Правильный выбор

45

Алексей оказался в камере вместе с Дмитрием, и с ними был ещё один, который, забившись в угол на своей кровати, сидел в кандалах неподвижно и молчал. Признаки жизни были видны лишь от моргания глаз. Видно, этот человек сидел там давно, и явно связан с восстанием, которое было в декабре прошлого года.

Но друзья молчали, переглядывались и оглядывали ужасающее их место… Камера была сырой и пахло копотью от стоящей на столе масляной лампы. Единственное окно было закрашено так, что свет проходил лишь через маленький кусок чистого стекла. Всюду чувствовался сквозняк и из щелей лезли насекомые.

Чем дольше друзья находились здесь, тем больше разных видов противных им насекомых видели, тем сильнее ощущали голод и одиночество. То, что им приносили поесть, — никак не пробуждало аппетит, но зов ноющего желудка заставлял есть уже плесневеющий хлеб, запивая кружкой нечистой воды…

Переглянувшись снова с другом, Дмитрий кивнул. Он взглянул на соседа и, наконец-то, решил говорить:

— Даже такая угрюмая тень не спасает от жары…

Но сосед молчал, демонстративно отвернув взгляд в сторону. Молчал и Алексей… С тех пор как их здесь заперли, прошло несколько дней. Дни тянулись… Алексей сидел в углу и уже не знал, как остановить разрывающее душу переживание. Скрыться, убежать некуда. И он понимал: предчувствия Дмитрия тогда не обманули… Судьба старалась всё время намекать о приближающейся беде уже хотя бы тем, что к их домам давно были представлены наблюдатели…. за каждым их шагом следили жандармы…

— Не успели мы, — тихо сказал Алексей, и Дмитрий прочитал его углубившиеся в разбитые мечты мысли. — Милана думает, что предал. А ту даму подослали ко мне специально… Теперь я понял это. — Какую даму? — не понимал Дмитрий. — Некую Мари, не знаю её, — покачал головой Алексей, продолжая глядеть в пол. — Ты, если сможешь, передай Милане, что не предавал… И чтобы никого не слушала. — Я уверен, здесь как-то замешан Краусе, а доказать не могу. Мы можем ждать лишь милосердия, — ответил Дмитрий. — Ты заблудший, а не виновник для государя.

— Виновник, — выдал из себя обиду тот. — Я защищал их на допросе, я всё знал и не донёс! — напоминал он. — И даже если бы знал, что буду схвачен, не предал бы. Как выбрать, кого предать? Себя, родину, друзей? — А я выдал тебя и Сашку, будто вы мои помощники, чтобы узнать всё о тайных обществах, как поручила мне тогда канцелярия, — высказался Дмитрий. — Вы здесь допытаться ещё каких признаний от меня? Потому отдельно от остальных и посадили? — вдруг влез в их разговор молчаливый сосед, глаза которого разгорелись в гневе. — Позовите жандармов и убирайтесь отсюда, прихвостни…. холуи!

— Тихо! — выкрикнул в ответ Дмитрий. — Кто таков? — Не знаете, кого пытаетесь разговорить? — с недоверием усмехнулся тот. — Мы не подосланы, — выдал Алексей. — Пытаетесь заполучить оправдательный аттестат, предатели, — стиснув зубы, прошипел в ответ разгорячившийся сосед.

И решившие дальше не продолжать беседы, которая может привести к ненужным крикам, друзья снова замолчали… Новый день подступил и к ним, и к остальным заключённым мятежникам не только новым лучом палящего солнца, но и распахнувшейся дверью. Всех, кто был заключён из-за декабрьского восстания, повели за собою.

Очень скоро их собрали в доме коменданта… Встретившиеся были удивлены, обнимались, целовались друг с другом и не знали, что происходит, почему их всех собрали. Когда узнали, что будет сейчас объявлено решение суда каждому, их стали разводить по разным комнатам, согласно разрядам приговора. А далее… группами выводили обвиняемых в зал…

Выступающий перед ними обер-секретарь зачитывал приговоры, а восседавшие позади судьи рассматривали каждого участника через лорнеты. Однако вся обстановка и атмосфера никак не ломали дух крепких и не сломленных на вид обвиняемых, которые давно знали о своей участи или догадывались о ней, морально подготовившись, чтобы принять достойно…

Вызванные на оглашение приговора и Алексей с Дмитрием стояли гордо, принимая каждое слово обер-секретаря, как должное, хотя душа и ломалась от несправедливости наказания. Выслушав решение суда, Алексей и Дмитрий успели лишь крикнуть друг другу, что встретятся ещё, и их развели в разные двери.

Алексея вернули в камеру, где он оставался уже один, как и запертый в камеру Петропавловской крепости Дмитрий. Дмитрий не понимал своего наказания, особенно его слабости. Он теперь был приговорён на заключение до года за попытку скрыть от канцелярии истинные стремления своих друзей. Дмитрий понимал, что это результат тех доносов, которые были получены канцелярией и государем, и что опровергнуть уже ничего не сможет, но не понимал, почему его не наказали более жестоко, чем остальных.

Алексея участь была иная. Он и раньше чувствовал, помнил намёки во время допроса. А теперь…. сидел в темнеющей от вечера камере и знал: завтра начнётся его путь по этапу на каторгу, а потом на поселение в Сибирь, как объявлял обер-секретарь. Надежды на то, что удастся хотя бы словом перемолвиться с дорогими людьми, с невестой, не было до тех пор, пока в камеру не принесли лист бумаги и чернил.

— Пишите последнее письмо родным, — сказал спокойно жандарм, оставив всё на столе и быстро ушёл, снова заперев за собою дверь.

Радости Алексея не было предела. Он тут же написал Милане всё, как было на самом деле: что не предавал и мысли о предательстве не держал никогда в себе, что всё это проделки злых интриг, завлёкших его и Дмитрия в цепи тюрьмы. Он даже вспомнил и каялся, как вёл себя грубо по отношению к крепостным, особенно к Якову, и отписал Милане, чтобы передала, что он просит у всех прощения за недоверие и озлобленность…

«…Я был несправедлив в отношении к крепостным. Признаю всю свою вину и не жду прощения и понимания. Всё, что хотел, я уже сказал. Всё, в чём виноват, признаю. Глупостью был полон и дуростью многие годы. Всё, что произошло, — достойный урок для меня. И благодарю судьбу я лишь за то, что ты в ней была. На этом прощаюсь с тобой, моя родная, моя ненаглядная, и молю, передай моим родным, что люблю их, что был верен России, хотел её благоденствия и защищал с честью благие намерения,» — дописывал он письмо. — «Не держи на меня обид и прости. Если бы не разлучили нас эти обстоятельства, я бы сделал всё, чтобы ты стала самой счастливой на свете. Но теперь обязывать и удерживать тебя не имею права. Я верю, что вернут вам с Иваном всё, и ты обретёшь ещё своё счастье. Ты свободна. Прощай. Алексей.»

Несколько раз перечитав всё, Алексей не стал ничего больше исправлять или дописывать. Вскоре жандарм вернулся и забрал письмо. Появившийся следом другой связал руки Алексея тугой верёвкой и повёл за собой…

На улице была уже ночь, но совершенно темно Алексею стало в тюремной карете, в которой его доставили в ров Кронверкской куртины. Там… поставили перед строящимся эшафотом и один из присутствующих офицеров подошёл:

— Вы будете лицезреть казнь пяти злодеев, как и мы. Вас прогонят сквозь строй, как и остальных осуждённых. Вы последуете за ними. Вы будете ощущать то же, что и они, будете отрабатывать с ними вместе грехи на каторге, слушать их речи, планы и подумаете, на какой стороне стоите. Если ваша цель останется неизменной, ваша могила будет в Сибири, — очень тихо этот офицер пояснил ему всё, что хотел, или ему было сказано, как подумалось Алексею.

Офицер вернулся на своё место. Алексея отвели в сторону, накинули на его плечи чей-то мундир и приказали не двигаться. Ему казалось, что в эту ночь не спал, наверное, никто… Очень скоро он увидел толпу выведенных участников восстания и наблюдал с потёкшими по щекам слезами гражданскую казнь.

Снова звучали приговоры, над головою каждого ломали шпагу в знак лишения чести, чинов. Срывали мундиры с тех, кто был из них военным, и бросали в горящие рядом костры. Глаза некоторых встречались с дрожащим взглядом вместе переживающего Алексея.

Они узнавали его, видели его связанные руки и не принадлежащий на плечах мундир. Они понимали, что его участь тоже не из благоприятных, и с сожалением кивали в ответ.

Скоро Алексей заслышал звон цепей. Он вытер рукавами слёзы и увидел приговорённых к казни… Они шли в оковах… Вид у них был опрятный, лица чистые, побритые, за исключением одного Каховского, который, видимо, не посчитал нужным прихорашиваться для данного события.

Он шёл впереди, а за ним парами под руку шли Бестужев-Рюмин с Муравьевым и Рылеев с Пестелем. И слышно было, что Пестель, проходя мимо эшафота, сказал по французски: «C'est trop» (Это слишком). Как бравые офицеры, они бы предпочли, чтобы их расстреляли, но всё складывалось против.

Алексей стоял в стороне и глаза его слезились от обиды за них и боли в душе, которая переживала, которая боялась за предстоящее больше, чем они…

На груди у каждого из них висела кожаная табличка с надписью «Преступник» и его именем. Смертники сидели на траве и казались такими спокойными, словно отдыхали на пикнике, но все были серьёзными, кратко перешёптывались о чём-то на французском языке и снова молчали.

Скоро к ним подошёл священник. Их вывели к эшафоту, где виселица ещё не была готова и вокруг возился инженер с подручным. Затем вышедший полицмейстер зачитал сентенцию Верховного суда и последние слова воскликнул громче:

— За такие злодеяния повесить!

Алексей следил за всем и сдерживал снова напрашивающиеся слёзы, как и крики души. Он замер, услышав выкрик Рылеева:

— Господа! Надо отдать последний долг!

И все приговорённые встали на колени, стали креститься и глядеть в небо, которое с ними вместе хмурилось и нагоняло тучи будущих слёз. Только время ужасно тянулось и будто издевалось даже тем, что виселица оказалась слишком высокой… Её пришлось переделывать. А пока это время тянулось, смертникам приходилось сидеть на траве и ждать.

Они срывали травинки…. кидали жребий, кому за кем идти на казнь, и… так и случилось… Снова их вывели…. поставили на скамью у висевших верёвок, которые заметно были разной толщины и разного качества. Два палача стали подходить к каждому…. надевать им на шеи петли, а потом… белые колпаки.

Рылеев тихо напомнил палачам, что руки следует тоже связать, и спохватившиеся те исправили ошибку…

Барабанщики забили дробь… Сердце Алексея забилось как никогда. Страх, пронзивший тело иглами, бил и колол. Алексей смотрел вокруг, но никто не шевелился, все молчали. Он видел, что за происходящим наблюдают гордо возвышающиеся на конях генералы, а вместе с ними — Бенкендорф, бросающий время от времени взгляд и к нему. Но Алексея то внимание уже не волновало.

Он заметил собравшуюся вне места казни толпу народа, которую было видно на Троицком мосту. Виделись среди них и друзья, и родственники осуждённых, и просто жители, но никто не был равнодушным. Слёзы были видны у каждого. И…. как душа ни звала, ни просила…. ни одного родного, любимого лица Алексей для себя не увидел.

Вот, палач нажал на рычаг… Помост, на котором стояла скамья для смертников, с треском провалился, и в яму тут же сорвались трое… Один из них повредил ногу и выговорил:

— Бедная Россия! И повесить порядочно у нас не умеют!

Рылеев упал в яму эшафота и сидел там, скорчившись и без колпака, который слетел при падении. Видно было окровавленную шею, бровь и ухо от полученного удара.

— Знать, бог не хочет их смерти, — заметил кто-то из солдат, но снова воцарилась тишина.

Генерал приказал повесить упавших троих заново, хотя по старинной традиции того, чья верёвка срывалась на казни, миловали… Поднявшийся Рылеев посмотрел в глаза генерала и сказал:

— Вы, генерал, вероятно, приехали посмотреть, как мы умираем. Обрадуйте вашего государя, что его желание исполняется: вы видите — мы умираем в мучениях. — Вешайте их скорее снова! — крикнул тот.

Приказ его тут же стал приводиться в исполнение, и Алексей заметил, что и у Бенкендорфа не хватило духа смотреть на это ещё раз, как, зажав в себе страх и боль, он опустил голову к гриве своего коня…

— Подлый опричник тирана! — выкрикнул генералу Рылеев. — Дай же палачу твои аксельбанты, чтоб нам не умирать в третий раз!

Но опять им были надеты колпаки и петли новых верёвок… И во второй раз казнь свершилась окончательно… Смертники висели там ещё полчаса, пока доктор не объявил об их… кончине…

Алексея, не помнящего уже всего остального, увели назад в камеру. Он остался один. Его глаза были широко раскрыты и сухи… Он молчал и далее, после этого зловещего тринадцатого июля тысяча восемьсот двадцать шестого года. Он молчал и когда на него надели кандалы, и когда повели сквозь строй солдат, где каждого из осуждённых били палками…

Алексей молчал, даже когда отправили покинуть Петербург, увозя в ранениях тела и души к краю каторги…

ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА:

А. Е. Розен «Записки декабриста» Н. И. Лорер «Записки моего времени. Воспоминание о прошлом.» Н. Н. Пущин «Четырнадцатое декабря» Н. В. Басаргин «Записки» А. и Н. Бестужевы «Воспоминания Бестужевых» П. И. Щеголев «О Русских женщинах Некрасова» И. С. Зильберштейн «НИКОЛАЙ БЕСТУЖЕВ И ЕГО ЖИВОПИСНОЕ НАСЛЕДИЕ. История создания портретной галереи декабристов» И. С. Зильберштейн «Художник-декабрист Николай Бестужев (1791–1855 гг.).» Алексей Буторов «Князь Николай Борисович Юсупов. Вельможа, дипломат, коллекционер» М. Ю. Барановская «Декабрист Николай Бестужев» Дружинин Н. И. «Памяти графа М. М. Сперанского» Дмитриев Ф. М. «Сперанский и его государственная деятельность» Письма М. М. Сперанского к его дочери из Сибири И. И. Подольская «Русские мемуары. Избранные страницы. 1826–1856 гг.» Волконский С. Г. «О декабристах» Великая Княжна Ольга Николаевна «Сон юности» (1825–1846).