По ту сторону Бездны[СИ]

Глава 1. Отдых

Рано или поздно это должно было случиться. А случилось сегодня. Я подошла к остановке, а там стоял одиноко Петька, рассеянно глядя вдаль, ожидая автобус. Глупо было бы делать вид, что мы не знакомы.

— Привет, — я остановилась прямо перед ним.

— Привет, — энтузиазма он не выказал.

— Как жизнь?

— Как обычно, лучше всех.

Я немного подождала ответного вопроса. Не дождалась.

— Ты далеко? — вновь попыталась завязать разговор.

— Далеко.

И вновь ни энтузиазма, ни ответного интереса.

— Мне так жаль… — попыталась объясниться.

— Жаль? — возмутился он. — Ты сбежала от меня с первым встречным, даже не попрощавшись! Затем позвонила сообщить, что вы с ним в первый же вечер!.. И теперь ты говоришь, что тебе жаль? Что, он так плох был в постели?

Ну вот почему у мужиков все мысли только про постель? Можно подумать быть плохими в чем–то другом они просто не в состоянии! Или их постельная ловкость все искупает!

— До постели, к счастью, не дошло, мы поругались раньше. Но «жаль» я сказала не про это.

— Вот как? Так чего же тебе тогда жаль?

— Того, что мы больше не дети, Петька. Что нельзя остаться просто друзьями. Что ты влюбился в меня, а я в тебя нет, и теперь мы должны разбежаться в разные стороны, позабыв все хорошее, что нас связывало. Целая жизнь, Петька. Мы были с тобой рядом целую жизнь. А как только попытались быть вместе — все тут же сломалось.

— И зачем ты мне все это рассказываешь?

— Я скучала без тебя, Петька, правда.

— И что? Предлагаешь опять «сбежаться»? — весьма язвительно поинтересовался мой бывший друг.

— Дважды на те же грабли? Да нет, конечно. Нам и тогда–то не стоило… Все равно ничего не вышло, а в результате я потеряла друга.

Петька не ответил, и какое–то время мы просто молчали.

— На самом деле ты любишь его, верно? — вдруг огорошил меня Петька.

— Кого?

— Вампира своего, кого ж еще. Да только что–то у вас с ним не срастается. Толи не нужна ты ему, толи еще что. Вот ты и мечешься. То ко мне, чтоб его забыть, то к этому Антону, потому как он на Анхена похож и вообще под вампира косит. Да только все равно подделка.

Антон–то? Подделка, кто ж спорит. Да вот только не под вампира, а прямо наоборот. И Петьке об этом при всем желании не расскажешь. Не поверит. И много еще о чем не расскажешь. Хотя…кое о чем точно сказать стоит.

— Он взял меня к себе секретаршей.

— Анхенаридит?

— Да.

— Ты рада?

— Нет. Да. Не знаю. Я в ужасе, если честно.

— В ужасе? — Петерс глянул на меня весьма недоверчиво. — Разве ж это не самая заветная мечта любой студентки: стать избранницей куратора? Да к тому же ты к нему неровно дышишь, да и он явно интересуется. Не понимаю, что ж ты от радости–то не скачешь? Или у него требования высокие, боишься, не потянешь?

— Боюсь я многого, Петька. Но главное — ты не поверишь — очень жить хочется.

— Да ты совсем сбрендила, мать! Жить–то тебе кто мешает? Сама ж говорила, что Анхенаридит тебе эту самую жизнь и спас, и поддерживал в трудную минуту.

— И спас. И поддерживал, — согласилась я. — Знаешь, он ведь меня на эту должность взял тоже в виде спасения и поддержки.

— То есть?

— Да из университета меня выгоняли. За оскорбление чести и достоинства вампиров — Учителей и Создателей человечества.

— Че–го? Не, подруга, я тебя, конечно, знаю, и скажи мне кто, что ты ректора по матери послала — я бы не удивился, с тебя станется. Но вампиров — даже ты бы оскорбить не сумела!

— Ну, вампиров и не сумела, — хмыкнула я, вспоминая. — Ржали, словно лошади. За них люди поспешили оскорбиться. Знаешь, есть у нас такой в универе — Общественный Совет, за моралью следит. Вот моя мораль им не подходила, попытались выгнать. А Анхен не дал. Да еще и работой вот обеспечил. Да только помощь вампира стоит дорого. Боюсь, ни сил, ни жизни не хватит расплатиться.

— Слушай, да прекрати ты пургу молоть, слушать тошно. Когда это вампиры за помощь людям что–то взамен просили? А уж тем более жизнь? Жизнь свободного человека бесценна и священна — это закон.

— Ага, законопослушный ты наш. А Лизка — она так, чисто в Старицк уехала.

— Да причем тут Лизка? Лизка — это другое. Там любовь была безумная, ее выбор, ее желание.

Ну да, Лизка — это другое. И Алла — это другое. А уж мальчики в пруду — ну совсем же присовсем другое, буквально–таки третье. Да вот только мертвые все.

Подошел автобус.

— Ты едешь? — спросила я Петьку.

— Нет, я 35-ый жду. Пока, мать. И не хандри. Тебе повезло, как мало кому везет в этой жизни. Анхенаридит — самый уважаемый вампир у нас в университете. А такое на пустом месте не берется, верно? Знаешь, я глубоко уважал бы его, даже не будь он вампиром.

Двери закрылись, и автобус увез меня. Интересно, а если бы я сказала, что глубоко уважаемый им вампир однажды избил меня до потери сознания, и те страшные шрамы, что Петька некогда видел — его уважаемых рук дело? Не поверил бы, как не поверил в то, что цена моей жизни не слишком–то высока, когда я нахожусь рядом с этим вампиром?

Вот только тогда возникает вопрос номер следующий. Если сама я в этом так уверена, то почему я все еще рядом с ним нахожусь? Ну, во–первых, не рядом. Пока не рядом. Ведь еще не кончилось лето, и я уже два месяца, как его не видела. Говорят, его и вовсе нет в Стране Людей, ну а я не проверяла. Нет — и хорошо. Ну а во–вторых, все–таки хочется окончить университет, получить образование. А без него — не дадут. С моим личным делом меня ни одно учебное заведение не примет. Еще бы, «регулярно демонстрировала поведение, оскорбительное для вампиров». Даже смешно, что главную оскорбительницу вампиров вампир же и покрывает. И, Петька прав, конечно. Хоть Анхен и вампир до мозга костей, есть его за что уважать. Даже мне. Потому как без него бы я, наверно, совсем пропала. А он, хоть и намекает весьма прозрачно, в чем его интерес, все же не настаивает. И насчет работы обещал…не настаивать…на многом, для меня принципиальном. А я ему верю? Мне так хочется ему верить. Мне так хочется рядом с ним быть. Петька прав, попала я на этого вампира, крепко попала.

Ну а пока — сдала экзамены в универе, отработала практику, даже курсы его дурацкие почти уже закончила, пара занятий да выпускные экзамены остались. Ну, здесь вроде подставы не ждет. Машинку освоила, с делопроизводством разобралась. Впереди был почти месяц свободы. Еще и родители с Варькой в дом отдыха собирались. Меня тоже, конечно, звали, и настойчиво. Да только, сколько ж можно с мамой в отпуск ездить? Мне уже девятнадцать, как–никак. Так что они уезжают, я остаюсь. И будет мне месяц безграничного счастья!

Петька позвонил мне дня через три. Я, в общем, не очень даже удивилась. Самый первый шаг он был сделать не в состоянии, но если чуть подтолкнуть, намекнуть, что его не прогонят…

— А помнишь, мы в поход собирались? По Верье?

Не помнила, что по Верье, но куда–то собирались точно. Вернее, Петька с друзьями собирался, а меня брали за компанию, в качестве Петькиной девушки.

— Я тут подумал, — продолжал Петерс, — место в моей байдарке еще свободно. Ну, мне предлагали там… Ну, в общем, я лучше тебя возьму, ты человек надежный, проверенный… Словом, если хочешь… мы могли бы пойти вместе, как собирались. Ты как?

— Я… — и пойти хотелось, и Петьке не хотелось ложных надежд давать. — Я бы пошла, Петька, правда, вот только…

— Что, твой вампир не отпустит? — Петька, как всегда, понял по–своему.

— Отпустит, — вот уж в чем я не сомневалась. — Вернее, отпустил бы. Только, во–первых, до сентября его нет, во–вторых, я не являюсь его собственностью, в третьих, что бы ты себе там ни напридумывал, между нами нет личных отношений. Так что решать только мне.

— И в чем же тогда проблема?

— Проблема в том, что я опасаюсь, как бы мое согласие занять место в твоей байдарке ты не посчитал согласием занять место в твоей жизни.

— А место в моей жизни уже занято, — самодовольно заявил Петерс. — Ты ж не думаешь, что на тебе свет клином сошелся? У меня давно уже есть девушка, которая, в отличие от тебя, меня любит и ценит.

— Так что ж ты ей не предложил место в своей байдарке?

— Да я предлагал. Да только, понимаешь, она девочка домашняя, любит комфорт, а там ни ванны, ни туалета… да и маникюр испортится. В общем, на такие жертвы она не готова.

Ну а я считала жертвой время, потраченное на маникюр. Поэтому убедившись, что предложение руки и сердца мне не светит, с радостью согласилась.

К походам Петьку пристрастили родители. Оба страстные туристы, они всю страну, наверно, обошли, обплыли и облазали, таская с собой сына едва ли не с малолетства. Лет с четырнадцати порой брали с собой и меня, так что я представляла, на что соглашалась. Да и родители не возражали, когда я сообщила о своих новых планах. Правда, о том, что Петькиных родителей с нами не будет, да и вообще, компания подобралась исключительно молодежная, решила не уточнять.

Ну а дальше привычное: подготовка, сборы. И — самая ненавистная для меня часть — путешествие через город от дома и до вокзала. Мало того, что одет как очень дикий лесной житель, а рядом народ строго и по–деловому на работу едет. Да еще и обязательно отыщутся два–три индивидуума, которые поспешат сообщить, что такой рюкзак, несомненно, очень велик для столь хрупкой девушки. Поинтересуются, как же это я все–таки его волоку. И даже предложат помочь донести. Интересно даже, а как, по их представлениям, я в походе его волоку? Ну ладно, сейчас мы в байдарку загрузимся. Но ведь и до реки еще добраться надо, да и вообще, бывают же и пешие маршруты.

А вот в поезде уже были все свои, и разговоры велись исключительно про походы, как предстоящий, так и прошедшие. Руководителем группы, как самый старший и опытный, был избран Гоша Сазонов. В этом году он перешел на пятый курс, и теперь, с высоты своих лет и опыта, делился с народом историями пережитого.

— …А там поворот был такой…очень резкий, и течение быстрое. В общем, поняли, что не выгребаем, сносит…

Пока теплая компания внизу слушала очередную байку из серии «вот плыл я, плыл», я лениво валялась на верхней полке, краем глаза поглядывая в окно, краем уха прислушиваясь к разговорам, но все больше предвкушая тот момент, когда вокруг меня будет только вода, да сосны по берегам.

— Ну, нас на берег и вынесло, но зато не перевернулись, выгребли. А за нами плот шел, массивный такой, деревянный, а на нем трое парней…

— Самодельный, что ли? А зачем они на самодельном, можно ж нормальный купить?..

— «Нормальный» еще тащить надо, а у них маршрут был комбинированный, сначала через лес неделю шли, вышли к реке, сделали плот. Это тоже уметь надо, между прочим. Но маневренность у такого плота очень низкая. И в поворот они тоже не вписываются. Более того, их переворачивает. Двое выплывают, а третий нет, только ноги из–под плота торчат. Мы к ним по берегу бежим, а они в это время своего третьего за ноги хватают и из–под плота выдергивают. Словом, когда мы подбежали, они все трое на берегу уже были. На двоих ни царапины, а третий мертвый. Плот тяжелый, а снизу камни — грудную клетку сдавило, а они еще дернули изо всех сил, боялись, задохнется, пытались скорей…

Таких историй я знала множество, спасибо Петькиным родителям, не скупились. Но почему–то ни меня, ни Петьку, ни его родителей эти истории никогда не останавливали. Да и никто из тех, кто слушал сейчас Гошу, я уверена, не откажется сесть в байдарку. Может, мы не верили, что это может случиться с нами? Возможно. А еще мне вдруг подумалось, что лучше уж, как тот парень, об камни, чем как Лиза, среди розовых вампирских лепестков. Человеком, а не едой.

А в Верью я влюбилась сразу, с первого взгляда. Высокие берега, поросшие соснами, мелькающие то здесь, то там небольшие полоски песчаных пляжей, журчание воды на перекатах, кувшинки в заводях, и даже упавшие в воду стволы деревьев, которых здесь было множество, — все вызывало только радость. Наверное, только здесь, посреди воды, борясь с болью в натруженных мышцах, я осознала, как же я устала за этот год. Вся эта выматывающая на износ учеба, все эти вынимающие душу вампиры. И только вода несла покой.

У меня вообще была слабость к водоемам. Вода с детства казалась мне отдельным таинственным миром, она манила и притягивала. Я обязательно должна была туда войти, ну или хотя бы опустить руки, «поздороваться» с этой неуловимой, но притягательной стихией. Недаром в детстве меня не могли вытащить из бассейна, и спортивную группу я бросила только, когда мамины причитания «ты испортишь фигуру» переросли в вопли ужаса «ну вот, я же говорила». На мой взгляд, фигура пострадать не успела, маме свойственно преувеличивать, путая воображаемые кошмары с наступившими. Но тогда, подростком, я ей почти поверила и очень переживала.

Но даже отказ от бассейна моей любви к воде не уменьшил. Даже если температура этой воды плюс двенадцать, и временами она весьма хищно оскаливается камнями. Любовь первое время была взаимной, мы с Петькой обходились без происшествий. Хотя вокруг — и лодки пропарывали, и купались «в неположенных местах» и в неоговоренное время. Но без серьезных травм пока обходилось. А ушибы и ссадины — да кто их вообще считал!

А меня в итоге сгубила не река, сгубил меня все же холод. День на пятый я проснулась утром от боли в пояснице. Ни согнуться, ни разогнуться, ни повернуться. Ох, нет, я еще слишком молода, чтобы умирать. Тем более, так бесславно. И ведь надо же дальше плыть! А вода в реке не потеплела, и байдарка без подогрева.

Я одела на себя все. А что не одела, то обмотала вокруг поясницы, чтоб подарить ей, бедолаге, хоть немного тепла.

— Сказку «Колобок», часом, не с тебя писали? — прокомментировал мой наряд Петька.

— В смысле, что от дедушки ушел?

— В смысле, что по форме напоминаешь. Мать, ты со всем этим шмотьем в байдарку не влезешь.

— Не надейся.

Влезла, конечно. Вот только фартук охватил меня непривычно плотненько. Ну а дальше — просто как в сказке: здравствуй, дерево! Обычное, в общем, дерево. Ну упало, перегородив реку. Даже не реку — воздух над ней, до реки оно не достало, зацепившись за что–то ветвями. Шедшие перед нами просто пригнулись — и проплыли под ним. И я тоже собралась уже пригнуться, но резкая боль заставляет отказаться от этого намерения, и я вскидываю вперед руки, защищая лицо от стремительного приближения древесины. Удар ладоней о ствол, лодку заносит, и уже в следующую секунду мы в воде.

Я дергаюсь, силясь выплыть, и понимаю, что застряла. Байдарка перевернулась, я вишу в ней вниз головой, все мои разбухшие кофты зацепились за фартук и не дают выбраться. Я дергаюсь раз, другой, третий, извиваюсь, теряю воздух и, кажется, начинаю паниковать. Вода, безусловно, моя стихия, но мне ли не знать, что ошибок она не прощает. Сильная мужская рука разлучает меня, наконец, с лодкой, и вытягивает на поверхность.

— Жива? — сдержанно интересуется Петька, пристально вглядываясь в лицо.

— Кажется, — удивительно, я даже воды не успела наглотаться. А показалось — вечность под водой провела. Цепляюсь за леер, пока байдарка нас не покинула, и интересуюсь, — направо, налево?

Петька оглядывается.

— Вперед и налево. За веслом.

Его весло серебристой рыбкой блестит на отмели метрах в двадцати от нас.

— А мое, видимо, потонуло.

— Не переживай, достанем. У тебя из одежды осталось что–нибудь, или ты все на себя натянула?

— Что–нибудь. А теплое все на мне.

— Ладно, сейчас найдем.

К нам уже спешили остальные. Лодку перевернули, весло достали, с одеждой выручили. Просушивая и переплетая волосы, сунула любимую свою заколку в кармашек рюкзака, намереваясь позже вновь сколоть ей подсохшие косы, да нас заторопили, хотелось до вечера еще многое успеть, и я про нее забыла.

А вечером почему–то засуетились с разбивкой лагеря. Вроде и пристали уже, и выгружаться начали, но тут какой–то зануда ляпнул:

— А на том берегу было бы лучше.

Народ тут же поделился на тех, кто уже слегка притомился, и тех, у кого шило…ну, в общем, покоя не дает. Разгорелась дискуссия.

— Ладно, что так галдеть, — принял решение Гоша. — Сейчас сплаваем да глянем. Давай, Петь, с тобой, что ли.

Петька, который в этот момент, стоя в воде, отвязывал мешок с общественной посудой, волею судеб катавшийся весь поход в нашей байдарке, тут же кивнул и бодро уселся на мое место. Гоша толкнул байдарку, и взгромоздился сзади.

— Пижон, — бросила, глядя на это дело, Надежда, Гошкина спутница. Бросила так, что непонятно было, вкладывала ли она в это слово осуждение или любование.

Потому как полюбоваться, и впрямь, было на что. Река в этом месте была не слишком широкой и казалась спокойной, поэтому Гоша не стал утруждать себя нормальной посадкой. Он небрежно уселся на деку, отточенными движениями весла придавая байдарке нужное направление. Голенища высоких болотных сапог раскручены до бедер, за спиной наискось — охотничья двустволка. Сам высокий, стройный до худобы — ах, со спины влюбиться можно!

Влюблялись–любовались мы все где–то до середины реки и еще чуточку дольше. А потом лодку вдруг резко повело в сторону, каланча по имени Гоша бесславно рухнула в воду и байдаркою накрылась. Как и Петька, впрочем. Бедный Петька, явно не его сегодня день! Впрочем, Петька выплыл почти сразу. А вот Гоша… Мальчишки уже в воду полезли, когда он все–таки вырвался из страстных объятий русалок и показался, наконец, над водой.

На берег он выбрался злой, без ружья и в одном сапоге.

— Водоворот, — раздраженно бросил он нам. — На поверхности не видно, верхний слой спокойный совершенно. А там ручей впадает, да внизу камень еще огромный, крутит так, что… В сапоги вода залилась до бедер, если б скинуть не удалось — не всплыл бы. Ружье вот тоже бросить пришлось. Петь, что с байдаркой, вещи все целы?

— Вещи да, — флегматично ответил Петерс, словно и не принимал незапланированные ванны вот уже второй раз за день. — А вот мешок с посудой я очень удачно отвязать успел.

— Вы! — взревели самые голодные. — Вы что, хотите сказать, что утопили котел?!

— Ну почему только котел? — пожал плечами Петька, — еще тарелочки, кружечки, ружье вот Гошино, сапог опять же. И, видимо, весло. Кстати, кто–нибудь заметил, оно утонуло или уплыло? — свое весло Петька из рук так и не выпустил.

— Утонуло, — сообщила Надежда. — Вместе с Гошей и утонуло, а без Гоши уже не выплыло.

— Ладно, не суетитесь, сейчас все поднимем, — Гоша, уже успокоившись, деловито скидывал мокрую одежду. — Надь, достань, у нас веревки был моток. Водоворот там конкретный, надо страховаться.

И тут только я вспомнила. Заколка! Я сунула ее в кармашек рюкзака, а кармашек, кажется, так и не закрыла, собираясь почти сразу заколоть ей волосы… Я бросилась на берег, дрожащими руками ощупала рюкзак. Чудес не бывает. Незакрепленный груз небрежности не прощает.

Я, кажется, жутко ругалась. На холеных пижонов, переворачивающих чужие байдарки, всех вообще идиотов, которым на одном берегу не сидится. Услышала в ответ много интересного о дурах, которые не знают, где следует хранить редкие антикварные вещи. Потом, видимо, плакала, и умоляла найти. Даже нырнула раза четыре сама, наплевав на боль в пояснице. Мы нашли весло. Выловили мешок с посудой. Но, как ни старались, ни ружье, ни сапог, ни вампирскую заколку белого металла с дорогой инкрустацией отыскать на темном речном дне не удалось.

«Вот и все», — отчаянно думала я, растирая свое дрожащее тело полотенцем, — «ничего не осталось. Совсем ничего хорошего не осталось». Не знаю, почему я так думала, но в тот момент казалось, что теперь действительно все будет только плохо. Словно все хорошее, что было в душе у одного вампира, он запрятал в свою заколку, и отдал мне. А я потеряла. И теперь меня ждет только зло.

Взяла нож и отправилась рубить лапник. Хотя нет, если ножом, то, наверное, правильно «резать». Но то, что я в отчаянье творила с несчастными ветками, больше сочетается со словом «рубить». В результате порезала палец. Но это меня не остановило. Я таскала и таскала новые охапки, пока Петька не поймал меня за плечо:

— Мать, ты перину делаешь или гнездо вьешь? Притормози, давай палатку ставить.

Палатку поставить не успели.

— Медведь! Там медведь! — с визгами выкатились на стоянку девчонки.

— Где? — с загорающимся в глазах азартом вопрошали парни, шаря вокруг руками в поисках двустволки, — щас мы его!..

— Куда? — заорала Надежда. — да вы что, сдурели?! Гоша, да останови ты их!

— Да он ушел уже, он же не дурак, — отмахнулся Гоша, но в глазах его было только сожаление, что его двустволка лежит на дне.

В результате убежали за горизонт (в смысле, скрылись в лесу) трое: всегда спокойный и рассудительный Андрей, рубаха–парень Степыч и мой Петька. И я еще успела вспомнить, как здорово Петька стрелял весной в тире, даже выиграл для меня плюшевого мишку, бездарно мной потом потерянного. Теперь, видно, решил тушку настоящего за лапу приволочь. На самом деле, я даже не волновалась. Не потому, что была уверена, что Петька не промахнется. Скорее, не сомневалась, что медведь благополучно свалит, не дожидаясь любителей пострелять.

Раздался выстрел. Затем второй, третий…четвертый.

— Пошли, — мрачно скомандовал Гоша, беря топор. — Девчонки, сидите.

— Гош, ты чего? — не понял Генка, — тушу разделывать собрался?

— С первого выстрела не убили. Либо он убежал, либо бросился на парней. Не с палкой же мне идти, — Гоша объяснял уже на ходу, стремительно двигаясь к лесу.

Мальчишки ушли, а мы остались гадать, кто же на кого там поохотился. Их не было долго. Слишком долго. И в лагерь, в итоге, они принесли не медведя. Петьку.

В первый момент показалось, что мертвого. Вместо лица — кровавое месиво, одна штанина насквозь пропитана кровью. Но он был жив, и даже в сознании.

— Я же попал…в сердце…я не мог не попасть, — повторял он снова и снова.

— Да нахрена — в сердце? — горячился Гоша. — Мозг ему надо было выносить, мозг! С пулей в сердце медведь в легкую стометровку пробегает!

— Да где ж ты раньше был, такой умный?! — взвилась в ответ я. — На лодочке катался?! Какого дракоса ты их на медведя отпустил, если не уверен, что они знают, как это делается?!

— А я что им, нянька?!

— Нянька! Ты руководитель группы, значит нянька, и несешь ответственность, а не так, что кто куда захотел, тот туда и бегает!

— Да прекратите орать, вы оба! — рявкнул на нас Андрей. — Ему топтыгин едва скальп не снял. Надо шить, кровь останавливать. Смотреть, что с ногой. Лариса, ты у нас врач, командуй.

Я да, врач. Один курс медфакультета. Полы мою неплохо. Давление меряю. Нет, обработать рану на ноге, наложить шину, если перелом, я смогу. Но шить… на лице…по живому…

— Принесите спирт, — надо хотя бы взглянуть. Чистыми руками.

Больше всего я боялась за глаза. Но они не пострадали. Были жутко залиты кровью, но не пострадали. Лоб — сплошная рваная рана, рассечена одна бровь, порвана щека, непонятно на чем держится ухо. На ноге кости, вроде, не сломаны, но рана глубокая, возможна инфекция…

— Здесь есть где жилье? Дорога, машину поймать и в больницу?

— Нет. Болота кругом. Только по реке. Дня три. Но если без дневных остановок, раньше отплыть и идти допоздна — дойдем за два.

— Петьку возьмем в нашу трешку, к Ларке Сашка сядет, довезем.

Они уже обсуждали дорогу. Пути спасения. Нас с Петькой не бросят, довезут, помогут. Но сейчас спасать надо было мне. Не за кого прятаться. Ну, шить же я умею. По ткани. Ну а теперь — по коже. Я же врач. Будущий. Значит, руки дрожать не должны.

Хорошо, что летом темнеет поздно. Хорошо, что на меня смотрело множество глаз, и я не могла позволить себе сломаться. И только ночью, в палатке, которую так и не успел поставить Петька, и поставили, в итоге, я даже не видела, кто, я позволила себе заплакать. Два дня. Реально — три, это река. Кто–то опять пропорет лодку, перевернется, если идти без отдыха — ошибок будет больше. Но и в конце пути — деревенька, там и фельдшер едва ли есть. Найдем машину, довезем до больницы. Или вызовем туда скорую. Но это еще день. За четыре дня — все, что угодно… Все, что угодно…

Я беззвучно рыдала, прижимаясь к такому горячему, такому беспамятному Петьке. Спирт в качестве анестезии на какое–то время избавил его от мучений. А вот мне спирт внутрь был категорически противопоказан, и вновь заболела поясница, о которой я забыла, увидев окровавленного Петьку, и поставленная перед необходимостью что–то делать, спасать, действовать. А теперь нервное напряжение спало, и вернулась боль. Перевернулась на спину. Боль утихла было, и я, забывшись, попыталась лечь на бок. И снова боль простреливает мне поясницу, и стонет в беспамятстве Петька, и вновь оживают все страхи. Почему–то ночью труднее всего поверить, что все обойдется. Так и маюсь без сна, несмотря на усталость, прислушиваясь к шорохам ночного леса, внезапному плеску воды (видимо, рыба). Потом вновь наступает тишина, вот только воздух стал гуще…слаще…напоминая что–то… Я даже не сразу сообразила, что. И лишь через пару секунд рванула к выходу, сперва запутавшись в спальнике, затем не с первой попытки отыскав и расстегнув молнию, потому, что это не могло быть правдой, этого вообще не могло быть! Но перед входом в палатку сидел на корточках Анхен, и я бросилась на него с размаху, судорожно обхватила руками и разрыдалась уже в голос.

— Анхен, Анхен, Анхен! — твердила я, словно заклинание, перемежая его имя всхлипами и недоверчивыми: — это ты? Это, правда, ты?

Это правда был он, и это его руки обнимали меня, гладили по волосам, по спине, и все никак не могли успокоить. Это его губы целовали мне лоб, щеки, глаза, но все никак не могли высушить слезы.

— Тихо, Лара, тихо, ты всех перебудишь. Ну, что случилось? Что ты?

— Ты пришел? Ты правда пришел?

— А должен был?

— Они сказали, что я врач, и больше некому…а я не могу…я не умею…а еще четыре дня…а если инфекция…он столько не проживет…а я не смогу…ничем не смогу, — ничего более внятного у меня не выходило, я просто рыдала, безобразно некрасиво рыдала, скорее от облегчения, что наконец–то появился тот, кто старше, мудрее, опытнее, кто все решит, кто со всем поможет.

— Все хорошо. Все будет хорошо, — шептал он мне на ухо, прижимая к себе.

— Ты поможешь мне? Ты ведь поможешь? — мои руки судорожно скользили по его спине, но я далеко не сразу поняла, что спина (вернее, рубаха на спине) местами мокрая. Но тут мне на ладонь скользнула холодная капля, я подняла руку чуть выше, ухватившись за его хвост.

— А почему у тебя волосы мокрые? — я так удивилась, что даже немного успокоилась.

— Купался, — он улыбнулся. И эту невидимую в темноте улыбку я почувствовала всей кожей.

— Ночью?

— Да, — судя по голосу, он собирался начать рассказывать мне сказку. — Знаешь, летел мимо, увидел место красивое, решил искупаться. А потом вылез, смотрю: люди кругом, подумал, кто–нибудь ведь обязательно ужином накормит. А тут и тебя нашел. Ты ведь не откажешься покормить голодного вампира?

— Перестань издеваться!

— Зато успокоилась, — невозмутимо отозвался он. — Держи, — в мои ладони опустился холодный и немного влажный цилиндр, такой знакомый на ощупь, что и свет был не нужен, что бы понять, что это. — Ты ее только в болото следующий раз не выбрасывай, оттуда достать сложнее будет.

— Ты?.. Ты что, достал ее? Ночью? Но как? Откуда ты вообще?.. — я даже слов подобрать была не в силах.

— Ну как тебе объяснить, — он легко провел рукой по моим волосам, видимо, поправляя что–то, слегка взлохмаченное. — Эта вещь очень долго была моей. И делали ее специально для меня. И теперь я ее просто чувствую.

— То есть мне не показалось, что в ней есть частичка твоей души.

— Ну, я бы не был столь категоричен. Души на частички делить — это никакой души не хватит! Но если тебе так проще представить… Знаешь, я не слишком воду люблю. И чувствовать, что моя «частичка» где–то там, на дне, полощется было не слишком приятно. Так что пришлось все бросить и лететь доставать.

— Так ты что, ты прилетел…из–за заколки?

Анхен вздохнул.

— Да из–за тебя я прилетел, дурочка. Я же не знал, заколку ты утопила, или сама вместе с этой заколкой на дне лежишь.

— Правда? — я вновь прижалась к нему всем телом, утыкаясь носом куда–то под подбородок, вдыхая его запах, такой родной, такой знакомый.

— Правда, — он легонько потянул меня за косичку, заставляя чуть отстраниться и приподнять голову. Я увидела, как сияют в темноте его глаза, и еще успела удивиться: зачем? Он же знает, что на меня не действует. И тут его губы накрыли мои, легко, почти невесомо, и весь мир стал неважен, и уже я сама настаивала на продолжении, мне так нужна была его сила, ведь у меня почти не осталось своей.

— Прости, — прошептал он мне, отстраняясь, и вновь прижимая мою голову к своему плечу.

— За что? — удивилась я. Прежде он не просил прощения за поцелуи. Он и разрешения–то никогда не спрашивал.

— Не могу снять твою боль. Невосприимчивость к голосу крови не всегда во благо, принцесса. Что бы ты там себе не навоображала.

— Откуда ты знаешь про боль?

— Чувствую, — он пожал плечами. — Вот здесь, — его рука уверенно легла мне на поясницу. — А снять не могу. Почему ты не выпила хотя бы таблеток? У вас что, обезболивающего нет в аптечке?

— Да я пила, — я, разве что, рукой не махнула. — Толку? Я в своей жизни столько обезболивающего выпила, что оно мне уже давно помогать перестало. Привыкание.

— Так ты чередуй.

— Ты мне будешь рассказывать, вампир–теоретик? — внезапно разозлилась я. Вот только дурацких советов тут не хватало.

— Не буду. Что на самом деле случилось, Ларис? Ты ведь не из–за этого плакала.

— Нет, конечно. Петька. Ему в больницу надо, он…с медведем не разошелся. Охотник. Тот ему все лицо… Я зашила, но я же не умею, меня не учили. И нитки…они обычные, одежду чинить… — отступившая было истерика уверенно возвращалась.

— Успокойся. Давай я посмотрю. Все будет хорошо, Ларис. Я здесь, я тебя не брошу.

Я отодвинулась вглубь палатки, он протиснулся следом. Склонился над Петькой.

— Ты что–то видишь в темноте?

— Что–то вижу, что–то чувствую. Правда, через алкоголь мне это довольно сложно. Давай я заберу его к себе в машину, там и освещение нормальное можно сделать, и места больше.

— Да, конечно.

— Свой спальник захвати, — он легко поднял на руки Петьку, вылез из палатки и пошел в сторону берега. Я послушно поспешила за ним, вновь ощущая себя маленькой девочкой, верящей в Великих и Мудрых вампиров, которые от всего нас спасут. Ну, все вампиры не знаю, но Анхен — он и вправду спасет, он же врач.

— Доброй ночи! — кого–то мы все же разбудили. И этот кто–то теперь светил в нашу сторону фонариком, силясь разобрать, что происходит.

— Не спится? — Анхен чуть притормозил и обернулся на голос. — Ну, кому не спится, вылезаем из палаток, сейчас включу свет и будем знакомиться.

Его машина стояла на самом берегу, неподалеку от наших байдарок. При приближении Анхена задние двери открылись, внутри вспыхнул свет, и я впервые увидела отделение, где, как утверждал некогда хозяин, он перевозил обычно своих животных.

Ничего ужасного. Светло, просторно, чисто. Сидений и впрямь никаких, абсолютно ровный пол, на который Анхен аккуратно положил Петьку. По длине было самый раз, еще где–то полметра оставалось. На одной боковой стенке я разглядела длинную продольную рейку, с закрепленными на ней петлями каких–то ремней, в другой имелось что–то вроде встроенного шкафа с множеством отделений различного размера.

— Знаешь, Ларис, пожалуй, не будем его тревожить, — решил Анхен, вглядевшись в замотанное бинтами Петькино лицо. — Сейчас отвезем в больницу и там, в нормальных условиях все сделаем. Вещи долго собирать?

— Вещи нет, но еще байдарка.

— Ну а друзья у вас на что? Спальник кидай сюда и давай собираться. Фонарик есть?

— Да, конечно.

Я побрела через лагерь обратно к палатке, слушая краем уха, как Анхен знакомится с «неспящими». Не спал, похоже, уже никто. То ли голоса наши всех разбудили, то ли аура вампирская, то ли свет, льющийся из машины. Вот на этот свет как мотыльки все и стянулись. И были тут же направлены светлейшим Анхенаридитом, кто — разбирать и паковать байдарку, кто — помогать мне собирать вещи и палатку. Сам Великий долго беседовал о чем–то с Гошей, не снизойдя до участия в физическом труде.

Минут через двадцать мы улетели. Нас провожали с завистью и облегчением. Завтра с утра они могли спокойно продолжить поход, но я уверена, любой из них с радостью поменялся бы местами со мной.

Ну а я впервые летела в «багажнике». Анхен попросил меня остаться с Петькой на случай, если тот вдруг придет в себя. Достал для меня из одного из своих ящиков подушку и одеяло, я улеглась на свой спальник и довольно быстро уснула.

Смутно помню, как мы останавливались, видимо, в больнице, Анхен забрал Петьку и ушел, оставив меня спать дальше. Через какое–то время вернулся, сделал мне укол, наверное, болеутоляющего. Не то, чтобы это было болезненно, но сон слегка отступил.

— Анхен? — я попробовала открыть глаза. Получилось не очень.

— Спи, Ларочка, спи, сейчас полегче будет.

— Анхен, — какая–то мысль не давала покоя, и надо было поймать ее сегодня, потому как до завтра она точно сбежит. — Анхен, а тогда, в Пахомовке…ты там был по своим делам…случайно? Или тоже — из–за заколки?

— Тоже, моя хорошая, тоже, — он ласково погладил по волосам. — Ну откуда у меня дела в этой забытой богом деревне?

— Это город.

— Его право так думать. Тебе тогда здорово повезло, что ты ее не выкинула. И в руке зажала крепко. И звала… Ведь иначе — была бы мертва, Ларка. Не было у них лекарств, не вытянули бы тебя…

— Я тебя не звала…

— Да не важно, кого ты звала. Важно, что я смог услышать. И успел. Ведь я не могу мгновенно, Ларка. А ты у меня такая хрупкая… слишком хрупкая. Ты заколку мою не теряй, ладно? Ты не думай, я не могу с ее помощью за тобой следить, или как–то тебя контролировать. Но если случится беда — я хотя бы услышу. И, быть может, успею спасти. А теперь спи, моя хорошая, не думай ни о чем. Спи.

Сплю. А мы снова куда–то летим. Потом меня куда–то то ли несут, то ли ведут, зачем–то раздевают, не давая упасть на подушку, которая маячит так близко. Помню блаженство мягкой постели, тепло Анхена рядом, его ладонь, лежащую на моей груди, и смутное осознание, что между ладонью и грудью нет ни полоски ткани. Но это было совсем не важно, потому как больше всего на свете мне хотелось спать, спать, спать. И к счастью, не только мне.

Проснулась я одна в огромной кровати в незнакомой комнате. За окном вовсю светило солнце. Какое–то время лежала, пытаясь собраться с мыслями, но вынуждена была признать, что созерцание потолка мне ответов не даст. Потолок был белый, постельное белье было белое, халат, лежащий в изножье кровати, был черный. Другой одежды (а вернее было бы сказать — моей одежды) в комнате не наблюдалось. Значит, халат для меня, потому как на мне одежды…а, нет, трусы мне все же оставили. Памятуя вампирские представления о приличиях, подозреваю, что скорее — поленился снимать, чем честь мою девичью поберег. Но и на том спасибо.

Резко встала, потянувшись за халатом, и тут же взвыла от боли. Пришлось какое–то время сидеть, привыкая к тому, что поясница вновь живет своей отдельной жизнью. Затем аккуратно переползла по кровати и облачилась в халат. Рукава подвернула, когда встала на ноги, поняла, что и длинные полы при ходьбе поднимать придется. Ну и что дальше?

Дошла до окна. За окном цвел и зеленел памятный вампирский дворик. Вспомнился май, и цветущая сирень. И Анхен, бледный и злой, выгоняющий меня из этого дома прочь. Не думала, что однажды проснусь утром в его постели. Или боялась, что однажды я в ней не проснусь? Ну вот, проснулась…

Надо найти Анхена, и узнать, что с Петькой. Или нет, для начала надо найти ванну, а потом… Все остальное — потом.

Из спальни вели три двери (вот зачем в спальне три двери?). Одна из них гостеприимно приоткрыта. Ладно, будем считать, что это намек.

Ванна нашлась. А я в этой ванне благополучно потерялась. Горячая вода, мягкая пена, приятные ароматы различных моющих средств… Анхен нашелся как раз когда я собралась с силами и перешла из лежачего положения в сидячее, и начала мыть голову.

— А ты точно здесь не уснула? — поинтересовался он, заходя без стука и глядя прямо на меня своими ясными вампирскими очами.

— А ты точно не мог подождать снаружи? И вообще, тебе никогда не говорили, что заходить в ванную, когда в ней кто–то моется, неприлично?

— Ты первая, от кого я слышу подобную глупость, — фыркнул он в ответ, дернув плечом. — Давай, Ларис, заканчивай, правда. Я завтрак тебе принес, платье красивое купил.

— З-зачем платье? — так, стоп, а ночью точно ничего не было? Или я, как героиня того романа, все самое интересное в жизни проспала?

— В гости мы едем. Ни один из бывших с тобой нарядов не годился.

— В какие гости?

— Расскажу. Если закончишь свои водные процедуры достаточно быстро, — он, наконец, изволил меня покинуть.

Не знаю, что по вампирским понятиям «быстро». Волосы мыть долго, сушить еще дольше. Где–то полчаса, наверное, я еще провозилась. Обещанное платье вместе с более чем изысканным бельем я нашла на кровати. Платье было белое, в мелкий цветочек, очень воздушное и действительно красивое. Вот только вырез на груди был немного великоват, я к такому не привыкла. Для волос лежали белые ленты, на ноги — изящные белые босоножки.

Анхен сидел в гостиной, просматривая местные газеты. Их перед ним высилась солидная кучка.

— Тебе не доставляют за Бездну прессу?

— Там своя пресса и свои заботы. Тебе нравится? — он кивнул на мой наряд.

— Да, только…

— Только не хватает одной детали, — он легко поднялся мне навстречу, встал со спины и застегнул на шее небольшое жемчужное ожерелье. — Сережки одень сама, у тебя лучше получится, — он вложил мне в руки бархатную коробочку.

Все это, несомненно, здорово, и наверняка красиво, вот только…

— Анхен, а я точно ничего не пропустила? Вот точно–точно?

Он вздохнул, и, взяв за плечи, потянул на себя, заставляя откинуться ему на грудь.

— Ну вот чего ты все время боишься? Что ты в каждом моем жесте подвоха ищешь?

Я молчала. Ночью сама со слезами бросалась ему на шею, а теперь? А теперь вновь не знаю, где я, что со мной, на каком я свете.

— Мне иногда кажется, что ты обвиваешь меня липкой паутиной, и с каждым твоим жестом я все больше вязну, и мне уже не выбраться, и однажды я просто не смогу без тебя.

— А разве тебе плохо со мной? — он очень нежно поцеловал меня в шею. — Вот стоило тебе хоть немного успокоиться, и сразу начались безумные фантазии, я даже боюсь представить о чем. Перестань. Мы просто едем в столицу. Я просто посчитал, что юной деве захочется выглядеть нарядно. К этому платью просто напрашивается нитка жемчуга. Мне просто будет приятно, если рядом со мной сегодня будет красивая нарядная девочка. Сделай мне приятное, Ларис.

Я неуверенно кивнула.

— Вот и молодец. А теперь идем, накормлю тебя завтраком, и поедем.

— А Петя?

— С Петей все в порядке, он в больнице, с ним работают наши лучшие специалисты, — он объяснял мне все это, настойчиво ведя за собой на кухню. — Вечером зайдешь, его навестишь. Кстати, и родителям его лучше сообщить тоже вечером. Придут результаты всех исследований, можно будет делать прогнозы.

— А ты сам его смотрел? Что у него с лицом, что я там нашила?

— Все нормально у него с лицом, где нужно было — я подправил. Там, возможно, в ребрах будут трещины, еще какие скрытые повреждения. Нога его мне не очень нравится, возможно, будет хромать. А вообще — повезло твоему Петьке, и сильно повезло. Когда медведь вот так под себя подминает, живым–то выбраться сложно, а уж без увечий…

На завтрак меня ждали чай, бутерброды и еще теплые свежие булочки.

— Со своим здоровьем ты что делать собираешься? — поинтересовался Анхен, усаживаясь напротив меня.

— Ничего. В тепле и покое скоро и само все пройдет.

— Вот я почему–то так и подумал. Поэтому сейчас мы с тобой поедем к моей любимой бабушке. Она, в отличие от меня не врач, она целитель. Один из последних целителей моего народа. Знаешь, чем врач отличается от целителя? Врач лечит, используя силу науки, целитель — силу природы.

— Это шарлатан какой–то получается

— Нет, Лар, шарлатан — это и есть шарлатан. А целитель — это тот, кто исцеляет. Это особая сила, особый дар, он дается от рождения. Этому нельзя научиться, он либо есть, либо нет. Сериэнта — последняя из тех, у кого он есть. После нее целители не рождались.

— И зачем нам к ней ехать?

— Ну, во–первых снять твое воспаление. А во–вторых разобраться, что вообще с твоим здоровьем.

— А что с моим здоровьем?

— Вот пусть она мне и расскажет.

— Ты что меня ей, на опыты собрался отдать?

— Ну что ты опять фантазируешь? Я собрался тебя вылечить и получить консультацию. А потом мы пойдем гулять. У Сэнты, кстати, дивные сады. Их именуют Вампирскими, и они являются достопримечательностью столицы. И это единственные настоящие вампирские сады по эту сторону Бездны.

— А почему она живет здесь?

— Так уж ей захотелось… С ее даром очень трудно жить среди себе подобных. Слишком уж он противоречит самой природе вампиров. Удивительно, что она вообще выжила. Большинство целителей погибло, когда погасло первое солнце.

— Погасло?

— Так говорят. Нам надо ехать, Ларис. Ты хотела еще вечером успеть в больницу, я тоже еще многое хотел.

Он вновь повел меня наверх. Ах, да, никак не привыкну, что чтоб выйти из дома, надо подняться на крышу. Но ближайшая лестница вела лишь на второй этаж, поэтому мы вернулись в гостиную и Анхен распахнул передо мной двустворчатые двери, в которые некогда велел не ходить.

— Ты же говорил, что туда мне нельзя, — напомнила ему я.

— Без меня нельзя, — спокойно согласился вампир, — со мной можно и нужно.

За таинственными дверями оказался огромный зал. Здесь можно было проводить балы и торжественные приемы на сто персон. Или больше, я не особо разбиралась в организации балов и приемов.

— Это очень старый дом, — прокомментировал Анхен, — и здесь целая анфилада парадных покоев. Когда–то их использовали часто. Сейчас я предпочитаю камерные встречи. Но порой — положение обязывает.

— А почему сюда нельзя ходить?

— Потому, что вряд ли ты захочешь встречаться с моими слугами в мое отсутствие.

— Они настолько страшные?

— Внешне — нет. Ларис, если Низшим вампирам запрещено встречаться с людьми — поверь, на это есть причины.

Ну, честно говоря, не очень–то и хотелось. Тут бы с одним Высшим хоть как–то разобраться.

Я оглядела зал. Красивый. Пилястры, зеркала.

— Погоди, а вон та дверь, получается, ведет в твою спальню? — и через нее мы ночью пришли, а утром она оказалась закрыта. — Это что ж у вас здесь за балы такие?

— Ну, не совсем так, как ты подумала, — рассмеялся Анхен, мимолетно прижимая меня к себе и целуя в висок. — Но мне нравится ход твоих мыслей.

— Я просто спрашиваю.

— Да чтобы слуги могли заходить ко мне в спальню, минуя гостиную. Порой это бывает нужно.

— Зачем? — не поняла я.

— Ларис, а давай ты хотя бы сегодня не будешь задавать мне вопросов, ответы на которые тебе не понравятся. Мне все же хотелось бы довезти тебя до любимой бабули.

— Она, в самом деле, приходится тебе бабушкой?

— Троюродной, если быть точным. Но да, в самом деле. У меня осталось не так уж много родственников. Со стороны матери она единственная. Так что не бойся, она тебя не обидит. Хотя бы потому, что она не станет обижать меня.

Не то, чтобы я боялась, но как–то… Еще вчера плыла себе на лодочке и горя не знала. И думала, что в глухом–глухом лесу меня ни один вампир не отыщет. Один вот отыскал. И слава светочу, что отыскал, иначе мы все бы сейчас выбивались из сил, пытаясь быстрее доставить Петьку к людям. Но вот к троюродным бабушкам я как–то была не готова.

***

Наша столица, гордо именовавшаяся Новоградом, была построена некогда на юге, среди бескрайних степей и живописных холмов. Само название ее намекало, что это новый город, не по возрасту, по сути своей. Город не вампирский, человеческий, построенный разумными людьми как столица Государства Людей, разумных и свободных, чего никогда не бывало прежде. Я бывала в Новограде лишь однажды, в детстве, и он запомнился мне широкими тенистыми бульварами, журчанием фонтанов на каждом перекрестке и огромнейшим Музеем Человечества, стоящим на высоком холме. О Вампирских садах Новограда я прежде не слыхала, но, полагаю, это не то место, куда возят ребенка.

А теперь я рассматривала их с воздуха. Сады вампирской бабули раскинулись за городской чертой, на берегу неширокой речушки, названия которой я не помнила. Через сам город протекала гордая Эрата, самая полноводная река нашего края, а это был один из мелких ее притоков. Сады были огромны, поражая воображение причудливым многоцветьем и гармонией переходов. По извилистым дорожкам прогуливалось множество народа, подтверждая утверждение Анхена, что сия достопримечательность весьма популярна у горожан и гостей столицы.

Но мы приземлились в той части, где людей совсем не было, она была отделена от общественных садов густой зеленой изгородью. Неширокая земляная дорожка вела к простому деревянному дому, с креслом–качалкой на увитой цветами веранде, полосатыми половиками на входе и огромным рыжим котом, разложившим свою тушку прямо на ступеньках, и никак не реагирующим на происходящее. А из дома уже спешила нам на встречу красавица, вечно юная, стройная, и шапка ее коротких каштановых волос чуть колыхалась от ее стремительных движений. Анхен подхватил ее на руки и закружил, и сад огласился ее довольным смехом. Затем поставил и поцеловал, ну, разумеется, в губы, куда еще целуют бабушек. Или это еще одна бабушкина внучка?

— Нэри, откуда ты взялся? — смеясь, вопрошала вампирша. — Уж не думала, что ты вспомнишь обо мне еще ближайшие лет пятьдесят.

— Ну, ты не справедлива, я вспоминаю о тебе гораздо чаще, — улыбался ей в ответ Анхен (или теперь следует звать его Нэри?), не спеша выпускать красотку из объятий.

— А со своей спутницей ты меня познакомишь? — все же изволила обратить на меня внимание вампирша.

— Может быть. Если будешь себя хорошо вести, — удерживая одной рукой вампиршу за талию, другой он тем же манером ухватил меня и повел нас обеих в дом.

Рыжую кошачью тушу пришлось перешагивать, в двери Анхен галантно пропустил нас вперед, не выпуская, впрочем, из загребущих лапок. Но в тот момент, когда в дверном проеме мы с вампиршей столкнулись плечами, она вдруг довольно резво выхватила меня из рук кавалера, немилосердно пнув его при этом локтем под дых. От неожиданности он охнул и отступил на шаг, выпуская нас обеих.

— Вот и замечательно, — произнесла, развернувшись к нему вампирша, — мы и сами прекрасно познакомимся. А ты пока на веранде посиди, котику брюшко почеши, он с утра нечесаный.

— Дорогая Сэнта, позволь тебе представить, — преувеличено галантно начал Анхен, даже и не подумав заняться судьбой котика, — Лариса Алентова, студентка Светлогорского университета, очень дорогой для меня человек. Лариса, это Сериэнта Аллесана ир го тэ Рэи, моя нежно любимая (надеюсь, взаимно) бабушка.

Это ж сколько лет старушке? О, хочу быть бабушкой вампира.

— Ну вот видишь, а говорил, не познакомишь, — довольно улыбнулась Сериэнта. — Рада познакомиться, Лариса. Проходи, будь моим гостем.

— У меня к тебе просьба, Сэнта, — начал Анхен, проходя следом за нами в небольшую светлую комнату.

— О, моя книжка добрых дел на сегодня вся расписана, остались только две последние строчки.

— Моя просьба на них уместится.

— Разве? Когда это ты приходил ко мне с одной единственной просьбой? Обычно ты появляешься, только если накопишь не меньше восьми.

— Что ж, сегодня великий день, у меня их всего только семь.

— Считай, тебе повезло, мне нравится эта цифра. И почему ты не снимешь девочке боль, за что ты ее мучаешь?

— Не могу, Сэнта. Сними ты.

Она ответила ему весьма недоверчивым взглядом, но подошла.

— Лучше присядь, — попросила она меня. Я послушно опустилась на диван, она заставила меня откинуться на спинку, и впилась в меня взглядом. Глаза у нее были странные. Желтоватые….сероватые…зеленоватые…я никак не могла определить цвет ее радужки, а затем провалилась во тьму.

В себя приходила медленно, не сразу вспомнив, где я и с кем. Надо мной велся тихий разговор, но открыть глаза и рассмотреть говоривших не получалось.

— Кто заклинал ее на крови?

— Я.

— Твою кровь я чувствую. Кто еще?

— Это важно?

— Может оказаться важным.

— Дэлиата.

— Огонь и вода? Неудивительно, что твоя кровь не легла.

— Другой у меня не было. Тогда ей помогло.

Молчание. Затем она вновь вступает:

— Что ты на самом деле хочешь?

— Сделай ей нормальную регенерацию.

— Чтобы ты мог играть вечно? Не за мой счет.

— Это не игра, Сэнта. Ну подумай сама: с ее возможностями она дохнет от каждого ветерка!

— На ее спине крайне интересный рисунок, Анхенаридит. Я должна подарить тебе возможность его подновлять? Не думала, что ты докатишься до такого.

— Это не то, о чем ты… Я сорвался! Бездна тебя забери, Сэнта, это мог быть кто угодно, хоть ты, хоть… Я просто хочу, чтобы она выжила. Раз уж ты не можешь помочь мне, помоги ей!

— Нет, Нэри. Здоровье я ей поправила, но вмешиваться в ее природу я не стану… И когда ты следующий раз сорвешься, будет лучше, если она сможет хотя бы умереть. Если хоть часть того, что я слышала о твоей жене, правда…

С чудовищным грохотом хлопает дверь. Дом пару секунд трясется от основания и до крыши, затем наступает тишина.

Через какое–то время на лоб ложится прохладная рука. Глаза открываются, во всем теле легкость, в голове ясно, как никогда. Я лежу в кровати уже совсем в другой комнате, мое белое платье аккуратно висит рядом на стуле.

— А чего хочешь ты, Ларис? — спокойно интересуется сидящая возле меня Сериэнта.

— Жить.

— С ним?

— А разве это возможно?

— Какое–то время — да.

— А потом?

— Ты же знаешь ответ. Мы — те, кого называют «вампиры». Мы и сами себя называем так столь давно, что наши собственные дети искренне верят, что это самоназвание.

— А разве это не так?

— Уже очень давно это так. Возможно, кому–то из нас искренне хотелось бы быть другими — но мы не можем. И вот мы создаем государство людей, мы сами играем в людей. Но при этом мы не перестаем быть теми, для которых люди — это пища. Если долго разговаривать с едой, сойти с ума — можно, перестать есть — все равно не получится. Анхенаридит, возможно, действительно хотел бы быть тем, кого он пытается изобразить. Но он не может. Сама природа его никогда ему этого не даст.

— Почему вы называете его Нэри?

— Потому, что все остальные называют его Анхен. Могу же я взять что–то лично для себя? — она чуть пожимает плечами и поднимается, отходя к столу. — Я думаю, ты можешь встать, Ларис, голова не должна кружиться. И я с удовольствием покажу тебе сад. Ты ведь здесь впервые?

Мы долго бродим с Сериэнтой по саду, она что–то рассказывает мне о цветах, но я так и не могу понять, что скрывается за ее дружелюбием. Анхен просил у нее…по сути — возможности для меня быть с ним, не опасаясь за свою жизнь. Неужели она могла бы мне это дать? Но она отказала, заявив, что лучше мне умереть от его руки. А сейчас — мила, добра и приветлива.

Как можно понять этих вампиров? Они так легко решают, что нам лучше бы умереть в той или другой ситуации, но вот сами, почему–то, умирать не спешат…

— Почему вы живете здесь? — спрашиваю я Сериэнту.

— Ну, возможно мне нравится, когда ароматы горячей человеческой крови смешиваются с ароматами цветов, — улыбается она, чуть пожав плечами. — А возможно, я ничуть не лучше чем Нэри, и тоже люблю бродить среди людей, притворяясь человеком. Знаешь, одно время у нас даже была такая игра. Надо было выйти в город, познакомиться и подружиться с как можно большим количеством человек, и никто из них не должен был догадаться, что ты вампир.

— А потом вы убивали их себе на ужин.

— Нет, ну что ты. Это все равно, что проиграть. Смысл в том, чтоб они никогда не узнали, что ты вампир. Самые удачные знакомства длятся годами. Потом, правда, становится неинтересно, и ты просто пропадаешь из их поля зрения…

В какой–то момент к нам присоединился Анхен, и мы бродим втроем. Об услышанном мной разговоре (или о разговоре, который мне дали услышать) не было сказано ни слова. Гуляем мы долго, и в личных садах Сериэнты, и в тех, что она открыла для публики. Среди гуляющих много молодежи, но компании, в основном, однополые, либо юноши, либо девы, влюбленные пары встречаются крайне редко.

— Сюда приезжают мечтать о вампирах, — объясняет мне Анхен. — Кто ж повезет любимую девушку туда, где она может встретить Великого и позабыть о простом человеке?

— И часто вампиры прилетают сюда мечтать об ужине?

— Ну, некоторые — так просто ножками приходят, верно, бабушка?

— Да, внучек, да любимый. А некоторым, так лететь приходится, аж из самого Светлогорска, да еще девочек всяких для отвода глаз с собой притаскивать. Ты где гулял–то, милый? Съел ведь небось кого–нибудь, пока мы делом были заняты, а, внученька?

— Да, бабуля, еще и прикопал там, под кустиком.

— Ой, спасибо, внучек, удобрение мне будет.

— Вот мало того что сами вампиры, еще и шутки у вас…вампирские, — не выдержала я. — Слушайте, а вы точно бабушка и внук, или это тоже такая вампирская шутка?

— Нет, это правда, — подтвердила Сериэнта. — Шутка в том, что я его младше. И этот мерзкий родственничек не ленился напоминать мне о степени нашего родства, даже когда мне было два года!

— Ну, даже в два ты была очаровательнейшей бабушкой, — смеется Анхен, целуя ее в щеку.

— Ты представляешь, как я могла к нему относиться? — всплескивает руками Сэнта.

— А ему тогда сколько было?

— Внучку моему? Семьдесят четыре.

Мы незаметно доходим до розария. Вернее, это я, поддавшись их настроению, не сразу сообразила, что меня окружают розы. Вампирские розы. И сразу стало как–то все равно, чья там бабушка кому дедушка. Роз было много, и они цвели, цвели… Они стелились по земле и обвивали шпалеры, стояли скромными низкорослыми кустиками и гордо красовались огромными кустами. Изящно–стройные и расхристанно–карнавальные, с бутонами по пять лепестков и по пятьсот пятьдесят пять. Всех видов, форм и оттенков, они внезапно окружили меня, и мне стало казаться, что я задыхаюсь в их ароматах

— Я хочу уйти. Хочу выйти отсюда, здесь душно.

— Хорошо, — соглашается Анхен, — идем, я знаю, где тебе понравится.

Он уверенно ведет меня через сад, нигде не задерживаясь, пока через небольшую калитку мы не выходим к реке. Сериэнта отстала, вернее — просто не пошла с нами туда, где не росло ни одного цветка. Никогда не думала, что вид выжженной солнцем травы может так меня порадовать. Мы стояли на небольшом косогоре, легкий ветерок нес от реки прохладу.

— Давай спустимся, — потянула я к воде.

— Иди одна, я подожду, — Анхен садится на траву, а я спускаюсь к реке, сбрасываю босоножки и долго брожу по прохладной воде. Это успокаивает, вода всегда меня успокаивает. Значит, он хотел для меня защиты? Он действительно за меня волновался?.. Ну, не дали, чудес не бывает. Вот розу тут подарят легко, а защиту…Зато поясницу вылечили, уже счастье…И что там было про его жену? Он все–таки женился? И ведь не спросишь, сразу ж начнет свое «девочки женятся на мальчиках, а в мою личную жизнь не лезь».

Возвращаюсь к Анхену и сажусь рядом. Он обнимает меня и целует в висок.

— Устала? Скоро полетим домой, мне вечером надо быть за Бездной.

— Ты женился? — не выдерживаю я.

— Нет, — он удивленно на меня смотрит. — С чего ты это взяла?

— Инга говорила, что ты должен жениться, родить наследника, — рассказывать о подслушанном разговоре не хотелось.

— Ты общалась с Ингой? Что еще она тебе наговорила?

— Разное. Почему она руки себе порезала, и как ты ее ножом…едва не зарезал. А правда, что она видела Владыку?

— Правда. Надеюсь, тебе повезет больше, и ты его не увидишь.

— А он тебе, часом, не родственник?

— С чего ты взяла?

— Ну, не знаю, зачем ему тебя женить?

— Я б ответил, но это будет не политкорректно.

— Как?

— Как не следует говорить про Владыку.

Я смеюсь.

— Вот поэтому ты меня и спасаешь.

— Почему?

— Сам такой.

— Какой?

— Неполиткорректный.

— Ну, это очень вольное допущение, — он тоже смеется, и целует меня в губы. Сначала легко, а потом опрокидывает на траву, и целует уже всерьез, страстно, требовательно, глубоко проникая языком. В первый момент я еще ощущаю, как колют спину жесткие травинки, но почти сразу это становится неважно, все на свете становится неважно, кроме его настойчивых губ, его рук, скользнувших в вырез платья, пальцев, ласкающих мою грудь. Я не хочу и не могу сопротивляться его ласкам. Никогда не могла. И никогда не хотела. Я если и хотела кого в своей жизни, то только его. Его ласки обжигают, поцелуи сводят с ума. И когда он резко кусает меня за нижнюю губу, я и сама не могу понять, был ли вырвавшийся у меня вскрик данью боли или желания. Тяжесть его тела несет блаженство, пальцы скользят по внутренней стороне бедра, ласкают тонкую ткань трусиков…или уже не ткань…настойчивые такие пальцы…или уже не пальцы… Его губы скользят поцелуями к моему уху, спускаются на судорожно выгнутую шею…

Внезапно ледяная вода ударяет меня по лицу, хлестко, словно пощечина. Заливает глаза, рот, я захлебываюсь и пытаюсь прокашляться.

— С–с–сэнта! — злобно шипит Анхен, поднимая от меня голову и глядя на дорогую бабулю совершенно безумным взглядом. С его волос ручьями течет вода, полностью одетым (или, хотя бы, прилично полуодетым) его не назвать даже при очень богатом воображении. Он скатывается с меня в сторону, резким жестом оправляет мне подол платья, и начинает довольно неторопливо приводить в достойный вид свои джинсы, не сводя с Сериэнты злобного взгляда.

— Хотелось присоединиться — могла бы просто сказать, — неприязненно бросает он ей, застегивая, наконец, ширинку.

Она возвышается над нами в обнимку с ведром, из которого только что нас окатила.

— Спасибо, дорогой, у меня на сегодня другие планы.

— Какого дракоса ты встреваешь, когда не просят?!

— Потому что точно знаю, что потом будут просить! — она тоже срывается на повышенные тона. — Ты сейчас премиленько развлечешься, затем бросишь мне на руки полухладный труп и растаешь в голубой дали, а мне ее с того света вытаскивай?! Это ж только у тебя у нас дела, у других дел нет, кроме как проблемы твои решать! Хочешь развлекаться — имеешь право! У себя дома и без моей помощи!

— Сэнта, перестань! Я бы не стал доводить до крайности!

— Ей расскажи, она поверит! Не мытьем, так катаньем, да, Нэри? Ты ведь никогда не сдаешься? Плохо доходит слово «нет»? Повторяю еще раз: я не стану этого делать! — и она с силой швыряет ему в голову ведро. Анхен очень спокойно ловит его и, подержав в руках несколько секунд, резко бросает обратно. Сериэнта ловит свое ведерко с не меньшей легкостью, но тут же, вскрикнув, выпускает его из рук.

— Сволочь! Ты мне руки обжег!

— А надо еще голову оторвать за твои выходки! Не хочешь помогать — не надо. Хотя бы не мешайся, куда не просят!

— А вот тогда не прилетай и не проси! — она резко разворачивается и уходит.

А я так и лежу, и не понять, все еще вода течет по лицу, или все же слезы. Даже розы ведь не подарит напоследок. Так убьет. Чтоб раньше времени не догадалась.

Анхен наклоняется надо мной, и поправляет бретельки лифчика, возвращает на место плечики платья, затем помогает подняться и притягивает к себе.

— Не плачь. Все не так уж страшно. Ведь было же хорошо? Вот и дальше все было бы хорошо. Даже лучше.

— Я не хочу умирать. Даже за «очень хорошо», — меня колотит дрожь. Не то от ледяной воды, не то от поздновато проснувшегося инстинкта самосохранения.

— Я никогда не убью тебя.

— Ты можешь не рассчитать. Или потом, когда надоест. И ты ведь, в самом деле, бросил бы меня здесь.

— Да. Это было бы идеально. Сэнта позаботилась бы о тебе лучше всех врачей галактики.

— Она не хочет.

— Она целитель, Лара. Она не может не спасти умирающего. Говорит, моя кровь тебе не подходит. Вот дала бы свою.

— Ты отвезешь меня домой? Ко мне домой?

— Ну а что мне остается? — он вновь потянулся ко мне с поцелуем, но я отвернулась, и он поймал только соскользнувшую с уха каплю.

Домой мы летели в молчании, и я никак не могла отделаться от мысли: а остановила бы нас Сериэнта, если бы на ее вопрос я дала другой ответ? Любой другой?