Похоронные дела Харта и Мёрси

Глава вторая

Мёрси запустила пятую койку и проследила за тем, как тело вчерашнего бедолаги, которого привез Харт Ральстон, поднимается из колодца, где всю ночь пролежало при стабильных тринадцати градусах. Мужчина был не слишком крупный, но и не чахлый, так что переваливать его на тележку проще вдвоем.

– Зедди? Ты там? – с надеждой окликнула Мёрси, но сверху ответил лишь папа, и энтузиазм в его голосе ей не понравился:

– Он еще не пришел. Помочь с чем-нибудь, кексик?

– Нет. Не-а. Все нормально. Я хотела показать Зедди эту хитрую штуку с веревкой у пятой койки.

Строго говоря, это была не ложь, просто она не хотела, чтобы папа занимался физическим трудом любого рода – например, помогал ей перетаскивать тело. Да и от лестниц ему бы лучше теперь держаться подальше. Колени у него страшно хрустели при каждом шаге. После сердечного приступа полгода назад врачи сказали, что пора на пенсию, ну или хотя бы бросить тяжелый физический труд, и поэтому он теперь наверху занимался бумажной волокитой вместо Мёрси, а она работала внизу в качестве временного заместителя и дожидалась, пока Зедди заменит ее, что теоретически было запланировано на это утро. Только он пока не явился.

Злясь на брата, который опоздал в первый же рабочий день в качестве полноправного хозяина «Бердсолл и сын», Мёрси самостоятельно перевалила останки бездомного, самостоятельно подкатила тележку к подъемнику, самостоятельно добавила несколько кило веса для баланса и самостоятельно вытянула веревку – правая, левая, правая, левая, – пока не почувствовала, как подъемник ударился в стопор наверху. Ей нравилось ощущать работу мышц – поднимать и нести, тянуть и толкать, будто именно ради этой работы Три Матери сделали ее крупнее любой женщины на острове Бушонг, а еще выше большей части мужчин.

Конечно, имелся тут один, который возвышался и над ней – полубог. Жаль, что божественное происхождение Харта Ральстона шло в комплекте с полной ложкой спеси, которая чувствовалась в том, как он склонял голову и упирал руки в бедра, привлекая внимание к тому, какие они стройные, и в том, как оружейный ремень с рапирой спускался с них – так горячо, что зубы ломило. Мёрси выводило из себя, что она столько лет терпела этого невыносимого маршала, и все равно некий базовый инстинкт в ней признавал: он выглядит весьма аппетитно.

Она привязала веревку и, насвистывая, отправилась наверх, а резиновые подошвы красных кед приятно стучали по ступеням. Она решила, что раз уж Зедди еще не явился, пришло самое время поднять вопрос тающего списка обязанностей отца. Она заглянула в кабинет, где тот сидел на ее прежнем месте, почему-то подняв очки на лоб.

– Не знаю, помнишь ты или нет, но я на прошлой неделе говорила, что у нас кончается кедр и лиственница, а теперь еще и соль. И урны.

– Заполню заказы сегодня же, как только сведу всю бухгалтерию. Честно.

– Совсем уже кончается! И можно еще ключей заказать. В последнее время привезли много неопознанных тел. Хочешь, напишу список?

– Я, может, и старый, но не настолько. Я запомню.

– А то я и написать могу, смотри.

Он улыбнулся ей, покачал головой.

– Ты иногда так похожа на мать.

Мёрси знала, что из уст отца это высочайшая похвала. Она поцеловала его почти совсем седые кудри и принялась загибать пальцы, повторяя список дел.

– Кедр. Лиственница. Соль. Урны. И еще ключей не забудь заказать.

Папа отсалютовал ей, но этот жест как-то не успокаивал.

С этим Мёрси ушла из кабинета. Хотела было направиться в лодочную мастерскую, но услышала знакомый стук в дверь – когти Горацио щелкали по дереву.

– Я открою! – крикнула она отцу и пошла в контору, чтобы впустить нимкилима. Филин стоял на придверном коврике, как и обычно по утрам, шесть дней в неделю; поверх белых перьев он нарядился в изумрудный жилет на редкость щеголеватого вида и шелковые брюки – такой наряд выглядел не к месту в пыльных приграничных городках вроде Итернити.

– А, мисс Бердсолл, доброе утро, – ухнул Горацио таким тоном, который подразумевал: «Когда-то я был посланником Старых Богов, а ты все равно заставила меня ждать на безвкусном коврике». Но такое винтажное высокомерие казалось Мёрси даже милым, так что она, как обычно, широко улыбнулась ему, и он, как всегда, отмерил внутрь три шага своими голыми птичьими лапами. Достал из мягкой кожаной почтальонской сумки – выбранной с большим вкусом – тонкую стопку писем и вручил ее Мёрси.

– Должен признать, мне нравится современный стиль, на который вы перешли. Ни разу не видел, чтобы кому-нибудь шел комбинезон, однако вам идет.

Мёрси просияла. Комплимент от Горацио, даже такой снисходительный, – это повод для праздника. Коллекция ее любимых платьев собирала пыль в шкафу в спальне вот уже полгода, но она выяснила, что комбинезоны тоже способны выглядеть модно, а не только удобно.

– Спасибо, – ответила она, поправляя шарф с цветочным узором, которым повязывала волосы, забрала со стойки извещения о смерти, накопившиеся за день, и отдала их филину. Потом выудила из чашки за стойкой монетку и тоже вручила ему. Горацио принюхался к серебряной монете, держа ее перьями крыла, и собрался распрощаться, когда Мёрси взяла из стопки сложенный лист бумаги.

– Горацио, тут какая-то ошибка. На этом письме не написано «Бердсолл и сын».

– Ошибка? Едва ли. – Горацио потянул за цепочку на шее, и из-под жилета показались очки. Кончиками перьев одного крыла он нацепил их на клюв, а другим потянулся за бумагой. Рассмотрел пустую четвертинку листа так, будто на ней что-то было написано. И снова вернул ей письмо. – Как я и говорил, это вам.

Мёрси взяла записку и озадаченно посмотрела на нее.

– Но… адреса нет.

– Есть.

– Где?

Горацио небрежно махнул крылом на бумажку в ее руке.

– Все равно не вижу.

– То, что люди не способны разглядеть адрес, еще не значит, что его там нет, моя дорогая. Следует уточнить, что это послание не адресовано «Бердсоллу и сыну». Оно написано вам лично.

– Мне? – По спине пробежали мурашки. Не по делу ей писала только сестра, Лилиан, которая порой ухитрялась находить на редкость сомнительные открытки. – От кого?

– Боже, да откуда же мне знать?

– Ну а откуда вы знаете, что оно мне?

Горацио смешливо ухнул.

– Дорогуша, я только адреса читать способен. Знаете, вся эта утомительная чепуха про защиту личных данных. А я вам скажу, это большое упущение, потому что я бы много писем желал прочесть перед доставкой. У вас еще остались вопросы?

– Я…

– Замечательно. Бывайте!

– До свидания, – машинально откликнулась Мёрси. Перевернула табличку на входной двери на «Открыто» и озадаченно уставилась на бумажку в руке. Услышала, как за спиной скрипнула несмазанная дверь кухоньки и обернулась как раз вовремя, чтобы узреть, как папа пытается улизнуть в кабинет с кружкой горячего кофе.

– Нет! Фу! – велела Мёрси, обвинительно наставив на него палец.

Папа надулся, как большой младенец:

– Ну, кексик…

– Ты знаешь, что сказала доктор Голдамес!

Он сдался и пошел обратно на кухню выливать кофе, а Мёрси развернула письмо и начала читать.

Дорогой друг,

Подозреваю, что пишу в пустоту. Но если ты все-таки реален, если ты есть где-то на свете, то, наверное, это письмо для тебя.

Мне тут недавно сообщили, что я мудак, и сообщил не кто-нибудь, а эквимар, и пока ты не вступился за меня, позволь заверить, что это правда. Я мудак. Не знаю уж, когда и почему я им стал, вряд ли я таким родился, но что есть, то есть. Должен признаться: есть один человек, который будит во мне совершенного, полного мудака, и хотел бы я знать, что с этим делать.

А у тебя в жизни есть какой-нибудь такой персонаж, из-за которого ты срываешься, и сколько ни обещай себе быть выше этого, а все равно каждый раз даешь ему довести себя до белого каления? Надеюсь, что нет – тебе же лучше, но если он есть, то прими мои соболезнования.

Я пытался разобраться, почему этот человек так меня раздражает, и пришел к следующему выводу. Обычно я живу себе потихоньку, понимаешь? Вкалываю себе от подъема до отбоя. Но стоит мне оказаться рядом с этим человеком – с человеком, который лучше всех знает, куда ткнуть, – как сильнее ощущается та несомненная правда, которая всегда рядом – крадется, витает надо мной, поджидает за каждым углом.

Одиночество.

Ну вот я и сказал. Формально я написал, но на бумаге выглядит даже реальнее.

Я одинок. А эта девушка, которой я определенно не нравлюсь, напоминает о том, что я вообще-то мало кому нравлюсь. И обстоятельства таковы, что я не представляю, как решить эту проблему.

Может, поэтому я постоянно лезу к ней. Может, я нахожу извращенное утешение в том, что кто-то испытывает ко мне хоть какие-то чувства, пусть даже их лучше всего выражает слово «ненависть».

Мрачное выходит письмо. Извини. Но, если уж на то пошло, мне полегчало, когда я написал все это, будто переложил для разнообразия тяжесть своего одиночества с души на лист бумаги. Спасибо, друг. Надеюсь, мои слова тебя не обременили.

Или ты тоже одинок?

От чистого сердца,

Друг.

Мёрси уставилась на эти необъяснимые излияния, написанные человеком не менее реальным и вещественным, чем бумага, которую она сейчас держала, но еще таким же хрупким и непрочным. Кто послал это письмо? И почему Горацио настаивал, что оно адресовано ей, если автор определенно не знал, кто она такая?

Открылась входная дверь, и Мёрси, сложив письмо, убрала его в карман комбинезона, подняла взгляд и увидела, как в контору вразвалочку входит ее брат Зедди, бесстыдно расфранченный, выряженный в зеленую рубашку и обтягивающие розовые штаны, с идеально взъерошенными золотыми кудрями – просто картина блистательных двадцати лет. В одной руке он держал промасленный пакет, а другой совал в рот полпончика с глазурью. Он был высок, как и Мёрси, но в отличие от нее, пошел в маму тонкой фигурой и способностью пожирать что угодно без малейшей угрозы для нее.

– Почему опоздал? – спросила его Мёрси.

– Потому что пончики. – Он вручил ей пакет, и она приоткрыла его, вдыхая жареное совершенство. Злиться на человека, который принес ей пончики, оказалось трудно.

– Не поспоришь, но надо спрятать их подальше от папы.

Будто почуяв, отец выглянул из кухоньки уже без кофе и просиял, увидев в конторе сына.

– А вот и выпускник!

– Это я! – Зедди бодро улыбнулся, пока Мёрси прятала за спиной пакет с пончиками, но улыбка – натянутая, какая-то вымученная – посеяла зернышко беспокойства в душе Мёрси. Но она не дала ему укорениться, решив, что просто надумывает.

– Итак, чем займемся в твой первый день в качестве погребальных дел мастера? – спросил папа, хлопая крупными ладонями и потирая их с веселым предвкушением.

– Зедди обмоет, просолит и завернет того господина, которого вчера привез маршал Ральстон, а ты тихо посидишь за столом и сведешь книги, повинуясь указаниям врача.

– Ой, может, начнем с лодок? – спросил Зедди.

– Этот без ключа, так что ничего сложного.

– Ладно, – нервно хохотнул Зедди. Мёрси отнесла это на счет нервозности новичка.

– Ну, занимайтесь. – Отец нежно погладил дочь по подбородку и ушел в кабинет.

Спровадив его, Мёрси решила, что неплохо было бы сперва заглянуть в кухоньку и слопать пончик, прежде чем идти в мастерскую.

– Откуда берутся тела без ключей? – пару минут спустя спросил ее Зедди со ртом, набитым полупережеванным жареным тестом. – Чтобы войти в Танрию, нужен же ключ-удостоверение.

– По закону – да, но куча браконьеров пробирается туда за птицами, редкими растениями и всяким таким. Для добычи из Танрии есть целый черный рынок.

Мёрси уже доела пончик и была готова приступить к работе, но Зедди вытащил из пакета еще один и откусил от него.

– А как понять, что делать с телом, куда его отправлять?

– Никак. Можно только просолить останки, прочитать нужные слова и отвезти на кладбище.

– Боги! Неудивительно, что у нас ни гроша за душой, – буркнул Зедди и откусил еще.

Мёрси вспылила:

– Эти люди заслуживают так же достойно отправиться в последний путь, как и все остальные. В «Бердсолл и сын» так заведено.

– Но как ты останешься на плаву, если работаешь задаром?

– Не я, а мы, – поправила она, а он сунул в рот последний кусочек пончика. – И не задаром. Четыре года назад, когда ввели новый закон о танрийских удостоверениях, я подала заявку на выплату по похоронам неопознанных. Рядом с Западной базой мы – единственное место, куда можно привезти тело без ключа, если не считать Каннингема, и мы получаем выплату каждый раз, когда маршал привозит к нам неопознанные останки. Сначала это не приносило много денег, но сейчас в Танрию лезет все больше и больше народа, так что выплаты за неопознанных стали существенной статьей дохода.

– Очень приятно, – совершенно равнодушно произнес Зедди, и это огорчило Мёрси. Она гордилась тем, что догадалась вовремя подать заявку четыре года назад.

– Ну, у тебя еще будет время разобраться в доходах и расходах, да и вообще, эта часть работы в основном лежит на мне. – Она отодвинула свою задетую гордость и похлопала его по руке. – Готов обмывать, солить и заворачивать?

Зедди кисло посмотрел на масляный пакет из-под пончиков.

– Может, сперва переварить?

Мёрси рассмеялась его шутке – он же шутил? – и повела его в мастерскую, но к моменту, когда они надели защитные очки, перчатки и резиновые фартуки, смуглая кожа брата приобрела нездоровую бледность. Мёрси чуть не предложила самостоятельно выгрузить тело из подъемника, но не стала. Их контора называлась «Бердсолл и сын», и этот самый сын наконец-то вернулся, чтобы продолжить начатое отцом. Хватит уже его опекать, пусть запачкает руки.

– Давай перекладывай его на стол.

– Точно.

Она проследила, как Зедди выкатил тележку из подъемника и неуклюже перевалил тело в покрытой пятнами парусине на стол, под которым в полу располагался сток. Он заметно задерживал дыхание, и пока закончил, совсем позеленел. Она понять не могла, откуда такая брезгливость. Может, они обучались на куклах, а не на трупах?

– Хочешь просолить и завернуть тело? – спросила она.

У него по виску скатилась бисеринка пота.

– Нет, давай я лучше посмотрю в первый раз за тобой, чтобы убедиться, что я умею все делать так, как надо папе.

– Хорошо.

Она всмотрелась в его кислое лицо. Зедди всегда побаивался мертвых, но три-то года обучения похоронным обрядам и процедурам наверняка решили эту проблему. Отодвинув свои опасения, она принялась разворачивать тело.

– Тело сильно разложилось, но, как видишь, его задушили – нам повезло. Бродяги частенько перегрызают горло, чтобы занять тело – но ты и сам знаешь.

Зедди сглотнул и кивнул.

Мёрси срезала остатки одежды, обнажив бескровную кожу на животе.

– Видишь? Вот здесь рана, где маршал Ральстон проткнул аппендикс – как тебе известно, это вместилище человеческой души и точка входа бродяги, но я на всякий случай всегда перепроверяю.

Она взяла скальпель, который держала под рукой для этой цели, сделала аккуратный разрез, чтобы открыть брюшную полость, и порылась во внутренностях, пока не нашла аппендикс – с дырой, как и полагается. На всякий случай еще раз прорезала его… В этот миг Зедди перегнулся через край мойки за его спиной и извергнул в нее содержимое желудка. Вылетел из мастерской, только скрипнули на мытом линолеуме подошвы высоких кед, и озадаченная Мёрси замерла над трупом со скальпелем. Отложила его на поднос, вымыла руки, одновременно смывая рвоту Зедди, и пошла искать его – он сидел за столиком на кухне, опустив голову на руки. Рядом лежал смятый пакет из-под пончиков.

– Зедди?

Он выпрямился, сердито вытер слезы тыльной стороной ладони, и у Мёрси заныло в груди от жалости.

– Что случилось? – спросила она.

– Мне надо кое-что тебе рассказать.

– Хорошо. – Она заняла стул напротив и погладила его по руке. – Слушаю.

Он зажал руки между колен, жалкий и несчастный, как щенок, которого забыли снаружи в ливень.

– Ну… Пока я учился… Я вообще-то не доучился на погребальных обрядах и процедурах.

Зернышко беспокойства в душе Мёрси пустило корни, проросло и расцвело.

– Что? – спросила она, сомневаясь, хочет ли услышать ответ.

– Я завалил введение в погребальные ритуалы на первом семестре, а введение в лодочное дело пришлось бросить, потому что, оказалось, у меня аллергия на красное дерево. Теперь понятно, почему я постоянно покрывался сыпью в детстве. Помнишь?

– Матерь Горестей… – охнула Мёрси, не в силах поверить. – Соленое Море! Ну и чему ты тогда учился все три года?

Зедди вжался в стул, съежился.

– Древнемедорская философия.

– Ты шутишь?

– Я сам был не в восторге, но не знал, куда еще податься.

– А раньше нельзя было признаться? – На этих пяти словах голос Мёрси взлетел на несколько октав.

– Тсс! – Зедди вскочил и закрыл кухонную дверь. – Признаюсь теперь.

– А папа знает?

– Нет! Боги, нет! Мёрси, пожалуйста, не говори ему.

– И как я буду скрывать это от него? Да я просто в обморок упаду сейчас!

Она съежилась, опустив голову ниже колен и глубоко дыша так, что очки запотевали, пока не почувствовала: она взяла себя в руки и может выпрямиться.

– Ладно. Мы справимся. Можешь не работать с красным деревом. Дуб все равно лучше.

Она с надеждой взглянула на брата, но эта надежда сразу увяла, когда она увидела, как горестно он прислоняется к двери.

– Работа не такая уж плохая, когда привыкнешь, – заверила его она почти умоляющим тоном.

– Я никогда не привыкну. И ты права. Она не плохая, она ужасная.

– Неправда!

Зедди стиснул голову, и кудри выбились между пальцев.

– Знаю, надо было раньше сказать, но я каждый раз робел, когда пытался поговорить с папой. В смысле, ну как я мог так с ним поступить после всего, что он для меня сделал? Так что я решил: «Ладно, Зедди, ну что плохого может случиться? Просто попробуй». Но хватило меня секунд на пять. Божьи сиськи, это просто катастрофа!

– Ты так говоришь, будто все это оказалось для тебя большим сюрпризом. Ты вообще-то знал, что похоронное дело передается от отца к сыну. Так повелось от Старых Богов, и папа готовил все для тебя с самого твоего рождения. Предполагалось, что ты станешь во главе конторы, а я буду заниматься бумагами. Мы в заднице, Зедди. Без тебя все кончено. «Бердсолл и сын» закроется. Рухнет. Исчезнет.

– Я знаю, но я же говорю, я не могу. Не хочу!

– Отлично, ну и чем тогда ты собираешься заняться?

– Ну уж точно не тусить с мертвяками!

Он будто отвесил Мёрси пощечину. На глаза навернулись горькие слезы, но она понимала, что уговорить его не получится, слишком уж несчастным он выглядел, молча сползая по двери на пол. Сдаваясь, она потерла лоб обеими руками.

– Ну и что будем делать?

– Не знаю. Пожалуйста, папе не говори. И Лил тоже. Она точно проболтается.

– Они все равно узнают.

– Знаю. Я скажу папе. Всем скажу, честно. Но к этому моменту я хочу иметь планы на будущее. Прикроешь меня пока что?

Мёрси задавалась вопросом, понимает ли брат, что выбивает землю у нее из-под ног. Она тринадцать лет работала не покладая рук, помогала папе держать «Бердсолл и сын» на плаву, чтобы передать Зедди, а теперь он собирался вдребезги все разбить. Хотелось спросить: «А как же я?» Но какое право она имела давить на жалость, чтобы заставить Зедди согласиться на работу, на которой ему плохо? Тем более что это не работа, а призвание. Она не могла так поступить с этим нахалом, которого любила с рождения.

Он подполз на коленях к ней.

– Пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста! – молил он.

И она сломалась как щепка.

– Уф. Ладно. Сохраню я твой секрет. Пока что. Но хоть лодки попробуй делать, если с телами никак. Хоть ради папы. И про свой диплом по философии признавайся побыстрее. А до тех пор будешь помогать мне со всем, что не связано с трупами. И еще помогай мне держать папу в узде, а то он все пытается заняться вещами, которые ему запретили врачи. Годится?

– Да. Точно. Годится. Ты буквально лучшая сестра на свете.

– Не забудь повторить это, когда Лил вернется в город, – вяло пошутила Мёрси, а Зедди крепко стиснул ее вместе со стулом.

Она уже забыла о загадочном письме, так что не обратила внимания на хруст бумаги в кармане, пока брат душил ее в объятиях.