Побежала коза в огород

Елена

Вечером я поехала к Гале, предварительно забрав сына из садика. Ее Сережа почти одновременно с нами пришел с работы, и мы вместе поужинали.

Сели за стол вчетвером — Рагозин-младший очень любил есть со взрослыми. Во-первых, к нему тогда не приставали, как есть и сколько, как держать ложку, а порой, если он просил, с удовольствием кормили. Толя до сих пор тосковал по тому времени, когда его кормили с ложечки.

Надо сказать, я не сразу сообразила, что оказываю ему дурную услугу. Хочет сын, чтобы его кормили с ложечки, вот я и кормила.

А после того, как первый раз отвела в садик, спохватилась.

— Ваш сын все время последним встает из-за стола, — рассказывала мне воспитательница. — Когда я спросила его, в чем дело, почему он не ест, Толя попросил: «Тетя, покормите меня!» У нас такого еще не было! Ребенку три года. Посмотрите, насколько самостоятельны другие дети!

Вот и пришлось нам спешно учиться.

Пока мы разговаривали с Галей, Сережа стал показывать Тошке свои инструменты. У мальчонки разгорелись глаза: мы никогда не позволяли ему брать в руки ни молоток, ни плоскогубцы, а Сережа сразу стал объяснять ему, как нужно держать инструмент, чтобы не пораниться. Как взрослому!

Вообще-то он прав, так ребенка и надо воспитывать. Не отмахиваться от него, а объяснять. Я скосила глаз на них, сидящих на ковре головой к голове.

— Вот видишь, не так возьмешь за ручку, и можно прищемить палец. Будет больно.

«Ой!» — услышала я тихий возглас сына. Я заволновалась. Может, не нужны такие вот примеры? Но сын не плакал, не ныл, значит, не больно. Но видимо, понятно.

Наверное, будь у меня такой муж, я со спокойной душой оставляла бы на него своих детей. Только бы и Галочка это понимала. Только бы не сбил ее с пути истинного подлый Бондарчук!

— Ничего, если я Толика у вас сегодня оставлю? — спросила я нарочно для него.

— Конечно, пусть остается, — сразу же откликнулся Сережа. — Мы, между прочим, с ним давно знакомы, правда же, Толя? Вместе на карусели катались.

— Правда, — солидно отозвался мой сын. — Там еще Настя была. Она на себя мороженое уронила.

— Ябеда! — фыркнула я.

— Ничего не ябеда, — сразу же вступилась за племянника Галя. — Он ведь не ее родителям рассказывает, а нам. Он шутит.

— Я шучу, — согласился Тошка.

Хотя я все еще носила черное в память о муже, невольно постаралась приодеться. Между прочим, перед тем как ехать за сыном в садик, я надела туфли на высоких каблуках и серьги висячие, серебряные, с бирюзой, я их в свое время в антикварном магазине присмотрела.

Ну и макияж нанесла. Легкий. Немного туши на ресницы, и губы помадой тронула.

Галя взглянула на меня, но ничего не сказала. Только почему-то вздохнула. Что она подумала?

Но еще большее впечатление своим внешним видом я произвела на Юрия, даже сама не ожидала. Едва я появилась из ворот, как он вышел из машины и открыл передо мной дверцу, не сводя с меня восхищенного взгляда. Поцеловал руку, которую я ему вовсе не протягивала.

— Ты с каждым днем делаешься все красивее! Казалось бы, куда уж больше…

— Юра! — предостерегающе произнесла я.

— Молчу-молчу, хотя в первый раз вижу женщину, которой неприятны комплименты! Я дам тебе на подпись бумагу, а заодно и поедим, не возражаешь? Тут неподалеку я видел один уютный ресторанчик.

— Ты, похоже, знаешь все ресторанчики в городе.

— А почему бы нет? Раз уж принято деловые вопросы решать за едой, а вовсе не в кабинете. И не все люди любят грохот музыки и шум толпы. Нет, уютные ресторанчики придуманы как раз для тех, кто не слишком любит светиться. Таких, как, например, ты.

Уел! А почему бы мне захотеть светиться в его обществе?!

Юрий остановил машину у небольшого ресторанчика и подвел меня к самому дальнему от эстрады столику.

— Здесь нам никто не помешает. Предупреждаю, юридической силы составленная мной бумага не имеет. По закону. Но между нами, «металлистами», для управления базой ее вполне достаточно.

— Разве ты не мог поесть дома? — сварливо поинтересовалась я.

— Не мог. Скажу тебе по секрету, моя четвертая жена совершенно не умеет готовить. Как-то я попытался съесть то, что она приготовила, и чуть не заработал несварение желудка. Сказал ей, Амалия…

— Амалия? Ее так зовут?

— Именно, а чему ты удивляешься? У фотомоделей тоже бывают имена-псевдонимы. Амалия Гайворонская. Звучит?

— Звучит. А она, выходит, не захотела взять твою фамилию?

— Почему она? Это я не захотел. Слишком много Забалуевых! Говорю, зачем тебе быть такой, как все? Сыграл на ее самолюбии.

— А как ее зовут на самом деле?

Я и сама не знала, чего вдруг засыпаю его вопросами о жене. Так ли уж это важно, как на самом деле зовут бедную женщину?

— Артемия, — сказал он и захохотал. — Вчера просматривал справочник женских имен. То-то поудивлялся. А зовут ее Дуня.

— Серьезно, что ли?.. — Но, посмотрев на его ухмыляющееся лицо, я поняла: прикалывается. — Не хочешь говорить, не говори, это я так, в разговор влиться.

— Понятно, говорить во время нашего интимного ужина о моей жене — самый беспроигрышный ход!

— Чего ради он интимный? — тут же разозлилась я. — Давай свою бумагу, есть я не хочу!

— Ты права, есть тебе не стоит, — неожиданно согласился он, — а то вон как растолстела. Но я-то не толстый, и свои дела на голодный желудок не решаю, ты уж не обессудь!

Вообще-то за месяц я похудела на три килограмма. И Шурик утверждала, что я уже хожу гремлю костями.

Но тут я с запозданием сообразила, что Забалуев меня нарочно заводит, ждет, что я разозлюсь и назло ему начну есть. Что я, впрочем, и сделала, несмотря на то что у сестры неплохо поела. От волнения, что ли?

— Знаешь, — немного погодя сказал он, одобрительно поглядывая, как я уплетаю тушеное мясо, — я купил себе небольшую квартирку.

— Небольшую, в смысле, однокомнатную? — слегка удивилась я.

— Почему однокомнатную? Квартира трехкомнатная.

— А зачем она тебе? Для встреч с агентами?

— Шутишь, — не обиделся он. — Я думал, мало ли…

— Поздравляю. — Я не стала изображать ни заинтересованного вида, ни нарочито равнодушного. Так, порадовалась за товарища былых утех. — Это неплохо — иметь жилье, о котором никто не знает. Ты ведь никому не сказал?

— Только тебе, — осторожно проговорил он, размышляя, наверное, чего от меня ждать. — А что ты имела в виду, говоря «неплохо»?

— Когда тебе надоедят твои четыре жены и восемь любовниц, ты сможешь закрываться в ней и отдыхать душой.

— А ты бы не хотела отдыхать в ней вместе со мной?

— Не хотела бы, — категорически заявила я. — Мне некогда отдыхать, мне жить надо.

Сама не поняла, что в запале сказала, но я не стала углубляться и исправлять свои ошибки.

— А я, значит, только и делаю, что отдыхаю! — фыркнул Юрий.

— Как ты не можешь понять, что для меня все это…

— Игрушки! — услужливо подсказал он.

— Неприемлемо.

— Ох, Елена Прекрасная, знала бы ты, что мне все это…

— Передразниваешь?

— Вот ты могла бы сказать, чего от меня хочешь?

— Могла бы. Я все время забываю спросить: это ведь ты снимал для поминок кафе и ты поставил на могиле Жени памятник?

Он тщательно прожевал мясо, словно в этот момент для него не было важнее дела, и промокнул губы салфеткой.

— Неужели это так важно?

— Конечно! Ты и так много для меня сделал… В конце концов, разве ты обязан заботиться обо мне?

— Заботиться — это слишком громко сказано. Так, помог немного. Все-таки ты мой первый биограф…

Интересно, а почему я не сказала, что не хочу больше с ним видеться? То есть я начинала этот разговор, но отчего-то теперь мне казалось, что заводить его вновь глупо.

И в самом деле, есть более насущные темы.

— И все-таки я настаиваю, чтобы ты при окончательном расчете учел все свои траты.

— Хорошо, учту, — пообещал он. — Но теперь наконец я могу поесть, или ты придумаешь еще что-нибудь не слишком умное?

Я закусила губу, понимая, что это он сказал нарочно. Продолжает меня злить. В отместку за то, что я злила его. Поэтому надолго меня не хватило. Минут через десять я опять поинтересовалась:

— Наелся?

— Наелся, — теперь подтвердил он.

— Тогда доставай свою бумагу, буду ее подписывать!

— Не понял. А десерт?

— Ты же сам сказал, что мне надо похудеть.

— Разве я не говорил, что лишние три килограмма тебе не повредят?

— Не говорил. И вообще первое слово дороже второго. Давай бумагу по-хорошему!

— А по-плохому что будет?

— Нет, на плохое не решусь, — честно призналась я. — У меня, увы, теперь нет защитника, что же мне ссориться с единственным союзником.

— Союзник, значит? Иными словами, до защитника недотягиваю?

— Юра, — взмолилась я, — ну зачем тебе мои проблемы? Я и так тебе на голову свалилась с этой дурацкой базой! Может, ты обо мне давно бы думать забыл, а тут я все время о себе напоминаю…

— Послушай, Рагозина, чего ты все пытаешься меня втиснуть в свои рамки? Что мне можно, чего нельзя, что делать, чего не делать? Никто в нашем городе не смеет мне указывать, и только ты можешь позволить себе все, что взбредет в твою красивую голову.

— Ты прав, указывать я не должна. Тем более что повода для того, чтобы нам с тобой видеться, в ближайшие полгода у нас не будет. А тогда мы в последний раз встретимся и все окончательно оформим. Надеюсь, больше головных болей в связи со мной у тебя не будет!

— Ты — моя головная боль, — произнес он мрачно. — А точнее, если у меня о чем-то и болит голова, то только о тебе.

— Неужели всего лишь из-за одной ночи?

И опять я не сказала ему что-нибудь вроде: отстань, забудь и думать обо мне.

Тем более что он с упреком взглянул на меня. Мол, как ты можешь, эта ночь стоит всей жизни! Или что-нибудь еще вроде этого.

Я подписала не глядя какую-то бумагу. Если бы Юрию пришло в голову почему-либо обмануть меня, ему удалось бы это безо всяких усилий.

— Не спеши, я отвезу тебя, — сказал он, и я вынуждена была подчиниться.

По его знаку официант принес счет.

— Я посчитал мороженое и фрукты… — начал говорить он, — но если вы не будете…

— Не будем, — устало отмахнулся Забалуев, — отнеси своим детям!

— Спасибо, — чуть ли не вдвое сложился в поклоне официант.

Видимо, десерт стоил очень приличных денег.

— Ты водишь машину? — спросил Забалуев, по моей просьбе открывая окно с моей стороны. — Вроде у твоего мужа был «ситроен».

— Был, только я на нем никогда не ездила. Как-то мы обходились. До работы я добиралась на маршрутке. На отдыхе Женя был за рулем. Пить он не очень любил, из гостей его возить, как некоторым моим подругам мужей, мне не приходилось… Слишком я рассеянная. Мне кажется, не успею появиться на шоссе, как то ли в меня кто-нибудь врежется, то ли я в кого-то…

— Я бы мог тебя поучить вождению. С гарантией того, что ты перестанешь бояться машины и вообще дороги.

Повернувшись на сиденье, я посмотрела на него.

— Юра, ты все время что-нибудь придумываешь: не работу для меня, так учебу. Не все ли тебе равно, вожу я машину или нет?

Он проехал еще немного, свернул за угол, на какую-то темную улицу — я даже не сообразила, на какую, — и остановил машину на обочине. Мощный платан почти полностью закрывал висевший где-то в выси фонарь. Светились только огоньки на приборной доске да белки его лихорадочно горевших глаз.

— А ты не знаешь, в чем дело? — спросил он меня, беря за руку.

Я старалась, насколько возможно, отодвинуться и почти прилипла к боковому стеклу, лихорадочно пытаясь отыскать рукой, где проклятая ручка дверцы!

Но в машине не очень-то разбежишься, особенно когда тебя при этом изо всех сил тянут к себе. Воздух в салоне сгустился до взрывного состояния. Наверное, поэтому мне стало трудно дышать и еще труднее сопротивляться его губам, которые тянулись ко мне.

Но я все еще надеялась на то, что мне удастся вырваться от него… и от себя. Оттолкнула его голову, но так, что Юрий уткнулся носом мне в грудь, а дальше я уже ничего не соображала.

А потом, вот странность, когда я пришла в себя, то почувствовала себя словно обманутой. Юрий вынудил меня сделать то, чего я не хотела. То есть хотела, но считала, что этого делать нельзя. Непорядочно это. Теперь, когда со смерти моего мужа не прошло и сорока дней.

Он заставил меня переступить барьер, который я так упорно строила. Моральный барьер. И мне стало так горько, как был горек этот запретный, но такой сладкий плод. И я разрыдалась. Странно, на похоронах я почти не плакала, а тут… Из меня извергался просто водопад слез, так что в конце концов я стала захлебываться рыданиями.

Юрий испугался. Он щелкнул кнопкой, открыл дверцу, а потом обежал машину и вынул меня из нее.

— Перестань, Леночка, прошу тебя, перестань! Что с тобой?

— Это из-за меня умер Женя, — проговорила я.

— Не говори ерунды. Его убили парни Ахмета. Они получат свое, я тебе обещаю!.. Ну при чем здесь ты?!

— Не знаю. — Я успокоилась, стараясь больше не всхлипывать. — Может, если бы я его уговорила, он оставил бы этот бизнес…

— Не оставил бы, — мрачно отозвался Юрий. — С помощью своего бизнеса он самоутверждался. Скромный домашний мальчик, который решил сразиться с уличными пацанами… Поверь мне, я знаю, что говорю.

— Почему ты держишь меня подле себя? — выговорила я, совершенно не заботясь о том, что оба моих посыла не связаны между собой.

— Потому что я тебя люблю, — просто сказал он.

— И что нам теперь делать?

— Если я скажу, что разведусь с женой, ты еще больше укрепишься во мнении, что мне ничего не дорого, что я не умею долго жить с одной и той же женщиной, и если ты согласишься жить со мной, то все время будешь ждать, что я и тебя брошу…

— Видишь, ты и сам все знаешь. — Я потянулась за сумкой и попыталась платком стереть из-под глаз потеки туши. Внимательно посмотрела на себя в зеркало. — Как Баба-яга!

— Самая очаровательная Баба-яга на свете, — облегченно выдохнул Юрий.

Наверное, он решил, что мой плач Ярославны затянется надолго. Впрочем, он сам напросился. Неужели не мог держать себя в руках, зная, какое у меня сейчас трудное время?! И разве он не догадывался, что я не смогу долго противостоять ему?

— Прости, не сдержался. Можешь называть меня самыми последними словами — ни одно из них не будет слишком несправедливым.

Он опять потянулся — вроде меня утешать, но я отшатнулась. Что за игры, как мальчишка! Будто не знает, чем это утешительство может кончиться.

— Отвези меня домой, Юра, — попросила я. — Будь добр. Такая ноша мне сейчас не по силам. Пожалей. Пожалуйста!

Мой тон, кажется, его ошеломил. Скорее всего он особо и не раздумывал, прежде чем вот так напасть на меня. Сказал себе: хочу — и попер как танк!

Больше он не останавливался и никуда не сворачивал. Только сказал немного погодя:

— Может быть, я чего-то не понимаю… Но теперь ведь тебе не перед кем чувствовать себя виноватой… В последнее время я просто физически чувствую, как утекает жизнь. В никуда. И ни за что, — сказал он и объяснил: — Я хотел сказать, что нет ничего в жизни другого, что придавало бы ей особую ценность, кроме любви. Ни куча денег ее не заменит. Ни самые молодые, красивые и ногастые девушки… Все это безвкусно, как старая жвачка. Думаешь, зря я столько раз женился? Все никак не мог понять, почему мои друзья-товарищи так лихорадочно меняют жен на все более молоденьких. Думал, может, и меня это заведет? Вернет в то время, когда я был молод и беспечен и жизни не виделось конца… Ты меня не слушаешь?

— Слушаю.

— И не веришь?

— Почему же, верю, только и ворованное счастье не даст тебе удовлетворения.

— Но я не собираюсь ничего воровать. Я хочу на тебе жениться!

— Зачем?

Юрий уставился на дорогу за стеклом, словно там сию минуту должен был вспыхнуть ответ, но так ничего на мой вопрос и не ответил.

— Ты решил, что я не такая, как твои бывшие и нынешняя жены?

Он согласно кивнул.

— А потому со мной тебе будет жить интереснее и как бы насыщеннее.

Опять кивок, но менее уверенный.

— А я самая обычная женщина. Баба. Как все. Мне нужно, чтобы муж меня просто любил, а не постоянно сравнивал с кем-то. И я такая, какая есть, всякий раз та же, а вовсе не каждодневно новая и особая. И на свете наверняка много женщин куда интереснее и интеллектуальнее меня. Но я не хочу вступать с этими женщинами в соревнование. И не хочу все время ждать, чем наше противостояние кончится… Прошу тебя, Юра, жизнь меня и так достаточно наказала. Отпусти ты меня, не держи. Поверь, я вовсе не та, которая тебе нужна!

Он остановил машину у нашего дома, и я выскользнула наружу, не дожидаясь, пока он откроет передо мной дверцу.