Полюбить раздолбая

ГЛАВА 20

Когда — то, если женщина не могла родить ребенка, ее считали «пустоцветом», ибо она не могла воплотить в жизнь одну из своих основных функций — материнство. За это ее тайно или явно презирали. Глядели, как на прокаженную. Почти всегда и сама несчастная до отвращения презирала саму себя, считая свое рождение ошибкой Природы.

Многие девушки и женщины из числа «пустоцветов» уходили в проституцию, в куртизанки, в криминал. Некоторые убивали себя, так как, по их мнению, то была единственная возможность исправить радикально «ошибку» своего появления на свет Божий. И что особенно обидно, всегда в бесплодии винили женщину. А ведь часто именно мужчина не способен дать радость материнства своей жене или подруге.

Сейчас все иначе. Женщины, девушки сознательно не желают иметь детей. Не все, конечно, но таких становится все больше. Бизнес, карьера, собственная особа кажется важнее орущего в надутом памперсе маленького человечка. Слишком многое нынче лежит на чаше весов с надписью «Жизнь для себя», и так мало, казалось бы, на чаше с надписью «Продолжение рода». Только трехкилограммовый младенец, сучащий ножками и ручками, куча белья для стирки и огромный ворох проблем. Поверху покоятся разбившиеся надежды на карьерный рост, на самореализацию. В Америке, к примеру, уже давно достаточно существует движение «чайлд — фри». Оно объединяет мужчин и женщин, которые не желают выступать продолжателями рода. Есть нечто подобное и в России. Нет, эти люди не обязательно ненавидят детишек. Просто демократия дает им свободу выбора: пожить для себя, или для детей.

Многие из приверженцев движения чайлд — фри говорят, что в жизни для них важен один глобальный момент: они хотят тишины. Просто тишины.

Каждый, у кого есть дети, знает по собственному опыту, что дети и тишина вещи несовместимые. Младенец почти все время плачет, смеется, сопит. Фыркает и пускает слюни, если не спит. А если и замокает, то все равно шевелится в своей кроватке, и вскоре опять же закричит. Ребенок детсадовского возраста создает вокруг себя облако шума. Швыряется игрушками, дерется с котом, падает и плачет. Встает, идет, снова падает. Грохот, крик отчаяния или радости, когда что — то удается. Например, пройти первые в жизни пять шагов.

Школьник бегает к родителям проверять уроки, просит денег, врубает неприятную современную музыку. К нему ходят такие же шалопаи из его класса и звонят в двери, трезвонят по телефону, зовут диким окриком под окнами. Школьник — источник шума. И взрослый ребенок приносит с собой шум. Он просит денег, требует посидеть уже с его сыном или дочкой, приходит жаловаться на свою жену (мужа) и требует моральной поддержки. Ищет воображаемую жилетку, чтобы в нее поплакаться. Он смотрит в своей комнате футбол или слезливый сериал в женском случае, и все не на маленькой громкости.

Даже умирая, человеку может мешать его ребенок. Он будет шуметь, спорить с врачами, рваться в реанимацию со словами «-Не дайте ему умереть! (Или ей). Он (она) еще не написали завещание!».

Если женщина рожает ребенка, то как правило, шум будет ее спутником до конца дней ее.

Анжела же любила тишину. Но это не мешало ей хотеть ребенка, о чем она не раз сообщала маме:

— Да о чем ты говоришь, мама! Я живу не с мужем. Я живу с бесчувственным чурбаном.

— Не говори так резко о Германе, — мягко попросила мама Анжелы. Девушка пропустила это замечание мимо ушей.

— Вот знаешь, кого он мне напоминает, мама?

— Кого, доченька?

— Робота. Белого и пушистого робота! Знаешь, есть такой фантастический фильм с Уиллом Смитом в главной роли «Я — Робот»? Смотрела?

Лидия Игоревна сделала задумчивое лицо и покрутила головой:

— Нет, не припоминаю такого.

— Так вот там робот был классный такой. Белый и пушистый. Почти как наш Герман.

— Твой Герман, — поправила мама.

— Нет, мама, он и твой тоже! Ты меня надоумила за него замуж выйти. Забыла?

— У тебя своя голова на плечах.

— Ах, вот как теперь все обернулось! Родители, наконец, голову у меня на плечах разглядели!

— Дорогая моя доченька! Не будем препираться. Мы же родные с тобой кровинки. Ну, скажи, чем это Герман на робота, по — твоему, похож?

— Мам! Знаешь, он сухой весь, что ли. Эмоционально пустой. Вот! Даже роботу белому и пушистому из фильма «Я — робот» присущи человеческие эмоции. Страх, гнев, любовь, сострадание. А у меня в реальности — и то все иначе.

— А что, разве это плохо совсем? — удивилась мать. — То, что мужику не ведом страх, говорит о его храбрости.

— А сострадание?! А любовь?! — гаркнула дочка.

— Так Герман же тебя любит. Он даже мне об этом не раз говорил.

— Да странная любовь какая — то выходит, мама. Он все время в своей работе. Он все время думает о бизнесе. Я для него словно зубочистка. Нужна — поковырял ею в зубах, и выкинул. А я не зубочистка. Я — женщина!

— У тебя, кстати, есть зубочистка? А то кусок миндаля в дальнем зубе застрял.

Мама и дочка чаевничали в номере Анжелы. Санаторий, казалось, как будто замер. Тишина в коридорах, на этажах. Лидия Игоревна приехала к дочке с визитом и привезла с собой свежайшего миндального печенья, но кушала его, в основном, сама же. Анжела отведала парочку и сказала себе внутренне: «-Стоп». Что ж, любая диета требует самоограничений.

— Мама! Ну, какие зубочистки! Я тебе о нашем, о женском, а ты…

— Хорошо, дорогая, не нужно зубочистки. Я языком выковыряю остатки орешков. Так почему ты не хочешь быть зубочисткой?! Ой, прости, запуталась с этими Уиллами Смитами, роботами и зубочистками! Я хочу узнать, почему муж тебе кажется таким бесчувственным?

— Я ему неинтересна, мама.

Придет домой, безэмоционально спросит «-Как дела?» и сразу кушать лезет искать в холодильнике. И что я бы ему ответила, или вовсе не ответила — все по боку.

— Вот те раз! А как же ему эмоциональным — то быть, если он день рабочий отпахал и голод его желудок крутит?! Или он — не мужик? Муж пришел домой и хочет кушать. Все здесь нормально, — рассудила мама Анжелы.

— Вот сама же себе, мама, ты и противоречишь! Наш папа, твой муж, то бишь, как притопает домой, так тебя обязательно в щечки чмокнет, по волосам погладит, ласковое слово скажет.

— Ага! — перебила рассуждение дочки женщина. — Только не забудь, что гладит он меня как будто я — кошка. Целует иногда словно жабу. Еще и отплевывается, зараза. А ласковое слово, которое ты упомянул, доченька, все чаще звучит так: «-Что есть пожрать?». То есть тож на тож и выходит. Он — мужик, и на уме у него жрачка после трудового дня!

— Не наговаривай на папу! Он тебе не говорит «-Что у нас есть пожрать».

— Верно. Он нашел более интеллигентный и словесный пассаж. Говорил всегда и говорит: «-Что у нас сегодня приготовлено вкусненького, чтобы бросить в «топку?».

— Да, — рассмеялась журналистка, — очень мне по душе эта его фраза. Прямо — таки тяжелой металлургией отдает!

— Дак если б он железо хавал, так это полбеды. Ему же в его «топку» лопатами не уголь нужно швырять, а примерно так с ведерко жареной картошки с луком, да с полведра котлет. И лука зеленого — с веник. Как натрескается всего это — жуть! Запах на всю Ивановскую!

— Зато он дышит и во всей квартире микробов убивает. Недаром же лук свой обожает, — вступилась за отца Анжела.

— Оставим нашего папу- мужа в покое. О тебе и Германе речь идет. Так что с ним, одиноко? Чего ты жалуешься?

— Я же тебе сказала. Он как механический чурбан. Думает обо всем что угодно, кроме меня. Своей жены.

— Он к тебе равнодушен?

— Не то слово. Иногда мы с ним целыми днями почти не разговариваем.

— Когда муж помалкивает, это очень даже неплохо, доченька.

— Мне с ним скучно жить, мама, тоскливо.

— Ну, дорогая, знаешь, брак — это тебе не комплекс развлечений и аттракционов в городском парке! Это каждодневный труд двоих людей на общее благо. Ты с мужем не веселиться должна, а семью строить и, по возможности, детей завести. Он что тебе, котенок пушистый, чтобы с ним играться да пузико ему чесать? Он — мужик, и прежде всего охотник и добытчик, а не развлекатель! Нам развлекатели не нужны.

— Это тебе не нужны, мама. За меня не решай, что мне нужно, а что не очень. Прошу тебя.

— Был у меня в молодости один такой развлекатель, — пропустила мимо ушей замечание журналистки Лидия Игоревна. — Ох уж я с ним веселилась! Обхохочешься! Он мог моему коту хвост бантиком к задней ноге привязать и валерьянкой того напоить. Этот мяукает, как сумасшедший. А развлекатель ржет. Смеется. Да и я с ним ржу, чего скрывать. Весело мне с ним было. Замечательно.

— Я не слышала этой истории, мама! Как же его звали? Расскажи, мне интересно!

— Как звали — неважно. Пусть будет Шебутным. Весь наш курс в институте развлекал. Я с ним хохотала. Обожала его.

— Потрясающе! Почему раньше не рассказывала?!

— Случая не было. Он все смешил, развлекал, а предложение делать не смешил.

— Какое предложение?

— Фу — ты! Ну какое предложение девушка от парня ждет? Анжела, ты чего, доченька?! Перелечилась тут в санатории своем?

— Замуж, что ли?

— Что ли! Замуж, конечно.

— А ты ждала этого от него?

— Ждала. Только он все развлекал, а серьезные дела — ни — ни. Семью создать и ее поддерживать — это удел людей серьезных, ответственных. А этот все хиханьки да хаханьки. Но, дорогая доченька, за таких замуж не выходят. Неженабельный вариант! На одном веселье семью содержать не получится. Смех, конечно, продлевает жизнь, но и кушать что — то все время надо. Шебутной мой все так и развлекался сам, да других развлекал. А толку — ноль. Встретила я его тут пару лет назад случайно. Лет тридцать с ним не виделись! Случайно, в метро столкнулись. Сразу узнали друг друга. А Шебутной не изменился. Все такой же, смешочки, шуточки, анекдоты… Много раз женился — развелся. Четыре жены уже сменил. Сейчас один, бобыль. В комнате коммунальной обитает. Работает, где чего подвернется. Где продавцом устоится, где грузчиком. И все ему весело! Смешочки все. Его сверстники давно уже видные академики, чиновники, предприниматели. А он все хиханьки — хаханьки. И коммуналка. Так что веселый душа — нараспашку муж, может, и привлекателен, но как добытчик, как опора семьи — ноль на палочке! А скучный муж, молчаливый — типа плохо…Ты это все брось! Семью Герман обеспечивает, поддерживает — пусть будет скучным. А хочешь веселья — так в кино, на комедию сходи. А некогда, в интернете почитай. В цирк зайди. Скучный муж — не недостаток, доченька, а достоинство.

Анжела с воодушевлением крутанула головой. Понизила голос:

— А если б твой Шебутной сделал — таки тебе тогда предложение? Пошла бы за него?

Повисла пауза.

— А пошла бы. Любила его.

— А как же папа?

— Я твоего папу спустя два года после того, как Шебутной уехал куда — то на север на заработки встретила. К тому времени я уже о Шебутном подзабыла. И — хорошо. Твой папа оказался таким восхитительным! И тебя мне подарил….

— Да! Наш папа — чувствительный, нет — чувственный человек. Не то, что мой нынешний муж! — выдохнула Анжела с разочарованием в голосе.

— Хватит, милая, возводить напраслину на Германа! Он у тебя вполне заботливый. Кстати, может, это и не мое дело, но как у вас с ним в плане секса? Тут он заботливый?

— Эх, мама! В том то и дело, что и секс у нас теперь какой — то механический. Его лицо во время близости никаких эмоций не выражает!

— А может, ты в это время лежишь как бревно, и в нос пальцем тычешь? — мама Анжелы рассмеялась собственной грубой шутке. Анжела укоризненно покачала головой.

— Я‑то как раз вполне страстная девушка, мама. А муж — чурбан бесчувственный. Нравится ли ему со мной любовью заниматься, или не нравится, его не поймешь.

— Дак ты, доченька, о том прямо его и спроси. Так мол и так, отвечай: дарит ли мое девичье обнаженное тело тебе восторг или нет? Так и спроси.

— Да чего спрашивать — то! Он даже во время занятий любовью не обо мне думает, не о моем теле, а состоянии своих финансовых счетов. Как — то раз в самый момент я неожиданного его спросила: «- Милый! Ты, в конце концов, о чем сейчас думаешь?» Представь, мама: в спальне полумрак, от меня великолепным маслом косметическим с ароматом лесных ягод пахнет. В общем, я как свежая ягодка земляники в летнем лесу. Время — ночь почти. Рабочий день давно уже у обоих закончился. А он, мне знаешь, что отвечает? На автомате так?

— Ну, наверное, отвечает «-какая же ты у меня обворожительная!».

— Ага! Держи карман шире. Он мне вопросом отвечает: «-Ты не помнишь, какую процентную ставку мы платим по кредиту Талан — Банка?»

— И какой же процент? — мама Анжелы пребывала в игривом настроении.

— Мама! — сурово буркнула журналистка.

— Прости, дочка! Это действительно возмутительно.

— А мне как обидно, представляешь?! Во время интимной близости, когда тело должно быть к телу, а душа к душе, он думает о кредитах! Вот какое, скажи мне на милость, сексуальное удовольствие можно получить от кредита?

Анжела при этих словах приподняла плечи в изумлении. Мама втянула воздух в ноздри с шумом и выдвинула шаткое возражение:

— Не скажи, доченька. Между кредитом и оргазмом тоже есть нечто общее!

— И чего же?

— Кредит, особенно безвозмездный и крупный, несет человеку удовлетворение. Оргазм — тоже. Чем он крупнее — тем лучшее…

Анжела перебила родителя взмахом ладони.

— Бросьте вы это, мама. Наши кредиты кабальны, и не могут нести удовлетворения. Так, что мужу не до меня, мама. Ему нет особого дела даже до моего тела. И уж тем более, ему нет никакого дела до моей души. Он меня не понимает, мама.

— Ну, а что такого, доченька? Можно и его понять! Какое уж тут дело до души, когда в стране такие высокие процентные ставки по кредитам!

— Мам! Хватит ёрничать, — как — то устало попросила Анжела.

Лидия Игоревна взглянула в глаза дочери.

— Не буду больше, милая, — сглотнула комок в горле женщина. — Не буду. Мне просто хотелось тебя попробовать взбодрить. Может, рассмешить, если удастся. А то получается, что совсем невесело как — то у тебя с Германом жизнь течет.

— Невесело, мама, — с горечью в голосе ответила Анжела.

— Но он хотя бы тебе верен, наверное. А это дорогого стоит! Пусть ты его окрестила скучным механическим истуканом, но тут кроется и плюс: такой холодный и бесчувственный экземпляр не будет, как блоха, скакать из одной постели в другую с разными женщинами. Он же чурбан, как ты его характеризуешь! Так, что ищи во всем хорошее. Черствый мужик — это же, считай, сухарик. Лежит себе в пакетике, не портится, не плесневеет. А возникло желание его куснуть, отведать, так окуни в сладкий чай или кефир, и вот сухарь делается мягким, податливым, размокшим. Такому и сторонние женщины не нужны, ведь верно?

Анжела взглянула на мать, как на инопланетянина и внутренне поразилась: «-Вот удивительный человек, моя мама! Сколько лет ей уже, а все сохраняет удивительно наивные представления о мужчинах».

Анжела улыбнулась несколько криво предположению, что Герман верен ей, так как он «сухарь». Этот «сухарь» отличается твердостью в вопросах бизнеса и по отношению к жене, а вот при виде смазливой девочки размягчался на раз. В памяти Анжела вернулась к той едва одетой проститутке, что была с ним на даче. Анжела застала их врасплох, но сей факт нисколько не смутил ни мужа, ни девицу легкого поведения. Тогда Анжела поднялась в спальню и некоторое время наблюдала, как муж кувыркался в их постели с другой. Затем она громко хлопнула в ладоши. Обнаженная задница ее законного супруга перестала колыхаться меж пары белых девичьих ног. Девица от неожиданности громко пустила газы. От созерцания всего этого омерзения Анжелу едва не стошнило. Прикрывая рот рукой, она ринулась вниз, к санузлу. Потом, после, она сидела на первом этаже обессиленная в широком кожаном кресле.

Мимо простучали каблучки. Чужая женщина, что только что была с Германом, покидала дом. Анжела не хотела ни знать, ни видеть ее, ей было неинтересно как ее зовут и сколько ей лет. Ей было все равно, как выглядит соперница. Она хотела так думать, но властное женское любопытство взяло верх: ее взгляд стрельнул в направлении стука каблучков. Девица оказалась низкорослой, в неизменной для их профессии мини юбке. В чертах лица ее жило нечто от предков — степняков. Несильно раскосые глаза глядели на Анжелу насмешливо. Часто проститутки презирают жен своих клиентов. Конечно, ни самим женам (если случилась нежданная встреча), ни тем более клиенту, они об этом не говорят.

Раскосая представительница древнейшей профессии на сей раз насмешливо смотрела на телеведущую и вдруг издевательски помахала ей крошечной ладошкой. Анжела изогнулась кошкой, яростно зашипела и прогремела:

— Вот отсюда, шалава! Вон из моего дома!

Каблуки более поспешно застучали в направлении парадного входа дома. Девица, похоже, нисколечко не обиделась на «шалаву». Наверное, нечто подобное ей приходилось слышать ни раз, и ни два. После ее ухода липкая тишина как бы застыла в доме. Только что в этих стенах кипела сексуальная жизнь, а теперь все успокоилось. Как будто жидкая масса, из которой кондитеры сварили мармелад, начинает загустевать и делаться липкой. Нечаянно муха может попасть массу, и тогда она как бы окаменевает в конечной сладости — кусочке мармелада.

Так же тогда и замерло — застыло сердце Анжелы. Перед лицом явного предательства мужа она почему — то почувствовала себя идиоткой. В тот день что — то умерло в ней по отношению к Герману. Что — то светлое и доброе. Умерла некая вера в семейный очаг как феномен человеческого жития.