Прекрасная лгунья

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Треньканье мобильного телефона обрушилось на Чезаре как холодный душ. В голове мгновенно прояснилось.

Porca miseria![3] Он что, свихнулся? Впервые в жизни пошел на поводу у своего тела, забыв о том, кто она и кто он! Это было унизительно и безобразно.

Ее руки лежали на его плечах. Чезаре решительно убрал их, не глядя на нее — так ему было стыдно, и, вскочив на ноги, пошел к своему рюкзаку.

Отмечая с отвращением, что у него дрожат руки, он вытащил мобильник и прорычал: «Che?»[4] И застыл.

Чуть не плача от стыда и обиды, Милли с трудом поднялась и стала натягивать шорты и блузку.

Что он теперь подумает о ней? К лицу Милли прилила кровь, глаза наполнились слезами. Что она потаскушка, которая всегда к его услугам?

И, что еще хуже, Милли мучило сознание, будто она не хочет, чтобы он плохо думал о ней, что для нее важно, чтобы он думал хорошо, — самое важное на свете.

Но как ей доказать ему, что она вовсе не такая, что такое с ней случилось в первый раз, да и вообще — как заставить его выслушать ее, не говоря уж о том, чтобы поверить ей?

Самое нелепое — он ведь думает, что она Джилли, его бывшая любовница. Он не захочет и слушать ее объяснений, естественно, не захочет, да и к чему, если это просто возобновление прежних отношений.

Сгорая от стыда, Милли призналась самой себе, что была готова отдаться Чезаре. Если б их не прервали, все кончилось бы тем, к чему шло. Тогда бы он понял, он же не дурак. Она девственница, в отличие от Джилли.

Наконец блузка была надета и ее концы завязаны. Милли посмотрела из-под ресниц на Чезаре. Тот разговаривал по-итальянски — судя по интонации, о чем-то спрашивал. Потом сунул мобильник в рюкзак и стал надевать джинсы.

Быстро застегнув ремень, он подхватил рюкзак, закинул его на плечо и повернулся к Милли, словно только что вспомнил о ее существовании. Милли наклонила голову, стараясь скрыть горящее от стыда лицо.

— Бабушка упала, Роза говорит, что мы должны срочно вернуться. Отправляемся сейчас же, — хмуро проговорил Чезаре, трогаясь с места.

Милли нагнала его у самой тропы. Ее собственные проблемы уступили место беспокойству за старушку, которая ей понравилась с первой встречи.

— Она поранилась? Что случилось?

Чезаре хмуро взглянул на нее:

— Перелом ключицы и трещины на ребрах. Опасности для жизни нет, но такое потрясение в ее возрасте… — Его голос замер. Милли бессознательно тронула его за руку.

— Не расстраивайся так сильно, — сочувственно пробормотала она. — Мы скоро будем дома. Ты иди заводи вертолет или что там надо делать, а я быстро сбегаю в дом и вернусь. Вещи я оставлю здесь, некогда с ними возиться.

Чезаре посмотрел на маленькую руку, лежащую на его предплечье, потом на лицо. В прекрасных глазах светилось сочувствие, тонкое лицо выражало решимость и участие. Что-то шевельнулось в его сердце, и он тихо произнес:

— Лучше пойдем вместе. Я не хочу, чтобы ты сверзилась со скалы.

Разумно, сказала себе Милли, когда Чезаре взял ее за руку, помогая двигаться по крутой тропе. Ну конечно, он не хочет, чтобы она оступилась и упала, ему не до того, чтобы возиться с ней, решила Милли, отметая всякое иное объяснение его заботливости.

То, с какой стремительностью он пошел к дому, как только они оказались на вершине скалы, лишь подтвердило ее догадку. Когда запыхавшаяся Милли подошла, Чезаре уже успел сбегать в дом и ждал ее в джинсовой куртке на голое тело.

— Ты, правда, бросаешь здесь свои вещи?

— Конечно. У меня кое-что осталось на вилле, голой ходить не придется. — Эти слова, сорвавшиеся с языка непонятно как, вызвали мимолетную улыбку и удивленно приподнятую бровь на лице Чезаре, прежде чем он развернулся и широко зашагал к вертолетной площадке, предоставив Милли бежать следом, лихорадочно раздумывая, можно ли назвать любовью то, что она чувствует, и удивляясь, как такая мысль вообще пришла ей в голову.

Путь на вертолете, а потом на машине прошел в молчании. У виллы их встретила Роза.

Они с Чезаре быстро-быстро заговорили по-итальянски, Милли разобрала только одно слово — dottore[5], — и когда Чезаре направился к спальне бабушки, она пошла за ним, спеша узнать, как та себя чувствует.

Комната ничуть не изменилась после первого раза. Окна были открыты настежь, тюлевые занавески покачивались от легкого ветерка. Филомена с подвязанной рукой полусидела, опершись на подушки.

Чезаре подошел к бабушке и поднес к губам ее здоровую руку. Он что-то ей говорил, но Милли, замершая на пороге, не поняла ни слова, хотя по тону и так все было понятно.

Потом Чезаре повернулся в невысокому плотному человеку, который прятал стетоскоп в большой черный портфель, и стал торопливо расспрашивать его.

Чувствуя себя лишней и все еще в растерянности от того, что произошло утром между ней и Чезаре, Милли уже хотела было уйти, когда Филомена заметила ее.

— Моя дорогая, иди сюда, посиди со мной! — И без перехода: — Чезаре! Прошу тебя, говори по-английски!

Милли неуверенно направилась к кровати и чуть не споткнулась, когда Чезаре, круто развернувшись, уставился на нее, словно недоумевая, кто это.

Ну конечно, он снова забыл про нее и недоволен, что ему напомнили о ее существовании, с горечью подумала Милли. И никогда ей не стать центром его внимания, а ведь так хочется.

Заставив себя не думать об этом, Милли, пока Чезаре провожал врача, села на стул у кровати, улыбаясь больной:

— Бедненькая… Как вы себя чувствуете? Болит?

Старушка была бледна, но ее глаза улыбались, когда она ответила:

— Только когда двигаюсь. Это мне наказание за невнимательность.

— Как это случилось? — Милли легонько похлопала по лежащей на одеяле хрупкой руке, стараясь не обращать внимания на ощущение покалывания в затылке, говорившее о том, что темные глаза Чезаре устремлены на нее.

— Мы с Амалией гуляли по саду, и я так увлеклась болтовней, что не заметила ступеньку.

— А где графиня? — Чезаре остановился с другой стороны кровати. Милли опустила глаза.

— Когда меня унесли на носилках, она уехала домой. Так переполошилась! Решила, что будет мне мешать.

— Ну все, больше я не оставлю тебя с ней! — сурово проговорил Чезаре. — Тебя совсем нельзя оставлять одну, идешь и под ноги не смотришь!

— Внук, ты что ж это говоришь со мной как с ребенком!

Глядя на расстроенное лицо Филомены, Милли не выдержала. Она гневно посмотрела на Чезаре.

— Бабушка совсем не нуждается в ваших указаниях! Если не можете вести себя вежливо, так пойдите и выговаривайте кому-нибудь другому! — На лице Чезаре отразилось удивление, но Милли было все равно.

Насколько она успела понять, привычка командовать стала его второй натурой. За всю его жизнь никто еще, наверное, не говорил с ним таким тоном. Ничего, он это давно заслужил.

Филомена взяла Милли за руку и легко пожала.

— Прости, бабушка, — виновато сказал Чезаре. — Просто я беспокоюсь. Сейчас пойду узнаю насчет сиделки.

Он повернулся, чтобы идти, но его остановил голос Филомены:

— Я тебе запрещаю. Не хочу, чтобы тут крутился кто-то посторонний! Я не больна, просто надо полежать, пока все срастется. Со мной посидят по очереди Джилли и Роза.

Чезаре медленно развернулся. Его темные глаза остановились на Милли.

— Ты сможешь?

Она приподняла подбородок, ответно пожимая руку Филомены.

— Прекрасно смогу. Им, конечно, было неизвестно, что настоящая Джилли не согласилась бы даже войти в комнату, где лежит больной, не говоря уж обо всем остальном. Она терпеть не могла то, что называла человеческими слабостями.

Чезаре испытующе смотрел на Милли, словно сомневаясь в ее способностях и собираясь настоять на своем. Пора было вмешаться.

— Скажите, пожалуйста, Розе, чтобы приготовила что-нибудь для вашей бабушки. Что-нибудь легкое. — Она посмотрела на Филомену: — Немножко супа, да? — Старушка ответила ей улыбкой, и она твердо добавила: — А потом ей нужно отдохнуть.

Неужели его красивые жесткие губы дрогнули в улыбке? Милли не была уверена в этом, да и думать не хотела и вообще всеми силами старалась выбросить его из головы, особенно после того, что произошло утром. Это из-за него она так себя вела!

— Поделом ему, — заметила Филомена, когда дверь закрылась за спиной Чезаре. — Привык распоряжаться. Хотя, по правде говоря, имеет право. Он никогда не ошибается.

Голос Филомены звучал устало, и Милли подумалось, что она, наверное, расстроена тем, что сказал внук — дескать, ее нельзя оставить, а то ходит, под ноги не смотрит.

— Он вас обожает, — проговорила Милли. — Просто очень испугался, когда узнал, что случилось, вот и вспылил.

Интересно, когда он ее в первый раз поцеловал, так грубо, он просто был сердит на нее за то, что подвергла себя опасности, сама того не зная? Он действительно хотел ее поцеловать или просто встряхнуть как следует? Может быть. Что же до того, что произошло потом, так он уверен: перед ним ее сестра, его бывшая любовница, так что удивляться нечему.

Все это относилось не к ней. Ничего личного.

Слава богу, вошла Роза с подносом и тем отвлекла Милли от тягостных мыслей. Поставив поднос на колени Филомены и пробормотав что-то на родном языке, домоправительница посмотрела наконец на Милли:

— Может, вам тоже принести? Составите компанию синьоре?

Разрезав булочку и намазывая ее маслом, Милли благодарно улыбнулась:

— Спасибо, Роза. Если вам не трудно, я бы хотела постоянно есть вместе с синьорой. — Таким образом ей не придется сидеть за одним столом с Чезаре. Чем реже его видеть — тем лучше.

— Di niente[6] — просияла домоправительница. — Это замечательно!

Милли почти не виделась с Чезаре, разве что когда он навещал бабушку в десять часов утра и потом в десять вечера или когда являлся доктор. И каждый раз Милли, извинившись, покидала комнату и возвращалась, лишь когда он уходил. Все остальное время Чезаре проводил в кабинете, руководя своей империей и периодически уезжая в центральный офис во Флоренции.

Милли избегала встреч с ним, как она уверяла себя, вовсе не оттого, что боялась. Просто это ни к чему. Она была на грани того, чтобы поверить своим чувствам, а они говорили, что она любит Чезаре. Хватит и того, что он преследовал ее в ночных сновидениях, наполненных такой эротикой, что, просыпаясь, она ежилась от стыда.

Прошло четыре недели после падения Филомены. Она быстро шла на поправку, а Чезаре вот уже десять дней как уехал по делам в Гонконг и еще куда-то на Дальнем Востоке, по словам Филомены. Судя по всему, он решил, что бабушку вполне можно оставить на попечение Милли.

Она между тем чувствовала себя гораздо лучше и свободнее, чем в первые дни после приезда. Со своими обязанностями, как ей казалось, она справлялась неплохо. Взаимная симпатия между ней и Филоменой росла день ото дня, и жизнь на вилле текла размеренно и спокойно.

Если бы не одно «но».

Милли грызла совесть. Обманывать добрую, доверчивую старушку — это было низко, иначе и не скажешь, да и про сестру она знала не больше, чем когда жила в Эштон-Лейси. И с Чезаре она поступила нечестно.

Надо все рассказать, и пусть Чезаре сам разыщет сестру, они окончательно все выяснят, и она вернется домой… если, конечно, Чезаре не притянет ее к ответственности, что, кстати, казалось Милли вполне вероятным.

Было еще одно, не столь важное, но тоже неприятное. Это необходимость надевать обноски Джилли. Все было чересчур в обтяжку, или слишком низко вырезано на груди, или слишком короткое, или слишком аляповатое — или все вместе. Что бы она ни надела, Милли чувствовала себя не в своей тарелке.

Подавив отвращение, Милли нацепила кремовую кожаную мини-юбку с соответствующим топом без рукавов — явно случайные покупки Джилли, потому что они так и остались ненадеванными, и, вооружившись секатором, поковыляла по посыпанному гравием двору на высоченных шпильках, так как вычурные босоножки окончательно развалились, когда она бежала на острове к вертолету.

Роза по утрам проводила пару часов у Филомены, и Милли могла спокойно нарезать роз, чтобы поставить в ее комнате. Старушка очень любила розы, особенно теперь, когда не могла сама выйти в сад.

Пройдя по аллеям, Милли свернула на тропинку, которая вела к тому, что Филомена называла «английским садом», — огороженному участку, засаженному редкими сортами роз и обрамленному благоухающей лавандой.

Заглянув ненадолго к бабушке и перекинувшись парой слов с Розой, которая заверила его, что дела идут на поправку, Чезаре поднялся к себе в кабинет, опустил на пол разбухший кейс и ослабил галстук. Ну все, наконец он дома.

Работая последние несколько месяцев в своем кабинете и лишь изредка выезжая во Флоренцию, он чувствовал себя словно в клетке, связанным по рукам и ногам.

Поначалу причиной этого было тяжелое душевное состояние бабушки, потом недоверие к ее молодой компаньонке, хотя та ей и понравилась и она стала веселее глядеть на мир. Его опасения, как выяснилось позже, были небеспочвенны.

Неотложная проблема на нефтеочистительном заводе на Дальнем Востоке позвала его в дорогу, оттуда пришлось заехать в Гонгонг. Ничего необычного в этом не было, он и прежде нередко ездил из одного конца своей империи в другой, следя за тем, чтобы все шло гладко.

Но, странное дело, на этот раз вместо чувства свободы и удовольствия от того, что он делал, его томила тоска по дому.

Не обращая внимания на жужжание факса, Чезаре направился к окну, выходившему во двор.

Его мучило вовсе не беспокойство за бабушку — из ежедневных сообщений Розы он знал, что дела у нее идут хорошо и что все домашние поражены терпением и заботливостью компаньонки, синьорины Джилли.

Выходит, даже слуги заметили перемену.

По правде говоря, он не мог заставить себя не думать об околдовавшей его самозванке. Ее практически обнаженное прелестное тело в его руках, то, как горячо и страстно она отвечала ему, были повинны не в одной бессонной ночи.

А то, как она избегала его после возвращения на виллу, вызывало у него желание биться головой о стену. Он должен выяснить, почему она выдает себя за свою толстокожую сестру. Всякий раз, как он уже собирался разоблачить ее, случалось что-то такое, что его останавливало, словно сама судьба была против него.

Ладно, решил он, стоя у окна, он поговорит с ней, когда бабушка встанет на ноги. Ведь существует опасность, что компаньонка, услышав, что ему все известно, просто сбежит. А он этого уж точно не хотел.

Чезаре похолодел, неожиданно увидев во дворе предмет своих раздумий. Она вышла из оранжереи, неся охапку цветов.

Было видно, что ей жарко и неудобно. Вот она остановилась и, оттопырив нижнюю губу, сдула со лба упавшую на глаза светлую челку, потом сердито одернула неудобную кожаную мини-юбку.

Эти безвкусные вещи носила ее сестра, подумал Чезаре, глядя, как девушка ковыляет на высоченных каблуках по гравию.

Чезаре перевел дыхание и, забыв на миг о своей физической тяге к этой девушке, неожиданно решил сделать для нее что-нибудь хорошее. Он достал из кармана мобильник и набрал номер.

— Они чудесные, моя дорогая, — произнесла Филомена, когда Милли поставила в хрустальную вазу последнюю розу. — Как я соскучилась по моему саду. Это так мило с твоей стороны — принести мне цветы.

— Ничего, ждать осталось недолго, — ласково улыбаясь, сказала Милли. На следующей неделе Филомене должны сделать очередной рентген, и если ключица срослась, она сможет снять перевязь и выйти на улицу. По комнате она уже ходила довольно уверенно — а это значило, что с ребрами все в порядке, — и часами просиживала в кресле у окна. — А теперь хотите, я вам почитаю?

В комнате целый шкаф был забит книгами, купленными, как Милли уже знала, Джилли и Филоменой во Флоренции, — к счастью, это были английские издания, потому что старушка желала усовершенствоваться в английском языке, который учила в молодости. Они прочли уже до половины «Рождественскую песнь в прозе» Диккенса. Милли выбрала ее, потому что ей подарили эту книжку на день рождения, когда ей исполнилось десять лет, и она с тех пор перечитывала ее каждый год.

— Попозже. — Темные глаза весело сверкнули. — Давай лучше просто поболтаем и ты расскажешь мне побольше о себе. Особенно о молодых людях. Я уверена, кто-то ждет тебя дома не дождется. — Филомена заговорщицки улыбнулась. — Мечтает, небось, о том дне, когда увидит тебя снова, как и твоя младшая сестра.

Милли еле удержала истерический смех. Не хватало только, чтобы она пригласила на виллу свою «младшую сестру», да вдобавок своего предполагаемого бойфренда. Она поправила ужасный кожаный топ, в котором было жарко и неудобно, и объявила:

— У меня нет бойфренда. — Что было истинной правдой.

Улучив момент, когда Чезаре уехал во Флоренцию, она позвонила Брюсу, чтобы не беспокоился о ней, и услышала в ответ на свое сообщение, что работает в Италии компаньонкой приятной итальянской леди, странные слова: Неосмотрительно… Легкомысленное поведение… Мы с мамой всегда считали тебя рассудительной и здравомыслящей… Ты нас разочаровала…

В конце концов Милли бросила трубку, благодаря свою счастливую звезду за то, что никогда не считала Брюса никем большим, чем просто другом.

— А мне почему-то не верится, — сказала с улыбкой Филомена, а Милли поерзала на стуле, с отвращением чувствуя, как кожа мини-юбки липнет к телу и поскрипывает, когда она двигается, и мечтая поскорее сбросить ужасные туфли, которые терли ноги.

К счастью, в этот момент вошел Чезаре, и его появление избавило Милли от дальнейших объяснений. Она не знала, что он вернулся, и, к своему ужасу, почувствовала, как жаркая волна вдруг накатила на нее. Она словно сквозь туман смотрела на то, как он подходит к бабушке и подносит к губам ее руку, словно не замечая Милли.

Она встала и хотела уйти, но ее пригвоздили к месту слова Чезаре:

— Не уходи, я хочу поговорить с вами обеими.

Он снова повернулся к бабушке:

— Nonna[7], если ты можешь обойтись без Джилли, я хотел бы взять ее с собой во Флоренцию — я уверен, ей нужно кое-что купить, а потом мы вместе пообедаем.

Милли растерялась. Кто его знает, что у него на уме. Будь на ее месте Джилли, она бы запрыгала от радости, что поедет вместе со своим бывшим любовником.

Она устремила умоляющий взгляд на Филомену, надеясь, что та запротестует, но старушка широко улыбнулась:

— Блестящая идея! Я испортила ей отдых, когда упала, и она все это время работала без устали, да как хорошо! Родная дочь не могла бы ухаживать за мной лучше. Ее стоит немножко побаловать.

Милли поежилась. Она не заслуживала такой похвалы, а потом… она же их обманывает. Увильнуть от поездки казалось невозможным, разве что упасть в обморок. Милли, однако, не надеялась на свои актерские способности, а потому промямлила:

— Тогда я пойду переоденусь.

— Не надо. — Чезаре оказался рядом и обхватил ее руку над локтем.

Милли вздрогнула. Он впервые трогал ее после того утра на пляже, и это прикосновение наполнило ее таким томлением, что она не знала, что с собой делать.

— Ты переоденешься потом, — проговорил Чезаре вкрадчиво. — А сейчас нас ждет Стефано.