сочетание интеллекта и особого уличного шика.

Он олицетворял собой феномен бизнеса 80-х — молодой, напористый, прущий как танк, завоеватель без копья в кармане, взявшийся из ниоткуда, но в одночасье перевернувший финансовый мир.

Он был высок — более метра восьмидесяти, поджар и мускулист, как гончая; с иссиня-черными, как вороново крыло, волосами и пронзительными глазами цвета зеленого льда. Лицо покрывал устойчивый загар. Резкие, почти славянские скулы и черные брови вразлет как нельзя более подходили к его лицу.

Лео отложил эскизы.

— У кого она сейчас работает, не знаешь?

— Раньше была у де Рискаля, а сейчас пока приглядывается.

— Была художником у де Рискаля?

Дункан коротко рассмеялся.

— Уде Рискаля нет художников, кроме него самого, великого Антонио. Она проводила его показы.

— А какое она имеет отношение к тебе? — Лео лукаво сверкнул глазами. — Твоя девушка?

Дункан скривил губы.

— Бывшая жена, так будет вернее.

Встав со скамейки, Лео хлопнул его по спине.

— Хочешь заполучить ее обратно, а, старина?

— Вовсе нет. Просто моя дочь на стенку лезет, видя, что Эдс ничего не делает. Ты как-то говорил, что хочешь вложить деньги в моду. Отлично. Я знаю, что сейчас она свободна и вообще обладает тем, что нужно, чтобы дело пошло. 7-ю авеню она знает, как никто другой, и, кроме того, она чертовски хороший модельер. Поэтому направляю тебя к ней. Я свое дело сделал, и на этом моя роль исчерпана.

Это начинало забавлять Лео.

— Значит, умываешь руки, так, приятель? Дункан покачал головой.

— Я в этом совершенно не разбираюсь. Ты себе не представляешь, насколько я далек от моды. Единственное, что я действительно знаю, так это то, что конкуренция там не на жизнь, а на смерть. Прыгать с парашютом и то безопаснее.

Глаза Лео заблестели.

— Может, ты не поверишь, но именно это меня и заводит — риск.

— Тогда тебе действительно нужна игра, так, Лео? Ты игрок?

— Каждый человек игрок, Купер. Жизнь — игра. Бизнес — игра. В этом мире, черт возьми, за что бы новое ты ни взялся, все игра. И знаешь, что я тебе скажу? — Тут Лео улыбнулся. — Мне это даже нравится.

— И поэтому ты хочешь начать торговать тряпками? — В голосе Дункана появились скептические нотки. — Потому, что это игра?

— Конечно, это одна из причин. Видишь ли, Купер, дело не в деньгах. Деньги это только побочный продукт, так сказать, дивиденд, доставляющий удовольствие.

— Тогда что, Лео?

— Игра, что же еще? Индустрия моды — это вечное, необъятное казино. Всем известно, что на 7-ю авеню новичку войти труднее, чем расколоть целку. Но уж коли попадешь и окажешься среди тамошних акул, увидишь — это какое-то всепожирающее безумие. Объединения, утвердившиеся компании, рэкетиры — все они играют в одну гигантскую рулетку. Девяносто пять процентов новых фирм прогорают. Тебе это известно?

Дункан хмыкнул.

— Вот я и думаю, что лучше держаться от всего этого подальше.

— Наоборот. — Лео улыбнулся. — Я люблю крайности. Это как раз по мне.

Он взял маску и надел ее на голову, не опуская, впрочем, на лицо, как и Дункан.

— Ты готов к разминке?

— Готов, а ты?

Лео, как он это часто делал, улыбнулся своей ослепительной улыбкой, смягчавшей леденящую безукоризненность его лица.

— Тогда пойдем, старина. — И они направились в спортзал, чувствуя себя здесь как дома. Оба они с легкостью могли позволить себе быть членами любого другого элитарного и более удобно расположенного спортивного клуба и были бы там желанными, но они с готовностью проезжали лишние полтора километра совсем по другой причине. Основатель клуба Джорджо Сантелли считался признанным маэстро мирового класса, и в фехтовании его клуб, по крайней мере, в Соединенных Штатах, был все равно, что Силиконовая долина для компьютерщиков или провинция Шампань для виноделов.

Войдя в спортзал, они с минутку постояли, наблюдая за фехтующими. Дилетанты, приходящие поразмяться в обеденный перерыв, уже вернулись на работу, и сейчас перед ними были более опытные мастера.

Как всегда, Дункан с восхищением следил за их грациозными движениями. Фехтование больше напоминало ему балет, чем спорт, оно требовало неотступной сосредоточенности и обязательной практики. Здесь не могло быть никакой неточности. Строгое соблюдение формы — вот в чем суть.

Он услышал голос Лео.

— Возвращаясь к вопросу об игре, хочешь небольшое пари?

Невозмутимо взглянув на него, Купер осторожно спросил:

— Какое пари?

— Ну… небольшие ставки, чтобы сделать наш сегодняшний бой более… интересным.

Дункан покачал головой.

— Не пойдет. Не рассчитывай на меня. Ты можешь быть игроком, Лео, я — нет.

Голос Лео стал тише.

— Ерунда. Каждый может быть игроком, если сделать правильные ставки. — В его холодных зеленых глазах, казалось, вспыхнул какой-то бесовский огонек. — Если выиграешь, то, что ты скажешь на то, что я, как спонсор, выделю твоей бывшей жене три миллиона долларов, чтобы она смогла начать свое дело?

— Что? — Дункан был ошарашен и не скрывал этого. Затем он потряс головой, словно приходя в себя, и немного расслабился. На лице появилась недоуменная улыбка.

— Смешно, но слух меня иногда подводит. Ей-Богу, мне послышалось, что ты хочешь поставить на кон три миллиона. Ты что, с ума сошел?

— Да нет. — Голос Лео звучал совершенно спокойно. — Это именно то, что я сказал… Так как?

Дункан глубоко вздохнул и медленно выдохнул.

— Нет, Лео. Ты, наверное, можешь позволить себе пари на такие деньги, а я — нет.

— Да кто просит тебя-то что-нибудь ставить?

— Ты только что сказал мне, что хочешь сделать ставку в три миллиона на этот бой, верно?

— Верно. Ставлю на игру три миллиона, но в выигрыше или проигрыше буду я… и твоя бывшая жена. Не ты.

— Все равно не понимаю. Что, если я проиграю бой?

— На самом деле все очень просто. Если ты проиграешь, то не станешь ни богаче, ни беднее. Понимаешь, твоя ставка — это заочная ставка бывшей миссис Купер.

— Как это? Теперь ты меня окончательно запутал.

— Тогда скажу по-простому. Если ты проиграешь, то я не выделяю ей денег, и в этом случае ей придется искать спонсора в другом месте. — Лео чуть заметно улыбнулся. — Ну что, старина? Все зависит от мастерства, а в нем мы практически равны. Хочешь поставить на кон карьеру бывшей жены?

— А если нет?

— Тогда я могу решить вовсе не поддерживать ее, — пожал плечами Лео, и его ослепительная улыбка совсем не соответствовала скрыто прозвучавшей угрозе.

Дункан пристально взглянул на него.

— Лео, уж случайно не шантажируешь ли ты меня? Лицо собеседника выражало полнейшую невинность.

— Кто? Я?

Дункан сжал губы и нахмурился. Он действительно не любил никаких пари, даже если ему нечего было терять. Для него это было делом принципа.

Лео ждал.

— Ну хорошо, Флад, — и он протянул руку.

Они прошли на середину, чтобы занять места двух фехтовальщиков, только что закончивших бой. Со свистом рассекая воздух, Дункан проверил свою сделанную на заказ рапиру. Лео проделал то же самое.

Ну что ж, Эдс, начнем! И Дункан приготовился опустить маску на лицо.

Все еще улыбаясь, Лео снял свою и небрежно отбросил в сторону.

— Никаких масок, Купер. — Его вызов прозвучал мягко, глаза отливали холодным блеском. — Ты готов драться, как в старые времена?

— Ты с ума сошел! — Дункан пристально посмотрел на него. Нас обоих выставят отсюда, причем навсегда! Ты же знаешь правила!

Лео рассмеялся.

— Не будь ты таким буржуа! Правила существуют для того, чтобы их нарушать.

— Может, для тебя так и есть, но мне нравится здесь. И я хочу бывать в этом клубе и впредь.

— Что, боишься, Купер? — Он ехидно улыбнулся, обнажая острые клыки.

— Нет, не боюсь, — голос Дункана звучал твердо, — но я не до такой степени глуп.

— Ладно, я тоже. Но не кажется ли тебе, что за ставку в три миллиона я могу сам устанавливать правила?

— Если это означает непредусмотренные раны — нет. Не можешь.

Лео опять засмеялся.

— Да ладно, Купер. Если что-то случится, я не буду в обиде. Ты прекрасно залатаешь меня.

— Конечно, но себя-то я не сумею зашить, правда?

— Подумаешь! Твои коллеги сумеют.

— Ладно, черт с тобой. — Он все-таки решил рискнуть и, сняв маску, тоже отбросил ее в сторону. Затем спокойно сказал:

— Хорошо, Лео, становись.

— Молодец, парень!

Лео улыбнулся, и Дункан встал в позицию. С легким стуком они скрестили рапиры в приветствии.

— К бою! — крикнул Лео, и серьезная схватка началась.

Лео сделал выпад, направив острие рапиры в красное сердечко, вышитое на груди Дункана, но тот легко отразил атаку и грациозно отступил на шаг. Он не смог сдержать улыбку. Возможно, Лео прав: в фехтовании на старый манер, с риском, было действительно что-то первобытно-притягательное. Спортивные дуэли устраивались с незапамятных времен, и мужчины собирались там, чтобы без всякой выгоды просто померяться силами, а зачастую не применяли и защитных мер. И разве не было в таком проявлении мужского начала чего-то очень сильного, напряженно-драматичного? Вполне возможно.

Все в зале бросили фехтовать и окружили их. Каким-то образом, хотя об этом никто не говорил вслух, стало известно, что это не обычный поединок. Вышли даже те, кто уже был в раздевалке, и встали в стороне.

Движения Дункана были молниеносны, он легко защищался и контратаковал. В его лице появилось какое-то необузданное возбуждение, темные глаза восторженно сверкали. Он знал, что еще никогда его рапира не была такой стремительной и неизменно точной; чувствовал, что никогда еще не дрался с такой напряженной, всепоглощающей сосредоточенностью; больше того, он был уверен, он точно знал, что никогда еще не фехтовал столь блестяще. В него словно вселился неведомый ему ранее дух гладиатора.

Под восхищенными взглядами собравшихся они продолжали поединок. У Лео были сила и молодость, у Дункана — точность движений искусной руки хирурга. Кроме того, в отличие от Лео, Дункан фехтовал уже почти двадцать лет, и учил его сам маэстро Джорджо Сантелли.

Лео дрался с угрюмой сосредоточенностью. Напряженно растянутые губы обнажили ряд белоснежных зубов, эта застывшая улыбка больше напоминала оскал жаждущего крови хищника. Уловив возможность, он направил острие рапиры в „сердце" Дункана.

Дункан ожидал именно этого и сделал захват. Лео выругался, и, когда безуспешно попытался вырвать оружие, Дункан злорадно рассмеялся.

— Ну, старина? — теперь поддразнивал уже Дункан. Лео не ответил; он из всех сил старался освободиться от захвата Дункана.

Это было все равно, что толкать в гору танк. Дункана невозможно было сдвинуть с места. Руки Лео дрожали от напряжения, а рапира изогнулась. Лицо покраснело.

— Черт тебя подери, Купер! — выдавил он сквозь стиснутые зубы.

Дункан улыбнулся.

— Что ж, детка. Получил, что хотел?

И без предупреждения и, казалось, без усилия, он оттолкнул его.

Лео упал, но тотчас поднялся. Он начинал злиться. Что это вдруг случилось с Купером? Никогда раньше он не замечал в нем такой яростной сосредоточенности, никогда раньше Дункан не фехтовал с таким искусством. Или до того он сдерживался, применяя лишь часть своего мастерства? А может, им вдруг овладело нечеловеческое желание выиграть? Дункан и рапира словно слились в одно целое.

Сердце Лео бешено колотилось. Лишь одна страсть, одно желание бились в нем жаркой волной — выиграть. Он прищурился и растянул губы в злобной улыбке. Во вздувшихся венах буйно пульсировала кровь — призыв быть мощным и непобедимым, с какой-то потусторонней отчетливостью ему слышался лязг металла и победные звуки труб.

Убивать, убивать, убивать! Здесь, на арене — никого, только враг и он. Его рапира — стальной меч, и он заставит подчиниться ему!

Убежденный в близкой победе, Лео предпринял еще одну агрессивную атаку. Дункан едва успевал отбиваться, и на этот раз смеялся Лео.

— В чем дело? Устал, Купер?

— Черта с два! — хрипло ответил тот, обманным движением уходя в сторону от клинка противника.

Лео выжидал. Не обращая внимания на маневр, он сделал выпад, и его рапира со свистом рассекла воздух, ища крови.

Р-раз! Дункан не увидел — почувствовал, как в его лицо вонзилась серебристо-холодная сталь.

Собравшиеся затаили дыхание, не веря глазам. Дункан стоял с разорванной щекой, из нее текла кровь.

Теперь столпившихся людей охватило внезапное напряжение. Их негативное отношение к поединку стало очевидным. Как посмел Лео Флад с такой чудовищной наглостью воспользоваться бессмертным, благородным искусством и превратить его в кровавую драку?

Рана не испугала Дункана; она вызвала к жизни глубоко дремлющий жестокий инстинкт, и теперь он пробуждался, подобно зверю. Все менялось с головокружительной быстротой: только что с невероятным мастерством Дункан защищался, а в следующую секунду это уже был мощный атакующий ураган. Сила и скорость его оружия внушали трепет. Спортзала больше не существовало, лица людей слились в размытую массу. Его словно ожившая серебристая рапира сверкала, подобно молнии.

Убийственный вихрь выпадов и уколов обрушился на противника. Лео охватил внезапный страх. Это была уже не просто атака, это было возмездие, битва за поруганную честь и достоинство.

Лео едва успевал парировать град ударов, стремительная звенящая рапира Дункана доставала его везде, за ней невозможно было уследить. Ежесекундно свистящее острие клинка проходило в миллиметрах от его лица, и каждый раз, когда зрители сдерживали готовый вырваться крик, Лео знал, знал наверняка и с лишавшим его самообладания унижением, что Дункан играет с ним, знал, что, стоит ему захотеть, и он легко растерзает его на куски.

Он с трудом отразил еще одну атаку, парировал еще один выпад; это было все, что он мог, чтобы просто сдержать Дункана.

Теперь неизвестное ему ранее пьянящее чувство первобытной свирепости целиком захватило Дункана, он просто играл с Лео, играл жестоко. При каждом выпаде, каждом уколе острие рапиры проходило настолько близко от его лица, что тот вскрикивал, и все же оно ни разу не коснулось его кожи. Ярость, виртуозность и чистота, да, именно чистота движений Дункана просто поражали; сдерживаемые возгласы зрителей были возгласами восхищения.

Постепенно Лео начал уставать. Сначала на лбу выступили капельки пота, но уже скоро он градом лил по лицу, вызывая резь в глазах и мешая видеть. Он тяжело дышал и концентрировал зрение с такой мучительной сосредоточенностью, что даже выступили слезы. Рапира стала тяжелой, а руки и ноги налились свинцом.

Зрители уже видели, что поединок подходит к концу. Боясь шевельнуться, они неотрывно наблюдали за схваткой.

Дункан все так же неистово продолжал наступать.

Лео выругался: непостижимо, но неужели этому не будет конца? Словно чем дольше длился бой, тем сильнее становился Дункан Купер.

Лео чувствовал, что скоро не сможет продолжать эту изматывающую защиту, у него не останется сил, чтобы отражать атаки Дункана. Есть последний шанс, один-единственный шанс, чтобы выиграть. И его надо использовать немедленно. Сейчас или никогда!

— Сукин сын! — прорычал он, собрав последние силы. Отразив удар Дункана, он сделал обманный выпад и направил острие в „сердце" Дункана.

Но тот был начеку. Почти небрежно, скользящим движением он отбил удар в сторону и вверх. Рапиры застыли в воздухе, и следующим плавным движением Дункан выбил оружие из рук Лео.

Со звоном она упала на дорожку.

Лео хотел поднять ее, но голос Дункана остановил его.

— Туше![9] — улыбнувшись, мягко заметил он.

Лео застыл на месте и опустил глаза вниз. Острие рапиры Дункана упиралось точно в середину его „сердца".

Собравшиеся вокруг зааплодировали и постепенно разошлись.

Дункан опустил рапиру.

— Неплохо, Лео, — произнес он по-прежнему спокойно.

Лео сдержанно хмыкнул.

— Но и не хорошо. Ты дрался лучше, чем все, кого я когда-либо видел. — Затем, выдержав паузу, добавил: — Ты весь в крови, старина.

Дотронувшись до щеки, Дункан взглянул на окровавленные пальцы и передернул плечами.

— Ерунда.

Наклонив голову, Лео взглянул на него.

— Единственное, что я хочу знать, Купер… Ведь ты мог распороть меня сто раз. Но ты этого не сделал. Почему?

Дункан пристально посмотрел на него и холодно ответил: — Я не чувствовал в этом необходимости. Кровь — не самоцель. В противном случае это уже не спорт.

Постояв еще минуту, он направился к раздевалке.

— Купер!

Дункан обернулся с вопросительным видом.

— Не забудь. Перед уходом оставь мне телефон твоей бывшей. Она выиграла мою поддержку, все честно и справедливо.

Дункан кивнул и затем спокойно добавил:

— Только запомни одно. Бывшая жена это или нет, но Эдс особенная женщина. Ее нельзя ранить. — Он выдержал взгляд Лео. — Это понятно, старина?

40

Наступило утро четверга.

— Все ко мне! Завтрак на столе! — весело пропела Руби, быстро входя в зашторенную спальню Эдвины. Энергичными движениями она отдернула занавеси вощеного ситца с цветочным рисунком. Поток яркого солнечного света брызнул в спальню, и хрустальные фигурки животных на ночном столике вспыхнули радужными переливами.

Издав стон, Эдвина перевернулась на другой бок и пробормотала, зарывшись лицом в подушку:

— Руби, оставь меня в покое. — Повязка из темной ткани, которой Эдвина перед сном завязывала глаза, съехала на затылок.

— Я полночи читала.

Руби стояла над ней, уперев руки в бока.

— Хм, наверное, один из тех романов, что мне и в метро-то взять с собой стыдно. — И захлопала в ладоши: — Вставай, вставай!

— Господи, Руби! Ну дай мне еще хоть десять минуточек, ну капельку!.. Пожалуйста, а?

— Уже половина одиннадцатого и тебя к телефону.

— Ну скажи, что я перезвоню! Мне надо спать, чтобы быть красивой, — взмолилась Эдвина.

— Что тебе надо — так это деньги, — непреклонно продолжала Руби.

Эдвина тут же проснулась и насторожилась, словно гончая, почуявшая дичь.

— Деньги? Кто-то сказал… деньги, я не ослышалась?

Она села на постели и, сдернув повязку, зашвырнула ее в угол. Неожиданный свет ослепил ее и, вскрикнув, она прикрыла глаза рукой.

Руби хмыкнула.

— Я знала, что это поднимет тебя.

— Так значит, никто не звонит? — Она даже взвизгнула от негодования.

— Звонит, звонит, — успокаивающе ответила Руби.

— Ну? Кто?

— Какой-то мужчина по имени… — Руби выдохнула и пожала плечами. — Только что вертелось на языке, да вот забыла. Во всяком случае, кто бы ни звонил, это не он. Его секретарша.

— А ты спросила ее, что ему нужно?

— Это не мое дело! — и, возмущенно фыркнув, Руби выплыла из комнаты.

Все еще загораживаясь рукой от солнца, Эдвина нашарила трубку параллельного телефона.

— Да?

— Мисс Робинсон? Мисс Эдвина Дж. Робинсон? — Это прозвучало так, словно говорили не разжимая губ.

— Да.

— Минутку, пожалуйста, я соединю вас с мистером Лео Фладом.

— С кем?

— С мистером Фладом. Мистером Лео Фладом. — Сдержанный голос секретарши звучал так, словно она говорила о Боге или о президенте США, или о том и другом вместе.

Нахмурившись, Эдвина быстро порылась в памяти. Где же она слышала это имя? Флад… Флад… Флад! Ее спутанные курчавые жесткие волосы чуть дыбом не встали. Да чушь какая-то! Не тот же это Лео Флад, про которого „Форчун" и „Форбс" пишут, что он стоит сто черт-знает-сколькольонов долларов! Расслабившись, она успокоилась. Рассудив трезво, она посчитала, что этого не может быть. Это, скорее всего, какой-то другой Лео Флад, наверное, какой-нибудь страховой агент, который нашел ее имя в телефонной книге. Скорее всего. А иначе с какой бы стати мультимиллионер, который даже и не слыхал о ней, будет звонить? На другом конце раздался мужской голос.

— Мисс Робинсон?

— Слушаю вас, — сдержанно ответила Эдвина. Если ее разбудили из-за какого-то страхового агента или чего-то в этом роде, то она выскажет ему все, и как следует.

— Позвольте представиться. Я — Лео Флад из компании „Бек, Флад и Кронин". Может быть, вы слышали обо мне?

Слышала ли она о нем! Значит, это действительно тот самый Лео Флад. Но если тебе раздается звонок с неба, то ведь нельзя сразу падать на колени и целовать ноги — как бы не набить шишек.

— Да, я слышала о вас. — Она старалась говорить ровно, чтобы не выдать волнения.

— Прекрасно. А вы, как я полагаю, та самая Эдвина Дж. Робинсон, которая работала у Антонио де Рискаля и хочет основать свою фирму.

На какой-то момент она лишилась дара речи, и в трубке было слышно лишь его дыхание. Наконец она прошептала:

— Да.

— Тогда мы должны встретиться. Поскольку я думаю о том, чтобы вложить деньги в моду, а вы ищете спонсора, то нам следует поговорить подробнее. Что, если мы завтра вместе позавтракаем?

Завтрак с Лео Фладом! Она уже готова была дать волю своим чувствам, как вдруг отвратительный зеленый червячок стал нашептывать ей всякие мерзости, и она с подозрением спросила:

— Скажите, случайно не Р.Л. Шеклбери навел вас на эту мысль, нет?

— Кто? — в голосе звучало неподдельное замешательство.

— Я пошутила, — тихо сказала она, прогоняя мерзкого червячка. И в душе вдруг зазвучал чудесный хор.

Лео Флад хочет быть ее спонсором! О, благодарю тебя, Господи! Благодарю. Благодарю!

— Значит, договорились?

— Скажите, где и когда, я приду.

— В моем офисе на Уолл-стрит вас устраивает? В двенадцать?

Она хотела ответить, но слова застряли в горле.

— Мисс Робинсон? Вы слышите меня?

Она откашлялась и хрипло произнесла:

— Да. Я… Я приду, мистер Флад. Я…

— Отлично, — перебил он ее прежде, чем она смогла сказать какую-нибудь ерунду. — С нетерпением жду встречи. Уолл-стрит, 69, завтра в двенадцать. Я не прощаюсь.

Движение в деловом районе было такое, что машины больше стояли, чем ехали; пешком было бы быстрее.

На углу Бродвея и Фултон-авеню Эдвина, просунув водителю три хрустящие пятидоллоровые бумажки, со словами „сдачи не надо" вынырнула из такси. Одной рукой она держала огромную папку-портфель с эскизами, другой сжимала ремешок перекинутой через плечо черной кожаной сумки — необходимая мера, чтобы ее не сдернули.

Постояв минутку и сделав несколько глубоких вдохов, чтобы собраться с духом, она огляделась. В узких, уходящих ввысь расщелинах центральных улиц звучала, усиленная отвесными стенами небоскребов до невообразимого уровня, бешеная какофония огромного города: автомобильные гудки, сирены, пожарные клаксоны, прорезаемые пронзительными свистками курьеров-велосипедистов.

Она невольно сморщилась, в глазах отразилось неудовольствие. В душном воздухе было больше выхлопных газов, чем кислорода, а тротуары гудели от сотен спешащих ног. Куда бы она ни взглянула, везде, словно море, колыхание бесконечной многоголовой толпы.

Внезапно ее охватило возбуждение и она влилась в этот поток. Войдя в дом 69 по Уолл-стрит за пять минут до назначенного времени, Эдвина быстро пересекла холл и протиснулась в переполненный лифт.

„Бек, Флад и Кронин Инк." занимала восемь этажей — с двадцать первого по двадцать восьмой этаж.

Она вышла на двадцать первом и словно вступила в другую эпоху и на другой континент.

То, где она оказалась, больше походило на клуб, чем на приемную какой-нибудь фирмы. Вдоль стен стояли обтянутые кожей строгие английские диваны и такие же стулья в стиле королевы Анны. Темные панели стен. Потемневшие и пожелтевшие от времени портреты и литографии с изображением сцен охоты. Эдвина понимала: все сделано для того, чтобы создать атмосферу солидности, незыблемости и постоянства, словно компания „Бек, Флад и Кронин" образовалась не каких-то четыре года назад, а была здесь с тех пор, как Генри Гудзон впервые провел свой корабль вдоль этих берегов.

Секретарша улыбнулась ей и быстро что-то сказала в трубку.

Вскоре появилась женщина в строгом темно-синем костюме и белой блузке, и Эдвина последовала за ней по устланному толстой дорожкой коридору. Когда они проходили мимо традиционно обставленных офисов, в одном месте через стеклянную стену Эдвина успела заметить гигантского размера комнату, сплошь уставленную компьютерами; молодые люди, энергично жестикулируя, говорили по телефонам и одновременно следили за огромным, почти до потолка электронным табло фондовой биржи.

Через несколько минут они вошли в административные офисы. В глаза тут же бросилась перемена обстановки. Английские портреты на стенах были больше и лучше выполнены: теперь вместо богатых торговцев на нее смотрели герцоги. Антиквариат вокруг был подлинный, не имитация.

И там, в приемной Лео Флада, за столом, которому было не меньше трехсот лет, сидела сама Мисс Не-Разжимая-Губы. Из породы Грызунов. Явно не возбуждающего вида. Равнодушная, худая и суперэффективная. В сером костюме в тонкую полоску и блузке, даже шелковый волан которой не мог скрыть выпирающих ключиц. Тонкий нюх Эдвины уловил едва ощутимый запах духов.

— У мистера Флада сейчас совещание, и он просит прощения за задержку, — произнесла она сквозь сжатые губы тоном, не терпящим возражений. — Присядьте, пожалуйста. Скоро он к вам выйдет.

Лучезарно улыбнувшись, Эдвина села в английское кресло второй половины XVIII века и положила ногу на ногу. Почти тут же из кабинета вышли четверо японских бизнесменов, все с непроницаемыми лицами и одинаковыми „дипломатами", и на столе Мисс Сжатые Челюсти загудел интерком.

Мисс Сжатые Челюсти подняла глаза.

— Мисс Робинсон, можете войти, — сказала она, вставая, чтобы проводить ее в кабинет. Придерживая дверь, она улыбнулась. Вернее, показала зубы.

Эдвина вошла в кабинет. Прежде всего ее поразила тишина. Кабинет словно находился в склепе. Совершенно очевидно, что над звукоизоляцией здесь потрудились. Затем она огляделась и увиденное действительно поразило ее. Эта угловая комната, где двумя стенами служили окна, была высотой в два полных этажа. Казалось, что потолок уходил под самое небо. Изящные, золотистого дерева панели отливали блеском. Письменный стол отсутствовал, но зато кофейных столиков было не меньше трех. Вокруг располагались обитые мягкой кожей диваны и кресла. И все — ярко-бирюзового цвета! Ее цвет!

Ее оценка возможностей Лео Флада тут же подскочила на недосягаемую высоту. Она пожалела, что не надела свою выкроенную геометрическими фигурами и выкрашенную в пронзительно-синий цвет норковую пелерину, хотя погода и позволяла.

Сцепив руки за спиной, у стеклянной стены стоял Лео Флад. Он повернулся, почувствовав ее присутствие, и через ковровое пространство пошел ей навстречу.

— Мисс Робинсон.

Эдвина пожала протянутую руку. Так же твердо, как и он ее.

— Мистер Флад.

Улыбнувшись, он произнес с легкой укоризной:

— Просто Лео. Если мы собираемся начать общее дело, вам придется называть меня по имени.

— Тогда и вы называйте меня Эдс, как мои друзья. Меня так зовут с детства, — засмеялась она в ответ.

— Должно быть, ваша мать обладала чувством юмора. Знаете, вы — первая Эдвина Дж. Робинсон, которую я знаю.

— Могу поверить.

Он оглядел ее.

— Мне нравится ваш костюм.

Она чуть улыбнулась, опустив глаза.

— Должен нравиться. — Затем вновь посмотрела на него. — Антонио де Рискаль. Из весенней коллекции 1988 года.

То, что он был куплен в лучшие времена и с 25-процентной скидкой, как для всех сотрудников фирмы, она опустила.

— Удивлен, почему вы не носите что-то из своих моделей.

— Потому, что я только начала. Все это пока идеи.

— Если все пойдет хорошо, не исключено, что де Рискалю еще придется попотеть за свои деньги, а?

— Это как раз и входит в мои планы, — ответила она со спокойной убежденностью.

— Я уверен, что так оно и будет. — Он широко улыбнулся, а потом вдруг рассмеялся. — А знаете, вы напомнили мне себя, когда я только начинал. Это было… восемь, нет, девять лет назад. Кто-то договорился, чтобы меня пригласили на собеседование в фирму „Саломон бразерс", так, незначительная должность, но в то время я готов был перегрызть за нее горло. „Что вы хотите делать?" — спросил меня чиновник, ведавший кадрами. И поверите ли, но у меня хватило нахальства сказать: „К тридцати годам я намерен стать мультимиллионером".

Эдвина засмеялась.

— И что потом?

— Нет нужды говорить, что работу я не получил. Но что я действительно запомнил, так это реакцию чиновника. Он просто уставился на меня и спросил: „А что тогда будет с вашей должностью, если вы действительно станете мультимиллионером? Тогда мы потеряем сотрудника, обученного за наши деньги". Сначала я подумал, что он разыгрывает меня, но он говорил серьезно!

Конечно, реальных шансов у меня не было ни шиша, но факт остается фактом: это действительно произошло! И из этого собеседования я извлек три ценных урока, которые никогда не забуду.

Эдвина заинтригованно посмотрела на него.

— Урок номер один, — продолжал он, — состоит в том, что мечты могут сбываться. Номер два — что, завернув меня, „Саломон бразерс" потеряла чертовски хорошего исполнителя и в перспективе кучу денег. И самый важный, третий: если бы я стал у них работать, то всего этого, — он обвел рукой огромный кабинет, — никогда бы не было.

Она не отрываясь смотрела на него.

— Заставляет задуматься, не так ли? Ну хорошо, давайте сядем. — Он взял ее за локоть и подвел к креслам. Она обратила внимание, что Лео усадил ее напротив картины Гойи, в то время как сам сел лицом к электронному биржевому табло, вделанному в деревянную золотистую панель.

Но, похоже, он смотрел только на нее. Зеленоватые строчки цифр, скользящие по экрану, оставались незамеченными.

Воспользовавшись моментом, она решила рассмотреть его повнимательнее. Начиная с черных как смоль, волос до безукоризненных, сшитых на заказ черных туфель, все во внешности Лео Флада было красиво подано и очень ухожено. Также сшитый на заказ серебристо-серый шелковый костюм был явно от „Савиль Роу". Выбритые до блеска скошенные славянские скулы. Маникюр. Загар. Два ряда ровных белоснежных зубов, которые портили лишь слишком острые выпирающие клыки. Если бы он так часто не улыбался, то его холодное физическое совершенство было бы почти пугающим.

Но красив, призналась она, неожиданно почувствовав, как внутри что-то напряглось. Непревзойденно красив. Нет. Более, чем красив. Почти прекрасен, но в нем было что-то от Ангела Смерти.

Внезапно почувствовав, что он разглядывает и оценивает ее так же пристально, она покраснела и на щеках сквозь искусно наложенный макияж проступил яркий румянец. Она быстро отвернулась.

— Полагаю, — произнес он, нарушая неловкое молчание, — мой звонок, наверное, был для вас неожиданностью.

Она обрадовалась, что взаимный осмотр закончился.

— Да, но я не понимаю одного — почему именно я? Вокруг столько художников, чего вы хотите от меня?

— Все очень просто. — Он посмотрел на нее проницательным взглядом. — Мне кажется, в вас есть все, что нужно.

— Понимаю, — кивнула она неуверенно. Он посмотрел ей прямо в глаза.

— В отличие от того дурака из „Саломон бразерс" я ищу яркие молодые таланты и оказываю им поддержку.

Эдвина нахмурилась.

— Хорошо, но меня интересует другое. Почему вдруг мода? Она, похоже, не имеет отношения к тому, что здесь происходит.

— Здесь происходит бизнес, стремящийся к наименьшему общему знаменателю: прибыли. А мода — это бизнес. Думаю, нет нужды говорить вам, что мода — крупнейшая индустрия этого города.

— Нет, не нужно, я уже знаю это.

— И, чтобы сразу внести ясность, уточню: когда я говорю „мода", я не имею в виду несколько вечерних туалетов или элитарных ансамблей.

Она выпрямилась.

— Тогда что же вы имеете в виду, Лео? — тихо спросила она.

— Большую, новую, задающую тон фирму. Такую, с которой бы считались и которая в результате удовлетворит все вкусы и принесет крупные барыши. Скорее что-то подобное „Лиз Клэрборн", нежели „Скасси" Она смотрела на него во все глаза.

— Вы говорите о бизнесе, приносящем в год миллиард долларов!

— Угу. — Он откинулся на спинку и улыбнулся. — Выражаясь кратко, это мой стратегический план.

— А тактический?

— Дать вам финансовую поддержку и быть уверенным, что вы поможете нам войти в этот бизнес.

С минуту она молчала.

— На вашем месте, я бы не думала только о голых цифрах. Если вас интересует только это, то вряд ли стоит разговаривать дальше.

Он засмеялся.

— Согласен. Я ищу не счетную машину, таких хоть пруд пруди. Мне нужны вы.

— Вы очень уверены в себе. Как будто мы уже собираемся работать вместе. — Она слегка нахмурилась и выдержала его взгляд.

— Ага. — Он снова улыбнулся. — Именно собираемся.

— Но вы даже не видели моих работ! Все, что вам известно, это то, что я не могу реализовать свои замыслы.

— Напротив. Вы хороший художник, Эдс, очень хороший.

Она пристально посмотрела на Лео.

— Откуда вы знаете?

Он слегка улыбнулся.

— Вот что говорит об этом. — Он наклонился вперед и, дотянувшись до крайнего столика, взял с него стопку эскизов и молча протянул ей.

Одного взгляда было достаточно.

— Как они к вам попали? — спросила она, швырнув их обратно на столик.

— Если я скажу, повлияет это на ваше решение?

Поколебавшись, она ответила:

— Нет.

— Мне передал их ваш бывший муж.

— Дункан? — Она не могла поверить. Он кивнул.

— Но он… он ведь даже не был у меня с тех пор, как я нарисовала их! Как они могли?..

— Похоже, ваши близкие очень любят вас, Эдс. Дункану их дала ваша дочь с тем, чтобы он показал их мне.

Внутри у нее все закипело от гнева. Она скрестила руки на груди и сидела так, поджав губы и нервно перебирая пальцами, она вся просто клокотала. Еще немного — и из нее посыпались бы искры.

— Вы сердитесь…

Серебристо-серые глаза Эдвины потемнели и стали почти черными, это было для него неожиданностью.

— Еще спрашиваете, конечно сержусь! — В ее голосе звучала горечь. — Никто, никто не имел права брать это! Они мои, черт возьми!

И, словно в театре, в нужный момент неслышно возник одетый в форму дворецкий и прозвучала самая банальная фраза:

— Завтрак подан.

41

За столом Эдвина поняла, что продолжать сердиться просто невозможно: Лео был само очарование и внимательность, изысканная роскошь столовой не могла оставить равнодушной, а поданными деликатесами лучшего ресторана, откуда они прибыли, его шеф-повар мог гордиться по праву. На столе стояла дичь в собственном соку, ее сменили седло оленя с грибами, затем салат и горячие пирожки с ревенем. Все сопровождалось розовым вином „Дом Рюинар" и „Шато Пишон-Лаланд" 78-го года.

— В идеале, — сказала Эдвина, глядя ему в глаза, — первая коллекция будет закончена в течение первых восьми месяцев и поступит в магазины к середине следующего года.

Лео помолчал, затем задумчиво произнес:

— Другими словами — в мае или июне. А не поздновато ли для сезона?

— Да, при обычных обстоятельствах было бы поздновато. Но, видите ли, в том-то вся и прелесть. Мы не представим первую коллекцию поздно. — В глазах у нее вспыхнул лукавый огонек. — Мы будем представлять ее рано. — Взяв бокал, она откинулась на спинку, ожидая реакции.

Он посмотрел на нее с возросшим уважением.

— Другими словами, вы предлагаете представить осеннюю коллекцию в начале лета?

— Совершенно верно! — Очень довольная собой, она кивнула, и глаза ее потеплели. Если она и могла уже что-то сказать о Лео Фладе, так только одно: он быстро схватывал.

— Хм-м. — Он откусил кусочек оленины. — А не кажется ли вам, что мы дадим выстрел немножко преждевременно?

Эдвина покачала головой.

— Отнюдь. Запомните: обычно осенняя коллекция попадает в магазины летом; так же и зимняя — начинает продаваться осенью. Единственное, что мы сделаем, это начнем чуть-чуть раньше, опередив таким образом конкурентов, — и она взглянула на него поверх бокала.

— Ага! — воскликнул Лео.

— Ага-а-а-а… — подхватила она.

— Ага, — повторил он снова с видимым удовольствием.

— Ага-а-а, — протянула она мягко и улыбнулась. Какое-то мгновение они неотрывно смотрели друг на друга, как два конспиратора, очень довольные своим заговором. Она — со своим талантом и опытом, он — с деньгами и деловой проницательностью, они оба ощущали, как уже начинается что-то, что может совершить переворот.

— А знаете, вам не перестаешь удивляться.

— Пока мы не отвлеклись, вы должны узнать и еще кое-что, что может удивить вас. Эскизы, которые вы видели, совсем не то, что я задумала. По крайней мере, уже не то.

— Они говорят, что у вас есть талант.

Эдвина протестующе махнула рукой и рассмеялась.

— Мы с вами прекрасно знаем, что талант в этом городе недорого стоит. Каждый второй имеет творческую жилку или, по крайней мере, убедил себя в том, что имеет.

Лео наклонился к ней через стол.

— Так что? Что же вы задумали?

Она не мигая встретила его взгляд.

— Я много об этом думала. Когда-то давно я мечтала делать эксклюзивные вещи и дорогое готовое платье. Теперь я пришла к выводу, что была на ложном пути. Сегодня уже слишком много всякой элитарной, дорогой и престижной одежды. Задумайтесь над этим. Разве нужен Америке или всему миру еще один Оскар де ла Рента? Еще один Антонио де Рискаль? — Она покачала головой. — Искренне сомневаюсь. Не поймите меня превратно, Лео. Я обожаю носить сногсшибательные вещи. Это моя страсть, практически моя единственная самая большая слабость. Ничто в мире не заставляет меня чувствовать себя на верху блаженства — только если на мне надето что-то абсолютно необыкновенное и возмутительно дорогое. Но — и это очень большое „но" — покупать эту одежду совсем не то, что пытаться продать ее. Я считаю, что рынок для нее слишком ограничен. Не говоря о том, что существует опасность провала.

— Я думаю точно так же, — одобрительно кивнул он.

— Я рада, что вы так думаете. Теперь возьмите последние вещи Вилли Смита. Насколько я понимаю, он совершенно правильно повел продажу своей серии „Вилливеар".

— Что это?

— Коротко говоря, это то, что я хотела бы предложить потребителю — широкий выбор одежды по доступным ценам, которую можно комбинировать бесконечно. — Она наклонилась вперед, возбуждаясь все больше и больше. — Другими словами, Лео, полностью скоординированная коллекция! О да, знаю, это было и раньше, но никогда в таких масштабах, в каких это вижу я. Цветной эластичный верх. Комбинаторный низ. Яркие куртки и свитера. Туники, выполняющие двойную функцию: как длинные юбки или короткие платья. Привлекательные колготки. И в довершение всего — огромный выбор ослепительных, неотразимо ярких леггенсов: прозрачных для лета и из толстой шерсти для зимы. — Она остановилась, чтобы перевести дыхание, глядя на него сияющими глазами. — Ну? Что вы об этом думаете?

— Я думаю, что это просто гениально. А в смысле демографии — это адресовано самой большой и следящей за модой группе потребителей страны.

— Надеюсь, вы не измените мнения после того, как выслушаете меня до конца. Чтобы реализовать замысел, действительно сделать так, чтобы дело пошло, нам необходимо иметь свои секции — по крайней мере секции — во всех крупных магазинах, таких, как „Маси", „Блумингсдейлс", „Шеклбери-Принс" и „Маршалл Филд", по всей стране. И это принесет нам успех практически за один день.

Он пристально посмотрел на нее.

— Продолжайте.

Для большей уверенности Эдвина сделала глоток вина.

— Я знаю, что получить свою площадь в универмагах будет не просто сложно — почти невозможно. Война даже между такими крупными, солидными фирмами с большими объемами продаж, как „Донна Каран" и „Ральф Лорен", идет не на жизнь, а на смерть. Но мы должны иметь свою площадь. Без этого все остальное очень, очень проблематично.

— А почему вы думаете, что у нас есть шанс получить ее?

Она подняла брови.

— Разве я так сказала?

— Может, не теми словами. — Он улыбнулся. — Но по-другому вы и не думали.

— Верно. — Она посмотрела на него горящими глазами. — Понимаете, Лео, у меня совершенно новая маркетинговая концепция. Новая, по крайней мере, в области бизнес-моды. Насколько мне известно, такое еще никто не пробовал.

Он на секунду задумался.

— Ну, вообще-то, вам тут и карты в руки.

Она поставила бокал и, облокотившись, задумчиво провела пальцем по стеклу.

— Выход на массовый рынок потребует больших денег, — начала Эдвина.

По лицу Лео пробежала улыбка.

— У меня есть большие деньги. — Это прозвучало без хвастовства.

— Знаю, но речь идет о миллионах. Вы понимаете? Его это не смутило.

— Может, это избитая истина, но зато верная: чтобы сделать деньги, их надо потратить. Деньги существуют, чтобы их вкладывать и вновь вкладывать. — Он засмеялся. — Забудьте казино. Бизнес — самая большая игра.

Внезапно она почувствовала раздражение.

— Именно так вы смотрите на моду? Просто как на игру?

— Нет, как на то, куда можно вложить деньги. Успешно вложить, точнее говоря. Убежден, что с вашими моделями и идеями маркетинга пределом может быть только небо.

— В таком случае секции в универмагах — основное. Но они возьмут и большую часть затрат. Мы будем поставлять все, а это включает и сами специально сделанные секции — бутики. Чтобы уменьшить их стоимость и сделать мгновенно узнаваемыми, я пришла к выводу, что они должны быть сделаны заранее — все одинаковые — типа больших киосков. При установке они уже будут полностью оборудованы, до последнего крючка, полки, вешалки. Я хочу, чтобы они имели такую конструкцию, чтобы их можно было собрать и разобрать за один день. Тогда все, что нужно, — это заполнить их нашей коллекцией и — пожалуйста! — мы можем торговать.

— Звучит так, как будто вы хотите открыть пиццерию, — заметил Лео весело.

— Или „Макдональдс", — улыбнулась она. Его это заинтересовало.

— Ну да, есть быстрая еда, а вот — быстрая мода.

— Не смейтесь. На самом деле гамбургеры и одежда отличаются не так уж сильно.

Рассмеявшись, он от удивления покачал головой.

— Куда идет мир? Сначала — быстрая еда, потом — быстрые дивиденды, и теперь вот — быстрая мода.

— Поосторожней, — произнесла она резко. — Это не быстрая мода. Это будет высококачественная, хорошо смоделированная и доступная одежда. Но это не быстрая одежда.

Он склонил голову.

— Уже исправился.

Эдвина прищурилась.

— Знаю, я слишком чувствительна в том, что касается одежды, но никогда в жизни я не буду делать дрянь.

— Я просто неправильно выразился. Но вы молодец, Эдс, этого у вас не отнимешь. Нет, не молодец. Больше. Вы потрясающи! Вам кто-нибудь говорил это?

— По крайней мере раз в день, а если очень повезет, то чаще. И теперь, перед тем, как вы снова закрутитесь, кое-что еще, Лео. — Она совершенно забыла про еду и заговорила так тихо, что ему пришлось напрячь слух. — Последнее и самое главное. Безусловно, это больше тактический ход в маркетинге, нежели вопрос моды, но, как я уже сказала, то, что является основным в гамбургерах, должно стать основным и в одежде. Итог один и тот же Верно? — И она очаровательно подняла брови.

— Я бы сказал, что да. — И он серьезно кивнул.

— Поэтому я предлагаю, нет, это мое требование: все кассовые ведомости, до самой последней — все должно вводиться в центральный компьютер. Тогда любая и каждая продажа будет мгновенно фиксироваться в нашем главном офисе. Это не только облегчит пополнение складов и тут же покажет, что продается, а что — нет, таким образом мы сможем постоянно поддерживать ажиотаж. На каждом бутике, наверху, будет большое компьютеризированное табло с постоянно меняющимися цифрами, которые показывают, сколько вещей по всей стране продано на данный момент. Ну как? Неужели вы не понимаете? Это лучше, чем у Короля гамбургеров?

У Лео открылся рот.

— Да будь я проклят! — пораженно прошептал он.

— Я так и думала, что вам понравится.

— Понравится? Да я влюбился в это. — Он реагировал, как ребенок. — Это… это гениально! — Он тряс головой и изумлялся. — Мое чутье не подвело меня, теперь я знаю точно. Ваш подход… да, предел — только небо! Это не может провалиться!

Замахав на него руками, она вновь наклонилась над столом.

— Нет, может, — вымолвила она мрачно. — Поэтому я хочу, чтобы вы, начиная дело, все ясно себе представляли. Я не верю в разную ерунду и не собираюсь вешать лапшу на уши, рисуя красивую картинку.

— Женщина целит прямо в сердце.

Эдвина проигнорировала его юмор.

— Прежде всего необходимо четко продумать весь механизм. Сделать эскизы через восемь месяцев, как я планирую, возможно. И даже получить конструкторскую и технологическую разработку. То же относится и к образцам. Но что может оказаться нам не под силу, Лео, где можно по-крупному проколоться, — это выполнить заказы, особенно большие заказы, выполнить к тому времени, когда они должны поступить в магазины. Вот что меня действительно беспокоит.

Почему? Ведь мы же не будем производить товар сами. Это — дело субподрядчиков. Так поступают другие модельеры, не так ли?

— В готовой одежде — да. Но вы хоть имеете представление о том, какой это огромный механизм? Лео, нет нужды говорить вам, как относятся изготовители к своим огромным счетам в банке; только дураки поступают иначе. Изготовители из кожи вон лезут: водят модельеров по ресторанам и всячески ублажают, они купают их в шампанском, поставляют женщин, развлечения, а может, и наркотики, чтобы приток денег не прекращался. А что такое новенький? Ему достается не только последнее место, но и… О, Боже! Вы никогда не поймете, что это такое, пока сами не испытаете! То же самое относится и к текстильным оптовикам, и к крупным продавцам одежды. Поэтому поймите: что толку получать лавину заказов и установить повсюду бутики, если продукция не может поступить вовремя? Я видела много преуспевающих, да, Лео, преуспевающих фирм, которые сходили со сцены именно потому, что были не в состоянии выполнить заказы в срок. Лео нахмурился.

— Я не понимаю вас. Сначала вы меня купили на это, а теперь пытаетесь отпугнуть. Почему?

— Я не пытаюсь отпугнуть вас, я лишь реально смотрю на вещи. И говорю вам все как есть. — Она улыбнулась. — Судя по вашему лицу, вы, как я понимаю, все еще „за"?

— Верно.

— Хорошо. Тогда давайте сразу перейдем к источнику всех зол. Сколько денег вы можете выделить на это?

Ответ последовал без колебаний.

— Столько, сколько нужно. Но я прикинул, что потребуется примерно три миллиона.

Она фыркнула, и ее губы скривились в опасную улыбку.

— Три миллиона, вы сказали? Три жалких, несчастных миллиона на карманные расходы? Вы, должно быть, шутите… Нет? Ладно. Тогда позвольте мне привести кое-какие факты. Если бы мы хотели создать маленькую фирму с ограниченным набором дорогих моделей готовой одежды, то я бы сказала, что это прекрасно. Трех миллионов хватит с лихвой. Но чтобы сделать то, чего мы хотим? Готовые бутики для магазинов и все остальное? Лучше налейте себе еще бокал этого замечательного вина, вам сейчас не помешает.

— Тогда какая, по-вашему, начальная сумма была бы реальна? — поинтересовался он, наливая вино.

Она вздохнула.

— Кто знает? Мода — это отвратительный, грязный, непостоянный бизнес, и предсказывать в нем — все равно, что предсказывать, когда наступит конец света. Во-первых, нам предстоит борьба, чтобы поставить бутики в магазины. Места для розничной продажи мало, им дорожат, а цены — где-то под облаками. Не ожидайте ничего получить даром, особенно в престижных местах. Возможно, нам придется платить бешеные деньги за такую привилегию.

— О'кей.

— Во-вторых, магазины скорее всего потребуют условия консигнации[10] вместо того, чтобы покупать товар не зарекомендовавшей себя фирмы. Может пройти вечность, прежде чем начнут поступать деньги, если вообще начнут. — Она сделала паузу.

— Я все еще „за".

— В-третьих: вероятнее всего, рекламу и предпродажное создание благоприятных условий на рынке также придется делать нам.

— Продолжайте.

— И, в-четвертых, самая большая проблема. Магазины могут захотеть… — и она тихо засмеялась, — нет, опять-таки потребовать возмутительно большую скидку на все наши вещи, которые они реально продают. Но это не учитывает „в-пятых": какого-нибудь подонка — что отнюдь не редкость, — который может потребовать взятку. — И она откинулась на спинку, чтобы перевести дух.

Но Лео не выглядел обескураженным.

— Вы закончили?

— Пока — да, но только пока.

— Меня это устраивает. Понимаете, Эдс, несмотря на все, что вы только что рассказали мне, несмотря на все ваши старания разубедить меня и спасти от почти неминуемого краха… вы не поверите, но мне хочется начать это еще больше, чем когда бы то ни было. — Его глаза сияли.

— Правда?

— О, больше, чем когда бы то ни было! Во-первых, не могу устоять и не принять вызов. И, во-вторых, я искренне уверен, что, когда мы пройдем первую начальную стадию, мы уже сами сможем задавать тон. И вот тогда-то и потекут большие деньги.

Она пристально взглянула на него.

— Мне нужна компания „Эдвина Джи".

— Хм-м. — Он подумал, легонько постукивая по губам пальцем. — Звучит неплохо. Мне нравится.

— А мне нравится, как звучит вот это: ежегодно я хочу получать триста тысяч долларов с еженедельной выплатой.

— Согласен.

— Половина из которой должна автоматически вычитаться на выкуп тридцатипроцентного долевого участия в компании с правом голоса, — добавила она.

Он выглядел довольным.

— Что еще?

— Полная оплата медицинского обслуживания и зубоврачебных услуг, страховка и отчисления на пенсию.

— Прекрасно.

— И еще небольшое уточнение относительно распределения прибыли. Поскольку это новая компания, которая может обанкротиться, я хочу пять процентов от прибыли.

— Может, мне купить вам место в универмаге? На это она не обратила внимания.

— От общей, не от чистой.

— Общей… общей… — Казалось, его хватит удар.

— Общей, — сказала она прямо.

— А почему вы так уверены, что стоите всего этого?

— Потому что я нужна вам. Сами вы никогда не сможете начать все это и добиться успеха.

— А ведь вы действительно уверены в себе.

— Я также, — продолжала она спокойно, — хочу называться президентом корпорации и иметь письменное подтверждение, что все окончательные решения остаются за мной. Это включает прием и увольнение с работы, модели, производство, предпродажное создание благоприятных условий и взаимодействие с магазинами. И последнее, хотя и это еще не все: для того, чтобы выстоять в борьбе на том рынке, который мы хотим завоевать, вы должны увеличить первоначальную сумму с трех миллионов до — по крайней мере — пяти. Это относится только к первому году.

— А если я не соглашусь со всеми этими требованиями?

— Тогда я ухожу прямо сейчас, — ответила она коротко.

— Вы блефуете.

Эдвина пристально посмотрела на него.

Лео опустил глаза и несколько минут разглядывал свой нетронутый пирог с ревенем, затем, подняв взгляд, кивнул.

— Хорошо, договорились, — и, не отводя глаз, сказал: — Мои юристы сразу же начнут готовить все необходимые документы.

Эдвина улыбнулась такой ослепительной улыбкой, что перед ней не смог бы устоять даже сам дядюшка Скрудж.

— Тогда я бы сказала, что мы уже начали. Ну, чего же вы ждете, компаньон? Открывайте шампанское!

42

Сначала демонстрация проходила спокойно. Вот уже почти два часа протестующие, — а их было около пятидесяти человек, не спеша ходили по кругу перед домом 550 по 7-й авеню. Но их словно подменили, как только подъехал лимузин и из него вышел Антонио де Рискаль, ни сном ни духом не ведавший, что они ждут именно его. В толпе раздался крик, люди бросились ему навстречу, и, не успев сообразить, что происходит, законодатель моды вдруг очутился перед разгневанной человеческой стеной.

— Извините, — пробормотал Антонио, пытаясь пройти.

Стена не шелохнулась. Он сделал еще одну попытку, но люди лишь сдвинулись плотнее.

От бессилия его лицо налилось кровью, а костяшки невольно сжавшихся в кулаки пальцев побелели. Некоторые размахивали плакатами с вызывающими негодование фотографиями агонизирующих животных, другие несли таблички с надписями: „МЕХ — ЭТО СМЕРТЬ" и „АНТОНИО ДЕ РИСКАЛЬ ТОРГУЕТ СМЕРТЬЮ". У многих в руках были стальные капканы, они трясли ими, производя неимоверный грохот. Несколько человек раздавали остановившимся поглазеть прохожим какие-то листки. Затем один из демонстрантов закричал: „У-бий-ца! У-бий-ца!", и остальные, подхватив, принялись скандировать: „У-бий-ца! У-бий-ца!".

— Антонио де Рискаль только что приехал на 7-ю авеню, 550, где проходит одна из многочисленных демонстраций протеста против использования мехов в одежде, — возбужденно говорила в микрофон женщина-телерепортер, заранее предупрежденная о его приезде. — Мистер де Рискаль, как по-вашему, отразятся ли выступления подобного рода на судьбе вашей будущей коллекции? Повлияет ли происходящее на ваши взгляды, и намерены ли вы и дальше создавать коллекции меховых пальто? — И она тут же сунула микрофон к его лицу.

Антонио отпрянул и увидел, что смотрит прямо в объектив видеокамеры. Поняв, что идет запись, он мгновенно придал лицу бесстрастное выражение.

— Фирма Антонио де Рискаля не покупает мехов, не выращивает животных, не продает их, — отрубил он. — Мы просто поставляем обладателям лицензий наши модели.

— А не могли бы вы назвать этих обладателей?

— Я… э-э-э… должен взглянуть в наши записи. Дело в том, что сейчас у нас более шестидесяти партнеров, а с таким их количеством трудновато упомнить, у кого… э-э-э… какая лицензия и на продажу какой именно коллекции, — и он обратил на репортера подобие холодной улыбки.

— Тогда, насколько я понимаю, такое название, как „Меховой салон", ничего не говорит вам? — настаивала та.

— Это название известно всем. — Антонио уже начинал терять терпение. — Как я уже сказал, мне надо свериться с записями.

— Ну а если „Меховой салон" все-таки является обладателем вашей лицензии? Вы будете или нет продолжать сотрудничество с ним?

— Я не могу сейчас думать над этим.

— Означает ли это, будто вы не знали, что группы, выступающие против использования меха, постоянно обвиняют „Меховой салон" в особой жестокости, какой подвергаются животные на принадлежащих ему зверофермах?

— Мне ничего не известно о подобных заявлениях, но я обязательно займусь этим.

— Сейчас, когда по всей стране ширится и набирает силу движение протеста против использования натурального меха, не заставляет ли вас данная демонстрация задуматься над тем, стоит ли продолжать деловые контакты с подобными партнерами?

— Извините, но я сейчас не готов ответить и на этот вопрос. А теперь…

— Еще один вопрос, мистер…

Но Антонио уже отвернулся от микрофона. Протестующие вовсе и не подумали расступиться, и ему пришлось расталкивать их, чтобы пройти в здание.

Сзади репортер продолжала тараторить в микрофон:

— Как видите, сбитый с толку и потрясенный Антонио де Рискаль приехал в свой главный офис на 7-й авеню в разгар довольно бурной демонстрации протеста против использования меха. Но только время покажет, смогут ли подобные манифестации поколебать отношение этого и других дизайнеров к данной проблеме…

Пока Антонио дожидался лифта, он буквально клокотал от возмущения, почти полностью растеряв свое хваленое самообладание. Никто даже не потрудился предупредить его о демонстрантах, о том, что они пошли в атаку на „Меховой салон". Почему, почему его не предупредили заранее? Лиз Шрек или Клас Клоссен сто раз могли позвонить ему домой или в машину. Наверняка они в курсе того, что происходит. Неужели никто из них не следил за ситуацией? Ну хорошо, он им выдаст, врежет как надо, будьте уверены.

Когда четырьмя минутами позже он, стараясь прошмыгнуть как можно незаметнее, добрался наконец до своей приемной, его розовое лицо стало багровым, а руки дрожали от ярости.

— Лиз! — произнес он голосом, не предвещавшим ничего хорошего. Подойдя к столу секретаря, он уперся в него обеими руками и наклонился.

— Какого черта мне не позвонили и не предупредили, что… что там внизу беснуются эти шуты гороховые? — Его белые блестящие зубы были оскалены, а глаза превратились в щелки.

С нарочитой неторопливостью Лиз Шрек вынула неизменную сигарету. Ее подбородок атакующе вздернулся, так что задрожали тугие завитушки ярко-рыжих волос. Выдохнув ему прямо в лицо облако синего дыма, сквозь прищуренные веки она метнула на шефа негодующий взгляд.

— К вашему сведению, мистер де Рискаль, — ядовито парировала Лиз, — последние два часа я только и делала, что отбивалась от прессы. И не только я. Телефонистку буквально изнасиловали эти защитники животных, они звонили по всем номерам, так что мы вообще не могли выйти в город ни по одной линии. Мистер Клоссен заверил меня, что он спустится вниз и позвонит вам из автомата.

— Он не сделал этого, черт побери!

— Тогда почему бы вам не излить все это на него, а? — огрызнулась секретарь и принялась рыться в бумагах.

— Где он?

— А где, по-вашему, он может быть? Для начала можете зайти в его кабинет. Или в мужской туалет.

От ярости Антонио даже оцепенел. Затем он так саданул кулаком по столу, что Лиз подскочила.

— Да кто вы такая? — заорал он. — Начальник? А сейчас слушайте, и слушайте хорошенько! Или вы измените свое отношение к своим служебным обязанностям, или…

Отъехав на стуле, Лиз пристально посмотрела на него и спокойно спросила:

— Или что?

Антонио выпрямился.

— Увидите, что.

— Тогда уж и вы хорошенько послушайте меня. Я работаю в этой психушке уже тринадцать лет и не потерплю, чтобы со мной разговаривали в таком тоне, — никто, даже вы. — Она встала, вытащила из-под стола пластиковую хозяйственную сумку, расписанную желтыми маргаритками, и поставила ее на стул. Затем один за другим начала выдвигать ящики стола.

— Что это вы делаете?

— А как по-вашему? Освобождаю рабочее место. С этого момента меня уже здесь нет. Бухгалтерия может прислать мне расчет на домашний адрес.

— Как хотите, только выходного пособия не ждите.

— А вы слышали, чтобы я о нем просила?

Они стояли, свирепо уставясь друг на друга, и ни один не хотел уступать.

— Я могу продолжать собирать свои вещи, или у вас ко мне что-то еще? — зло выпалила она.

Антонио был слишком взбешен, чтобы спорить с ней или, упаси Бог, уговаривать остаться.

— Нет, — с дергающимся от ярости лицом он резко повернулся и вышел, направляясь в кабинет Класа.

Билли Дон только что подъехала к 7-й авеню, 550. Подхватив с сиденья огромную сумку, она выскользнула из арендованного лимузина и, поблагодарив шофера, в изумлении смотрела на демонстрантов. Ее глаза остановились на плакатах и отвратительных увеличенных фотографиях. Когда кто-то сунул ей в руку листовку Лиги защиты животных и она быстро пробежала ее глазами, ей показалось, что ее вот-вот стошнит.

Снимки агонизирующих норок. Лисы, бьющиеся в капканах. Детеныши котиков, забиваемые на глазах у матери. Сотни енотов в переполненных клетках. До смерти перепуганные, изувеченные животные. Газовые камеры для быстрого умерщвления. Целые поточные линии с конвейерами, где животные вспарываются и освежевываются. Фотографии зверей, отгрызающих себе лапы, чтобы вырваться из капкана.

Она стояла, не в силах двинуться с места от подступившей тошноты. Массовое убийство. Лагерь смерти симпатичных пушистых зверьков.

Все необходимое, чтобы люди могли укутать свои телеса в меха.

— Подожди, Том, — сказала интервьюировавшая Антонио тележурналистка своему оператору, который уже начал закрывать камеру. — Думаю, мы еще не закончили. Здесь манекенщица Билли Дон. Хочу узнать, что она думает по этому поводу. — Годы работы по освещению столичных сенсаций настолько обострили ее чутье, что она знала, где можно снять материал, еще до того, как что-то произойдет.

С оператором, который шел позади нее с включенной камерой, она подскочила к Билли Дон и, остановившись, обернулась к объективу.

— Рядом со мной вы видите супермодель Билли Дон, которая только что приехала на место сегодняшней демонстрации. Билли, — она встала в полоборота к девушке, — я не могла не заметить вашего интереса к происходящему. Вы не хотите сказать нам, что лично вы думаете относительно использования натуральных мехов в одежде? — и протянула Билли микрофон.

Та посмотрела в камеру долгим напряженным взглядом, затем резко откинула длинные волосы.

— Да, хочу! — заявила она, сдерживая гаев. — Это отвратительно! Боже мой, бедные животные! Вы только посмотрите на это! — она потрясла листовкой. — Я понятия не имела, что с ними так обращаются!

— Тогда, как я понимаю, вы — на стороне защитников животных? — предположила репортер.

— Вы еще спрашиваете! — ответила Билли с негодованием. — Мое агентство направило меня сейчас к Антонио де Рискалю. И знаете зачем? На съемку его меховых моделей! Могу сказать одно: именно на эту съемку я не пойду!

Репортер еле сдерживала радость.

— Благодарю вас, Билли Дон, — и, повернувшись в камеру, закончила: — 7-я авеню, 550. С вами была Марсия Родригес, „Новости", четвертый канал. — Сделала паузу, похлопала оператора по плечу. — Пошли, Том. — Они поспешили к машине прессы. — И что ты об этом думаешь? — весело спросила она. — Разве это не горячий материал? Быстрее в монтажную! Нажмем, чтобы его вставили в шестичасовые новости. Кто знает, а вдруг удастся выйти на общенациональную сеть?

„Одну понюшечку — чтобы взбодриться…"

Осторожным постукиванием пальца Клас Клоссен насыпал немного белого порошка на тыльную сторону ладони. Поднес к носу. И втянул ее в одну ноздрю долгим, шумным, удовлетворенным вдохом.

„… и еще капельку — для хорошего настроения…"

И он высыпал еще немного из маленькой, темного стекла пробирки. Уже начал подносить к носу, как вдруг…

Без стука дверь в его кабинет с треском распахнулась, и неожиданный сквозняк сдул кокаин, превратив его в белое облачко.

— Какого черта… — начал было Клас, но тут же закрыл рот.

В дверях, подобно Божьему гневу, стоял Антонио. Но немая сцена длилась недолго.

— Чем ты, мать твою, занимаешься? — загремел он. Его налитое кровью лицо еще больше побагровело, на шее вздулись вены.

— Ты всегда врываешься вот так, без стука? — обиженно просопел Клас.

Антонио не мог вымолвить ни слова. „Господи! — думал он, видя, как Клас, еще больше подливая масла в огонь, смотрит на него своим неизменно снисходительным взглядом. — Неудивительно, что все идет к чертям собачьим! Да я был просто идиотом, считая, что на работе Клас воздержится от наркотиков! Эдвина, черт возьми, кругом оказалась права!"

В бешенстве Антонио прошел в кабинет и, остановившись перед Класом, вперил испепеляющий взгляд в его расширенные зрачки. Так, уставясь друг на друга, они стояли добрых полминуты, причем ярость Антонио все росла и росла. Наконец он выбил пробирку из пальцев Класа; кружась в воздухе и рассыпая порочное содержимое, она отлетела в другой конец комнаты.

Клас вспыхнул.

— К твоему сведению, ты пустил на ветер двести пятьдесят долларов!

— Что? Что?! И это все, что ты можешь сказать?

— А что я должен сказать?

— А как ты объяснишь, почему не предупредил меня об этой демонстрации внизу? А может, ты еще и отпуск попросишь, чтобы полечиться от наркоты и привести себя в порядок?

— Почему это я должен приводить себя в порядок? У меня нет такой проблемы.

— Нет, у тебя есть проблема! Это я тебе говорю, черт побери!

Клас ухмыльнулся.

— Тогда это твоя проблема, не так ли?

Лицо Антонио исказилось от ярости, и от него потребовалось все его самообладание, чтобы не ударить Класа. Он сделал глубокий вдох, выпустил пар, и, когда заговорил снова, голос его был до странности вкрадчиво-спокойным.

— Ты что, действительно думаешь, что тебе все сойдет с рук?

Клас молчал, но продолжал смотреть на Антонио со столь же величественным видом, как и раньше, — уж это-то он умел делать.

— Я очень, очень сожалею, что ты получил эту должность. — Голос Антонио опустился почти до шепота. — Ты даже не представляешь, как я жалею об этом. С Эдвиной у нас не было бы и половины тех проблем, что мы имеем сейчас. И заказы от магазинов не сократились бы так резко.

— Да, конечно, но, когда Дорис Баклин застукала тебя с голой жопой, — перебил его Клас с самодовольной улыбкой, — Эдвину нельзя было бы сделать козлом отпущения, не так ли? — И он отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

— Ах ты подонок! — Антонио схватил его за руку и рывком повернул к себе. Это была последняя, самая последняя, завершающая капля. — Да как ты смеешь поворачиваться ко мне спиной, ты, сучонок паршивый! Я сыт тобой по горло! Ты уволен!

— Уволен? — он насмешливо поднял брови. — Стало быть, все узнают о том, что увидела Дорис? Да ладно, Антонио, не смеши меня!

— Да уж не угрожаешь ли ты мне?

В глазах Класа не было и тени испуга; молодой развратник был слишком в себе уверен.

— Может быть. А может, ты опять все не так понимаешь.

С возрастающим удовлетворением Антонио процедил:

— Ты не ослышался. Тебе больше не удастся заткнуть мне рот этой Дорис Баклин. Не выйдет.

— Да что ты говоришь? Неужели?

— Ты, вероятно, так нанюхался, что потерял чувство реальности. Это случилось так давно, что быльем поросло. Даже если попытаешься вытащить это на свет, то напрасно — устарело, Клас. Никого не волнует.

— Давай попробуем, кто знает? — Но Клас уже явно блефовал, и они оба понимали это. Несмотря на действие кокаина, в темных глазах Антонио Клас увидел гнев, презрение и ненависть. И какая-то странная неуверенность появилась в его взгляде.

— А в самом деле, — предложил Антонио, — почему бы тебе и не попробовать? С удовольствием посмотрю, как ты утрешься. Давно заслужил. А что касается того, для чего тебя взяли, ну… теперь ты уже просто балласт.

— Не смей так со мной разговаривать! — прошипел Клас.

— Да что ты говоришь? Неужели? Или ты действительно уже в таком кайфе, что мне надо каждое слово произносить по слогам? Ты у-во-лен. А теперь, Клас, пожалуйста, ключи от кабинета, — и Антонио протянул раскрытую ладонь.

Клас бросил ключи.

— Можешь не трудиться и не убирать со стола. В бухгалтерию тоже можешь не заходить. И забудь о зарплате. — Голос Антонио оставался ровным, но в нем явно слышались властные нотки. — Просто убирайся к черту с глаз долой, пока я не вызвал полицию!

43

— Вы можете снять это уже сейчас.

Голос женщины-администратора гулким эхом отдавался в пустых комнатах.

— Если это то, что вам нужно, то советую сделать это побыстрее. Несколько других фирм уже выражали свой интерес к этому офису.

Эдвина кивнула, задумчиво переходя из одной комнаты в другую.

— Как видите, небольшая кухня, оборудованная предыдущим съемщиком, осталась как есть, и, кроме того, имеются два отдельных туалета, что очень необычно при такой площади.

— Какова цена одного квадратного метра? — спросила Эдвина, проходя в большой угловой кабинет.

— Шестьдесят долларов. По такой сдается. Эдвина снова кивнула и подошла к одному из окон.

С высоты семнадцатого этажа она увидела 7-ю авеню с ее безнадежными транспортными пробками. 7-я авеню… самая желанная для нее, не говоря уж о том, что она — одно из семи чудес света.

— Так сколько здесь? Тысяча квадратных метров?

— Девятьсот пятьдесят общая площадь. Но, если цена слишком высока для вас, у нас есть еще одно помещение тут же, в соседнем квартале.

— Но это уже не 7-я авеню, 550?

— Нет.

Уперев руки в бока, Эдвина медленно ходила кругами, задумчиво оглядывая офис. Если она возьмет эти комнаты, — а все говорило ей, что так и произойдет, то этот большой угловой кабинет будет ее.

Представляю, я снова на 7-й авеню! Но только на этот раз как глава собственной компании. Да, эта площадь стоит далеко недешево, ну и что? Чтобы сделать деньги, их надо потратить, разве не так? А находиться в этом здании, самом эпицентре моды, где рождаются новые веяния, которые потом подхватывает вся страна, — ради этого стоит потратиться. И еще. Эдвина Дж. — здесь, и пришла она не для того, чтобы уйти.

— Как видите, проводка сделана под напряжение как 110, так и 220 вольт, — продолжала женщина-администратор. — И даже телефонные розетки установлены. Все, что остается — только обставить комнаты, и уже можно работать. — Она сделала паузу, проницательно глядя на Эдвину. — Мы готовы подождать с оплатой в течение… ну, скажем, трех месяцев — дать вам время на обустройство.

Эдвина слегка нахмурилась.

— Мне нужно пять.

Женщина вздохнула.

— Не пойдет. Три с половиной. Это все, что я могу.

— Пусть будет четыре, и считайте, что мы договорились.

— Вы жестко торгуетесь. Но площадь, так и быть, ваша. — Улыбнувшись, женщина протянула руку. — Поздравляю. Как только вернусь к себе, сразу же начну готовить документы. Прислать вам или вашему юристу?

— Моим юристам. — Эдвина достала из сумочки визитку юридической фирмы Лео.

Администратор взглянула на нее, и было видно, что карточка произвела впечатление. Фирма входила в пятерку лучших юридических контор.

— Если у них возникнут вопросы, пусть звонят прямо мне. Именно это и входит в мои функции. А сейчас мне пора возвращаться. Вот ключи. Оставайтесь, сколько захотите.

Поблагодарив, Эдвина проводила ее до двери. Как только та вышла, Эдвина с силой взмахнула руками, зажмурилась и, издав победный крик, подпрыгнула от радости.

Она с трудом верила, что это свершилось.

Мечта наконец становилась реальностью. Подумать только, прямо в яблочко! Она здесь, и начинает править в своем собственном маленьком королевстве, в самом сердце индустрии моды!

Неужели чудеса продолжаются? Хорошо бы.

Итак, у нее есть офис, теперь предстояло собрать команду талантливых первоклассных профессионалов, знающих все ходы и выходы. Но в первую очередь — секретарь, помощник и администратор. И это — он или она — должен быть кто-то, кто уже все знает, знает эти джунгли, где каждый готов съесть каждого… знает всех оптовых продавцов… кто-то напористый, жесткий, надежный… и прежде всего преданный.

Она вздохнула.

Одним словом — брильянт. Вот, что она хотела. Но брильянты на дороге не валяются. Как же найти такой? Да, это уже проблема.

Все еще раздумывая, она вышла из офиса, заперла дверь и вызвала лифт.

Когда он подошел, в нем был только один человек. С мрачным выражением лица в углу стояла Лиз Шрек с сумочкой из крокодиловой кожи через плечо, рядом на полу — набитая пластиковая хозяйственная сумка.

— Боже мой, Лиз! — радостно воскликнула Эдвина, входя в кабину. — Какая приятная неожиданность! В этом здании вы — первый человек из старых знакомых, кого я встретила и кому рада.

Лиз криво улыбнулась.

— Боюсь, что в последний раз.

— Не понимаю, — нахмурилась Эдвина.

— Я только что ушла.

— Ушла? Что вы имеете в виду? Не от де Рискаля же?

Лиз угрюмо кивнула.

— Впервые за тринадцать лет буду топтать асфальт.

— Я… Думаю, что в этом не будет необходимости.

Вздернув голову, Лиз подозрительно уставилась на нее непонимающим взглядом. Эдвина просто сияла.

— Видите ли, Лиз… На ловца и зверь бежит! Вы случайно не верите в высшую предопределенность?

— Пре- что?

— Не важно. Если я говорю, что это наша удача, просто верьте мне. Послушайте. Почему бы нам не посидеть внизу за чашечкой кофе? Дайте мне пять минут, и у вас будет все. Ну, может быть, не совсем все, но я сделаю вам такое предложение, от которого вы не сможете отказаться.

Олимпия бушевала.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — кричала она. — Совершаешь профессиональное самоубийство и лишаешь меня дела? — Дымя новой сигаретой, она разгневанно мерила шагами свой суперсовременный кабинет. Затем, с отвращением ткнув окурок в гигантскую пепельницу, она опалила Билли Дон негодующим взглядом. — Не считая всего остального, именно мне придется отмываться от грязи, милочка. Мне, не тебе. Именно мне!

Билли Дон спокойно сидела в кресле дизайна самого ван дер Роэ, скрестив свои бесподобные ноги.

— Против использования мехов! — Олимпия произнесла это, как самое мерзкое ругательство. Ее глаза горели яростью. — Меха! Если сегодня ты откалываешь такие номера, что же будет завтра? Марш протеста к штаб-квартире „Ревлон"? Будешь брызгать краской на норковые шубы прохожих? Посылать в конвертах пластиковые бомбы в химические лаборатории меховых фабрик? — Обессиленно плюхнувшись на стул, она уронила голову на руки. — Ну почему? — застонала она. — Почему ты хотя бы не предупредила меня заранее? Или просто не отказалась от этой чертовой съемки. Какой черт в тебя вселился, что ты по телевидению выступаешь против клиента?

— Олимпия, я не хотела проблем. Честно. Я понимаю, что вы расстроены…

Олимпия медленно подняла голову.

— Ты по…ни…ма…ешь? — прошептала она, медленно беря пачку, вынимая и зажигая сигарету трясущимися пальцами. — Да что ты понимаешь? Ты лишаешь меня одного из лучших и самых давнишних клиентов! Ты хоть имеешь представление, чему равняется сумма ежегодных счетов, которые де Рискаль оплачивает этому агентству?

— Нет, не представляю, — спокойно ответила Билли. — Но я понимаю вот что. Вот. Почему бы вам не взглянуть самой? — И она положила перед ней листовку Лиги защиты животных. — Говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

— Сдаюсь, — вскинула руки Олимпия, посмотрев на стол. То, как сразу застыло ее лицо, сказало обо всем. Она была потрясена.

— Теперь вы понимаете?

Олимпия вздохнула.

— Ну хорошо, на этот раз, но только один-единственный раз, я повторяю — один-единственный, тебе это сойдет. Но в будущем я больше не хочу никаких неприятных сюрпризов. — Если тебе что-то не нравится, или у тебя какое-то особое мнение, сначала скажи мне. Прежде чем говорить с прессой. Это понятно? — Билли кивнула. — А теперь уходи. — И забери свою листовку. Мне еще предстоит все уладить и дать кучу объяснений.

Встав, Билли тихо вымолвила:

— Я благодарна вам за то, что вы все понимаете.

— Поэтому мы и вместе, — буркнула Олимпия, одной рукой надевая очки, а другой потянувшись к телефону. Она вопросительно взглянула на Билли.

— Ты что, так и будешь здесь стоять весь день?

— Насчет вашего норкового манто…

— Нет. — Голос Олимпии принял угрожающие интонации. — И не смей испытывать удачу. — Она указала пальцем на дверь. — Вон! Вон и еще раз вон. Пока ты здесь работаешь, мне не нужна лишняя головная боль!

Билли тихо закрыв за собой дверь, слегка улыбнулась. Для начала неплохо, подумала она, все еще впереди. Постепенно, медленно, потом пойдет лучше. Она готова была заключить пари, что к концу года норковое манто Олимпии будет лежать в нафталине.

44

— Хорошо, дорогой, — спокойно сказала Анук. — Еще рано паниковать, давай пока разберемся с этим. И в порядке важности.

Антонио, сидя против нее за столиком в ресторане „Кот Баск", тихо выругался.

— Все важно, и ты это знаешь.

— Антонио, — продолжала успокаивать его Анук, — позволь мне самой судить. В конце концов, — и тут она улыбнулась, — ведь я специалист по улаживанию, n'est-ce pas?

Одним глотком выпив полбокала „Шато Лафит", он откинулся на спинку и задумался. Давно у него не было такого злосчастного утра. Сначала нарвался на эту демонстрацию, потом со скандалом ушла Лиз, потом уволил Класа. И вдобавок ко всему Билли Дон не явилась на съемку, а затем позвонила Олимпия и сообщила самую потрясающую новость: телеинтервью Билли Дон. О да, все вместе — сильно для одного дня, а еще не прошло и половины.

— Дорогой, — Анук накрыла ладонью его руку, — доверься мне. Не нужно так волноваться. Ты же знаешь, я могу уладить почти все. — И она ободряюще улыбнулась.

— Да, но здесь не улаживать надо. Здесь нужно чудо, волшебник.

— А я и есть волшебник! — бодро отозвалась она, убирая превосходно наманикюренную руку. Затем легонько сжала ладоши и сложила пальцы пирамидкой. — Я уверена, что смогу заняться всем, кроме этого дела с мехами. Боюсь, это придется сделать тебе. Как только вернешься в офис, устрой пресс-конференцию.

Антонио застонал.

— Ты же знаешь, я терпеть не могу говорить с прессой.

— Пусть так, но ты должен, дорогой. Просто нет выбора.

— А что я им скажу?

Лицо Анук тут же стало задумчивым.

— Скажи им… скажи им, что ты все проверил и обнаружил, что „Меховой салон" действительно твой партнер и ты намерен порвать с ним все отношения. И не только это. Объяви, что ты больше не будешь делать модели для мехов… какое-то время.

Он ошарашенно посмотрел на нее.

— Ты представляешь, какой доход приносит работа с мехами?

Анук сделала жест рукой.

— Не настолько баснословный, чтобы оправдать дальнейшую причастность к такой опасной проблеме, вот какой. Времена меняются, Антонио. Движение в защиту животных растет, и мы должны с этим считаться. Рано или поздно — нам все равно пришлось бы.

Антонио вздохнул.

— Ты же знаешь, „Салон" не оставит это просто так. — Он допил вино. — Да они скорее душу из меня вынут за нарушение контракта.

— Ну и что? По-твоему, лучше потерять наших богатых покупателей? И потом, подумай о бесплатной рекламе, которую это вызовет! — Ее глаза вспыхнули. — Если ты правильно поведешь дело, то каждая телестанция, любая газета сделают из тебя героя.

Он пристально посмотрел на нее и медленно произнес:

— А знаешь, в этом что-то есть.

— Ну конечно! — Она замолчала, пока официант ставил на стол телячье филе со свежей зеленью. Как только он наполнил бокалы и удалился, они тут же принялись за еду.

— И потом, — продолжала Анук, жестикулируя ножом, — Клас не проблема, по крайней мере, уже не проблема. Ты правильно сделал, что уволил его. От мусора надо избавляться, а это то, чем он и стал. Ты, конечно, понимаешь, что Дэвид, который меня повсюду сопровождает, — его любовник, это немного осложняет дело, но, думаю, он поймет. — Она хмыкнула. — Он-то, как никто другой, знает, каким невыносимым может быть Клас. А что касается его замены, то уверена, что Эдвина до сих пор без работы, ну, по крайней мере, в нашей области. Я просто предложу ей должность Класа и — voilà! Мы даже не заметим его отсутствия.

Антонио нахмурился.

— Ты действительно думаешь, что она согласится?

— Эдвина? Дорогой, да она будет дурой, если не пойдет на это! Она руку отдаст на отсечение, чтобы стать у тебя вторым человеком. Любой готов. Значит, остается одна небольшая проблема: Лиз Шрек. Я лично не выношу эту женщину, но к делу это не относится. Такую, как она, все равно не найти. Она действительно незаменима. Просто я должна буду сделать так, чтобы она передумала.

— Тогда желаю удачи, — мрачно произнес Антонио. Ты не видела, в каком она была состоянии.

— Может быть, но сделаю все возможное. Значит, и с этим тоже улажено. Как только вернешься в офис, устраивай пресс-конференцию. А я тем временем поеду домой, сяду на телефон и немножко поколдую. Вот видишь, дорогой, все устраивается.

Анук отодвинула телятину, к которой даже не притронулась; от любого блюда она всегда отщипывала лишь несколько кусочков.

— Между нами говоря, и вправду нет ничего такого, что мы не могли бы сделать.

— Остается надеяться, что ты права, — пробормотал Антонио.

— Ну конечно, дорогой! Ведь я твоя жена. Ты помнишь об этом?

Часом позже Анук, переодевшись в темно-синюю шелковую пижаму, уютно устроилась на кушетке в своей спальне; рядом стояла чашка чая, а телефонная трубка была уже прижата к уху.

— Эдвина? — проворковала она, играя шнуром. — Дорогая, это Анук!

Долгая пауза.

— Здравствуй, Анук.

— Мы так давно не разговаривали. Дорогая, ну как ты?

— Хорошо.

Постепенно Анук стала прощупывать ситуацию.

— Ты, наверное, удивлена, что я звоню… как бы из небытия? Ну, я хочу сказать, что мы сто лет с тобой не болтали, я понимаю, у нас были… свои разногласия. Но я всегда говорю: что прошло, то быльем поросло! Этот город так тесен, что в нем просто нельзя злиться и враждовать. Право же. А чем ты сейчас занимаешься?

— Да так, разное, — ответила Эдвина неопределенно.

— Ты нашла другую работу?

— Работу? Нет, не могу сказать, что нашла. По крайней мере, не в обычном понимании…

— Но ведь ты что-то делаешь?

— О, это точно.

Анук с трудом удавалось сохранять веселую, беспечную интонацию. Это было, как выдирание зубов. Черт бы побрал эту Эдвину! Она тихо выругалась. Эта женщина может прямо из себя вывести! Так цедит информацию, что можно подумать, она охраняет копи царя Соломона. А что она вообще скрывает?

— Но в любом случае, chérie поскольку у тебя ведь нет работы, — продолжала она как ни в чем не бывало, — и поскольку должность номер два у Антонио только что освободилась…

— Клас отказался от должности? — перебила ее Эдвина, не веря своим ушам.

В голосе Анук появились звенящие нотки ее фирменной модуляции.

— Ну, не совсем так, дорогая. Скажем так…он больше не работает у Антонио де Рискаля.

— Понимаю. Другими словами — его уволили.

— М-м-м… да, полагаю, можно сказать и так.

— И ты позвонила, чтобы узнать, свободна ли я и не соглашусь ли занять его место? Ведь верно?

— Дорогая! Да ты просто психолог!

— Я бы с радостью согласилась, Анук. Правда.

— Изуми-и-ительно!

— Но, к сожалению, я не могу.

— Но, дорогая, ты обязана сказать „да"!

— Увы, Анук, не могу.

— Но почему?

— Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь?

— Не понимаю, дорогая. Чего именно я не знаю?

— Что на 7-й авеню, 550 появился новый съемщик.

— Да? И кто же?

— Я! — Эдвина чуть не поперхнулась от смеха. — Ты знаешь, что я теперь модельер? И у меня собственная фирма?

— Нет, — процедила Анук сквозь зубы, — не знаю!

— И бросила трубку.

Прежде чем снова снять трубку, Анук пришлось выждать пять минут, чтобы прийти в себя. Сделав несколько глубоких вдохов, она золотой авторучкой набрала номер. Услышав голос Лиз Шрек, бодро сказала:

— Лиз? Дорогая, это Анук!

На другом конце провода было мертвое молчание.

— Лиз? Вы меня слышите?

— Да, миссис де Рискаль, — ядовито выговорила Лиз прокуренным голосом, — слышу.

— Прекрасно. Послушайте, дорогая, я только что завтракала с Антонио, и он рассказал мне… о том злосчастном инциденте, который произошел сегодня утром. Я ушам своим не поверила!

— Так поверьте им. Они вас не обманули.

— Лиз, нам надо встретиться и обо всем поговорить. Вы же знаете, для нас вы — как член семьи…

— Зато вы не члены моей семьи, — отрезала та. Анук с трудом подавила желание огрызнуться. Вместо этого она пропела обиженным голосом:

— Ли-и-из! На вас это не похоже!

— Послушайте, миссис де Рискаль, если вы позвонили, чтобы опять заманить меня в этот сумасшедший дом, то забудьте об этом. Вы только потратите свое и мое время.

— Лиз! Уверена, что вы это не серь…

— Другими словами, можете сами взять эту работу и отвалить. N'est-ce pas?

Это была последняя капля. Пусть эта баба катится к черту и прямо сейчас. Она больше не намерена ее терпеть. И в сторону вежливость.

— Теперь вам конец! — прошипела Анук, отбросив приличия. — Еще посмотрим, получите ли вы рекомендации!

— К вашему сведению, миссис де Рискаль, я в них не нуждаюсь, — фыркнула Лиз. — Я уже нашла другую работу.

Анук лишилась дара речи.

Почувствовав, что попала в самое больное место, Лиз решила, что невредно будет и повернуть нож в ране разок-другой… пусть Анук позлится.

— Дело в том, — продолжала Лиз обычным голосом, — что мы наверняка еще встретимся, я буду работать на 7-й авеню, 550. Ну не нелепость ли? Представить, что получу работу у Эдвины Робинсон, ну кто бы мог по…

Анук так резко бросила трубку, словно по ней прошел ток.

45

— Лес, — монотонно и угрюмо повторила Аллилуйя, — ну как мы можем соединить их, если она даже и говорить о нем не хочет?

Они сидели на огромном сером валуне в Центральном парке, глядя на две отливающие маслянистым блеском башни Сан-Ремо одновременно с отвращением и надеждой.

Лесли Шеклбери тоже вздохнул и пожал плечами.

— Я в отключке. Она твоя мать. Ты лучше знаешь.

Взглянув на него, Аллилуйя в очередной раз прикрыла глаза: с ума сойти можно, как он одет. Жестко накрахмаленная рубашка в клетку с торчащей из кармана линейкой, длинные гавайские шорты, белые носки вразнобой: один с синей полоской, другой — с красной; наряд довершала полосатая бейсбольная кепка с дурацким пропеллером на макушке. Ну полный финиш. Чудней не оденешься.

Принимаясь за хот-дог и забыв о его наряде, Аллилуйя сообщила:

— А знаешь, что сегодня утром он прислал еще один здоровенный букет? — И глаза ее округлились.

— Правда?

— Ага. Действительно огромный. Нью-Йорк засыпать можно!

— Такой большой? — На Лесли это произвело впечатление.

— Розовые и красные цветы. В основном розы. Слушай дальше, Лес. И как ты думаешь, что ма с ним сделала? — она продолжала усердно жевать хот-дог.

— Заставила Руби выкинуть его, а потом еще распространялась о том, как цветы жутко поглощают кислород! — Она закатила глаза. — Я тащусь.

— Значит, у папы нет шансов? — Он был явно расстроен.

— Кто знает? Может, у нее сейчас какой-нибудь период. — Она откусила еще кусок, не замечая, что брызнувшая струя жирного сока попала ему прямо на толстые стекла очков. — Ну, там, гормонный дисбаланс, или еще что-то? И потом… — Она выразительно пожала плечами.

Лесли снял очки и вытер их носовым платком.

— Если ты думаешь, что мама уже довела тебя, то что тогда говорить о моем папе. Он даже из дома не выходит. — Надев очки, он подвинул их к переносице.

— Таким я его еще никогда не видел. Как будто у нас кто-то умер.

Покончив с хот-догом, Аллилуйя аккуратно слизала с пальцев и покрытых черным лаком ногтей горчицу.

— В эту минуту она там, наверху, работает в своем кабинете. — И она с отвращением посмотрела на Сан-Ремо. Затем вновь повернулась к Лесли. — А хочешь услышать самое смешное? Вчера, после того как она столько месяцев была без работы, она не только нашла ее, но — слушай, Лес! — получила пять миллионов, чтобы основать собственную компанию. Пять миллионов!

— Пять?

— Пять. Еще не все, слушай дальше. Как будто мало, что она постоянно твердит об этом Лео Фладе, своем спонсоре, теперь она еще и разоряется о том, какой он шикарный и красивый! Это уже становится опасно, или как?

Лесли грустно кивнул.

— Да, опасно. Может, мне надо просто по-мужски поговорить с папой и сказать, чтобы он забыл о ней.

— Ну да! — Аллилуйя энергично встряхнула головой.

— Только посмей! Мы во что бы то ни стало соединим их. Единственное, чего я не знаю, — как. — Насупившись, она выпрямилась и обхватила колени в тигровой раскраски леггенсах. — По крайней мере, пока. — Затем пристально посмотрела на него поверх коленей. — Но буду знать!

— Тогда я остаюсь в стороне, — вздохнул он. — В понедельник начинаются уроки, и через три дня мы уезжаем в Бостон.

— Знаю, — эхом отозвалась Аллилуйя. — А может… — и она резко села. — Лес! Если уж она так без ума от этого Лео Флада, мы можем… знаешь? Заставить ее увидеть, насколько великолепен твой папа по сравнению с ним! — Глаза ее блестели.

— Да, но как?

Возбуждение у девочки прошло так же быстро, как и появилось.

— Ах ты черт! Не знаю. Ты уезжаешь в Бостон, в понедельник у меня начинается школа… — Она покачала головой и обреченно вздохнула. — Жизнь непростая штука, это уж точно. А теперь их уже трое, а чтобы все сложилось, нужны только двое. Один должен уйти, и надо, чтобы это был Лео Флад. О Боже, ты бы видел, как у мамы сияют глаза!

Лесли откашлялся и медленно произнес:

— Может быть… — голос зазвучал увереннее, — может быть, я действительно смогу помочь.

— Да? — Подозрительный взгляд. — Это как?

— Э-э-э… Мы с папой часто приезжаем сюда, правильно? — Она кивнула. — Ты и я… мы оба несовершеннолетние. Поэтому, если уж мы захотим куда-нибудь пойти… знаешь… — Он замялся. — Нам нужны сопровождающие.

— Лес! — Она взвизгнула, глядя на него необычно засиявшими глазами. — Ты гений! О, Лес! Почему мы об этом раньше не додумались? — И она обхватила его за шею.

Он вздрогнул и поправил сползающие очки.

— Это значит, что нам надо где-то бывать очень часто… нам вдвоем, я имею в виду.

Возбужденная Аллилуйя вдруг увидела Лесли в совершенно ином свете.

— Знаешь что, Лес? — сказала она тихо. — Мне даже начинает нравиться, как ты одеваешься. Какой-то свой стиль. Экзотический. Понимаешь, что я хочу сказать? — Она на минутку задумалась. — Вот что мы сделаем. Каждый раз, когда вы с папой приезжаете из Бостона, давай мне знать, и мы будем назначать встречи! — Улыбнувшись во весь рот, она протянула руку — Договорились?

Лесли тоже улыбнулся.

— Конечно!

И торжественным рукопожатием они скрепили этот договор, словно религиозный обет.

— Знаешь, а ты ничего парень, Лесли Шеклбери, мягко сказала Аллилуйя.

— Ты тоже ничего, Аллилуйя Купер, — произнес Лесли застенчиво.

— И мне нравится твой папа.

— А мне — твоя мама.

— Но что самое главное — они любят друг друга, даже если сейчас у них все наперекосяк. Значит, мы должны сделать так, чтобы все у них получилось. Правильно?

— Правильно!

Все еще улыбаясь, она стряхнула крошки с тигрово-полосатых леггенсов и поправила розовую подвязку, вызывающе прикрепленную на правом бедре.

— Мне скучно. Пойдем отсюда.

Встав во весь рост на высоком валуне, она натянула экстравагантную куртку из черной кожи, увешанную цепочками и бижутерией.

— Давай догоняй! — крикнула Аллилуйя и побежала.

Оскальзываясь и сползая, они помчались вниз, вспугнув семью из шести человек, плотным кольцом окруживших самого маленького.

Туристы из глубинки.

— Вы посмотрите, что на ней надето! — воскликнула одна из девочек. — Как-кой ужас!

Ужас. Ужас? Аллилуйя, всегда чутко прислушивавшаяся к замечаниям в свой адрес, замедлив бег, перешла на исполненный достоинства шаг. Потом схватила Лесли за руку и притянула ближе. Затем, взяв его под руку, медленно обернулась и сочувствующим взглядом смерила семейство. Вскинула голову, словно говоря: ну что ж, смотрите и обсуждайте!

И в следующую секунду, расцепив руки, Лесли с громко жужжащим пропеллером на кепке и Аллилуйя, гремя цепочками и сверкая камнями, понеслись вниз, визжа от удовольствия.

Городские дети.

Глядя в окно, Змей готов был лезть на стену. Стояла настоящая хорошая погода, чтобы гонять и буйствовать, настоящая погода для рокера. На небе ни облачка, и тепло, как летом.

Все утро, рыча мотоциклами, его приятели приезжали и уезжали, и каждый раз, когда он слышал на улице рев „харлея", у него замирало сердце. У него больше не было мотоцикла, не утешало и то, что даже если бы его „харлей" не искорежило, то понадобилось бы еще несколько недель, прежде чем зажили бы ягодицы и он снова смог сесть в седло и выдерживать бешеную езду и тряску.

Он застрял.

Черт!

Змей не любил сидеть взаперти. Не любил, если даже был вынужден. Какая разница! Да будь у него целая армия горяченьких красоток с круглыми попками и стоячими сиськами — все равно! Он гонял, чтобы жить, и жил, чтобы гонять, это его кредо. Обычно ни гололед, ни мокрый снег, ни темная ночь не могли удержать его — он все равно кружил по улицам, весь год он проводил именно так. А тут какой-то богатый засранец на своем „феррари", мать его.

О, черт!

Теперь ему надо все начинать сначала. Еще раз украсть „харлей". Забить серийные номера. Пройдет еще два года, прежде чем он переделает его под себя.

Не только это, но и простое бездействие отнимало у него хлеб. Пока он выздоравливает, другие получают денежки от его прибыльного ремесла — доставки наркотиков. Другие за него делают его работу и урывают его кусок.

Черт побери эту Шерл и того говнюка! Они дорого обошлись ему!

От одной мысли о ней лицо наливалось кровью. Живет светской жизнью, трахается с каким-то пижоном-миллионером. И разрушает его жизнь. А кто три года назад вырвал ее из рук того сутенера на автовокзале? Старина Змей — вот кто! И что он за это получил? Искореженный мотоцикл и разбитую задницу — вот что! И теперь сидит в этой малине. Смотрит телевизор. О Боже!

Черт!

Насупившись, он смотрел на мерцающий экран.

— Змей, детка, ты здесь? — Это была Кончита, его новая рыжеволосая подружка. Он выпустил ее ненадолго погулять. Она была в джинсах, в которые можно влезть только с мылом, и эластичном топе. Ее твердые соски выпирали под тканью. Чтобы все пялились и пускали слюни. Ему захотелось ударить ее, но кому охота смотреть на девку с распухшей челюстью?

Он вздохнул. Ох уж эти телки! И с ними не сахар, и без них плохо.

— Какого черта тебе надо?

Кончита заволновалась. Она боялась Змея. Особенно когда он в поганом настроении.

— Тебя, Змей, только тебя, милый.

Он скосил глаза.

— Папа скучал по мне? — проворковала она, мерцая темными глазами и дразняще покачивая задом. Опустившись перед ним на колени, она уткнулась грудью ему в лицо.

Он смягчился.

— Да, милая, папа скучал по тебе, — хрипло ответил он, чувствуя, как опять возвращается боль.

Она снова прижалась к нему своими упругими грудями.

— Мама хочет.

Он отстранил ее.

— Не сейчас, дорогая. Папе больно. Может, попозже, а?

Она села рядом на корточки, откинув длинные волосы.

— О'кей, — и уставилась в телевизор.

Змей открыл банку с пивом и поднес ее к губам.

И застыл на месте.

Шерл!

На экране была Шерл!

Эта дрянь, да еще по телевидению! Говорит с прессой, мать ее! О каких-то мехах!

Вопль, вырвавшийся из его груди, был похож на рев животного, в котором смешались боль и горечь поражения.

Кончита отскочила назад, испугавшись внезапно произошедшей в ней перемене.

— В чем дело? — заскулила она. — Я ничего не сделала.

Змей прерывисто дышал, кровь клокотала в нем горячими толчками.

Как на быстро крутящейся пленке, вспыхнули отрывочные кадры воспоминаний.

— Чертова сука! — завопил он, швырнув полную банку в экран, разлетевшийся вдребезги и брызнувший снопом искр. — Я убью ее!

46

На Нине, стоявшей в телефонной будке, было шелковое платье с оборкой и византийским рисунком и туфли без задников с золотыми пряжками и окантованными носами. На плече висела большая сумка красной кожи.

— Это Оби Кьюти?

— Кто это? — резко отозвалась Оби из одной из квартир в высотной башне на той же улице. В ее голосе — приятном мелодичном контральто, звучали мягкие, характерные для нигерийцев нотки. — Кто говорит?

— Мы с вами никогда не виделись. Меня зовут Нина. Мина Затопекова. — У Нины тоже было контральто, но без акцента и мелодичности. — Джой… моя сестра…

— О, извините. — Настороженный голос Оби тут же потеплел. Обычно я не бываю такой резкой, но после того, что случилось с Джой… — Она вздохнула. — Любой незнакомый голос заставляет меня вздрагивать.

— Я понимаю вас. Послушайте, я на несколько дней приехала в город, не могли бы мы встретиться? — Вдруг в голосе Нины послышались хриплые нотки, затем сопение и короткая пауза. — Джой так часто говорила о вас, что мне кажется, я вас уже знаю.

— Конечно. Я бы тоже очень хотела повидаться с вами. Может, мы вместе позавтракаем?

— А нельзя ли… знаете… встретиться где-то в более спокойном месте? Понимаете, каждый раз, когда я думаю или говорю о Джой, я начинаю плакать. Глупо, правда?

— Совсем не глупо. Послушайте, а почему бы вам не подняться ко мне?

— Вы уверены, что я не помешаю?

— Господи, конечно, нет! Так получилось, что я сегодня свободна. И сейчас я одна. Девушка, с которой мы живем, целый день на работе, и я просто слоняюсь без дела. Лучшего времени и не придумаешь.

— Через полчаса вас устроит?

— Прекрасно! Буду ждать.

— Хорошо, я… я приду, — сказала Нина и быстро повесила трубку. Она еще минутку постояла в будке, глядя на роскошную высотную башню. Дом стоял в глубине улицы, откуда узкая изогнутая дорожка вела прямо к крытому подъезду, за дверью которого Нина заметила швейцара.

Чтобы убить время, она решила обойти вокруг квартала.

Боковая улица была тихой, с большими раскидистыми деревьями, коттеджами и гаражами. На входных дверях, не бросаясь в глаза, висели таблички практикующих врачей и вывески небольших фирм-поставщиков, беззаботно щебетали птицы — редкость в большом городе. Почти не чувствовалось, что находишься в самом центре Манхэттена.

Тихая улица выходила на шумную, забитую машинами авеню, но, стоило завернуть за угол, и вы опять попадали на такую же улицу, как и предыдущая.

Через пятнадцать минут Нина подошла по подъездной дорожке к башне и вошла внутрь.

По домофону швейцар сообщил о ней, и она прошла в большой холл. Стены были облицованы светло-серым мрамором с ржавого цвета, словно варикозные вены, прожилками.

Лифт быстро и плавно поднял ее наверх; эти новые дома имеют свои достоинства, подумала Нина.

Оказавшись на этаже, где жила Оби, она, глядя на номера квартир, прошла по узкому коридору, застеленному синим ковром. Позвонила у двери с табличкой 32-Джи. Почувствовав, что на нее смотрят через глазок, ободряюще улыбнулась. Щелкнул замок, и дверь распахнулась.

— Привет! — переводя дыхание, воскликнула Оби, освещенная сзади солнечными лучами, которые проникали в холл из гостиной. — Не обращайте внимания, я занималась аэробикой. — Фигуру плотно облегал зеленый тренировочный купальник. Темная кожа слегка блестела от пота, и сейчас она была похожа на грациозную гибкую пантеру — чуть раскосые черные глаза, выступающие скулы и безупречные, как на рекламе, зубы.

— Привет, я — Нина, — вошедшая застенчиво улыбнулась и протянула руку. — Очень мило, что вы согласились со мной встретиться.

— И очень хорошо, что вы заглянули. — Оби сделала шаг назад, пропуская гостью. Улыбаясь, она закрыла дверь и заперла ее. — Осторожность не помешает. Проходите сюда, в гостиную. — Длинные, стройные, темные ноги; она двигалась с изяществом львицы.

Нина огляделась.

— Какая приятная квартира.

— Вообще-то это не мой дом, просто решила пожить здесь пару недель.

— О, кошка Джой! — Нина наклонилась и протянула руку. — Иди сюда, кис, кис, кис…

Рыжий полосатый кот поднял голову, и тут же шерсть на нем встала дыбом, а хвост изогнулся. С жалобным воем он стремглав умчался в спальню.

— Как вам это нравится? — И Нина посмотрела на Оби.

— Не обращайте внимания, у Эдгара свои странности, — засмеялась та. — Если бы вы дали ему креветок, он уже мурлыкал бы у вас на коленях. Эдгар просто обожает креветки. Хотите белого вина?

— Нет, спасибо. Не возражаете, если я посмотрю квартиру? Обожаю высокие этажи.

— Ну, конечно же, будьте как дома!

Нина ходила по комнатам, заглядывая в двери и довольно кивая. В какой-то момент она спросила:

— Это не та квартира, где… — Не закончив фразы, она взглянула на Оби.

— Нет. Поэтому я и переехала сюда. Кстати, в той квартире осталось много вещей Джой. Одежда, мебель, разная мелочь. Если хотите…

Нина покачала головой.

— Не могу. Меня будут преследовать кошмары.

Оби кивнула.

— Я вас понимаю.

— Какая прелестная спальня! — Она просунула голову в соседнюю дверь.

— Да. — Оби рассмеялась. — Видите, какая я неряха.

— О, у вас фотография Джой! — Нина быстро шагнула к высокому комоду и остановилась, склонив голову набок и разглядывая прекрасное улыбающееся лицо, обрамленное современной металлической рамкой. — Джой всегда была красивой, — как бы про себя пробормотала она. Затем посмотрела на Оби. — Знаете, я даже ревновала ее. Всегда спрашивала себя, почему вся красота досталась ей. — В ее голосе вдруг послышалась горечь, и глаза наполнились слезами. — Я рада, что родилась уродиной!

— Вы вовсе не уродливы, — мягко возразила Оби. — Наоборот, вы очень хорошенькая.

— Нет! Вот вы — хорошенькая. Вы очень, очень хорошенькая. — Неожиданно Нина протянула руку и коснулась блестящей роскошной гривы мягких курчавых волос Оби.

От удивления и смущения Оби инстинктивно отпрянула, не уловив в этом никаких признаков опасности. Она неловко улыбнулась, чувствуя себя очень неуютно под напряженно-пристальным взглядом Нины. Даже несмотря на то, что подобная реакция была для нее не в новинку — люди всегда восторженно глядели на нее, как мужчины, так и женщины. Как ей однажды сказал Альфредо Тоскани? „Невозможно не смотреть на вас, вы — нечто сверхъестественное, но реальное". Или что-то в этом роде. Под воздействием внезапного чувства Оби решила отдать Нине фотографию Джой. Она ее сестра, ей будет приятно.

— Хотите? — И, взяв фото, она протянула его Нине. Та удивленно взглянула на него и покачала головой.

— О нет, не могу. Вы слишком добры. — Вдруг ее губы напряглись, обнажив зубы, а в глазах появился маниакальный блеск. — Даже слишком добры.

Внезапно Оби покрылась мурашками. Она медленно поставила фотографию и встретилась со взглядом Нины.

В голове закружились кошмарные образы. Я не должна была открывать дверь незнакомому человеку! — молнией промелькнуло в голове. Все внутри сжалось в один тугой болезненный комок. Неслышно вскрикнув, она стала отступать назад.

— Вы не сестра Джой! — вдруг все поняв, прошептала Оби. — Вы… вы даже… не женщина!

Что-то зловеще-порочное — как блеск бритвы — сверкнуло в глазах Нины, и вместо контральто она услышала обычный мужской голос.

— Тем хуже, раз ты такая дура, ты… сука! — прошипел трансвестит.

Прежде, чем Оби успела повернуться и побежать, Нина одной рукой, как тисками, схватила запястье манекенщицы, а другой уже сбрасывала с плеча сумку. Что-то щелкнуло, и длинное, отливающее блеском узкое лезвие, вспыхнув на солнце, мелькнуло в воздухе.

Оби не могла отвести глаз от ножа, который Нина держала в поднятой руке.

— О, Боже мой! — с трудом произнесла Оби.

— Вот твой самый жуткий кошмар, сука! — хрипло выкрикнула Нина.

Оби попыталась дернуться в сторону, но нож, блеснув сверкающей дугой, уже настиг ее.

— А-а-а!.. — вскрикнула Оби, почувствовав в плече обжигающий огонь смертельной боли. Она отчаянно взглянула на трансвестита, пытаясь увидеть хоть признак жалости в жестком, сосредоточенном лице, в налитых бешенством глазах. Напрасно. От боли она закричала опять: разрывая тело, нож вонзился глубже.

Из раны фонтаном брызнула кровь.

Оби увидела, что нож опускается снова, и попыталась увернуться, но слишком поздно. Вонзившись в другое плечо, холодная сталь ударилась о кость и повернулась, вызывая непереносимые мучения.

Она опять закричала.

— Шлюха! — прорычала Нина. Парик сполз на бок, но все еще держался.

И тогда Оби начала отбиваться, как дикая кошка. Она извивалась и брыкалась, изо всех сил стараясь оттолкнуть его и вырваться.

Нож ударил ее в живот.

Она согнулась.

Затем в пах.

Ее тело дернулось.

— Подстилка! — прохрипела Нина, резко выдергивая нож.

Между ног Оби потоком хлынула кровь.

— Нет! — задыхаясь и слабея, вскрикнула девушка. — Пожалуйста, остановитесь… о Боже, пожалуйста, пожалуйста, остановитесь!.. — Она хотела закричать, но еще раньше мелькнул нож и опустился прямо в ее открытый рот… выбивая зубы… точным движением отрезая язык.

Он вылетел вместе с фонтаном крови. Теперь слышались только отчаянные, захлебывающиеся, булькающие всхлипы.

— Потаскуха! — шипела Нина. Нож опустился снова.

И снова.

И снова.

Оби еще пыталась сопротивляться, но тело уже обмякло и не слушалось ее. С каждым ударом она ощущала, как силы покидают ее и она умирает.

Постепенно она затихла. Словно в каком-то неестественном чувственном порыве, она обхватила руками своего убийцу и, только когда он еще несколько раз ударил ее в спину, отпустила его.

Ее тело бессильно сползло на пол.

Последний раз нож вонзился в грудь между ребрами. Прямо в сердце.

В наваливающейся черноте закружился, постепенно исчезая, византийский цветной узор, и в отчаянном проблеске сознания Оби почувствовала, как падает в пустоту.

Глаза ее потускнели.

Она уже не чувствовала, как нож срезает с головы кожу. Не видела, как кровавый скальп с великолепной гривой черных волос исчезает в сумке.

Тот же город, то же время

ВТОРЫМ ПЛАНОМ: МИСС КРОВЬ

Боль в паху была невыносима.

Ч-ч-чер… ный!.. Д-д-а-а!

Черный! Божественный цвет! Восхитительно сексуальный, истинное наслаждение! Цвет черного дерева. Как смоль. Кайф!

Болванки с париками и приколотыми к ним глянцевыми лицами фотомоделей выстроились в безмолвный ряд, глядя в пустоту невидящими глазами.

Да, мои дорогие! Теперь у вас новая подружка! Ч-ч-чер… ная девушка!

Он энергично натирал лицо, руки и тело темной основой для грима. Черные блестящие лосины обтягивали мускулистые ноги, помогая скрыть его плоть. Глядя на себя в зеркало, он провел по груди острыми накладными ногтями. Тело блестело, отливая оттенком темного красного дерева, губы покрывала малиновая помада.

Время, чтобы нанести завершающий штрих. О, д-д-а-а!

Сняв с болванки пышную гриву мягких волос Оби, он, как корону, поднял ее над головой и торжественно, словно на церемонии, надел скальп.

Сексуальное возбуждение пронзило его током.

Он опять посмотрел в зеркало. Сжал зубы. Раздвинул губы в животном оскале.

Да, мои хорошенькие! Настало время для наслаждения.

Розовый пластиковый муляж был толстым и длинным. Смазав его мазью, он снял лосины и наклонился. Неотрывно глядя в зеркало, он наблюдал, как исказилось его лицо.

Натянул лосины, вихляя задом. При каждом изумительном ощущении боли он со свистом втягивал воздух.

На этот раз вместо малиновой помады он взял нож, которым приносил жертву. Как священную реликвию, благоговейно поцеловал клинок. Расставив ноги, на секунду замер. Затем острым концом ножа медленно провел по внутренней стороне бедра.

Он с силой втягивал воздух, когда сквозь разрезаемую ткань проступала тонкая полоска крови.

Красная кровь. Черная кожа. Д-д-а-а! Красное на черном. Черное и красное. ЧЕРНОЕ И КРАСНОЕ! ЧЕРНОЕ-И-КРАСНОЕ…

О-би. О-би. О-би…

Пульсирующая кровь, словно рев стадиона, шумела в ушах.

Кровь-кровь-кровь!

Казалось, что острое, как бритва, лезвие жило своей жизнью.

С легким шуршанием разрезая черную ткань, оно поднималось выше… выше…

Теперь уже ничто не сдерживало его плоть, одного прикосновения было достаточно, и, сотрясаясь всем телом, он испытал сильнейший оргазм.

Лицо Оби беззвучно смотрело на него.