Покорение

Глава 27

Пума снова принялся ухаживать за Кармен. Он смотрел, как она сидит на шкуре кугуара и вышивает красными и желтыми нитками кожаную рубашку.

Кармен уверенно работала костяной иглой. Парящая В Небе помогла ей обработать шкуру, и Кармен очень нравилась мягкость и красота кожи. Кармен решила сделать из нее индейскую женскую рубашку с вышивкой. Она возьмет ее с собой, если покинет апачей, на память об этих днях.

Кармен начинала нравиться ее жизнь, или это приключение, потому что она решила думать о своей жизни, как о цепи приключений. Ей нравился тихий голос Парящей В Небе, которая учила ее втирать размягченный на огне олений жир в шкуру. Ей нравился свежий горный воздух, размеренная жизнь индейцев. Ей нравилось скакать на лошадях; и Пума разрешил ей седлать серую андалуску. Она даже полюбила собирать ягоды. Она решила растолочь ягоды и смешать их с оленьим жиром и сушеной олениной, чтобы получился превосходный индейский пемикан — этому ее научила Парящая В Небе.

Апачи научили ее многому. Она наблюдала за индейскими семьями: отношения в них были добрые, но многое удивляло: муж никогда не разговаривал с матерью жены, да и выросшие братья и сестры мало общались между собой.

Воспитание детей тоже отличалось от европейского. Обычная индейская игра заключалась в том, что мальчик подкрадывался к родительскому костру и воровал прямо с вертела жарящееся мясо. Он торжествующе убегал, а довольная мать хохотала вослед.

А тренировка на выносливость! Чуть подросшему мальчику приказывали бежать в гору и обратно, причем с полным ртом воды, которую он должен был выплюнуть, прибежав обратно, дабы показать, что он дышал правильно: только носом. Даже младенцы у них бегали на расстояния, которые казались невозможными для маленького ребенка. Однажды Кармен услышала, как старик учит собравшихся вокруг него мальчиков не спать под кроной дерева, потому что это первое место, в которое заглянет испанец, враг-индеец или кугуар в поисках добычи. Следовало выбирать место в кустах или в высокой траве, чтобы спать в безопасности.

Неожиданно раздавшийся голос Пумы вывел Кармен из задумчивости:

— Моя мать говорит, что ты многому научилась.

— Да. — Кармен была довольна своими успехами и своей работой.

«Что еще сказать?» — гадал Пума.

— Твоя пища тоже становится лучше.

— Спасибо, — сухо ответила Кармен. Она все еще отказывалась есть или готовить мясо собаки. Пума об этом никогда не спрашивал.

Кармен взглянула на Пуму: он чувствовал себя явно неловко. Он смотрел на нее серьезно и напряженно. Может быть, он снова хочет поцеловать ее? Что-то, наверное, отразилось на ее лице, потому что он отвернулся.

Кармен затрепетала: она вспомнила те слова, которые подслушала в этот день. «Да, мне нравится испанская женщина», — сказал он.

Она все еще не была уверена в своем знании языка апачей.

Она несколько раз повторила про себя эти слова, чтобы увериться, что не поняла их неверно. Да, он любит ее. Улыбнувшись и тихо напевая, она снова принялась за вышивку.

Когда женщины возвращались сегодня с ягодников, Птичка посмотрела на нее долгим недобрым взглядом и отвернулась, но не стала насмехаться, как обычно. Кармен быстро взглянула на Пуму.

Пума в это время думал, что испанка весела и быстра в работе — и красива. И она добра к его матери. И к другим апачам. Он был рад.

Единственное, что его в ней смущает, со все возрастающим раздражением думал Пума — это то, что она испанка. Он не знал, что ему делать. Он не знал, как с ней обращаться. Как за ней ухаживать. Ну, а если он станет ухаживать за ней, и она отдастся ему — что тогда? Он будет жить среди своего народа с чужестранкой. Сколько злобы будет направлено на нее! Он уже удивлялся, отчего никто в деревне не сказал ей грубого слова — пока. Он сам на себе испытал немало за свое испанское происхождение, хотя с тех пор, как исчез Злой, никто не угрожал ему. Никто ничего не сказал ему по возвращению. Когда-нибудь придет время, и он расскажет вождю о том, что ему пришлось пережить в мексиканской тюрьме. Пума понял, почему он день ото дня откладывал это: ему было стыдно, что его продали в рабство собственные соплеменники, и от того, что он был пленником ненавистных испанцев. Он чувствовал на себе бесчестие испанского плена. Он не мог вспомнить, ощущал ли он себя неполным индейцем раньше — до плена. Если и ощущал, то бессознательно, и понадобились тяжкие испытания, чтобы он осознал это.

Он взглянул на Кармен: она будет постоянно напоминать ему об испанцах, если он примет ее в свою жизнь. Она всегда будет такой же светловолосой, голубоглазой, всегда будет помнить свой родной язык. Его мучила собственная нерешимость. Происходила ли она только оттого, что она испанка? С любой другой женщиной: из племени ли ютов, или даже команчей — у него не возникло бы никаких проблем. Что такое испанская женщина и почему она имеет такую власть над ним? Что такое испанцы сделали с ним самим?

Пума со вздохом встал и покинул вигвам.

Кармен была удивлена. Что-то очень беспокоит его — это она точно поняла. Она догадывалась, что это связано с ней.

Пума шел по тропинке, пролегающей по берегу реки, тихо ступая своими мокасинами. Вышла луна, и серебряный свет чередовался с тенью. Пума был настороже, но ему было просто и легко в собственной стране.

Он задумчиво брел вдоль берега. Что же делать? Продолжать ухаживать за испанкой? Ее красота манила его. Да, она нужна ему. Но это не просто физическое влечение. Она испанка — и за этим многое стоит. Она из того племени завоевателей, которое отняло у индейцев землю и убило многих его соплеменников. Хотел ли он, чтобы она жила на индейской земле, в его деревне?

Тут он остановился от внезапной мысли: о чем это он? Ведь он сам — полуиспанец. Он сам — из них, завоевателей. Он отрицательно потряс головой: нет, он воспитан индейцем. Апачем. Его мать — апач. В нем нет больше ничего испанского, все вытравлено.

И все же всю жизнь Пума соприкасался с испанцами. Он выучил их язык, по-видимому, это далось ему легче, чем большинству апачей. Он знал некоторые испанские обычаи. Он знал, что испанцы — прекрасные и жестокие воины. Он знал, что испанцы истово религиозны. И не все испанцы — дурные люди. К примеру, отец Кристобаль, который защищал его от майора Диего. Мигель Бака стал ему почти другом. И даже сам Диего — да, у него были хорошие качества. Он сделал все, чтобы сохранить всех своих людей в долгом и опасном переходе из Мехико. Нет, не все испанцы — плохие. Отчего же Пума чувствовал себя на распутье? Отчего ему казалось, что его испанская часть — это ошибка — то, чего в нем не должно быть? Мучительных мыслей становилось все больше. Происходило ли это от того, что его отец-испанец оставил его? Вспоминать об этом было больно. Годами Пума старался не думать о том, кто породил его. Он редко спрашивал у матери об отце. Ее мягкие и уклончивые ответы не устраивали его. Что-то мстительное в нем отталкивало саму мысль об отце, так же, как отец оттолкнул его.

У него осталось несколько ранних воспоминаний об отце. Позже Парящая В Небе рассказала ему, что его отец был изыскателем. Как-то раз, направляясь в горы Сангрэ де Кристо, он присоединился к племени, в котором жила девушка. Звали его Теодоро Мануэль де Сьерра, и он делал черные пометки на белой бумаге, описывая все, что видел. Он делал рисунки растений: некоторые были столь искусны, что Парящая В Небе легко узнавала их. Он расспрашивал об обычаях и жизни апачей. Но чтобы спрашивать, подумал только сейчас Пума, отец должен был знать язык апачей. Но эти мысли не принесли ему успокоения. Отец интересовался растениями, языком и жизнью апачей, но не был заинтересован в том, чтобы остаться со своей женой — и сыном. Когда Пуме исполнилось пять лет, его отец ушел, сказав, что хочет вернуться к своему народу. Он пошел на запад, там где горы переходили в равнину, и никогда уже не вернулся. Молодая вдова год оплакивала своего мужа, а затем, чтобы выжить среди апачей и защитить сына, приняла предложение Охотника, который взял ее в жены. Вдвоем они воспитывали сына. Пума любил и уважал своего отчима, но измена родного отца оставила в душе рану, которая так и не зажила.

Пума вздохнул: каким образом случайная любовь к испанке пробудила в нем полузабытые чувства?

Вдруг Пума заметил еще одну фигуру, одиноко сидящую и смотрящую на реку. Подойдя ближе, он узнал касика — Человека Который Слушает.

Старик, обернувшись, молча показал ему, чтобы Пума приблизился. Некоторое время они вдвоем слушали звук воды. Потом старик заговорил:

— Ты не рассказал мне, что случилось.

— Да. — Пума вздохнул. Ему не хотелось и сейчас говорить об этом. Он предпочел бы молчать и слушать голос реки. И думать. Но, возможно, это и есть то место, где следует рассказать все.

— Я был продан команчам.

Человек Который Слушает кивнул, и Пума подумал, что касик уже обо всем знает. Ведь Птичка Порхающая В Пиниях знает.

— Команчи продали меня мексиканцам. Я провел год в мексиканской тюрьме.

Пума говорил быстро, торопясь преодолеть неприятную тему. Но лицо его вспыхнуло, а кулаки сжались от гнева. Ему было неприятно, что касик узнает, что с ним произошло.

— И это сделал мой сын, — голос касика был беспомощным.

— Да. — Пума почувствовал облегчение.

Некоторое время касик смотрел на реку, потом добавил:

— У меня больше нет сына.

Пума промолчал: он сочувствовал касику. Он знал, что тому нелегко было принять то, что случилось с его сыном.

— Вы наказали его на четыре года, не на вечность.

Старик посмотрел на Пуму:

— Это верно. Но тот человек, который покинул нас, полный ненависти, злобы и зависти, тот, кто хотел убить тебя, — не мой сын. Человек, продавший тебя команчам, это не мой сын. — Человек Который Слушает, покачал головой. — Он больше не тот юноша, которого я воспитал в своем вигваме. Что-то с ним случилось. Что-то повернулось в нем и взрастило ненависть.

Пума подумал и ответил:

— Он хотел стать касиком.

Каждый среди апачей знал об этом.

— Это правда, — согласился касик. — Но куда бы он повел народ? Я не мог согласиться, чтобы он стал касиком. Я должен передать народ Мудрому вождю, я не могу поддаться своей отцовской любви. Мой сын стал бы плохим вождем.

Это было правдой, если уж собственный отец отказал Злому в мудрости. Пума мог понять горечь отца. Потом он вспомнил время своего рабства и снова зажегся неприязнью.

— Из тебя получится хороший вождь нашему народу, — добавил касик.

Значит, Злой говорил правду, когда сказал, что его отец предпочел Пуму собственному сыну. Пума возликовал: несмотря на присутствие в нем испанской крови, его народ хочет видеть его касиком. Это была высшая честь для мужчины, которая возлагала на него ответственность и требовала мудрости.

— Ты пока еще молод, — сказал Человек Который Слушает. — Я не говорю, что ты уже готов к этому. Но ты станешь достойным этого.

Пума покачал головой:

— Я даже еще не обзавелся собственной семьей.

— Испанская женщина?

— Да.

Человек Который Слушает, спокойно сказал:

— Ну, что ж, это тяжело, когда человек не несет мира сам в себе. Но когда ты победишь свои сомнения, тогда ты станешь вождем.

Пума был потрясен. Откуда ему все известно? Может быть, касик — просто наблюдательный человек? Пума надеялся, что это именно так, а не иначе.

— А что, если победит испанская сторона меня самого? — нерешительно спросил Пума. — Испанская женщина сильна, я чувствую, как она зовет меня в свою жизнь.

Человек Который Слушает, покачал головой:

— То, что ты слышишь, это твой собственный голос, твоя собственная сила. Она идет изнутри тебя. — Он повернулся и пристально посмотрел на Пуму черными глазами. — Пока ты не придашь женщине свою силу, она не может быть сильна.

— Я нуждаюсь в силе.

— Да.

— Но как? Как мне сберечь свою силу?

Если бы касик сказал: оставь испанку, Пума бы так и сделал.

— Отдай ее. — Были слова касика.

Касик говорил нелепицу.

— Если я отдам свою силу испанке, я стану куклой, игрушкой.

— Возможно, — Человек Который Слушает, помолчал. — Значит, я выбрал неверно. И потерял еще одного сына.

Пума чувствовал растерянность. Ему надо было все обдумать. Отчего он чувствовал, что судьба его народа зависит от того, как он поступит с испанкой?

Человек Который Слушает, почувствовал его растерянность.

— Тебя уже обвиняли в том, что ты — испанец.

Пума кивнул. Он понял старика.

— Ты сам себя обвинил.

Пума опять кивнул — неохотно.

— Тебе было бы лучше поблагодарить за это Ши Цойи.

Пума готов был взорваться от возмущения. Но он сдержал себя.

— Это — часть проблемы. Зачем Ши Цойи сделал меня таким? Я чувствую себя разорванным на две части. Я не просил родиться полуиспанцем! — Теперь гнев в его голосе был явственно слышен.

Человек Который Слушает, пожал плечами:

— Я тоже не понимаю.

Пума чуть успокоился.

— Я прожил долгую жизнь, — продолжал Человек Который Слушает. — И впервые вижу, чтобы Ши Цойи допустил ошибку.

Пума пристально поглядел в лицо касику. Он что, смеется над ним? Пума увидел какие-то огоньки в черных глазах касика, но предпочел думать, что это отражение луны.

— Все это важно, — сказал с достоинством Пума.

— Очень, — согласился касик.

— Вы потеряли сына.

Касик кивнул и вздохнул:

— Очень важно…

— Я потерял отца, — сказал Пума, думая о своем отце-испанце. Он помолчал и подумал. — Откуда вы знаете, что я приму правильное решение?

Старик пожал плечами:

— Решение — всегда правильно.

— А ваш сын — разве он принял правильное решение?

Старик покачал головой:

— Не тогда, когда голова затуманена ненавистью и завистью.

— Он еще примет правильные решения?

Человек Который Слушает, пожал плечами:

— Мой сын тоже в войне сам с собой. Но может наступить время, когда он сделает свой выбор. Правильный выбор. А может, и нет.

— Так же, как и со мной?

— Так же.

Пума не знал, радоваться ли ему, что его сравнивали со Злым.

— А что в нас разного?

Человек Который Слушает, снова пожал плечами:

— Некоторые сказали бы, что это душа. Другие бы сказали, что ты избрал праведную жизнь. Я сам ничего не скажу.

Пума был разочарован. Ему хотелось исчерпывающих ответов. Пока он стоял и глядел на старика, ему казалось, что касик на его глазах становится меньше ростом. В конце концов это оказался всего лишь старик, сгорбившийся на скале над рекой.

— Доброй ночи, — сказал Пума.

Старик слабо махнул рукой; Пума повернулся и ушел в ночь.