Поединок страстей

4

Чувствуя себя так, будто я второй раз побывала в Камбрилисе в том же возрасте, совершенно при тех же обстоятельствах, и не веря, что передо мной он, тот самый Джошуа, беру со стола парик и очки и убираю их в сумку.

– Я, пожалуй, пойду… – Медленно встаю.

Глаза Джошуа сверкают оживленно и отчасти, по-моему, с обидой.

– Значит, в семь тридцать, – торопливо произносит он, давая понять и голосом и видом, что наш договор, несмотря ни на что, остается в силе. – В «Шлоссотеле». Постараюсь не опоздать.

Мне вдруг начинает казаться, что и моя затея появиться в ресторане, и вообще этот визит в Берлин до жути нелепы. В растерянности пожимаю плечами.

– Может, ни к чему это? Чего я добьюсь?

– Как чего? – спрашивает Джошуа, и по наигранному изумлению я снова чувствую, что в нем говорит обида.

Что он задумал? Договориться со мной о встрече и в отместку за прошлое не явиться? Но ведь я ничего особенно скверного ему не сделала. Всего лишь не сообщила свой телефон, но не думаю, что он в этом так сильно нуждался.

– Ты должна хотя бы показать своему… гм… как его?

Такое чувство, что он прекрасно запомнил, как зовут моего бойфренда, но, чтобы выразить пренебрежение, притворяется, будто имя вылетело у него из головы.

– Гарольду, – спокойно произношу я.

– Ах да, Гарольду. Так вот, покажи своему драгоценному Гарольду, что не только ему позволительно «ужинать с людьми, от которых зависит его карьера», но и тебе. Тогда он куда быстрее и лучше усвоит, что серьезные отношения надо ценить и беречь, наверняка даже станет молить тебя о прощении. И может, исправится.

– Что значит «может»? – Я уверена почти на все сто: Гарольд придет в себя, осознает, что совершил самую серьезную в жизни ошибку, и мы заживем как раньше. Или даже лучше. Впрочем, если совсем честно, я не настолько в этом уверена. Однако не могу позволять людям со стороны ставить наше будущее под сомнение.

В моих ушах вдруг отчетливо звучит шум прибоя, и я живо представляю себе, как сижу у Джошуа на коленях – живот к животу, грудь к груди… С Гарольдом, хоть с ним меня и связывают гораздо более прочные узы, страсть никогда не сближала нас до такой степени сильно… Густо краснею и, вместо того чтобы разразиться гневной тирадой в защиту любимого, опускаю глаза.

– Можно я не буду объяснять? – протяжно и многозначительно спрашивает Джошуа.

Смотрю на него в недоумении.

– Не буду объяснять, что значит «может, исправится»? – Он особенно выделяет слово «может».

По сути, все понятно без объяснений. Если человек способен солгать впервые, солжет второй раз и третий. Но я решительно отказываюсь верить в очевидное. Впрочем, в голове сейчас такой кавардак, что невозможно разобраться, о ком мыслей больше – о Гарольде или о Джошуа.

Приехали! Усмехаюсь про себя. Только этого мне не хватало: примешать к теперешней, крайне важной проблеме давнишний мимолетный романчик. Опираюсь руками на спинку стула и наклоняю вперед голову.

– Послушай, может, в самом деле не стоит…

– Хочешь снова от меня отделаться? – спрашивает Джошуа, прищуриваясь и теперь не пытаясь скрыть обиду. – На сей раз не выйдет, – категорично заявляет он. – Тем более что это прежде всего важно для тебя. Этот ужин в Грюневальде. До вечера.

Чувствую себя школьницей, которой, хоть ей еще и хочется многое выяснить, заявляют: урок окончен, увидимся позже. Бормочу что-то нечленораздельное и иду прочь из кафе. Вот это день рождения!

После трех дня начинает разрываться телефон. Спешат поздравить родственники, друзья, даже кое-кто из сотрудников. Ужасно приятно, когда тебе уделяют внимание и искренне желают удачи, однако в этот сумасшедший день я не понимаю, радуют ли меня теплые слова или я предпочла бы обойтись без них. Дело в том, что нужно придумать, как быть, а звонки то и дело отвлекают и не дают сосредоточиться. Брожу с трубкой по номеру, и кажется, что это не комната с четырьмя стенами, а дремучий лес и я заблудилась в нем, не имею понятия, в какую идти сторону. Подсказку дает – кто бы вы думали? – Кэт.

– Желаю, чтобы в личной жизни у тебя как можно скорее все наладилось, – торжественно произносит она.

Я задумываюсь: случайно ли это? Подруга не говорит «в отношениях с Гарольдом», а выбирает другие слова, которые могут означать что угодно, даже… Одергиваю себя. Нет, это уж слишком. Верх несерьезности!

– Я купила себе новое платье, – сообщает Кэт, закончив длинное поздравление. – Сидит на мне – ты не представляешь! Будто специально на меня шито. Выглядеть надо всегда на все сто. Верно я говорю?

– Верно, – соглашаюсь я, сконфуженно вспоминая, что, сняв парик, ни разу не взглянула на себя в зеркало, что после таинственного отъезда Гарольда вообще не забочусь о своей наружности.

– Сегодня мы с Шоном идем в Королевский театр, – с подкупающе невинным хвастовством говорит Кэт. – А потом куда-нибудь в клуб. Может, в «Стейдж дор», чтобы далеко не ездить. Если бы ты была здесь, пошла бы с нами. Гарольда все равно нет. Послушай-ка… – Мгновение-другое молчит, что-то прикидывая. – Так ведь вы оба в Германии. Или я что-то не так поняла?

– Все так, – сдержанно отвечаю я. Не хочу рассказывать ей, что командировку я устроила себе с умыслом, а про Джошуа вообще не упомяну. Во всяком случае, пока.

– Так, может, вы сегодня встретитесь?! – восклицает Кэт. И тут же задумчиво прибавляет: – Вообще-то Германия немаленькая. Вы далеко друг от друга?

В эти минуты мне кажется, что я и Гарольд на разных планетах. Вздыхаю.

– Можешь не отвечать. – Кэт смеется. – Понимаю по твоему вздоху, что не так все просто, как кажется со стороны. Эх! Ну что это за порядки – отправлять человека черт знает куда в день рождения! Ничего! Мы еще отпразднуем! Когда ты возвращаешься?

Сказать по правде, я не имею понятия, что последует за ужином в отеле-дворце. Не исключено, что от греха подальше придется лететь домой сегодня же ночью.

– Все будет зависеть от обстоятельств, – бормочу я, останавливаясь перед зеркалом и находя свой вид неважным.

– Голос у тебя какой-то странный, – замечает Кэт. – Ты случайно не упилась там немецким пивом или не переела жареных колбасок?

– Колбасок?.. – Я вспоминаю, что с раннего утра не ела ничегошеньки. Будешь тут хорошо выглядеть! – Замечательно, что ты о них упомянула. Представь, мне было вовсе не до колбасок. Я до сих пор даже не задумывалась о том, что давно пора подкрепиться. А теперь чувствую, что, если немедленно этого не сделаю, протяну ноги!

Кэт смеется.

– Оставь свои шуточки!

– Я не шучу!

Кэт все хихикает – не верит мне. Впрочем, неудивительно. Она и вообразить не может, сколь невероятный у меня сегодня день.

– Немедленно пойду и узнаю, где у них тут можно отведать этих самых колбасок.

Я правда не теряю ни минуты. Тотчас беру сумку и выхожу из номера, договариваю с Кэт уже в коридоре. От апатии, владевшей мной после поездки в «Шлоссотель», не осталось и следа. Наоборот, я чувствую прилив сил и желание жить деятельной, насыщенной жизнью. В конце концов, сегодня мой день рождения. И ужинать я буду с парнем, страстнее которого никогда не встречала на своем пути. Об измене Гарольда и о будущем подумаю потом. Сегодня есть Джошуа и ждать меня будет именно он.

В самом деле, надо сейчас же поесть, твердо решаю я, выходя на улицу. Чтобы от голода при виде ресторанных блюд не упасть в обморок. И купить новый прикид – такой, в котором не стыдно показаться в приличном обществе. У меня с собой лишь то, в чем я приехала и что на мне сейчас – бриджи и шелковая блузка без рукавов, – и строгий костюм, так сказать маскировочный. Я сняла его, как только вернулась в гостиницу.

Должна признаться, ходить в такой одежде ужасно неудобно. Нет, я отказываюсь от идеи изменить свой стиль. Во всяком случае, узкие жакеты – это точно не мое. Особенно неуютно в них летом, в жару. Когда тепло, я люблю чувствовать, как солнечный свет ласкает кожу, падая прямо на нее или проникая сквозь воздушные легкие ткани. Выберу, как обычно, что-нибудь такое, в чем можно ужинать в дорогих ресторанах и просто гулять. Выглядеть всегда надо на все сто, это Кэт верно сказала. А в необычные дни, вроде сегодняшнего – особенно. Так в любом случае будет лучше. Времени остается совсем ничего. Надо поторопиться!

Вхожу в ресторан с десятиминутным опозданием. На мне бархатный черный топ и белая шифоновая юбка. Так получилось само собой, я обратила на это внимание, лишь вернувшись в отель: мой наряд очень напоминает тот, в котором я была несколько лет назад, двенадцатого августа. В Камбрилисе. Юбка тоже на бедрах, но не коротенькая, в каких очень удобно щеголять на курортах, а по колено. Для ужина в «Шлоссотеле», по-моему, как раз то что нужно. Принять ванну и сделать освежающую маску я не успела, но лицо вдруг засияло без каких-либо ухищрений, а в глазах появился блеск. Наверное, это от легкого возбуждения, в котором я пребывала все это время. Боже, как запутанна жизнь! Еще утром я почти не жила, страдая из-за лжи одного парня, а теперь иду на встречу с другим, чтобы досадить первому. От волнения то и дело замирает сердце, а в душе смятение, сравнимое, наверное, с самой первой в жизни влюбленностью, которая носит на крыльях и вместе с тем терзает.

Осторожно ищу глазами Джошуа, боясь и представить себе, что он не приехал, и не желая раньше времени думать, что я в таком случае буду делать. Замечаю краем глаза, как человек за столиком у стены привстает и взмахивает рукой, и медленно поворачиваю голову. Он!

Улыбаюсь, машу в ответ и неспешно иду к нему, чувствуя нутром, что Гарольда еще нет.

– Ты не слишком пунктуальна, – говорит Джошуа, окидывая меня быстрым, но внимательным взглядом. На его губах еле заметная улыбка, в глазах дымка воспоминания.

Неужели он тоже помнит, в чем я была тогда? – мелькает в моей голове вопрос. Разве такое возможно?

– Выглядишь, как кинозвезда, – говорит Джошуа, пытливо глядя мне в глаза, будто желая узнать по взгляду, насколько жив в моей памяти наш невероятно короткий роман и случайно ли на мне одежда тех же цветов.

Смущенно опускаю глаза, сажусь и тут замечаю прямо перед собой цветы.

Какая красота! Букет скромный, всего из трех цветков – одного белого и двух бледно-желтых, с блестящими темно-зелеными листьями.

– Тебе, – с напускной небрежностью произносит Джошуа. – Это для пущей убедительности и чтобы больше позлить этого твоего…

– Гарольда, – машинально подсказываю я, любуясь букетом и как дурочка улыбаясь во весь рот. – Что это за цветы?

– Гардении, – тем же тоном отвечает Джошуа. – Тебе идут. Желтый подходит рыжим волосам, а белый – юбке. – Многозначительно на меня смотрит и прибавляет: – В белых юбках ты смотришься бесподобно. И в черных… – Спотыкается, не находя нужного слова.

– Топах.

– Да, топах.

Мне совершенно неуместно вспоминается, в каком пылу я прижималась к его груди, когда мы целовались на берегу моря, и насколько тот мой топ мешал мне, пока я не развязала ленту. Чувствую, что вновь нахлынувшая волна возбуждения предательски отражается в глазах, и опускаю их. Получается, он правда помнит…

Чтобы переключить на что-нибудь внимание и не выглядеть настолько нелепо, нежно провожу пальцем по белым прохладным лепесткам и произношу беззаботно:

– Приятно получать цветы. Даже так – для пущей убедительности. Может, это и глупо.

– Глупо? – не понимает Джошуа.

Подходит официант, и мы делаем заказ. Я выбираю первый попавшийся салат, прошу что-нибудь рыбное и бокал белого сухого вина.

– Гарольд принципиально не балует меня цветами, – поясняю я, когда официант удаляется. – По его мнению, все эти букеты сплошная ложь, всего лишь средство умасливать. А он человек честный. То есть…

Джошуа усмехается.

– Да уж!

– Не язви! – восклицаю я. – Он в самом деле честный, если не считать этой истории…

– Занятные рассуждения. Если смотреть на жизнь твоими глазами, будет казаться, что все кругом сплошь идеальные. Этот вполне порядочный, если не принимать во внимание то, что он приворовывает на работе, не навещает больную мать и поколачивает жену; тот – такой же, если не придавать значения его склонности скандалить и буянить, когда выпьет, а выпивает он нередко…

– Не преувеличивай, – говорю я, хоть в голову и прокрадывается мысль: а не обманывалась ли я в Гарольде? Не идеализировала ли его? Спешу прогнать ее. Говорю себе: все совершают ошибки, даже самые достойные. – Теории Гарольда насчет цветов не лишены смысла. И потом он не совсем против них, считает, что можно подарить женщине один-единственный букет в самом начале отношений. Чтобы помнила всю жизнь.

Джошуа снова ухмыляется.

– Может, он просто скряга? Жалеет денег, потому и навыдумывал разных теорий?

Впервые в жизни задумываюсь о том, что Гарольд и правда немного прижимистый. Раньше я называла это иначе… С другой стороны, может, именно раньше я и была права, а теперь лишь пребываю в слишком взбудораженном состоянии и не могу рассуждать здраво.

Приносят вино, и я делаю первый большой глоток.

– Никакой он не скряга. Всего лишь благоразумный человек, который печется о будущем.

Джошуа с преувеличенным пониманием кивает.

– Ах вот как это называется? Что ж, не буду спорить. – Смотрит на часы. – Говоришь, твой благоразумный нарисуется в восемь?

– Если ничего не изменилось, да, – отвечаю я, пытаясь представить себе минуту, когда мы с Гарольдом увидим друг друга в этом зале, и ежась.

– Уже без пяти, – говорит Джошуа. – Как нам с тобой себя вести? По определенному сценарию?

Пожимаю плечами. Вообще-то я не задумывалась, надо ли разыгрывать спектакль и какой. Была слишком занята подготовкой к ужину. До меня только теперь доходит, что я подыскивала одежду и наносила на лицо макияж, подсознательно мечтая понравиться Джошуа и совсем не заботясь о вкусе и предпочтениях Гарольда. Смешно.

– По-твоему, надо вести себя как-то по-особому? – не вполне уверенным тоном спрашиваю я.

Джошуа складывает на столе руки и чуть наклоняется вперед.

– По-моему, надо спокойно общаться. Естественность и непринужденность уместнее и достойнее всего прочего при любых обстоятельствах.

Он очень убедительно об этом говорит, и мне кажется, что держаться непринужденно у меня получится с легкостью и что на самом деле это самый верный путь. С готовностью киваю.

– Да, правильно.

Джошуа смотрит куда-то в сторону входа и прижимает руку к губам, явно сдерживая смех.

– Вот эта красотка определенно запомнит букет на всю жизнь. Если их будет не слишком много.

Осторожно поворачиваю голову, и мне в глаза бросается кричащее фиолетово-оранжевое пятно. Сами по себе цветы весьма необычные – с крупными головками, насыщенных цветов, но на фоне желтой бумаги и в таком количестве смотрятся безвкусно и дешево, куда проигрышнее моих милых гардений, хоть тот, кто купил этот букетище, наверняка выложил за него круглую сумму и определенно желал произвести впечатление. Поднимаю глаза и – о боже! – вижу сияющее довольно броско накрашенное лицо счастливой обладательницы аляповатого сокровища. Это она, та самая блондинка!

Вышагивает с победным видом и, такое впечатление, находит себя неотразимой. Хороша ли она собой? По-настоящему мне ее не оценить. В моей душе вздымается волна протеста, беспомощности и ужаса, и стать бесстрастной, хоть на несколько мгновений, у меня не получится, как бы я ни старалась. Вижу лишь торжество в ее улыбке и во взгляде, яркий макияж и серебристое платье, обтягивающее худые вихляющие бедра. Почему она ими так гордится? – стучит где-то в затылке вопрос. Лучше бы прятала…

На мужчину, что идет с ней рядом, взглядываю нехотя и мельком. Гарольд. Конечно, это мой Гарольд! Единственный на свете мужчина, которому я поклялась во всем, в чем только может клясться влюбленная женщина. Чувствую головокружение, медленно отворачиваюсь, хватаю бокал и делаю несколько жадных глотков.

Джошуа глубоко вздыхает и осторожно, явно щадя меня, бормочет:

– Ну и ну. Значит, вот он какой, твой Гарольд.

Отмечаю, хоть в голове и клубится туман, что в его голосе нет былой иронии и что Гарольда он называет по имени, не драгоценным и не обожаемым. Душа наполняется благодарностью: как хорошо, что я не одна!

Было бы неплохо сходить в туалет – смочить холодной водой виски и запястья и немного прийти в себя. Но, если я встану, Гарольд быстрее меня заметит, а я не хочу показываться ему в таком виде – растерянной и жалкой, такой, какую в самый раз бросить ради другой. Смелой, уверенной, заметной. Надо успокоиться, немного оправиться от потрясения. Не думала, что оно будет настолько сильным, ведь я знала, на что иду. Впрочем, одно дело просто знать, но совсем другое – видеть.

Приносят заказ.

– Будьте добры, еще воды, – просит Джошуа. – Холодной и желательно побыстрее. Даме нехорошо.

До меня с некоторым опозданием доходит, что речь обо мне. Официант смотрит на меня с сочувствием.

– Может, чего-нибудь еще? Какие-нибудь лекарства? В крайнем случае пригласим нашего врача, он почти волшебник.

Вымучиваю улыбку.

– Нет, спасибо. Воды будет вполне достаточно.

Парень проворно удаляется. Смотрю на Джошуа с признательностью. Если задуматься, он и прежде, в тот наш вечер, был внимательным, но все мои тогдашние мысли, как ни стыдно признаваться, сводились к другому. Впрочем, если совсем откровенно, мне отнюдь не совестно. Более того, если бы судьба дала мне возможность прожить тот день повторно, я ничего не поменяла бы.

– Ты очень верно подметил: глоток холодной воды мне сейчас не помешает…

– Угадать было нетрудно, – говорит Джошуа, глядя на меня со столь непритворным волнением, как если бы я была ему очень дорога. – Ты белая как мел. – Несколько мгновений молчит и предлагает: – Послушай, если тебе совсем невмоготу, давай махнем на них рукой и просто уйдем отсюда? Стоит ли добровольно устраивать себе пытку? Бог знает из-за чего?

Я делаю глубокий вдох и выдох, стараясь унять дрожь внутри.

– Бог знает из-за чего! Не говори так. Ты же понятия не имеешь, как мы жили с Гарольдом, о чем мечтали…

– Я сейчас не об этом, – произносит Джошуа, явно подавляя в себе нетерпение. – А о твоем здоровье, неужели не понятно?

Смотрю ему в глаза и вижу, хоть в это и трудно поверить, что ему правда не безразлично, чем обернется для меня этот ужин.

– Спасибо тебе… – бормочу я. – Но… нет. Думаю, нам лучше остаться. Обещаю: я возьму себя в руки. – Легонько шлепаю себя по щекам, дую вверх, на нос и лоб, расправляю плечи и широко улыбаюсь. – Вот! Порядок!

Джошуа негромко смеется. Официант приносит стакан воды и вазочку для цветов, без слов ставит в нее букет, окидывает меня внимательным взглядом и, едва заметно кивая своим мыслям – очевидно, выгляжу я заметно живее, – бесшумно уходит.

– Выпей воды, – произносит Джошуа с нежной строгостью отца, на попечение которого оставили расхворавшееся любимое чадо. – Станет еще легче.

Следую его совету и вроде бы чувствую себя лучше. Впрочем, не знаю. Сознавать, что здесь, буквально через несколько столиков от нас, мой Гарольд, невыносимо тяжело. Кажется, что воздух густой и душно, хоть работают кондиционеры и созданы все условия, чтобы клиентам было комфортно.

Джошуа медленно поворачивает голову и смотрит в ту сторону, куда прошли Гарольд и его блондинка, с таким видом, будто они его вовсе не интересуют, будто он даже не видит их – думает о своем.

– Меня еще не заметил? – спрашиваю я, впиваясь в Джошуа взглядом.

– По-видимому, нет, – отвечает он с тем же выражением лица. – Изучают меню. – Хмыкает. – Прости, но у твоего… гм… Гарольда весьма дурной вкус.

– Перестань, – прошу я, сама не зная, почему заступаюсь за изменника.

– Нет, я вполне серьезно. – Джошуа складывает на груди руки, и я, хоть в эти минуты мне вроде бы и не до этого, невольно отмечаю, как ткань рубашки обтягивает его атлетические плечи. Пиджак он снял еще до моего прихода и повесил на спинку стула.

В памяти шевелится неясное воспоминание. Он, кажется, говорил, что занимается спортом, тогда, в Испании. Но каким именно? Не помню…

– Если отсутствие вкуса налицо, тут уж, прости, спорить бессмысленно, – произносит Джошуа, показывая всем видом, что его не переубедишь.

Ловлю себя на том, что отвлеклась мыслями от разговора о Гарольде, и даже радуюсь этому. Впрочем, радость моя непродолжительна: меня снова охватывает отчаяние. Чтобы всецело не оказаться в его власти, заставляю себя воспроизвести последние слова Джошуа и криво улыбаюсь.

– А что, собственно, ты имеешь в виду? – Смотрю на него с легким прищуром. – Что сойтись со мной мог только тот, кто начисто лишен вкуса?

Джошуа качает головой.

– Я вовсе не о тебе. Ты такая, что вообще не можешь не нравиться.

Он говорит об этом ровным голосом, но мое сердце на миг теплеет и замирает. Убеждаю себя, что не стоит принимать за чистую монету слова, произнесенные для приличия или для того, чтобы утешить, но в самой глубине сердца хочу верить, будто он и правда так считает. Зачем мне это? Сама не знаю. Мы проведем с ним вечер и снова расстанемся, теперь уж точно навсегда. Сегодня обойдется без секса, я твердо решила. Здесь ведь отнюдь не хмельной юг и совсем другие обстоятельства. А я не из тех, кто лечит душевные раны случайными связями.

– Я не о тебе, – повторяет Джошуа, глядя мне прямо в глаза. – Во-первых, об этом букете.

Слушаю его молча, сложив руки на коленях. Пробовать заливные рыбные рулеты, что выглядят, как на картинке в подарочной поваренной книге, нет ни малейшего желания. Не притрагивается к еде и Джошуа.

– Считается, что огромные слишком яркие и дорогие букеты явный признак того, что главная цель дарителя – выставиться, продемонстрировать свою щедрость, состоятельность, – говорит он. – Словом, это дурной тон. Очевидно, твой Гарольд об этом и слыхом не слыхивал.

Невольно усмехаюсь.

– Такое чувство, что речь вовсе не о Гарольде. Похваляться щедростью… Он совсем не такой. – От осознания, что я настолько плохо знаю того, кого считала изученным до мелочей, горько и досадно.

Джошуа сжимает и расслабляет губы, показывая всем своим видом, что знает, о чем я думаю, и что сочувствует мне. На миг его губы приковывают к себе мое внимание, и по рукам бегут мурашки, но это легкое приятное волнение накрывает очередной вал отчаяния, когда слышится громкий возглас:

– Все, я выбрать! – Подружка Гарольда разговаривает столь же громко, как утром, ничуть не стыдясь своего жуткого английского. Ее голос заглушает и негромкую музыку, и говор других посетителей.

Джошуа поднимает вверх палец.

– Слышала?

Мрачно киваю.

– Это второе. Второй красноречивый показатель того, что у Гарольда серьезные проблемы со вкусом. Стоит задуматься, что при такой подруге, как ты, он тайком развлекается с намалеванной куклой, как жуть берет!

– Зачем ты так? – не вполне уверенным голосом бормочу я. Вообще-то я давно взяла себе за правило не высмеивать ничьи недостатки, особенно во внешности, принимать их как нечто само собой разумеющееся, как характерные черты не похожих друг на друга людей, индивидуумов. По сути, так и должно быть: все мы очень разные.

Когда женщины, видя явных или скрытых соперниц во всех окружающих дамах, выискивают в любой нечто такое, что можно было бы поднять на смех, они сами смотрятся смешно и убого. Признаюсь, и я в свое время почувствовала, что во мне проклевываются ростки этой гадостной женской особенности, и постаралась задушить ее на корню. Вроде бы небезуспешно. Однако теперешнее мое положение слишком уж незавидное и безысходное, да и нет нужны поливать блондинку грязью самой: сиди себе и поддакивай. Но превращаться в стерву не хочется даже сейчас.

Джошуа внимательнее в меня вглядывается.

– Ты в самом деле настолько положительная? Или на тебя так необычно действуют стрессы?

– Вовсе я не положительная, – горемычно бормочу я.

Лицо Джошуа странно напрягается, он слегка морщит губы, будто собравшись что-то сказать, и, мне кажется, я снова вижу в его глазах проблеск обиды, но тут его взгляд делается прежним и он не произносит ни слова. Блондинка начинает о чем-то рассказывать, горланит и громко смеется. Я пытаюсь понять, о чем речь, но она так безбожно путает слова и до того неверно строит фразы, что смысл ее истории остается загадкой. Во всяком случае, для меня. Голоса Гарольда вообще не слышу. Неужели он настолько ею увлечен? – дребезжит в голове. Настроение совсем портится. Тяжко вздыхаю.

– Что толку обзывать ее или перечислять ее недостатки? От этого все равно ничего не изменится.

– Не согласен, – решительно возражает Джошуа. – Если ты спокойно проанализируешь всю эту историю, попытаешься взглянуть и на девицу, и на своего парня, и даже на себя со стороны, то сможешь изменить самое главное. – Снова поднимает палец.

– Что? – спрашиваю я, не понимая, к чему он клонит, но чувствуя, как сердце согревает слабая надежда.

– Свое отношение ко всему этому, – со сдержанной торжественностью заключает Джошуа.

Эх! Слова его, конечно, мудрые, но можно ли в одночасье изменить свое отношение к тому, что перечеркнуло все твои замыслы и мечты? Не знаю. Во всяком случае, я к этому не готова.

Джошуа снова будто между делом и в задумчивости поворачивает голову и смотрит на Гарольда и его подругу.

– А знаешь, по-моему, он ее стесняется, – негромко говорит он с таким видом, словно делится своими соображениями о богатом оформлении зала.

Наверное, это нехорошо, но мне от его наблюдения становится чуточку легче.

– Почему ты так считаешь? – с замиранием сердца спрашиваю я.

– Он сидит, понурив голову, и как-то нервно, часто кивает, – рассказывает Джошуа. – Такое впечатление, что хочет, чтобы она поскорее закрыла рот.

Живо представляю себе Гарольда, и в сердце усиливается боль. Я знаю его лицо настолько хорошо, что помню даже то, что у него на лбу, слева, у самых корней волос небольшая ямочка – след ветрянки, которой он переболел в четырнадцать лет. И почти незаметную морщинку, что появилась над бровью несколько недель назад. Не исключено, что о ее существовании не знает и он сам. Задумчиво киваю.

– Если понурил голову и часто кивает, значит, да, что-то не так… Вообще-то он всегда очень уверен в себе и голову держит высоко поднятой…

– Я практически не сомневаюсь, что с этой девицей у него ничего серьезного, – убежденно произносит Джошуа, поворачиваясь ко мне. – И что он даже не думает рвать отношения с тобой. А если увидит здесь тебя, перепугается до смерти.

Если бы все было так, как говорит Джошуа! Я, наверное, смогла бы простить Гарольда. Для приличия, разумеется, подулась бы, может сказала бы, что не желаю его больше знать, но под напором уговоров и обещаний определенно не устояла бы. Со временем улеглись бы и боль и обида. Только верны ли догадки Джошуа? Медленно, будто малейшее движение причиняет мне боль, качаю головой.

– Не знаю… – Внезапно к сердцу подступает парализующий страх и будущее кажется настолько бессмысленным, а этот ужин, встреча с бывшим страстным любовником и то, что сегодня он играет роль жилетки для моих слез, представляются до того нелепыми, что я резко поднимаю руки и прижимаю их высоко к груди, почти к горлу. – Не знаю!..