Прикосновение

– Мадам, я буду вам очень признателен, если вы скажете этому парню, как я благодарен ему за то, что он сделал. Возможно, для него это не так уж важно… учитывая…

– Я уверена, что важно, – улыбнулась Джуд. – Спасибо вам.

– Благодарю, мадам. – Он надел шляпу с низкой тульей и под неодобрительным взглядом жены, наблюдавшей за ним из окна экипажа, медленно пошел обратно к дилижансу, который с открытой дверью дожидался его.

– Джуд не завидовала судьбе бедняги и, когда упряжка поехала со двора, со вздохом вернулась в дом.

– С раненым был Джозеф. Джуд привыкла, что сиу надолго погружался в задумчивые размышления. Иногда он мог несколько дней обдумывать что-нибудь, прежде чем решал, как перейти к делу. Это напоминало процесс брожения – просто его нельзя было торопить. Но набраться терпения было совсем не так просто.

– Где Сэм? – спросил старик.

– Чистит лошадей. Им тяжело пришлось, когда Джо старался удрать от преступников. – Джуд вздрогнула, вспомнив все, что случилось.

– Ты не пострадала? – Ее движение не ускользнуло от Джозефа.

– Нет. Я… я просто испугалась. Я сотни раз видела приезжавшие сюда ограбленные экипажи, но, все совсем подругому, когда смотришь в дуло винтовки и понимаешь, что можешь умереть. Я всегда думала, что буду храбрее, но я ничего не сделала, чтобы спасти себя.

– Быть храбрым – это знать, когда нужно действовать, а когда выжидать, – со вздохом сказал старик. – Думаю, на этот раз было время выжидать.

– Но он не стал выжидать. – Джуд кивнула в сторону раненого. – И он спас людей… возможно, ценой собственной жизни.

Джозеф ничего не возразил, и лишь его задумчивый, затуманенный взгляд снова коснулся ее. – Помоги мне раздеть его, – распорядился он, а когда Джуд внезапно покраснела, нетерпеливо поторопил ее: – Ему будет легче, и не думаю, что он собирается куда-нибудь, где нужны куртка и жилет.

– Да, конечно. – Джуд еще гуще покраснела.

Нагнувшись, Джуд возилась с рукавами куртки, чтобы снять ее с впечатляюще широких плеч, пока Джозеф поддерживал безжизненное тело мужчины в сидячем положении. Голова Макензи склонилась, и одинокий завиток темных волос упал ему на лоб. Джуд в восхищении смотрела, охваченная желанием убрать волосы нежным движением пальцев. Она так и сделала бы, если бы Джозеф не смотрел на нее с такой пристальностью. Вместо этого она дрожащими пальцами принялась расстегивать пуговицы на рубашке стрелка. Она рассматривала перламутровые пуговицы и тонкую ткань одежды, сшитой на заказ для такого крупного человека, и ее чувства оживали от его запаха: запаха мужского тела, накрахмаленного белья, интимных запахов, так же незнакомых ей, как соленый запах далеких морей. Ей удалось стянуть через голову его рубашку, оставив его только в обтягивающем мускулистое тело нижнем белье, и Джозеф бережно опустил его на матрац.

– Остальным я могу заняться сам, – пробурчал он.

Джуд выпрямилась, с волнением сжав дрожащие руки, не желая уходить, не зная, следует ли ей остаться, и страшась выводов, которые, видимо, делал для себя Джозеф.

– Что он за человек, этот парень, с белыми руками и в такой изысканной одежде? – Старик пальцем указал на снятый с мужчины жилет. – Что ты знаешь о том, кого мы приютили под нашей крышей?

– Боюсь, он наемный убийца. – Джуд не могла быть нечестной. – У него была низко вырезанная кобура, но бандиты забрали ее у него.

– И ты собираешься оставить такого человека с нами? – Джозеф укоризненно смотрел на нее, и Джуд знала почему. Он ненавидел насилие, даже его угрозу, потому что потерял свое наследство из-за солдатского оружия и жадности.

– Я не могу поручиться за его характер, Джозеф, но он вежливо разговаривал, и его мужественный поступок спас жизнь. За это я не могу осуждать его.

– Но тебе не следовало предлагать позаботиться о нем. – Джозеф подошел слишком близко к правде, которую Джуд пыталась скрыть даже от себя самой.

– Предложить свою заботу было моим христианским долгом.

– Хм-м. – Не будучи христианином и мало интересуясь их порядками, Джозеф удержался от комментариев.

– Вы хотите сказать, что уверены, будто у меня есть какая-то другая причина? – Просто чтобы доказать, что у него нет основания для подозрений, Джуд высказалась напрямик. – Что бы это могло быть?

– Разве я что-то говорил? – Джозеф внимательно посмотрел на нее черными глазами, блестевшими, как отполированный камень.

– Джозеф, вам не нужно ничего говорить, я читаю по выражению вашего лица.

– И что ты читаешь? – высокомерно спросил он, очевидно, расстроенный ее заявлением, потому что индейцы гордятся умением скрывать свои истинные переживания.

На этом он поймал Джуд. Сказать что-нибудь на самом деле означало вынести себе приговор. Разве могла она сказать ему, что стремилась заботиться о раненом мужчине, чтобы скрасить собственное одиночество? Нет. Поэтому Джуд нахмурилась и, поступив мудро, не стала ничего говорить о скрытом смысле и безмолвных обвинениях, а вместо этого спросила:

– Что можно сделать с его глазами? Может быть, мне достать мазь Фразера?

Джозеф помрачнел. Он не разделял убежденности, что колесная смазка была панацеей при лечении болячек и ран у людей и животных, и не мог понять, почему белые люди считают индейцев варварами, если сами так хотели намазывать на себя толстый слой отвратительного варева.

– Думаю, чистый спирт больше помог бы ему для ускорения выздоровления. Принеси мне марлю, она будет пропускать воздух и предохранит от попадания грязи. А остальное в руках времени и судьбы.

Гроза, которую предсказывал Джо Варнесс, начала собираться в час ужина. Набухшие облака громоздились друг на друга, превращаясь в огромные грозовые тучи, яркие вспышки зловеще играли вдоль всего края отвесных скал. Сэмми предусмотрительно загнал животных в стойла и проверил надежность запоров, прежде чем, ерзая, как беспокойный ребенок, усесться за стол. Дворовый пес, жалобно скуля, свернулся у ног Сэмми. Хотя до наступления вечера было еще несколько часов, пришлось зажечь лампы.

– Кажется, нам предстоит подышать свежим воздухом? – спросил Сэмми, глядя на вспышки молнии сквозь неплотно задвинутые шторы.

– Просто, прежде чем уйти, зима дает весне последнее сражение, – с успокаивающей улыбкой заверила его Джуд. – Сегодня ты можешь лечь спать прямо здесь у очага вместе с Джозефом.

– И Бисквит? – просияв, спросил Сэмми.

– И Бисквит тоже.

При звуке своего имени лохматый пес застучал хвостом.

– Это похоже на большой праздник. Джозеф, вы расскажете мне что-нибудь из ваших историй?

Джозеф пообещал, в глубине души обрадованный просьбой юноши. Сэмми никогда не терял своего детского восторженного интереса к легендам и небылицам, и в отличие от взрослых ему никогда не надоедали их повторения. Джозеф, не имевший собственных внуков, которым он, как его предки, мог бы пересказывать мифы, получал удовольствие, развлекая рассказами мальчика… даже если тот и был не из его племени, а белый.

– А на сколько времени этот парень останется в моей постели?

– Пока ему не станет лучше, – ответила Джуд. – С тобой все в порядке, Сэмми?

– Полагаю, да, – пожал он широкими плечами. – Как его зовут?

– Долтон Макензи.

– Куда он направлялся?

– Не могу сказать, что мне это известно.

– А чем он занимается? Он фермер? Скотовод? Банкир? Джуд почувствовала на себе взгляд Джозефа, поняла его и, улыбнувшись мальчишескому любопытству брата, согласилась с невысказанным предложением Джозефа, что им следует держать в тайне от впечатлительного молодого человека профессию их постояльца, – что хорошего, если он узнает, что они приютили возможного киллера?

– Прибереги свои вопросы до того времени, когда он сам сможет ответить на них.

– У-у-у, Джуд, – заворчал Сэмми, – не знаю, смогу ли я ждать так долго.

– Что ж, в этом тебе никто не сможет помочь. А ты до сна можешь убрать со стола и помочь Джозефу навести порядок на кухне. Конечно, если хочешь послушать его истории.

– Д-да, конечно, хочу. – И Сэмми бросился составлять тарелки.

Наблюдая за ним, Джуд улыбнулась про себя и подумала, как много счастья можно найти в том, что в большинстве случаев считалось бы проклятием.

Истории в конце концов истощились, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня, вспышки которого казались приглушенным повторением мощных всполохов, рассекавших небеса. С того места, где Джуд сидела в кресле, придвинутом к кровати раненого, гонимый ветром дождь казался отражением ее собственных взбудораженных чувств. Джуд старалась не поддаваться возникшим унылым мыслям, они были слишком сложны для позднего часа, а она слишком неподготовлена к ним.

«О, как было бы приятно, если бы в моей собственной постели был мужчина, которого можно рассматривать не со стыдливой нерешительностью, а с дерзкой откровенностью. Как было бы хорошо, если бы Джозеф развлекал своими невероятными историями моих собственных детей, пока их веки не начинали тяжелеть и слабость не брала верх над любопытством», – эта мысль, прокравшаяся в сердце Джуд, была не столь смелой. Джуд вздохнула и улыбнулась собственным фантазиям – обычно она не потакала им. Возможно, причиной ее мечтательного настроения была эта грозовая ночь или, быть может, мужчина, вытянувшийся на простынях, которые она выстирала своими руками. Но вероятнее всего, в этом была виновата усталость после трудного дня, затмившая ее здравомыслящее восприятие пеленой романтических мечтаний. Но в чем бы ни была причина, Джуд стало грустно и тоскливо.

Ей уже давно пора было уйти, но время шло, а Джуд все искала повод остаться там, где она была. Их гость удобно отдыхал – или по крайней мере так казалось; под крахмальной простыней его грудь поднималась и опускалась с равномерной ритмичностью, и на лице не было заметно никаких признаков лихорадки или страдания, а Джуд ожидала собственная кровать в комнате наверху, где она по ночам спала и слышала звук только собственного дыхания. Сегодня ночью что-то абсолютно непреодолимое манило ее остаться в почти полной темноте, прислушиваясь к тихому дыханию другого человека.

С такими мыслями было опасно находиться в темноте наедине с мужчиной, которого Джуд совсем не знала. Несбыточные мечты могли заманить мысли старой девы в неведомое царство страсти, а зарождающиеся желания убедить невзрачную женщину в осуществимости невозможного.

И, будучи чувствительной старой девой, Джуд, оторвавшись от мечтательного созерцания, отправилась в свою девичью спальню наверху, чтобы оставшиеся ночные часы метаться от безумного возбуждения.