Посторожишь моего сторожа?

Моему любимому «врагу» — С.Ф. (24 февраля 2022 г. — 5 сентября 2022 г.)

«И заставили проходящего некоего Киринеянина Симона, отца Александрова и Руфова, идущего с поля, нести крест Его» (Мк. 15:21).

— Тебе, конечно, кажется, что я поступил жестоко. Но это не так… Дело в том, что я тебя совершенно невозможно люблю. Вот.

В странном отупении он смотрел на его золотисто-каштановый нимб. Аппель ерзал напротив него, почесывал затылок и сжался в плечах, как в страхе, что ему сейчас треснут.

— А-а-а… — Он пытался ответить. — Эм-м-м… А!

Аппель опустил боязливо глаза.

— Конечно, я не желал вам плохого, это произошло как-то само, я и подумать ничего не успел и… Я, конечно, не хотел потерять тебя — вот и все.

Объяснение, начавшееся с разочарования и злобы, приобретало иные оттенки, более страшные и опасные для обоих. Немыслимо: Аппель признается в любви, причем столь недвусмысленно, что разыграть непонимание уже не получится.

— В конце концов, — начал Аппель опять, чтобы усилить впечатление от прежнего, — я не сказал ни слова неправды. Разве не так, Берти?

Нужно было срочно ответить, и он промямлил первое, что пришло в голову:

— О-о-о… я тебя тоже люблю. — И он неестественно рассмеялся. — Мы столько дружим… с тобой.

— Ты меня любишь?

— Разумеется.

Аппель больно закусил губы.

Снова он рассмеялся, чувствуя, как ранит это его старого друга, который из друга внезапно превратился в опасного человека напротив. Но смех этот был оружием против ужаса, сузившего горло, мозг, все его внутренности.

— Конечно… — растягивая, как резинку, повторил за ним Аппель. — Ты меня любишь. Я не сомневался.

— Мы все тебя любим.

Тот кашлянул.

— Все — это кто?

— Мария, и Дитер, и Кете, мы все.

— Конечно… Не сомневаюсь.

Аппель встал, но затем сел — без приглашения вошла черно-белая горничная. На жестяном подносе стучали фарфоровые чашки; руки были обнажены, в красных пятнах.

— Кто разрешил вам войти? — спросил Аппель.

Она испугалась и отступила.

— Простите…

— Я вас не слышу.

— Мадемуазель Катерина мне приказала…

— Мадемуазель Катерина вам может приказывать?

Чашки застучали сильнее. Он встал и забрал у нее поднос.

— Я, честное слово, я…

— Ничего. Все хорошо.

— Простите, пожалуйста… не говорите моей госпоже. Мадемуазель Катерина сказала, чтобы я не стучалась, что вы разозлитесь, если я постучусь.

— Все хорошо. Закройте.

Дверь она захлопнула ногой, потому что руки не слушались; шаги затарабанили — она убегала.

Аппель отказался от протянутой чашки — в чае болтались два кубика сахара.

— Это же твоя чашка.

— Нет, в моей три. Достань их ложкой — и все.

— Они частично растворились. И после этого ты говоришь, что Катерина хорошо ко мне относится? Относясь ко мне хорошо, она забыла, что я не употребляю сахар, ни грамма?

— Возможно, она позабыла. Я и сам бываю забывчив.

— О, конечно. — Аппель понизил голос. — Конечно, она забыла. Хотя мы только вчера говорили о сахаре, и что есть его нельзя, и что ты раньше умрешь, потому что три кубика в чашке — это кокаин!

Он тихо вздохнул. Истеричность Аппеля вкручивалась в его виски с болезненной пульсацией. Не думать о Кете, не думать, что… Аппель несколько раз фыркнул, изображая, что у него насморк от недельной болезни, откашлялся, покрутил ботинком у ножки стола, а после сказал, что Мария хотела его рисовать, и что он думает отправиться к ней — в кои-то веки у него есть настроение.

— И кем же она хочет тебя нарисовать?

— Полагаю, королем баварским. У нее был шаблон.

— Скажи ей, что Софи приезжает в шесть. Петер звонил и просил, чтобы мы позаботились.

— А она что, не знает?

— Нет, это я говорил с ним.

— Скажу, хорошо.

Аппель потоптался, потрогал косяк и заметил, что ремонт, конечно, получился хороший. Он не ответил. Нос шмыгал не переставая. Аппель вышел спиной вперед и случайно стукнулся о полосатую стену. И, как горничная, ногой толкнул дверь.

У калитки была воткнута лопата с тонким черенком (диаметром в 3 см) — ею пользовалась только хозяйка. Она самостоятельно занималась садом. Аппель постоял, рассматривая белесый черенок. С востока, с ветром, тянуло запахом свежей травы, и пыли, и засохшей глины, и, быть может, почерневших стен синагоги с противоположной стороны реки. Аппель послушал, как стучит в оконных рамах, а решившись, схватился за черенок и, как вор, побежал с места преступления. Лопату он держал у левого колена, грязный наконечник стучал о его голень.

Он отошел от дома, свернул на полосатую бежево-красную дорожку — там, в окончании полосы в 327 шагов, на высоком парчовом стуле пребывала Мария. Аппель шел близ зелени, испытывая к ней противоестественную ненависть. Спроси его, чем виновата трава, — и он бы ответил, что траве не следовало появляться на свет, она грязная и вонючая, и животные, которые ее употребляют, тоже грязные и вонючие. Со злым удовольствием Аппель пустился в размышления, каким бы хорошим был мир, не останься в нем коров, коз, лошадей (и кто там, помимо них, питается травой?). Не то чтобы ему не нравились животные, просто сегодня они его раздражали за их спокойное и не хищное существование. Так Аппель не заметил, как прошел 127 шагов. В упоении ненавистью он размахивал лопатой, как самурайским мечом. Зеленые пятна слева и справа скрипели от его японских ударов.

— Что это вы делаете?

Он выронил лопату и застыл как виновный.

— А, это вы…

— Вы что, за мной шли? — язвительно перебила она.

Ненависть, испытываемая им к коровам, козам и прочей благостной живности, переключилась на явившуюся ему нынче знакомую. Катерина уверенно приблизилась и подняла с земли лопату старшей сестры.

— Марии бы не понравилось, что вы украли ее штуку.

— Я… конечно, я ее не крал!

— А что же вы сделали?

— Я взял ее на время! Конечно, это слишком ясно. Не нужно быть гением, чтобы это понять.

Она кашлянула и улыбнулась. В это мгновение Аппелю хотелось убить ее. Она была намного ниже, каких-то 165 см (он умел высчитывать, это много раз спасало его). В сравнении с ней он был почти великаном — 197 см (и свое тело он знал в сантиметрах). Он кашлянул тоже — было бы немного некрасиво убивать ее сейчас, озаботившись тем, насколько она меньше и насколько тонки ее кости и слабы мышцы. Это не говоря о том, что он гостит у ее старшей сестры и неэтично…

— Как прошло ваше чаепитие с Альбертом?

— А, чаепитие. Конечно. Вы были невероятно милы, послав нам чай.

— О, вам понравилось? — Она счастливо заулыбалась. — Я очень старалась, мне так хотелось, чтобы вы оценили мою заботу.

— Только вы мало сахара мне положили…

— О, а я не сказала горничной, чтобы она взяла с собой еще? Мне показалось, я положила достаточно, но… сахарница лишней не бывает.

В глухой ненависти он молчал. Тишина этого места усиливала его впечатление — насколько эта женщина желает ему смерти, и как он хочет убить ее, разорвать ее рот (6 см и 6 мм), оторвать нос (ровно 5 см) и выбить глаза (левый — 4 см и 1 мм, правый — 4 см и 2 мм). Губами (ширина — 1 см и 5 мм) она улыбалась, как не зная о его мыслях, а в действительности зная и опасаясь.

Она отступила на шаг, встала боком к нему, а руки свела за спиной. Лопата была серьезным оружием.

— Вы хотите навестить мою сестру?

Волосы (22 см и около того — от корней) опустились на ее щеки — тонкие каштановые прядки в золотистой копне.

— Конечно. А что?

— Вы от нее что-то хотели?

— Ничего. Хотя нет, я должен сказать, что чета Кроль приезжает.

— Можете ей кое-что передать от меня?

Выражение ее изменилось.

— Вы можете пойти со мной. Скажете ей сами. Осталось ровно 200 шагов. В вашем случае 203.

— Скажите Марии: мне жаль, что я испортила ей праздник. Испортила вам всем.

Она мило, как ребенок, поковыряла ногой землю, а затем, не простившись, пошла по дорожке к мосту. Лопата слегка испачкала ее спину.

Аппелю нужно было пройти 200 (нет, 199!) шагов, и 164 из них он злился на Катерину и мечтал, чтобы она убилась — внезапно, таинственно и навечно. Она, конечно, знала о нем, и об Альберте она знала, и этого было достаточно, чтобы мечтать.

Мария взглянула на него — голова ее склонилась к плечу, и смотрела она сурово.

— Пришли!.. Нечем заняться? Хотите, чтобы я вас рисовала?

— Так, гуляю немного.

Близ деревянной штуки (Аппель не помнил, как она называлась) стояли два низких стула. На первом, аккуратно расправив юбку, восседала Мария (172 см роста). На второй кое-как присел Аппель; ноги его были велики, и он уперся каблуками в зелень (6 см длины, не более). Обрыв, что расстилался в 7 шагах от Марии, а от него шагах в 9, был очень красив и страшен. Аппель боялся высоты, потому что не мог ее высчитать, а все, что не поддавалось измерению, вызывало у него нечто схожее с паникой. Чтобы стало спокойнее, он спросил у Марии:

— Как считаете, какая тут глубина?

— Вы хотели сказать, высота? — заморгала Мария. — А, кажется, мне говорили в поселке, что больше ста метров. Или больше двухсот? Это говорила Эстер. У нее проблемы с памятью. Порой она несет такую чушь! Например, она недавно меня убеждала, что Землю можно обойти пешком меньше, чем за год. Я рассмеялась и спросила: «А как же океаны? Их вы тоже собираетесь пересечь пешком?». А на это Эстер ответила…

Далее пошел рассказ о том, как Эстер (кто такая Эстер?) якобы побывала в Италии и рассмотрела там на главном балконе… впрочем, Аппель прослушал, что Эстер, кем бы она ни была, рассмотрела на этом главном балконе. Ноги у него уже затекли. Он старался не смотреть в широкое — поскольку земля обрывалась — бессистемно раскрашенное и белым, и сизым, и голубым небо. Вместо этого он уставился в картину Марии. Та рисовала тонкими кистями ало-сине-зеленое что-то.

— Я встретил вашу сестру, — перебил он Марию на полуслове.

Мария неприятно собрала губы и критично сузила глаза на необычное полотно.

— Как вам нравится, что я рисую? Я вот-вот закончу, и мы с вами приступим к вашему образу.

— Конечно, мне сложно сказать…

— Говорите конкретно. Есть у меня потенциал?

— Зависит от того, чего вы хотите добиться.

Уклончивость его Марии не нравилась. Должно быть, она спрашивала себя, зачем он пришел. Не за тем же, действительно, что хочет получить от нее свой портрет?

— Но я с удовольствием посмотрю, как вы будете меня рисовать. Конечно, я готов позировать, сколько потребуется.

— Вот как, — проговорила она, — уверена, вам станет скучно уже через двадцать минут.

— О, тут есть, чем заняться, не переживайте.

Мария наклонилась, чтобы сполоснуть кисть от алой краски. Темные волосы, сброшенные на плечи (46 см?), кончиками слегка коснулись травы. Краска окрасила мисочку в некрасивый рыжевато-бежевый цвет. Аппель встал.

— Сожалею, но я не подумала, что вам нужен другой стул. Я оставляю это место для горничной. Она намного ниже вас.

— Конечно, ничего страшного. — он нелюбезно потер колени. — Кстати, ваша сестра просила сказать вам, что любит вас. А, нет, извините, она хотела извиниться, что испортила вам праздник.

— А, это, — Мария уверенно крутила кисть в зеленой баночке, — она считает, что испортила мне… Боже мой, какой она все еще ребенок!

— Вы поругались? Извините мое любопытство.

— Нет. Мы не ссорились ни разу в жизни. Понятия не имею, с чего она решила, что испортила мне что-то. Я ни разу в жизни на нее не обижалась. Ссора — это если обижаются оба.

Она улыбнулась его страху. Аппель хотел и боялся приблизиться к краю.

— Вы так боитесь высоты?

— Нет… конечно, есть риск упасть.

— Вовсе нет. Я стояла на краю множество раз.

— Сколько?

— Хм, не меньше 27, мне кажется. — Она иронично рассмеялась. — Как можете заметить, я по-прежнему жива.

— Вам нравится смотреть вниз? Почему?

— Возможно, меня привлекает близость смерти?..

На иронию ее Аппель улыбнулся. Он не понимал, что чувствовать к этой молодой женщине, что невинно, случайными изменениями в лице, играет с ним. Отчасти она была ему приятна (уже потому, что не была Катериной). Вместе с тем Мария втайне вызывала у него странное беспокойство, природу которого он был не в силах объяснить себе самому. Нерешительно он отвернулся от нее и опустил глаза в землю — там трава наползала на камень.

— Катерина показалась мне немного обиженной… — начал он осторожно. — Немного… скажем так, не на своем месте.

— А, это. — Голос Марии за его спиной был спокойным. — Ей нужно привыкнуть. Она же пережила столько несчастий!

— Вы собираетесь поселить ее у себя?

— Нет, естественно, она хорошо чувствует себя с Альбертом. Но город отвратителен в теплое время. Не понимаю, почему у нас так пыльно. Помню, в моем детстве легче было дышать. Возможно, дело в некачественных автомобилях? Их развелось невероятное количество! Ужасные машины, которые сделаны из ужасных материалов, наверняка на производстве не соблюдаются правила безопасности. Вы скажете: в нашей стране все делается в наилучшем виде! Но я уверяю вас, у нас тоже умеют делать дешево и отвратительно. Уверена, станет хуже, скоро прибудут французы, и они ничего не умеют. Моя нынешняя горничная работает у меня только потому, что мне нужно улучшать французский. Но прежнюю я рассчитала, потому что за один месяц она умудрилась разбить сахарницу и потерять вилку. Я не понимаю, как она заработала неплохую рекомендацию?

— Значит, Катерина хорошо живет с Альбертом?

Аппель чувствовал: Мария только изображает, что рисует, но более занята рассматриванием его спины. Закрыв глаза, он закончил 4 шага (он правильно посчитал!). В 12 см и 6 мм от левой ноги была пропасть.

— Осторожнее! У вас не закружится голова?..

— Вы правы, что хотите остаться: тут замечательно.

— У вас закрыты глаза?

— Нет. Я смотрю в небо…

— О, я в восторге! Вы смогли справиться со страхом!

— Конечно, мне очень жаль, что с вашей сестрой случилось…

— Вы все же пришли говорить о Кате, — с озабоченным смешком перебила она. — Скажите честно: что вам от нее нужно?

— Меня беспокоит ее состояние. Вы знаете, какие хорошие отношения у меня… с Альбертом. И его состояние зависит от состояния вашей сестры. Мне жаль это констатировать, конечно… Поэтому мой интерес связан с заботой о моем ближайшем друге.

Мария усмехнулась — он хорошо слышал.

— Боюсь, не нам решать, как Альберту жить с ней. На месте Альберта я показала бы Катю хорошему врачу, но он считает, что…

— Но вы ее сестра, вы имеете право решать… вместо него.

Он слушал, как ловко кисть ее скользит вниз и вверх, вниз и вверх, оставляя тонкие полосы. Правая нога (ровно 13 см от края) слегка дрожала — от колена к голени.

— Мсье Аппель! Мсье Аппель!

По траве бежала женщина. В недоумении, что зовут именно его, он повернулся. На мгновение показалось, что он потеряет равновесие и свалится вниз, но Аппель успел развести руки в стороны и остался на ногах. Мария застыла в ужасе с грязной кистью у плеча. Черно-белая горничная добежала до них и теперь встала, тяжело дыша и протягивая Аппелю листок и ручку.

— Я говорила вам быть осторожнее!.. Боже мой! Зачем нужно бороться со страхом, если это может стоить жизни?

Он не слушал ворчание Марии. Знакомый черный герб на бумаге заслонял собой все.

— Вы, конечно, уверены, что это мне?

— Простите, мсье Аппель.

Он отступил от пропасти на 58 см. Его немного трясло. Горничная боялась пошевелить протянутой рукой.

— Вы должны расписаться… что вы получили. Это обязательно, мсье Аппель.

После колебания он забрал у нее листок и, приложив его к запястью, расписался у головы имперского орла (12 см). Ниже было написано: «"Единая Империя" поздравляет вас с успешным призывом».

— Что это?

Голос у нее внезапно сел. Ей захотелось прочистить горло, но было как-то неловко. Апрель сгорбился, уменьшился разом, легкая неуверенность сменилась откровенным страхом. Показалось, что сейчас он потеряет сознание. Но Аппель сглотнул — она заметила, как шевельнулось у него в горле — и медленно убрал письмо в карман. Лицо его было румяно от ветра, а руки — вот они, эти руки, неестественно побелели.

— Конечно, ничего серьезного… — И Аппель заулыбался. Зубы его — она тоже заметила — были слишком белы. Неужели и зубам его было страшно?

— Значит, вас призывают…

Он опустил глаза и повторно сглотнул.

— Это фронт? Прямо на фронт?

— Я не знаю, конечно… Наверное, фронт. В любом случае, это не штаб.

— Вы… столько лет работали на партию… Неужели «Empire Today» за вас не заступится?

— О, я всю жизнь писал ужасные статьи, вы, конечно же, правы. Но… это мой шанс!

Боже, отчего мужчины не замечают, как нелепы они в попытках скрыть свои чувства?

Несколько раз — с перерывом — он улыбался, а после, поняв, что ее не обманешь, уставился в небо. Она давила в себе желание закричать: «Мне жаль, мне очень жаль, очень-очень, так жаль!». Но ей было неловко.

— Война — это…

— Что? — спросила она.

— Война — это страшно, конечно, — со странным оптимизмом заговорил Аппель. — Но должен же кто-то воевать… наш великий путь… нужно уметь собой жертвовать! Как вы считаете?

— Я, право, не знаю.

— У вас нет своего мнения?

— Я только женщина, — с усмешкой ответила она и взялась за ближайшую кисть. — А вы хотите, чтобы я высказывалась о политике и войне?

Аппель открыл рот, чтобы ей возразить — что за потребность у мужчин вечно спорить? — но тут слева пронзительно завизжали. Было похоже, что некто женского пола наткнулся в кустах на змею. Впрочем, поблизости змей не было, Мария не встречала тут ни одной. И все же она встала — пришлось отодвинуть картину — и зашагала в сторону протяжного визга. Но тот, кто кричал в ужасе, уже замолчал. Мария в нерешительности остановилась.

— Наверное, это маньяк, — весело сказал Аппель. Ему было приятно, что не он один нынче страдает.

— Не мелите чушь. Тут маньяки не водятся.

— Откуда вам знать?

— Оттуда, что я тут живу, — категорично сказала Мария, — поэтому мне лучше знать, водятся тут маньяки или нет.

— А, конечно, тогда это вражеский диверсант. Сейчас он будет прятаться, а ночью придет к нам и убьет нас во сне.

— Перестанете вы болтать чушь или нет?..

Заплакала женщина. Она бежала, спотыкаясь от слез и постанывая от боли в ногах. Мгновением позже из-за поворота показалась знакомая горничная — она неслась, путаясь в длинной юбке и распустив волосы, как пиратский флаг.

— Мадам Мария! Мадам Мария! Там, там…

Мария стояла, выпрямившись в недоумении. Горничная не приблизилась к ней, а встала в десяти метрах, как в страхе, что ее могут ударить.

— В чем дело?

— Мадемуазель Катерина бросилась с моста!

Она, казалось, не расслышала. В ней ничего не изменилось. Лишь полминуты спустя — в молчании — она интенсивно заморгала глазами. Пасмурный свет — отчего стало пасмурно? — ослеплял ее.

— Я… что-то я… — Она прикоснулась ко лбу.

— Мадам Мария! Пожалуйста! Честное слово, я ничего не могла, я не успела…

— Вы уверены? — резко перебил ее Аппель. — С чего вы это взяли?

— Простите, мсье Аппель. Клянусь, я не успела помочь. Я не успела, я бы очень хотела… Умоляю, простите!

И горничная отвратительно зарыдала. Марии захотелось на нее закричать. Вой, со слезами, со слюной изо рта, действовал ей на нервы сильнее сирены воздушной тревоги. Она, должно быть, попыталась воскликнуть: «Хватит плакать! Я ненавижу ваш голос!» — но ее уже уносило — налево, направо, налево, и вниз, вниз, в бесконечный низ, который бесконечный, потому что низ и…

Человек больно хлопнул ее по губам. Она от боли закашлялась.

— Просыпайтесь, эй! Не время спать!

Отчего мужчины настолько…

— Вставайте, вставайте! Хватит орать! Ты хочешь, чтобы я тебе залепил, что ли?

Женщина захлебнулась воем и замолчала.

— Так, так — суетливо приговаривал Аппель. — Сейчас… Ты успокоилась? Рассказывай, что там стряслось!

— Это все… мне снится… Нет, нет, это чушь! Все хорошо…

— Не спите! Не спите!

Она склонилась к дрожащему плечу Аппеля. Оба были в траве. Рукой она могла достать пустоту. Низ, из которого ее достал Аппель, свистел и пронзите…