Полночный вальс

ГЛАВА 13

Свет двенадцати свечей в двух серебряных канделябрах отсвечивал в белом с золотом фарфоре, выполненном под парижскую старину, лучился з столовом серебре, угасал в дамасском полотне; его отблески сверкали в каштановых волосах Амалии, веселыми искорками рассыпались на гранях аметиетовых сережек, подаренных ей свекровью, освещали траурную брошь на груди, оставляя в таинственной сумеречной мгле только ее глаза; он отражался в золотых запонках на вороте рубашки Роберта, освещал его опущенные темные ресницы, прикрывавшие глаза, внимательно изучавшие пальцы, в которых он крутил чашку кофе. Длинный обеденный стол находился посередине комнаты с опущенными занавесями на окнах, сверкающим серебряным кофейным сервизом на комоде и лучистыми хрустальными графинами на полках вдоль стен. По центру стола на кружевной салфетке стояли хрустальные вазы с розами и лилиями, наполнявшими теплый воздух комнаты своим завораживающим ароматом. Амалия села в конце стола. Роберт устроился в кресле справа от нее, и цветы оказались почти прямо перед ним.

Они почти не разговаривали с тех пор, как покинули вокзал: обстоятельства не позволяли, да и прислуга не оставляла их без внимания ни на минуту. Надо сказать, что внезапный приезд хозяев произвел в доме переполох, сравнить который можно было только с наводнением — суета, беготня, крики, восклицания… Надо и воду для ванной согреть, и еду для petit maitress и мусье Роберта приготовить. Но все это не помешало слугам изредка поглядывать на молодых господ.

Чтобы пресечь наиболее дикие сплетни и догадки, Роберт сообщил кое-что домоправительнице, которая тут же принесла из прихожей письмо, адресованное Жюльену. На мгновение Амалии показалось, что сверкнул луч надежды, однако на деле оказалось, что это всего лишь записка Хлои, написанная, очевидно, под диктовку Мами и посланная на тот случай, если Жюльен вдруг объявится в Новом Орлеане. Но он не появился, и никто его здесь не видел со дня свадьбы.

Десертные тарелки заменили на рюмки с крепкими напитками. Роберт кивком отпустил слугу, прислуживавшего за столом. Амалия не возражала. Когда дверь за слугой закрылась, и они остались вдвоем, Амалия взяла рюмку и пригубила вишнево-красный ликер. Обычно дамам его не подавали, но ей необходимо было успокоиться и восстановить силы.

Когда воцарившееся молчание стало совсем уж невмоготу, Роберт нарушил его.

— Не думайте, что я не обратил внимания на ваш рассказ о матросах, — сказал он, чеканя каждое слово. — Именно поэтому я здесь.

— Вам не нужно оправдываться и что-то придумывать, — ответила она тихо. — Я охотно признаюсь, что рада вас видеть. Я действительно рада, что вы последовали за мной.

— Я не следовал за вами, — набычился Роберт. — Я оказался в поезде, потому что плыл на одном с вами пароходе, в тот день самом первом из тех, которые шли вниз по Тешу. Не знаю почему, но я не видел, как вы садились на пароход и как на нем плыли.

Амалия подробно рассказала ему о своей уловке: сесть на пароход в Новой Иберии и не выходить из каюты на протяжении всего пути. Она была рада появлению Роберта, но почему он поехал тайно? На этот вопрос у нее не было достаточно разумного ответа.

— Вы могли бы и предупредить меня о задуманном предприятии, — заметил он вяло.

— Вы бы попытались удержать меня, — ответила Амалия. — Кстати, а почему вы не сказали мне о задуманном вами предприятии?

— Не хотел тревожить вас и Мами. В сущности мы с вами преследуем одного моряка. Другого уже нашли.

— Он сказал что-нибудь о Жюльене? — Вопрос получился резким.

— Боюсь, что нет. Его обнаружили мертвым в реке неподалеку от пивной, где видели в последний раз Жюльена.

— Мертвым? Но как это случилось? — спросила она почему-то шепотом.

— Удар по голове, а потом сбросили в воду. Официальное заключение: утонул.

— Вы думаете… неужели Жюльен…

— …мог убить его, когда они пытались напасть на него? — закончил он за нее устало. — Думаю, это возможно, но кто знает, как все было на самом деле?

Амалия не это имела в виду, но язык не поворачивался произнести вслух то, о чем она подумала. Она лишь согласно кивнула головой, отодвинув с внезапным отвращением рюмку с ликером. От резкого движения напиток выплеснулся через край, оставив на скатерти кроваво-красное пятно. Глядя на него, Амалия спросила:

— Где он? Где он может быть?

— Если бы я только знал, — сказал Роберт, тщательно подбирая слова, — я был бы счастливейший из людей.

Амалия бросила на него быстрый взгляд и тотчас отвернулась. Роберт сказал это так, словно думал, что она подозревает его в причастности к исчезновению Жюльена, а ему хотелось оправдаться. Слов нет, в истории дуэлей бывало всякое. Иной дуэлянт, зная, что его противник стреляет лучше, нанимал бандитов, чтобы убрать неприятеля. Но Роберт и Жюльен были равны и силой, и мастерством. Кроме того, Роберт презирал всякие увертки и никогда бы на них не пошел. Никогда! «Но почему такая уверенность в нем? — попыталась спросить себя Амалия. — Не я ли когда-то считала, что он не способен стать подставным мужем?»

— Теперь мы здесь, — облизнула она пересохшие губы. — Что вы собираетесь предпринять, чтобы найти второго матроса?

— Отправиться в порт и порасспросить капитана судна.

— У меня с собой рисунок Айзы.

— Но капитан, надеюсь, помнит, кого он посылал в «Дивную рощу» с кустами?

— Это так. Но если второй не вернулся…

— Пожалуй, вы правы. Рисунок может пригодиться. Неожиданно к Амалии подкралось сомнение, не зря ли они все это затевают, и будет ли польза от их поисков? Она встала из-за стола и, избегая взгляда его прищуренных глаз, сказала:

— Пойду-ка я спать.

— Превосходная мысль! — откликнулся Роберт. Он допил свою рюмку и тоже встал из-за стола, чтобы присоединиться к Амалии. Пока они шли к двери, она украдкой бросила на него взгляд. Он перехватил его и едва заметно улыбнулся. Роберт посторонился, пропуская Амалию в холл. Проходя мимо него и задевая юбками его сапоги, она ощутила пристальный взгляд его темно-синих глаз. Амалия поздравила себя мысленно с тем, что из двух платьев, взятых в дорогу, надела сегодня именно это — черное креповое с высоким воротником, которое от долгой носки приобрело коричневатый оттенок, вместо более открытого вечернего платья. Что думал Роберт о предстоящей ночи, она не знала, но догадывалась, и это беспокоило ее. На втором этаже находились две отдельные спальни, и было бы отлично, воспользоваться ими, но кто об этом должен сказать?

У нижней ступени лестницы она остановилась.

— Я желаю вам спокойной ночи.

— Говорите что угодно, — прошептал он ей на ухо. — Это все равно.

Свет оплывших свечей в канделябрах холла, шедший из медных колпачков, напоминавших перевернутые колокольчики, отблесками светился в иссиня-чёрных волнах его волос, отражался на бронзе его твердых скул, зажигал желание в его глазах. Ее нерешительность закончилась. Пытаясь скрыть слишком откровенное свое и его желание, она вымолвила привычное:

— Жюльен…

— Забудь о Жюльене и обо всем, что с ним связано. Где он теперь и чем занимается, для нас не имеет значения.

— Но это больше, чем просто предательство. — Голос Амалии дрогнул.

— Не оплакивай его раньше времени, — сказал Роберт, касаясь черного рукава ее платья. — Жюльен умеет приспосабливаться к обстоятельствам. Знай он о твоей щепетильности, он бы гордился. Гордился, но не любил.

— Однако раньше вы говорили, что он увлечен мною.

— Да, говорил, — вздохнул Роберт, опуская глаза. — Но это ли тебе нужно?

Если бы она разделила его осуждение и сострадание, он отпустил бы ее спать одну. В этом Амалия не сомневалась. Одним коротким взглядом она охватила все: рисунок чувственного рта, волевой подбородок, пылающие огнем синие глаза… Посмотрев на его сильную загорелую руку, лежавшую на изогнутых перилах лестницы, Амалия сделала глубокий вдох, как перед прыжком в воду.

— Нет, — ответила она почему-то шепотом.

Тогда он приблизился к ней и, несмотря на сомнения, все еще оставшиеся в ее взгляде, подхватил Амалию на руки. Юбки пенистой волной поднялись, перепутавшись Ј обручами кринолина, но он, не обратив на это внимания, направился по лестнице вверх. Амалия обвила шею Роберта руками и, закрыв глаза, прижалась головой к его теплой щеке. Она понимала, что надо возразить, но не было сил. Ее предательское тело узнало его прикосновение и ответило на него. Как тут возразишь?

В убранной ко сну спальне: горела одна-единственная лампа с шарообразным абажуром, света которой хватало только на то, чтобы осветить разобранную кровать с обычной для этих мест противомоскитной сеткой. Лали вскочила с табуретки около окна, когда Роберт вошел. Глаза ее расширились от удивления, но она тотчас их опустила, увидев свою хозяйку у него на руках.

— Принеси еще свечей и ламп, сколько найдешь! — приказал Роберт девушке. — И скажи Тиге, что он мне больше не нужен.

Лали торопливо выскользнула из комнаты. Роберт бережно опустил Амалию на ноги, но держал за руки, всматриваясь в ее лицо. Она не пыталась скрыться от его внимательного взгляда. В глазах Роберта заискрились веселые огоньки, а губы расползлись в радостной улыбке.

Служанка появилась с лампой в одной руке и тремя подсвечниками, которые она прижимала другой рукой к груди. Она поставила их и снова удалилась. Через минуту Лали вернулась еще с двумя лампами.

— Мне зажечь их, мусье?

— Нет, я сам.

— Хорошо, мусье. — Лали сделала общий реверанс и исчезла за дверью, не забыв плотно прикрыть ее.

Амалия с недоумением наблюдала за Робертом, который расставлял ламы и подсвечники на столики из розового и красного дерева и устанавливал фитили ламп на «максимум». Затем он зажег свечу, а от нее — все светильники и свечи в комнате. Постепенно спальня наполнилась светом и теплом. Бледно-зеленая противомоскитная сетка и пестро-полосатые занавеси слегка покачивались от встречных потоков воздуха. Роберт поставил свечу в ближайший подсвечник и повернулся к Амалии.

— Я долго ждал этой минуты, — сказал он тихо. — Я видел сны о том, что мы вдвоем, что нет мрака ночи и не надо спешить.

Низкий тембр его голоса словно убаюкивал ее, его звук и слова вызывали трепет, завораживали. Амалия стояла неподвижно в ожидании.

Роберт улыбнулся только уголками губ, в его глазах затаилось желание, которое вызывало ответную реакцию в устремленных на него глазах любимой женщины. Он медленно стряхнул с плеч сюртук, бросил его в низкое кресло, потом потянул один из концов белого шелкового галстука.

Амалия никогда прежде не видела, как раздеваются мужчины. Жюльен делал это у себя в спальне, а Роберт появлялся всегда в темноте, за исключением последней встречи на берегу реки. Но тогда она находилась слишком близко к нему, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Теперь же сердце Амалии сладко замерло, и она вынуждена была признать, что в этом постепенном обнажении мужского тела есть что-то незабываемо-волнующее.

Знал ли об этом Роберт? Возможно. Он распустил узел галстука и плавно стянул широкую шелковую ленту со своей мощной шеи, затем бросил его в кресло рядом с сюртуком, не взглянув даже на то, как он, не удержавшись, змеей соскользнул на пол и клубком свернулся у ножки столика. Не отрывая взгляда от глаз Амалии, он расстегнул обтянутые тканью пуговки своего светло-серого двубортного жилета и скинул его в кресло. Затем одну за другой он открутил запонки на воротнике и золотые пуговицы-пряжки на сорочке.

Свет лампы высветил загорелую ямку у горла, к которой подбирались курчавые волосы темной растительности на его груди. Амалия почувствовала, как защипало кончики пальцев от желания дотронуться до этих искрящихся в лучах света волосков, но она сжала руки, упрятав их в карманы платья и боясь выдать себя охватившей все тело дрожью. Амалия глубоко вздохнула, когда он свинтил последнюю пуговицу и ссыпал их звонким золотым дождем на тумбочку, а потом распахнул полы рубашки.

У Роберта была широкая загорелая грудь с хорошо развитой рельефной мускулатурой, словно он часто работал на воздухе обнаженным по пояс. Маленькие соски и окружавшие их темные кружки размером с серебряную монету наполовину скрывал темный треугольник волос, сужавшийся в узкую полоску, которая спускалась по его тугому животу и исчезала под поясам брюк, сшитых столь искусно, что они как перчатки обтягивали узкий таз и мускулистые бедра, поэтому не Требовалось подтяжек. Роберт стащил с себя рубашку и отбросил ее в сторону. Амалия замерла в нерешительности: возьмутся ли его руки за пояс брюк.

Однако с этим он не спешил. Прислонившись к кровати, Роберт освободился от штрипок, узких полосок тонкой кожи на штанинах, проходивших под подошвами пол у сапог и натягивающих брюки снизу, потом воспользовался носком одного сапога, чтобы снять другой. При этом он не сводил смеющегося взгляда с Амалии. Он рассматривал похожий на сердечко овал ее лица, пылавшего от внутреннего волнения, слегка приоткрытые губы и часто вздымающуюся грудь. Вслед за сапогами Роберт скинул вязаные носки, доходившие до середины икр.

Амалия чувствовала, что задыхается от жары и ожидания чего-то необыкновенного. Уверенная неторопливость Роберта сводила с ума. У Амалии не было большого опыта общения с мужчинами, хотя и недотрогой-девственницей она уже не была. Если мужчинам доставляет удовольствие смотреть, как раздеваются женщины, почему же женщинам не испытывать аналогичного чувства, наблюдая за раздеванием мужчин? Амалия ободряюще улыбнулась Роберту и, несмотря на возбуждение, растекавшееся по всему телу, присела в кресло около столика, чтобы пронаблюдать сцену до конца.

Он негромко рассмеялся, и его руки медленно потянулись к поясу. Расстегнув крючки на поясе и пуговицы на ширинке, Роберт распахнул верхнюю часть брюк. Под ними белели полотняные кальсоны, которые он расстегнул и снял вместе с брюками.

Обнаженный, он напоминал бронзовую скульптуру греческого атлета. Смех исчез из его глаз, уступив место ожиданию.

Амалия чувствовала, как приливает кровь к бедрам, как напрягаются мышцы ног, живота. Роберт был красив своей мужественностью, совершенством и гармонией всех частей тела. Светлая полоса на поясе делила тело на две части: верхнюю загорелую и бледную нижнюю, что придавало Роберту вид сатира, которому покровительствовали Солнце и Луна. Солнце распаляло сладострастие, а Луна прикрывала его флером таинственности. Восставшее мужское естество, отливая шелком в мерцающем свете свечей, манило своей силой и упругостью.

У Амалии перехватило дыхание.

— О-о, Роберт… — прошептала она, закрывая глаза в изнеможении.

Он подошел к ней, опустился на одно колено и, взяв ее руку, поднес к своим губам. Роберт взглянул на Амалию, и она поняла, что сейчас утонет в безбрежных озерах его глаз. Он повернул ее руку ладонью вверх и прикоснулся горячим влажным языком к ее чувствительной поверхности.

Дрожь пробежала по ее телу. Амалия провела другой рукой по его волосам, поднимая кончиками пальцев жесткие завитки на висках и прижимая их к тому месту, где пульсировала маленькая голубая жилка, потом двинулась по щеке к подбородку. Его взгляд затуманился. Роберт немного отодвинулся, вернув ее руку к ней на колени, и приподнял подол ее крепового платья, а вместе с ним и все нижние юбки. Еще мгновение — и он снял с нее туфельку. Затем рука скользнула вверх к подвязке и начала скатывать чулок. Роберт прижался губами к обнаженному колену. Затем он, сняв чулок с одной ноги и отбросив его в сторону, повторил всю процедуру с самого начала. Когда обе ноги освободились от мешавшего ему покрова, Роберт поднес их к губам и стал целовать каждый пальчик в отдельности. Наградой ему за столь изысканное удовольствие стал вырвавшийся из ее груди стон самозабвенной страсти. Она ощутила, как разошлась прорезь на панталонах, приоткрывая любопытному взору завесу тайн над самыми сокровенными частями женского тела. На губах Роберта играла довольная улыбка, когда его глаза отыскивали интимные места, жаждущие обожания и ласки.

Амалия потянулась к нему. Роберт прижал женщину к себе, обхватив одной рукой за талию, в то время как другая продвинулась под покровом юбок и платья ко входу в грот сладострастия. Его пальцы безошибочно добрались до шелковистого края треугольной поляны, после чего отправились в путь к ее сокровенной женственности. Роберт провел указательным пальцем по вмиг увлажнившейся арке входа. Его прикосновение было нежным и успокаивающим, волнующим и завораживающим. Ресницы ее задрожали, и Амалия закрыла глаза. Роберт провел губами по изгибу ее шеи, щеке и замер на виске, затем увлажнил кончиком языка ее веки. В ответ она судорожно впилась ногтями в его мощное плечо, а затем нежно погладила шею, приласкала волосы на груди и проследовала по шерстистой сужающейся тропе к символу и орудию мужской страсти, трепетно задрожавшему в ее руке.

Роберт в безумном томлении затаил дыхание, а потом произнес:

— Я так долго мечтал об этой ночи, так много всего нафантазировал, что теперь не знаю с чего начать, на чем остановиться. Прежде чем мы зайдем слишком далеко, разреши мне увидеть тебя такой как ты есть.

Амалия с радостью покорилась. Роберт подал ей руку, и она поднялась на ноги, гипнотизируемая синим пламенем его глаз. Он расстегнул и бережно одну за другой вынул у нее из ушей серьги, потом разгладил мочки. Следующей на очереди была траурная брошь, искусно сделанная из волос ее покойной матери в форме ивовой ветки. Через минуту она оказалась в его руке и легла на стул рядом с сережками, которые зазвенели от неловкого движения. Затем Роберт, не сводя . глаз с ее лица, повернул Амалию к себе спиной и начал расстегивать бесконечный ряд пуговок на ее платье. Обжигающий жар его рта коснулся шеи Амалии, когда он обнажил ее, а затем стал спускаться все ниже, пока не была расстегнута последняя пуговка. Амалия ждала, что теперь он займется завязками на кринолине и нижних юбках. Вместо этого Роберт схватил черное креповое платье за талию, стащил его через голову и бросил на спинку стула, повернувшись к Амалии, чтобы рассмотреть получше ее белье, отделанную тесьмой петельку на нижней сорочке, твердые округлости грудей, приподнятые корсетом, розовые кружки сосков, просвечивающие сквозь батист, затянутую талию и гору нижних юбок.

Белье Амалия носила белое, а не черное, как это полагалось, если бы она и в самом деле соблюдала траур. Собираясь в дорогу, она не успела подумать обо всех мелочах и теперь была рада этому. Роберт смотрел на нее как на редкую скульптуру в музее.

— А Жюльен видел тебя такой? — спросил Роберт, останавливаясь перед ней.

Амалия отрицательно покачала головой. Всегда, даже во время поездки с Жюльеном на пароходе, кто-нибудь из прислуги обязательно оказывался рядом, чтобы освободить ее из этого кокона или помочь завернуться в него вновь.

— Он глупец уже потому, что лишил себя такого удовольствия…

Роберт дернул за тесьму. Узел, удерживающий кринолин развязался, и тяжелая металлическая конструкция упала к ее ногам; еще через минуту Амалия стояла по колено в пене нижних юбок. Роберт подал ей руку, и Амалия, шагнув из взметнувшихся кружевами юбок, припала с криком удовольствия к его груди. Его руки обнимали ее, гладили атласную кожу спины, сжимали талию, бедра. Прижимаясь к Роберту, Амалия чувствовала его затвердевшую плоть. Это возбуждало. Она сделала несколько движений навстречу, ощутив жар и нетерпение мужского естества. Амалии показалось, что кровь ускорила свой бег. А тем временем Роберт закрыл ей рот мягким и влажным поцелуем, безо всяких усилий подчинив ее своему желанию. Амалию будто ударило током, когда она почувствовала, как его язык настойчиво раздвигает ее губы, потом проникает внутрь — легкая разминка перед вторжением в ее тело, которое извивалось от желания близости.

А руки Роберта тем временем освобождали ее волосы от заколок. Гнутые, сделанные из панциря черепахи, они почти бесшумно падали на пол. Мягкий узел на затылке ослаб, и волосы шелковистым потоком хлынули ей на Спину, шею, грудь. Роберт зарылся лицом в этот шелковистый аромат.

— Если бы ты была моей, — сказал он, жарко дыша ей в ухо, — тебе не потребовалась бы служанка. Я бы сам раздевал тебя каждый вечер и одевал каждое утро. Хотя зачем одевать, если ты в любую минуту нужна мне именно такой.

В его жарком дыхании Амалия ощутила страдание. Оба они понимали, что такой вечер может больше не повториться. Возможно, поэтому они и решились на столь отчаянный шаг. Если Жюльен вернется, эта ночь станет для них последней, если только вернется…

— Не надо, прошу тебя, не надо, — прошептала Амалия, вовсе не уверенная в том, о чем просила.

Роберт не ответил, но поцелуи его становились все настойчивее и жарче, а объятия крепче. Он так сильно прижал Амалию к себе, что она, и без того затянутая в тугой корсет, чуть не задохнулась. Амалия вскрикнула, и кольцо рук ослабло. Осторожно, словно во время ритуальной церемонии, он развернул ее спиной к себе и начал священнодействовать над крючками и завязками корсета.

Амалия настолько привыкла к тесной одежде, что обычно не обращала на это никакого внимания. Однако сейчас, когда Роберт распустил шнуровку, она облегченно вздохнула. С тихим проклятием он освободил ее от этой кольчуги, продолжая массировать затекшие под корсетом бока и талию. От избытка воздуха и свободы у нее закружилась голова.

— Бог мой, если бы ты была моей, — сказал он мягко, — я бы не позволил тебе ходить в этой штуковине. Быть обнаженной — и свободнее, и здоровей.

Амалия тихо рассмеялась.

— Чтобы все знали, какая я распутная?

— Если ты распутная, — ответил он, прильнув лицом к ее лицу, — то всем остальным женщинам впору брать с тебя пример.

Роберт прильнул губами к ее губам, и Амалия почувствовала, как затвердевшие соски ее грудей, если бы не батист сорочки, вонзились ему в тело. Он просунул руку ей под сорочку и провел пальцами по ее спине, лишь слегка касаясь подушечками пальцев атласа ее кожи. Восторг наслаждения пробежал по жилам Амалии, воспламеняя и горяча кровь. Она обхватила его одной рукой за шею, а кончиками пальцев другой провела по позвоночнику, талии, узким суховатым бедрам. Чувствуя, как Роберт стягивает с нее сорочку, Амалия изогнулась, прижимаясь к нему и помогая высвободить ее груди. Затем рука Роберта уверенно потянулась к ее панталонам и без особого труда справилась с тесьмой и лентами. Теперь теплый воздух комнаты овевал все ее обнаженное тело. Роберт отступил назад, любуясь Амалией, как когда-то Пигмалион восхищался творением своих рук. Ему нравилось в ней все: пряди шелковистых волос, которые обрамляли ее округлое лицо в форме сердечка; холмики грудей, зовущие к путешествию по ним; осиная талия; красные полосы, оставленные тугим корсетом и складками рубашек; белая кожа ее живота, заканчивающегося светло-коричневым треугольником курчавящихся волос; длинные стройные ноги.

— Красиво! Как красиво! — воскликнул он восхищенно, сжимая ее упругие груди и облизывая языком розовые соски. — Как персики — спелые, сладкие… Какие сладкие!

В какое-то мгновение Амалии показалось, что она становится легкой, как пух, и вот-вот взлетит ввысь. Улыбка счастья и восторга застыла у нее на губах. Амалия провела пальцами у самых корней его густых жестких волос, наслаждаясь их ароматом, по извилинам его уха, а потом расцеловала эту дивную раковинку, засунув кончик языка как можно глубже внутрь.

В горле Роберта раздался уже знакомый ей клекот восторженной птицы, и он, подхватив ее на руки, направился к кровати. Ступив на последнюю ступеньку лестницы, Роберт повалился навзничь на мягкий хлопковый матрац, увлекая Амалию за собой. Он обнимал ее, качал на руках, спрятав лицо в шелке ее волос, а потом, медленно повернувшись на бок, уложил рядом лицом к золотистым звездам на потолке.

Опершись на локоть, Роберт ласкал ее живот, а его губы сначала коснулись ее груди, покрыли обжигающими поцелуями фарфоровый изгиб шеи, напрягшиеся соски, а потом вернулись к ее губам. Он втянул ее нежный язычок к себе в рот, щекоча своим шероховатым языком, так что она от удовольствия постанывала. Сжигаемый страстью Роберт упивался ее телом, целуя матовую кожу ее живота, чувствуя на губах мягкое прикосновение светло-каштановых курчавящихся волос, в то время как его язык приближался ко входу в грот наслаждения.

Кровь бурлила в ее жилах, отдаваясь учащенным стуком в ушах. Ее грудь вздымалась, соски болезненно напряглись. Амалия чувствовала, как всепожирающее пламя страсти охватывает ее тело, а необъяснимая внутренняя дрожь заставляет напрягаться мышцы ног, живота, бедер. Она крутила головой, извиваясь при каждом его движении, стонала, забыв о глупых приличиях, придуманных теми, кто никогда не любил.

Роберт вновь притянул Амалию к себе. Каждым дюймом своей кожи она осязала силу и жар его мощного мускулистого тела, тела настоящего мужчины-самца. Ощутив животом трепетную упругость его изготовившейся к атаке плоти, Амалия задрожала, как в лихорадке и еще сильнее прильнула к взмокшему от жары и долгого ожидания телу Роберта. По его знаку она раздвинула ноги и вскрикнула, почувствовав уверенное скользящее вхождение. Потом она потянулась и прижалась с удвоенное силой, чтобы заполучить долгожданного гостя поглубже.

— Посмотри на меня! — потребовал Роберт властно. Она подчинилась. Их взгляды полные страстного желания встретились.

— Я люблю тебя, Амалия! — Грудь Роберта вздымалась от прерывистого дыхания.

— И я люблю тебя, Роберт, — ответила Амалия, глядя ему прямо в глаза.

Неистовая радость вспыхнула на его лице. Роберт с такой нежностью и таким удовольствием прижал Амалию к себе, что оба, не сговариваясь, вскрикнули. Они двигались в едином ритме, не задумываясь больше о том, что будет завтра. Роберт откинулся на спину, увлекая ее на себя. Амалия возвысилась над ним, напоминая амазонку на диком скакуне, ее волосы разлетелись в разные стороны, чтобы потом в порыве безумной страсти опутать их тела, соединить хотя бы на одну ночь.

Это был экстаз чувственного наслаждения, перед которым время бессильно. Они были одни во всей вселенной, воспаряли над землей, сближаясь и удаляясь, страдая и наслаждаясь. И не раз комнату оглашали их томные стоны, победные крики и радостные восклицания.

Роберт навис над ней, его толчки были сильными и точными — в темпе ударов его собственного сердца. Амалия любовалась им, мощным и страстным мужчиной, сверкающим бронзой мышц и каплями пота, орошавшими их обоих.

— О, Роберт, — выдохнула Амалия, упиваясь блаженством. Она дугой вытянулась под ним, чувствуя, как он толчками входит в нее все глубже и глубже.

Амалия наслаждалась этими его неистовыми движениями-толчками, ждала их, они возносили ее к вершинам страсти и опускали на дно безумия. Она чувствовала его в себе и сама стремилась раствориться в нем. Это было чудо, восхитительное и ничем не омраченное, по сравнению с которым любые земные узы и заботы казались мелкими и никчемными. Еще мгновение — и внутри нее взорвался дивный фейерверк счастья, высвободивший огромный заряд эмоциональной энергии, которая скопилась за последние недели. Уловив это ее состояние, Роберт поспешил разделить с нею чарующее волшебство неземного наслаждения, Слившись в единое целое, любовники унеслись на волнах страсти в мир грез и не заметили, как наступило утро следующего дня.

Когда они проснулись в объятиях друг у друга, в комнате пахло топленым свечным воском и сгоревшим ламповым маслом, Яркий солнечный свет за окном пригасил желтое пламя двух ламп, которые медленно догорали, отбрасывая едва заметные блики. Свежий ветерок колыхал занавески, надувая их парусом. Пахло цветами, глиной, жареным луком и вареной рыбой.

Амалия открыла глаза. Время близилось к ленчу. Она попыталась встать, но не смогла: ее удерживала тяжелая рука Роберта, лежавшая на ней, он сжимал в ладони ее грудь, лаская упругую плоть с дрожью неутоленного желания. С трудом приподнявшись, Амалия обнаружила, что всю ночь она спала совершенно голой. Роберт лежал у нее за спиной, прижавшись к ней своим мускулистым телом.

— Лежи спокойно! — Голос Роберта ласково прошелестел у нее над ухом.

Амалия, завороженная его близостью, с готовностью подчинилась. Роберт слегка повернулся, и она почувствовала, как что-то гладкое и твердое уперлось ей меж ног в поисках входа в ее трепетную женственность, пока он дразнил указательным пальцем возбудившийся сосок.

Вежливый стук в дверь прервал их занятия.

— Мамзель? — послышался голос Лали.

Роберт нагнулся за сползшим на пол одеялом и спешно накинул его на себя и Амалию.

— Да? — спросила Амалия, откашлявшись. Служанка приоткрыла дверь, но в комнату войти не решилась.

— Мамзель и мусье Роберт будут завтракать здесь или спустятся вниз? — спросила она мягким голосом.

— Мы позавтракаем здесь, — ответил Роберт.

— Другие слуги… — Лали замолчала, не зная, как продолжить.

— Скажи им, что я еще в постели. А поскольку я очень чутко сплю, пусть не поднимаются сюда и не беспокоят.

— Да, мусье.

— Кстати, вот еще что, Лали, — окликнул он собравшуюся уходить девушку.

— Слушаюсь, мусье, — откликнулась Лали, просовывая любопытную мордочку в дверь.

— Мамзель так проголодалась, что готова съесть все, что найдется в этом доме.

Служанка понимающе улыбнулась и вышла, плотно закрыв за собой дверь. Когда дверная ручка щелкнула, Роберт вновь склонился над Амалией. Она невольно вскрикнула, почувствовав, как нежную раковину ее уха опалило жаром его дыхания, а властная мужская рука накрыла ладонью ее грудь.

— Итак, на чем мы остановились? — спросил он игриво. Пока не появилась служанка, раскрасневшаяся от только что полученного удовольствия Амалия решила до завтрака умыться и привести себя в порядок. Направившись к стоявшему на умывальнике кувшину с водой, она заметила забившуюся между матрацем и одним из столбиков кровати свежую ночную рубашку, которую Лали приготовила для нее вчера вечером. Перехватив ее взгляд, Роберт схватил рубашку и стал ею заманивать Амалию обратно в кровать. Отрицательно покачав головой, она схватила со стула его панталоны и сорочку. Роберт моментально выскочил из постели и пошел в атаку. Они боролись, весело хохоча и притворно сердясь, пока в дверь не постучали. Амалия ахнула и быстро прыгнула под одеяло. Роберт немного поотстал. Засунув себе под мышку панталоны и рубашку, которые продолжали висеть на его загорелой руке, Роберт взмахнул простыней, отчего она надулась парусом и улегся под нее на спину, положив руки под голову. Амалия бросила на него осуждающий взгляд, хотя в глубине ее глаз плясали веселые чертики, и разрешила Лали войти.

Принесенный завтрак оказался обильным, но легким: кофе с молоком, корзинка горячих булочек, кружок свежего сливочного масла и небольшой горшочек дикого меда. Фарфоровый горшочек был разрисован цветами клевера и яблонь и кружащимися над ними пчелами. Из прорези в крышке торчала маленькая фарфоровая лопатка для меда. На подносе стояла только одна чашка с блюдцем из белого фарфора с золотым ободком и розовыми цветами яблони по краям. Рядом с ней лежала розовая полотняная салфетка, украшенная дамасским шитьем, и стояли два серебряных кувшинчика: один с кофе, а другой с молоком. Устроив все это на постели между Робертом и Амалией, верная Лали вынула из кармана фартука вторую чашку с блюдцем и с видом заговорщицы поставила ее перед гостем. Узнав, что им больше ничего не надо, служанка быстро вышла из спальни.

— По-моему, эта девушка предана тебе, — сказал Роберт, глядя, как за Лали закрылась дверь.

— Ты преувеличиваешь, — ответила Амалия. Она села поудобнее, подложив под спину подушку и натянув простыню до подбородка, чтобы прикрыть свои груди.

— Думаю, ты недооцениваешь ее, — покачал головой Роберт. — Она готова на все ради тебя. Я заметил, что большинство работников в «Роще» чувствуют то же самое.

— Не больше, чем на любой другой плантации, — возразила Амалия, пододвигая к себе кофейник. — Все так и должно быть, пока я кормлю их и забочусь о них.

— Так-то оно так, да не совсем, — продолжал настаивать Роберт. — Ты видишь в них прежде всего людей со своими радостями и печалями, заботами и нуждами. Значит, и относишься к ним, как к людям. Многие хозяева считают рабов дорогим скотом, за которым надо ухаживать, потому что заплачено.

Амалия неопределенно пожала плечами, потом закинула набежавшие пряди волос за спину, чтобы не мешали, и наполнила чашку примерно до половины кофе, а сверху — молоком. Передавая чашку Роберту, она нахмурилась, вспомнив, что большинство плантаторов предпочитали держать приличную дистанцию при общении с рабами. Излишние привязанности могли только навредить, ибо у нее не было никаких прав влиять на судьбы людей, которые окружали ее. Кроме того, это плохо сказывалось на дисциплине. Амалия не раз ругала себя за то, что не может поддерживать дисциплину на должном уровне.

— Видимо, я не должна так поступать, — сказала она озабочено.

— Вовсе нет! — возразил Роберт. — Мне, например, приятно узнавать, что в «Дивной роще» людям живется не так уж плохо, и они довольны, хотя Патрик Дай ничего и не делает для улучшения их жизни.

— О чем ты? — Амалия замерла с чашкой в руке, ожидая ответа.

— Сейчас повсюду действуют аболиционисты, в воздухе носится идея уничтожения рабства. — В голосе Роберта звучало беспокойство. Вот уже многие годы мы живем, сидя на бочке с порохом, который в любую минуту может взорваться. И то, что этого пока не произошло — чудо, которое не может длиться вечно.

Амалия предложила Роберту горячую булочку, потом взяла одну для себя, намазала ее маслом и сверху положила побольше меду.

— Думаешь, могут начаться волнения? — спросила она задумчиво.

— Кто знает? — ответил Роберт вопросом на вопрос, расправляясь в два приема с булочкой и кофе. — Аболиционисты считают, что при нынешней ситуации на Юге восстание рабов неизбежно и что правительство в Вашингтоне ограничит нашу самостоятельность. Я очень надеюсь, что до этого дело не дойдет и что государственные мужи, наши избранники, найдут выход из создавшегося положения. А пока всем нам следует позаботиться о том, чтобы зреющие волнения не ударили по нашим близким.

Амалия подумала об Айзе, Лали, Тиге, Марте, Сэре Бенте, других обитателях плантации, с которыми она познакомилась за то время, что жила здесь. Среди рабов были, конечно, лодыри, нытики, бузотеры, но основную массу составляли те, кто предпочитал жизнь пристойную, богобоязненную и полезную, чтобы наилучшим образом использовать положение, в котором они оказались по воле рока, не пытаясь ухудшить его.

— Я иногда думаю, — сказала Амалия, — что лучше было бы освободить всех рабов и платить им жалованье, как наемным рабочим.

— Никто не пойдет на это, — покачал головой Роберт. — Плантаторы Юга вкладывают в каждого раба огромные средства. Это не только высокая цена при покупке, но и повседневное содержание: еда, кров, одежда. Кто возместит эти расходы, а они не маленькие?

— Некоторые считают, что своей работой на плантации рабы давно окупили себя.

— Это так, — согласился Роберт. — Но никто не учитывает, что в годы засухи и неурожая рабы требуют тех же затрат, а то и больших. Однако главная проблема все-таки не в этом. От рабства не захотят отказаться десятки мелких фермеров, приехавших в Америку со всех концов света, чтобы разбогатеть. Покупая клочок земли и одного-двух рабов, они выжимают из них все, чтобы на получаемый доход постоянно подкупать землю и рабов и жить впоследствии не хуже, чем крупные плантаторы. Эти люди пойдут на самые крайние меры, лишь бы не позволить уничтожить рабство, благодаря которому они выбились в люди.

«Наверное, он прав», — подумала Амалия, потянувшись за второй булочкой, а вслух сказала: — Поэтому мы должны остерегаться таких людей, как Патрик Дай. Я презираю этого человека, и он, скорее всего, отвечает мне тем же, но я не могу заставить Жюльена понять это.

— Для Жюльена главное — результат, а он не гак уж плох, — ответил Роберт, с удовольствием разглядывая полуобнаженную Амалию: простыня сползла, явив его взору упругие груди с розовыми лепестками сосков. — Что касается Патрика, то ты его унизила на глазах подчиненных. Такое мужчины не забывают и не прощают, особенно женщине. И все-таки дело, я думаю, в другом: ты обращаешься с ним как с надсмотрщиком, каковым он, собственно, и является, а он привык к успеху у женщин, даже если ими являются жены и дочери его нанимателей.

— Ты шутишь?! — возмутилась Амалия.

— Почему? Не у всех же такой прекрасный вкус на мужчин, как у тебя, любовь моя, — улыбнулся Роберт.

Она хотела было ответить какой-нибудь колкостью, но передумала, спрятав лицо за чашкой кофе и потягивая ароматный напиток, который стал вдруг горчить.

— Что с тобой? — забеспокоился Роберт.

— Ничего.

— Не верю! Было время, когда ты ценила меня не намного больше, чем Патрика Дая. Хотелось бы знать, почему?

Требовательный тон Роберта задел Амалию за живое.

— Ну, хорошо, — сказала она решительно, — у меня сложилось впечатление, что ты тоже не обойден вниманием женщин.

— Откуда ты взяла?

— Неужели ты будешь отрицать, что пользуешься значительным успехом у женщин? — Амалия осуждала ревнивцев обоего пола, но себя остановить не могла. — А как же та замужняя дама, которую ты долгое время одаривал своим вниманием и которая готова была распрощаться с жизнью, когда ты ее бросил?

— Слышу голос Хлои, — поморщился он презрительно.

— Что с того?

— Я должен был знать, что она вывалит на тебя весь ворох сплетен о моей прошлой жизни.

— Но это правда, не так ли?

— Нет, неправда! — воскликнул он, ставя чашку на поднос с такой силой, что кофе выплеснулся, оставив на простыне бурое пятно. — По крайней мере не вся правда. Конечно, я не был монахом и любил погулять, как многие неженатые мужчины. Но при этом я не обещал ни одной девушке жениться и не пытался разрушить семейную жизнь другого человека.

— Весьма похвально. — В голосе Амалии звучал металл.

— История, о которой поведала тебе Хлоя, произошла много лет назад. Закончив учебу в Джефферсоновском колледже в Натчезе, я, тогда молодой повеса, вернулся домой. И надо же было случиться, что мной увлеклась жена одного из друзей Отца — девушка неуравновешенная, романтическая, разочарованная в жизни и браке с человеком, которому она годилась в дочери. Мою предупредительность она восприняла как нечто большее…

— Твою предупредительность? — воскликнула Амалия удивленно, а про себя подумала: «Что означают эти слова? Поцелуй руки, вежливую беседу, а может, одну-другую ночь в постели? И можно ли считать только предупредительностью слова любви, сказанные мужчиной женщине в постели, даже если он думал, что именно они помогут утешить ее?»

— Возможно, есть более точное слово, например, галантность. Мы встречались, беседовали; иногда, по просьбе ее мужа, а сопровождал молодую женщину. Но однажды я начал получать от нее записки — довольно страстные, надо сказать. Она пригласила меня прогуляться верхом, приехать в гости, когда муж будет в отъезде, и даже устроила так, что мы оказались только вдвоем в ложе в опере. Я был молод, горяч, и мне такое внимание, конечно, льстило, но я испытывал неловкость перед ее мужем. Я не знал, как поступить, чтобы расстаться мирно, без сцен с ее стороны. В конце концов ее муж потребовал от нее объяснений. Она приехала ко мне в слезах, умоляя уехать вместе к ее родным в Южную Каролину. Я был ошарашен, но, поскольку и в мыслях не держал ничего подобного, сказал ей об этом напрямик, безо всякой дипломатии. Она отправилась домой и выпила пузырек опия.

— Ты спал с ней? — спросила Амалия.

— Все это случилось задолго до того, как я познакомился с тобой. Зачем ворошить старое?

— Ты спал с ней или нет? — повторила вопрос Амалия.

— Ладно, было один раз. — Роберт пригладил рукой растрепавшиеся волосы. — Как-то я приехал домой и обнаружил ее в моей постели совершенно раздетой. Она дрожала, как осиновый лист. Что было делать? Выгнать ее? Такое унижение убило бы ее.

— Понимаю, — кивнула Амалия, намазывая маслом и медом еще одну булочку, хотя есть совсем не хотелось. И вдруг ее будто из ушата холодной водой окатили: «Он и со мной спал только из сострадания, — подумала Амалия с горечью. — Началось все по предложению Мами, а закончить сразу он побоялся: вдруг и мне, как той женщине, придет в голову распрощаться с жизнью».

— Понимаешь? Что ты понимаешь? — Он смотрел на нее пустым, ничего не выражающим взглядом. — Я повторяюсь, но тот случай не имеет никакого отношения к тебе или к тому, как я отношусь к тебе. Ты — искра, воспламенившая мою кровь, ты — женщина, за которой я готов идти на край света, а если захочешь, сам увезу тебя, куда пожелаешь. Моя любовь к тебе не связана с прошлым, но обращена в будущее.

Она здесь, она — каждый вздох, каждый удар сердца. Все, о чем я прошу… о чем могу просить, побудь сегодня со мной и раздели это чувство.

Амалии хотелось верить в искренность его слов. Она смотрела на Роберта и чувствовала, что заворожена синевой его глаз, что кровь, бросившаяся ей в лицо, не имеет ничего общего со смущением. Рука невольно накренилась, и капля золотистого меда упала ей на грудь. От неожиданности Амалия вскрикнула и потянулась за салфеткой.

— Позволь мне, — остановил ее Роберт.

Он прижался губами к ее коже, и Амалия почувствовала легкий толчок языка на том месте, куда упала капля меда. Роберт поднял голову и посмотрел в ее потемневшие от желания глаза.

— Вкусно, — пробормотал он.

— Я… я вся такая липкая, — сказала Амалия смущенно, но тут же прикусила язык, поняв двусмысленность фразы.

— Да-да, конечно. Теперь тебе придется принять ванну. — В голосе Роберта прозвучала подозрительная покладистость, но прежде, чем Амалия сообразила, чем это для нее может кончиться, он потянулся к фарфоровому горшочку и, подцепив лопаточкой немного меду, нацелился на только что вылизанное место.

— Роберт, что ты делаешь? — воскликнула Амалия, когда он начал рисовать медом причудливые узоры у нее на груди, животе, и наконец струйка меда потекла к шелковистому хохолку кудрявившихся волос.

— Догадайся, — сказал он, довольный своей выдумкой.