- Какие чемоданы? – Мушкин недоуменно нахмурился.
- Твои. В которые ты положишь все свое добро, нажитое непосильным трудом за те годы, пока мы вместе жили – две пары носков и трое трусов.
- Зачем? – композитор начал подозревать неладное.
- Чтобы вприпрыжку скакать на свободу, разумеется, - я уперла руки в талию.
- К-как это?
- А как ты хотел? Квартира-то моя. Мы расстались, ввиду таких вот весомых двух поводов, - указала на куриц, что жались к своему любовнику. – Теперь ты должен собрать вещи, пожать мне руку, поблагодарить за все, как порядочный негодяй, и уйти в ночь. А я останусь безутешно рыдать, как и положено.
- И куда я пойду? – обладатель прописки в лучшем городе земли под милейшим названием Череповец тут же сник.
- Ну, у них же есть какой-то курятник, наверное, - кивнула на девиц. – Вот в него и переедешь.
- Не-не-не-не-не! – тут же всполошилась одна их них. – Не надо нам его! Мы и так впятером в однухе. Куда еще и этого? Дамочка, мы тут работали, а не то, что вы подумали! Так что, как хотите, но со своими жилищными передрягами сами разбирайтесь! – она спрыгнула с кровати, цапнула с пола платье с блестяшками, натянула на себя и скомандовала подруге – или коллеге, - бежим, дура, пока нам этого тюленя как чаевые не навялили!
- Прости, котик, - та чмокнула Мушкина в щеку, перемазанную помадой, протрясла сисями до кресла, где лежало алое платье, нырнула в наряд и бочком, как стеснительный котенок к бультерьеру, подошла ко мне.
- Чего хотим? – осведомилась я. – От меня платы за разврат не дождетесь.
- Неееее, - проблеяла девица нетяжелого поведения. – Мне бы вон белье с елки взять, - ткнула наманикюренным ногтем в стринги и лифчик, что свисали с искусственных ветвей. – Дорогое оно. Можно?
- А чего бы и нет, - я решила проявить широту доброй души. – Мне трофеи не требуются. Забирайте.
- Спасибочки! – она просияла, схватила вещички и убежала в прихожую.
Оттуда минуту слышался шум, шелест одежды, визг молний на сапогах, цоканье каблуков. Потом хлопнула дверь.
- Одного не понимаю, - пробормотала, разглядывая хлопающего глазами Мушкина. – Двух-то сразу тебе зачем? Оптимизм взыграл, что ли? Самомнение взбунтовалось? Или в зеркало заглянул с той стороны, что увеличивает?
- Так там акция была, - пробормотал он. – Новогодняя. Одну Снегурочку заказал, вторая в подарок.
- Это было бы смешно, если бы не было так грустно, - прошептала, без сил плюхнувшись на кресло. – Хотя хорошо, что хоть не Дед Мороз или олени по акции за половину цены шли, ты бы и на них позарился.
Шутки срывались с языка, хотя было вовсе не смешно. За что он так со мной? Что я ему плохого сделала? Поддерживала, содержала, когда без работы сидел. Подбадривала, когда «унижался, опуская свой талант до написания музыки для рекламных роликов». Быт обеспечивала, все потребности удовлетворяла. От плиты отползала глубоко за полночь, хотя ни разу даже спасибо не дождалась за каждодневный «обед из трех блюд плюс компот». Мерзавец… Не компот, разумеется, Мушкин.
- Мяяяра, - Фунтик, про которого я и вовсе позабыла, вскочил на диван, подошел ко мне, бодро прошествовав по планшету, и боднул головой мой локоть.
- Привет, зайка, - я погладила его и на автомате пожурила, - не ходи по технике.
Планшет ожил под его лапками, включился. Отвлекая меня от жаления себя любимой, комната наполнилась теми звуками, на которые как раз и ябедничала соседка.
- Зер гут, даст ишь фантастиш! - вклинился в женский визг густой баритон.
Тааак, что происходит в моей приличной когда-то квартире?!
- Какого…?!! – я высказалась прямо, прижав к себе кота.
- Это просто… просто… - мой изменник подскочил и начал тыкать в кнопки гаджета, который решил сдать своего хозяина с потрохами, но непотребный звукоряд стал только громче. – Вот ты нашел время зависать, скотина!
- Даст ишь… - подтвердил кто-то из недр железяки.
- Полнейший фантастиш! – согласилась я. – Вместо работы ты тут, значит… - нахмурилась, пытаясь подобрать приличное выражение. – Рукоблудием занимаешься?!
- С чего ты взяла? – покрасневший изменник все же утихомирил бьющуюся в экстазе технику, и та заткнулась, захлебнувшись очередным «фантастиш»-ем.
- Ты еще спрашиваешь? – укор в моих глазах был столь скорбен и силен, что мог заставить раскаяться и пасть в ноги с мольбой о прощении даже тех гнусов, что распяли Христа.
Но Мушкин оставался непоколебим, как айсберг, что потопил Титаник – припевая «плавают тут всякие…». Никакой совести у мужика. А зачем? Совесть – это же атавизм, от него одни проблемы. А так ни совести, ни стыда, ничего лишнего. Как говорится, жить стало проще, жить стало веселее!
- Даст ист фааантастиш! – снова взбеленилась техника.
- Это уж точно, - пробормотала, согласившись с ее правотой.