Прикосновение греха

Глава 12

Онемевший и ошеломленный, Паша стоял в дверном проеме спальных покоев шатра Хуссейна с кровью Джамиля на клинке кинжала. Ему вдруг стало тяжело дышать. «Почему нельзя убить одного и того же человека много раз?» — спрашивал он себя, глядя на мужчину и женщину на диване. Из-за обуревавшей его жажды мести он забыл, что для осуществления цели, ради которой сюда явился, у него есть всего несколько секунд. Он предостерегающе поднял руку, чтобы остановить Макриянниса, рванувшегося вперед.

Одержимый жаждой крови, он даже ощутил на губах ее солоноватый вкус.

Его ладонь с растопыренными пальцами взмыла вверх.

Но Макрияннис заставил его опустить руку и покачал головой, показав один палец.

Тишину в шатре нарушали только утробные звуки животного возбуждения: чуть слышные стоны женщины и тяжелое пыхтение мужчины.

Будь она проклята!

Будь проклят он!

Будь проклят весь мир развратных шлюх!

Сначала он отрежет Хуссейну яйца и, если позволит время, не откажет себе в удовольствии посмотреть, как тот изойдет кровью. Но Макрияннис в отличие от друга не потерял способности рассуждать здраво, и его кинжал, полоснув воздух из-за спины Паши, с быстротой молнии поразил мишень. Хуссейн повалился вперед. Клинок кинжала пронзил ему шею.

— Я не собираюсь из-за него умирать, — прошептал Макрияннис, бросаясь к жертве, чтобы ударом ятагана добить Хуссейна.

Паша метнулся к Трикси и зажал ей рот рукой. Ее широко распахнутые глаза были дикими, испуганными и затуманенными.

Проворно завернув ее в простыню, Паша углом ткани заткнул ей рот. Судя по всему, Трикси находилась в состоянии наркотического опьянения: не держалась на ногах, а ее глаза не фокусировали объекты, попадавшие в ее поле зрения. Чтобы кляп не вывалился, Паша примотал его ко рту Трикси вынутым из кармана шнуром. Им предстояло преодолеть пять сотен ярдов вражеского лагеря в абсолютном молчании. Он не имел права рисковать. К нему уже вернулось хладнокровие и способность рассуждать здраво.

Макрияннис завернул голову Хуссейна в алый халат и перекинул через плечо, указав ятаганом на выход». Паша кивнул. Зажав кинжал в зубах, он взял Трикси на руки. Оба имели при себе заряженные пистолеты.

Все стражники снаружи и внутри лежали с перерезанными глотками. Одетые в форму турецких унтер-офицеров, реквизированную у двух телохранителей Хуссейна, Паша и Макрияннис надеялись выйти незамеченными из ночного палаточного городка.

Двигаясь неторопливо, чтобы не привлекать внимания, затененными проходами между шатрами, они благополучно преодолели первые двести метров. В это время суток почти все воины спали. Обойдя солдата, вышедшего из палатки облегчиться, они свернули в сторону от другого, пьяной походкой возвращавшегося на покой. Но оказавшись в последнем секторе, лежавшем на их пути к отступлению, попали в поле зрения группы выпивавших у костра турок.

Справа от беглецов раскинулось море, слева расстилала вражеский лагерь. Им ничего другого не оставалось, как следовать прежней дорогой. Макрияннис, желая закрыть Трикси от посторонних взглядов, встал между Пашей и костром Оба они держали оружие на изготовку.

Когда до освещенного костром участка оставалось не более двадцати футов, к ним обратился, еле ворочая языком один из солдат.

— Уж не дамочку ли я с вами вижу? — выкрикнул он, отпустив нелестное замечание в адрес женщин, шляющихся в ночи.

— Мы ведем ее в караульную, — ответил Макрияннис не александрийском наречии.

— Я тоже родился в Александрии, — приветствовал его резво вскочивший на ноги египтянин и, с неожиданной прытью бросившись к Макрияннису, радушно обнял, как брата, с которым не виделся целую вечность. — Идите посидите с нами… давайте сюда вашу дамочку. У нас тут рома — залейся Говорят, Хуссейн в ближайшие дни выступать не собирается, так что торопиться нам некуда.

Говоривший не догадывался, насколько соответствовали действительности его слова, и, хотя Макрияннис попытался отделаться от приглашения, каждая его отговорка натыкалась на непреодолимое упрямство порядком захмелевшего человека. Вскоре к увещеваниям египтянина присоединился хор голосов его товарищей. Паше и Макрияннису ничего другого не оставалось, как уступить напору и подсесть к костру.

Еще при первом приближении к ним воина Паша убрал с глаз оружие, но держал его наготове, прикрыв краем простыни, в которую была завернута Трикси. Мужчины с опаской подошли к освещенной пламенем костра группе.

— Только по глотку, — объявил Макрияннис и, взяв предложенную ему бутылку, присел. — Нам утром заступать на первый дозор.

— Оставьте тогда нам вашу бабенку, — попросил лениво растянувшийся на земле солдат, пожирая Трикси масляными глазами. — Мы постараемся ей угодить.

— Прошу прощения, мы заплатили за нее непомерно большую цену, — искренне признался Макрияннис. — Это все, что нам досталось за Коуру, так что она пойдет с нами».

— Но вас всего двое, а нас — четверо, — угрожающе констатировал еще один подвыпивший солдат и многозначительно похлопал себя по тому месту на бедре, где должна была висеть сабля.

Паша и Макрияннис уже давно заметили отсутствие оружия у собравшихся. Ни один из воинов у костра не имел при себе холодного оружия, а их мушкеты лежали около палатки. У других шатров ни костров, ни движения не наблюдалось.

— Давайте не будем ссориться из-за женщины, — примирительно сказал Макрияннис, — коль ром льется рекой. Как вы думаете, когда закончится эта проклятая война? — продолжал он, передавая бутылку человеку рядом с ним.

Трюк сработал, темой беседы стало скорое покорение Греции.

Примостившись в тени, чтобы на него не падали отблески огня, Паша посадил Трикси к себе на колени, прислонив ее лицо к своей груди. Кляп у нее во рту ни у кого не вызвал интереса; женщины в их обществе были предметом потребления и потому продавались и покупались.

Бутылка рома несколько раз обошла круг. Вскоре из палаточного лабиринта вышел еще один воин и присоединился к пьяной компании, увеличив перевес сил в пользу врага.

Зная, что кровавое побоище в шатре Хуссейна, могут с минуты на минуту обнаружить, Паша пристально следил за движением луны в небе. Выждав еще какое-то время, показавшееся ему вечностью, он резко поднялся и сказал по-турецки:

— Я должен отвести женщину к себе.

— Это не совсем по-дружески, — ответил ему наломано» турецком один из присутствующих.

— Значит, я не настроен на дружественный лад, — грубо выпалил Паша.

— Если мы вовремя не выйдем на дежурство, — поддержал приятеля Макрияннис, вскочив на ноги, — нас высекут Спасибо за выпивку.

— А я сейчас хочу поразвлечься с бабенкой, — пробормотал, вставая, с пьяной угрозой в голосе крепкий солдат.

— Я не склонен делиться, — возразил Паша спокойно отступив на шаг.

— Может, у тебя нет выбора, — прорычал его собеседник, не желая сдаваться. Он поднялся и стоял, покачиваясь.

— У меня всегда есть выбор, — заметил Паша, опуская палец на спуск пистолета.

Возникла напряженная пауза.

— Мы все хотим бабенку, правда?

— Почему бы и нет? — поддержал его один из дружков. Мы тоже заслуживаем вознаграждения.

— Приходите за женщиной завтра, когда мы ею попользуемся, — предложил Макрияннис. — Наш караульный пост за тем холмом. — Он указал на ближайший склон.

— Я не собираюсь ждать, — взвился все тот же крепыш. — Сегодня мы оставим ее у себя, а вы приходите за ней утром. — Он вынул из сапога кинжал. — Что скажет: насчет этого? — с вызовом спросил он, проверяя пальцем остроту лезвия.

— Ничего, — вкрадчиво ответил Паша. — Даю тебе две секунды одуматься.

Мужчина сделал в сторону Паши резкий рывок.

Прогремел выстрел. Из простыни, скрывавшей пистолет, вырвалось пламя. Во лбу задиры чернело аккуратное отверстие с обуглившимися краями. Египтянин широко раскинул руки и на секунду завис в воздухе. От шока у него округлились глаза.

Макрияннис уже разрядил свой пистолет в соседа справа и, ловко повернув пистолет, выпалил в соседа слева. Истратив заряд, он схватился за ятаган. Паша снова открыл огонь, свалив четвертого солдата, метнувшегося за мушкетом. Пятый воин, решив, что ни одна женщина не стоит его жизни, бросился наутек. Паша и Макрияннис обменялись взглядами, но принять решение относительно судьбы убегавшего не успели. Над холмами, сбегавшими к морю, взвился пронзительный звук трубы, всколыхнув тишину над спящим лагерем. Это был сигнал тревоги, призывавший к ружью.

Мужчины без труда догадались, что значит эта побудка, и тотчас пустились бежать. Хуссейна обнаружили. Макрияннис на бегу перезарядил пистолет, проворным движением сунув в каждую камеру по ударному капсюлю.

— Если меня ранят, выведи отсюда Трикси, — выкрикнул Паша, что есть духу несясь вперед. Из палаток высыпали солдаты, полуодетые и сонные, с оружием в руках.

— Мы все выберемся отсюда, — буркнул Макрияннис, засовывая пистолет за пояс. — Еще две сотни ярдов — и мы спасены.

Он протянул руку за пистолетом Паши.

— Я не хочу, чтобы ее снова захватили в плен, — произнес Паша, задыхаясь. Вес Трикси сказывался на скорости его бега. Им нужно было достичь вершины холма, где в укрытии их поджидал Деметриус с лошадьми.

— Не волнуйся. Один из нас непременно выведет ее отсюда, — сказал Макрияннис, отдуваясь, и, быстро перезарядив Пашин пистолет, бросил его другу. — О черт, — выругался он мгновение спустя. — Будь осторожен.

Из тени им навстречу шагнул турецкий офицер.

— Остановитесь! — крикнул он, вскинув руку. Скользнув взглядом по мужчинам, он не смог скрыть изумления, когда увидел разметавшиеся по плечам светлые волосы Трикси. — В лагере объявлена тревога, — рявкнул он. — Никто не может покинуть его пределов. — Приблизившись достаточно, чтобы разглядеть во рту Трикси кляп, он заметил на обернутой вокруг нее простыне вышитую эмблему Хуссей на с обозначением его ранга, и опустил руку на эфес сабли. — Ни с места, — приказал он, обнажив оружие, и на долю секунды отвел взгляд в сторону в поисках подмоги.

Но его крик застрял в горле, когда Макрияннис всадил в него ятаган, перерезав шею.

— Бежим, — крикнул Макрияннис, выдернув саблю из горла убитого.

Переместив Трикси на другую руку, Паша выхватил зажатый в зубах кинжал и точным броском метнул в человека, выскочившего из тени палатки. Клинок вошел жертве в грудь по самую рукоятку. Первым побуждением Паши было броситься за кинжалом. Оружие до сих пор служило ему верой и правдой, но здравый смысл возобладал. Он с радостью переживет потерю, если им удастся благополучно унести из лагеря ноги.

На всех парах они неслись к вершине холма. Когда до заветной цели оставалось ярдов пятьдесят, за их спинами взвился в небо пронзительный крик:

— Греки! Греки! Держи их! Огонь!

Секундой позже прогремел выстрел, за ним еще один и еще. Преследователи бросились за ними в погоню. Луну наполовину скрывали облака, и Паша с Макрияннисом бежали достаточно быстро, хотя поднимались по склону холма. К их счастью, турецкие солдаты не отличались меткостью, однако следовали за ними по пятам. Паша на ходу обдумывал дальнейший план действий, гадая, смогут ли они найти укрытие, вместо того чтобы спасаться от погони бегством. Тут над их головами грянул ружейный выстрел и раздался вопль. Затем прогрохотали еще два ружейных разрыва, через секунду еще несколько. Каждый сопровождался криком агонии, свидетельствуя о поразительной меткости Деметриуса.

Осталось двадцать ярдов… Десять… Оба сознавали решающее значение последних дюймов. Сотрясая воздух над их головами, прогремела очередная канонада из шести выстрелов, положив на землю соответствующее число неприятельских солдат. За их спинами слышались беспорядочная пальба и противоречивые команды. Воины Хуссейна не желали подставлять себя под смертельный огонь противника.

Губы Паши искривила легкая улыбка. Трусливость турецких солдат была им на руку.

— Пока они спорят, — произнес он, задыхаясь, — мы отсюда уберемся.

Секундой позже беглецы взлетели на вершину холма, где Деметриус торопливо перезаряжал три ружья, лежавшие перед ним на известняковом уступе.

— Я останусь и задержу их еще на несколько выстрелов, — предложил Деметриус, целясь в ближайшего солдата, подбиравшегося к вершине.

— Я останусь с тобой, — отозвался Макрияннис, переведя дух. — Пока не увижу, что Паша со своей женщиной вне опасности.

— Их слишком много, чтобы сдерживать преследование, — предупредил Паша.

— Всего несколько выстрелов, чтобы они прекратили погоню, и мы свободны, — ответил Макрияннис, беря поводья Пашиной лошади.

Мгновение спустя Паша сидел в седле верхом, держа Трикси перед собой.

Он вынул у нее изо рта кляп — вокруг гремели выстрелы и в нем не было необходимости — и взял у Макриянниса поводья.

— Пошел! — крикнул Макрияннис, хлопнув вороного по крупу.

Но бербер Паши, послушный только командам хозяина, не тронулся с места.

— Я вас здесь не оставлю, — крикнул Паша и вынул из седельной сумки ружье.

Макрияннис хорошо понимал Пашу. Они с Деметриусом слишком долго сражались бок о бок.

В следующую минуту маленькая группа мчалась прочь по. шквалом огня, стегая что есть сил лошадей, и вскоре их поглотил мрак ночи. Короткую остановку они сделали только на следующем подъеме. К счастью, никто серьезно не пострадал. Хорошо знакомые с местностью, они продолжили пуп, и вскоре мчались по заброшенной дороге, ведущей на Леондари и к свободе.

Они скакали без передышки почти два часа, желая как можно дальше очутиться от Наварина. Известие о смерти Хуссейна вскоре разлетится по всей округе, и погоня станет неминуемой. Трикси все еще пребывала в состоянии глубокого сна и не подозревала о бешеной скачке. И лишь когда до Леондари оставалось всего несколько миль, ее ресницы дрогнули и она медленно открыла глаза. Воздух холодил ей лицо и. взглянув верх, она увидела усеянное сверкающими звездами небо.

— Мы в горах, — пробормотала она, улыбаясь Паше. — Ты нашел меня.

— Не так быстро, как хотелось бы, — ответил он тихо и неласково.

— Мы в безопасности? А что с Крисом?

Еще не окончательно придя в себя, она не уловила неприязни в его голосе.

— Скоро будем в безопасности. Через несколько миль въедем в Леондари. С Крисом все в порядке. Они с Жюлем в Навплионе.

Высвободив из-под простыни, в которую была завернута, руки, Трикси обняла Пашу за шею.

— Как приятно слышать, что все живы и здоровы. Как хорошо, что ты вернулся.

Подтянув простыню, Паша прикрыл ее голые плечи и обнажившуюся грудь.

— Ты замерзнешь, — буркнул он.

— Почему я в таком странном облачении? — Она провела ладонью по расшитому шелку.

— Что подвернулось под руки. Нам пришлось торопиться.

— Нам?

— Меня сопровождал Макрияннис.

— Я была в Наварине? — осведомилась она.

— С Хуссейном Джеритлом, — обронил Паша с неприязнью.

— Да, да, припоминаю. — Она сделала паузу. — На нем была форма французского кавалериста.

— Но не тогда, когда я его увидел. Трикси вопросительно посмотрела на него.

— Он возомнил себя вторым Наполеоном, — заметил Паша, с трудом сдерживая гнев. — Мы почти приехали в Леондари, где и заночуем. — Паша повернулся к Макрияннису, скакавшему с ним рядом: — Встретимся завтра в Навплионе. Мы остановимся у Гриваса.

— Ты уверен, что тебе не нужна компания? — справился его друг, уловив в голосе Паши скрытое раздражение.

— Уверен.

— Мы везем его голову, если это может послужить тебе утешением, — тихо напомнил Макрияннис, понимая, в чем причина Пашиного негодования.

Паша пожал плечами.

— Возможно, через тысячу лет.

Добавить к сказанному было нечего. Ни соболезнование, ни сочувствие не могло изменить того, что они видели. Слова были бессильны смыть пятно бесчестья.

Трикси снова уснула. Усталость и нервное истощение усиливали действие наркотиков, которыми ее опоили. Мужчины молча скакали в ночи. На окраине Леондари, где дорога на Навплион уходила на восток, они распрощались.

За последние четыре года Паша многократно навещал этот город, и, когда въехал во двор гостиницы Гриваса, помощники конюха тотчас узнали богатого француза и его великолепного вороного рысака. Окружив его, они взяли под уздцы коня, и Паша, не выпуская из рук Трикси, спешился. Не успел он пройти и нескольких шагов, как навстречу ему вышел хозяин гостиницы.

— Добро пожаловать, Паша-бей! Я слышал, вы захватили на войне дорогой трофей. — Он взглянул на Трикси, задержав взгляд на шелковой простыне с вышитой эмблемой. — Вижу, Хуссейн Джеритл одарил вас еще одной наложницей из своего гарема, — заметил он игриво. — Я думал, в прошлый раз вы обобрали его до нитки.

— г Одну я ему оставил.

— Ради такой женщины стоило вернуться. Вам наверняка понадобится для нее самая лучшая комната.

— Да, и ванна для нас обоих. И побыстрее, — отрывисто добавил Паша с бесстрастным выражением лица.

— Что-нибудь из еды? — спросил хозяин изменившимся тоном. Богатый француз, сражавшийся бок о бок с Макрияннисом, не был похож на человека, ликовавшего по поводу удачи. Мрачный и молчаливый, он не скрывал своего нетерпения. — Сюда, пожалуйста, — торопливо пригласил Гривас. — Я провожу вас в ваши покои.

Позже хозяин расскажет своей жене, что Паша-бей почти не разговаривал, а женщина, которую он нес, была опоена наркотиками. Слишком крепко она спала. Не Паша-бей ли ее опоил? Или, может, Хуссейн Джеритл? На простыне, продолжал он, понизив голос, он заметил капли крови. Впрочем, в дела их постояльца лучше не вникать. Осторожность в военное время никогда не помешает.

В номер принесли две ванны и много горячей воды. На маленьком столике слуги расставили тарелки со снедью. Паша молча наблюдал за ними. Трикси лежала на кровати.

— Спасибо, — поблагодарил он хозяина, щедро расплатился с ним, проводил до двери. — Прошу сегодня меня не беспокоить. Ни при каких обстоятельствах. — На последней фразе он сделал ударение.

— Конечно, господин. — Гривас бросил взгляд на Трикси.

— Я понимаю.

— Отлично, — ледяным тоном произнес Паша.

Хозяин невольно содрогнулся, передавая жене распоряжения постояльца. Возможно, будет лучше, если сами они лягут спать в комнатах над конюшней.

Как только дверь за Гривасом закрылась, Паша подошел к столу, уставленному едой и питьем. Взяв бутылку с крепким узо, он откупорил ее и вылил в горло половину содержимого. После столь внушительной дозы успокоительного он вытащил на середину комнаты стул, откуда мог хорошо видеть кровать, и, тяжело рухнув на него, снова взялся за бутылку. С каждым глотком его гнев и неистовство разрастались. Мучительные воспоминания, возмутительная сцена предательства и бесчестья отравляли сознание. Вскоре на полу рядом со стулом лежали две опустошенные бутылки.

Пока он приканчивал третью, Трикси пришла в себя. Резко сев на кровати, она испуганно огляделась. Но, увидев Пашу, со вздохом облегчения упала на постель и смежила веки.

Прошло еще несколько минут. Тишину нарушало только раздававшееся время от времени бульканье, когда жидкость из бутылки перетекала Паше в рот. Когда Трикси снова открыла глаза, то, узнав комнату, уставилась в потолок. Ее ум пребывал в покое: обстановка не изменилась, Паша был рядом. Приподнявшись на локте, она сонно спросила:

— Я долго спала?

— Трудно сказать, — буркнул он, метнув в нее полный негодования взгляд.

— Что-то не так?

— Многое не так, я бы сказал. — Глядя на ее спутанные золотистые волосы, розовые щеки и пышную наготу, едва скрытую простыней, он прищурился. — Очень многое.

Проследив за его недобрым взглядом, Трикси обнаружила, что лежит под простыней совершенно голая. Округлив глаза, она уставилась на него в недоумении.

— Где ты меня нашел в таком виде?

— В постели Хуссейна Джеритла.

— Нет! — в ярости воскликнула она.

— Да. Ты отлично с ним забавлялась, — добавил он грубо.

У Трикси по спине пробежал холодок.

— Ты уверен?

Паша долго молчал, стиснув челюсти. На скулах играли желваки, а глаза казались замерзшими льдинками.

— Уверен, как ни в чем другом, — подтвердил он, изо всех сил сжав горлышко бутылки.

— У меня сложилось впечатление, — начала она медленно, — что ты винишь во всем случившемся меня.

Его темные брови насмешливо изогнулись.

— Должен сказать, что ты не жаловалась и не возмущалась.

Он говорил с такой уверенностью, с таким ядовитым сарказмом, что Трикси не знала, как сможет это опровергнуть.

— Я ничего не помню, — промолвила она. — Совсем ничего. Разве такое возможно?

— Я бы сказал, что это чертовски удобно для прикрытия. — Паша поднес бутылку ко рту. Его глаза жгли ее беспощадным огнем. — К несчастью, я отчетливо помню, как от наслаждения ты стонала.

— Невозможно! — Трикси резко села, натянув простыню до самой шеи. Ее била дрожь. — Ты лжешь. Он ко мне не при касался!

— Еще как прикасался, моя маленькая стерва, — прорычал Паша. Каждое брошенное им слово обжигало ненавистью. — Он не оставил на тебе нетронутым ни одного места, облапал тебя всю: сверху донизу.

Трикси застыла.

— Может, ты ошибся? — спросила она, избегая его взгляда.

— Никаких ошибок, леди Гросвенор, — возразил Паша безжалостно и с презрительной усмешкой поднял бутылку.

— Наверное, они что-то подмешали мне в еду. — Трикси покачала головой, словно хотела прояснить мысли. — Персиковый нектар… у него был странный вкус. Какой-то экзотический аромат…

— Но ты его пила, — произнес он с укором.

— Я не знала. Я целый день не ела и не пила. Откуда мне было знать?

Она чувствовала себя запятнанной, опозоренной, пристыженной.

— Отлично. Ты не знала, — повторил он с отвращением. — Давай вообразим, что все это был мерзкий сон. Теперь, если ты смоешь с себя его семя, мы прекратим эту дискуссию. Полезай в ванну.

— Как ты смеешь на меня злиться? — Сдвинув брови, Трикси смотрела на него с вызовом во взгляде. — Уж не хочешь ли ты обвинить меня в потворстве?

— Может, ты просто проявила дружелюбие. Мы оба знаем, какой общительной ты бываешь, — закончил он язвительно. — Но о тонких моментах гостеприимства мы поговорим позднее. Я устал. Давай на том и порешим. Я хочу, чтобы ты смыла с себя его семя, — прошипел он тихо и угрожающе. — Сделай это сама, или я сделаю это за тебя.

Трикси вспыхнула.

— Нечего мне приказывать, я не твоя собственность. Он зло ухмыльнулся.

— Если Хуссейн тебе приказывал, — бархатным тоном произнес он, — почему я не могу?

— Я не собираюсь обсуждать эту тему. — Она выпрямилась, вздернула подбородок. Она прошла слишком большой путь в буквальном и в переносном смысле, чтобы позволить мужчине помыкать собой. Кем бы он ни был. — И не намерена выслушивать от тебя циничные упреки.

Паша покачал головой, отказываясь верить услышанному.

— Невероятно. Сначала удобная потеря памяти, а теперь что? Праведный гнев? — Его голос дрогнул. — Немедленно отправляйся в ванну.

— Раз уж ты меня спас, спасибо, — произнесла она, кипя от гнева, — но я тебе не принадлежу. Я никому не принадлежу.

— Хуссейн Джеритл обладал каждым дюймом вашего тела, леди Гросвенор, — прорычал он. — У тебя, случайно, не образовались мозоли от этого огромного золотого члена, которым он тебя таранил?

— Замолчи! — воскликнула она испуганно, залившись краской стыда при виде картины, возникшей в ее воображении. Сделав глубокий вдох, чтобы взять себя в руки, она заговорила. Голос ее слегка дрожал. — Мне неведомо, что делал или не делал Хуссейн. — Ей потребовалось сделать еще один глубокий вдох, чтобы больше не думать о тех мерзостных вещах, которые могли над ней учинять. — Но я счастлива, что осталась в живых, и весьма сожалею, если задета твоя мужская честь. Я не принимала участия в том, что происходило. Видимо, отключилась. — Костяшки на пальцах, сжимавших у горла простыню, побелели. — Я вообще ничего не помню. И если речь идет о каком-то золотом приспособлении или еще о чем-то, что вызывает твое неудовольствие, то вот что я тебе скажу, — произнесла она, наклонившись вперед и понизив голос до шепота: — Засунь себе свое негодование в одно место. Плевать я на него хотела!

— Но мне не все равно, — простонал Паша.

— Твои проблемы, — отчеканила она ледяным тоном.

— Скорее твои, — буркнул он.

— Ты мне угрожаешь?

— Просто хочу объяснить свои чувства.

— В таком случае позволь мне объяснить, что я чувствую. Можешь пойти и удавиться.

— У меня есть альтернатива, — зло произнес он.

— Надеюсь, меня она не касается.

— Прошу прощения.

Паша аккуратно поставил порожнюю бутылку вниз, после чего проделал то же самое с остальными.

— Что ты делаешь? — Трикси гневно уставилась на него. Он вскинул взгляд.

— Убираю бутылки под стул.

— Зачем? — Она подозрительно смотрела на него, готовая в любую минуту ринуться в атаку.

— Люблю порядок. — Паша поднялся. Слабая улыбка на его губах свидетельствовала о том, что он задумал недоброе. — И опять же я не хочу, чтобы ты порезала о стекло ноги. — Он стоял посреди комнаты, все еще в сапогах и в одежде, запятнанной кровью в результате устроенной в шатре Хуссейна резни. Его глаза горели яростью. — Твоя ванна остывает.

— Высокомерный ублюдок. Я не собираюсь мыться. Она предусмотрительно перебралась в дальний угол кровати.

— Я тебе помогу, — сказал он, пропустив мимо ушей ее слова.

— Лучше не приближайся.

— Это всего лишь ванна, а не гильотина.

— Тогда отстань.

— Я бы с радостью, но не могу преодолеть отвращения и трахнуть женщину, если она не смыла с себя следы связи с предыдущим мужчиной.

— А после ванны я стану чистой? — осведомилась она надменно.

— Физически чистой. Давай не будем строить иллюзий.

— Ты лицемер, — выпалила Трикси. — Как будто за тобой нет моральной вины.

— Мы уходим от темы, дорогая, — бархатным тоном произнес он. — Я прошу тебя принять ванну, чтобы потом трахнуть.

— Как романтично. Интересно, многого ли ты добиваешься, когда ведешь себя подобным образом?

— Лучше расскажи, как обольщаешь турецких генералов, — парировал он язвительно и двинулся к ней.

— Не смей ко мне прикасаться.

Трикси не следовало этого говорить после того, что он видел в шатре Хуссейна Джеритла.

— Прикасаться, наверное, не совсем точное слово. Я буду тебя лапать, где захочу и сколько захочу, — прошипел он с угрозой в голосе.

Прижавшись спиной к изголовью, Трикси прикинула расстояние до двери и, как только он приблизился к ней и протянул руку, спрыгнула с кровати. Она почти достигла двери, когда его пальцы клещами впились ей в предплечье.

— Не будь дурой, не пытайся снова сбежать, — вкрадчиво произнес он. — Я просто хочу тебя трахнуть.

— Ты ничем не лучше Хуссейна.

— Хуссейна больше нет. — Он до боли стиснул ее руку. — У Макриянниса в седельной сумке лежит его голова.

— Голова? — Трикси в шоке округлила глаза. Паша навис над ней.

— Выбора не было.

— Боже мой, — прошептала она.

— Если тебе жалко Хуссейна, представь себе, что он умер счастливым — лежа на тебе.

— Ты злой, — с горечью бросила Трикси.

— Я спас тебе жизнь.

Она закрыла глаза. Реальность жестоко вторглась в ее сознание. В свете таких глобальных понятий, как жизнь и смерть, ее придирки и упреки казались смехотворными. Чтобы спасти ее, Паша проник в самое сердце вражеской армии, рискуя собственной головой.

— Что я должна сделать? — спросила она с легким вздохом, не в силах отличать добро от зла, хорошее от плохого, спасение от мести.

— Помыться.

— Отлично.

Стряхнув с себя его руку, Трикси направилась к ванне. В наступившей тишине комната наполнилась звуками летней ночи и ароматом олеандра, проникавшим снаружи. У видавшей виды медной ванны Трикси остановилась, сбросила с себя простыню и, переступив через нее, шагнула в воду.

Паша на мгновение забыл, что находится в горах Морей[10], всего в нескольких минутах, точнее, секундах от войны. Представшие перед ним роскошные формы женщины словно остановили бег времени, и он затаил дыхание. Глядя на нее, он почувствовал, как к горлу подступила черная желчь ненависти к Хуссейну Джеритлу.

Паша сжал кулаки, задыхаясь от ревности. Воображение снова и снова рисовало ему сцену на диване, а мысль, что Трикси могла забеременеть, и вовсе сводила его с ума.

— Скажи, когда я стану для тебя достаточно чистой, — проронила она с прежней язвительностью в голосе.

— Когда перестану чувствовать его запах, — холодно ответил он и стал расстегивать куртку. — Я дам тебе знать.

Она не могла на него смотреть и всецело сконцентрировалась на мытье, не замечая ничего вокруг. Все остальное представлялось слишком сложным и отвратительным и отдавало злом и бесчестьем. Кошмар, который она предпочла бы забыть.

Голый по пояс, Паша сидел с бутылкой и наблюдал за ней, с трудом сдерживая бушевавшую в нем ярость. Эта прекрасная женщина совсем недавно принадлежала Хуссейну. Воспоминания, словно проклятие, тяготили его сердце, и он не знал, сумеет ли обуздать клокочущую в нем жажду мести.

Он даже не пошевелился, чтобы помочь ей выбраться из ванны. Она метнула в него взгляд, полный ярости, и, взяв полотенце, насухо вытерлась.

— Будешь нюхать? — грубо осведомилась она, стоя перед ним.

Трикси сомневалась, что сможет и дальше питать к нему благодарность за то, что он спас ей жизнь.

— Потом. Отправляйся в кровать, — приказал он ледяным тоном, словно отдал команду солдатам.

— А если не отправлюсь?

— Оттрахаю тебя на полу.

— Я уже забыла всю силу твоего очарования.

— В то время как твое действует безотказно на мужчин в боевой готовности.

— Я не стану извиняться за то, что осталась в живых, если ты этого от меня добиваешься, — бросила она с вызовом в голосе. — Что мне следовало сделать? Убить себя, чтобы спасти твою честь?

Паша промолчал, лишь сильнее нахмурился.

— Вот что я подумала, — промолвила Трикси, отбросив прочь полотенце. — Пока ты дуешься и ведешь себя, как праведный святоша, что, несомненно, тебе несвойственно, я собираюсь немного перекусить. И была бы тебе бесконечно признательна, если бы и ты ополоснулся. У тебя руки в крови, — заметила она холодно, направляясь к столу.

Опустив взгляд, Паша увидел кровавые»пятна на своих ладонях и вспомнил, как брызнула кровь из отрубленной головы Хуссейна, и тут же в памяти всплыла другая сцена, где турок оседлал Трикси. Неимоверным усилием воли он прогнал ее прочь. Но ярость с новой силой вскипела в его жилах, и он вскочил на ноги, опрокинув стул.

Услышав грохот и следом звон разлетевшихся в стороны бутылок, Трикси обернулась и увидела, что Паша стремительно надвигается на нее.

Попятившись, она схватила со стола одну из полных бутылок и занесла над головой, словно дубинку.

— Не приближайся! — крикнула она. Паша остановился.

— Неужели ты вообразила, что это может мне помешать? — усмехнулся Паша, небрежно указав на занесенную бутылку.

— Не надейся, ты от меня ничего не добьешься, — заявила Трикси заносчиво.

— В этом наши мнения расходятся.

— Что ты собираешься делать? Заставить меня во что бы то ни стало заплатить за твою обиду?

— Похоже, тебе очень понравилось развлекаться в постели с Хуссейном, — ответил он, полыхая ненавистью. — Я хочу трахать тебя до тех. пор, пока ты не сможешь шевелиться. А потом еще столько же.

— Потому что считаешь меня кругом виноватой, — произнесла она, выплеснув наружу всю свою горечь.

— Пожалуй.

— А ты мой Бог и судья.

— Угадала. — Все было зыбким и непонятным, кроме душившей его злобы. — Что, если он сделал тебе ребенка? Ты об этом подумала?

Трикси побледнела. Эта мысль не приходила ей в голову. Но она не могла изменить того, что случилось. Не могла воспрепятствовать ни своему похищению, ни последующим событиям. Что ему, черт побери, нужно от нее? Чтобы она ползала перед ним на коленях, вымаливая прощение?

— Я могла и от тебя забеременеть, — холодно возразила она.

— Ах ты, стерва, — прошипел он так тихо, что она скорее угадала, чем услышала адресованное ей оскорбление.

— Похоже, мы зашли в тупик? — Она вскинула на него взгляд, дерзкий и вызывающий.

— Отправляйся в постель.

Отрывистые, жесткие, бескомпромиссные слова. Трикси в бешенстве стукнула бутылкой о край стола, осколки разлетелись по всей комнате.

— Иди и возьми меня, — прорычала она злобно, наставив на него зазубренный обломок бутылочного горлышка. Ее глаза метали молнии.

— Господи Иисусе, — выдохнул Паша, шокированный столь невероятным зрелищем. Ее взрывная реакция несколько остудила его ярость, и он в примирительном жесте поднял руки. — Расслабься, — пробормотал он как можно спокойнее. — Просто расслабься и отдохни.

— Я не могу расслабиться, — заметила она. — У меня такое ощущение, будто я опять оказалась в плену. — Она вложила в слово «опять» всю силу своего презрения. — Угроза мужчины, пожелавшего обладать мною силой, не может не беспокоить меня. Более того, я намерена заставить тебя заплатить мне за нанесенные оскорбления. Для разнообразия.

Пока она говорила, на его губах играла слабая улыбка, а когда она закончила, он уже улыбался во весь рот. Злые огоньки в глазах погасли.

— Я что-то не так сказал?

— Как ты проницателен, — прошептала Трикси, прищурившись.

— Ты полагаешь, я не должен злиться?

— Во всяком случае, не на меня. Свое оружие она еще не опустила.

— А что, если я сдамся, — промолвил Паша мягко, опасаясь, как бы она не поранилась бутылкой, — ты это положишь?

— Прежде извинись, — сказала она тихо, но решительно.

— За что? — не без досады спросил Паша.

— За то, что оскорбил меня.

— Ты была с ним в одной постели.

Паша упрямо стиснул челюсти, сверля ее взглядом.

— Извинись. — Она гневно сверкнула глазами.

— А если извинюсь?

— Мне не придется тебя убивать, — ответила она с сарказмом.

Паша неожиданно расхохотался, сотрясаясь от смеха, побрел к кровати и рухнул на нее.

— Не вижу в этом ничего смешного, — обиженно заметила Трикси, осторожно отложив бутылку.

Лежа на спине, Паша широко раскинул руки и улыбнулся ей:

— Иди ко мне.

— Ты должен извиниться. — Она не собиралась сдаваться.

— В самом деле? Трикси кивнула. Паша нахмурился:

— Это что, так важно?

Ее ноздри затрепетали, и она кивнула.

— Тогда прошу прощения, — сказал он спокойно. — За ошибочность суждения и за грубость. — «Хуссейн все равно мертв», — подумал он удовлетворенно. — Теперь ты довольна? — Он пожирал взглядом обольстительную женщину, стоявшую в своей прекрасной наготе среди сверкающих осколков стекла.

— Да, спасибо. Принимай меня такой, как я есть. А не хочешь — скатертью дорога.

— Предпочту принять! — Эта женщина непредсказуема, даже грозилась убить его. С другой стороны, расставаться с ней в его намерения не входило. Ни при каких обстоятельствах. — Весь пол в осколках, — сказал он, сев на постели. — Позволь перенести тебя.

Окинув пол взглядом, Трикси вдруг осознала, что стоит голая посреди гостиничного номера, усыпанного стеклянными осколками, в Богом забытом греческом городке. Но чувствовала она себя скорее счастливой, чем грустной, скорее удовлетворенной, чем сердитой, и все потому, что сидевший напротив мужчина улыбался ей своей редкостной, обольстительной улыбкой.

— Ты тоже босой, — промолвила она.

— Не беспокойся обо мне. — Он сполз с кровати.

— Ты можешь ходить по битому стеклу?

От былой язвительности не осталось и следа.

— Я могу до тебя дотянуться и взять на руки, — ответил он.

Трикси не нашлась что сказать.

— У меня нет плана действий, — пробормотал он, раскинув руки с поднятыми вверх, как у сдающегося пленника, ладонями. Она остановила на нем взгляд. Его сила ей больше не угрожала, его гнев прошел, а огонь, горевший в глазах, был не враждебным, а соблазнительным.

— Я не поблагодарила тебя должным образом за спасение.

— Ты вообще меня не поблагодарила.

Говорил он тихо и вкрадчиво, лишь намекнув, что она уже давно могла бы отблагодарить его, если бы хотела.

— Ты слишком далеко от меня.

— Так лучше? — спросил он, когда, подхватив на руки, перенес через стеклянные осколки.

Держа ее в объятиях, он ласково и в то же время лукаво смотрел на нее. В этот момент он напоминал Трикси неукротимого, ненасытного Пашу, которого она ублажала у себя в спальне в Берли-Хаус.

— Черт, до чего же ты неотразим, — прошептала она. Паша расплылся в улыбке:

— Значит ли это, что я должен поторопиться с мытьем? — Ода.

— Heт, не помогай мне. В этом нет смысла, — ответил он на ее предложение помочь и быстро ополоснулся в уже остывшей воде.

Она стояла и смотрела, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, как ребенок в ожидании вознаграждения, пока он не позвал ее с улыбкой:

— Иди сюда. — Но в ванну он ее не пустил. — В этой воде тонны грязи, в то время как ты такая чистая, что скрипишь.

Намыливая одной рукой волосы, он протянул вторую к ней, чтобы привлечь к краю ванны, затем, запустив ладонь ей между ног, ввел внутрь два пальца.

От места проникновения вверх взвился фонтан трепетной радости, и у Трикси перехватило дыхание. Концентрация наркотических веществ в ее крови значительно уменьшилась, но и то, что еще оставалось, содержало изрядную долю стимулирующего начала, делая ее особо чувствительной к интимным ласкам. Она остро воспринимала любое прикосновение, а желание получить немедленное удовлетворение буквально сжигало ее.

— Еще, — прошептала она, опираясь на его ладонь.

Он повиновался, продолжая ласкать ее в прежнем ритме, даже когда на секунду погрузился в воду, чтобы смыть с волос мыльную пену.

— Для начала достаточно, — пробормотал он, вынырнув из воды и встав на колени. — Этот уровень чистоты меня вполне устраивает. — Он наклонился вперед и осторожно развел ей ноги, после чего прильнул ртом к пульсирующей точке ее наиболее чувствительного места.

Ощутив нежное прикосновение его волшебного языка, она прошептала:

— О Господи…

Возбуждение было настолько сильным, что она боялась потерять рассудок, и, почувствовав приближение оргазма, закричала:

— Нет, нет, не надо! — И открыла глаза.

— Со счастливым возвращением. Улыбнувшись, Паша вылез из ванны.

— Я забыла… — выдохнула она, не шевелясь и все еще ощущая разливавшееся по телу тепло.

Взявшись за полотенце, он бросил на нее недоверчивый взгляд. Она-то уж знала толк в оргазмах.

— …как хорошо с тобой.

— Благодарю вас, мадам, — промурлыкал он удовлетворенно. — Позвольте мне освежить вашу память.

— Да, Паша, пожалуйста, доставь мне эту радость.

Она находилась во власти чувств, воплощавших всю поэзию, остроту и страстность любви и нежной привязанности. Она не могла налюбоваться его улыбкой, такой щедрой, искренней и обольстительной, предназначенной ей одной.

— Я готов отправиться хоть на край света ради того, что ты мне даешь, — признался он, отбросив полотенце и направляясь к ней.

— Я бесконечно благодарна тебе за то, что ты меня спас. Нет слов, чтобы выразить всю глубину моих чувств.

— Я знаю.

С тем же чувством благодарности он заключил ее в объятия. Он был готов убить сотню человек, только бы вернуть ее, но не стал говорить об этом вслух, сказав лишь:

— Я не хочу терять время на разговоры.

Обвив его стан руками, она подняла на него взгляд.

— Просто обними меня и люби, — попросила она тихо.

— С удовольствием, — ответил он непринужденно, но в душу закралось беспокойство. Неужели он встретил женщину, похожую на себя, для которой главное в жизни — преходящие радости? Трикси, бесспорно, не принимала в расчет условности, когда отправилась в Грецию искать его. Она была обворожительна, и мысль о гареме больше не вызывала у него отвращения.

— Я не хочу ни о чем сегодня думать, — прошептала Трикси, еще не забыв недавнюю обиду. — Хочу лишь ощущать.

Произнеся эти слова, она словно заглянула ему в душу, и это открытие его поразило.

— Поцелуй меня, — прошептала Трикси, встав на цыпочки. Обеспокоенный ее искренностью, он едва не ответил отказом. Но не хватало духу. Давало о себе знать его либидо.

Паша поцеловал ее. Она ответила на поцелуй.

— У тебя вкус лимона, — произнесла она мгновение спустя, целуя его живот.

— Это мыло.

— У тебя все пахнет лимоном? — промурлыкала она игриво, касаясь губами головки, реющей почти на уровне пупка.

— Тебе виднее, — ответил Паша с придыханием.

Взяв в руку его плоть, она облизала ее, а потом взяла в рот. Боль между ног усилилась, пульсация участилась.

Впервые в жизни он обладал женщиной с таким неукротимым желанием. В следующее мгновение он отстранил ее от себя.

— Достаточно.

Уложив ее рядом с собой, он повернулся, оказавшись сверху, и, раздвинув ей ноги, рывком вошел в нее.

Он чувствовал непреодолимое желание обладать ею самым примитивным образом. Никаких игр, никакого обольщения, ничего, кроме животной похоти.

— Прости, — прошептал он, все глубже и глубже проникая в ее лоно.

— Мне этого мало, — услышал он ее голос, когда она прильнула к нему всем телом. — Дай мне ощутить тебя…

Он был как вода для ее иссохшей души, радостью в ее нелегкой жизни, квинтэссенцией ее желаний.

Той ночью они предавались любви с неистовством людей, едва не потерявших друг друга, которым грозила смертельная опасность.

Но они выжили.

Под утро, когда животная страсть была утолена и на смену желанию пришла истома, они лежали умиротворенные в объятиях друг друга.

— Оставайся со мной, — попросил Паша, нежно поглаживая ее спину, — чтобы я всегда мог тебя ощущать.

— Я не в силах отказаться, — ответила она, полусонная в его руках.

— Хорошо.

Он закрыл глаза и еще крепче обнял ее. Рай был совсем близко.