Прикосновение

Джуд, должно быть, спала, потому что следующим, что она осознала, было темное звездное небо, просвечивающее сквозь кружевные гардины, и неописуемо удобная подушка, которой служило плечо Долтона. Ее голые ноги были бесстыдно закинуты на его ноги, а ее рука покоилась на густой поросли его живота. Джуд сморщила нос, уловив ароматный запах табака, и, откинув голову, в слабом свете сигары различила мужской профиль. Долго она с удовольствием просто смотрела на Долтона, охваченная внезапной робостью, которая лишила ее слов. Ни малейшая тень сожаления не омрачала великолепия того, что произошло. Долтон дал воплотиться самым захватывающим ее мечтам – пусть только на одну ночь. Долтон Макензи был странником, она всегда знала это. Ему не нужно было ничего большего, чем страстная остановка в пути, а взамен он подарил ей впечатления на всю оставшуюся жизнь. Джуд не собиралась ни на что жаловаться и все же не могла подавить жгучих слез, когда представила неминуемую разлуку.

Сделав последнюю затяжку сигарой, Долтон повернулся и погасил ее на ночном столике, а потом снова лег и, посмотрев на Джуд, увидел неимоверное страдание в наблюдающих за ним глазах, наполненных слезами. Несмотря на все предосторожности, он все же чем-то обидел ее, причинил ей боль.

– Я не хотел заставить вас плакать, – хриплым шепотом извинился он и нежно провел косточками пальцев по ее щеке.

– Вы и не заставили. – Ее взгляд просветлел, как новый рассвет. – Вы сделали меня женщиной.

«Своей женщиной» – эти невысказанные слова читались в ее глазах. Его первой реакцией была жуткая паника, потому что связывать себя постоянными узами никогда не входило в его планы.

Но Джуд, словно догадавшись о его тревогах, уткнулась ему в плечо и, к его облегчению, тихо пробормотала:

– Я никогда не забуду вас. Вы единственный мужчина, который дал мне возможность почувствовать себя по-настоящему… – Она замолчала, и Долтон почти ощутил, как вспыхнули ее щеки. – Простите, я слишком много говорю.

– Можете говорить все, что вам хочется. – С легкой снисходительной улыбкой он прижался к ее волосам. – Никаких секретов – помните?

– Я люблю вас, Долтон, – призналась она, пока страх осуждения с его стороны не сковал ее.

Хотя он постарался ничем себя не выдать, Джуд увидела, как он застыл от охватившего его ужаса. Ничто не могло выразить его нежелания более коротко и жестоко. Она заставила себя улыбнуться и дотронулась пальцами до его сжатых губ.

– Пожалуйста, не думайте, что должны что-либо сказать. Я не настолько глупа, чтобы думать, что для вас это имеет какое-то значение. Я просто хочу хотя бы раз услышать, как говорю это. Не нужно волноваться, что я повторю это. – Он ничего не отвечал и оставался в напряжении, поэтому Джуд натянуто усмехнулась. – Прошу вас, не смотрите так, словно получили удар ниже пояса. Видимо, этот секрет мне нужно было оставить при себе.

– Нет, – Долтон медленно покачал головой, как будто был пьян в стельку, а теперь приходил в себя, – не говорите, что сожалеете, Джуд. Было замечательно хотя бы раз услышать, как кто-то говорит мне это. – Не дав ей времени удивиться его странному заявлению, он нагнулся и поцеловал ее, нежно коснувшись губами, чтобы передать, как много значили ее слова для души, изголодавшейся по ласке. Разумеется, он никогда открыто не скажет ей этого.

Желая спасти то, что еще можно было спасти от их вечера, Джуд провела любопытствующей рукой вверх и вниз по его груди, направив его мысли к другому, к развлечению, которое заставило его повернуться на бок, так что она почувствовала его твердую плоть, прижавшуюся к ее мягкому животу. Рука Джуд протиснулась между их телами и приглашающе сжала ее, а когда Долтон с нескрываемым изумлением вскрикнул, она спокойно взглянула на него и улыбнулась.

– Вы сказали, что у нас не должно быть секретов, не так ли? – напомнила она медовым тоном, приправленным изрядной долей теплого бурбона. – Пришло время мне изучить вас.

Он снова лег на спину, не способный ни на что другое, и предоставил Джуд действовать самостоятельно, потому что находился в состоянии шока после ее признания, которое только затягивало его глубже в трясину эмоций, которой он старался избежать.

К тому времени, когда дразнящие женские прикосновения закончились следующим раундом пылкого занятия любовью, свечи медленно погасли в собственном расплавленном воске, и комната погрузилась в интимную темноту. Темнота расслабляла, напоминая о прежнем времени, когда Долтон зависел от забот Джуд и его мысленный взор видел в ней ангела. Видимо, снова почувствовав себя беззащитным, Долтон с необычной откровенностью отвечал на ее вопросы.

– Почему вы сказали, что прежде никто никогда не говорил вам о любви?

Его рука, поглаживавшая ее по волосам, замерла, а затем продолжила свои ритмичные движения.

– Потому что это правда. Нельзя сказать, что я вырос в любящей семье.

Джуд помнила, с каким раздражением он говорил о сестрах и братьях, но любопытство к этому мужчине, который пообещал не иметь от нее секретов, подтолкнуло ее переступить грань благоразумной осторожности.

– Вы выросли в сиротском приюте. – Почувствовав его удивление, Джуд мягко добавила: – Вы говорили об этом в лихорадке.

– Я так и полагал. Жар заставил меня думать об аде и тому подобном. «Святой орден Христа» из «Священной розы» – счастье моей юности. – Он произнес название с такой непочтительностью, что Джуд поежилась.

Она была весьма религиозна и выучилась любви, которую проповедует Священное Писание, у своих богобоязненных родителей, хотя то, что она только что сделала, и противоречило этому. Полное презрения богохульство Долтона напомнило ей давно заученные истины о неминуемых последствиях. Если он не обращался к высшим небесным силам, то кто сделал его таким, каким она всегда знала его, – угрюмым, бездушным, не знающим раскаяния? Но глубоко внутри Джуд чувствовала, что Долтон не такой, и старалась доказать это себе и ему, потому что жизнь без внутреннего спокойствия была самым одиноким существованием, которое только можно себе представить.

– Не может быть, чтобы жизнь с теми, кто верит в милосердие и любовь Господа, была так ужасна, – с надеждой решилась сказать она.

– Милосердие. – Смех Долтона прозвучал мрачно и грубо. – Да, я понял, что они были милосердными душами, принимающими тех, кто никому не нужен, из-за денег, которые могут заработать на них. Как только мы, на кого распространялось их милосердие, достаточно подрастали, нас отправляли на жалкие работы и требовали, чтобы мы приносили весь заработок обратно в церковь – разумеется, чтобы отблагодарить братьев и сестер за их бесконечную борьбу за спасение наших никчемных душ. – Долтон замолчал, почувствовав изумление Джуд, а потом продолжил с почти извращенным желанием еще больше поразить ее: – Так как моей душе требовалось больше всего молитв, меня определили на три работы. Я начинал с чистки улиц до восхода солнца и заканчивал в доках, разгружая в темноте баржи. Единственной отрадой среди всего этого были дневные часы, когда я работал на старого судью, который давал мне переписывать свои судебные заметки, потому что у меня был красивый почерк. Он был безнравственным старым негодяем – прошу прощения за выражение, но там я научился уважать закон. Он позволял мне читать, когда я не был занят тем, что помогал ему найти какую-нибудь судейскую лазейку, оправдывающую его воровство, и за это, полагаю, я должен быть ему благодарен. Он всегда говорил о том, как много мог бы заработать и что имел бы, если бы был назначен на более высокую должность. Он измерял свою жизнь материальными благами, а не удовлетворением от торжества справедливости. На самом деле это он подтолкнул меня к моей профессии.

Долтон погрузился в молчание, мысленно вернувшись в ту ночь, когда он с одним из помощников судьи отводил лошадь в конюшню какого-то бедного фермера, где ее должны были найти на следующий день. Судья немедленно предложил повесить вора, и в тот день, когда Долтон услышал тяжелый стук люка и скрип пеньки, у него сформировалось отвращение к правосудию. Все это произвело неизгладимое впечатление на мозг тринадцатилетнего мальчика, и горький гнев состарил его душу. Он пережил все – вину, ужас, страх, что раскроется его участие в этой фальсификации, но стоило пятидолларовой золотой монете коснуться его ладони, как совесть сразу же успокоилась. Долтон получил порку, когда, вернувшись домой, отказался отдать деньги братьям, которые заявили, что это цена за его душу. Пять долларов – он не понимал, как дешево продал себя, вплоть до последних лет, когда его репутация позволила ему требовать наивысшую плату за покупку его вечных адских мучений.

– После той ночи я больше не вернулся в «Священную розу». Я предпочел болтаться рядом с наемными охранниками судьи, учась приемам их ремесла, так сказать. Я был смышленым учеником, и у меня в мозгу постоянно звучало заявление судьи, что честь и уважение приходят с деньгами и властью, а я хотел именно этого. Я хотел достаточно заработать, чтобы выкупить обратно свою душу. – Он тихо хмыкнул, и Джуд подумала, что это самый берущий за душу звук, который ей доводилось слышать. – Конечно, теперь недостаточно и всех запасов федерального резерва, чтобы выкупить ее обратно. Полагаю, я должен просто довольствоваться уважением, но не тем, когда люди отступают в сторону на тротуаре, когда вы проходите, а тем, когда они поднимают перед вами шляпы. Это то, чего я хочу добиться в Сан-Франциско.

Сан-Франциско – это так далеко. У Джуд сжалось сердце. Она всегда знала, что Долтон не собирался оставаться в долине, но никогда по-настоящему не задумывалась, как далеко от нее он будет. Честно говоря, она считала не важным, будет ли это одна миля или тысяча.

– Почему в Сан-Франциско? Почему не здесь?

– Там меня никто не будет знать, – не сразу ответил он, и у Джуд создалось впечатление, что он говорит ей не все. – Я могу начать все сначала и стать кем пожелаю. Я видел картины, на которых изображены красивые дома, расположенные на холме, и хочу иметь один из них. И люди, мимо которых я буду проходить, будут приподнимать передо, мной шляпы.

«Сан-Франциско. А что, если вытащить корни из земли Вайоминга и отправиться на Запад вместе с Долтоном? Или мои мечты совершенно не похожи на его? – Поразмыслив над этим, Джуд с неохотой призналась: – Да, наши мечты совершенно разные». Долтон мечтал о чем-то только для себя лично, а Джуд мечтала о ком-то, кто был бы рядом. Их стремления были диаметрально противоположными, и Долтон не давал ни малейшего повода думать, что в его планы входит любовь к женщине и готовность создать семью.

Размышления Джуд были прерваны его неожиданным страстным поцелуем. Он снова занялся с ней любовью, но на этот раз с неистовством, которое она пробудила своими наивно заданными вопросами. Она не могла пожаловаться на то, что не была удовлетворена – она получила удовлетворения в избытке, но в Долтоне произошло неуловимое изменение, которое добавило горечи к ее первоначально сладкому удовольствию. Джуд чувствовала, что Долтон сосредоточился на себе, а не на том, что они могли делать вместе: он брал, отдавал, но не делился. И когда наконец он скатился с нее, Джуд почувствовала себя брошенной проституткой, которая, прислонившись к перилам, смотрит, как он уходит. И в ее глазах стояли слезы, когда она закрыла их, понимая, что он никогда не станет для нее ничем большим, чем партнером на одну ночь.