Превратности любви

Глава вторая

Войдя в свой кабинет, Егор внезапно пожалел что коллег и друга Григория сегодня нет. Надо же ему было взять отпуск именно сейчас, когда Егор так нуждался в его немногословной, но такой надежной поддержке!

Впрочем, в отпуске Гриша был уже недели три, как он сам шутил, «ушел в декрет». Его жена родила двойню — здоровых, крикливых мальчишек, и Гриша, естественно, не мог оставить ее одну хотя бы в первый месяц.

Интересно, знает ли Маша о том, что Вера родила? Наверное, знает, они ведь приятельницы, частенько перезванивались по телефону, Вера заскакивала к ним «на минутку» два-три раза в месяц, когда ее маршрут проходил вблизи Коломенского. Ветеринар и убежденная «собачница» Вера много разъезжала по вызовам.

Теперь, наверное, сделает перерыв. Хотя… кто ее знает? Может быть, устроит ветеринарную клинику у себя на дому. У нее-то точно не возникнет никаких опасений, что собака может принести в дом нечто вредное детям. Скорее, наоборот.

А вот с Егором Вера общаться категорически отказалась. Немудрено, после такого поступка. С ним собственные родители теперь не разговаривают. Только на фирме ничего не знают об изменениях в жизни Егора. Оно, наверное, к лучшему. Машу тут любили…

Он включил компьютер и понял, что сразу сосредоточиться на работе у него точно не получится. Без особого интереса проверил почтовый ящик — хотя и сам не знал, кто ему может писать. Ида? Она теперь не пишет, она теперь с ним «вживую» общается. Сбылись мечты идиота…

Машинально прошёлся по ювелирным сайтам. Там иногда попадались интересные в плане идей экземпляры. Вот и сейчас глаз «зацепился» за необычное женское кольцо из белого золота в форме плоского креста со швейцарским флагом. Егор мог даже не смотреть марку, и так было понятно.

Эту компанию он особенно любил — чем-то она напоминала его собственную. Стремительностью развития, оригинальными идеями, профессионализмом кадров, особенно творческих. Еще и тем, что всего полтора десятка лет назад там работало всего два мастера, а сейчас — около четырехсот.

Было, правда, одно существенное отличие: изделия швейцарцев относились к так называемым «элитным», то есть недоступным для среднестатистического покупателя, даже европейского. А украшения фирмы, где работал Егор, может себе позволить каждый. И дело не только в цене.

Привлекшая внимание Егора модель была квадратной. С одной стороны, конечно, не вполне обычно, с другой — не каждому удобно носить, да и дизайн, пожалуй, лучше было сделать иным, менее вычурным, что ли. Но если взять идею за основу…

Он с досадой одернул себя: какая идея, за какую основу! Если все пойдет так, как мечтает Ида, через несколько дней ему уже не нужно будет ломать голову над оригинальными моделями. Он станет просто одним из десятка сотрудников дизайнерского отдела очень крупной ювелирной фирмы, которой владели иностранцы. Зато денег будет получать больше, чем получает сейчас.

«Замечательно!» — восторженно закатывала глаза Ида. И он послушно кивал головой, где-то даже соглашаясь с ней.

Но сейчас, в привычной обстановке своего кабинета, задумался: так ли уж все это чудесно? Готов ли он уйти из фирмы, где чувствует себя, как рыба в воде, где все его идеи встречают «на ура», куда он всегда ходил с радостным предвкушением новых открытий?

Если готов, то почему так погано на душе и совершенно не радует мысль об увеличении зарплаты? Да и вообще ничто уже не радует…

Детей не видел два месяца. Но, может быть, так все-таки лучше и честнее, чем приходить домой за полночь с очередным придуманным объяснением. Хуже всего было то, что Маша не ждала никаких объяснений — спала. Не трезвонила ему на мобильный, не устраивала сцен, просто выслушивала его глупое вранье о том, что он задерживается на работе и спокойно отвечала:

— Если нужно, конечно же, работай. Ужин я оставлю на плите.

Идеальная жена! Мечта любого мужчины, особенно такого, который по уши завяз в неожиданной новой любви, но еще не готов что-то окончательно решить. Можно встречаться с возлюбленной, можно даже сорваться с ней на выходные в Санкт-Петербург под предлогом срочной командировки. Маша безропотно принимала и это.

Насколько же ему было бы легче, если бы она не была такой идеальной! Если бы вспылила, закатила истерику, выгнала из дома. Тогда он мог бы переложить ответственность на сварливую супругу…

Гадко было даже думать об этом. И тогда было гадко, а сейчас — тем более.

Егор все-таки заставил себя приняться за работу: закончить макет серебряного литого мужского перстня. Почти все уже было готово, оставались кое-какие детали. Их Егор и начал «доводить до ума», хотя в ясности ума собственного у него были сильные сомнения. Мысли все время возвращались к встрече полугодовой давности.

Он ехал в командировку в Санкт-Петербург и почти до самого отхода поезда думал, что будет один в двухместном купе: до отправления оставались считанные минуты, а никто еще не появлялся. Поезд мягко тронулся — и одновременно в дверях купе возникла миниатюрная женская фигурка в изумрудно-зеленой куртке и с дорожной сумкой через плечо.

— Чуть не опоздала! — задыхаясь, сообщила она. — Добрый вечер.

— Вечер добрый, — несколько растерянно отозвался Егор, разглядывая незнакомку.

Ему давно не приходилось оставаться с незнакомой женщиной вот так, один на один. Тем более — с такой женщиной. Хрупкая, большеглазая, с длинными и пышными рыжими локонами, яркими губами. В купе сразу же запахло какими-то экзотическими духами. Егору на мгновение показалось, что впорхнула тропическая птица, принеся с собой соответствующую атмосферу.

— Поедем вместе? — полувопросительно, полуутвердительно продолжила незнакомка. — Я очень рада.

Она скинула куртку, ловко пристроила ее на плечиках, и осталась в обтягивающем бледно-лиловом свитере и брюках. Потом присела к столику, оперлась об него локтями, положила подбородок на скрещенные руки и пристально посмотрела на Егора. Точнее сказать, принялась его внимательно рассматривать.

Он внутренне поежился: было впечатление того, что попал под глазок видеокамеры. Хотя глаза, устремленные на него, были совершенно необыкновенные: зеленые, с длинными пушистыми ресницами, сильно подведенные «под Клеопатру». Красивые были глаза, ничего не скажешь, да и лицо им соответствовало: тонкое, выразительное с нежным румянцем.

— Меня зовут Изольда, — сказала красавица.

— Очень приятно, — пробормотал Егор.

И тоже представился. Собственное имя показалось ему каким-то будничным и тусклым. И сам себе он показался простофилей, ни разу в жизни не видевшим женщины. Во всяком случае, он понятия не имел, как себя вести и что говорить этому ослепительному созданию с голосом, как серебряный колокольчик.

— В командировку? — непринужденно осведомилась она.

— Да… А как вы догадались?

— У вас такой невероятно деловой вид…

— Неужели?

Егор попробовал придать лицу более непринужденный вид, но не слишком в этом преуспел, потому что Изольда негромко рассмеялась:

— Теперь вы выглядите ужасно забавно.

Положение спасла проводница, пришедшая проверять билеты. Она спросила, принести ли чаю. Егор тут же согласился, но Изольда состроила недовольную гримаску:

— А кофе есть?

— Растворимый.

— Сойдет. Сделайте мне двойной.

— Не боитесь провести бессонную ночь? — осведомился Егор, с детства усвоивший, что кофе после четырех часов дня не пьют.

— Наоборот. Без кофе я просто не усну.

— Вы тоже в командировку?

— Слава Богу, нет! Образовалось несколько свободных дней, хочу проведать друзей в Питере. Соскучилась по Петергофу, по Эрмитажу…

Егор, который был в Эрмитаже два или три раза в школьные и студенческие годы, подумал, что ему-то и в голову не пришло посетить знаменитый музей во время командировки. Дел предстояло много, не до экскурсий.

— Я выйду покурить, — сказал он не слишком находчиво.

— Чудесно! А я пока переоденусь.

Егор курил в тамбуре и старался привести мысли и ощущения хоть в какой-то порядок. Но впечатление некоего «солнечного удара» никак не проходило. Красивая, невероятно обаятельная молодая девушка, явно с богатой духовной жизнью… А голос! Такого нежного голоса Егору никогда в жизни не доводилось слышать.

Он попытался вспомнить, было ли на руке Изольды обручальное кольцо. И обнаружил, что не помнит никаких деталей, только общее впечатление чего-то неземного, прекрасного, необыкновенного. Да собственно, какая разница, замужем она или нет. Он-то женат. И ничего менять в своей жизни не собирается.

Укрепившись в этой мысли, Егор почувствовал себя увереннее. Но когда вернулся в купе и обнаружил там Изольду в каком-то замысловатом одеянии: то ли нарядный халат, то ли кимоно, снова ощутил какое-то легкое головокружение. На столике уже стояли стаканы, были красиво разложены печенье и конфеты…

Оказалось совершенно невозможным просто быстро выпить чай и лечь спать. Да и никакого такого желания Егор не испытывал. Напротив, хотелось еще поговорить со своей попутчицей, узнать о ней побольше. Зачем? Вот на этот вопрос он ответа не знал. Хотелось — и все.

— А кто вы по профессии, Изольда? — спросил он, нарушая затянувшееся молчание.

— Журналистка, — немедленно ответила она. — Журналистка и поэтесса. Мои стихи уже публиковались в двух альманахах.

Она назвала их, но Егор и понятия не имел, что такие существуют.

— А о чем вы пишете? Не стихи, а… ну, как журналистка.

— Да обо всем, — улыбнулась она, блеснув мелкими острыми зубками. — В основном, конечно, о людях.

— Вы, наверное, много ездите?

— Вполне достаточно, чтобы ценить возможность побыть дома, а не мотаться по гостиницам.

— Вы и сейчас в гостинице остановитесь?

— Нет, у друзей. А вы?

— В «Октябрьской», — неожиданно для себя самого ответил Егор.

И тут же раскаялся: ну, зачем он это сделал, кто его тянул за язык? Сказал бы просто — «в гостинице», и все дела. Хотя Изольда не производила впечатления навязчивой женщины.

И уж тем более — хищницы. С одной такой девицей ему пришлось иметь дело в студенческие годы, насилу отбился. Девица — приезжая откуда-то из Сибири, во что бы то ни стало желала стать столичной жительницей и Егор представлялся ей именно тем человеком, который может этот статус обеспечить на законных основаниях.

— А вы чем занимаетесь, Егор? — услышал он голос Изольды.

— Я дизайнер.

— Довольно широкое понятие. Дизайнер чего?

— Ювелирных изделий.

— Как романтично! Обожаю ювелирку!

Он невольно перевел взгляд на ее руки и отчетливо увидел, что обручального кольца нет. Было несколько колец с камнями, тяжелый, вычурный браслет и неожиданно миниатюрные часики, в которых наметанный глаз Егора тут же определил дешевую азиатскую подделку.

— У вас очень красивые руки, — вырвалось у него, опять-таки совершенно неожиданно.

Изольда только улыбнулась. Наверное, она привыкла к подобным комплиментам.

— Драгоценности… Об этом можно написать прекрасное стихотворение, — как бы про себя произнесла она.

Егор промолчал. Стихи он, в принципе, любил — классические. В родительской библиотеке были и Блок, и Пастернак, и Есенин, и Маяковский и, конечно же, Пушкин, Лермонтов, Фет, Тютчев. Были и известные советские — Евтушенко, Вознесенский, Рождественский.

Но Егор как-то не представлял себе, что можно вот так — через маленький столик в купе — беседовать с женщиной, которая пишет стихи и даже публикует их. С поэтессой. Пишущие люди всегда представлялись ему какими-то инопланетными существами. Небожителями.

— Кстати, я вспомнила чудесное стихотворение о времени, — продолжила Изольда, не дождавшись ответной реплики Егора. — Кажется, это Маршак… только вот его собственные или перевод? Ну, не суть. Хотите послушать?

Егор кивнул, не вполне, впрочем, понимая, хочет он слушать стихи или нет.

Изольда начала читать очень тихо, почти без интонаций. И Егор почувствовал, что уплывает куда-то очень далеко, покачиваясь на волнах этого размеренного голоса:

«На всех часах вы можете прочесть Слова простые истины глубокой: Теряя время, мы теряем честь. А совесть остается после срока. Она живет в душе не по часам. Раскаянье всегда приходит поздно. А честь на час указывает нам Протянутой рукою — стрелкой грозной. Чтоб наша совесть не казнила нас, Не потеряйте краткий этот час. Пускай, как стрелки в полдень, будут вместе Веленья нашей совести и чести!»

— Правда, красиво? — осведомилась она уже своим обычным голосом.

— А? — словно бы очнулся Егор. — Да, очень красиво. Вы читаете очень красиво и… необычно.

— Правда? — неожиданно тоном маленькой девочки переспросила Изольда? — Вам правда нравится? Хотите еще?

И, не дожидаясь ответа, вновь начала декламировать какие-то стихи. А Егор, словно завороженный, смотрел на ее красиво очерченные губы, на полузакрытые глаза и чувствовал, что его захватывает какой-то непонятный поток и уносит, уносит, уносит…

Когда он снова стал нормально воспринимать окружающую действительность, за окнами вагона уже начало светать. Егор непроизвольно глянул на часы: через три часа поезд прибудет в Санкт-Петербург. О том, чтобы поспать хоть немного, не приходилось и думать.

А Изольда сидела напротив него такая бодрая и свежая, будто и не было этой бессонной ночи. Скоро они расстанутся, больше он никогда ее не увидит и не услышит…

Егор почувствовал, что ему причиняет боль сама мысль об этом и страшно удивился. Да что с ним такое, в самом деле?

— Пойду, покурю, — сказал он по возможности непринужденно.

Сигаретный дым на секунду-другую вызвал слабость и тошноту — усталость все-таки сказывалась. Но тут же он почувствовал прилив энергии: никотин сработал. И на волне этого прилива он вдруг решил, что попросит у Изольды номер телефона — так, на всякий случай. Конечно, в Питере у него и так хватит дел, но… кто знает?

И уж в любом случае у него не будет этого неприятного ощущения потери. Он сможет позвонить, поговорить, может быть, даже увидеться. Хотя… зачем им видеться? Он не так уж любил стихи, чтобы слушать их часами. И эта экзотическая, хрупкая женщина-птица была не только привлекательна, но и как-то неуловимо опасна. Оно ему надо?

Так и не решив ничего окончательно, Егор умылся ледяной водой, прополоскал рот, чтобы прогнать неприятный привкус, пригладил волосы. Зеркало над умывальником в туалете показало ему замкнутое, немного усталое, но вполне обычное лицо, которое он привык видеть каждое утро. А ему казалось, что он стал совсем другим…

Когда Егор вернулся в купе, Изольда уже снова переоделась в свитер и брюки. Ее лицо как будто бы стало еще свежее и ярче. Или ему это только показалось? В любом случае, силы этой хрупкой с виду женщины казались неисчерпаемыми.

— Вот, — сказала она, протягивая ему глянцевую белоснежную карточку. — Тут все мои телефоны. Вдруг вы захотите еще поговорить… Вы необыкновенный собеседник, Егор, мне никогда еще не доводилось такого встречать.

Словно загипнотизированный, он взял визитную карточку Изольды и достал свою. Очень стильную карточку — белые буквы на матовом черном фоне. Изольда оценила это по достоинству:

— О, как необычно! Я люблю черный цвет, так элегантно… Спасибо, Егор.

И ему стало легче на душе, словно два кусочка картона, которыми они обменялись, протянули между ними какую-то ниточку. Теперь-то он ее не потеряет безвозвратно. А если в Питере у них обоих выдастся свободный вечер…

Егор очнулся от воспоминаний, обнаружил, что прошло не меньше двух часов, как он сидит за рабочим столом. На экране давно уже красовалась заставка, а он этого даже не заметил. Нажал на клавишу, хаотическое сплетение и кружение разноцветных линий прекратилось. Кажется, можно было все-таки приступить к работе, но перед этим неплохо было бы покурить…

В курилке его и застал звонок мобильного телефона. Он глянул на дисплей и непроизвольно поморщился: Ида. Пробудилась и жаждет общения. А вот ему этого сейчас меньше всего хочется. Но если не ответить на звонок… Нет, лучше уж не связываться.

— Егорик, — услышал он нежный голосок Иды, — ты уже определился?

Идиотское уменьшительное имя, которое он терпеть не мог! Идиотская манера говорить экивоками! Идиотская привычка дергать его двадцать раз на день!

— Ида, я работаю, — с трудом сдерживаясь, ответил он. — У тебя что-то срочное?

— Просто я проснулась и соскучилась по тебе.

— Тебе не нужно сегодня на работу?

— Какое это имеет отношение к разговору?

Голос не перестал быть нежным, но в нем появились новые нотки, не предвещавшие ничего хорошего.

— Я тоже по тебе соскучился, — быстро и неискренне сказал Вадим.

— Да? Как мило! А в суде ты был?

— Милая, я работаю…

— Нужно всего только потратить полчаса в обеденный перерыв. Мы, кажется, обо всем договорились…

— Мне нужно закончить…

— Два месяца, — звенящим от напряжения голосом сказала Ида.

— Что — два месяца?

— Два месяца ты то заканчиваешь, то начинаешь, то разрабатываешь какие-то идиотские…

— Ида!

Как будто это могло ее остановить! И куда делась женщина, которая, затаив дыхание, выслушивала его рассказы о новых задумках, моделях, об истории украшений? Откуда взялась эта особа, ненавидящая все, что связано с его работой вообще и с фирмой в частности? Требующая, чтобы он немедленно развелся, немедленно сменил место работы, приносил в дом «настоящие деньги» и одновременно проводил с ней «хоть чуточку больше времени»?

— Работа, работа, всегда только твоя драгоценная работа на твоей драгоценной фирме! С моими чувствами, конечно же, можно не считаться!

— Ида…

— Мне пора бежать, — внезапно сменила она тему разговора, а заодно и голос. — Ты сегодня освободишься вовремя?

— Надеюсь…

— Позвони мне, встретимся у метро.

— Хорошо…

На самом деле ничего хорошего в этом Егор не находил. Очень мало было шансов на то, что действительно удастся встретиться у станции метро «Бунинская аллея» — конечной на ветке так называемого «легкого метро».

Придется сначала доехать от «Коломенской» до «Каширской» в переполненном в этот час вагоне, потом сделать пересадку и по короткому отрезку добраться до «Каховской», там перейти на «Севастопольскую» — опять в битком набитый вагон и доехать до «Бульвара Дмитрия Донского».

И снова сделать пересадку, чтобы в конечно итоге попасть на окраину Южного Бутово. Там долго дожидаться Иду, которая, кстати, может опоздать часа на полтора или вообще не появиться, а потом позвонить и капризно-раздраженным тоном заявить, что давным-давно дома, а Егор непонятно где ходит. Что она сидит, уставшая и голодная, что в доме, как всегда, нечего есть, нечего пить, проклятая электрическая плита барахлит…

Егор тихо злился и одновременно поражался тому, что в прежней жизни — с Машей — у него никогда подобных проблем не возникало. Дома его всегда ждал горячий ужин, бытовая техника была в порядке, а если что-то и не ладилось, то Маша не делала из этого вселенскую трагедию.

Сломался электрический чайник — воду можно и на плите подогреть. Перегорел утюг — недалеко от дома есть отличная мастерская, в крайнем случае, можно с получки и новый купить, а пока одолжить старенький утюг у мамы или свекрови. Никогда Маша не заставляла его ждать, не злилась, если он задерживался… Удивительно, как он всего этого не ценил!

«Не буду я звонить, — со внезапным ожесточением подумал Егор. — Поеду прямо домой… то есть на Остафьевскую. А сейчас пойду и закончу, наконец, работу. Хватит переживать, не баба! Своими руками все это сотворил…»

Порыв раздражения оказался, как ни странно, благотворным. Он окунулся в работу и даже не заметил, что настало время обеда. Просто внезапно обнаружил, что проголодался, взглянул на часы и быстро пошел в столовую, которая находилась в двух шагах от его кабинета.

Обеденное время действительно заканчивалось, в зале было почти пусто, только в углу сидела какая-то парочка и, судя по всему, сладко ворковала. Точнее, говорил почти все время парень, а девушка только заворожено кивала головой.

Настроение Егора опять испортилось: он вспомнил первые месяцы знакомства с Идой. Тогда они частенько встречались в каком-нибудь кафе и говорили, говорили… Вернее, говорила Ида, читала стихи, свои и не только, рассказывала какие-то истории «из жизни подруг». А он слушал ее нежный голос и не мог дождаться того момента, когда они останутся вдвоем…

Краем глаза Егор отметил, что он все-таки не последним явился в столовую: пришел генеральный директор. Нормальный мужик и хороший руководитель, но у Егора сейчас не было ни малейшего желания улыбаться, здороваться и говорить о производственных успехах. Поэтому он уткнулся в тарелку и сделал вид, что поглощен процессом еды.

И уйти из столовой постарался как можно быстрее. Правда, снова задержался в курилке, опасаясь, что вот-вот оживет мобильный и снова прорежется Ида с какими-нибудь претензиями. Но телефон, слава тебе, Господи, молчал.

Слава тебе, Господи? Интересно… Давно ли Егор места себе не находил, если Ида по каким-то причинам не звонила? Давно ли ждал этих звонков чуть ли не круглые сутки? И ведь Ида действительно могла позвонить в любое время дня и ночи: условности она презирала и считаться с тем, что в квартире, кроме Егора, находятся его жена и двое детей, ей, похоже, в голову не приходило.

А он… он, самодовольный болван, считал, что это — проявление безумной любви. И совершенно не думал о том, каково приходится Маше, которая ни разу не задала вопроса, кто это звонит ее мужу в три часа ночи и по часу ведет с ним беседы. Егор тогда убедил себя, что это — от безразличия к нему, и что Маша вообще малотемпераментная женщина.

В отличие от Иды, разумеется. В то время. Но сейчас Ида стала удивительно холодной. Оживлялась она только в те дни, когда Егор получал деньги. И только для того, чтобы сказать, как глупо молодому мужчине работать за какие-то гроши и отказывать любимой женщине в самом необходимом.

В конце концов, добилась своего: вырвала согласие поменять место работы, не поленилась, сама нашла подходящую, с ее точки зрения, вакансию и заставила пойти на собеседование. Собеседование он прошел, причем, вполне возможно, благодаря совершенной незаинтересованности в его результатах. И вот теперь нужно было делать следующий шаг: подавать заявление об уходе…

А прежде, чем подать заявление, нужно закончить текущие дела, иначе он сам себя уважать перестанет… Впрочем, кажется, уже перестал: превратить собственную жизнь в такое… И жаловаться бессмысленно: сам виноват.

Внезапно у него появилось острое желание услышать голоса детей. Просто позвонить и поговорить. Дочка уже учится в первом классе, а ему с осени все время было некогда толком поговорить с ней, узнать, как ей нравится учеба, учительница, одноклассники. Да и с сыном он давно не проводил время — Ида просто не оставляла ему такой возможности. Ревновала отчаянно — не только к Маше, но и к детям.

«Патология какая-то, — раздраженно подумал Егор. — Сама мать, хотя дочку оставила у бабушки в Магнитогорске. Ведь ездила же к ней на зимние каникулы, это даже не обсуждалось. А оттуда замучила звонками: где ты? с кем ты? не разлюбил ли? Почему тогда это воспринималось, как признак большого, настоящего чувства? А сейчас — даже воспоминания бесят».

Он решительно снял телефонную трубку и набрал привычный номер. Трубку сняли после второго гудка:

— Алё! — услышал он звонкий голос Павлика.

— Павлик, это я, — хрипло произнес Вадим.

— Папка! — ликующе завопил сын. — Ты когда уже вернешься из своей командировки?!

На несколько секунд Егор потерял дар речи. Так вот как, значит, Маша все объяснила детям. Длительная командировка…

— Еще не знаю, сынок, — ответил он наконец.

— Полно дел, да?

— Полно.

— А к нашему рождению ты их, что ли, переделаешь?

Егор опять запнулся. И Вика, и Павлик, родились в один и тот же день — первого июля, с интервалом в год. Обычно в этот день дети находили подарки под подушкой, а по-настоящему праздновали в ближайшие выходные. И как праздновали!

— Я постараюсь, — промямлил он и вдруг, неожиданно для самого себя добавил, — я очень постараюсь приехать пораньше.

— Вот здорово! Мама тоже говорит, что ты очень постараешься. И Вика…

— Ты Вику не обижаешь?

— Ты что, я же уже большой! Только она такая плакса… Ей кто-то в школе сказал, что ты нас… ну… бросил. Вот она и ревет каждый вечер.

У Егора перевернулось сердце.

— Я вас не бросал. Я постараюсь поскорее приехать.

— Вот здорово! Ну, пока, папка, меня мама зовет чай пить.

— Пока, — машинально ответил Егор.

И потом еще долго сидел с трубкой в руке, слушая гудки отбоя. Значит, Маша верна себе: никаких скандалов, никаких упреков, душевный покой детей — прежде всего. Догадалась, конечно, кто звонит, но трубку сама не взяла, а он не попросил Павлика позвать маму к телефону. И с дочкой не поговорил…

Ничего, завтра он обязательно поедет к ним, отвезет деньги, поговорит с Машей о… А о чем он будет говорить с Машей? О разводе? Разве он хочет разводиться? Зачем? Ведь Ида сама официально замужем, хотя с мужем разъехалась лет пять тому назад.

Точнее, сделала так, что муж ушел от нее и теперь живет у своих родителей. Ида утверждает, что они — цивилизованные люди! — остались большими друзьями и муж всегда ей поможет, если что. Перезванивается с ним, иногда встречается… И почему-то сходит с ума от ревности и злости, если Егор ненароком заговаривал о Маше или детях. Черт, и тут какая-то патология!

Егор положил, наконец, телефонную трубку и заставил себя вернуться к работе. Но в этот момент в кабинет вошел генеральный директор, поздоровался и осведомился:

— Как дела? Что с последней моделью?

— Сегодня к концу дня будет готова, — не вдаваясь в подробности, ответил Егор.

— Значит, все в порядке?

Интересный вопрос! Неужели по нему так видно, что далеко не все у него в порядке?

— В полном.

Егор надеялся, что Генеральный удовлетворится этим ответом и уйдет. Но тот, судя по всему, не торопился.

— Хорошая фотография, — кивнул он на одну из стен, где висел черно-белый снимок центра города Базеля. — Вы делали?

— С Гришей, — так же скупо ответил Егор.

— Завтра у нас дискотека, — напомнил Генеральный. — Не забыли?

Да что же он то на одно больное место, то на другое! Не может Егор идти на дискотеку после того, как завтра подаст заявление об уходе. Но и сказать об этом сейчас не может.

— Нет, — сквозь зубы ответил он.

— Еще увидимся, — сказал Иван Тимофеевич.

И, наконец, ушел. А Егор остался сидеть, уставившись невидящими глазами в огромную черно-белую фотографию на стене.

К концу рабочего дня ему все-таки удалось сделать все, что было нужно. Он с облегчением откинулся на спинку вертящегося кресла и на минуту прикрыл глаза.

Так… Значит, это — последний проект, который он сделал для фирмы. Завтра с утра нужно будет подавать заявление об уходе. Даже если придется отработать еще две недели, ничего нового он уже не начнет. Но скорее всего, не придется. Не в стиле компании задерживать людей, которые почему-то не хотят в ней работать.

Но он-то, черт побери, вовсе не хочет отсюда уходить! Может быть, все-таки удастся уговорить Иду… А почему он должен ее уговаривать? Не все ли ей равно, где он будет работать. Не надо обманывать себя, ей абсолютно безразлично где и даже кем. Важно, что он будет получать больше денег.

И тут он вспомнил то, что очень старался забыть: крайне неприятный разговор месяц тому назад, когда он принес Иде только половину из ожидаемых ею денег. Она вспыхнула — как-то очень некрасиво, пятнами, — но голос остался нежным:

— Почему так мало?

— Как — почему? — искренне поразился он. — Я перевел деньги Маше…

— Маше? Вот как… Ты посылаешь деньги этой женщине?! Значит, ты все еще ее любишь? Зачем тогда это притворство со мной?

— Какое притворство, Ида, о чем ты? Там не только она, там мои дети. Я обязан…

— Ты обязан достойно содержать любимую женщину! — отчеканила Ида.

В нежном голосе отчетливо послышались металлические нотки.

— Позволь, дорогая! Твой муж исправно перечисляет тебе половину…

— Попробовал бы он этого не делать! — фыркнула Ида.

— Тогда я вообще ничего не понимаю, — развел руками Егор.

— А что тут понимать? Мои отношения с мужем… почти бывшим мужем… это — наше с ним дело, тебя оно не касается. И вообще мне нужно растить дочь!

— Но…

— Твоя Маша отлично может прокормить и себя, и своих детей.

— Наших детей, — возразил, начиная закипать, Егор.

— Ах, боже мой, не цепляйся к словам! В любом случае, я остаюсь без нового пальто на весну. А я уже его присмотрела.

— Значит, купишь попозже.

— Когда весна кончится?

Вадим посмотрел на свою возлюбленную даже с интересом. Зарабатывала она вполне прилично, обновки себе покупала регулярно, до сих пор о деньгах они вообще не говорили, а ее мечтательное щебетание о том, что она видела в таком-то и таком-то магазине, он, в общем-то, пропускал мимо ушей.

Маша никогда не говорила с ним о тряпках, но всегда была, на его взгляд, одета к лицу и со вкусом. Шкаф Иды ломился от ярких, вычурных туалетов, но, по-видимому, ей этого казалось недостаточно.

— Ну, не расстраивайся так. Я что-нибудь придумаю, — искренне сказал Егор.

— Договорились, — неожиданно жестко сказала Ида. — Но в следующий раз будь любезен — до копеечки. Иначе…

— Что — иначе? — снова начал заводиться Егор.

Ида, по-видимому, поняла, что перегнула палку, быстро свернула разговор и все закончилось восхитительным примирением. С тех пор Егор об этом не вспоминал. А сейчас — вспомнил, потому что именно сегодня ему должны были перечислить зарплату на карточку. И половину — никак не меньше! — он, естественно, собирался тут же перевести на карточку Маши.

Неужели Ида опять устроит скандал? Или ограничится тем, что расскажет еще одну поучительную историю о своей матери? Как это было, когда на 8 Марта Егор преподнес ей «только» цветы и коробку конфет. Ида довольно кисло сказала «спасибо» и оставила все лежать на столе в кухне.

— Что-нибудь не так? — осведомился Егор.

— Да нет… все нормально…

— А все-таки?

— Я думала, ты подаришь что-то существенное.

— Я и подарил, — попытался обратить все в шутку Егор. — Цветы — это к тому, чтобы наша жизнь была усыпана розами, а конфеты — чтобы никогда не было горько.

— Вот я помню, — задумчиво сказала Ида, — как мой отец на какой-то день рожденья подарил моей маме кирпич и попытался отшутиться, что это, мол — краеугольный камень будущего дома. Он как раз тогда собирался новую квартиру покупать.

— А что, остроумно! — хмыкнул Вадим.

— Да? Не нахожу. Мама просто запустила в него этим кирпичом.

— Попала?

— Не смешно… Так вот, отец поехал ночью в областной центр и купил там французские духи. Настоящие. Вот так и поступают настоящие мужчины.

— Приму к сведению. Надеюсь, твоя мама была в восторге.

— Ха! Она просто не пустила его домой, он ночевал в подъезде, утром бегал еще за розами и шампанским. Тогда она его простила. И была, кстати, абсолютно права!

— В том, что простила? На мой взгляд, поздновато.

— Нет, в том, что не пустила сразу в дом с этими погаными духами.

— Ты серьезно? — он не поверил своим ушам.

— Абсолютно.

— Так, может, мне сбегать за каким-нибудь дорогим подарком? Боюсь только, что ночевать в подъезде я не буду. Это ты учти.

— Там видно будет, — мило улыбнулась Ида.

Егор этот рассказ запомнил — в основном, из-за его чудовищной нелепости. Как можно обращаться с человеком, точно с… и слова-то подходящего не подберешь. И как отец Иды все это терпит? Впрочем, Ида как-то обронила, что у них, на Урале, это в порядке вещей — не пускать проштрафившихся мужей домой. И те, бедолаги, ночуют в подъездах или на вокзале.

Пора было звонить Иде и ехать в ненавистное Южное Бутово, но он все тянул время. Почему-то именно сегодня ему было особенно неприятно проделывать всю эту долгую, с пересадками, дорогу. И еще было предчувствие, что вечер ему предстоит не самый приятный.

Все-таки он набрал уже слишком хорошо знакомый номер. Но вместо гудков услышал равнодушный голос автомата:

— …выключен или временно недоступен. Пожалуйста, перезвоните позднее.

Очень хорошо. Он перезвонит позднее… когда уже будет около дома. Или сама Ида не вытерпит — перезвонит, что-то она сегодня выдала только один звонок, обычно бывает раза четыре-пять. Заработалась? Или с кем-нибудь заболталась? Оба варианта были одинаково возможны.

Телефон Иды не откликнулся ни тогда, когда Егор добрался до конечной станции метро, ни тогда, когда он пришел домой. То есть в квартиру, куда перебрался пару месяцев назад, уступив, наконец, отчаянному давлению. Ида звонила ему днем и ночью, клялась в любви, рыдала, что не может без него жить, сообщала, что, кажется, ждет ребенка, угрожала отравиться или вскрыть себе вены.

Один раз действительно наглоталась каких-то таблеток и двое суток провела в больнице. Хорошо, что вмешался ее официальный муж, нажал на какие-то рычаги и добился, чтобы незадачливую самоубийцу не задержали под надзором психиатров. Сам по профессии врач, он обладал обширными связями и, судя по всему, до сих пор любил все еще законную супругу.

Тогда Егор решил, что играть чувствами женщины — непорядочно. Если она хочет, чтобы они жили вместе, что ж, придется. Да он и сам тогда жизни не мыслил без Иды, сам звонил ей по нескольку раз на день, постоянно думал о ней, вспоминал их встречи. Значит, это судьба. А Маша…

Маша все поймет, с детьми видеться она ему, конечно же, не станет мешать, и вообще все со временем наладится. Не он первый уходит из семьи, не он — последний…

Он и вообразить себе не мог, что не сможет видеться с детьми из-за Иды. Что через считанные дни совместной жизни обнаружит под оболочкой ангела во плоти вполне земную, трезвую и чрезвычайно расчетливую женщину, занятую только собой, своими прихотями и тем, что она называла «моим творчеством». Женщину, глубоко равнодушную к интимной стороне любви.

Родители наотрез отказались с ним разговаривать, мать даже слегла с сердечным приступом. На работе, кроме Григория, никто ничего не знал, а тот, выслушав как-то сбивчивый и не слишком внятный рассказ Егор о странных поступках и разговорах Иды, только вздохнул:

— Старик, по-моему, ты делаешь огромную глупость. Променять Машу на эту… стерву…

Слово «стерва» почему-то очень больно задело Егора.

— Она не стерва! Просто у нее своеобразный характер. Она — творческая личность, тонкая, ранимая…

— Очень ранимая! Да у нее шкура — как у носорога! Все эгоисты такие. «Я», «мне», «у меня»… А ты у нее на каком месте?

— Понимаешь, — с каким-то отчаянием сказал Егор, — я без нее дышать не могу.

— Крепко она тебя охомутала, — пожалел его Григорий. — Хорошо хоть квартира у нее собственная имеется. Кстати — откуда? От все еще ее мужа?

— Нуда…

Григорий присвистнул:

— Ловка, ничего не скажешь! Выскочила за москвича, отобрала квартирку, ребенка сплавила родителям, теперь ищет богатого спонсора… без развода с мужем. Круто!

— Это не так!

— А как? Ладно, с тобой сейчас разговаривать бесполезно. Потом спохватишься, да поздно будет. Мой тебе совет: возвращайся в семью.

— Ида покончит с собой, — глухо сказал Егор. — Она уже пыталась.

Григорий только пожал плечами и закатил глаза к потолку.

Больше они на эту тему не говорили, Егор и так раскаивался в своей минутной слабости и излишней откровенности. В конце концов, они с Идой — взрослые люди, сами разберутся, как им жить дальше. Конечно, она немного неуравновешенна, но ведь — поэтесса! Известно, что все творческие люди — со странностями.

В квартире было пусто, темно и, как всегда, холодно. То ли батареи плохо грели, то ли оконные рамы пропускали малейший ветерок. Егор снял плащ и ботинки, прошел на кухню, открыл холодильник. Так и есть: ничего. Придется опять выходить в ближайший магазин. Заодно и деньги с карточки снимет… те, что остались после перевода Маше.

Ида не появлялась и не звонила. Егор успел сходить за продуктами, нажарить картошки с готовыми котлетами, заварить чай. Успел поесть, потому что чувство голода становилось уже нестерпимым. Часы показывали почти одиннадцать, когда в замке, наконец, повернулся ключ.

Он вышел в прихожую. Ида как раз снимала сапожки: модные, яркие, купленные неделю тому назад. На него повеяло уже знакомым запахом ее духов и чуть-чуть — вином.

— Ты давно дома? — вместо приветствия спросила она.

— Давно. Что у тебя с телефоном?

— А, разрядился, — беспечно махнула она рукой. — Мы с девчонками зашли в кафе и заболтались.

Не было ни «извини», ни даже нотки сожаления в голосе. Оставалось только надеяться, что она говорит правду. До встречи с Идой Егор даже не знал, что такое ревность, но за полгода вполне преуспел в этом чувстве, хотя из гордости молчал и не задавал вопросов.

— Значит, ты не голодная, — констатировал он холодно и пошел в комнату.

— Только не говори, что ждал меня с ужином! — услышал он.

— Не ждал. Давно поел.

— То есть тебе безразлично, хочу я есть или нет.

«Начинается, — устало подумал Егор. — Все-таки пить ей совсем нельзя, крышу срывает моментально».

— Не безразлично.

— Но ты даже не поинтересовался.

Ида прошла следом за ним в комнату и заняла свое обычное место — в углу дивана. Свернулась там клубочком и затихла. Кажется, обиженно.

— Кстати, завтра я задержусь, — сказал ей Егор.

— На дискотеке?

— На какой…? Ах, да. Нет, на дискотеку я не собираюсь.

— То есть как не собираешься? А я думала, мы пойдем вместе, ты меня представишь там всем.

— Зачем?

Глаза Иды недобро сощурились.

— Ах, незачем? Ну, конечно, представлять любовницу — стыдно.

— Не говори ерунды. Какой смысл тебя представлять, если я оттуда ухожу?

— Тем более! Может быть, на новом месте работы ничего подобного не будет. А я обожаю танцевать.

— Милая, как ты себе это мыслишь? Днем я подам заявление об уходе, а вечером, как ни в чем не бывало, припрусь на вечеринку?

— А почему бы и нет?

— Потому, что это непорядочно! — начал терять терпение Егор. — И вообще я завтра собираюсь повидать детей.

— Что-что?

Теперь уже большие зеленые глаза, так восхищавшие Егора, превратились в два крохотных кусочка льда.

— Ты хочешь сказать, что поедешь к своей бывшей жене? Зачем? Деньги отвезти?

Вадим пожал плечами.

— Деньги я уже перевел ей на карточку.

Изящная керамическая вазочка, стоявшая на столике возле дивана, полетела на пол и со звоном разлетелась на кусочки.

— Как это — «уже перевел»? Опять?! Ах ты, гаденыш! Как ты посмел?!

— Ты выпила лишнего, — с трудом сдерживаясь, ответил Егор. — Успокойся. Я же не твои деньги…

— Мои! Если ты живешь со мной, то все деньги должен отдавать мне! До копейки!

— А покупать еду и тебе же подарки — на что?

— Меня не касается. Подрабатывай. Ты мужчина. Хотя иногда я в этом начинаю сомневаться.

— Ты соображаешь, что несешь? — бледнея, спросил Егор.

— Не беспокойся, соображаю. Мужчина, ха! Ты просто тряпка со вторичными половыми признаками. Самодовольный тип, который только и умеет, что раздавать красивые обещания. Ты был в суде? Ты намерен разводиться и разменивать квартиру? Или мы так и будем жить в этой халупе друг у друга на головах?

— Ида, остановись! Я никогда не говорил о размене квартиры.

— Конечно! — фыркнула она. — Пришел к женщине на все готовенькое. Да еще деньги на ветер швыряешь, живешь за мой счет. Пора платить по векселям, миленький.

— Каким еще векселям?

— Ах, мы не понимаем? А когда завлекал меня, когда сделал своей любовницей — понимал? Когда сбежал от своей ненаглядной женушки и сопливых детишек — соображал? Хотя… тогда ты был совсем другим. Тогда мне казалось, что вот человек, который действительно меня любит и готов идти со мной по жизни вместе… Ты прекрасно знаешь, как я верила в само слово «Мужчина». Рыцарь, защитник, человек, который ведет свою женщину по жизни за руку. Ну, сколько раз я говорила, что я ненавижу, когда мне приходится человека «пинать», подталкивать его к каким-то действиям? Ну, сколько раз я говорила, что настоящий мужчина не нуждается в сотнях дополнительных напоминаний, а сразу делает? Спать со мной ты готов…

Егор машинально вынул сигарету и щелкнул зажигалкой. Этот злобный, визгливый голос было просто невыносимо слушать.

— Не смей тут курить! — окончательно взбеленилась Ида. — Сколько раз я говорила, что не переношу табачный дым! Особенно твой излюбленный дым отечества, между прочим. Если бы ты курил американские сигареты… Отправляйся на лестницу!

— С каких пор «Парламент» стал российской маркой?

— Все импортные сигареты делают в России! И не сбивай меня, пожалуйста. О чем я говорила перед этим?

— О том, что я не мужчина, — ровным голосом сказал Егор. — Можешь не продолжать. Я сейчас уйду. Нет никакой необходимости втаптывать меня в грязь.

— Ты хочешь меня бросить?! — ахнула Ида. — Сейчас… Сейчас, когда я…

И залилась слезами.

Егор растерялся. Он всегда терялся перед женскими слезами, хотя Маша никогда не плакала, не устраивала истерик, не капризничала. Нельзя же, действительно, уходить от рыдающей женщины. Он уйдет, а она опять наглотается таблеток…

А Ида уже рыдала навзрыд, самозабвенно, как маленький ребенок. И казалась такой хрупкой и беспомощной…

— Ну, успокойся, — сказал Егор. — Конечно, я тебя не оставлю. Но ты…

— Егорчик, прости меня. Прости! Я такая дрянь! Я же так совсем не думаю! Просто наболтала ерунды. Это все нервы… Прости меня, пожалуйста! Ну, ради Бога, прости! Я так тебя люблю…

Как ему хотелось ей поверить! Но он словно бы раздвоился: один человек утешал Иду, говорил ей ласковые слова, а второй — холодно наблюдал за этим со стороны. Один наливал чай, доставал из аптечного шкафчика в ванной валерьянку, капал в стакан еще какие-то пахучие капли. Второй беззвучно посмеивался: давай, давай, ублажай свою ненаглядную, у которой снова «тормоза отказали». И это было почти невыносимо.

Ида окончательно успокоилась только к двум часам ночи. Егор уже смирился с тем, что опять чудовищно не выспится, что завтра голова будет, как чугунный котел, и работать придется на «автопилоте». Хотя, какая работа? Подать заявление об уходе. Собрать личные вещи.

Разумеется, о том, чтобы идти на дискотеку с Идой и речи быть не может. Он и один бы туда сейчас ни за что не пошел. Съездит завтра повидаться с детьми — это решено. Теперь, когда Ида выговорилась, вряд ли она будет возражать. Подуется немного…

— Егорчик, — услышал он ее голосок. — Я сегодня стихотворение сочинила. Тебе. Прочитать?

— Конечно, — машинально ответил он.

Хотя меньше всего ему хотелось сейчас поэзии.

Хотелось лечь и поспать, хотя бы три-четыре оставшихся часа.

Ида села, оперлась на подушку и прикрыла глаза. Потом начала декламировать:

Закат коньячный — словно хор жаровен, Что исполняет тысячу рулад. С тобою на двоих он нам дарован, И я не знаю лучшей из наград. Твой поцелуй — коньячный вне сомнений — Остался вечно на моих губах. Я разлиную четко парк весенний, Законы геометрии поправ. Я утром напою тебя рябиной, Настоянной на старом коньяке… И вот тогда поймешь ты, мой любимый, Что ожидает нас там, вдалеке.

Она замолчала, открыла глаза и выжидательно посмотрела на Егора. Он молчал, не зная, что сказать. Половина слов была ему просто непонятна, во второй половине он не видел смысла. Какие жаровни? Почему рулады? Как можно разлиновать парк? Впрочем, он никогда толком не понимал ее стихов.

— Очень… красиво, — выдавил он наконец. — Только я не понял, как закат может быть коньячным.

Ида слегка надулась.

— Ну, закат цвета коньяка, — снизошла она до объяснений.

— Коричневый?

Ида махнула рукой.

— Стихи невозможно объяснить прозой. Их нужно чувствовать… Ладно, давай спать.

— Давай, — с огромным облегчением согласился Егор.

Слава Богу, она настолько устала, что хотела просто спать. Никаких ласк Егору сейчас не было нужно: обида все-таки затаилась где-то в глубине души и то и дело больно колола его. Конечно, милые бранятся — только тешатся, но…

Но почему, почему они никогда не то чтобы ругались — даже не ссорились с Машей?