Погибшая леди

1

Нил Герберт вновь приехал в родные края лишь через два года, и первым, с кем он встретился, возвращаясь домой, оказался Айви Петерс. Айви сел в поезд на одной из маленьких станций недалеко от Суит-Уотера, он участвовал там в каком-то судебном разбирательстве. Проходя по пульмановскому вагону, Айви заметил среди пассажиров молодого человека в сером фланелевом костюме и голубой шелковой рубашке, галстук тоже был голубой, но другого оттенка. Несколько минут Айви со спины рассматривал эту городскую птицу, а потом с тайным удовлетворением оглядел себя. Стоял жаркий июньский день, но на Айви была черная фетровая шляпа и готовый сюртук, тяжелый, словно зимний, — как раз такие нравились ему, когда он был еще мальчишкой. Засунув руки в карманы, Айви сделал шаг вперед.

— Привет, Нил! Я так и думал, что не обознался.

Нил поднял глаза и увидел красное, словно искусанное пчелами лицо со всегдашними ямочками на щеках, улыбающееся ему снисходительно и насмешливо.

— Добрый день, Айви. И я бы тебя сразу узнал.

— Совсем возвращаешься? Думаешь начать какое-нибудь дело?

Нил объяснил, что приехал всего лишь на летние каникулы.

— Вон что! Значит, все еще учишься? Выходит, на архитектора учат дольше, чем на какого-то адвокатишку. Только все равно, в Суит-Уотере теперь строят мало. Увидишь — у нас все изменилось.

— Может, присядешь? — Нил показал на соседнее кресло. — А ты стал юристом?

— Да, и тяжбы веду и еще кое-чем занимаюсь. Приходится за все хвататься. У нас ведь иначе не проживешь. Фермерствую понемногу. Взял в аренду у Форрестеров их заливные луга, осушил старое болото и пустил под пшеницу. Сам я распоряжаюсь, а работает мой братец Джо. Дело вполне доходное. А Форрестерам я плачу хорошо. Им эти денежки ой как кстати! Без них им, пожалуй, пришлось бы туго. Похоже, их важные друзья не больно-то им помогают. Помнишь тех спесивых стариков, которых капитан катал в своем экипаже да еще виски для них привозил бочками? Дутая у этих стариков оказалась слава. Стоило начаться панике, и они сразу вышли из игры. Да и Форрестерам пришлось сдать позиции. Помнишь, как капитан гонял нас, мальчишек, не разрешал появляться в роще с ружьем? Зато теперь я всласть охочусь у них на ручье — я ж злопамятный. Да что говорить, капитан — старик неплохой, но очень уж он всегда кичился своим благородством. Ничего, сравнялся с нами, так ему даже легче стало, по крайней мере не нужно каждый день менять рубашку, — немигающие зеленые глаза Айви уставились на галстук Нила.

Но Нил этого не замечал. Он чувствовал, что Айви хочется увидеть его огорченным, и решил не доставлять ему этого удовольствия. Он начал расспрашивать о здоровье капитана, намеренно избегая упоминать имя миссис Форрестер.

— Да он одной ногой в могиле… Но, похоже, вполне доволен жизнью. Она хорошо за ним ухаживает, тут ничего не скажешь… Ухаживать-то ухаживает, но и сама утешается, не брезгует французским коньяком — и раньше имела к нему слабость, сам знаешь. Но про мужа не забывает. Да я ее не осуждаю. Тащить на себе весь дом нелегко.

Нил хмуро слушал эти речи, а самого занимала пришедшая вдруг ему в голову мысль. Он думал о том, что Айви осушил болото не только ради земли, а еще и назло миссис Форрестер и ему, Нилу. Более того, Нил чувствовал, что до этой минуты Айви и сам не догадывался, что им тогда двигало. Они с Айви недолюбливали друг друга с детства, это была слепая инстинктивная неприязнь, как у двух враждующих насекомых. Осушив болото, Айви уничтожил нечто, ненавистное ему, он и сам не мог бы объяснить что, а заодно утвердил свою власть над людьми, которые любили эти, не приносившие дохода места именно за их бесполезную серебристую красоту.

Когда Айви ушел в вагон для курящих, Нил продолжал сидеть, глядя в окно, за которым извивалась река Суит-Уотер, и размышлял все на ту же тему. Старый Запад осваивали мечтатели, по-королевски непрактичные благородные искатели приключений; это было рыцарское братство, сильное в нападении, но беспомощное в обороне. Они умели завоевывать, но не умели удержать завоеванное. И теперь покоренные ими просторы оказались во власти таких, как Айви Петерс, — во власти людей, никогда не дерзавших, не способных на риск. Эти люди рассеивают миражи, иссушают утреннюю свежесть, искореняют сам великий дух свободы, кладут конец беззаботной, щедрой и вольной жизни крупных землевладельцев. Подобно тому как спичечная фабрика для своих нужд сводит с лица земли вековой лес, люди вроде Айви режут на мелкие доходные участки обширные угодья пионеров, лишая Запад простора, красок и царственной беспечности, свойственной его первооткрывателям. Теперь от Миссури до самых гор новое поколение расчетливых молодых людей, которых трудные времена научили мелочной экономии, будет творить то же самое, что натворил Айви Петерс, осушив болото Форрестеров.

2

На следующий день после приезда Нил нашел капитана Форрестера на заросшем кустами участке, который капитан называл «мой розарий». Старик сидел в массивном деревянном кресле, стоявшем здесь даже в плохую погоду, к креслу были прислонены две трости. Капитан не сводил глаз с прямоугольной плиты из красного колорадского песчаника, возвышавшейся на гранитном валуне в центре засыпанной гравием площадки, обсаженной розами. Он с гордостью объяснил Нилу, что это — солнечные часы. И рассказал, что прошлым летом часто сидел здесь с квадратной доской, к которой был прикреплен шест, и каждый час измерял длину тени. Его приятель Сайрус Дэлзел в один из своих приездов забрал у него эту доску, скопировал с нее отметки капитана, перенес их на песчаник и прислал плиту вместе с гранитным валуном, напоминающим невысокую колонну. Теперь валун служит пьедесталом.

— Должно быть, мистеру Дэлзелу пришлось не одно утро порыскать в горах, чтобы отыскать валун нужной формы, — заметил капитан. — Ни дать ни взять, библейский столп. Это из «Сада богов»[13], там мистер Дэлзел проводит лето.

Капитан сидел, широко раздвинув колени и сведя вместе подошвы ботинок. По всему было видно, что он отяжелел и ослаб. Лицо обрюзгло, стало более гладким, расплывчатым, как у восковой фигуры, выставленной на жару. Поля старой, пожелтевшей от солнца панамы, затеняли глаза. Загорелые руки с широко расставленными, потерявшими чувствительность пальцами, покоились на коленях. Усы сохранили прежний пшеничный цвет — Нил сказал об этом капитану. Тот поднес руку к щеке.

— Одно время меня брила миссис Форрестер. Прекрасно справлялась, но мне не хотелось, чтобы она с этим возилась. Теперь пользуюсь безопасной бритвой. Получается, если не торопиться. Раз в неделю приходит парикмахер. Миссис Форрестер ждет тебя, Нил. Она внизу в роще, уходит туда отдохнуть в гамаке.

Нил обошел дом и направился к калитке, выходящей в рощу. С холма он разглядел гамак, висевший между двумя тополями в дальнем конце поляны, там, где когда-то он упал и сломал руку. Стройная женщина в белом, лежавшая в гамаке, не шевелилась, и пока Нил торопливо шел к ней по траве, он видел, что ее лицо прикрыто белой летней шляпой. Он тихонько приблизился и уже подумал, не заснула ли миссис Форрестер, как вдруг услышал тихий радостный смех. Быстрым движением она сбросила с лица кружевную шляпу, сквозь которую наблюдала за ним. Нил шагнул вперед и заключил в объятия и ее, как бы парящую в воздухе, и гамак. До чего же она была легкая и трепетная, словно птица, попавшая в сеть! Если бы он мог спасти ее — взять и унести из этой юдоли печали — от неизбежной старости, усталости, от злой судьбы!

Она не спешила высвободиться из его рук и, смеясь, глядела на него снизу вверх, а в глазах светилось что-то бесшабашное, что-то загадочное и дразнящее: с виду такая открытая и безыскусная, а на самом деле — искуснейшая актриса. Она взяла Нила за подбородок, как будто он все еще был мальчиком.

— Ишь, какой красавец вырос! Старый судья, наверно, гордится тобой. Он позвонил мне вчера и начал хвастаться: «Нелишне предупредить вас, мадам, что приехавший ко мне молодой человек очень красив!» Как будто я и сама не знала, что из тебя получится настоящий красавец! Значит, теперь ты — взрослый мужчина, повидал мир. Ну и что ты нашел в нем интересного?

— Ничего, что могло бы сравниться с вами, миссис Форрестер.

— Глупости. А как у тебя насчет возлюбленных? Есть кто-нибудь?

— Предположим.

— И хороши собой?

— Уж не думаете ли вы, что их несколько? Разве мало одной?

— Одной даже слишком много. Вот если их будет полдюжины, самое лучшее в тебе достанется все-таки нам. А одна заберет себе все без остатка. Впрочем, если бы у тебя была возлюбленная, ты бы сюда не вернулся. А знаешь, как мы тебя ждали? — Она взяла его руку и повернула кольцо-печатку, которое он носил на мизинце. — Уже несколько недель, каждый вечер, когда внизу за лугами проносятся огни поезда, я говорю себе: «Нил едет домой, теперь есть, кого ждать», — она осеклась, как всегда, когда ей казалось, что она сказала лишнее, и шутливо добавила: — Так что, видишь, как ты много для нас значишь. А ты говорил с мистером Форрестером?

— О, да! Полюбовались вместе его солнечными часами.

Миссис Форрестер приподнялась на локте и понизила голос:

— Нил, подумай только! Он ведь не впал в детство, как некоторые считают, но он может часами сидеть, не сводя глаз с этой штуки. Неужели такое удовольствие — следить, как утекает время? Мы все привыкли к движению стрелки по циферблату, но ему почему-то нравится наблюдать, как ползет тень по этому камню. Почему? А сильно он изменился? Нет? Я рада, что ты так считаешь. Ну, теперь расскажи мне про Адамсов и про Джорджа. Какой он стал?

Нил сел на траву и прислонился к дереву. Отвечая на ее быстрые вопросы, он приглядывался к ней. Конечно, она постарела. При ярком дневном свете было заметно, что ее кожа больше не наводит на мысль о белой сирени, а приобрела оттенок слоновой кости, как начавшая увядать гардения. Казалось, тяжелый узел ее иссиня-черных волос еще сильнее оттягивает ей голову. В уголках рта появились морщинки, которых раньше не было. Однако поразительно, как все эти перемены мгновенно забывались, как их полностью заслоняло ее очарование и все теряло значение, кроме того, что перед вами она сама.

— Слушай, Нил, это верно, что женщины теперь курят вместе с мужчинами после обеда? Я хочу сказать — приличные женщины? Мне это не нравится. Это хорошо для актрис, но разве женщина может сохранять привлекательность, если станет вести себя, как мужчина?

— Мне кажется, сейчас такая мода — женщины прежде всего хотят приятно проводить время.

Миссис Форрестер посмотрела на него так, словно в его словах было что-то неприличное.

— Вот именно! Только женщинам это не идет — гимнастика, занятия в колледже и курение после обеда. А тебе это нравится? Разве мужчинам не хочется, чтобы женщины от них отличались? Раньше это ценилось.

Нил рассмеялся. Да, для поколения миссис Форрестер это было самое главное.

— Дядюшка жалуется, что вы больше не заходите к нему, как бывало, миссис Форрестер. Ему не хватает ваших визитов.

— Милый мальчик, да я не выбиралась в город уже шесть недель. Очень устаю. Лошади у нас теперь нет, так что, если нужно в город, приходится идти пешком. А этот дом! С ним столько хлопот! Ведь если я не сделаю, никто ничего не сделает, ничто не сдвинется, если я не сдвину. Вот почему я ухожу сюда среди дня — отсюда дом не видно. Не могу содержать его в таком порядке, как надо бы, у меня просто сил на это нет. Конечно, Бен помогает. Он подметает, выбивает ковры, моет окна, но в доме от этого лучше не становится, — миссис Форрестер внезапно села и приколола шляпу к волосам. — Подумай, Нил, ведь когда мы покупали эту мебель орехового дерева, мы добрались до самого Чикаго. Здесь никак не могли найти ничего достаточно внушительного и тяжелого. Знай я, что настанет время, когда мне придется эту мебель двигать, я бы выбрала что-нибудь полегче, — она встала и расправила помявшиеся юбки.

Они пошли к дому, медленно поднимаясь по длинной и неровной, заросшей травой тропинке между деревьями.

— Вы не скучаете по болоту? — вдруг спросил Нил.

Миссис Форрестер отвела глаза.

— Не очень. Мне некогда было бы туда ходить, да и деньги, которые мы за него получаем, нам нужны. Ведь и тебе, Нил, теперь не до игр? Чтобы преуспеть, надо спешить. Твоему дяде тоже досталось. Он оказался таким неосмотрительным, что теперь его положение ненамного лучше нашего. А деньги очень важная вещь. Усвой это с самого начала, помни об этом и тогда не превратишься в конце жизни в такое посмешище, как многие из нас.

Поднявшись на холм, они остановились у калитки и обернулись, глядя на зеленую аллею, на резкие тени, на падающие веером дрожащие лучи, — они будто раздвигали деревья, открывая взору райские лужайки.

Белой, унизанной кольцами рукой миссис Форрестер дотронулась до руки Нила.

— Скажи, Нил, неужели ты и правда доволен, что вернулся? Очень странно. Мне в твоем возрасте хотелось быть с молодыми, веселиться. Но для нас-то, конечно, твой приезд — счастье, — и она посмотрела на Нила с улыбкой — не лукавой, не жизнерадостной, а нежной, — в ней светилась затаенная печаль. Нечасто она так улыбалась, но Нил помнил эту улыбку всегда. И то же глубокое чувство прозвучало внезапно в тихом голосе, каким миссис Форрестер произнесла эти простые слова. Она быстро отвернулась. Они вошли в калитку и, обогнув дом, направились туда, где сидел капитан. Он любовался розами, пылавшими в лучах заката. Миссис Форрестер дотронулась до плеча мужа:

— Ты вернешься в дом, мистер Форрестер, или принести тебе пальто?

— Пойду в дом. А разве Нил не останется обедать?

— Не сегодня. Скоро он придет к нам опять, и мы устроим в его честь праздничный обед. Подождешь мистера Форрестера, Нил? А я побегу, разожгу камин.

Нил задержался и проводил капитана, который с трудом добрался до дома. Он опирался на две трости, медленно отрывал от земли ноги и ступал осторожно, но твердо. Он напоминал старое дерево, внезапно стронувшееся с места.

Поднявшись по ступенькам и войдя в гостиную, капитан, тяжело отдуваясь, опустился в кресло. Закурил сигару, и от первой же затяжки к нему словно снова вернулись силы.

— Не затруднит ли тебя отправить мои письма, Нил? Ты ведь пойдешь мимо почты? — капитан вынул несколько писем из нагрудного кармана летнего пиджака. — Дай-ка я узнаю, не нужно ли и миссис Форрестер что-нибудь отправить.

Поднявшись, он вышел в небольшой холл. Там, возле входной двери, на столике под вешалкой для шляп стояла статуэтка египетской или арабской рабыни в легких одеждах, она держала в руках большую плоскую раковину с калифорнийского побережья. Нил вспомнил, что заметил эту фигурку, когда, сломав руку, попал сюда в первый раз и доктор Деннисон нес его через холл в коляску. В те времена, когда у Форрестеров еще были слуги и они по нескольку раз в день отправляли записки в город, все письма всегда складывались в эту раковину. На этот раз там лежало лишь одно письмо, и капитан вручил его Нилу. Оно было адресовано мистеру Фрэнку Босуотеру Элингеру в Гленвуд-Спрингс, Колорадо.

Нил почему-то смутился и хотел побыстрей спрятать письмо в карман. Но капитан, взяв обе трости в одну руку, забрал у него голубой конверт и принялся рассматривать его, далеко отведя руку от глаз.

— Ты заметил, Нил, у миссис Форрестер всегда был прекрасный почерк. И когда она составляла для меня списки покупок, не стыдно было показать их кому угодно — строчечка к строчечке, будто выгравировано на меди. Редкий талант для женщины.

Нил хорошо помнил почерк миссис Форрестер, другого такого ему видеть не доводилось: удлиненные, изящные, чуть угловатые буквы, удивительно мелкие и в то же время решительные и четкие. В них, как кружево, вплетались черточки и точки, тонкие, словно паутина. При этом прочесть каждое слово не составляло труда. Казалось, ее письма были написаны с необыкновенной поспешностью, но пером водила твердая и умелая рука.

— О да, капитан! Когда письма миссис Форрестер попадают мне в руки, я всегда восхищаюсь ее почерком. Его невозможно забыть.

— Да, такой редко встретишь, — капитан отдал Нилу конверт и, опираясь на обе трости, медленно направился к своему большому креслу.

Нил и раньше задавался вопросом, что известно капитану о жене. Теперь же, спускаясь с холма, он не сомневался, что капитан знает о ней больше, чем кто-либо другой. Знает все, что можно знать о Мариан Форрестер.

3

Тем летом Нил намеревался почаще уходить в рощу Форрестеров с книгами, но все складывалось не так, как ему хотелось. В роще постоянно торчал Айви Петерс, и это раздражало Нила. Айви регулярно навещал свои новые пшеничные поля на заливных лугах и всегда выбирал старую тропинку, которая начиналась там, где когда-то было болото, вилась по крутому берегу и проходила через рощу. В роще его можно было встретить когда угодно — с хозяйским видом, заправив брюки в высокие сапоги с отворотами, он шагал между деревьями, громко хлопал калиткой за домом и, насвистывая, пересекал двор. Частенько он задерживался возле кухонной двери полюбезничать с миссис Форрестер. Это бесило Нила, потому что в утренние часы, занимаясь работой по дому, миссис Форрестер была еще не одета, и ей не следовало в таком виде принимать тех, кто стоял ниже ее на общественной лестнице. Одно дело принимать en déshabillé[14] президента компании «Колорадо и Юта» и совсем другое — в шлепанцах и в капоте с закатанными рукавами — болтать с этим грубияном Айви Петерсом, не сводящим холодных наглых глаз с ее открытой шеи.

Иногда Айви проходил через розарий, где грелся на солнце капитан Форрестер; он шел мимо, не глядя на капитана, как будто тот был пустое место. А если и заговаривал с ним, то так, словно имел дело с человеком, выжившим из ума.

— Привет, капитан! Не боитесь испортить себе цвет лица на солнце?

Или:

— Ну, капитан, видно, придется созывать верующих, пусть помолятся, попросят дождя. А то нынешняя засуха чертовски вредна для моей пшеницы.

Как-то утром, поднимаясь из рощи, Нил услышал смех возле калитки и увидел Айви с ружьем — тот разговаривал с миссис Форрестер. Она была с непокрытой головой, юбки раздувались на ветру, на руке — большое цинковое ведро, которое она водрузила рядом с собой на изгородь. Айви не снял перед ней шляпу, но держался так, как держатся мужчины, желая понравиться женщине. Он рассказывал ей какую-то забавную историю, возможно двусмысленную, потому что миссис Форрестер вдруг рассмеялась неприятным смешком — возбужденным и нервным, словно Айви зашел слишком далеко. Под конец и Айви разразился своим деревенским гоготом. Миссис Форрестер погрозила ему пальцем, подхватила ведро и быстро пошла к дому. Тяжелое ведро оттягивало ей руку, но Айви и не подумал помочь, позволил ей уйти, как будто она была кухарка, которой положено таскать тяжести.

Нил вышел из рощи и остановился возле сидевшего в саду капитана.

— Доброе утро, капитан Форрестер. Это кто тут сейчас был? Не Айви Петерс? Ну и манеры у него! Свинья и та повежливей, — не выдержал Нил.

Капитан указал ему на пустое кресло, в котором обычно сидела миссис Форрестер.

— Садись, Нил, садись, — капитан достал из кармана платок и принялся протирать очки. — Да, — спокойно продолжал он, — молодой человек не слишком вежлив.

Это сдержанное признание лучше любых горестных жалоб давало понять, как задет и оскорблен капитан грубостью Айви. В его голосе слышалась беспомощность и глубокая печаль. От равных себе он всегда видел должное уважение, от таких, как Айви, прежде мог его потребовать — например, запретить появляться в своих владениях или просто уволить.

Нил посидел со стариком, выкурил сигару. Они долго беседовали о прокладке железнодорожной ветки через горы Блэк-Хилс. Прошлой зимой Нил встретил в Бостоне старого владельца шахты, который помнил, как к Дедвуду подвели когда-то железную дорогу. Нил поинтересовался, не знал ли тот капитана Форрестера, и старый джентльмен переспросил:

— Форрестера? Это тот, у кого жена — красавица?

— Скажи ей об этом, Нил, — попросил капитан, поглаживая теплую поверхность солнечных часов. — Обязательно. Ты должен рассказать об этом миссис Форрестер.

Как-то поздно вечером, в первую неделю июля, когда все было залито ярким лунным светом, Нил почувствовал, что он не в силах читать и вообще не может усидеть дома. Он вышел и без всякой цели побрел по широкой пустой улице, а потом перешел по пешеходному мостику первый ручей. Широко раскинувшиеся поля созревшей пшеницы и вся местность вокруг казались уснувшим садом. Идя по пыльным тропкам, хотелось ступать бесшумно, чтобы не потревожить глубокий сон, в который погрузилась земля.

На дорожке, ведущей к дому Форрестеров, сладко пахло свежим клевером. Сколько Нил себя помнил, клевер здесь всегда вырастал высокий и сочный, капитан не разрешал его косить до осени, пока не скосят другую траву. На дорожку и на пшеничные поля Айви Петерса легли черные, напоминавшие султаны из перьев тени тополей. Пройдя дальше, Нил увидел на мосту через второй ручей залитую лунным светом неподвижную белую фигуру. Он прибавил шагу. Миссис Форрестер пристально вглядывалась в сверкающую воду, сквозь которую видны были камешки на дне. Нил подошел к ней.

— Капитан спит?

— О да, уже давно. Слава Богу, сон у него хороший. Уложишь его, и можно ни о чем не беспокоиться.

Они стояли на мосту, тихо переговариваясь, и вдруг услышали, как наверху громко хлопнула калитка; миссис Форрестер вздрогнула и оглянулась. Из тени дома вышел мужчина и, размашисто шагая, стал спускаться по подъездной аллее. Это был Айви Петерс.

— Добрый вечер! — поздоровался он с миссис Форрестер, не обращаясь к ней по имени и не снимая шляпы. — Я вижу, вы не скучаете. А я только что заглянул в старую конюшню, решил посмотреть, годятся ли стойла, можно ли в них завтра завести лошадей. Собираюсь с утра взяться за пшеницу, а потом придется оставить лошадей у вас в конюшне, иначе, если опять гонять их в город, потеряем уйму времени.

— Ну конечно, пусть лошади останутся у нас. Я уверена, мистер Форрестер не станет возражать, — миссис Форрестер говорила так, словно Айви спрашивал ее разрешения.

— Еще бы! — пожал плечами Айви. — Рабочие начнут в шесть утра. Сам я раньше десяти не приду, а около трех мне надо принять клиента у себя в конторе. Может, вы покормите меня обедом? Это сэкономило бы время.

От такой наглости миссис Форрестер даже улыбнулась.

— Что ж с вами делать. Так уж и быть, приглашаю вас отобедать с нами. Обед в час.

— Спасибо, вы меня очень выручите, — словно спохватившись, Айви снял шляпу и, вертя ее в руках, пошел по тропинке.

Нил проводил его глазами.

— Миссис Форрестер, почему вы позволяете этому нахалу разговаривать с вами подобным образом? Позвольте, я задам ему хорошую трепку и научу, как вести себя, когда разговариваешь с леди.

— Что ты, что ты, Нил! Не забывай, нам нужно ладить с Айви Петерсом, мы просто обязаны с ним ладить, — она схватила Нила за руку, в ее голосе прозвучало беспокойство.

— Вы не должны терпеть ни его, ни его дурные манеры. Любой заплатит вам не меньше за вашу землю.

— Но у него аренда на пять лет, и, согласись, он может сделать нашу жизнь невыносимой. Кроме того, — быстро прибавила она, — есть еще одно обстоятельство. Он вложил за меня небольшую сумму в земельный участок в Вайоминге. Каким-то образом, почти за бесценок, ему удается покупать у индейцев прекрасные земли. Только не говори своему дяде! Я не сомневаюсь: тут жульничество. Судья ведь такой же, как мистер Форрестер, его методы в наши дни не годятся. Ему, бедняге, никогда не удастся вытащить нас из долгов. И самому не выбраться. А Айви, можешь мне поверить, ужасно ловкий. Ему уже полгорода принадлежит.

— Ну, не совсем, — мрачно отозвался Нил. — Хотя, спору нет, он прибрал к рукам порядочно. Этот своего не упустит, и в средствах, сами знаете, он, мягко говоря, неразборчив. Почему вы не попросили мистера Дэлзела или еще кого-нибудь из старых друзей пустить в оборот ваши деньги?

— А! Слишком ничтожная сумма! Разве это деньги? Всего несколько сот долларов, мне удалось сэкономить их на хозяйстве. Ну, вложили бы их в надежное дело — под шесть процентов годовых! Я знаю, ты не любишь Айви, и он это прекрасно понимает. Потому-то и демонстрирует себя всегда перед тобой с худшей стороны. А ведь он не такой плохой, не такой страшный, как… как, скажем, его лицо, — миссис Форрестер нервно засмеялась. — И он искренне хочет вытащить нас из дыры, в которую мы угодили. Постоянно вертясь тут, он все видит, и я уверена, ему неприятно, что мне приходится заниматься такой тяжелой работой.

— В следующий раз, когда вы захотите вложить во что-нибудь деньги, разрешите мне поговорить с мистером Дэлзелом, я все ему объясню. Обещаю, что справлюсь не хуже, чем Айви Петерс.

Миссис Форрестер взяла Нила за руку и потянула за собой на тропинку.

— Но, милый мальчик, ты же ничего не смыслишь в этих делах. У тебя совсем другой склад ума, за это-то я тебя и люблю. Люди, которые дурачат индейцев, не вызывают у меня восторга. Никакого! — Она решительно тряхнула головой.

— Не только подлость приносит успех в делах, миссис Форрестер.

— Но она приносит успех намного быстрее, чем все остальное, — рассеянно сказала миссис Форрестер.

Они дошли до конца тропинки и повернули назад. Миссис Форрестер сжала руку Нила и заговорила отрывисто:

— Видишь ли, еще два-три года, и я смогу вернуться в Калифорнию, и… заживу снова. А потом… Небось, все думают, что я осела на месте и буду здесь благородно стареть. Но я стареть не собираюсь. Знаешь, Нил, я ощущаю в себе столько жизненных сил! — ее тонкие пальцы сжали его запястье. — Я их подавляю, а они рвутся наружу. Зимой я провела три недели с Дэлзелами в Гленвуд-Спрингсе. (Этим, кстати, я тоже обязана Айви Петерсу, он присматривал тут за хозяйством, а его сестра ухаживала за мистером Форрестером.) И я сама себе удивлялась. Я могла танцевать всю ночь напролет и ничуть не уставала. Могла весь день провести в седле, а вечером пойти на званый обед. Конечно, нарядов у меня не было; я привезла с собой только старые вечерние платья, но они сшиты из такого количества шелка и бархата, что портниха миссис Дэлзел взялась их переделать. И я выглядела прекрасно. Да, да! Я всегда знаю, как выгляжу. Так вот, я выглядела вполне хорошо. И мужчины так считали. Я казалась там самой счастливой женщиной. Почти все были много моложе меня. Но они были бесцветные и умирали от скуки. После одного-двух бокалов шампанского их клонило в сон, им не о чем было говорить. А я после первого же бокала всегда выгляжу лучше, шампанское меня оживляет. Только от него моя бледность и проходит. Я специально приняла приглашение Дэлзелов: хотела проверить, осталось ли во мне что-то, что стоит сберечь. И могу тебе сказать — осталось! Ты, наверно, не поверишь, я сама с трудом верю, но это так.

Они снова подошли к мосту. В лунном свете он белел, будто чисто вымытый пол. Миссис Форрестер все время ускоряла шаг.

— Так вот чего я добиваюсь. Я хочу вырваться из этой дыры. — Она огляделась, словно вдруг очнулась на дне глубокого колодца. — Вырваться! Пока я целыми днями, месяц за месяцем, сижу тут одна, я строю всякие планы. Если бы не это…

Возвращаясь к себе в комнату за юридической конторой судьи, Нил думал о миссис Форрестер, и ему делалось страшно за нее. Если женщина начинает говорить, будто она еще молода, разве это не значит, что в ней что-то надломилось? Она сказала: «Года через два или три…» Нил поежился. Не дальше, чем вчера, старый доктор Деннисон с гордостью говорил ему, что капитан Форрестер может протянуть еще лет десять.

— Мы старательно поддерживаем его здоровье, да и сам он от природы человек железный.

На что ей надеяться? Нил все еще ощущал, как она сжимала его локоть, когда, все ускоряя и ускоряя шаг, вела за собой по тропинке.

4

Несколько недель стояла сухая и небывало жаркая погода, а в конце июля на Суит-Уотер обрушились грозы и проливные дожди. Река вышла из берегов, ручьи вздулись, и стерню на полях Айви Петерса затопило водой. Широкое озеро и два стремительных потока отрезали Форрестеров от города. Каждый день к ним на лошади добирался Бен Кизер, делал кое-что по дому и привозил почту. Однажды вечером Бен, в дождевике, с кожаной сумкой, вышел из почтового отделения и уже собрался сесть на лошадь, как к нему подошел Нил Герберт и, понизив голос, спросил, везет ли Бен Форрестерам денверскую газету.

— А как же! Я всегда дожидаюсь газет. Она любит читать их вечерами. По-моему, ей там тоскливо, — Бен вскочил в седло и уехал.

А Нил медленно пошел в гостиницу обедать. В денверской газете он обнаружил нечто весьма огорчительное. На странице светской хроники Нил увидел фотографию Фрэнка Элингера, а рядом с ним Констанс Огден. Они поженились вчера в Колорадо-Спрингсе и остановились в гостинице «Оленьи рога».

После ужина Нил облачился в прорезиненный плащ и отправился к Форрестерам. Подойдя к первому ручью, он увидел, что мост оторвало от противоположного берега, и теперь он косо лежал на желтой воде, течение билось об него, и в любой момент мост могло унести. А переправиться через ручей можно было только верхом. Нил нерешительно смотрел на залитые водой поля на другом берегу. В доме Форрестеров было темно, даже в окнах гостиной не горел свет. Снова пошел дождь. Может быть, сегодня миссис Форрестер предпочитает побыть одна? Он поедет туда завтра.

Нил вернулся в контору и попытался устроиться поудобнее, хотя это было нелегко: вокруг царил беспорядок. Из-за непрерывных дождей дал течь один из дымоходов, в комнату хлынули потоки сажи и черной воды, они залили печку и красивый брюссельский ковер. Весь день в конторе торчал печник, стараясь разобраться, что с дымоходом. Он соорудил короб из листового железа и поставил его под трубу. Но в шесть он ушел, бросив на полу инструменты и обрезки железа. В комнатах было сыро и холодно. Топить печку было нельзя. Нил надел толстый свитер, зажег большую керосиновую лампу и уселся с книгой. Когда он наконец посмотрел на часы, было уже около полуночи — он читал почти три часа. Оставалось выкурить последнюю трубку и идти спать. Но не успел Нил закурить, как услышал быстрые, торопливые шаги, они гулко раздавались в коридоре. Нил поспешил к дверям и распахнул их, опередив миссис Форрестер, которая как раз собиралась постучать. Он схватил ее за руку и чуть ли не втащил в комнату.

Черный, слишком просторный плащ скрывал ее фигуру, из-под черной клеенчатой шляпы виднелось только бледное мокрое лицо. С плаща на пол текли потоки воды, и когда миссис Форрестер расстегнула его, Нил увидел, что она промокла до пояса, черное, забрызганное грязью платье липло к ногам.

— Миссис Форрестер! — воскликнул Нил. — Как же вы перебрались через ручей? Там же лошади по брюхо в самом мелком месте!

— Я перебежала по мосту, если еще можно назвать мостом то, что от него осталось. Он подо мной так и ходил ходуном, но я ведь легкая, — она сбросила шляпу и обтерла лицо ладонями.

— Почему вы не попросили Бена, чтобы он перевез вас на лошади? Нате-ка, проглотите это.

Она отвела его руку.

— Подожди. Потом. Бена? Я поздно спохватилась, когда он уже уехал. Нил, мне нужно позвонить! Вызови мне Колорадо-Спрингс, гостиницу «Оленьи рога», скорее!

Тут Нил заметил, что от нее сильно пахнет спиртным, этот запах перебивал все другие — речного ила, мокрой одежды и резины. Миссис Форрестер схватила трубку стоявшего на столе телефона, но Нил мягко отобрал ее.

— Я сам соединю вас, только вы же сейчас не в состоянии вести разговор. Вы совсем запыхались. Вам непременно хочется поговорить сегодня? Но вы ведь знаете, что миссис Бизли не пропустит ни одного вашего слова.

Миссис Бизли была телефонисткой и неустанно разносила по всему городу то, что слышала по проводам.

Миссис Форрестер, сидя в кресле за столом судьи, постукивала по полу носком резинового сапога.

— Пожалуйста, скорее, — произнесла она тем вежливым, не допускающим возражений тоном, которого боялся даже Айви Петерс.

Нил поднял сонную телефонистку и попросил соединить его с гостиницей «Оленьи рога» в Колорадо-Спрингсе.

— Она спрашивает, с кем будут говорить?

— С Фрэнком Элингером. Скажи, с ним хотят поговорить из конторы судьи Помроя.

Нил стал мягко объяснять телефонистке.

— Нет, нет, не с управлением гостиницы, миссис Бизли, с одним из постояльцев. С Фрэнком Элингером, — Нил повторил фамилию по буквам. — Да. С ним хотят поговорить из конторы судьи Помроя. Я буду у телефона. И поскорее, пожалуйста.

Он повесил трубку.

— Знаете, чем звонить через миссис Бизли, лучше сразу опубликовать разговор в городской газете.

Миссис Форрестер не обращала на него никакого внимания, даже не смотрела в его сторону, она сидела, уставившись в стену.

— Не понимаю, почему вы не позвонили мне и не попросили привести лошадь, раз уж вам так необходимо было говорить по телефону с Колорадо именно сегодня.

— Да, об этом я не подумала. Я знала только одно — мне надо непременно сюда добраться, и я боялась, как бы меня что-нибудь не задержало. — Она не сводила глаз с телефона, словно он был живым существом. Зрачки ее сузились и стали как точки. Брови, сведенные под острым углом, нервно подрагивали, лицо было искажено, как у человека опьяневшего или крайне усталого, который не теряет сознания только потому, что сосредоточен на чем-то очень для него важном. Губы миссис Форрестер посинели, под глазами проступили черные круги, она выглядела так, словно в крови ее бродила какая-то отрава. Ждать пришлось долго. Нил понимал: она не хочет, чтобы он с ней заговаривал. Ум ее был занят какой-то одной мыслью, казалось, каждую минуту она возвращается к ней снова и снова. Вдруг она встала, как будто больше не могла выдерживать напряжения, и, отойдя к окну, прислонилась к раме.

— Вы оставили капитана Форрестера одного? — внезапно спросил Нил.

— Да, ничего не случится. У нас вообще ничего не случается, — ответила она с отчаянием, нервно сжимая руки.

Зазвонил телефон. Миссис Форрестер метнулась к аппарату, но Нил правой рукой успел придержать ее, а левой поднял трубку.

— Успокойтесь, миссис Форрестер. Когда Элингер подойдет, я дам вам трубку… И миссис Бизли будет слышно каждое ваше слово, помните об этом.

После недолгих переговоров с дежурным гостиницы в Колорадо Нил указал миссис Форрестер на стул.

— Садитесь и возьмите трубку. Элингер у телефона.

Нил не решился оставить ее одну, хотя ему было неловко слушать этот разговор. Он отошел к окну и встал спиной к столу, за которым она сидела.

— Это ты, Фрэнк? Говорит Мариан. Я тебя не задержу… Ты спал? Так рано? На тебя не похоже. Ты уже изменился, не правда ли? Вот, как говорится, к чему приводит брак… Нет, я вовсе не удивлена. Хотя мог бы мне довериться. Разве я не заслужила?

Наступила долгая пауза, миссис Форрестер слушала, Нил тупо всматривался в черноту за окном. Он ведь со страхом ждал, что миссис Форрестер накинется на Элингера с упреками. А за спиной у него чарующе звучал ее голос — игривый, ласковый, доверительный, в нем слышалось приятное возбуждение, оживлявшее светски любезный тон и согревавшее ничего не значащие, расхожие слова, — так свет, отраженный в опале, придает ему теплоту.

Нил даже дыхание затаил, слушая ее щебет.

— И где вы проведете медовый месяц? Ах, какая жалость! Так скоро… Береги ее. Передай ей привет. Наверно, Калифорния в это время года — самое идеальное место.

Прошло несколько минут. Нилу казалось, что так мог бы звучать голос молодой, красивой, счастливой женщины, которая сидит в своей уютной гостиной, за окнами бушует непогода, а она ласково и непринужденно болтает со старым другом.

— Я? Великолепно, лучше не бывает! Заезжай, увидишь своими глазами. Ведь до Калифорнии ты на следующей неделе должен побывать по делам в Омахе. Да, я знаю, должен. Задержись от поезда до поезда. Ты ведь знаешь, как тебе здесь всегда рады.

Долгая пауза. Восклицание миссис Форрестер заставило Нила резко обернуться. Ну вот, начинается! Ее голос мрачнел с каждым словом.

— По-моему, я тебя поняла. Ты говоришь не из номера?.. Ах, от дежурного? Ну тогда я тебя прекрасно понимаю.

Нил встревоженно обвел глазами комнату. Пора прекратить это, но как? А она продолжала:

— Ах, не хочешь рисковать? Да уж, рисковать ты всегда боялся! Знаешь, Фрэнк, дело в том, что ты — трус, да, да, жалкий трус! Ты меня слышишь? Я хочу, чтобы ты это услышал… Ну, с твоей избранницей рисковать тебе больше не придется, только смотри, не умри со скуки! Интересно, какое приданое тебе досталось? Надеюсь, немалое! А теперь дай-ка я скажу тебе правду: я не желаю, чтобы ты сюда приезжал! Пока я жива, видеть тебя не хочу! И на похороны мои приезжать запрещаю! Чтобы ты не смел смотреть своими гнусными глазами на мое мертвое лицо. Слышишь? Почему ты не отвечаешь? Не смей вешать трубку, трус несчастный! Ах ты, негодяй… Фрэнк, Фрэнк, ну скажи что-нибудь! Ах, он повесил трубку, я его больше не слышу!

Она швырнула трубку, уронила голову на стол и разразилась безутешными, захлебывающимися рыданиями. Нил стоял над ней и терпеливо ждал. На этот раз он успел. Он спас ее — услышав, как ее голос задрожал от горечи и страстной ненависти, он схватил большие ножницы, оставленные печником, и перерезал под столом телефонный провод. Упреки миссис Форрестер не услышал никто за пределами конторы судьи.

Когда ее рыдания стихли, Нил дотронулся до ее плеча. Потряс, но миссис Форрестер не отозвалась. Она спала тяжелым беспробудным сном. Руки и лицо ее были такие холодные, что Нил засомневался, струилась ли по ее жилам кровь. Он перенес миссис Форрестер к себе в комнату, стащил с нее промокшее платье, завернул в свой купальный халат и уложил в постель. Она не подавала признаков жизни. Задув лампу, Нил запер комнату на ключ и пошел домой к дядюшке. Он поднял судью с постели и вкратце описал ему, что произошло.

— Вы бы не могли одеться и побыть в конторе до утра, дядюшка? Кто-то должен с ней остаться. А я сейчас же отправлюсь к капитану, его ведь тоже нельзя бросить одного. Если миссис Форрестер смогла перейти через сломанный мост, так и я как-нибудь переберусь. Кстати, имейте в виду — когда она начала кричать в трубку, я перерезал телефонный провод у вас в конторе. В такую грозу как бы из-за этого чего не вышло. А утром я найду лошадь и отвезу миссис Форрестер домой, пока в городе никто не проснулся.

Когда начало светать, Нил вошел в комнату капитана и объяснил, что миссис Форрестер поздно вечером срочно вызвали по телефону для разговора с другим городом и что сейчас он привезет ее домой.

Капитан полулежал на трех больших подушках. С тех пор, как лицо у него располнело, резкие черты смягчились, кожа сделалась гладкой, совсем как у азиатов. Слушая фантастическую историю, которую излагал ему молодой человек, он сохранял полную невозмутимость и был похож на старого китайского мандарина, только временами глаза у него поблескивали и он приговаривал:

— Спасибо, спасибо тебе, Нил.

Когда Нил шел по спящему городу, направляясь в городскую конюшню, он увидел за телефонной станцией маленькую миссис Бизли: толстушка, напоминавшая в своем синем кимоно пудинг, засунутый в мешок, пробиралась через грядку, заросшую метелочками спаржи. Миссис Бизли уже побывала у своей соседки — белошвейки Молли Таккер и поведала той, какие захватывающие события разыгрались нынче ночью.

5

Когда вскоре у капитана случился второй удар, миссис Бизли, Молли Таккер и их товарки пришли к единодушному мнению, что это кара, посланная его жене свыше. Более жестокую кару придумать было трудно. Уход за мужем, ставшим совершенно беспомощным, окончательно сломил миссис Форрестер.

Когда несчастья, одно за другим, стали преследовать их с мужем, она еще ухитрялась сохранять свое всегдашнее самообладание. Ни у кого ничего не просила и ничего не принимала. С жителями городка она держала себя по-прежнему: непринужденно, любезно и с полным безразличием. Все ее друзья давным-давно разъехались, остались только судья Помрой и доктор Деннисон. Если к ней заглядывал кто-нибудь из городских дам, она принимала их в гостиной, вела с ними беззаботную беседу, улыбалась, но никому не удавалось пробиться сквозь эту беззаботность и вызвать миссис Форрестер на откровенность. Собираясь навестить ее, все, как и прежде, считали себя обязанными надеть самое нарядное платье и захватить визитную карточку.

Но теперь, когда капитан был прикован к постели и совсем не мог двигаться, все переменилось. Миссис Форрестер уже не удавалось держать любопытных на расстоянии. Городские дамы приносили больному супы и разные кремы. Они приходили дежурить возле него по ночам, и тогда миссис Форрестер бросала дом на них. Она выбилась из сил и была так утомлена, что все происходящее вокруг ее не трогало. Наконец-то наступил час торжества для таких, как миссис Бизли и Молли Таккер. Они хозяйничали на кухне миссис Форрестер, как привыкли хозяйничать друг у друга. Перерывали ее шкафы в поисках чистых простыней, с любопытством обследовали чердак и погреб, сновали, словно муравьи, по всему дому — по дому, в котором прежде они нигде, кроме гостиной, не бывали. И пришли к заключению, что все эти годы их попросту дурачили. Ничего особенного в доме Форрестеров не было! Кухня неудобная, из раковины пахнет. Ковры потерты, портьеры выцвели, а несуразную старомодную мебель никто из них и даром не взял бы. О комнатах для гостей наверху и говорить нечего — там только пыль да паутина.

Судья Помрой признался своему племяннику, что с трудом узнает здешних дам, встречаясь с ними в доме Форрестеров, — так они небывало оживлены, так довольны собой, так преисполнены сознанием собственной важности. Болезнь капитана всколыхнула жизнь городка, словно учреждение нового клуба или церковной общины. Дамы смелели все больше и больше, и было ясно, что миссис Форрестер не в силах им противостоять. Она делала все, что требовалось на кухне, спала почти не раздеваясь в одной из верхних комнат и спасалась только черным кофе и бренди. Прежняя ее выдержка изменила ей окончательно. Теперь ее ничто не занимало.

Сталкиваясь в подъездной аллее с дамами, шествовавшими к Форрестерам или обратно, Нил иногда слышал обрывки их разговоров.

— Почему бы ей не продать часть серебра? На что ей все эти супницы и соусники? За столько-то лет они и потускнели, и вид потеряли.

— Я не отказалась бы кое от какого ее столового белья. Наверху целый сундук камчатного полотна, так из каждой скатерти свободно выйдет две. А сколько у них бокалов для вина, видели? Да поверьте, в наших двух городских салунах столько не наберется! Если после его смерти она устроит распродажу, я, пожалуй, куплю дюжину бокалов для шампанского, пригодятся, чтобы подавать шербет.

— Да у нее девять дюжин разных бокалов и стаканов, считая те, что для пива и для виски, — заявила Молли Таккер. — Если она будет продавать, я не прочь купить парочку тех зеленых на длинных ножках, пусть стоят на каминной полке. Только все их ей никогда не продать, разве что салуны соблазнятся.

Мать Эда Элиота засмеялась.

— До тех пор, пока у нее есть что в них наливать, она их и продавать не станет.

— Когда-нибудь и погреб опустеет.

— Ну, для таких, как она, всегда найдутся охотники раздобыть спиртное. Ведь как я к ним ни приду, от нее всегда попахивает. А тут на днях прихожу вечером попозже, а она на коленях моет пол в кухне. Глаза стеклянные. И вот все трет и трет одно и то же место возле ящика со льдом. Я даже испугалась. «Миссис Форрестер, — говорю, — да вы тут уж который раз моете!»

— Ну и что она? Растерялась?

— Ничуть не бывало! Засмеялась и говорит: «У меня теперь часто туман в голове!»

Собеседницы миссис Элиот тоже засмеялись и согласились, что выражение «туман в голове» подходит к миссис Форрестер как нельзя лучше.

Нил рассказал об этом разговоре судье.

— Дядя, — заявил он, — просто не представляю, как я могу уехать в Бостон и бросить Форрестеров. Пожалуй, я прерву на год занятия и побуду с ними. Перееду в их дом и положу конец этим сплетням. Вы бы не могли на несколько недель переселиться в гостиницу и уступить мне на это время Черного Тома? Если он мне поможет, я быстро расправлюсь с этими кумушками, пусть убираются восвояси.

Так без лишнего шума сразу и сделали. Тома приставили к кухне, а Нил принялся ухаживать за капитаном. Дамам-помощницам было твердо заявлено: они очень добры, но больше больному ничего не нужно. Доктор сказал, что капитану необходим полный покой, навещать больного нельзя.

Когда в доме наступила тишина и порядок, миссис Форрестер легла в постель и проспала почти целую неделю. Да и капитану стало лучше. Если он чувствовал себя неплохо, его усаживали в кресло на колесах и вывозили в сад погреться на сентябрьском солнце и полюбоваться отцветающими розами.

— Спасибо, Нил, спасибо, Том, — повторял капитан, когда его поднимали, чтобы усадить в кресло. — Такой покой мне всего дороже.

А в те дни, когда Нилу казалось, что капитану лучше остаться в постели, мистер Форрестер грустил, вид у него становился разочарованный.

— Лучше вывезите его на воздух, будь что будет, — уговаривала их миссис Форрестер. — Он так любит свой сад. Только розы да сигары — вот и все его удовольствия теперь, других не осталось.

Когда она отдохнула и снова взяла себя в руки, она заняла место на кухне, а Черный Том вернулся к судье.

Ночью, когда миссис Форрестер уходила к себе, а капитан спокойно спал, Нил, оставаясь один, нес свою вахту с каким-то торжественным радостным чувством. Ему нелегко было пропустить год занятий. Ведь большинство его однокашников и так были моложе, чем он. Да, принять такое решение было трудно, но он сделал этот шаг и не раскаивался. Нил проводил ночные часы, сидя то в одном, то в другом кресле, подкреплялся бутербродами, боясь заснуть, и испытывал удовлетворение, знакомое каждому, кто сумел доказать верность своим друзьям. Ему нравилось оставаться наедине со старинными вещами, которые в детстве казались ему такими красивыми. Для него и теперь не было кресел удобнее здешних, и ни одна картина не нравилась ему так, как «Часовня Вильгельма Телля» или «Последний день Помпеи. Дом трагического поэта». А как хорошо было раскладывать пасьянс на старинном ломберном столике с мраморным верхом, украшенным мозаикой в виде шахматной доски! Этот столик капитану привез из Неаполя кто-то из его друзей. Нет, никогда ни один другой дом не значил для Нила так много, как дом Форрестеров.

У него было время поразмышлять о разных вещах: о себе самом и о своих друзьях, живущих в этом доме. Он заметил, что частенько, когда миссис Форрестер бывала чем-то занята, капитан окликал ее: «Детка! Детка!» — и она отзывалась откуда-то, где в это время находилась: «Да, мистер Форрестер», — но не спешила к нему, будто знала, что если муж вот так зовет ее, ему ничего не нужно. Может быть, капитану хотелось знать, что она поблизости, а может быть, ему просто нравилось обращаться к ней и слышать, как она ему отвечает. Чем дольше Нил наблюдал капитана Форрестера в те его последние, исполненные покоя дни, тем больше убеждался, что капитан знает свою жену как никто другой, лучше, чем она сама себя знает; и Нил понимал, что, зная о ней все, капитан, по его собственному выражению, «высоко ценит ее».

6

Смерть капитана Форрестера, случившаяся в начале декабря, была тем знаменательным событием, о котором сброшенный со счетов Суит-Уотер смог впервые за долгие годы сообщить телеграфом всему штату. Цветы и телеграммы посыпались с востока и с запада, но так уж получилось, что никто из ближайших друзей капитана не смог приехать на похороны. Мистер Дэлзел был в Калифорнии, а президент Берлингтонской железной дороги как раз путешествовал по Европе. Остальные либо уехали, либо собственное нездоровье помешало им проводить капитана. Так что среди несших гроб было только два ближайших друга мистера Форрестера — судья Помрой и доктор Деннисон.

Утром в день похорон, когда капитан уже лежал в гробу, а гробовщик расставлял в гостиной стулья, Нил услышал, что кто-то стучит в дверь кухни. Он открыл ее и увидел Адольфа Блюма с большой белой коробкой.

— Нил, — попросил он, — будь добр, передай миссис Форрестер цветы и скажи, что это капитану от нас с Рейном.

Адольф был в своем старом рабочем костюме, с вязаным шарфом на шее, другой одежды он, наверно, и не имел. Нил знал, что на похороны Адольф не пойдет, и предложил ему:

— Может, зайдешь, взглянешь на него, Дольфи? Он совсем не изменился.

Адольф заколебался, но, увидев в окно гостиной гробовщика, ответил:

— Да нет, спасибо, Нил, — сунул красные руки в карманы куртки и ушел.

Нил вынул из коробки цветы — целую охапку желтых роз, которые, несомненно, стоили жизни многим кроликам. Он понес розы наверх, где отдыхала миссис Форрестер.

— Это от братьев Блюм, — объяснил Нил. — Адольф только что принес их на кухню.

Миссис Форрестер посмотрела на цветы, отвернулась, губы у нее задрожали. В первый раз за весь день выдержка ей изменила, застывшее бледное лицо смягчилось.

Народу на похороны собралось много. Со всего округа съехались давно живущие здесь поселенцы и фермеры, чтобы проводить до могилы старого, всеми почитаемого пионера.

Когда Нил, его дядя и миссис Форрестер возвращались в коляске с кладбища, миссис Форрестер, не проронившая ни слова с тех пор, как они выехали из дома, вдруг заговорила:

— Судья Помрой, — спокойно сказала она, — я думаю, надо перенести солнечные часы мистера Форрестера на его могилу. На цоколе можно высечь надпись. По-моему, это будет лучше любого покупного памятника. А вокруг я посажу его же розы.

В дом они вернулись в четыре часа, и миссис Форрестер настояла на том, что приготовит для них чай.

— Я и сама хочу чая и вообще лучше мне чем-нибудь заняться. Подождите меня в гостиной. А ты, Нил, расставь мебель по местам.

Серый день клонился к вечеру, и, пока все трое сидели за чаем перед окном, широкие луга, растянувшиеся между холмом и городом, начало быстро заметать первым снегом, а скрип высоких тополей вокруг дома, казалось, возвещал о наступлении зимы.

7

Однажды апрельским утром Нил сидел один в дядюшкиной конторе. Судья уже давно хворал, у него разыгрался ревматизм, и текущие дела вел за него Нил.

Открылась дверь, и на пороге появился человек, незнакомый, но кого-то Нилу напомнивший. Пришлось напрячь память, и тогда Нил сообразил, что перед ним Орвил Огден, который раньше часто наведывался в Суит-Уотер, но последние несколько лет не показывался. Он ничуть не постарел. Как и прежде, один глаз — ясный — смотрел прямо, другой — мутный — косил. Он по-прежнему носил жесткую бородку-эспаньолку и закручивал усы, цветом напоминавшие пчелиный воск, а жидкие волосы лихо зачесывал на лысину.

— Вы ведь племянник судьи Помроя, не так ли? Не знаю вашего имени, молодой человек, но я вас помню. А где судья?

— Присядьте, пожалуйста, мистер Огден. Дядя болен. Он не был в конторе уже несколько месяцев. Совсем расхворался. Чем могу служить?

— Печально слышать, что судья болен, очень печально, — по его тону казалось, что он действительно опечален. — Похоже, все мы стареем, и тут уж ничего не попишешь. С тех пор как скончался Дэниел Форрестер, все не так, — мистер Огден снял пальто, аккуратно положил на стол шляпу и перчатки и вдруг растерялся. — А что с вашим дядей? — неожиданно спросил он.

Нил рассказал ему.

— Я должен был зимой вернуться в Бостон учиться. Но дядя упросил меня остаться и заменить его. Не захотел никому здесь доверять свою контору.

— Понятно, понятно, — задумчиво произнес мистер Огден. — Значит, сейчас его дела ведете вы? — Он помолчал, размышляя о чем-то. — Да, я хотел кое-что с ним обсудить. Я здесь всего на несколько часов, от поезда до поезда. Но могу поговорить об этом и с вами, а вы посоветуетесь с дядей и напишете мне в Чикаго. Дело конфиденциальное и касается определенного лица.

Нил заверил мистера Огдена, что ему нечего опасаться, однако тот, по-видимому, не знал, с чего начать. Он был очень серьезен и, не торопясь, раскурил сигару.

— Ничего сложного, — сказал он наконец, — я намереваюсь сделать вашему дяде довольно деликатное предложение, касающееся одного из его клиентов. В настоящее время у меня в Вашингтоне есть друзья в правительственных кругах, они предпримут все от них зависящее, чтобы посодействовать мне. Вот я и подумал: этим можно воспользоваться, чтобы увеличить пенсию миссис Форрестер. На этой неделе я буду в Чикаго, а закончив там дела, с удовольствием прокачусь в Вашингтон и посмотрю, что можно устроить. При условии, конечно, что никто, а главное, клиент вашего дяди, не узнает о моем участии в этом деле.

Нил вспыхнул.

— Мне очень жаль, мистер Огден, — сказал он, — но миссис Форрестер больше не является клиенткой моего дяди. После смерти капитана она сочла нужным забрать от дяди все свои дела.

Здоровый глаз мистера Огдена затуманился так же, как и больной.

— Что? Он больше не является ее поверенным? Но ведь двадцать лет…

— Да, сэр. Я знаю. Миссис Форрестер поступила с дядей не слишком уважительно. Она передала свои дела другому юристу совершенно внезапно.

— Кому, хотел бы я знать?

— Другому юристу, здесь же в городе. Айви Петерсу.

— Петерсу? Никогда про такого не слышал.

— Ничего удивительного. Он не принадлежит к числу людей, которые бывали в доме Форрестеров в прежние дни. Он из молодых, немного старше меня. За несколько лет до смерти капитана он взял в аренду часть земли Форрестеров — стал у них арендатором. Так миссис Форрестер с ним и познакомилась. Она считает его хорошим дельцом.

Мистер Огден нахмурился.

— А в действительности?

— Кое-кто тоже так считает.

— На него можно положиться?

— Вряд ли. Он берется вести такие дела, за которые никто бы не взялся. Может быть, с миссис Форрестер он поступает честно. Но если это и так, то совсем не потому, что он человек порядочный.

— Новость весьма печальная. Знаете, молодой человек, вы продолжайте свою работу, а я должен подумать, — мистер Огден встал и, заложив руки за спину, зашагал по комнате.

Нил углубился в незаконченное письмо, лежавшее на столе, чтобы посетитель чувствовал себя свободно.

Он понимал, как затруднительно положение мистера Огдена. Тот был предан миссис Форрестер и раньше приезжал в гости к Форрестерам чаще всех других их денверских друзей. Но это было до того, как Констанс решила женить на себе Фрэнка Элигера и в союзе с матерью стала расставлять Элингеру сети. Нил помнил, что мистер Огден не появлялся у Форрестеров после того Рождества, которое Огдены провели в доме капитана вместе с Элингером. Вскоре после того памятного вечера Огден, по-видимому, понял, что затеяли его дамы, и, независимо от того, нравились ему их замыслы или нет, решил, что благоразумнее всего отойти в сторону. Он перестал бывать у Форрестеров не потому, что тем изменило счастье. Нил видел, что судьба миссис Форрестер действительно волнует мистера Огдена и он серьезно озабочен.

Нил успел закончить письмо и приступить к следующему, когда мистер Огден остановился у его стола, ожесточенно теребя свою эспаньолку.

— Вы говорите, этот молодой юрист беспринципен? Но и у негодяев бывают слабости, им тоже знакомы сантименты, если дело касается женщины.

Нил посмотрел на него. Он почему-то сразу вспомнил ямочки на щеках Айви.

— Слабости? Сантименты? Мистер Огден, почему бы вам не пройти к нему в контору? Одного взгляда будет достаточно.

— В этом нет нужды. Я понимаю, — Огден посмотрел в окно, из которого были видны верхушки тополей в роще Форрестеров, и тихо проговорил: — Бедная женщина! Ее вводят в заблуждение! Ей следовало бы посоветоваться с кем-либо из друзей Дэниела.

Мистер Огден вынул часы, посмотрел на них, прикинул что-то и сказал, что его поезд уходит через час. Сегодня он уже ничего не успеет предпринять. Через несколько минут он покинул контору.

Он ушел, а у Нила осталось твердое впечатление, что, пока мистер Огден пребывал в нерешительности, держа в руке часы, он обдумывал, не заехать ли ему к миссис Форрестер. Ему хотелось повидаться с ней, но он отказался от этой мысли. Не страх ли перед женой и дочерью остановил его? Или то был страх другого рода, и он боялся расстаться с приятными воспоминаниями, боялся увидеть ее изменившейся, подурневшей, опасался, что столкнется с чем-то, что может омрачить память прошлого? Нил слышал от дядюшки, что мистер Огден, хотя и женился на дурнушке, был неравнодушен к красивым женщинам и умел по-своему, без лишнего шума, проявлять истинную галантность. Кто знает, поддержи его Нил, он поехал бы к миссис Форрестер и, пожалуй, сумел бы помочь ей. Но Нил промолчал, и это открыло ему глаза на то, как изменились его собственные чувства к жене капитана.

Изменилась и она сама. После смерти мужа она словно стала другим человеком. Многие годы Нил с дядюшкой, Дэлзелы и все ее друзья считали, что капитан — обуза для жены, что заботы о нем изнуряют ее, омрачают ей жизнь, не дают стать такой, какой она могла бы быть. Но теперь, похоронив мужа, она напоминала лишенный балласта корабль, который по воле ветра носит из стороны в сторону. Она сделалась упрямой, вздорной и, казалось, утратила способность разбираться в людях, легко и деликатно дать каждому почувствовать его место.

Во время болезни и смерти капитана Форрестера Айви Петерса не было в Суит-Уотере — его вызвали телеграммой в Вайоминг, так как близ принадлежавших ему там земельных владений нашли нефть. Однако вскоре после похорон Айви вернулся, и его стали замечать возле дома на холме чаще, чем прежде. Зимой на полях делать было нечего, и он развлекался тем, что, покончив с дневными трудами у себя в конторе, разбирал старую конюшню Форрестеров. Его не раз видели на их крыльце: он курил сигару, словно был хозяином дома. Частенько он проводил у миссис Форрестер вечера, играл с ней в карты или рассказывал о своих прожектах. Он еще не разбогател, но упорно шел к цели. Иногда он приводил на обед к миссис Форрестер кого-нибудь из своих приятелей — молодых парней из города. Их матери и невесты были скандализованы.

— Теперь она принялась за молодых, — возмущалась мать Эда Элиота. — Уж не впадает ли в детство?

В конце концов Нил просто поговорил с миссис Форрестер. Он сказал ей, что частые посещения Айви вызывают в городе сплетни. Ему случалось слышать, как люди судачат даже на улицах.

— Но меня это нисколько не волнует, пусть себе болтают. Про меня всегда сплетничали и будут сплетничать. Мистер Петерс — мой юрист и мой арендатор. Встречаться с ним мне необходимо, а ездить к нему в контору я не собираюсь. И потом, не могу же я целыми вечерами сидеть дома одна и вязать. Если бы ты, Нил, бывал у меня почаще, тоже пошли бы сплетни. Тем более, ты моложе Айви и куда интереснее! Тебе это не приходило в голову?

— Я бы не хотел, чтобы вы разговаривали со мной в подобном тоне, — холодно ответил Нил. — Почему бы вам не уехать, миссис Форрестер? В Калифорнию, к людям вашего круга? Вы же знаете, этот город — не место для вас.

— Я и собираюсь, как только смогу продать дом. Дом — это все, что у меня есть, но, если я сдам его в аренду, он придет в негодность и задорого продать его не удастся. Вот почему Айви проводит здесь так много времени — он старается придать дому более выигрышный вид. Разбирает старую конюшню — она уже давно как бельмо на глазу, настилает новый пол на веранде, там, где старый сгнил. Летом я собираюсь покрасить дом снаружи. Если не содержать его в порядке, настоящую цену за него не получить, — она говорила горячо, с преувеличенной серьезностью, как будто старалась сама себя убедить.

— И сколько же вы за него хотите, миссис Форрестер?

— Двадцать тысяч долларов.

— Столько вы никогда не получите. Разве что времена переменятся.

— Вот и твой дядя так говорил. Он считал, что нечего и думать просить за него больше, чем двенадцать тысяч. Потому-то мне и пришлось передать дела в другие руки. Настало новое время, но судья этого не понимает. Еще мистер Форрестер говорил мне, что дом стоит двадцать тысяч, и Айви думает, что сможет продать за двадцать, а если не удастся, он сам его купит, как только его акции начнут приносить доход.

— А пока вы губите себя здесь.

— Ну, это не совсем так, — она взглянула на него с мольбой, словно просила, чтобы он поверил ей. — Я отдыхаю после долгих трудных дней, а тем временем обзавожусь новыми друзьями среди молодых людей — твоего возраста и немного младше. Я давно хотела что-нибудь сделать для здешних юношей, но руки не доходили. Мне досадно, что они растут дикарями, хотя им всего-то и нужно — бывать в порядочном доме, хозяйка которого могла бы им преподать кое-какие уроки. Они такой возможности никогда не имели. Ведь и ты был бы другим, не представься тебе случай пожить в Бостоне, к тому же у тебя всегда были старшие друзья, видавшие лучшие дни. А представь, если бы ты рос, как Эд Элиот и Джо Симпсон?

— Льщу себя мыслью, что даже тогда таким, как они, я бы не стал. Однако, раз вы все уже обдумали и решили, обсуждать больше нечего. Я завел этот разговор только потому, что думал — вдруг вы не отдаете себе отчета, как в городе смотрят на вашу дружбу с молодыми людьми.

— Знаю, — она вздернула подбородок. — Знаю. Меня называют Веселой Вдовой. Что ж, мне это нравится.

Разговор состоялся три недели тому назад. Нил тогда не стал продолжать спор, ушел и ни разу больше к ней не заходил. А миссис Форрестер меж тем заглянула проведать его дядюшку. Судья был, как всегда, внимателен к ней, но от его прежней отеческой заботы и следа не осталось — слишком глубоко его уязвило то, как предательски она обошлась с ним. Двадцать лет он вел все дела капитана Форрестера, и после краха Денверского банка не вычел ни пенни для своего жалованья из доверенных ему денег. Миссис Форрестер поступила с ним крайне непорядочно. Она даже не предупредила его заранее. В один прекрасный день в контору судьи явился Айви Петерс с запиской, в которой миссис Форрестер просила передать предъявителю все принадлежащие ей вклады и ценные бумаги. И больше, встречаясь с судьей и Нилом, она никогда не возвращалась к этому вопросу, если не считать того разговора о продаже дома.

8

Как-то утром, когда теплый майский ветер разносил пыль по улице, миссис Форрестер, улыбаясь, вошла в контору судьи Помроя, в новой весенней шляпке и в короткой черной бархатной накидке с букетиком фиалок, приколотым к вороту.

— Пожалуйста, Нил, будь добр, обрати внимание на мой новый наряд, — умильно попросила она. — Ведь это моя первая обновка за много, много лет.

Нил сказал, что и шляпка, и накидка прелестны.

— Ты рад за меня, что я наконец в чем-то новом, правда? — улыбнулась она и вопросительно посмотрела на него сквозь вуаль. — Мне почему-то кажется, что сегодня ты не станешь мне перечить и сделаешь то, о чем я попрошу. Да ничего особенного. Я хочу, чтобы ты в пятницу пришел ко мне на обед. Если придешь, нас будет как раз восемь, считая Энни Петерс. Мальчиков ты знаешь; может, они тебе не по душе, но придется потерпеть! Да, придется! — строго кивнула она. — Ведь тебе важно, что говорят люди, верно? А ты не боишься, что тебя зачислят в снобы? Скажут, что стоило тебе побывать в Бостоне да взглянуть на мир, и ты сразу нос задрал? Нельзя быть таким требовательным и считать себя лучше всех. В твоем возрасте это не годится, — миссис Форрестер свела брови в прямую линию, в точности, как делал Нил, и он не выдержал и рассмеялся. Он уже забыл о ее таланте всех передразнивать.

— Зачем я вам? Вы же сами всегда говорили, что нельзя приглашать людей, не подходящих друг другу.

— Ты прекрасно сойдешься с ними, если постараешься. А уж на сей раз, пожалуйста, постарайся! Ради меня. Ладно?

Она ушла, а Нилу ничего не оставалось, как ругать себя за уступчивость.

В пятницу он явился к миссис Форрестер последним. Стоял теплый вечер, пришедший на смену жаркому дню. Окна были открыты, и в слабо освещенную гостиную вливался аромат сирени. В гостиной, в креслах, казавшихся для них слишком большими, сидели молодые люди. В столовой горела лампа, там стоял у буфета Айви Петерс и сбивал коктейли. Его сестра Энни помогала хозяйке на кухне. Миссис Форрестер на несколько минут заглянула в гостиную, чтобы поздороваться с Нилом, и поспешила обратно в кухню. Через открытую дверь Нил увидел, что на обеденном столе снова появились серебряные блюда, канделябры и цветы. А ведь его бывшие друзья, расположившиеся сейчас в сумраке гостиной, вполне удовольствовались бы и фаянсовой посудой из лавки Вернца, подумал Нил. По их понятиям действительно шикарными считались лишь сервизы, собственноручно расписанные либо сестрой, либо возлюбленной. Молодые люди сидели, одинаково положив ногу на ногу, покачивая ботинками одинакового рыжевато-коричневого цвета, отчего взору открывались одинаковые коричневые шелковые носки. Разговор шел об одежде. Джо Симпсон недавно унаследовал от отца магазин готового платья, и ему не терпелось поведать приятелям, что будут носить летом.

В гостиную, продолжая смешивать коктейль, вошел Айви Петерс.

— Ну, вы совсем, как девчонки. Стоит вам сойтись, разговор один — что модно и в чем ходить. Только Симпсон вряд ли быстро разбогатеет, если вы будете носить свои вещи так же долго, как я. Когда я купил этот костюм, Джо?

— Ну, наверно, когда я кончал школу.

Все засмеялись. Что бы Айви ни сказал, что бы ни сделал, его сверстники всегда одобрительно смеялись, как бы в знак признания его успехов.

В гостиную, обмахиваясь маленьким веером из сандалового дерева, вошла миссис Форрестер. При ее появлении молодые люди поспешно вскочили, будто застигнутые врасплох. Что ж, по крайней мере, вставать, когда входит дама, она их научила.

— Ну что, Айви? Готовы коктейли? Вам придется немного подождать, пока я напудрю нос. Знай я, что сегодня будет такое пекло, боюсь, вы остались бы без жаркого. Я и сама зажарилась, почти как мои утки. Впрочем, можете наливать, я сейчас.

Она удалилась к себе в комнату, а молодые люди с той же поразительной быстротой снова уселись в кресла. Айви Петерс подошел к каждому с подносом, и гости с бокалами в руках стали ждать возвращения миссис Форрестер. Войдя в гостиную, она взяла Нила за руку и повела его в столовую.

— Ты заметил, — шепнула она ему, — как они держат коктейли? Непонятно, почему-то у них в руках все сразу выглядит вульгарно? Никто никогда не сможет научить их ни бокал поднять, ни выпить красиво. Пьют вино, как чай, — и уже громко продолжала: — Нил, зажги, пожалуйста, свечи. И сядь во главе стола. Сумеешь разделать утку?

— Ну, не так ловко, как… как мой дядя, — проговорил Нил, осторожно надевая на зажженную им свечу колпачок.

— Не так мастерски, как мистер Форрестер? Я этого и не жду. Теперь уже никто не умеет так разделать дичь. Но как-нибудь разрезать ты ее, надеюсь, сможешь? Справа от тебя сидит Энни Петерс. Она будет подавать ужин вместо меня. Прошу садиться, джентльмены, — провозгласила миссис Форрестер, сделав шутливый поклон, отчего ее серьги закачались.

Пока Нил разделывал уток, Энни опустилась на стул рядом с ним.

Ее и без того красное лицо раскраснелось еще больше от жара плиты. Она была на несколько лет моложе своего брата и беспрекословно ему подчинялась. Цвет лица у нее был на редкость скверный, а в желтоватых волосах поблескивали, словно длинные нити патоки, более светлые пряди. Весь ужин она промолчала и открывала рот, только чтобы сказать: «Спасибо, да» или «Спасибо, нет». Пока расправлялись с первой порцией уток, кроме миссис Форрестер вообще мало кто разговаривал. Молодые люди еще не научились делать два дела сразу. Они отрывались от еды лишь для того, чтобы спросить у хозяйки: «Не желаете ли соуса?» или ответить на ее вопрос.

Нил внимательно наблюдал за миссис Форрестер, сидевшей между двумя канделябрами, — за тем, как она подбадривающе кивала то одному, то другому из гостей, стараясь «расшевелить» их, как смеялась тяжеловесным остротам Роя Джонса, как поздравляла Джо Симпсона: он, мол, теперь солидный деловой человек, владелец собственного магазина. Длинные серьги покачивались вдоль впалых щек, которым, как казалось Нилу, совсем не шли румяна. Она наложила их перед самым ужином, когда зашла к себе в комнату. Некоторым женщинам румяна к лицу, размышлял Нил, но не ей, нет — во всяком случае, не сегодня, когда глаза у нее провалились от усталости, а сама она осунулась и выглядит изможденной. Он впервые видел ее такой. Нил вздохнул, представив, сколько ей пришлось потрудиться, чтобы приготовить сегодняшний обед на восемь человек, а ведь ее гостям больше по вкусу был бы просто бифштекс с картошкой. Такое угощение не для них, не в коня корм. Зачем она все это устраивает? Каково ей будет вечером, когда эти глупые ребята, пожелав ей доброй ночи, уберутся в своих желтых ботинках восвояси, а она, смертельно усталая, свалится в постель?

Миссис Форрестер ничего не ела; пустив в ход всю свою живость, она старалась вовлечь неуклюжих парней в разговор. Нил понимал, что должен помочь ей или хотя бы сделать попытку помочь. И он энергично и решительно стал обращаться к каждому по очереди, пробуя одну тему за другой — бейсбол, политику, городские сплетни, урожай. Но они отделывались либо междометиями, либо односложными ответами. Вскоре Нил убедился, что его вежливые вопросы совершенно ни к чему — им хочется еще жаркого и чтобы их оставили в покое.

Как бы то ни было, ужин вскоре закончился. Попытки хозяйки продлить его ни к чему не привели — с салатом и замороженным пудингом расправились так же быстро, как и с жарким. Гости перешли в гостиную и закурили сигары.

Миссис Форрестер придерживалась старомодных взглядов, что после обеда мужчин следует оставлять одних. Она не выходила в гостиную с полчаса. Может быть, она даже прилегла наверху, во всяком случае, когда она вернулась, вид у нее был не такой усталый. Теперь молодые люди разговорились, они обсуждали поездку в горы, которую задумал Эд Элиот. Его забросали советами насчет снаряжения, приманки для форели и средств от комаров.

— Вот что я скажу вам, дорогие мои, — вмешалась в разговор миссис Форрестер, послушав их некоторое время. — Когда я вернусь в Калифорнию, я собираюсь обзавестись летним домиком в Сьерра-Неваде и приглашаю вас всех туда погостить. Ну, вы, разумеется, понимаете: чтобы там прожить, надо все делать самим — рубить дрова, носить воду, мыть посуду и ловить рыбу к завтраку. Айви может прихватить с собой ружье и снабжать нас дичью, а я буду печь хлеб в котелке, как трапперы когда-то, если только я не забыла рецепт. Приедете?

— Еще бы! Обязательно! Наверно, вы тамошние горы как свои пять пальцев знаете? — воскликнул Эд Элиот.

Миссис Форрестер улыбнулась и покачала головой.

— Что ты, Эд, на это вся жизнь понадобилась бы, да одной жизни даже мало, ведь этим горам конца нет. О, Сьерра великолепна!

Нил повернулся к ней.

— А вы когда-нибудь рассказывали им, как в первый раз встретились с капитаном Форрестером там, в горах? Если нет, я думаю, им будет интересно.

— Правда? Хотите послушать? Ну что ж… Давным-давно, когда я была совсем молодой девушкой, я жила летом в горах с друзьями отца, — стала рассказывать миссис Форрестер, но на самом деле начало истории было другим. Когда-то Нил слышал от дядюшки, что все началось со скандала и убийства. В девятнадцать лет Мариан Ормсби обручилась с Недом Монтгомери — молодым калифорнийским миллионером, любителем похождений. За несколько недель до свадьбы Монтгомери был убит в вестибюле гостиницы в Сан-Франциско, его застрелил муж какой-то женщины. Последовавший затем судебный процесс привлек всеобщее внимание, и Мариан поспешили убрать от любопытных глаз и отправили в горы, где ей надлежало оставаться, пока страсти не улягутся.

Однако миссис Форрестер начала свои воспоминания словами: «Давным-давно, когда я была совсем молодой девушкой…» Она сидела в углу большого дивана, поставив ноги на скамеечку и обмахиваясь сандаловым веером, лицо ее оставалось в тени, а на белых пальцах сверкали кольца. Она рассказывала гостям, как к ним в горы, к партнеру ее отца, приехал капитан Форрестер, тогда уже вдовец. Она его поначалу не заметила — каждый день она отправлялась куда-нибудь с молодыми людьми. Однажды она уговорила молодого Фреда Харни — бесстрашного альпиниста — спуститься с ней с Орлиного утеса. Они почти достигли цели и стали перебираться через преграждавшую путь скалу, когда одна из веревок лопнула и они рухнули на дно каньона. Харни упал на камни и погиб сразу. А Мариан зацепилась за сосну, и та задержала ее падение. Обе ноги у девушки были сломаны, и она пролежала в каньоне всю холодную ночь на пронизывающем ледяном ветру. Никто из их друзей не представлял, где искать пропавших: они предприняли свою безрассудную вылазку тайком. Никто особенно и не беспокоился, ведь Харни знал все тропинки в горах и заблудиться не мог. Однако утром, когда исчезнувшие так и не появились, на их поиски вышло несколько групп. Мариан нашла группа под началом капитана Форрестера. Девушку вынесли из ущелья по тропе, которая была такая крутая и узкая и, огибая выступы скал, так резко поворачивала, что нести пострадавшую на носилках не было никакой возможности. Мужчины по очереди несли ее на руках и пробирались по тропе, упираясь плечами в стены каньона. Сломанные ноги Мариан задевали за скалы, и она страдала ужасно, то и дело теряя сознание. Однако девушка заметила, что, когда ее несет капитан Форрестер, ей не так больно и что в самых опасных местах он никому ее не доверяет.

— Я чувствовала, как стучит его сердце и напрягаются мышцы, когда он, держа меня на руках, старался сохранить равновесие. И я знала: если мы упадем, мы упадем вместе, из рук он меня не выпустит.

Они вернулись в лагерь, и для пострадавшей было сделано все возможное, но к тому времени, как из Сан-Франциско привезли хирурга, кости начали срастаться, и их пришлось снова ломать.

— Я попросила капитана держать меня за руку, пока хирург занимался моими ногами. Помнишь, Нил, мистер Форрестер всегда хвастался, что пока меня несли по тропе, я ни разу не вскрикнула? Он оставался с нами в горах до тех пор, пока я не начала ходить, опираясь на его руку. Ну и когда он сделал мне предложение, дважды просить ему не пришлось. Вас это удивляет? — Она улыбнулась и, обведя взглядом гостей, машинально провела по лбу кончиками пальцев, словно хотела смахнуть что-то прочь — прошлое или настоящее, как знать?

Ее слушатели были искренне заинтересованы. Пока миссис Форрестер отвечала на их расспросы, Нил вспомнил, как впервые услышал от нее эту историю: в тот раз к Форрестерам заехал мистер Дэлзел с целой компанией друзей из Чикаго. Если память Нилу не изменяла, среди них был Маршалл Филд и президент «Юнион Пасифик». Потом в собственном вагоне мистера Дэлзела они все проследовали в горы Блэк-Хилс. А ведь миссис Форрестер не так уж сильно изменилась с тех пор.

Глядя на нее, Нил чувствовал, что встреться ей подходящий человек, ее еще можно было бы спасти. Она и теперь неизменно оставалась самой собой, продолжая играть роль хозяйки, только теперь она играла ее перед статистами. А из тех, кто делил с ней праздничные забавы и романтические приключения, в живых не осталось никого.

9

Наступило лето, судья Помрой поправился, и как только он начал бывать у себя в конторе, Нил стал подумывать о возвращении в Бостон. Он собирался приехать туда к первому августа и позаниматься с репетитором, чтобы наверстать упущенное за прошедшие месяцы. Для Нила дни перед отъездом были исполнены грусти. Ему не терпелось уехать, и в то же время он чувствовал, что уезжает навсегда и ему предстоит порвать со всем, что было дорого ему с детства. И люди, и сама страна менялись с такой быстротой, что вернись он когда-нибудь сюда, он ничего прежнего уже не застанет.

Нил оказался свидетелем конца славной эры — свидетелем заката эпохи пионеров. Он застал эту эпоху в такое время, когда блеск ее уже догорал. Так во времена бизонов можно было набрести в прерии на остатки костра охотника: охотник уже снялся с места, затоптал костер и исчез, но все еще теплая земля и примятая трава там, где спал он сам и где пасся его пони, свидетельствовали о том, что он здесь ночевал.

Жизнь Нила в Суит-Уотере совпала с завершением прокладки железных дорог по просторам Запада. Люди, надевшие на горы и прерию железную сбрую, состарились, кое-кто разорился, но даже те, кому сопутствовал успех, теперь искали покоя и мечтали о том, как бы хоть на короткое время отодвинуть смерть. Их век прошел, и ничто не могло его вернуть. Аромат, вкус, музыку того времени, мечты, манившие пионеров и звавшие их действовать, — все это Нил разглядел в каком-то особом отсвете на лицах старшего поколения и все это стало для него бесконечно дорогим.

Он потому и досадовал на миссис Форрестер, что она, оставшись символической вдовой всех этих выдающихся людей, не пожелала принести себя в жертву и умереть вместе с эпохой пионеров, к которой принадлежала, а предпочла жить — жить любой ценой. В конце концов Нил уехал, испытывая к ней в душе легкое презрение, уехал, даже не попрощавшись.

Случилось это вот почему — впрочем, трудно даже сказать, будто что-то случилось, сущий пустяк, но для Нила он решил все. Однажды летним вечером он поднялся на холм, чтобы проведать миссис Форрестер, и на минуту задержался у окна столовой, залюбовавшись кустом жимолости. Дверь из столовой в кухню была открыта, миссис Форрестер, стоя у кухонного стола, возилась с тестом. За ее спиной в кухне появился Айви Петерс, он подошел к миссис Форрестер и преспокойно обнял ее — его руки сошлись у нее на груди. Она не пошевелилась, не подняла глаз и продолжала как ни в чем не бывало раскатывать тесто.

Нил поспешил вниз с холма. «Больше не приду, — твердил он себе, переходя в сумерках мост, — ноги моей здесь не будет!» И сдержал слово — больше он ни разу не прошел по аллее, обсаженной тополями. Он пожертвовал ради миссис Форрестер годом своей жизни, а она пренебрегла его жертвой. Он старался облегчить капитану последние дни, а оказалось, он присутствовал при кончине того, кто воплощал в себе живую душу дома. Нил всегда думал, что дом на холме отличается от всех других благодаря миссис Форрестер, но, едва капитан умер, в этом доме перестали принимать старых друзей, таких, как дядюшка Нила, их предали и отринули. Здесь обосновались люди пустые и вульгарные, почуявшие в хозяйке родственную душу.

«Не будь я по натуре так похож на спаниеля, мне хватило бы и одного раза, — твердил себе Нил, — больше я бы в этот дом не сунулся. Но нет, для полного излечения мне надо было получить вторую пилюлю! Ну что ж, я ее получил! Что бы ни случилось с миссис Форрестер, я туда никогда не вернусь!»

Пока был жив судья Помрой, Нил время от времени узнавал кое-что о вдове капитана. «Имя миссис Форрестер теперь всегда связывают с именем Айви Петерса, — писал дядюшка. — Она не кажется счастливой, и, боюсь, у нее неважно со здоровьем, но она сама поставила себя в такое положение, что друзья ее мужа не могут ей помочь».

И в другом письме: «Лучшей новостью о миссис Форрестер было бы отсутствие новостей. На нее грустно смотреть, так она изменилась».

После смерти дяди Нил узнал, что Айви Петерс в конце концов купил дом Форрестеров и привез в него жену из Вайоминга. Миссис Форрестер куда-то уехала, предполагали, что в Калифорнию.

Прошли годы, прежде чем Нил стал вспоминать о ней без горечи. Но постепенно, после того, как миссис Форрестер — вдова капитана исчезла из его поля зрения, и Нил даже не знал, жива она или умерла, в его душе начали воскресать яркие, ничем не замутненные воспоминания о миссис Форрестер — жене капитана.

Теперь он радовался, что ему посчастливилось быть знакомым с ней, что она приложила руку к тому, чтобы он пробился в жизни. С тех пор он встречал много красивых и умных женщин, но ни одна из них не была такой, как миссис Форрестер в ее лучшие годы. Ведь когда ее смеющиеся глаза на мгновенье заглядывали в ваши, вы читали в них обещание неземного блаженства, блаженства, которого он, Нил, в своей жизни так и не изведал. «Я знаю, как его обрести, — казалось, говорили они. — Я покажу тебе!» Как бы ему хотелось, подобно Аэндорской волшебнице, вызывавшей тень пророка Самуила[15], призвать тень миссис Форрестер и выспросить, выпытать у нее секрет ее очарования, узнать, правда ли ей была знакома эта вечно цветущая, вечно сияющая, вечно манящая радость или она просто хорошо играла свою роль. Быть может, она знала не больше, чем другие, но обладала даром сулить что-то еще более прекрасное, чем она сама, как иногда аромат одного цветка вызывает в памяти всю прелесть весны.

Нилу довелось еще раз услышать о своей давно пропавшей леди. Как-то вечером, когда он направлялся в ресторан чикагской гостиницы, к нему подошел широкоплечий мужчина с открытым загорелым лицом, и оказалось, что он — один из тех мальчишек, с кем Нил водил компанию в Суит-Уотере.

— Я — Эд Элиот. Я тебя сразу узнал. Неужто, думаю, Нил? Может, пообедаем вместе? Я обещал одному твоему старому другу передать тебе весточку, если когда-нибудь нам доведется свидеться. Помнишь миссис Форрестер? Ну так вот, я встретил ее в Буэнос-Айресе через двенадцать лет после того, как она уехала из Суит-Уотера.

Они сели за столик и заказали обед.

— Понимаешь, я ездил в Южную Америку по делам. Я теперь горный инженер. Ну и прожил некоторое время в Буэнос-Айресе. Раз вечером в одном из тамошних шикарных отелей устраивали не то банкет, не то что-то в этом роде, и я как раз вышел из бара в холл, где собирались гости, а к подъезду подкатила машина. Я поначалу ни на кого внимания не обратил, а потом услышал, как одна леди засмеялась, и узнал миссис Форрестер — смех у нее ни капли не изменился. Она была вся в мехах, а на голове шарф, но когда я увидел ее глаза, больше уже не сомневался. Подошел к ней и заговорил. По-моему, она обрадовалась, узнала меня, заставила вернуться в отель, и мы с ней разговаривали до тех пор, пока муж не пришел звать ее к столу. Да, да, она снова вышла замуж за богатого чудака-англичанина по имени Генри Коллинз. Он родился в Южной Америке, сказала она, но встретились они в Калифорнии. Она рассказала, что они живут на большом ранчо и приехали оттуда на этот банкет на собственной машине. Потом я навел справки и выяснил, что ее муж — старик с характером. До нее был женат дважды, один раз на бразильянке. Говорили, что он богат, но неуживчив и довольно скуп. Хотя, похоже, у нее недостатка ни в чем не было. Они разъезжали в шикарном французском автомобиле, с ней всегда горничная, с ним — лакей. Нет, не думай, она вовсе не так уж изменилась. Конечно, она была сильно накрашена, там все женщины красятся, напудрена, да и нарумянена, по-моему. Волосы у нее были совсем черные, чернее, чем мне помнилось, видно, она их подкрашивала. Она пригласила меня в гости к ним на ранчо, и муж, когда пришел за ней, тоже звал приезжать. Она про всех наших расспросила, а потом и говорит: «Если увидишь когда-нибудь Нила Герберта, передай ему привет от меня и скажи, что я часто его вспоминаю». И добавила еще: «Скажи ему, что у меня все сложилось удачно. Мистер Коллинз — добрейший из мужей». На обратном пути я зашел в твою контору в Нью-Йорке, но ты был где-то в Европе. Прямо чудеса, как миссис Форрестер снова воспряла, ведь когда она уезжала из Суит-Уотера, она казалась человеком конченым.

— Как ты думаешь, — спросил Нил, — она еще жива? Я бы съездил к ней повидаться.

— Нет, она умерла года три назад. Я это знаю наверняка. Когда она уехала из Суит-Уотера, то, где бы ни была, каждый год присылала чек, чтобы в день памяти павших положили цветы на могилу капитана Форрестера. А три года назад пришел перевод и письмо от ее англичанина с просьбой ухаживать за могилой капитана «в память о моей покойной жене Мариан Форрестер Коллинз».

— Значит, можно не сомневаться, что о ней до самого конца заботились и пеклись. Слава Богу! — сказал Нил.

— Я так и знал, что ты порадуешься за нее, — отозвался Эд Элиот, и лицо его потеплело. — И я был рад.