Подмененная

ОЖИДАНИЕ

Бабушка была права. Весна, несомненно, лучшее время года в Корнуолле. Чего стоил один запах моря! Я стояла возле окна нашего купе, когда мы проносились мимо красноватых пашен Девона, где поезд проходил в нескольких милях от моря, затем, оставив позади плодородный Девон и реку Теймар, мы оказались в Корнуолле с его совершенно особенным, ни с чем не сравнимым пейзажем.

Наконец мы прибыли на место. Нас приветствовал начальник станции, а один из конюхов с экипажем уже поджидал нас, чтобы отвести в Кадор. Меня больше обычного взволновали эти серые каменные стены и башни, глядевшие на море. Я поняла, что правильно поступила, приехав сюда.

Комната для меня уже была подготовлена, и вскоре я стояла у окна, наблюдая за игрой чаек, как на берег накатываются покрытые белой пеной волны, подгоняемые юго-западным ветром.

Бабушка зашла ко мне и сказала:

— Я очень рада твоему приезду. Дедушка боялся, что ты не согласишься.

Повернувшись, я улыбнулась ей:

— Конечно, я приехала, — и мы обе рассмеялись.

Мисс Браун была тоже довольна тем, что мы оказались в Корнуолле, наверное, ей не терпелось осмотреться в новых роскошных апартаментах Мэйнорли и нового лондонского дома.

— Смена обстановки идет на пользу, — сказала она. — Это мостик между старой и новой жизнью.

Давно мне не спалось так хорошо, как в эту ночь; куда-то пропали неясные сновидения, угнетавшие меня в последнее время. Обычно в них мелькал Бенедикт Лэнсдон с весьма зловещим видом. Я никому об этом не говорила. Я знала, что все скажут, будто я специально раздуваю в себе неприязнь к нему, так как никаких причин испытывать недобрые чувства к отчиму у меня не было. И, наверное, они были бы правы.

Наутро за завтраком бабушка спросила:

— Чем ты собираешься сегодня заниматься?

— Ну, мисс Браун считает, что мы и без того потеряли довольно много времени. В последнее время мы подзапустили наши занятия, и она полагает, что нужно срочно наверстывать упущенное.

Бабушка состроила легкую гримасу:

— Это что же, занятия с самого утра?

— Да, боюсь, что так.

— Что, таков закон? — спросил дедушка.

— Неумолимый, как законы природы, — ответила бабушка.

— А я-то надеялся, что мы сегодня покатаемся с тобой верхом, — сказал он. — Может быть, во второй половине дня, если уж первую непременно нужно посвятить занятиям?

— Тебе необходимо повидаться с Джеком и Мэрией, — сказала бабушка. Они обидятся, если ты не возьмешь с собой Ребекку.

Джек был братом моей матери. Со временем он должен был унаследовать Кадор и воспитывался как будущий хозяин имения. Этим он занимался с той же целеустремленностью, которая всегда была характерна для его отца. Сейчас Джек не жил в Кадоре, хотя в свое время собирался вернуться в дом предков. Он вместе со своей женой и пятилетними близнецами жил в Дори Мэйноре чудесной усадьбе с домом в стиле елизаветинских времен. Кадор они посещали часто.

Женившись, Джек выразил желание жить отдельно, думаю, по настоянию своей жены, которая, хотя и любила мою бабушку, относилась к тем женщинам, которые предпочитают быть в доме единственной хозяйкой. Похоже, это устраивало всех.

В Дори Мэйноре до брака жил мой дедушка, так что фактически это было частью поместья Кадор.

— Во второй половине дня мы заглянем к ним, — сказал дедушка, — верно, Ребекка?

— Конечно. Мне хочется поскорее увидеть их.

— Значит, решено. Я прикажу подготовить для тебя Денди.

— О да, пожалуйста.

Я чувствовала себя так, будто вернулась в родной дом. Здесь была моя семья. Здесь помнили, что мне нравится и что не нравится. Меня уже поджидал милый Денди, на котором я всегда ездила верхом, когда бывала в Корнуолле. Звали его так потому, что он выглядел необыкновенно элегантно. Он был красив и отлично сознавал это. У него были очень грациозные движения, и он любил меня, хотя и с некоторой долей надменности.

Кличка подходила к нему как нельзя более удачно.

«Это настоящий денди», — говорил о нем конюх.

Когда я поскачу во весь опор вдоль берега, пущу лошадь в галоп по долинам, мне удастся на время забыть о том, что Бенедикт Лэнсдон отнял у меня мать.

Бабушка вдруг спросила:

— Ты помнишь Хай-Тор?

— Этот чудесный старинный дом? — спросила я — Не появились ли там какие-то новые люди?

— Да, Уэсткоты. Но они всего лишь арендуют дом.

Когда умер сэр Джон Персинг, там никого не осталось.

Распорядители имуществом решили продать дом, а пока сдали его в аренду Уэсткотам. Есть там и другие новоселы — французы.

— Что-то вроде беженцев, — сказал дедушка.

— Как интересно! И вы с ними познакомились?

— Раскланиваемся при встрече. Они приехали из Франции после того, как там начались беспорядки… а может, незадолго до этого, предвидя, что может случиться.

— Беспорядки?

— Лучше бы ты не сознавалась при дедушке в том, что понятия не имеешь о происходящем во Франции.

Он придет в ужас от твоего невежества.

— Там какая-то война или еще что-то?

— Настоящая война, и французы потерпели от пруссаков тяжкое поражение. Вследствие этого поражения здесь и оказались Бурдоны.

— Ты хочешь сказать, они покинули родину?

— Да.

— И теперь будут жить здесь?

Бабушка пожала плечами:

— Я не знаю. Но пока они живут в Хай-Торе. Мне кажется, они поселились туда специально, чтобы присмотреться, стоит ли его покупать. Впрочем, многое будет зависеть от событий во Франции.

— Что они за люди?

— Родители с сыном и дочерью.

— Очень любопытно, А как к ним здесь относятся?

— Ну, ты же знаешь, как в этих местах относятся к иностранцам, сказал дедушка.

— Девушка довольно милая, — заметила бабушка, — Ее зовут Селеста. Я бы сказала, что ей лет шестнадцать, верно, Рольф?

— Думаю, около этого, — подтвердил дедушка.

— А молодой человек — очень энергичный… не знаю уж, сколько ему… лет восемнадцать-девятнадцать?

— Да, примерно. Мы у них как-нибудь спросим.

Ты не возражаешь, Ребекка?;

— О да, конечно. А в общем, кажется дела здесь идут как обычно.

— Кое-какие изменения все же есть! Как я уже сказал, имеет место французское вторжение. Ну, а остальное и в самом деле осталось почти прежним. В прошлом году октябрьские шторма были особенно жестокими. Дождей выпало больше, чем обычно, и фермерам, конечно, это не понравилось. Миссис Полгенни продолжает отделять козлищ от агнцев и предвещать вечные адские муки грешникам, в число которых входит большинство из нас, исключая, разве что, ее лично. Дженни Стаббс ведет себя, как обычно.

— То есть разгуливает и что-то распевает?

Бабушка кивнула.

— Бедняжка, — тихо сказала она.

— И по-прежнему думает, что у нее вот-вот появится ребенок?

— Боюсь, что да. Но выглядит она довольной.

Надеюсь, что для нее все это представляется не таким трагичным, как для окружающих.

— Похоже, денек сегодня будет чудесный, — сказал. дедушка. — Жду-не дождусь нашей с, тобой прогулки.

Позавтракав, я поднялась к себе. Мисс Браун уже сидела в классной комнате.

В конюшне меня ожидал оседланный Денди.

— Хорошо, что вы опять приехали, мисс Ребекка, — сказал конюх Джим Айзеке.

Я ответила, что и сама рада возвращению, и мы немножко поболтали до прихода дедушки.

— Привет, — сказал он. — Все готово? Что ж, тогда мы можем отправляться, Ребекка.

Приятно было скакать по проселкам. Повсюду пестрели полевые цветы, воздух был наполнен запахами весны. В полях цвели одуванчики, ромашки, сердечники и кукушкины слезки; вовсю распевали птицы. Был разгар весны. Да, я вовремя приехала сюда.

— Так куда бы ты хотела направиться после Дори Мэйнор: к морю, на пустоши или просто проехаться где-нибудь по проселкам?

— Все равно. Здесь все доставляет мне радость.

— Такое уж тут настроение, — сказал дедушка.

Мы подъехали к Дори Мэйнор. Навстречу нам вышла тетя Мэрией, держа за руки своих близнецов.

Она нежно обняла меня.

— Джек! — крикнула она. — Посмотри, кто приехал.

Дядя Джек поспешил к нам.

— Ребекка!. — Он нежно прижал меня к груди. — Так приятно видеть тебя! Как ты поживаешь, а?

— Очень хорошо, дядя, а вы?

— Ну, теперь, когда здесь ты — лучше не придумаешь. А как прошла свадьба?

Я сообщила, что все было по плану.

Близнецы жались к моей юбке. Я нежно взглянула на них. Джекко и Анн-Мэри были прелестны. Джекко был назван в память о том молодом человеке, который утонул в Австралии вместе со своими родителями, а Анн-Мэри — в честь бабушки Анноры и матери Мэриен.

Они весело запрыгали вокруг меня, выражая свою радость. Анн-Мэри очень серьезно спросила, известно ли мне, что ей уже четыре года и три четверти, а в июне будет целых пять. Она с некоторым удивлением добавила:

— И Джекко исполнится столько же.

Я подтвердила, что это необыкновенно интересный факт, а потом выслушала Джекко, рассказавшего, что он уже стал лихим наездником.

Мы вошли в дом, которым дедушка очень гордился.

Было время, когда казалось, что дом находится в совершенно безнадежном состоянии. Дедушка собирался пойти по стопам своего отца и стать юристом, но бросил это дело и полностью отдался приведению в порядок Кадора.

Джек с гордостью продемонстрировал мне недавно отреставрированные гобелены, а Мэрией принесла бочонок своего домашнего вина. Пошли разговоры о поместье и, конечно, о свадьбе. Мэрией желала знать все подробности.

— У Анжелет теперь начнется совсем другая жизнь, — сказал Джек.

— Наверняка гораздо более интересная, — добавила Мэрией.

Я сразу почувствовала один из очередных приступов печали и жалости к себе, которые, по всей видимости, не собирались оставлять меня.

Распрощавшись с гостеприимным семейством, мы продолжили нашу прогулку и проехали около мили в глубь побережья. Впереди показался дом из серого камня, выстроенный на склоне холма.

— Хай-Тор, — сказал дедушка. — Трудно назвать это утесом, скорее, это маленький холмик, — Он достаточно высок, чтобы дом продувался насквозь, когда дуют штормовые ветра, — возразила я.

— Это вполне возмещается превосходным видом, который оттуда открывается. Стены здесь толстые и уже две сотни лет выдерживают любой шторм. Я уверен, что эти Бурдоны сумели сделать дом уютным и внутри.

— Наверное, очень грустно покидать свою страну.

— Всегда есть выбор. Можно было остаться и нести ответственность за все последствия.

— Вероятно, это трудное решение. Не представляю, чтобы ты когда-нибудь покинул Кадор.

— Надеюсь, такого и не случится.

— Без тебя, дедушка, Кадор стал бы совсем другим.

— Я влюбился в него с первого взгляда. Но этих людей я тоже могу понять. Не забывай, не так уж давно во Франции произошла революция, а поражение от пруссаков вконец расстроило их.

Мы не спеша ехали по извилистой дорожке, когда позади послышался стук копыт. Вскоре мы увидели двух всадников — девушку лет шестнадцати и молодого человека на несколько лет постарше.

— Доброе утро, — приветствовал их дедушка.

— Доброе утро, — ответили они, и уже по этим двум словам, произнесенным с сильным французским акцентом, я поняла, кто это.

— Ребекка, — сказал дедушка, — позволь представить тебе месье Жан-Паскаля Бурдона и мадемуазель Селесту Бурдон. Господа, это моя внучка Ребекка Мэндвилл.

Две пары живых, внимательных темных глаз изучали меня.

Девушка была привлекательна: темные волосы, темные глаза, оливковый оттенок кожи. Ее костюм для верховой езды был сшит отменно, и в седле она держалась очень грациозно. Пожалуй, то же самое относилось и к молодому человеку. Он был улыбчив и миловиден, обладал стройной фигурой и густыми черными волосами.

— Вы удачно устроились? — спросил мой дедушка.

— О да, да, мы устроились очень хорошо, не есть ли так, Селеста?

— Мы устроились очень хорошо, — тщательно выговаривая слова, повторила она.

— Ну и прекрасно. Моя жена хотела бы пригласить вас как-нибудь на ленч, — продолжал дедушка. — Как вы полагаете, это возможно?

— Это было бы для нас гран плезир.

— Ваши родители и вы вдвоем, так?

Девушка ответила:

— Нам нравится это очень сильно…

Ее брат добавил:

— Да, мы очень рады.

— Что ж, тогда не будем затягивать, — заявил дедушка, — Ведь Ребекка живет в Лондоне, и мы не знаем, долго ли она у нас погостит.

— Очень мило, — сказали они.

Мужчины приподняли шляпы, и мы разъехались.

— Кажется, они приятные люди, — сказал дедушка, и я с ним согласилась.

— Я думаю, пора возвращаться домой, — заторопился он. — В Дори мы провели больше времени, чем я предполагал. Тем не менее, тебе нужно было повидаться с Мэрией, Джеком и близнецами.

На обратном пути мы проехали мимо коттеджа миссис Полгенни, где на всех окнах виднелись аккуратненькие занавесочки. Я подумала, что за одним из этих окон склонилась над своей вышивкой Ли, и вновь задумалась о ее судьбе.

Бабушку заинтересовало наше сообщение о встрече с Бурдонами.

— Я подумаю, в какой из ближайших дней пригласить их, — сказала она.

В Кадоре было не принято подавать мне еду в классную комнату. Я сидела за столом с бабушкой и дедушкой. Они говорили, что видят меня не так уж часто и не желают понапрасну лишать себя моего общества. Вместе с нами за стол садилась и мисс Браун.

В этот вечер мы разговаривали о Бурдонах. Бабушка уже послала в Хай-Тор письмо с приглашением.

— Мне жаль людей, которые вынуждены покидать родную страну, — сказала она.

— В конце прошлого столетия их оказалось здесь немало, — добавил дедушка.

Мисс Браун заметила, что Великая французская революция была ужасным периодом в истории.

— Мы начнем изучать ее, покончив с английскими премьер-министрами, Ребекка. — Бабушке с дедушкой она пояснила:

— Я решила, что следует изучить эту тему поподробнее, поскольку девочке предстоит жить в семье политика.

— Превосходная идея, — сказал дедушка. — И наверняка это очень интересно.

— Политические лидеры — очень важные люди, — сказала бабушка.

— Вся проблема в том, — заметила мисс Браун, — что некоторые из них не вполне подходили для этого поста. Возможно, у всех великих людей есть недостатки.

— Как и у всех остальных, — согласился дедушка.

— А особенно у Наполеона III.

— Ты знаешь, кто он такой, Ребекка? — обратился ко мне дедушка. Он старался, чтобы я постоянно участвовала в разговоре.

Ну, до войны он был французским императором, да?

— Совершенно верно. Очень большая ошибка — возлагать на людей ответственность только потому, что они являются родственниками действительно великих людей. Существовал один-единственный Наполеон. Ни второго, ни третьего быть не может.

— Полагаю, это просто фамилия, — сказала я. — И они имеют право носить ее.

— Его отцом был Луи-Бонапарт, король Голландии, брат первого Наполеона, а его матерью — Гортензия Богарне, приемная дочь Наполеона I, сообщила мисс Браун, которая не могла удержаться от искушения превратить застольный разговор в урок истории. — С юных лет он, хотел пойти по стопам своего дядюшки.

— Что ж, императором ему стать удалось, — заметила бабушка.

— Однако с самого начала его карьера была вереницей поражений, подхватил дедушка, судя по всему, знавший историю не хуже, чем мисс Браун. — Его тщеславные попытки привлечь к себе внимание завершились весьма печально. В начале его выслали в Соединенные Штаты, а затем он прибыл сюда, в Англию, где пожил некоторое время, но, когда ему показалось, что революция тысяча восемьсот сорок восьмого года дает ему некоторые шансы, он вернулся во Францию, добился места в Национальной ассамблее и начал бороться за императорский титул.

— И, кажется, преуспел в этом, — сказала бабушка.

— Да, на время.

— На весьма долгое время, насколько я помню, — ответила она.

— Он хотел, чтобы его имя ассоциировалось с именем его дяди. Однако ему недоставало дядюшкиной гениальности — И куда же привела Наполеона его гениальность? — спросила бабушка.

— На Эльбу и на остров Святой Елены, — вставила я, желая показать им, что хорошо разбираюсь в предмете разговора.

Мисс Браун бросила на меня одобрительный взгляд.

— У этого Наполеона все могло бы сложиться удачно, — продолжил дедушка, — если бы он не начал завидовать растущей мощи Пруссии и ему не пришло бы в голову подорвать ее. Он сам спровоцировал войну с Пруссией, считая, что легко разобьет их и покроет себя ореолом славы. Однако он столкнулся с прусской дисциплиной. Ему следовало предвидеть, что его судьба решится при Седане.

— И тогда Бурдоны решили бежать из страны? — спросила я, пытаясь перевести разговор в русло, ведущее к интересующему меня предмету.

— Причем поступили весьма предусмотрительно, — ответил дедушка. Революция в Париже — это катастрофа для Наполеона III. В результате их императрица с сыном живет теперь в Кэмден-хаусе в Чизлхерсте.

А теперь к ним присоединился император, уже не узник, но изгнанник.

— Как Бурдоны, — сказала я.

Бабушка улыбнулась мне.

— Никогда не позволяй своему дедушке увлекаться разговорами на исторические темы, — сказала она. — Когда он берется за это, его не остановить.

— Слишком захватывающая тема, — улыбнулась мисс Браун.

Когда мы выходили из столовой, появился конюх и вручил моей бабушке письмо.

В нем сообщалось, что Бурдоны с удовольствием принимают ее любезное приглашение на ленч.

Они приехали в назначенное время, и визит оказался очень любопытным. Как отметили впоследствии мои родственники, месье и мадам Бурдон были типичными французами. У месье была ухоженная острая бородка, темные жесткие волосы и очень обходительные манеры.

Он поцеловал ручки дамам, в том числе и мне, и с восхищением устремил свой взор на бабушку. Мадам была довольно миловидной женщиной, а ее живость и обаяние делали ее лет на десять-пятнадцать моложе.

Она была склонна к полноте, ее прическа была безупречна, а большие карие глаза глядели несколько грустно. Их английский был далек от совершенства, но я нашла его забавным и очаровательным.

Их сын и дочь были похожи на родителей внешне, а также, видимо, и внутренне. Молодого человека отличала та же галантность в обращении с женщинами; девушку — столь же тщательная, как у матери, ухоженность.

Они выразили свое восхищение древностью и мощью Кадора, а бабушка сказала, что если гости пожелают, то после ленча она устроит им экскурсию по замку.

Месье Бурдон признался, что это доставило бы ему огромное удовольствие; мадам заявила, что она примет приглашение с радостью; сын и дочь, как эхо, повторили слова родителей.

За ленчем они рассказывали про ужасные события на их родине, которые заставили их стать беженцами.

Я узнала, что мадам Бурдон была знакома с императрицей Евгенией, а месье Бурдон несколько раз имел честь находиться в обществе Наполеона III.

— Теперь, когда наш император и императрица находятся в Англии, мы чувствуем себя обязанными быть возле них, — слегка запинаясь, произнес месье Бурдон.

Бабушка спросила, как им нравится Хай-Тор.

— Очень хорош, очень хорош, — был ответ.

— Вы предполагаете когда-нибудь вернуться во Францию? — спросил мой дедушка.

Месье Бурдон сложил ладони и слегка покачал головой из стороны в сторону, одновременно пожимая плечами.

— Возможно, да. Возможно, нет. Эта Республика… — Он состроил гримасу. — Если император вернется…

— Думаю, что вряд ли это произойдет в обозримом будущем, — сказал дедушка.

— А пока он живет в изгнании, — добавила бабушка. — Интересно, как чувствуют себя люди в такой ситуации? Должно быть, странно оказаться после роскоши и церемониалов французского двора в захолустном Чизлхерсте.

— Может быть, он счастлив пожить в тихой обстановке.

Я заметила, что Жан-Паскаль посматривает на Дженни, горничную, прислуживающую за столом. Когда она подавала ему блюдо с овощами, их глаза встретились. Она покраснела. Я знала, что Дженни интересуется молодыми людьми, и решила постараться выяснить, какого она мнения об этом молодом человеке.

После ленча гостям предложили осмотреть Кадор.

Я отправилась вместе с ними. Я любила слушать рассказы дедушки об истории этого места. Тема так нравилась ему, и говорил он с таким энтузиазмом, что бабушке временами приходилось останавливать его, опасаясь, что слишком подробная лекция может утомить гостей.

Мы находились в галерее, где были вывешены старинные гобелены, часть которых находилась в весьма почтенном пятисотлетнем возрасте, когда мадам Бурдон вдруг разволновалась:

— Эти гобелены… они являются, как это правильно сказать? Получили исправление?

— Чинили ли их? О да, это было необходимо. Мне кажется, ремонт сделан довольно удачно.

— Но… он очень хорош.

— Тем не менее, вы заметили.

— Моя жена очень заинтересована, — объяснил месье Бурдон. — Мы имеет некоторые очень хорошие, очень старые таписьер… гобелены… Вы понимаете?

— Ну конечно, — сказала бабушка. — Это чудесно.

Жан-Паскаль, владевший английским гораздо лучше, чем его родители, объяснил, что им удалось вывезти из Франции свои наиболее ценные гобелены.

Бурдоны собирались отреставрировать их еще во Франции, но если бы удалось найти человека столь же искусного, как тот, кто починил наши гобелены, то они предпочли бы отремонтировать их здесь.

— Это сделала два года назад молодая девушка, которая живет неподалеку отсюда, — сказала бабушка. — Иглой она владеет, как вы сами можете убедиться, виртуозно. Она профессиональная портниха и делает вышивки на одежде и прочих вещах, которые позже выставляют на продажу в лавке Плимута… по весьма высоким ценам, насколько я знаю.

Мадам Бурдон очень разволновалась.

— Если бы вы могли сообщить моей матери, где отыскать эту вышивальщицу, она была бы очень благодарна вам, — сказал Жан-Паскаль.

Бабушка задумчиво взглянула на дедушку.

— Это Ли, — сказала она, — так что могут возникнуть некоторые затруднения. Ты же знаешь, как неохотно миссис Полгенни отпускала Ли сюда, — Она обратилась к гостям:

— Я поговорю с матерью девушки и спрошу, позволит ли она Ли отправиться в Хай-Тор. Видите ли, мать предпочитает, чтобы девушка работала на дому.

— Мы хорошо заплатим… — начал Жан-Паскаль.

— Предоставьте это мне. Я сделаю все возможное.

Разговор об этом решили пока отложить и вновь начали обсуждать сами гобелены. Похоже, в коллекции Бурдонов были действительно бесценные произведения: один из замка в Блуа, а другой — из Шамбо.

— Конечно, было рискованно перевозить их, — сказал Жан-Паскаль, — но мать не представляла себе, как можно бросить их там. Некоторые из гобеленов были немножко повреждены при перевозке.

Прощаясь, бабушка пообещала, что завтра же наведается в дом миссис Полгенни и немедленно известит Бурдонов о результатах переговоров.

На следующий день бабушка сказала, что собирается отправиться в логово миссис Полгенни, и предложила мне сопровождать ее. Я, конечно, согласилась.

В город мы пошли пешком, по пути беседуя о Бурдонах и взвешивая возможность того, что миссис Полгенни решится отпустить Ли поработать в Хай-Торе.

— Это значило бы, что ей, скорее всего, придется прожить там несколько недель.

— А почему бы ей не ездить туда каждый день?

— Видишь ли, я думаю, что для такой работы нужно очень хорошее освещение. Она может приехать туда, а тут выяснится, что день слишком пасмурный.

Лучше ей все время находиться в Хай-Торе.

Разве миссис Полгенни будет возражать против этого?

— Миссис Полгенни видит вокруг себя сплошные грехи, даже если их нет и в помине, и всегда ожидает худшего. Она хотела бы держать Ли под крышей собственного дома, чтобы следить за ней бдительным оком.

Мы подошли к дому. Его окна сияли, камешки на дорожке выглядели так, будто их только что помыли и протерли, а ступеньки крыльца были свежевычищенными. Мы постучались в дверь.

Ответа долго не было. Мы прислушались, и нам показалось, что внутри кто-то шевельнулся. Бабушка громко произнесла:

— Это миссис Хансон и Ребекка. Ты тут, Ли?

Дверь открылась, и на пороге появилась Ли, раскрасневшаяся, робкая и очень хорошенькая.

— Мамы нет дома, — сказала она. — За ней приехали с фермы Эгхем. У миссис Мастере началось.

Бабушка понимающе кивнула и спросила:

— Нельзя ли нам зайти на минутку?

— О да, конечно, пожалуйста, — ответила Ли.

Мы прошли в прихожую. Я заметила, что латунные предметы начищены до зеркального блеска. Тут стоял диван с двумя подушками, симметрично расположенными по углам; чехольчики на спинках стульев были безупречно чистыми, а на ручках кресел лежали салфеточки, чтобы сидящие не пачкали мебель.

Мы с трудом осмелились сесть.

— Может быть, я попрошу маму зайти к вам, как только она вернется? Я просто не знаю, когда она будет дома. С этими родителями ничего заранее неизвестно.

— Собственно говоря, это касается тебя, Ли, — сказала бабушка. В конце концов, Ли было около восемнадцати лет, а в этом возрасте человеку уже пора самому принимать решения. Но Ли была очень скромной девушкой, а миссис Полгенни — деспотичной матерью. — Ты знаешь французов, которые здесь живут?

— Эти, из Хай-Тора? — спросила Ли.

Бабушка кивнула.

— Вчера они были у нас в гостях… — и, когда мы показывали им замок, они обратили внимание на гобелены, которые ты починила.

— О, мне очень полюбилось это занятие, миссис Хан сон.

— Я знаю. Это внесло в твою жизнь разнообразие, верно? Так вот, у них есть несколько превосходных гобеленов французской работы. Ты слышала о таких, Ли? Конечно, слышала. Считается, что они — лучшие в мире. Эти гобелены очень древние и нуждаются в ремонте. Увидев, что ты сделала с нашими…

Глаза Ли засияли.

— В общем, они хотели бы поговорить с тобой по поводу починки их гобеленов.

— О, я с удовольствием взялась бы за это. Мне уже надоело вышивать розочки и бабочек на дамском белье.

— Подобная работа — совсем другое дело, правда?

И интересно… ведь их сделали люди, которые жили сотни лет назад.

— Да, я понимаю.

— Видимо, тебе придется пожить там, пока ты будешь делать эту работу. Тебе понадобится хорошее освещение, а ездить взад-вперед — слишком долго.

Ли кивнула, а потом сказала:

— Матушка не любит, когда я ухожу из дома, даже к вам.

— Вот это я и хотела обсудить с ней. Я пообещала месье и дамам Бурдон поговорить с вами. Они очень хорошо заплатят. Мне кажется, вы сами можете назвать цену.

Я изучающе смотрела на Ли. Она вообще была хорошенькая, а теперь, когда ее охватило радостное возбуждение, это стало еще заметнее.

— Не хотите ли чашечку чаю? — спросила она.

— Это было бы очень кстати, — ответила бабушка.

Ли вышла. Мы оглядели комнатку, и я поняла, о чем сейчас думает бабушка. Комната имела нежилой вид. Я не могла представить человека, который был бы счастлив в таком доме. Здесь нужно было постоянно заботиться насчет того, что правильно и пристойно в глазах строгой миссис Полгенни, а об удовольствиях нельзя было и помыслить.

В то время как мы пили чай и ели домашние бисквиты, явилась хозяйка дома. Войдя, она в изумлении остановилась на пороге и уставилась на меня.

Я судорожно начала размышлять, не сделала ли я чего-нибудь такого, что безвозвратно испортило совершенство ее кресла, обитого коричневым бархатом.

— Миссис Хансон… — начала она.

— Прошу простить меня за вторжение, миссис Полгенни, — сказала бабушка, — Ли угостила нас чаем, а ваш овсяный бисквит изумителен.

— О, я рада, что она предложила вам чай, — расплылась в улыбке миссис Полгенни.

— Как прошли роды на ферме?

— Еще один мальчик. — Ее лицо смягчилось. — Чудесный, здоровый мальчуган. Все довольны. Роды затянулись, но все прошло гладко. Нужно немного понаблюдать за ними. Сегодня попозже я еще раз навещу их.

— Я рада, что все так удачно. Мы пришли к вам, чтобы обсудить весьма интересное предложение. Мы уже кое-что рассказали Ли.

— Да? И в чем дело?

— Вы знаете беженцев из Франции, поселившихся в Хай-Торе?

— Знаю.

— Ли хорошо потрудилась над нашими гобеленами.

Эти французы приходили к нам на ленч, а потом, осматривая замок, обратили внимание на ее работу.

Дело в том, что они хотели бы попросить Ли сделать для них то же самое. У них есть очень ценные гобелены, требующие ремонта. Они выразили желание, чтобы этим занялась Ли.

Миссис Полгенни нахмурилась:

— У Ли и здесь хватает работы.

— Там работа совсем другая, и заплатят за нее, разумеется, гораздо больше.

Это замечание вызвало явный интерес у миссис Полгенни.

— Конечно, ей пришлось бы пожить там недельку — другую, а то и дольше.

Миссис Полгенни опять нахмурилась:

— А почему бы ей не ездить туда каждый день?

— Ну, это все-таки далековато, такое путешествие дважды в день, а главное, не всегда бывает подходящее освещение. Работа ведь чрезвычайно сложная.

— Ли не захочет жить вдали от дома.

— Но разве вам не кажется, что ей было бы неплохо ненадолго сменить обстановку? В Хай-Торе ее устроят очень удобно и будут благодарны за работу. Мадам Бурдон с большой нежностью говорила об этих гобеленах. Чувствуется, что они ей очень дороги. Подумайте об этом, миссис Полгенни.

— Я считаю, что молодой девушке положено жить дома, возле матери.

— Но это же недалеко.

— А они не могут привезти гобелены сюда?

— Это невозможно. Гобелены очень велики и, полагаю, исключительно ценны.

— Пусть наймут кого-нибудь другого, — Им понравилась работа Ли. Она исключительно талантлива. Это может принести ей пользу и в будущем. Кто-нибудь посетит их, увидит ее работу, как они увидели у нас. Никогда заранее неизвестно, что из этого может получиться. Вы, наверное, знаете, что сейчас в Англии живут император Наполеон и императрица Евгения. Они дружат с месье и мадам Бурдон.

Кто знает, может быть, Ли еще предстоит поработать и для королевских особ?

Миссис Полгенни посмотрела на нас с сомнением.

., - Если судить по тому, что я слышала, они грешные люди.

— Ах, миссис Полгенни, нельзя ведь верить во все, что слышишь. Думаю, для девушки это будет счастливой возможностью.

— Мне не нравится, когда моя дочь не ночует дома.

Я хочу знать, что она здесь, а я в соседней с ней комнате.

— Не отказывайте сразу, подумайте об этом. Ли очень понравилось работать над гобеленами. Это же гораздо интереснее, чем простая вышивка.

— Еще и иностранцы!

— Они такие же, как мы, — сказала я.

Миссис Полгенни бросила на меня жесткий взгляд.

Очевидно, по ее мнению, молодые девушки должны быть на виду, но помалкивать.

— Давайте на время оставим этот разговор, — сказала бабушка. — Однако вы подумайте, как это будет выглядеть… в финансовом отношении.

— Я бы хотела, чтобы она ночевала дома.

— Боюсь, это невозможно. Ей нужно хорошее освещение, а вы знаете, как непредсказуема погода. С утра будет светить солнце, а пока Ли доедет пойдет дождик, и вся поездка насмарку. Да и далековато все-таки. Вы еще подумайте, а я между делом поговорю с мадам Бурдон.

На этом мы расстались.

На обратном пути бабушка сказала:

— Иногда мне кажется, что миссис Полгенни несколько не в себе. Какая жалость! Она ведь превосходная акушерка.

— И домохозяйка тоже, судя по всему. В их доме всякая вещь знает свое место. Там чисто до неуютности.

Бабушка рассмеялась:

— Это называется сотворить себе кумира, и мне такие вещи кажутся не вполне здоровыми. Да и Ли жаль, конечно. Ее жизни не позавидуешь. Бедняжке, должно быть, трудно постоянно стремиться к совершенству. А уж как мамаша следит за дочерью — это просто неестественно.

— Похоже, она боится, что Ли сделает что-нибудь ужасное.

Бабушка кивнула и сказала:

— Я искренне надеюсь, что у миссис Полгенни все же хватит здравого смысла. Я пыталась убедить ее.

Мне кажется, она проявила интерес, когда зашел разговор о денежной стороне дела.

— Да, я это заметила.

— Ну что ж, поживем — увидим. Я пошлю весточку мадам Бурдон и сообщу ей о результатах. Возможно, если сумма окажется достаточно соблазнительной…

Итак, мы решили подождать.

Пришло письмо от матери. Она писала, что необыкновенно счастлива, и выражала надежду на то, что меня радует жизнь в Корнуолле. Домой ее тянуло только желание увидеть меня. Она надеялась, что по прибытии в Лондон я буду встречать ее. Мы пробудем там несколько дней, а затем отправимся в Мэйнорли Все будет просто чудесно.

«Ты сможешь помогать нам в политической деятельности. Это будет очень интересно, и я знаю, что тебе это понравится. Ах, Бекка, мы будем так счастливы… втроем».

Итак, она хотела видеть меня по возвращении.

Я показала письмо бабушке.

— Она очень счастлива, — улыбаясь, сказала бабушка, — письмо прямо дышит счастьем, верно? Это хорошо чувствуется. Мы должны за нее радоваться, Ребекка. Она заслужила счастье.

— Я должна быть там к ее приезду.

— Да, мы с дедушкой поедем вместе с тобой. Я не прочь провести несколько дней в городе.

Таким образом, все было решено.

Настал последний день. С утра я отправилась кататься верхом, а мисс Браун занялась упаковкой вещей. Во второй половине дня я прогулялась к пруду.

По пути мне встретилась Дженни. Она что-то тихонько напевала, счастливая от уверенности, что вскоре у нее появится ребеночек.

Наверняка она была, как говорила моя бабушка, немножко неуравновешенной. Полагаю, это было справедливо и в отношении миссис Полгенни, которая была слишком уж занята поисками грехов.

Мы узнали, что деньги все-таки соблазнили ее. Ли закончила выполнение заказов для плимутских поставщиков, собираясь на время оставить эту работу, чтобы отправиться в Хай-Тор для починки гобеленов Бурдонов.

На следующий день мы уехали в Лондон. Как обычно, мы поселились в доме дяди Питера и тети Амарилис. Моя мать с мужем должны были вернуться в Лондон на следующий день.

Я ощущала тревогу, сознавая, как мирно протекала жизнь в Корнуолле, как занимали меня вопрос с гобеленами Бурдонов, самосовершенствование миссис Полгенни и Дженни Стаббс, счастливо распевающая на лесных дорожках.

Все это осталось позади, и мне предстояло столкнуться с суровой реальностью, Мне показалось, что дядя Питер ведет себя необычайно спокойно. Как правило, он был в доме главным и всеми командовал. Когда я спросила у него, как идут дела, он ответил, что с ним все в порядке, что дел полно и он с нетерпением ожидает возвращения новобрачных.

— Теперь-то мы посмотрим, — сказал он. — Бенедикт не из тех, кто сидит сложа руки.

Эти нотки гордости и восхищения в его голосе раздражали меня. Почему все непременно должны питать к этому человеку уважение?

Настал следующий день. К дверям, у которых мы все стояли в ожидании, подъехал кеб. Из него вышла моя мама. Она прекрасно выглядела и, как я заметила, одновременно радуясь и ревнуя, так же сияла от радости, как перед отъездом, а может быть, и еще больше.

Я бросилась в ее объятия.

— Ах, Бекка, Бекка! Как мне тебя не хватало! Все было совершенно идеально, если бы ты была рядом.

Бенедикт улыбнулся мне и взял меня за руки. Мама наблюдала за нами, желая, чтобы я проявила радость, и мне пришлось выдавить из себя улыбку.

Мама привезла для меня фарфоровую настенную тарелку. На ней была изображена женщина, очень напоминавшая рафаэлевскую «Мадонну делла Седна».

Копию с этой картины я однажды видела, и она мне очень понравилась. Женщина на тарелке напоминала ту мадонну.

— Она чудесная, — сказала я.

— Мы вместе выбирали ее.

И вновь я улыбнулась Бенедикту. После обеда я должна была отправиться вместе с ними в его лондонский дом, чего мне не слишком хотелось. Я чувствовала, что это будет означать начало новой жизни.

За обедом очень много говорили. Тетя Амарилис желала выслушать все об Италии и медовом месяце; дядю Питера гораздо больше интересовали планы Бенедикта на будущее…

— Мы как можно быстрее вернемся в Мэйнорли, — сказал Бенедикт- Я не хочу, чтобы мои избиратели считали меня прогульщиком, — У тебя появится масса дел, Анжелет, — сказала тетя Амарилис. — Я помню, как это было с Еленой.

— Ну да, приемы, благотворительные базары, всевозможные благотворительные акции, — сказала мама. — Я к этому готова.

— В Мэйнорли вам будет очень приятно, — продолжала тетя Амарилис. — И, кроме того, у вас есть городской дом. Что может быть удобнее?

— Какое благо, что Мэйнорли так близко от Лон, дона, — сказал Бенедикт. — Нам будет несложно ездить туда и обратно.

— А если бы твой избирательный округ оказался в Корнуолле?

— Я благодарю Бога за то, что это не так.

А я благодарила бы Бога, если бы дела обстояли наоборот. Тогда большую часть времени я проводила бы с бабушкой и дедушкой. Но я все равно буду часто навещать их. Нужно не забывать об этом. Если когда-нибудь мне станет слишком трудно жить с ним, у меня есть, куда бежать.

После обеда мы втроем поехали в дом маминого мужа. Дедушка и бабушка остались у дяди Питера и тети Амарилис и через несколько дней собирались вернуться в Корнуолл.

Пока мы шли к дому, мама держала меня под руку.

Бенедикт шел по другую сторону от нее и тоже держал ее под руку. Любой, глядевший на нас со стороны, посчитал бы нас счастливым семейством и ни за что не догадался бы, какие чувства бурлят во мне.

Я чувствовала себя в этом большом доме потерянной, одинокой и никому не нужной. Слишком уж велик был этот дом. Войдя в него, я сразу же почувствовала, будто все его частицы посматривают на меня, желая знать, что это я здесь делаю. Все вокруг выглядело чересчур дорогим. Везде висели тяжелые красные шторы, их мощные складки придерживались толстыми золочеными кольцами, которые в любом другом доме были бы латунными. Белые стены производили впечатление только что выкрашенных. Изящная мебель раннего георгианского периода, как мне кажется, весьма подходила для этого дома. Над широкой лестницей висела огромная люстра. Именно там, на лестничной площадке, моя мама и ее новый муж должны были принимать своих гостей. На втором этаже располагались огромные столовая и гостиная. В таком доме я никогда не смогла бы почувствовать себя, как в родном гнезде.

Моя комната была большой, просторной, с окном от пола до потолка, выходившим на улицу. Тут висели шторы из темно-синего бархата и кружевные занавески. Изголовье кровати было выдержано в тех же тонах, что и шторы, да и ковер гармонировал с обстановкой.

Это была красивая комната, но я не чувствовала ее своей.

Поэтому я обрадовалась, когда мы поехали в Мэйнорли.

Это был дом, который я действительно могла бы полюбить, не принадлежи он моему отчиму. Вообще в деревне я чувствовала себя посвободней. Здесь имелась хорошая конюшня, так что можно было в любой момент выехать верхом. Сам Мэйнорли был небольшим городком, но, поскольку Мэйнор Грейндж находился несколько в стороне от него, казалось, что мы живем где-то в глуши.

Это был избирательный округ Лэнсдона, и дел здесь было полным-полно. Бенедикт хотел продемонстрировать избравшему его народу, каким превосходным депутатом он является, и поэтому поощрял всех обращаться к нему со своими проблемами.

Мама, полная решимости стать идеальной женой политика, целиком отдавала себя его делам. Это была беспокойная жизнь. Они разъезжали по всему округу, простиравшемуся на много миль и включавшему в себя несколько городков и множество деревень.

— Твой отчим не хочет, чтобы кто-то почувствовал себя обойденным его вниманием, — говорила мне мама.

Я испытывала затруднения, упоминая о нем. Мама предпочла бы, чтобы я называла его отцом, но даже ради нее я не могла пойти на это. Что же касается его, не знаю, чего бы он хотел. Слишком умным человеком был Бенедикт Лэнсдон, чтобы не понимать моих чувств по отношению к нему, хотя мама пыталась сделать вид, будто никакой враждебности с моей стороны не существовало. Похоже, это вообще не слишком заботило его. Только мама переживала из-за этого, но старалась ничего не показывать. Это меня устраивало, потому что, если бы она сказала мне о своих переживаниях, мне пришлось бы предпринимать какие-то меры, чего мне делать не хотелось. Теперь-то я понимаю, что находила некоторое удовлетворение, лелея свою обиду Тем не менее, нам с мисс Браун нравился Мэйнорли.

Мы продолжали изучать английских премьер-министров и сейчас занимались мистером Дизраэли и мистером Гладстоном.

— Конечно, — говорила мисс Браун, — нелегко выявлять любопытные мелочи из жизни наших современников. Лишь когда люди умирают, их маленькие тайны всплывают на поверхность.

Мы часто вместе ездили верхом, а время от времени я выезжала с мамой и ее мужем. Ему это нравилось, потому что производило на окружающих хорошее впечатление. Вероятно, он хотел, чтобы народ считал нас счастливым семейством, и, несмотря на внешнюю беззаботность, понимал, что для этого нужно что-то делать.

Мало-помалу я полюбила свою комнату. Там были окна с освинцованными переплетами, толстенная балка через весь потолок и слегка наклонный пол. Но больше всего мне нравилось то, что окно выходило в сад, на старый дуб, под которым стояли солнечные часы и деревянная скамья. Это было очень живописно, и я ощущала какую-то умиротворенность, когда смотрела туда и на пруд с плавающими кувшинками, над которым возвышалась статуя Гермеса в сандалиях с крылышками, с жезлом, обвитым змеями, и в крылатом шлеме.

Мне доставляло удовольствие пробираться сквозь заросли розовых кустов к этой скамье и сидеть на ней.

Там было так спокойно.

Едва мы обосновались, как началась полоса визитов. Устраивались званые обеды и так называемые вечера, на которые приглашали известных музыкантов пианистов или скрипачей Все время в доме бывали какие-то важные персоны К счастью, в круг моих обязанностей не входило присутствие на этих приемах. Маме они, кажется, доставляли удовольствие.

Однажды она сказала мне:

— Знаешь, Ребекка, по-моему, я становлюсь хорошей женой политика.

Ей действительно нравился этот новый образ жизни.

— Я люблю встречаться со всеми этими людьми, — говорила она, Некоторые, конечно, слишком пыжатся. Что ж, зато потом у нас есть возможность хорошенько посмеяться над ними.

Да, она жила одной жизнью со своим мужем, а я была от этой жизни отрезана.

В глубине души я понимала, что веду себя глупо и даже нечестно. Ведь, по правде говоря, я сама отрезала себя от этой жизни. Иногда я пыталась окунуться в нее, и на некоторое время мне это удавалось. А потом вновь вспыхивали старые недобрые чувства.

Миссис Эмери заявила, что не успевает справляться со всеми своими обязанностями, поскольку ей приходится почти непрерывно заниматься приготовлением пищи.

— Ну, конечно же! — воскликнула мама. — Это моя оплошность. Нам следует нанять повара.

Миссис Эмери втайне обрадовалась.

— По-моему, — сказала я маме, — она радуется оттого, что экономка стоит рангом выше повара.

— Конечно, миссис Эмери будет отвечать за ведение домашнего хозяйства.

— Вместе с нами приобретает вес и она, — заметила я.

— Это вполне естественно, — парировала мама.

По округе быстро разнеслась новость, что новый депутат от Мэйнорли ищет повара, и к нам явилась миссис Грант.

Моей маме она понравилась с первого взгляда. А узнав о том, что в свое время на кухнях Мэйнорли трудились мать и бабка миссис Грант, мама решила, что такая кухарка — настоящая находка для нас.

Это была полная, веселая женщина с розовыми щеками и яркими голубыми глазами. На голове у нее красовалась копна не слишком прибранных волос, а ее фигура свидетельствовала о том, что в процессе приготовления пищи миссис Грант не забывает регулярно снимать пробу-Все к лучшему, — сказала мама. Хорошо, когда человек любит свое дело.

Миссис Грант взялась за кухню, и вскоре выяснилось, что в ее лице наша семья действительно приобрела сокровище. Мы с ней сразу подружились, и она довольно быстро узнала о моем пристрастии к саду.

Она любила поболтать и частенько приглашала меня на кухню, чтобы, по ее словам, побаловаться доброй чашечкой чая и одновременно дать роздых своим натруженным ногам.

— Такой уж у меня возраст, — говорила она. — Я уж не могу целыми днями стоять на ногах, и присесть после обеда — это просто рай для меня.

Как-то раз она сказала мне:

— Тебе ведь нравится этот сад, правда? — Она наполнила свою чашку и подлила чаю в мою. — Не чувствуешь ли ты в нем кое-что особенное?

— Да, что-то такое в нем есть, — ответила я. — Мне кажется, это оттого, что он совсем запущенный. По-моему, никто им не занимается.

— Ну да. И не стоит этого делать.

— Почему?

Миссис Грант состроила многозначительную мину и указала куда-то вверх. Я удивилась, а она придвинула свой стул поближе ко мне.

— Ты слыхала когда-нибудь о заколдованных домах?

Я кивнула.

— Тут маленько по-другому. Тут сад заколдованный.

— Неужели? Никогда не слышала о заколдованных садах.

— Любое место может быть заколдованным. Необязательно, чтобы там были стены. Я так понимаю, что ты кое-что учуяла. Ты всегда садишься под старым дубом. А почему?

— Ну, это уединенное место, очень спокойное. Когда я сижу там, я чувствую себя вдалеке от всего.

Она кивнула.

— Вот то-то и оно. Такой уж там дух. Потому туда привидения и повадились.

— Привидения?

— Ну, в последнее-то время о них не слышно было… не то, что после мисс Марты.

— Расскажите мне эту историю.

— Это еще при моей бабке было. Она здесь поварихой служила. Приехала леди Фламстед, красивая леди — так моя бабка говорила. Приехала она сюда новобрачной. Муж был гораздо старше, чем она. Сэр… как там его? Рональд, по-моему.

— И что же произошло?

— Брак у них был счастливый. Прямо как два голубка жили. Все ее очень любили. Такой уж она была молоденькой, все-то ей было интересно. До замужества она не привычна была жить на широкую ногу, поэтому ей здесь все нравилось Ну, а потом пришел день, когда выяснилось, что у нее будет ребенок. Бабка говорит, что такой суматохи она никогда не видела. Сэр Рональд был не так уж стар, я думаю, но он прямо из себя выходил от радости, а уж леди Фламстед чувствовала себя, как в раю.

— Ну? — поощрила ее я.

— Ну, и все были очень довольны. Планы начали строить. Бабка говорила, можно было подумать, что никто до этого прежде детей не рожал. Детскую приготовили, игрушечки всякие, а потом… не пережила этого леди Фламстед. Младенец-то у них родился, девчоночка, но мамаше пришел конец.

— Какой ужас!

— А ты что думаешь. Весь дом вверх дном перевернулся Они же собирались в счастье жить. Видишь ли, она была из тех, с которыми это возможно Без нее все сразу переменилось. Бабка говорила, сэр Рональд был неплохим хозяином, но не больно-то заботился о доме. Она тут все изменила. Все ее полюбили, а она и померла.

— Но ведь остался ребенок, — сказала я.

— Да, бедняжка мисс Марта. Видишь ли, он-то не хотел ее. Я думаю, он решил, что если б не эта девчонка, так леди жила бы себе и жила. А тут эта мисс Марта, маленький краснолицый орущий комочек — это вместо любимой-то жены. На ребенка он и глядеть не хотел. Бывает такое. Нет, он, конечно, заботился о ней: нянюшки всякие, позднее гувернантка. Милая была девочка, по словам бабки. Тоже любила захаживать на кухню, как и ты. Но смеха в доме не было слышно, а дом без смеха — это уж сама знаешь что… полным-полно слуг, еда всегда приготовлена, и в комнатах натоплено, а в доме пусто, если ты понимаешь, о чем я.

— Да, я понимаю вас, миссис Грант. А что там насчет привидения?

— Ну, значит, мисс Марте было уже лет десять — как тебе, думаю, когда все это началось. Начала она ходить туда, под это самое дерево, на ту скамью, где тебе так нравится. Ну, и разговаривает там… мы-то думали, сама с собой. В это время она сильно изменилась. С ней и раньше трудновато было управляться, озорничала она. Бабка говорила, что она пыталась всем напомнить о своем существовании, потому что думала, будто отец о ней вовсе позабыл.

— Конечно, нехорошо было со стороны сэра Рональда возлагать вину за смерть матери на девочку.

— Ой, да ни в чем он ее не винил. Просто терпеть ее не мог. Наверное, как видел ее, так сразу вспоминал свою потерю.

— Вы говорите, она изменилась?

— Она стала какой-то спокойной, вроде как умиротворенной — так бабка говорила. И каждый день ходила туда о чем-то говорить. Все решили, что она становится немножко странной.

— Отчего же она так изменилась?

— Одной из служанок показалось, будто она там увидела женщину в белом. В сумерках это было. Может, тень какая или что. Но она вбежала в дом, сотрясаясь от страха. А мисс Марта была тут же. Она и говорит: «Бояться там нечего. Это моя мать. Она приходит сюда поговорить со мной». Тут, конечно, стало понятно, почему она изменилась и все время ходит в этот сад.

Думали, она говорит сама с собой, а оказалось, что со своей матерью.

— Значит, ее мать вернулась…

— Ну, вроде как не могла найти покоя на том свете, зная, что дочка ее несчастна. Мисс Марта, она же всех чуралась. В общем, странная была юная леди.

Замуж так и не вышла. Со временем она получила этот дом в наследство. Говорили, что она стала отшельницей.

Велела, чтобы в саду ничего не трогали. Садовники сначала хотели все переделать, а она велела ничего не трогать. Умерла она уже старухой. Тогда здесь на кухне моя матушка хозяйничала.

— И вы верите, что леди Фламстед действительно возвращалась сюда?

— Бабка говорила, что это точно, да и все, кто там жил, подтверждал.

— В таком саду, как этот, может случиться, что угодно.

Миссис Грант закивала, потягивая свой чай.

После этого я еще чаще стала приходить к этой скамье. Я сидела там и размышляла о мисс Марте. Я чувствовала к ней симпатию, хотя нельзя сказать, чтобы наши ситуации были схожи. У меня была мама, пусть даже наши отношения с ней стали менее близкими Но я могла понять чувства Марты. Она ощущала себя в этом доме посторонней, потому что ее рождение привело к смерти всеми любимого человека; она не могла возместить своему отцу эту потерю.

Однажды на этой скамье меня застала мама.

— Ты здесь часто сидишь, — сказала она. — Тебе здесь нравится, правда? Мне кажется, ты начинаешь любить наш дом.

— Это очень интересный дом, а в особенности сад…

Он зачарованный.

Она рассмеялась:

— Кто это тебе сказал?

— Миссис Грант.

— Конечно же… потомок старых слуг. Дорогая Ребекка, всякий уважающий себя дом, которому несколько сотен лет, обязан иметь собственное привидение.

— Я знаю. Но это не совсем обычное привидение.

Оно живет в саду.

— Боже милосердный! Где же? — Мать с улыбкой осмотрелась, словно ожидая тут же увидеть привидение.

— На этом самом месте. Только не смейся, пожалуйста. У меня такое чувство, что привидения не любят, когда над ними смеются Они ведь сюда возвращаются не просто так, а с целью.

— Как хорошо ты стала разбираться в этих вопросах. Уж наверняка подобные знания получены не от миссис Браун. Очевидно, мне следует благодарить миссис Грант?

— Давай я лучше расскажу тебе про это привидение. Леди Фламстед была молодой женой сэра Рональда. Он души в ней не чаял, а она умерла при родах.

Сэр Рональд невзлюбил ребенка, потому что из-за него умерла его жена. Маленькая бедняжка чувствовала себя несчастной. И вот в один прекрасный день она вышла в сад (она была примерно моей ровесницей), села, на эту скамью, и тут появилась леди Фламстед.

— По-моему, ты сказала, что она умерла.

— Я имею в виду, появилась с того света.

— А-а… то есть в виде привидения.

— Она являлась не для того, чтобы пугать или творить какие-нибудь злые дела Она была очень доброй, милой, и при жизни ее все очень любили, так что явилась она, узнав, что ее ребенок несчастен. Миссис Грант сказала, что и ее бабушка, и все остальные, кто жил тогда в доме, твердо верили в это А ты не веришь, да?

— Ну, ты же знаешь, как возникают легенды. Кому-то что-то показалось, другой добавил что-то от себя, и, в конце концов, получается самое настоящее привидение.

— Тут было совсем не так. С тех пор, как начала появляться ее мать, мисс Марта очень изменилась. Она велела ничего не менять в саду.

— Так вот почему ты бываешь здесь так часто.

Надеешься встретиться с этим привидением?

— Я не думаю, что она явится ко мне. Она ведь не знает меня. Просто я с самого начала почувствовала, что это место какое-то особенное, а когда услышала эту историю, оно еще больше заинтересовало меня.

Как ты думаешь, мама, такое может быть?

Некоторое время она молчала, потом сказала:

— Некоторые люди в это верят. Между матерью и ее ребенком существуют совершенно особые узы. Ребенок является как бы ее частицей…

— То же самое ты чувствуешь ко мне?

Улыбнувшись, она кивнула.

Мне стало радостно на душе.

— Так будет всегда, моя любимая, — сказала мама. — Ничто не в силах этого изменить.

Она говорила, что отношения между нами всегда останутся прежними, а я слушала и чувствовала себя счастливой, как в прежние времена. Я начинала думать, что мне, возможно, удастся примириться с тем, что в нашу жизнь вошел Бенедикт Лэнсдон Ничего общего между бедной Мартой и мной не было. Со мной была моя мама. Действительно, все оставалось, как прежде, и ничто не могло изменить наших отношений.

Несколько следующих месяцев пролетели очень быстро. Мы уже совсем обжились в Мэйнор Грейндже, и дни проходили довольно однообразно. Мама была глубоко вовлечена в дела моего отчима, и это явно доставляло ей радость. Время от времени они ездили в Лондон. Они всегда приглашали меня с собой, но чаще я предпочитала оставаться дома. Мисс Браун одобряла это. Ей не хотелось прерывать наши занятия, а постоянные разъезды непременно помешали бы учебе.

Я часто вспоминала Корнуолл. Он так отличался от Мэйнорли, где поля были аккуратно разделены на ровные квадраты — прямо как стеганое одеяло. Даже деревья в лесу производили такое впечатление, словно их подрезали. Здесь почти не встречались странные, скрученные, гротескной формы деревья, которые часто. попадались в Корнуолле, деревья, являвшиеся жертвами мощных юго-западных ветров. В Мэйнорли маленькие провинциальные городишки утопали в зелени, а шпили церквушек торчали над верхушками деревьев.

Все здесь казалось каким-то распланированным, давно обустроенным, без того буйства природы, которое на каждом шагу ощущалось в Корнуолле.

Часто не без грусти я вспоминала о Кадоре, В своих письмах бабушка с дедушкой постоянно спрашивали, когда же мы соберемся к ним в гости.

В ближайшее время это казалось нереальным.

Избирателей нужно обхаживать, и Бенедикт Лэнсдон, лелея далеко идущие планы, неустанно занимался этим.

Мама постоянно помогала ему. Вопрос стоял так: оставить маму, чтобы пожить у бабушки с дедушкой, пли наоборот. Сейчас мне хотелось быть возле матери, поскольку после разговора в саду между нами вновь возникло взаимопонимание, и я изо всех сил пыталась избавиться от предубеждения по отношению к отчиму, хотя в глубине души не была уверена, что хочу этого на самом деле.

Настал ноябрь. Я часто вспоминала Корнуолл. В эту пору пруд Святого Бранока, окутанный дымкой, выглядел, должно быть, особенно загадочно. Я любила бывать там… но только не одна, иначе у меня появлялось чувство, что может случиться нечто ужасное.

Поэтому я ходила туда с Патриком, с матерью или с мисс Браун. Некоторое разочарование у меня вызвало то, что я никогда не слышала колоколов, которые, по слухам, иногда звонили где-то в глубине вод Я была мечтательной девочкой, возможно потому, что дедушка рассказывал мне множество корну оллских легенд. В Мэйнорли жили более здравомыслящие люди. Зато здесь было привидение леди Фламстед.

Как-то раз поздним вечером, когда я уже лежала в кровати, в комнату вошла мама.

— Ты еще не спишь? Это хорошо. Мне хотелось бы кое-что рассказать тебе.

Я уселась на кровати, а она пристроилась рядом, как обычно, обняв меня.

— Мне хочется, чтобы ты узнала об этом первой.

Я насторожилась.

— Ребекка, — начала мама, — ты не хотела бы иметь маленького братишку или сестренку?

Я молчала. Мне следовало бы раньше подумать о такой возможности, но почему-то это не приходило мне в, голову. Новость захватила меня врасплох, и я не знала, как мне на это реагировать.

— Тебе, наверное, очень хотелось бы этого, Бекка? — просительно повторила она.

— То есть…, ты имеешь в виду, что у нас будет ребенок?

Мама кивнула головой и улыбнулась. Она вся светилась от радости. Как бы я к этому не относилась, было ясно, что она счастлива.

— Я всегда думала, что тебе было бы неплохо иметь младшую сестричку, хотя, наверное, ты не возражала бы и против братика-, верно?

— Да… — пробормотала я. — Конечно… я бы хотела, — и тесно прижалась к ней.

— Я знала, что ты будешь рада, — сказала она.

Я продолжала размышлять. В доме все станет совсем по-иному. Но брат или сестра… Да, мне нравилась эта мысль.

— Он будет совсем крошечным, — сказала я.

— Только вначале, как и все мы. Мне кажется, это будет чудесный ребенок, но все-таки не настолько чудесный, чтобы в одночасье стать взрослым.

— И когда он появится?

— О, еще не скоро. Летом… в июне, наверное.

— А что он?

— Твой отчим? О, он очень рад. Ему, конечно, хочется мальчика, как любому мужчине. Но я уверена, что если родится девочка, то он будет рад не меньше.

А ты, Бекка, ты действительно рада?

— Да, — медленно произнесла я. — О да.

— Тогда я совершенно счастлива.

— Но она ведь не будет моей настоящей сестрой?

— Я вижу, ты уже твердо решила, что это будет девочка. Видимо, ты предпочитаешь иметь сестру.

— Я… я не знаю.

— Так вот, этот ребенок будет твоим единоутробным братом или единоутробной сестрой.

— Понятно.

— Замечательная новость, правда? Все в семье очень обрадуются.

— Бабушке с дедушкой ты уже сообщила об этом?

— Еще нет. Я напишу им завтра. Я хотела быть полностью уверенной. Ах, как все чудесно! Конечно, чуть позже мне придется перестать ездить по округе.

Я буду все время здесь, дома.

Она крепко прижала меня к себе.

Мама была права: это будет просто чудесно.

Скоро об этом узнали все. Бабушка с дедушкой пришли в восторг. Они собирались провести Рождество у нас. Дядя Питер полагал, что все складывается очень удачно. Избиратели любят, когда у их депутатов удается семейная жизнь и появляются детишки.

Миссис Эмери тоже считала, что это хорошая новость, а Джейн, Энн и вновь нанятые служанки весело обсуждали перспективы появления в доме младенца.

Как хорошо было увидеть на Рождество бабушку с дедушкой! Мы впервые праздновали его в Мэйнор Грейндже. Дом был украшен плющом, омелой и падубом. Торжественно внесли рождественское полено. Само Рождество было чисто семейным праздником, но в День подарков Бенедикт решил дать званый обед для своих друзей-политиков. Миссис Грант говорила, что валится с ног, но так оно и должно быть, и выражала сомнение в том, что в Мэйнор Грейндже хоть когда-нибудь проводились подобные приемы до того, как сюда вселился мой отчим, член парламента.

— Пока я могу перехватить чашечку чая да на минутку присесть, я как-нибудь управлюсь, — говорила она.

И управлялась она прекрасно. Мистер Эмери был вполне способен выполнить роль достойного дворецкого, а миссис Эмери демонстрировала нам, что ее должность отнюдь не является синекурой.

Рождественским утром мы все вместе отправились в церковь, а назад возвращались пешком через поля.

Бабушка, взяв меня под руку, тихо сказала, как она довольна, что я выгляжу теперь гораздо веселей, и добавила, что появление маленьких братишки или сестренки сделают меня совсем счастливой.

Рождество было временем всеобщего примирения и проявления доброй воли. Все в этот день надеялись, что сбудутся их желания. Мне даже понравился Бенедикт Лэнсдон. ну, не то, чтобы понравился, просто он вел себя великолепно. Он был со всеми так мил, даже с чиновниками из его партии. У него были прекрасные манеры, может быть, не столь изысканные, как у некоторых джентльменов, зато в его поведении была искренность, очень нравившаяся людям.

Он внимательно наблюдал за моей матерью и время от времени выговаривал ей за то, что она недостаточно отдыхает. Бабушка с дедушкой смотрели на это одобрительно. Они действительно были очень счастливы, а теперь, когда бабушка убедила себя и, полагаю, дедушку в том, что я прекрасно прижилась в этом доме, ничто уже не омрачало ее настроения.

Мать со смехом жаловалась, что мы относимся к ней, как к какому-то инвалиду. Нам следовало бы помнить, что она не первая женщина на этом свете, собирающаяся родить ребенка. Она чувствует себя прекрасно, так почему бы всем не перестать с ней носиться?

— Это относится и к тебе, Бенедикт, — добавила она.

Все рассмеялись. Таким образом, Рождество у нас получилось веселое, даже для меня. Я не знала, что теперь мне долго придется ждать следующего веселого Рождества…

Наши отношения с матерью вновь стали гораздо теснее. Бывали дни, когда она нуждалась в полном покое. Я находилась рядом с нею, читала ей вслух она это любила. Мы читали «Джен Эйр» — произведение, по мнению мисс Браун, не вполне подходившее мне по возрасту, но мать решила, что это весьма подходящее чтение.

Ни мать, ни ее родители никогда не пытались держать меня в хрустальной клетке, охраняя от правды жизни, как делает большинство воспитателей. Они полагали, что, поскольку мне предстоит жить настоящей жизнью, я должна знать о ней столько, сколько в состоянии понять.

Наверное, это делало меня несколько старше своего возраста. То же можно было сказать и о Патрике.

Это было самое счастливое время с тех пор, как я узнала о том, что мама собирается выходить замуж.

А потом грянул гром.

Отчим поехал в Лондон на заседание палаты общин.

Мама собиралась отправиться вместе с ним, но перед самым отъездом вдруг почувствовала слабость, и Бенедикт настоял на том, чтобы она осталась в Мэйнорли.

Меня это обрадовало.

Помню, стоял солнечный мартовский день. Было прохладно, но мне казалось, что я чувствую первые признаки весны. На кустах появились желтые почки.

Мы пошли к скамье, которую уже начали называть «моей», и сели там, глядя на пруд, у которого Гермес готовился к полету.

Мы говорили о ребенке — это была главная тема разговоров в те дни. Мама сказала, что, когда мы в следующий раз окажемся в Лондоне, она поищет какое-то специальное детское белье, о котором ей довелось слышать.

— Ты поможешь мне выбрать, — сказала она.

В этот момент появилась служанка. Она сообщила, что прибыл слуга из лондонского дома и просит немедленной встречи с моей матерью. Выяснилось, что это Альфред, посыльный. Мама встревоженно встала.

— Альфред! — воскликнула она.

— Умоляю вас, не пугайтесь, мадам, — сказал Альфред.

Мама перебила его:

— Что-то случилось? Мистер Лэнсдон…

Альфред старался сохранять чувство собственного достоинства даже в кризисной ситуации.

— С мистером Лэнсдоном все в порядке, мадам. Я прибыл сюда по его приказу. Он решил, что наиболее надежным способом сообщения будет послать меня.

Дело в мистере Питере Лэнсдоне. Он серьезно болен.

Вся семья собирается в их доме, мадам. Мистер Лэнсдон полагает, что если вы достаточно крепки для путешествия, то было бы неплохо, если бы вы приехали туда.

— Дядя Питер… — растерянно проговорила мать.

Она взглянула на Альфреда. — А что случилось? Вам это известно?

— Да, мадам. Мистер Питер Лэнсдон перенес сегодня ночью тяжелый удар. Его состояние, как говорят, весьма неудовлетворительное. Именно по этой причине…

Она перебила его:

— Мы выезжаем немедленно. Альфред, вам, наверное, нужно поесть. Пройдите к миссис Эмери. Она позаботится о вас, пока мы соберемся в дорогу.

Я взяла маму под руку, и мы прошли в дом. Я чувствовала, что она потрясена.

— Дядя Питер, — пробормотала она. — Я надеюсь, с ним… я надеюсь, он поправится. Я всегда считала его каким-то несокрушимым.

Мы успели на лондонский поезд в 3.30 и отправились прямо в дом дяди Питера. Там уже был Бенедикт.

Он нежно обнял мою мать, а меня, кажется, даже не заметил.

— Уже отослав Альфреда, я сообразил, что это может излишне взволновать тебя, дорогая, — сказал он. — Я решил, что ты и сама захотела бы приехать сюда, но дядя настоятельно просил об этом.

— Как у него дела?

Бенедикт лишь печально покачал головой.

Появилась тетя Амарилис, растерянная, ошеломленная. Я никогда не видела ее в таком состоянии. Похоже, она вообще не сознавала нашего присутствия.

— Тетя Амарилис, — сказала мама. — О, моя милая…

— Накануне с ним все было в порядке, — проговорила тетя Амарилис. — Я и подумать не могла бы… А потом вдруг… он просто потерял сознание.

Мы окружили его кровать. Он выглядел совсем другим… - достойным, благообразным, но совсем другим. Он был очень бледен и казался гораздо старше, чем в последний раз, когда я его видела.

Я оглядела стоящих возле кровати, его семью, самых близких ему людей. Меня поразило недоверчивое выражение на их лицах. Он умирал, и все понимали это, но смерть была понятием, совершенно несовместимым с личностью дяди Питера. Однако она, в конце концов, добралась и до него. Вот он лежал, этот пират, смело плывший по бурным волнам житейского моря, почти всегда побеждавший и не слишком разборчивый в средствах, — об этом изредка шептались в семье.

Лишь однажды он оказался на краю катастрофы. Это было связано с весьма подозрительными, имевшими дурную репутацию, клубами, от которых он получал солидную долю дохода, создавшего фундамент его состояния. Потом он стал филантропом, и большая доля денег, полученных из этих сомнительных источников, пошла на добрые дела, вроде той миссии, которой руководили его сын Питеркин с женой Френсис.

Мне кажется, мы все его любили. Да, он был жуликом, но очень умным. Я знала, что мать, бабушка и дедушка любили его. Он всегда был добр к ним и всегда был готов помочь. Тетя Амарилис обожала его и отказывалась видеть в нем хоть какие-нибудь недостатки. Остальные прекрасно видели эти недостатки, но от этого любили его ничуть не меньше.

И вот теперь он умирал.

В газетах появились заметки о дяде Питере. Его называли миллионером-филантропом. Везде сообщались трогательные подробности из его жизни, и никто. не пытался намекать на то, каким путем ему удалось сколотить себе состояние. Смерть очищает покойного.

Всем хотелось бы стать миллионерами, но никому не хочется стать покойником. Так исчезает зависть. Более того, людям неудобно распространять порочащие сведения о покойном, а особенно о недавно умершем.

Быть может, здесь присутствует и страх перед невидимым. «Никогда не высказывайся дурно об умерших» — таково общее правило.

Дядя Питер запомнился своими благими деяниями, а никак не дурными. На похоронах присутствовало множество людей. Тетя Амарилис была убита горем.

Даже Френсис, известная своей блестящей работой в миссии и тем, что она, чуть ли не единственная из всех, никогда не пыталась льстить покойному, была искренне опечалена. Что же касается остальных — мы чувствовали себя осиротевшими.

Я только-только начинала осознавать эту перемену в нашей жизни и теперь повсюду обнаруживала ее признаки.

В положенный срок было зачитано завещание. Я не присутствовала на этой церемонии, но мне ее описали.

Слуги остались очень довольны. Все они получили приличное вознаграждение. Никто не был забыт, чего и следовало ожидать от дяди Питера. Тетя Амарилис получила пожизненное содержание; Елена, Мэтью, Питеркин, Френсис — все получили свою долю. Покойный оставил огромное состояние, но большая часть его была вложена в дело, а если называть вещи своими именами — в эти пресловутые клубы. Их он завещал своему внуку Бенедикту Лэнсдону.

Все судачили об этом, и я задумалась: что же это будет значить для нас?

Вскоре все начало выясняться. Взаимоотношения между моей матерью и ее мужем несколько изменилось. Она уже не пребывала постоянно в идиллически-счастливом настроении. В ней начала чувствоваться какая-то неуверенность.

Я видела, как они прогуливались в саду. Вместо того чтобы, как прежде, живо что-то обсуждать и постоянно смеяться, держась за руки, они шли на некотором расстоянии друг от друга и вели серьезный разговор, хмурясь, жестикулируя и, кажется, споря о чем-то.

Меня осенило: это могло быть как-то связано с наследством, полученным от дяди Питера.

Мне хотелось, чтобы мама поговорила со мной об этом, но она, конечно, не решилась. Одно дело — считать меня достаточно взрослой для чтения «Джен Эйр», другое — включать меня в дискуссию по весьма деликатным вопросам.

Судя по всему, мама была очень обеспокоена.

Мне удалось подслушать ее разговор с Френсис.

Френсис относилась к тем не совсем приятным людям, которые весьма добры и сострадательны к человечеству в целом, но менее склонны сочувствовать отдельным людям. У нее был твердый характер, и она посвятила свою жизнь благотворительности. Она говорила, что принимала деньги от дяди Питера с благодарностью, а откуда брались эти деньги, ее не касалось, так как она, вне всяких сомнений, тратила их на добрые дела — на свою миссию. Однако к дяде Питеру она всегда относилась гораздо более критически, чем остальные члены семьи. Она принимала его таким, каким он был, подобно королеве Елизавете, с благодарностью принимавшей сокровища, награбленные ее героями-пиратами, чтобы использовать эти сокровища на благо своей страны.

По-моему, это было по-своему логично, и ничего иного от Френсис не ожидали.

Она сказала моей маме.

— Бенедикт должен продать клубы. Это принесет ему целое состояние. Уж не собирается ли он управлять ими?

— Он чувствует, что дядя Питер хотел от него именно этого, — ответила ей мама. — По этой причине он и завещал их Бенедикту.

— Вздор. Питер должен был ожидать, что наследник поступит так, как сочтет нужным… как делал всегда и сам Питер.

— Тем не менее…

— Пожалуй, Бенедикту нравится представлять себя в этой роли. Что ж, мой тесть частенько держал слишком круто к ветру, но для политика это недопустимо.

— Именно это я и говорю Бенедикту.

— А он полагает, что сможет увеличить свой капитал, получая от грязных делишек. Несомненно, деньги — сильный инструмент в политике.

— Это пугает меня, Френсис.

— Что поделаешь! Каков дедушка, таков и внук.

Несомненно, Бенедикт — точная копия старикана.

— Бенедикт — удивительный человек.

Наступило молчание, которым Френсис явно выражала свое несогласие с только что высказанным утверждением.

— Что ж, — наконец сказала она, — если ты помнишь, — в свое время эти клубы чуть не прикончили моего тестя.

— Я знаю. Вот почему…

— Есть уж такие мужчины. Брось им вызов — и они, не размышляя, примут его. Это все из-за их мужской самонадеянности. Им кажется, будто ничто на земле не в состоянии остановить их, и они непременно желают доказать это.

— Но это может разрушить его жизнь — Его дедушка умел лавировать и умудрился уйти в могилу с почестями. Такие мужчины считают, что жизнь ничего не стоит без подстерегающих их опасностей, с которыми следует бороться. Ладно, не беспокойся, Анжел. В твоем положении это вредно. Подумай о себе, а Бенедикт пусть заботится о себе сам. Такие, как он, умеют выкручиваться. Я уверена, он понимает, что делает.

Значит, он собирался продолжать дела дяди Питера. Это было опасно, но, как сказала Френсис, мужчины, подобные Бенедикту и дяде Питеру, не представляют для себя иной жизни.

Тетя Амарилис заметно постарела Она стала апатичной и потеряла свой обычный моложавый вид.

Подхватив простуду, она никак не могла отделаться от нее. Похоже, что после смерти дяди Питера жизнь для нее потеряла смысл.

В Лондон приехали дедушка с бабушкой. Они были озабочены состоянием моей матери. Я подслушала их разговор.

— Не слишком-то хорошо она выглядит, — сказала бабушка. — Совсем не так, как в прошлый раз.

— Наверное, уже подходит время, — ответил дедушка.

— Нет, дело не только в этом.

Я забеспокоилась.

— Бабушка, — спросила я, — с мамой все в порядке?

Она помедлила с ответом на мгновение дольше, чем следовало бы.

— О да, — сказала она наконец. — Все будет хорошо. — Но в ее голосе не было убежденности. — Я просто думаю… — начала она и замолчала.

— Что ты думаешь? — спросила я.

— Ах, ничего, — ответила она, оборвав разговор.

Позже я поняла, что она имела в виду. Они с дедушкой хотели, чтобы мама отправилась вместе с ними в Корнуолл и рожала там. Я не думала, что мама согласится на это, ведь в этом случае ей пришлось бы оставить Бенедикта. Впрочем, сейчас между ними были уже не те отношения. Это наследство провело между ними черту. Я знала, что мама пытается убедить его бросить это дело, а он противится ей.

Дедушка имел с ним продолжительную беседу, а бабушка поговорила со мной.

— Я думаю, было бы очень неплохо, если бы ты и мама вместе с нами поехали в Корнуолл. Нужно решать поскорей, пока твоя мать еще может путешествовать. Через несколько недель все будет гораздо труднее.

— Мама не захочет уезжать, потому что он не сможет поехать с ней.

— Ты имеешь в виду своего отчима? Да, не сможет, но зато он вполне сможет иногда приезжать на уикэнды. Это не слишком далеко, а разъезды для него — привычное дело.

— Ах, бабушка, хорошо бы, она согласилась.

Бабушка сжала мою руку.

— Мы обязаны попытаться убедить ее. Видишь ли, до того, как умер дядя Питер, все было совсем иначе.

С тех пор многое изменилось. Мы думали, что о маме позаботится тетя Амарилис, но та, бедняжка, сама в ужасном состоянии. Я знаю, твой отчим постарается окружить ее заботой, но, по-моему, в такие моменты нужно, чтобы вокруг были самые близкие. Если бы она поехала к нам, то и ты была бы возле нее.

— Да, конечно, — согласилась я.

Я поговорила об этом с мамой.

— Бабушка хочет, чтобы ты переехала в Корнуолл.

— Она чересчур беспокоится.

— Но ведь ты ее дочь.

Мама улыбнулась.

— Корнуолл… Временами я думаю об этом, Бекка.

Бывает, что я чувствую себя очень усталой и мне хочется к моей маме. Наверное, это слишком детское чувство?

Я дотронулась до ее руки.

— Мне кажется, любому человеку иногда необходимо побыть возле матери.

— Ты совершенно права. Я всегда окажусь рядом, когда ты будешь нуждаться во мне. Если что-то начнет беспокоить тебя, ты ведь расскажешь мне, правда?

Я заколебалась с ответом, и мама не стала настаивать. Наверняка она знала о моей глубокой неприязни к отчиму, но, возможно, не считала это чем-то особенным: такое случалось тысячи раз, когда чьи-то матери вновь выходили замуж.

Мне хотелось бы узнать от нее, насколько глубокой стала трещина, пролегшая между ней и ее мужем.

Временами мне казалось, что ее вообще не существует и что мама все также влюблена в него, что ее любовь останется неколебимой, как бы он ни поступал. А что чувствовал он? Откуда мне было знать? Я была слишком мала и неопытна, чтобы разбираться в таких ситуациях.

Шли долгие дискуссии по поводу возможности поездки моей матери в Корнуолл. Я чувствовала, что она колеблется. Наконец она решила поговорить со мной более откровенно.

— Ты предпочла бы поехать туда, правда, Бекка?

Я призналась, что так оно и есть.

— Бедная Бекка! В последнее время ты ощущаешь себя не слишком-то счастливой, да? Ты почувствовала, что отношения между нами изменились. Сначала я уехала в свадебное путешествие, а ведь раньше мы никогда не расставались. Потом я увлеклась политической деятельностью — Это было необходимо, — сказала я.

Она кивнула.

— Но тебе это не нравилось. Я знаю, как ты любишь бабушку с дедушкой и как ты относишься к своему отцу. Ты сотворила из него кумира. Не стоит делать из людей кумиров, Бекка.

Что она имела в виду? Может быть, она наконец-то поняла, что ее кумир Бенедикт стоит на глиняных ногах? Вместе с наследством дяди Питера он унаследовал его темные делишки и не желал оставить их, хотя она умоляла его сделать это.

Как же сильно повлияла на всех нас смерть дяди Питера! Лондонский дом тети Амарилис перестал быть уютным теплым гнездом, мы больше не могли пользоваться советами дяди Питера; возникла трещина в отношениях между моей матерью и ее новым мужем.

Мама продолжала говорить:

— Теперь я не могу приносить пользу в политической деятельности, и это затянется еще на некоторое время На днях мне пришлось отменить важную встречу, потому что я вдруг почувствовала, что не выдержу этого. Наверное, для всех будет лучше, если я на некоторое время сойду со сцены, а уехав в Корнуолл, я буду меньшим бременем для всех, чем если останусь здесь.

— А как будут довольны бабушка и дедушка!

— Господи, благослови их! Я постараюсь не надоедать старикам.

— Надоедать! Да ты будешь только радовать их.

Я весело запрыгала по комнате, и мама, глядя на меня, рассмеялась.

— Когда мы выезжаем? — спросила я.

Даже после этого я боялась, что Бенедикт выдвинет какие-нибудь возражения. Было ясно, что эта идея ему не нравится Он был нежным и любящим супругом, и мне показалось, что мама вновь в нерешительности.

Бабушка с дедушкой вели с ним длительные переговоры. Нужно сказать, моя бабушка умела убеждать и была волевой женщиной. Она заявила, что желает в данных обстоятельствах заботиться о своей дочери.

Все очень просто. Мы вместе с ней отправляемся в Корнуолл; детскую там подготовят. Доктор Уилмингхем является другом семьи, он в свое время принимал Анжелет. Лучшая в Корнуолле акушерка живет поблизости. Ее можно доставить в любой момент. Бенедикт должен понять, что тетя Амарилис теперь не в состоянии оказать помощь, а дяди Питера, к которому обращались в экстренных случаях, больше нет. Он, Бенедикт, может приезжать в любое время. Никаких предупреждений или приглашений не требуется. Ему нужно только сесть в поезд и приехать. Корнуолл, конечно, не лондонское предместье, но железнодорожное сообщение очень удобное. В уик-энды он будет посвободней, чем в рабочие дни, но приезжать он может, когда угодно.

Наконец он согласился с разумностью этого решения, и мы с мамой начали готовиться к отъезду в Корнуолл.

Давно я не чувствовала себя такой счастливой. Как будто бы этого брака вовсе и не было. Видимо, это ясно читалось на моем лице.

Бенедикт стоял на платформе и махал нам рукой на прощанье. Он казался очень одиноким, и до самого последнего момента, пока вокзал не скрылся из глаз, меня не покидали опасения, что мама в последний момент может передумать.

Расставание опечалило ее, и я еще раз убедилась в том, что они действительно сильно привязаны друг к другу.

Я взяла ее ладонь и прижалась к ней щекой. Мама поцеловала меня и сказала:

— Время пролетит быстро.

— Я уверена, нам не придется долго дожидаться Бенедикта, — утешила ее бабушка.

Еще лучше я почувствовала себя, когда мы пересекли Теймар. На станции нас ждал конюх, и вскоре мы уже ехали по извилистым проселкам, а потом показался Кадор, вид которого всегда переполнял мои чувства.

Но на этот раз я была взволнована как никогда, поскольку судьба, сжалившись надо мной, вернула мне мать, хотя бы на время.

Я подсчитывала недели, в течение которых мы будем вместе. Мы будем вместе ухаживать за ребенком.

Нужно почувствовать себя несчастной, чтобы оценить настоящее счастье, и за время этого путешествия я убедилась в том, что никогда в жизни не была так счастлива, как сейчас.

С каким удовольствием мы здесь устраивались! Это выглядело как возвращение домой. У мамы поднялось настроение. Она любила Кадор, потому что в детстве это был ее родной дом и она с родителями была очень близка. Если что-то могло заставить ее перестать грустить из-за расставания с Бенедиктом, так это Кадор.

Мы приехали в начале апреля, когда здесь особенно красиво. Весна приходила в Корнуолл раньше, чем в Лондон. Весеннее настроение носилось в воздухе. Я ощущала запах моря и прислушивалась к мягкому шуму накатывающихся волн. Как это было приятно!

Бабушка с дедушкой разделяли мою радость, ведь их любимая дочь находилась под крышей родного дома.

Первым, делом моя бабушка вызвала миссис Полгенни, которая тотчас пришла. Мне показалось, что она выглядит постарше, чем когда я видела ее в последний раз, но, пожалуй, еще более благочестивой.

Перспектива появления нового младенца обрадовала ее.

— Чудно будет, когда у вас в Кадоре появится малыш, миссис Хансон, сказала она. — Кажется, только вчера я принимала мисс Анжелет.

— Да, ребенок моей дочери расположится в ее старой детской. Мы так рады, что она здесь. Я этим в Лондоне так и сказала, миссис Полгенни, что у них там лучшей акушерки, чем у нас, не найти.

— Очень любезно с вашей стороны, миссис Хансон.

Что ж, Господь сподобил меня на такую работу — вводить детишек в этот мир. Я на это дело так смотрю.

Мы с бабушкой переглянулись и улыбнулись друг другу.

— Что ж, мне надо бы взглянуть на мисс Анжелет… если это будет удобно.

— Конечно, — сказала бабушка. — Я сейчас же провожу вас в ее комнату.

Бабушка ушла вместе с ней, но вскоре присоединилась ко мне.

— Она продолжает петь песнь Господню в стране язычников, — заметила бабушка.

— Наверное, очень приятно быть столь уверенной в своей непогрешимости, — сказала я. — Любопытно, многие ли разделяют ее мнение?

— О, миссис Полгенни не интересует чужое мнение. Мне кажется, я не знаю другого человека, который был бы столь доволен собой.

— Интересно, как ее зовут? Я имею в виду имя.

— Как-то раз я его слышала. Что-то совершенно неподходящее. Виолетта, по-моему. Ничего менее похожего на фиалку невозможно представить.

— Кажется, Святой Виолетты не было?

— Думаю, не было, но теперь будет, по крайней мере, по мнению миссис Полгенни. Тем не менее она и в самом деле очень хорошая акушерка, так что придется мириться с ее чудачествами.

Появилась миссис Полгенни. Она была чем-то озабочена. Бабушка тут же спросила:

— Ну как, все в порядке?

— О да.

Миссис Полгенни бросила взгляд на меня, и бабушка кивнула. Я понимала, что это значит: миссис Полгенни собиралась говорить что-то, не предназначенное для моих ушей.

Я вышла из комнаты, но не собиралась уходить.

Речь шла о моей маме, и я намеревалась узнать, что происходит, поскольку вид миссис Полгенни встревожил меня. Выходя, я оставила дверь слегка приоткрытой и остановилась в коридоре, внимательно прислушиваясь.

— Она выглядит истощенной, миссис Хансон.

— У нее за плечами длительное путешествие из Лондона.

— М-да, — сказала миссис Полгенни. — Надо бы ей было приехать раньше. Она должна хорошенько отдохнуть.

— Именно поэтому она здесь. Надеюсь, ничего серьезного, миссис Полгенни?

— Нет… нет… — Она говорила как-то неуверенно, потом продолжила:

— Похоже, у нас на недельку-другую больше, чем вам казалось.

— В самом деле?

— Думаю, что так. Но, как бы то ни было, теперь она здесь. Хорошо, что она не стала тянуть с этой поездкой. Вы уж не бойтесь, мы о ней позаботимся.

Теперь она в хороших руках. С Божьей помощью все уладится.

— Да, конечно, миссис Полгенни.

Как только миссис Полгенни ушла, я отправилась к бабушке.

— С мамой действительно все в порядке? — спросила я.

— Да. Миссис Полгенни считает, что ей, нужно хорошенько отдохнуть. Естественно, путешествие утомило ее. Теперь она быстро поправится.

— Мне показалось, что миссис Полгенни выглядела встревоженной.

— Нет, вовсе нет. Просто она хочет, чтобы мы поняли, какой она незаменимый человек. Такая уж у нее манера.

Мы рассмеялись и поднялись в комнату мамы.

— Святая миссис Полгенни считает, что тебе нужно побольше отдыхать, сказала ей бабушка.

Мама откинулась на подушку и улыбнулась.

— С удовольствием подчиняюсь, — сказала она. — Я и впрямь устала.

Бабушка нагнулась и поцеловала ее.

— Я так счастлива, что ты вернулась домой, — сказала она.

Мы сидели за обеденным столом. Мама, явно посвежевшая, в длинном розовом платье, выглядела превосходно. Мисс Браун обедала в своей комнате. Вообще, с едой были кое-какие сложности. Бабушка с дедушкой не хотели, чтобы она ела в одиночестве, а она, конечно, не желала садиться за стол с прислугой.

В Мэйнорли и в лондонском доме было по-другому: там мы с мисс Браун обычно ели вместе, но здесь семейный круг воспринимали в более узком смысле слова. Мисс Браун часто ссылалась на то, что ей следует поработать и потому она предпочитает поесть у себя. Думаю, она действительно иногда предпочитала есть одна. Во всяком случае, в этот вечер все обстояло именно так.

В общем, за столом сидели бабушка, дедушка, мама и я.

— Полагаю, что Джек и Мэрией завтра приедут повидаться с тобой, сказала бабушка. — Они очень рады, что ты приехала. Мэриен сможет тебе во многом помочь, она такая практичная. И к тому же у нас под рукой есть миссис Полгенни. — Бабушка бросила взгляд на меня, — Как жаль, что здесь нет Патрика.

— Бедный мальчик! Из-за этой школы он почти не приезжает сюда. Он сильно вырос.

— Расскажи нам лучше, что здесь происходит, — предложила мама.

— О, ничего особенного. Знаешь, в такой глухомани жизнь идет по наезженной колее — У вас ведь здесь жили французские беженцы.

Они все еще в Хай-Торе?

— Нет. Они купили собственный дом, хотя, возможно, и жалеют, что уехали отсюда. Теперь у них дом возле Чизлхерста. Они гордятся своими связями в аристократическом обществе.

— О да, — вспомнила мама, — ведь туда удалились император с императрицей, не так ли?

— Да, несчастные изгнанники. Говорят, там у них прекрасный дом. Когда император умер, Бурдоны решили, что им следует поехать утешать императрицу.

Кажется, она держит там что-то вроде маленького королевского двора.

— Я слышала о смерти императора, — сказала мама. — В январе, по-моему?

Бабушка кивнула.

— А что там с дочерью миссис Полгенни? — спросила я.

— Ли теперь живет с тетушкой. Вроде бы где-то в Сент-Иве.

— Тетушка! Что за тетушка? Сестра миссис Полгенни?

— Видимо, да.

— Я и не знала, что у нее есть родственники, — сказала я, — Я думала, что она спустилась прямо с небес, чтобы попытаться спасти людей, погрязших во грехах.

Все рассмеялись, а бабушка сказала:

— Признаться, я плохо представляю ее ребенком, который растет, как обычные детишки.

— Очень может быть, что в те времена она была нормальной, — сказала мама, — а потом вдруг осознала, что на нее возложена миссия… как Святой Павел на пути в Дамаск.

— Я уверена, миссис Полгенни одобрила бы это сравнение, — заметила бабушка.

— А Ли отремонтировала гобелены в Хай-Торе? — спросила я.

— Да. Она жила там несколько недель… думаю, около месяца. Это изменило ее. Раз или два я ее видела. Она выглядела такой довольной и счастливой.

Бедняжка! Должно быть, она чувствовала себя великолепно вдали от матери.

— Почему благочестивые люди так часто доставляют другим неудобства? удивилась я.

— Сомневаюсь в том, что они столь благочестив. как сами считают, ответила бабушка, — и в том, что остальные так уж плохи, как утверждают эти благочестивые.

— Главное, не позволять подобным людям вмешиваться в свою жизнь, добавил дедушка.

— Это не так-то легко, если ты приходишься дочерью этому человеку, возразила моя мать и вздохнула:

— Бедная Ли!

— Что ж, я довольна уже тем, что ей удалось порадоваться жизни в Хай-Торе, — сказала я. — А теперь, значит, она уехала к тетушке. Похоже, страсть к путешествиям входит у нее в привычку.

— Меня удивляет, что миссис Полгенни разрешила это, — заметила мама.

— Но ведь тогда тоже удалось убедить ее отпустить девушку, хотя поначалу она решительно возражала.

— Ли становится взрослой, — сказала мама. — Возможно, у нее появилась не только склонность к путешествиям, но и другие собственные желания.

Мы продолжали говорить о жизни в Полдери. Мама расспрашивала о людях, которых знала с детства.

Как чудесно было сидеть в кругу близких людей!

Для меня это был самый счастливый день с тех пор, как я услышала, что мама собирается замуж за Бенедикта Лэнсдона.

Дни летели быстро. Мама протестовала против вынужденного безделья. Вызвали доктора Уилмингхема, который признал ее состояние вполне удовлетворительным. Будучи старым другом семьи, он остался на ленч. Его взгляды на миссис Полгенни совпадали с мнением моей бабушки.

— Временами она может даже раздражать, — сказал он, — но трудно найти лучшую акушерку. Это действительно акушерка от Бога. Побольше бы таких, как она.

Я часто ходила вместе с мамой на короткие прогулки.

— Свежий воздух и движение пойдут на пользу, — сказал доктор Уилмингхем, — если с этим не переусердствовать.

Обычно мы гуляли по саду, но матери иной раз хотелось пройтись подальше. Она очень любила прогулки к пруду Святого Бранока. Это место действовало на нее как-то завораживающе. Она столько раз рассказывала мне о том, как прочесывали этот пруд в поисках моего тела, что я уже знала эту историю наизусть.

Такие места почти не меняются. Вероятно, и много лет назад здесь были плакучие ивы, склоняющиеся к воде, и топкая почва возле берега. Мама любила присаживаться на один из выпирающих из земли камней и смотреть на поверхность воды, уносясь мысленно куда-то далеко.

Время от времени нам доводилось замечать Дженни Стаббс, иногда поющую своим странным, не от мира сего голосом, жутковато звучавшим возле пруда.

Она обычно обращалась к нам так:

— Добрый день вам, миссис Анжелет и мисс Ребекка.

Мама очень любезно отвечала на приветствие.

Похоже, Дженни питала к ней слабость. Меня она почти не замечала, и это казалось странным: ведь именно меня она в свое время похитила, считая, что я — ее ребенок.

— Добрый день, Дженни. Чудесная сегодня погода, правда?

Иногда Дженни останавливалась и покачивала головой. Она удивленно рассматривала мою мать. Сейчас признаки беременности стали уже совершенно очевидными.

Однажды Дженни вдруг сказала:

— Вижу, вы кого-то ждете, мисс Анжелет.

— Да, Дженни.

Дженни пожала плечами и захихикала. Потом она ткнула себя пальцем в грудь.

— Я тоже, мисс Анжелет. У меня будет маленькая девочка…

— Конечно, Дженни, — сказала мать.

Дженни улыбнулась и пошла к своему дому, напевая на ходу.

Несколько раз приезжал Бенедикт. Мы никогда не знали, в какой момент его ждать. Являлся он неожиданно, омрачая мое настроение, потому что тогда мне казалось, что я опять теряю маму. Он был из тех мужчин, которые словно заполняют собой все пространство. За обеденным столом именно он руководил разговором. Речь шла о текущих событиях партийной жизни и о том, когда ожидаются следующие выборы.

Было такое чувство, что мистер Глад стон и мистер Дизраэли незримо присутствуют за нашим столом.

Во время своих визитов Бенедикт постоянно находился вместе с моей мамой, и я чувствовала себя ненужной.

Однажды я услышала, как он сказал:

— Это тянется слишком долго. Я жалею, что отпустил тебя так далеко.

Она тихо, счастливо рассмеялась и ответила:

— Теперь уже недолго, милый. А потом я вернусь домой с малышом. Это будет просто восхитительно!

Тогда я осознала, что надо радоваться каждому счастливому моменту, потому что их оставалось немного.

Наступил май. В следующем месяце должен был родиться ребенок. Миссис Полгенни была теперь уверена в том, что это произойдет раньше, чем предполагалось вначале.

— Скоро я уже не смогу совершать дальние прогулки, — сказала мама, Может быть, тебе лучше отказаться от них уже сейчас, — ответила я.

— Я хотела бы еще раз увидеть пруд;

— Не думаю, что тебе удобно сидеть на этих каменных валунах.

— Мне сейчас везде неудобно, Бекка.

— К тому же они могут быть сырыми.

— В такую-то погоду? Уже несколько недель не было дождя. Пойдем.

— Хорошо но, если ты устанешь, мы вернемся.

— Туда я дойду. Мне этого хочется.

— Почему это место так завораживает тебя? Там довольно мрачно, к тому же мне все время кажется, что вокруг таятся какие-то злые силы.

— Возможно, именно потому меня туда и тянет.

— Следовало бы огородить пруд перилами, чтобы избежать несчастных случаев, — сказала я.

— Тогда местность полностью изменилась бы.

— Наверное, это было бы к лучшему.

Она покачала головой.

Придя туда, мы уселись на валуны. Вокруг царила тишина. Немного помолчав, мама сказала:

— Бекка, я хочу поговорить с тобой.

— Да, я слушаю.

— Ты очень дорога мне. Я никогда не забуду день, когда ты родилась.

— На этом золотом руднике…

— Ты совершенно изменила мою жизнь… и это навсегда. Не стоит думать, что сейчас я люблю тебя меньше, чем раньше. Ты же не возражаешь против этого малыша, правда?

— Возражаю? Да я всегда обожала детей.

— Я хочу, чтобы ты полюбила его по-настоящему.

Это очень важно для меня. Меня вдруг осенило, как будто я заглянула в будущее. Есть какие-то свойства у этого места…

— Да, — согласилась я. — Что-то здесь есть. Ты думаешь, что если я ревную тебя… к нему, то могу ревновать и к малышу?

— Я люблю тебя ничуть не меньше оттого, что люблю других.

— Я понимаю.

— Никогда так не думай.

Я покачала головой. Я была слишком взволнована, чтобы что-то говорить.

Мама взяла мою руку и прижала ее к своему животу.

— Ты молода, — проговорила она. — Люди могут сказать, что тебе еще не понять подобных вещей, но я так не считаю. Ты — мое родное дитя, моя частица.

Вот почему мы всегда были близки… до тех пор… ну, ты понимаешь. Отбрось эти мысли, Бекка. Ему твоя любовь нужна не меньше, чем мне. Он чувствует себя оскорбленным, потому что думает, будто ты презираешь его. Ты ощущаешь движение? Это ребенок, Бекка… наш ребенок… твой, мой и его. Обещай мне, что будешь любить его, заботиться о нем, присматривать.

— Конечно, обещаю. Это будет моя сестра… или брат. Конечно, я буду любить его. Обещаю тебе.

Она приложила мою ладонь к тубам и поцеловала ее.

— Спасибо тебе, милое дитя. Ты доставила мне огромную радость.

Еще некоторое время мы сидели, глядя на пруд.

Внезапно мама встала и взяла меня за руку.

— Пойдем, — сказала она. — Ты — мое дорогое дитя всегда помни об этом.

Я постоянно была рядом с ней. Казалось, с моих плеч упало тяжкое бремя. Когда родится ребенок, мы вернемся назад, к моему отчиму. Я попытаюсь избавиться от ненависти к нему. Теперь я сознавала свою вину.

Бенедикт хотел, чтобы я была членом семьи. Он не собирался отвергать меня. Я сама сделала себя отверженной Все изменится, когда родится ребенок.

Мама перестала выходить на улицу. Миссис Полгенни являлась ежедневно и сообщала о своей готовности:

— При первых же признаках я буду здесь.

Часто к ленчу приходил доктор Уилмингхем. Мама была бы рада присоединиться к нам, но она быстро утомлялась.

Патрик ненадолго приехал в Пенкаррон Мэйнор, и мы с ним вместе катались верхом. Это было похоже на старые добрые дни, однако сейчас мне не хотелось надолго покидать Кадор: я хотела побольше времени проводить с мамой.

Как-то во второй половине дня мы с Патриком катались верхом. Когда подъехали к Кадору, Патрик попрощался и направился в Пенкаррон, а я развернула коня к дому. День был облачный, собирался дождь.

По пути я проезжала мимо дома миссис Полгенни. Мы всегда посмеивались над его чопорным видом: выскобленные ступеньки, сверкающие ручки, окна, обрамленные по краям тяжелыми шторами и затянутые кружевными занавесочками, — чтобы прикрыть обитателей дома от греховного окружения, говорили мы.

Миссис Полгенни находилась, видимо, в Западном Полдери. Я слышала, что с утра ее вызывали на роды миссис Пегготи.

Бросив взгляд на окно, я заметила в нем силуэт.

Выходит, миссис Полгенни была дома. Это значило, что Пегготи уже благополучно родила. Силуэт мелькнул только на мгновение, а потом пропал.

Я заколебалась. Бабушка несколько беспокоилась за миссис Пегготи, поскольку рожала та впервые, а было ей уже под сорок лет — не совсем удачный возраст для того, чтобы заводить ребенка. Хорошо бы было узнать, как прошли роды. Я соскочила с седла, привязала лошадь к кусту и, поднявшись на крыльцо, постучала в дверь.

У меня невольно появилась улыбка при мысли о том, что подумает миссис Полгенни, если я спрошу, как прошли роды. От одной из служанок я знала ее мнение о себе: «Из молодых, да ранняя». Это значило, что я знаю больше, чем положено ребенку, и миссис Полгенни кажется, что в Кадоре напрасно смотрят на это сквозь пальцы.

Нужно сказать, я испытывала тайное удовольствие, шокируя ее.

Я стояла и ждала. Никто не выходил. Дом казался вымершим. Но я была уверена в том, что видела ее в окне, во всяком случае, это должна была быть она, потому что Ли находилась у тетушки в Сент-Иве.

Прождав почти десять минут, я забралась в седло и поехала. Все это меня озадачило. Я была уверена, что кого-то видела в доме.

Вскоре я забыла об этом инциденте — до следующего утра, когда бабушка объявила, что миссис Пегготи родила чудесного мальчишку.

— По словам миссис Полгенни, ребенок родился в три часа утра. Она пробыла там почти полные сутки и совершенно измотана.

Значит, в то время ее не было в доме. Очень странно!

Конечно, мне могла всего лишь почудиться тень в окне, но я знала, что не ошибаюсь. Это казалось весьма загадочным.

Пришел июнь. Миссис Полгенни была, как она говорила, «под рукой». Он выглядела какой-то озабоченной, что немножко беспокоило меня. Неужели она не очень уверена в себе?

Однажды утром она сказала бабушке:

— Вы знаете, я тут чуть с ног не свалилась от удивления. Никогда бы в такое не поверила! Я, конечно, видела, что у нее что-то не то… глаз-то, знаете, у меня наметанный. Ну, я и говорю ей: «Дженни, хотелось бы мне взглянуть на тебя». Она обрадовалась, впустила меня, а когда я осмотрела ее, то, знаете, глазам своим не поверила…

Я внимательно слушала ее. Я постоянно была настороже. У меня появилось предчувствие, что с матерью не все в порядке, и хотя со мной мало говорили на эту тему, мне казалось, что от меня что-то скрывают, Я решила выяснить это, потому что была обязана знать. Подслушивала я совершенно бесстыдно и все подряд, надеясь выяснить истинное положение дел, касающихся моей мамы.

И вот так я узнала, что Дженни Стаббс действительно ждет ребенка. Это стало предметом всеобщих толков в Полдери. Как же это могло случиться? Все начали припоминать, что происходило во время сбора урожая в сентябре или октябре. Тут же вспомнили, что Пегготи нанимали работников на уборку урожая. (В прошлом случае с Дженни люди предполагали, что отцом ребенка был один из наемных работников.) Полубезумная Дженни очень хотела иметь ребенка и в своих фантазиях уверила себя в том, что он у нее действительно появился. А по утверждению знатоков, вроде миссис Полгенни, такие навязчивые идеи делают зачатие более вероятным.

Миссис Полгенни взяла на себя обязанность позаботиться о девушке. Ей не нужно было никакой помощи и никакого вознаграждения. Вероятно, у нее была личная беседа с Господом, который сообщил ей, что Дженни действительно беременна и на миссис Полгенни возлагается миссия помочь ей.

Услышав новость, мама обрадовалась.

— Я знаю, какое прекрасное чувство — приносить в этот мир ребенка. Это потрясающее ощущение.

Бабушка заметила, что, когда Дженни в прошлый раз действительно родила ребенка, она была очень счастлива и даже, кажется, прекратила свои чудачества. Эти роды могут стать началом ее новой жизни.

Очень может быть, что она вновь станет нормальной.

— Ну и ну! — заявила миссис Полгенни. — Теперь у меня хлопот полон рот. Двое младенцев готовы появиться на свет, и при этом одновременно. Господь даст мне силы.

— Как, должно быть, приятно миссис Полгенни чувствовать, что она выполняет Божественную миссию, что-то вроде помощницы Бога по акушерским делам, — сказала бабушка.

Моя мама рассмеялась.

— Никакой в тебе нет богобоязненности, мама, — сказала она.

Я очень ценила такие моменты, проведенные возле нее. Мне никогда не забыть их.

Настал тот самый день. Весь дом жил ожиданием.

Вскоре должно было начаться тяжелое испытание. Потом мама возрадуется, и появится новый член семьи.

Прибывшая миссис Полгенни сообщила:

— Вчера ночью я приняла ребенка у Дженни Стаббс… чудесная маленькая девчушка. Дженни вне себя от радости.

— А кто за ней ухаживает? — спросила бабушка.

— Я забрала ее к себе как раз перед самыми родами. Я решила, что так будет лучше, поскольку миссис Лэнсдон тоже пришла пора рожать. Ли дома, она поможет.

— Как вы добры, миссис Полгенни!

Миссис Полгенни похорошела и стала еще более добродетельной, чем обычно.

— Ну, у нее-то все уже позади. Теперь очередь миссис Лэнсдон.

Позже бабушка сказала мне:

— Все-таки в глубине души она добрый человек, несмотря на то, что так пыжится. Как хорошо, что она позаботится о Дженни.

В то время мне все это казалось естественным. Роды у Дженни прошли нормально. Мы думали, что и у мамы все будет так же.

Миссис Полгенни приехала в одиннадцать утра, а ко второй половине дня мы поняли, что далеко не все идет удачно. Послали за доктором Уилмингхемом.

Приехал Бенедикт. На станции его никто не встречал, но мы не удивились его появлению, поскольку предполагали, что он приедет в Кадор к родам. Он хотел тут же пройти к маме, но его не пустили.

— Ей дадут знать, что вы здесь, — сказала бабушка, — и это успокоит ее.

А потом начались самые ужасные часы в моей жизни.

Я не все помню отчетливо. Позже я пыталась выбросить это из головы, потому что вспоминать было страшно. До некоторой степени мне это удалось, и сейчас в моей памяти остались только какие-то неясные картины.

Тем не менее, я Живо помню, сколь ужасны были часы ожидания, когда я сидела с дедушкой и бабушкой… и с ним. Он не мог усидеть на месте и постоянно расхаживал по комнате, забрасывая нас вопросами.

Как она выглядела? Почему за ним не послали раньше? Нужно немедленно что-то делать…

Дедушка сказал ему:

— Ради Бога, успокойтесь, Бенедикт, Все с ней будет в порядке. О ней заботятся как нельзя лучше.

Бенедикт сердито сказал:

— Она должна была остаться в Лондоне.

— Кто же мог знать? Мы думали, что так будет лучше, — ответила бабушка.

— Какой-то деревенский докторишка! И глупая старуха…

Я разозлилась на него. Он обвинял моих бабушку с дедушкой. Но они, как и я, понимали, что лишь чрезвычайное волнение заставляло его вести себя так, что, возлагая вину на других, он давал выход своим страхам и страданию.

Время тянулось бесконечно. Мне казалось, что все часы остановились. Ожидание… ожидание… и с каждой секундой я боялась все больше.

Это становилось невыносимым. Холодный страх постепенно парализовывал меня. Я чувствовала, что то же самое происходит и с остальными. Возле меня сидела бабушка. Мы смотрели друг на друга и даже не пытались скрыть свои чувства. Она взяла меня за руку и крепко сжала ее.

Потом вышел доктор, вслед за ним появилась миссис Полгенни. Им было не обязательно что-нибудь говорить. Мы все поняли, и меня охватило всепоглощающее чувство одиночества.