Полночный вальс

ГЛАВА 8

Амалия лежала в постели, упершись неподвижным взглядом широко раскрытых глаз в противомоскитную сетку над кроватью. Ее шелковистые волосы шоколадной пеной вздымались над подушкой.

На этот раз не было ни ошибки, ни сомнений: ее первым мужчиной был Роберт; человеком, с которым она предавалась любви в садовой беседке, был Роберт; мужчиной, который знал каждый дюйм ее тела, который пробудил в ней женщину, подарив восхитительную тайну райского блаженства, был Роберт. Амалия чувствовала себя униженной и обесчещенной. «По какому праву он обманывал меня? Как это было организовано? С какой целью? Как я дошла до того, что позволила ему пробраться ко мне в постель?» — спрашивала она себя и не находила ответа.

Слов нет, Роберт и Жюльен были внешне очень похожи. Амалия вспомнила, что еще тогда, в самую первую ночь, муж показался ей слишком решительным и даже как бы изменившимся. Но разве ей могло прийти в голову такое? И как Роберт дерзнул овладеть ею, рискуя быть узнанным и преданным всеобщему осуждению, как того требовали строгие законы морали? Нет! Все это плод ее воспаленного воображения. Хотя ситуация была столь странной, что всякое могло случиться.

Он сказал тогда, что любит ее, и в этом заключался самый большой обман. Зачем надо было заходить так далеко?

Амалия ощущала себя блудницей, без вины виноватой грешницей и в то же время не верила в случившееся. Не хотела верить. Нормальные люди так не поступают и в подобные ситуации не попадают. Вероятно, страсть так захватила ее, что она не замечала ничего и никого вокруг. Сказалось и отсутствие опыта.

То, что Роберта тянуло к ней, как, впрочем, и ее к нему — это бесспорный факт. Скорее всего, он хотел только поцеловать ее, и ничего больше. Или же это была игра — одно из иезуитских изобретений Жюльена — подтолкнувшая Роберта к тому, чтобы преследовать ее на вечеринке. Скорее всего, так и было. Что он сказал тогда, увидев ужас на ее мертвенно-бледном лице? Да, кажется, так: «Это была глупая выходка и жестокая, к тому же. Прошу простить меня».

Он должен был что-то сказать. Хотя бы для того, чтобы успокоить ее.

Сомнения мучили Амалию, не давали покоя все пять дней, прошедших после памятного вечера. В ту ночь она не сомкнула глаз до самого утра. Проводив гостей, Амалия долго не находила себе места. Она хотела получить ответы на многие вопросы, но боялась их, страшилась того, что могло ей открыться. Теперь каждую ночь у ее постели горел ночник. Амалия мечтала увидеть лицо человека, который пришел бы к ней сейчас, после всего случившегося. Но никто не приходил. Она не понимала, что бы это могло означать?

Если Жюльен недоволен ее поведением или смущен своим собственным, он вынужден избегать встреч. От камеристки Амалия знала, что почти каждый вечер муж ездил в Сан-Мартинвиль и возвращался домой заполночь. В послеобеденное время он занимался фехтованием, стрельбой по мишеням, а когда плавал на барже, еще и рисовал. Все это давало ему возможность мало бывать дома и практически не встречаться с ней.

Тогда Роберт, если он на самом деле был ее любовником, должен продолжить свои обольщения и при свете лампы. В противном случае можно подумать, что его замучила совесть. Хотя вряд ли он догадывался, насколько сильно она его подозревала.

Пламя в ночнике затрепетало, отразившись причудливыми тенями на потолке. Подумав, что кончилось масло, Амалия взглянула на маленькую лампу с темно-розовым стеклянным колпаком, но пламя вырывалось и замирало, освещая мягким розовым светом щеки молодой женщины, подчеркивая округлость ее груди в глубоком вырезе сорочки, придавая коже необычный оттенок. Пламя вновь затрещало и качнулось, но вряд ли от недостатка масла: Амалия сама видела утром, как горничная доливала его во все лампы. Она лежала, неотрывно глядя на пламя, но оно оставалось спокойным. Амалия не привыкла спать при свете, он резал глаза, мешал заснуть. Она отвернулась и подумала: «Отчего я маюсь и масло жгу зря? Может, задуть лампу — ведь все равно никто не придет?»

Последнее казалось Амалии особенно неприятным. Неужели никогда больше не почувствует она жарких объятий и нежной ласки возлюбленного, того, как зарождается в ней и распускается, словно огненный цветок, чувственная страсть? Не обрекла ли она себя на жизнь монашки в миру? Думать об этом становилось невыносимо, но и выхода никакого она не видела.

Выбора у Амалии не было: она принимала только то, что ей предлагали. Если она и допустила супружескую измену, то не по своей вине, а по воле других. О мотивах этого она могла только догадываться. У нее не было оснований считать, что они малосущественны или что вообще ничего не произошло. Амалия не усматривала чьего-либо корыстного интереса. А может быть, он все-таки был?

Наконец Амалия уснула. Во сне ее мучили неясные видения, полные неудовлетворенных желаний. Она ворочалась, ерзала, крутилась, пока волосы не оплели подушку, а сорочка не сбилась к поясу. Амалия боялась темноты, но преследовавшая ее всю ночью яркая светящаяся точка сначала разрослась, угрожая пожаром, а потом безо всякой причины угасла. Облегчение подкралось внезапно. Амалия устроилась на боку, обняв подушку, а окружавшая ее темнота шептала что-то убаюкивающее.

Первое прикосновение было легким, как дуновение ветерка — простое поглаживание, потом чуть сильнее. Сладостное возбуждение разлилось по всему ее телу, стало жарко и одновременно как будто знобило. Амалия вздрогнула, почувствовав тепло сильного мускулистого тела, прижавшегося к ней, приятную тяжесть ладони на своей груди. Руки и ноги вмиг отяжелели, а рассудок, продираясь сквозь липкую тьму сна, предсказывал фантастические наслаждения. Застонав, Амалия повернулась, и ее приоткрытый рот был пойман жарким поцелуем, который подчинял и молил одновременно. Сильные руки мужчины обняли ее, прижали к себе и медленно опрокинули на спину. Потом он навис над ней всем своим могучим торсом, предварительно закатав повыше ее ночную сорочку и раздвинув коленом податливые ноги. Он вжался в нее, пытаясь распластаться на этом податливом ложе. Его губы обдали теплом ее шею, нежное розовое ушко, завитки шелковистых каштановых волос.

Окончательно просыпаясь, Амалия интуитивно прильнула к нему, самозабвенно откинула голову под огнем его поцелуев в ложбинку у шеи, которую он так любил и которая его так возбуждала. Амалия ощутила поток всепоглощающего желания, которое лишало ее рассудка, но мужчина вдруг замер, позволяя лишь гладить спину, бока, шею… Но она-то ждала другого. Амалия попыталась приподнять его голову, чтобы подрагивающими от желания губами провести по грубоватой коже лица.

Он сдавленно охнул, вновь нависая над ней, а затем начал двигаться в таком ритме, который вознес их обоих в заоблачную высь чувственного восторга, где причудливо соединились боль, наслаждение, раскаяние и мольба. Они слились в единой целое, что не имело ни названия, ни возраста, ни связей с прошлым или будущим в этой суетной жизни. Отныне они принадлежали ночи и друг другу, их соединяла страсть, которая нарастала с каждой минутой, пока не взорвалась живительным гейзером, разлетаясь множеством ярких брызг и оставляя их обессиленные тела пребывать в блаженной истоме.

Через какое-то время он отодвинулся от нее, ложась рядом. Амалия сладко потянулась. С минуту она молча лежала, уставившись в темноту, потом перекатилась на бок, откинула противомоскитную сетку и пошарила на тумбочке, разыскивая ночник. Розовое стекло все еще было теплым, а рычажок, которым регулировалось положение фитиля, был опущен, словно ночник специально загасили.

В ящике тумбочки лежала жестянка со спичками, и Амалия протянула руку, чтобы достать ее, но не успела. Его рука властно остановила ее.

— Не надо! — И хотя сказано это было шепотом, прозвучало как команда, которой нельзя не подчиниться. — Пожалуйста, не надо, — добавил он мягче.

Она лежала долго-долго, прислушиваясь к биению собственного сердца, прежде чем ответила:

— Я должна. Разве ты не понимаешь этого?

Ответом ей стало легкое шуршание противомоскитной сетки, шорох одежды и звуки удаляющихся шагов.

Амалия приподнялась на постели, рывком открыла ящик тумбочки и нащупала жестянку со спичками. Руки у нее дрожали, поэтому первая спичка, не загоревшись, сломалась, и только вторая, зашипев, осветила комнату желтоватым светом. Единственное, что Амалия увидела сквозь пелену сетки — это темное отверстие отодвинутой двери в спальню Жюльена. Потом она ясно услышала звук повернутой ручки замка входной двери со стороны лоджии.

Амалия схватила спички, чтобы не возиться с лампой, перекинула ноги через край высокой кровати и скользнула вниз. Опустив завернувшуюся сорочку, она кинулась к открытой двери, пересекла комнату мужа и остановилась у входа в лоджию. Амалия молча смотрела в черную пустоту комнаты Жюльена, она знала ответ. Чего уж проще? Жюльен не убежал бы, он не стал бы хватать одежду и мчаться прочь в темноту, словно грабитель. Какой смысл ему убегать? Он имел право спать в ее постели — законное право мужа. Следует, наконец, признать правду: мужчиной, который только что выбежал из ее спальни, хотя это и кажется странным, был Роберт Фарнум.

Положение стало невыносимым. Она должна поговорить с Жюльеном.

Однако принятое ночью решение не так легко осуществить при свете дня. Как-то Амалия уже пыталась поговорить с мужем, и что в результате? Уклончивость, подозрения, намеки… и ничего конкретного.

Разве могла она расспросить своего мужа впрямую, если он сам позволил другому посещать ее спальню? Могла ли она ожидать честного ответа от человека, чья гордость ущемлена? От ее слов и поступков зависела судьба их брака с Жюльеном. Так ли уж ей нужны подтверждения возникшим подозрениям?

Достаточно положить конец тайным визитам и сделать вид, что их никогда не было, как сразу все встанет на свои места. Соблюдение внешних приличий позволит ей оставаться женой Жюльена со всеми вытекающими обстоятельствами.

Альтернатива этому была не столь приятной. Расторжение брака по причине неверности одной из сторон невозможна из-за отсутствия доказательств, а развод, даже поддержанный церковью, — процесс долгий и сложный с непредсказуемым результатом — из-за противоречивого законодательства штата Луизиана. Как только причины развода станут достоянием общества, разразится скандал — испытание не для слабодушных. При этом нет никакой гарантии, что развод разрешат, особенно если Жюльен станет возражать. На его стороне — деньги, связи, влияние в обществе. Ну а если развод все-таки состоится? Что потом? Какая жизнь предстоит одинокой женщине — юридически свободной, но духовно и материально связанной с прошлым?

Амалия могла бы вернуться к тете. Тетя Тон-Тон безусловно приняла бы ее, а узнав всю правду, даже встала бы на ее защиту. Но смогла ли бы она удовлетвориться ролью бедной компаньонки после того, как была хозяйкой собственного богатого дома? Ей нравился Жюльен, рядом с ним она ощущала себя свободной и уверенной. Вряд ли в будущем он намерен навязывать ей свое общество. Почему же тогда ей не жить спокойно, оставаясь его женой? Надо только прекратить тайные визиты Роберта. Но сможет ли она воспрепятствовать им, не прибегая к помощи Жюльена, не прося у него помощи и защиты?

Эти мысли не давали покоя все утро и весь следующий день. Порой она думала, что разумнее сохранить замужество, потом начинала проклинать себя за трусость, за то, что не дала отповедь Роберту, когда была такая возможность, не вырвалась из его рук, не ударила его. То вдруг начинала убеждать себя, что ее застигли врасплох, что она даже не догадывалась о подмене. Поначалу все так и было, но потом виной всему стала ее слабость. Она не смогла устоять перед колдовской силой его ласк, перед сладким ядом его поцелуев.

В голове Амалии так все перепуталось, что, выйдя ранним вечером во двор и увидев баржу Жюльена, плавно подплывающую к пристани, она засомневалась: убежать или остаться? Он возлежал на подушках, взирая на кремово-синий полосатый парус, который при слабом свете угасающего дня казался синим. Увидев Амалию, он привстал и весело помахал ей рукой. Благодаря лоцманскому мастерству Тиге, судно плавно подошло к берегу и закачалось на волнах. Жюльен выпрыгнул на дощатый причал, ловко схватил брошенный слугой линь и привязал баржу к одной из мощных свай.

— Что-нибудь случилось? — спросил он Амалию, направляясь к ней.

— Нет-нет, — сказала она поспешно. — Я просто гуляла.

— Приятно слышать. Обычно ты так занята. — Жюльен приблизился к ней, и они вместе зашагали к дому.

Амалия бросила на него удивленный взгляд, ибо не подозревала, что он в курсе ее дел и забот.

— Я очень мало успела сделать сегодня, — сказала она, как бы извиняясь. — Кроме того, пришлось принимать посетителей.

— Не смею сомневаться, — заметил он сухо. — Ну, да это неважно! А в целом как дела? Надеюсь, Дай не доставлял больше неприятностей?

— Все нормально. — Амалия едва ли вспоминала о Патрике Дае после той стычки в лоджии. Другие, более важные события занимали ее теперь.

— Я рад.

Они прошли еще какое-то расстояние.

— Жюльен?

Он повернулся, и мягкая улыбка осветила его лицо.

Мысли, которые мучили Амалию все это время, перепутались в голове. Она не знала, как привести их в порядок, не причинив мужу боль, поэтому решила пока их не касаться.

— Недавно от мсье Морнея приезжал грум, — ухватилась она за первую попавшуюся безобидную тему. — Нас приглашают на бал котильона, который они устраивают через две недели.

— Не вижу причин отказываться, — сказал Жюльен. — Они приезжали к нам на суаре, и было бы, по-моему, верхом неучтивости отказать им в праве развлечь нас. Кроме того, нам нужны развлечения, чтобы скрасить однообразие будней.

— Если ты согласен, я напишу мсье Морнею, что мы принимаем приглашение, — сказала она и без всякого перехода продолжила: — На плантации есть случаи заболевания лихорадкой. Я начала лечить больных хиной.

Жюльен окинул ее пристальным взглядом.

— Будь очень осторожной! Тебе нельзя болеть, особенно сейчас, когда… Он оборвал фразу на половине, словно хотел скрыть истинный ее смысл.

— Когда что? — переспросила Амалия, пристально глядя на Жюльена.

Он многозначительно улыбнулся, но глаз не отвел.

— Такое с девушками происходит после свадьбы, cherie.

— О-о! — Она, кажется, поняла. Жюльен беспокоится о ее здоровье, думая, что она ждет ребенка.

— В последнее время ты выглядишь особенно хорошо, сияешь, как солнышко. Полагаю, тебе есть чем порадовать нас?

Амалия уже думала об этом. Прошло достаточное время, и все же абсолютной уверенности не было. Ей показалось, что месячные задерживаются, но она не следила за сроками. Возникала проблема, о последствиях которой она пока не задумывалась.

— Я не думаю, — ответила она тихо.

— Очень жаль. — В голосе Жюльена звучала плохо скрываемая досада.

«Почему это для него так важно? — подумала Амалия удивленно. — Может, надоело уступать свою комнату Роберту или устал быть рогоносцем?» Времени для расспросов не оставалось, потому что они стояли уже у двери в дом. Наклонив голову в изысканном полупоклоне, Жюльен попрощался, сказав, что хочет перед ужином принять ванну и переодеться.

Ужин прошел тихо и на удивление быстро. Жюльен, сославшись на дела в городе, собрался в Сан-Мартинвиль. Амалия устроилась в постели с книгой в руках и читала до тех пор, пока не убедилась, что муж уехал. Потом встала, взяла моток ленты и, сцепив ею ручки раздвижных дверей, стала ждать, не попытаются ли открыть двери со стороны спальни Жюльена. Однако сон оказался сильнее любопытства и быстро сморил ее. Когда Амалия проснулась, сияло утреннее солнце.

Она вошла в столовую и обомлела: за столом сидел Роберт. Откинувшись на спинку стула, одна нога в сапоге вытянута вперед, он преспокойно попивал кофе. Заметив Амалию, Роберт поднялся, чтобы приветствовать ее и помочь занять место. Возникла неловкая пауза. Обычное самообладание покинуло Амалию, она не могла заставить себя улыбнуться или пройти к столу. Вместо этого она стояла, устремив взгляд на Роберта, и с лица ее медленно сходили все краски, кроме одной — серой. Мами оторвалась от писем, которые она читала, и выразительно взглянула на невестку; Хлоя, тихо разговаривавшая с Джорджем, подняла глаза на Амалию и нахмурилась; Джордж сглотнул слюну, и в его светло-серых глазах застыла настороженность.

— Доброе утро, ma chere! — сказала Мами, и от этих ее обычных слов повеяло покоем. — Удивительная вещь, но в Новый Орлеан прибыли саженцы из Китая, и я могу первой отобрать нужные виды. — Она потрясла письмом. — Это сообщение от агента судоходной компании, его доставил сегодня утром специальный курьер, Джордж! — обратилась она к англичанину. — Вам придется поехать и на месте заняться всем этим.

— Это прекрасно, — промямлила Амалия.

Голос ее был лишен всяких красок, но, по крайней мере, она обрела дар речи. Не взглянув на Роберта, Амалия села в кресло, которое он придерживал, стоя у нее за спиной. Она чувствовала его пристальный взгляд, который жег, как клеймо. Правление Айзы с чашкой дымящегося кофе помогло собраться. Как же она была благодарна ему за это!

Мами продолжала живописать маршрут, которым Джордж отправится за саженцами. В Сан-Мартинвиле ему предстояло сесть на пароход и плыть до пристани Затон Беф на реке Теш. Здесь ему предстояло выбрать между пароходом и поездом Великой западной железной дороги, который с февраля регулярно ходил из Бефа в Новый Орлеан.

Железнодорожная линия проходила через так называемые «тряские прерии» по Дьявольскому болоту, что позволяло значительно сократить путь. Кроме того, этот участок пути поезда проходили с фантастической скоростью — тридцать миль в час. Все вместе взятое давало возможность добраться на поезде раза в два быстрее, чем на пароходе, который шел сначала по реке Теш, потом по рекам и заводям до Миссисипи, а уже по ней до самого Нового Орлеана.

Хлоя не хотела, чтобы Джордж уезжал так надолго. Ей грезились толпы городских красоток, перед прелестями которых Джорджу не устоять. Он тщетно пытался объяснить девушке, что его интересуют только растения и их безопасная доставка в «Дивную рощу». Но разве Хлою можно переубедить? Она умоляла Джорджа поговорить с Жюльеном еще раз об их помолвке, потому что любое обещание с его стороны смогло бы уберечь Джорджа от ненужных соблазнов.

Встретившись с подавленным взглядом англичанина, Роберт поспешил ему на помощь, поинтересовавшись, не иссушит ли летний зной Луизианы свежие посадки экзотических кустарников. Джордж с удовольствием прочитал целую лекцию о посадочном материале из Китая, который закален строгим отбором, долгим морским путешествием, жизнью в искусственном грунте. Таким растениям не страшна жара, если применять специальные методы укрытия и полива.

Амалия не принимала участия в разговорах, которые возникали то на одном конце стола, то на другом. Она отщипнула кусочек булки, поела черешни со сливками, которую ей принес Айза, и теперь подыскивала мало-мальски удобный предлог, чтобы удалиться, как только в разговоре возникнет пауза.

Однако Роберт избавил ее от мучительных раздумий и поисков. Допив чашку, он извинился, взял шляпу, лежавшую на столе, и направился к выходу.

Амалия проводила его взглядом до самых дверей. На пороге Роберт оглянулся, и их глаза встретились. В пристальном взгляде его темно-синих глаз она без труда прочитала не только его огорчение, но и свою невысказанную боль.

«Как же вести себя, встречая его повсюду? — спрашивала себя Амалия. — „Дивная роща“ для Роберта — второй дом, он бывал здесь часто и подолгу».

Видеть Роберта после всего случившегося стало для Амалии страшной пыткой, которую она вряд ли сможет вынести.

Занятая своими мыслями, Амалия не заметила, когда ушел Джордж проследить, как упаковывают его вещи, и исчезла, хлюпая носом и прикладывая к уголкам глаз платочек, Хлоя. Вниманием Амалии завладела Мами, которая взяла ее за руку и притянула к себе.

— Ну-ну, ma chere, расскажи-ка мне, что тебя мучает? Или ты не здорова?

— Все в порядке, — ответила Амалия коротко, боясь, что свекровь заведет тот же разговор, что и Жюльен накануне вечером.

— Ты не умеешь притворяться, дорогая, — улыбнулась мадам Деклуе.

— Спасибо за заботу, но это… это просто глупая грусть, — сказала Амалия, делая отважную попытку улыбнуться.

— Тебя чем-то огорчил Жюльен? — Глаза Мами сузились.

— Нет! Нет!

— Тогда… — чувствовалось, что свекровь не может найти подходящее слово, наконец она решилась: — Тогда, может быть, ты поссорилась с Робертом?

— Почему вы спрашиваете о Роберте? — удивилась Амалия.

— Наверное, я глупая старуха, но мне показалось, что ты неравнодушна к кузену Жюльена, — пояснила Мами. — Однако теперь, я вижу, твои чувства изменились. Если он тебе неприятен, я могла бы поговорить… попросить его не приезжать сюда так часто.

Чем руководствовалась Мами, говоря эти слова? Возможно, она подозревала о чем-то и теперь искала повод для того, чтобы держать Роберта подальше от нее. В любом случае ссылать его в холостяцкую обитель, лишая дома, в котором он вырос, было жестоко.

— Даже если он один из членов семьи? — Воскликнула Амалия удивленно. — Это было бы слишком жестоко с вашей стороны. Но, к счастью, в этом нет необходимости. Роберт и я дружны, как подобает родственникам, и мы вполне ладим друг с другом. Просто у меня сегодня выдалось неважное утро, вот и все.

Мами вряд ли устроил такой ответ, но на другом она не настаивала. Через какое-то время Амалия ушла заниматься хозяйственными делами.

День пролетел быстро, возможно, потому, что Амалия постаралась загрузить себя до предела. Кроме того, она страшилась прихода ночи.

Готовясь ко сну, Амалия надела ночную сорочку и легкий капот. Лали расчесала ей волосы. В последнее время служанка очень сблизилась с Тиге, поэтому было нетрудно узнать, что Жюльен снова отсутствовал по своим делам. Эта новость внесла смятение в душу Амалии. Отпустив Лали, она не легла в постель, а медленно ходила по комнате, прислушиваясь к каждому шороху затихающего дома. Волны батиста вздымались над ее лодыжками, приятно щекотали кожу.

Несколько раз Амалия останавливалась у двери в спальню мужа. Замок из лент был на месте. Слов нет, сильный человек мог без труда разорвать его, а изобретательный — разрезать, поддев ножом через щель между створками дверей, но речь шла не столько о крепком запоре, сколько о своеобразном предупреждении, что здесь больше не желают участвовать в затянувшемся фарсе. Если у Роберта были хоть какие-то чувства, он должен был признать это и отнестись с должным уважением.

Амалия отошла к кровати и припала к одной из четырех резных створок, крепивших ее по углам. Она стиснула ее так, что искусная резьба на отполированной поверхности столба врезалась в ладони. Внезапно руки ослабли, и ею всецело завладел один-единственный вопрос: чего больше она страшится — его прихода или отсутствия?

Неожиданно ее мысли потекли совсем в другом направлении. Почему, собственно, она должна так истязать себя? Разве это ее выбор или с ней советовались, затевая эту игру? Нет, и еще раз нет! Значит, она ни в чем не виновата. А раз так, почему именно она должна прятаться, окружая себя преградами из ковров и бия себя в грудь? Ее одурачили, сделав пешкой в каких-то своих расчетах, а прикрывать всех своим молчанием должна она? Гнев душил Амалию, холодным отблеском светился в ее карих глазах. Она подошла к дверям, развязала ленту и раздвинула их. Затем вернулась к кровати, взяла с тумбочки жестянку со спичками, задула ночник и решительно направилась в спальню мужа.

Комната была пуста. Тиге теперь уже не дожидался возвращения Жюльена, и было ясно, почему. Раньше Амалия думала, что этим муж проявляет заботу о своем камердинере. Закрыв за собой двери, она решила здесь дожидаться дальнейшего развития событий.

Амалия знала эту комнату не столько по визитам к Жюльену, которые случались весьма редко, сколько по тому, что ей приходилось следить за уборкой в доме, поэтому легко ориентировалась даже в темноте. Амалия прошла осторожно к умывальнику, рядом с которым — она знала наверняка — стояла огромная лампа с колпаком, повернула рычажок, чтобы поднять до отказа промасленный фитиль и, устроившись в кресле рядом, приготовилась ждать. Жестянку со спичками она судорожно сжимала в руке.