Поцелуй у ног богини

Изумрудные лужайки

Амиру было шесть, когда отец взял его смотреть невесту дяди Икрама, сослуживца с завода. Они ехали в мужской половине автобуса. Амир сидел на коленях у отца и ловил слова взрослого разговора в сачок ушных раковин, как рыбок.

Рыбки плескались в его голове, смеялись: «Свадьба дяди будет через четыре дня, а он ещё не видел невесту». От смеха рыбок лопались пузырьки. «Позвонили по телефону и разрешили приехать поговорить немного при тётушках». Пам-пам-пам, пузырьки защекотали голову и Амир спросил:

– Чаача[6], дядюшка, ты будешь жить до старости с женой, которую никогда не видел? Вдруг она уродка?

Дядя Икрам засмеялся стыдливо, а на губах Амира вспыхнул ожёг удара. Амир отвернулся к окну, пузырьки стали водой и потекли из глаз. «Хоть тебе и врезали по лицу, они останутся в дураках, – успокаивали рыбки, покачивая хвостиками в сырости его слёз, – жена может оказаться злой, некрасивой, глупой». Рыбки обещали: «Ты сам выберешь невесту, сам себе, Амир, никто не будет тебе указывать».

Автобус остановился, рыбок смыло потоком района Ушаграм. Амир утёр свой ровный, удавшийся, слава Аллаху, в Мумтаз, а не в Али нос. Что было дальше с дядей Икрамом, он забыл. Вроде бы раз они ездили к ним в гости в Ушаграм. Там было скучно, безобразные куры купались в пыли двора, а взрослые поздравляли дядю с повышением по службе. Жена дяди мельтешила, подавала бирьяни в закрытой чадре. Так никто и не узнал, симпатичная ли она. На ногтях стояли точки хны, вот и всё.

Когда Амиру исполнилось десять, отец принёс антенну и приделал её к крыше.

– Мумтаз, вот и в кино ходить не надо, платить этим ворам!

Теперь у них в доме страдали от неукротимых чувств, пели и сражались до искр, так что Мумтаз только успевала подбирать слёзы краешком дупатты. Краски с экрана сделали цветным розовато-серый переулок. В дом приходили женщины, у которых не было кабельного, дети, подруги и сёстры этих женщин. Они рассаживались повсюду: на кровати, на полу, на столе, торчали в дверном проёме и окне, стояли вдоль стен. Разом вздыхали так, что в комнате становилось душно – они выпивали воздух. Разом хохотали, отчего не слышно было фильм. Одновременно цыкали друг на друга. Все вместе зажимали рот руками, хватая рыдания.

Но это продолжалось недолго. Их мужья один за другим крепили антенны к крышам, словно весь квартал захотел выйти на связь с космосом, по которому плавали русские и американские корабли. Песни о самой прекрасной любви хлынули из каждого окошка. Случались помехи, тогда Амиру приказывали лезть на крышу и шевелить антенну, а мама из двери кричала вверх:

– Лучше, бета, плохо, бета, сынок, потряси её ещё, наклони маленько. Да что ты возишься?! Риши уже идёт к Моули!

Так же трясли антенны дети на других крышах. Сотни детей на плоских прямоугольных крышах под раскинувшимся небом Бенгалии.

«Как огромна сила кино», – думал Амир. Рыбы, ставшие тяжелей, медленно открывали рты: «Ты уедешь в царство колониальных особняков, Амир, в мир изумрудных лужаек, будешь драться над пропастью, танцевать под дождём с возлюбленной в сияющих вспышках, ты сам будешь этим миром, мальчик».

Амир любил грустные песни. Когда пели про любовь, он чувствовал, что какой-то неназванный орган под рёбрами ноет. Про себя он называл это болью сердца. Сердце и голос должны петь вместе, тогда песня умещает город, неторопливые реки Дамодар и Аджай, любимую, которая родилась для него из взбитого космического молока и живёт где-то на свете. Он пел так сердечно, что отец купил ему гитару и нашёл учителя музыки, уроки которого Амир прилежно посещал.

В пятнадцать лет он в первый раз увидел белую девушку. Зелёные глаза, жёлтые волосы, а сама – цвета бумаги, пенджабского храма, траурного сари. Рот красным накрашен. Показывали её в конце передачи, в которой вечно обсуждали выборы, права женщин и детские браки в городских трущобах и сельской глуши. Всё это стоило перетерпеть ради серебряных спиралей, которые бежали по экрану в финале. Из спиралей появлялась желтоволосая махарани и призывала покупать билеты авиакомпании, которая соединит Индию со всей планетой. Ради сорока секунд её выступления Амир смотрел передачу от начала до конца, записывая в подсознание печали родной страны. Рыбы роху с тугими боками и красноватыми плавниками тихо говорили: «Женись на белой девушке, Амир, все залюбуются на вас, ты станешь раджой во дворце вселенной». Хитрые рыбы глядели хищно и насылали сладострастные видения по ночам.

Все женщины на сотни километров вокруг были оттенка кофе. Девчонки переулка из тощих чумазых существ, с которыми они играли на дороге стеклянными шариками, превратились в незнакомок, молчаливых, словно беременных какой-то тайной. Стали носить длинные одежды и держаться в стороне. Ах, какие они были красивые и неясные, как звенели, качались у них совсем близко к шее серёжки, а всё, что так хотелось рассмотреть, пряталось в волнах ткани.