Принц для Сумасшедшей принцессы

Глава 1

Мой сын Люцифер родился на рассвете первого мая, накануне старинного праздника Бельтайн, в тот дивный миг, когда на розовеющем небосклоне медленно гасла последняя утренняя звезда. Согласно легендам эта ночь знаменуется скоротечным слиянием всех сил природы, происходящим всего лишь один раз в году. Именно тогда, в период от полуночи до восхода солнца, на несколько кратких часов, предшествующих расцвету нового дня, духи стихий случайно соединяются в единую грозную силу, приходя к мирному соглашению и временно забывая свои постоянные раздоры да распри. Вода уже не стремится затушить огонь, ветер не иссушает траву, и даже смерть не противостоит жизни. Люди разжигают костры и славят недолгие мгновения всеобщего вселенского благоденствия, а мудрые маги бдительно прислушиваются и приглядываются, стремясь выявить младенцев, появившихся на свет в ночь Бельтайна, — ибо они являются теми, кому изначально суждено вырасти великими воинами и волшебниками, богато отдаренными самой судьбой. И так ведется испокон веков…

Кса-Бун оказался прав — мои роды стали настолько тяжелыми, что едва не стоили мне жизни. И если бы не помощь моего чернокожего друга и не его удивительные навыки, то не избежать бы нам беды. Подумать только — от неминуемой гибели меня уберегли несколько тонких иголочек! А впрочем, лучше обо всем по порядку…

Жесточайшие схватки выгибали дугой мое распростертое на земле тело. Руки бессильно скребли каменистую почву, под ногти забивалась грязь. Сосуды в глазах полопались, заливая белки — кровью. Сердце сбилось с ритма, то подавленно замирая, а то, наоборот, заходясь в частых безумных ударах. Мне казалось, что даже мои тазобедренные суставы сдвинулись с места, раздвигаясь и ломаясь. Канагериец помог мне раздеться, заботливо прикрывая своим плащом мой напряженный, будто барабан, живот. Сосредоточенно хмурясь и нараспев произнося непонятные для меня заклинания, он извлек из своей сумки десяток длинных медных игл. А затем верный друг уселся рядом, заботливо поддерживая меня за плечи и временами ласково утирая пот, градом катившийся по моему багровому от напряжения лбу.

Завладевшая мною боль была настолько страшной, что несколько дней спустя я уже не смогла отчетливо вспомнить все, произошедшее в ту необычную ночь. Наше сознание милосердно — оно предусмотрительно стирает самые тяжелые воспоминания, защищая хрупкий человеческий рассудок. Родовые муки забываются быстро, сменяясь священной радостью материнства. Природа мудра — она учит женщин терпеть и прощать, иначе они уже никогда бы не отважились повторно пройти через ниспосланные им страдания и родить второго или третьего ребенка. Всем нам известно: все лучшее и наиболее ценное в жизни дается лишь ценой почти непереносимых страданий, испытывающих нашу веру, любовь и выдержку. Боль и горе проходят, но нанесенные ими шрамы остаются навсегда. И станем ли мы гордиться этими драгоценными полученными от судьбы шрамами или же устыдимся их — зависит только от нас!

Схватки длились долго. Всеми частицами души и тела, самыми потаенными нервами и клетками я полностью, до конца прочувствовала малейшее движение крохотного существа, стремящегося выйти из моего чрева и обрести самостоятельную жизнь. Меня бросало то в жар, то в холод. Мне, почти скатившейся в предсмертный бред и полностью утратившей ощущение реальности, грезилось, будто я рожаю вовсе не ребенка, а чуждый, угловатый сгусток пламени, сжигающий мои внутренности и кромсающий их невидимыми ледяными лезвиями. В один особенно напряженный момент я прокусила себе язык и впоследствии уже не могла кричать, издавая лишь жалкие сдавленные стоны. Но и тогда я все равно продолжала любить своего богоданного сына, готовая принять любые страдания — лишь бы облегчить его участь. Когда же мне стало ясно, что мои силы истощились и подошли к концу, а смерть уже близка, на посветлевшем небе вдруг ярко вспыхнула последняя, необычайно крупная звезда…

— Сейчас! — радостно воскликнул Кса-Бун, неотрывно следящий за горизонтом. — Мужайтесь, моя отважная госпожа, все самое тяжелое уже позади. Мне доводилось видеть женщин, дерзнувших родить ребенка в ночь Бельтайна, но ни одна из них не пережила этих родов и не дотерпела до последних предрассветных минут. Но вы оказались сильнее всех — вы попрали злую судьбу и победили смерть…

«Поправшая судьбу, — устало подумала я, будучи не в силах сосредоточиться на обращенных ко мне словах. — Кажется, когда-то, очень давно, я это уже слышала…»

Кса-Бун ловко воткнул свои тонкие иголки в какие-то специфические, известные только ему точки, мгновенно отыскав их на моем животе и позвоночнике. Боль ушла в ту же минуту, растворившись без следа. Я благодарно улыбнулась, вновь обретя способность дышать ровно и не путаться в мыслях:

— Ты настоящий волшебник!

— Я — шаман королевы Смерти, — спокойно объяснил канагериец. — Нас учат управлять болью и облегчать страдания, но все это можно осуществить лишь в нужный момент.

Затем я ощутила несколько сильных потуг, и секунду спустя Люций появился на свет, выскользнув в услужливо подставленные ладони Кса-Буна. Последняя звезда прощально мигнула и погасла, словно отдавая свою силу и свет моему новорожденному сыну. В мир пришло утро нового дня, совпав с приходом нового человека.

Канагериец ловко остановил кровотечение и вынул послед. А после этого он отер тело малыша от покрывающего его беловатого налета, распотрошил сумку, подаренную мне Эткином, которая оказалась заполнена пеленками и мягкими кусочками сухого мха, и умело завернул Люция в кусок чистого полотна.

— В «рубашке» родился! — довольно констатировал он, подавая мне хныкающий сверток. — Везунчик!

Удивленно расширив глаза, я рассматривала чудного малютку, поглаживая его круглую головку, покрытую длинными двуцветными волосиками. Она лежала в моей ладони так красиво и аккуратно, словно спелое наливное яблочко, очаровывая сказочно прекрасным чередованием белокурых и рыжих локонов, в равной мере доставшихся Люциферу от отца и матери. Я радостно подмечала удивительное сходство Люция и Астора, узнавая дорогие черты: тот же упрямый подбородок храбреца, точеный нос, изящные скулы и высокий лоб мыслителя. Дитя приоткрыло золотистые глазенки с кошачьими, вертикально растянутыми зрачками — и басовито заревело, требуя моей любви и заботы.

— Что это у него на спине? — испуганно спросила я, прикладывая сына к своей набухшей молоком груди и случайно нащупывая два твердых бугорка, расположенных у него между лопатками.

— Будущие крылья! — уверенно ответил канагериец, пунктуально собирая свои иголки. — Верьте, когда-нибудь он распахнет их широко-широко и взлетит над принадлежащим ему миром. Слышите, госпожа, как все вокруг затихло? Это Земля приветствует рождение своего повелителя. А наш первейший долг — оберегать и защищать принца Люция от любого зла, не дозволяя врагам причинить ему хоть малейший ущерб…

— Это вам не по силам, — насмешливо отчеканил самоуверенный голос. — Вы испортите принцу характер, сделаете из него труса и слащавого слюнтяя. Только я одна смогу достойно воспитать будущего владыку всех измерений. Отдайте мне моего племянника!

Я пораженно подняла глаза.

Перед нами стояла Ринецея…

«Судьба — не человек, с нею не поспоришь!» — эта довольно пафосная и малопонятная фраза, однажды произнесенная Ульрикой, прочно засела у Лансанариэля в голове. Он давно уже успел забыть, когда и по какому поводу она прозвучала, но сами слова запомнились накрепко, будто прибитые гвоздями. Впрочем, как уже неоднократно подмечал прекрасный полукровка, принцесса отнюдь не напрасно прозывалась Сумасшедшей, а посему частенько изрекала что-нибудь подобное: запутанное, заумное и, как на беду, меткое до невозможности. Причем всегда подтверждающееся на деле. Так произошло и на сей раз…

Два дня, проведенные в шатре киктского вождя, стали сущим наказанием для капризного и изнеженного полуэльфа. Таких страшных мучений на его долю не выпадало еще никогда, даже в смертоносной рохосской пустыне. Примитивные жилища троллей почти не имели мебели и элементарных санитарных удобств. Кикты не знали письменности и гордились дурными манерами. Спали они на полу, практически не мылись и не причесывались, одежду не стирали, а к блохам и вшам относились с философским спокойствием. В общем, к моменту бракосочетания с Баргушем Ланс пребывал в настолько взвинченном состоянии, что запросто рискнул бы в одиночку выйти даже против знаменитого красногорского медведя, обладающего беспримерной силой и свирепостью, а не то что вступить в драку с сотней-другой вечно неумытых и вонючих троллей. Да они за одно свое абсолютно неблагоустроенное отхожее место — уже заслуживали самой лютой казни! А за то, что оказались полнейшими профанами в модных нарядах, косметике и украшениях, — тем более. Почти обезумев от ежечасных приставаний влюбленного жениха, Ланс с некоторым облегчением покорно позволил отвести себя к священному озеру, в глубине души надеясь, что час его избавления от грубых заигрываний похотливого кикта близится. И вот теперь он ошеломленно взирал на храм богини Агнии, на краткий миг совсем позабыв все пережитые им испытания, ибо подобная уникальная красота казалась совершенно неуместной и вопиюще не подобающей для этих диких мест.

Круглое озеро, поражающее идеально ровными очертаниями и какой-то нарочитой искусственностью, располагалось в глубокой котловине, напоминая бесценную жемчужину, скрытую в складках мягкого зеленого шелка. Его поросшие молодой травой берега плавно спускались к самой воде, отличавшейся странным непрозрачным, молочно-опаловым цветом. В самом же центре загадочного водоема периодически набухал огромный водяной пузырь, сначала шумным гейзером выплескивающийся вверх, а потом — широкой воронкой засасывающийся куда-то вниз. Весь этот непонятный процесс выглядел в высшей мере настораживающим и даже пугающим. Фосфоресцирующее жерло водоворота, окруженное водопадом непрерывно движущихся брызг, казалось зловещим провалом, ведущим в иной, потусторонний мир.

— Что это еще такое? — испуганно пискнул Ланс, отодвигаясь от бушующей стихии и поспешно прикрываясь рукавом, дабы спасти от висящей в воздухе влаги свои роскошные локоны. — Зачем вы меня сюда привели?

— Озеро тысячи жизней — так мы его называем, — с готовностью пояснил вождь Баргуш, наслаждаясь романтичной бледностью, разлившейся по лицу его прекрасной невесты и сделавшей ее похожей на белый, сломленный непогодой цветок. — Красивое место, не так ли, душа моя? Мы бросаем в него наших мертвецов, и их тела навсегда уходят из этого мира, отправляясь во владения богов…

— Мертвецов? — возмущенно взвизгнул полуэльф. — Дурак, ты не придумал ничего лучшего, как сыграть нашу свадьбу на кладбище? И при чем тут боги?

— Это не кладбище. — Тролль поспешил успокоить спонтанно назревающую истерику. — В наших краях существует легенда о том, что это Озеро каким-то образом связано с запретным местом, принадлежащим неким высшим существам. Но я намеревался показать тебе не его… Смотри же внимательно…

Подчиняясь нетерпеливому жесту кикта, Ланс скосил глаза влево и восхищенно ахнул…

Он не стоял на берегу, а словно бы парил над водой — возведенный на тонких сваях и нависающий над озерными волнами, любовно омывающими его хрупкие стены, маленький храм, сложенный из искусно обработанных пластин горного хрусталя, весь просвечивался насквозь, окрашенный в алый цвет, подаренный последними лучами заходящего солнца. Полукровке мерещилось, будто он увидел тончайшую шкатулку, призванную хранить заключенную в нее реликвию, потому что посредине прелестного здания он заметил и сразу же безошибочно опознал золотую статую Аолы, ставшую для троллей Агнией — богиней любви и супругой Брана. А самому Лансу она тотчас напомнила о Сумасшедшей принцессе, так схожей внешне со своей именитой родственницей. И ему мучительно захотелось вновь очутиться дома — в непритязательной, основательно обжитой драконьей пещере, в компании несносного язвы Эткина, милого Огвура и ее — этой беспокойной рыжеволосой девушки, сумевшей за короткий срок разительно изменить жизни всех своих друзей… Но помечтать всласть Ланс не успел…

Пара крепких телохранителей цепко ухватили его под руки и поволокли к храму, не оставляя времени на раздумья и не обращая внимания на сопротивление. За ними следовали слегка опечаленный сотник Гуль и счастливо ухмыляющийся вождь Баргуш.

— Милочка, сейчас ты станешь моей женой! — поспешил обрадовать Ланса тролль. — Ты предназначена мне судьбой!

Сотник завистливо вздохнул, воины одобрительно загоготали.

— Не хочу! — истошно завопил полуэльф. — Не дамся!

Но его конечно же не слушали.

— Поволокли, гады! — злобно прошипел Огвур, чуть высовываясь из-за камня и едва сдерживая закипающий гнев, поднявшийся в его душе при виде разворачивающегося на берегу зрелища. — Да если хоть один волос упадет с головы моего ненаглядного, то…

— …то ничего ему не сделается, — насмешливо резюмировал Генрих, хватая орка за шиворот и утягивая обратно. — У твоего милого этих волос до жо… — Он осекся под укоризненным взглядом Огвура и выразительно провел ребром ладони по своему горлу: — Во, сколько!

За их спинами тихонько хихикнул Марвин.

— А ты чего ржешь, маг зловредный? — возмутился влюбленный тысячник, весьма обеспокоенный судьбой своего ненаглядного дружка. — Не вижу ничего смешного…

— Скоро увидишь! — уверенно пообещал некромант, предусмотрительно разминая пальцы обеих рук. — Я вот все жду, когда же наш пустоголовый красавец вспомнит про мое заклинание, — и тогда у киктов начнется…

— …веселуха! — сдавленно гоготнул сильф, прикрывая рот ладонью. — Это будет что-то!

Огвур кисло улыбнулся:

— Надеюсь! Но если твоя магия подведет… — Тут он, хрустнув суставами, угрожающе сжал кулак и выразительно сунул его под нос Марвину: — …то смотри у меня…

Маг брезгливо поморщился и одним пальчиком оттолкнул от себя мощную орочью длань:

— Не порти мне репутацию, Огвур. Даю стопроцентную гарантию положительного результата. Неустойка, возмещение морального и материального ущерба, бесплатный бонус, компенсация урона…

— Ну-ну, — неопределенно хмыкнул орк, — если что, урон без компенсации я тебе и сам обеспечу!

Марвин со скучающим видом возвел глаза к небу и печально вздохнул, демонстрируя вселенскую скорбь, вызванную столь откровенным недоверием к его профессиональному мастерству. Генрих тихонько ржал, уперев лоб в гладкую поверхность огромного камня, послужившего им укрытием.

Солнце медленно скатывалось к линии горизонта. Не чуждый психологических наблюдений Марвин пришел к логичному выводу, что киктский вождь Баргуш, внешне сильно смахивающий на уродливое чудовище, оказался приверженцем романтики и, очевидно, потому не зря выбрал для проведения брачной церемонии сей эротично-таинственный предзакатный час. «Вполне достойный красоты юной невесты», — добавил маг, саркастично подмигивая.

Тролли, плотным кольцом окружившие неистово отбрыкивающегося и визгливо ругающегося полуэльфа, скрылись в храме.

— Быстрее, — требовательно призвал орк, покидая их импровизированное укрытие, — поспешим на помощь Лансу.

— Спешка до добра не доводит, — ворчливо вразумлял его Генрих, скептично осматривая опасно каменистый склон, довольно круто спускающийся к озеру и лишь вблизи от воды переходящий в мягкую траву. — Тут и шею сломать недолго…

— А магия на что? — поинтересовался Огвур, недвусмысленно вымогая посильную помощь некроманта.

— Я вам не рикша![56] — обиженно возмутился Марвин. — Попробуй-ка подними такого здоровяка, как ты, — тут и до грыжи недалеко. Да к тому же на свете существуют другие, куда более полезные вещи, чем заклинания и левитация, а называются они самовнушением и аутотренингом. Учись, пока я добрый. — Он картинно взмахнул широкими рукавами своей хламиды. — Нужно просто убедить себя в том, что ты — мячик… — Он ухарски присвистнул и легко запрыгал вниз по склону. Следом за ним, вздымая тучу пыли каблуками своих походных сапог, подбитых закаленным железом, уверенно последовал барон, придерживая рукоять рапиры, раскачивающейся и бьющей его по бедру.

Огвур, порядочно превосходивший ростом, весом и габаритами обоих ловких прыгунов, задумчиво стоял на гребне горы, растерянно почесывая в затылке закономерно исполненную недоверия голову:

— Мячик, говоришь… — Он опасливо сделал первый шаг, а затем второй и третий… — Кажется, получается! Главное — не забывать, верить и постоянно повторять: «Я мячик, мячик, мячик…» А вот если бы я хоть на мгновение стал помидором…

Шмяк!..

До слуха Марвина немедленно донесся громкий шум, вызванный падением тяжелого тела, и витиеватая ругань, ничуть не напоминающая очищающей ауру мантры[57]. Похоже, Огвур и аутотренинг банально не сошлись характерами…

— Вот, — некромант удовлетворенно дернул плечом, — как я и утверждал, самовнушение — великая штука. Конечно, если не увлекаться и ею — не злоупотреблять, ибо много хорошего — уже плохо!

«Ну уж нет, хорошего помаленьку! — мысленно твердил несчастный Ланс, следя за увлеченно хлопочущими троллями. — Эта игра зашла слишком далеко. У меня нет ни малейшего желания и в самом деле выходить замуж за этого неумытого варвара… Если это всего лишь жуткий сон, то мне необходимо срочно проснуться…»

Но мысли оставались мыслями, а между тем реальные события продолжали развиваться по нарастающей, неуклонно принимая самый нежелательный для полукровки оборот. Его волоком протащили по скользкому полу и бесцеремонно бросили перед потрясающе изысканной золотой статуей богини Аолы, державшей в прижатых к груди руках не что иное, как разыскиваемую друзьями дагу Анриэль Алатору — Радужную иглу.

«Ой, вот здорово-то!» — едва успел возрадоваться полуэльф, уже предвкушая грядущий пик звездного часа — своего заслуженного триумфа, когда он церемонно поднесет Ульрике найденную им реликвию, способную спасти жизнь Сумасшедшей принцессы. Впрочем, дагу у богини еще предстояло отобрать силой, потому что, видимо предугадав появление охотников за сокровищами, статуя вцепилась в артефакт мертвой хваткой, судорожно притиснув его к своему пышному бюсту.

«Да если потребуется, я эту Алатору зубами выгрызу!» — успел фанатично пообещать себе Ланс, как вдруг его без предупреждения грубо толкнули в спину, принуждая опуститься на колени. А вместо раскрасневшегося от счастья лица столь обожаемой им Мелеаны Ланс с ужасом обнаружил слюнявые губы мерзкого тролля, находящиеся совсем рядом, сложенные в бантик и жадно тянущиеся к его алым устам…

— Отвали, противный! — со всей мочи злобно взвыл полуэльф, оскорбленный в своем тщательно взлелеянном чувстве восприятия прекрасного. — Ишь, размечтался. Это же мезальянс![58]

— Чего? — недоуменно вылупился ничего не понимающий Баргуш. — Глупая девка. Да я же с серьезным намерением: я желаю взять тебя в жены!

И тут Ланса осенило. И как это он мог запамятовать про чудесное спасительное заклинание, дарованное ему Марвином? А ведь для его активации нужно просто пожелать…

— Чтоб вы сквозь землю провалились! — пронзительно заверещал Ланс, пытаясь вырваться из железной хватки воинов, цепко удерживающих его за запястья.

Пол святилища сначала заметно затрясся, а затем и вовсе заходил ходуном. Хрустальные плитки перечеркнула извилистая трещина, быстро превратившаяся в глубокий провал. Расширив глаза от изумления, новоявленный волшебник следил за проваливающимися в нее троллями. Кикты разразились воплями ужаса. А дальше началось нечто несусветное…

— Ослепни! — с энтузиазмом орал Ланс, мстительно прыгая от тролля к троллю. — Пусть у тебя пальцы узлом завяжутся! Пусть ноги вперед коленями вывернутся! Глаза на лоб вылезут! Вши до полусмерти заедят! Разбей тебя паралич… — Его фантазия оказалась поистине неисчерпаемой…

Храм наполнился стонами и рыданиями. Изуродованные кикты расползались по углам, стремясь скрыться от карающего взора своего прекрасного истязателя. Наконец из пребывающих в относительном здравии персон в помещении остались только потерянно поскуливающий сотник Гуль да прячущийся за него вождь Баргуш. Лансанариэль умолк, сбившись со счету и исчерпав запас желаний…

— Хватай его, он выдохся! — приказал вождь, подпихивая сотника поближе к полуэльфу.

— Боюсь! — стучал зубами Гуль, опасливо размахивая руками.

— Да чтоб у вас, чтоб у вас… — мучительно подбирал слова Ланс, отступая к статуе богини и ведя за собой двоих киктов. — Чтоб у вас руки отсохли! — наконец выпалил он, наступая на какой-то камешек и валясь на спину. — У всех!..

Пальцы Баргуша и Гуля сразу же ссохлись, словно опаленные огнем ветви, а кисти рук повисли недвижимо, будто мертвые плети — коричневые и онемелые…

— А-а-а! — выл сотник Гуль.

— О-о-о! — вторил ему вождь.

И тут случилось невероятное. Лицо золотой статуи исказила гримаса боли, богиня Аола отвела руки от груди и выронила дагу, которая со звоном грянулась об пол и подкатилась прямо под правую ладонь Ланса.

— Ну и дела! — привычно брякнул полукровка, с жадностью хватая желанный артефакт. — Вот это да!

Первым в храм ворвался удовлетворенно похохатывающий Марвин, весьма впечатленный устрашающими результатами своего колдовства. За ним следовал Генрих с Гиардой в руке. Шествие замыкала запыхавшаяся жертва аутотренинга, щедро присыпанная каменной крошкой и взбешенная до крайности.

— Ланс! — обрадованно вскрикнул Огвур, призывно раскрывая объятия. — Любимый мой!

— Душа моя! — ответно мыркнул полуэльф, сдирая с себя давно опротивевшее платье и вытряхивая из-за пазухи накладную грудь. — Ну наконец-то…

— Так ты мужик! — едва слышно прошептал Баргуш. — Позор на мою голову!

— Я же предупреждал: не получится из меня хорошей жены! — внятно напомнил ему полукровка. — Дык нет, ты уперся: люблю, люблю…

— Любовь прекрасна в теории, — наставительно хмыкнул барон, задумчиво рассматривая внушительную трещину, уродующую мраморный пол, — но изрядно обременительна на практике…

— Игла! — восхищенно всплеснул руками некромант, приметив волшебную дагу. — Мы ее нашли!

— Я нашел! — ревниво уточнил Ланс, сверля Марвина недоверчивым взглядом. — Меня из-за нее чуть замуж не выдали…

— А ведь Саймон знал об этом заранее… — потрясенно пробормотал маг. — С судьбой не поспоришь…

— Не советую даже и пытаться, — указал обеспокоенный сильф на расширяющийся провал. Стены храма качались и угрожающе поскрипывали. — Этому зданию суждено вскоре развалиться на кусочки. Нужно уходить отсюда немедленно. Через пару минут сия хрупкая конструкция прикажет долго жить, и мы очутимся в озере, а с учетом имеющегося в нем водоворота…

— …можем и не выплыть! — мгновенно сообразил орк. — Вот ведь, гоблины проклятые, что делается-то!

— Назад ходу нет, — уведомил всех Марвин, предусмотрительно выглянувший в двери. — Не хочу вас огорчать, но со склона горы по направлению к храму спускается по крайней мере сотня отлично вооруженных троллей, видимо привлеченных воплями своего вождя. Похоже, нам кранты…

— А ты хорошо все разглядел? — с обоснованным колебанием в голосе вопросил Огвур, явно не желавший умирать от лап мстительных киктов, с коими он уже столкнулся в бою и в полной мере вкусил их завидного воинского умения. — Тебе уже доводилось ошибаться — так, может, и на этот раз ты…

— Я не слепой! — желчно парировал маг. — Не исключено, что мои заклинания не являются верхом совершенства, но со зрением у меня порядок. Знаешь, в природе все устроено чрезвычайно справедливо и пребывает в незыблемом равновесии. Если человек глух, то у него остро развиты тактильные ощущения. Если силен как мужчина, то, — некромант злорадно покосился на орка, — обычно слаб в умственном развитии…

— Хы-ы-ы, — ответно осклабился тысячник, — теперь понятно, почему ты в маги подался…

Марвин густо покраснел:

— Намекай на что угодно, но факт остается фактом. Мы находимся в практически безвыходном положении, и помочь нам способен лишь кто-то весьма сильный и маневренный…

— Я знаю кто! — неожиданно дошло до Ланса. — Эткин, где сейчас Эткин?

— Невероятно! — Генрих восхищенно хлопнул себя по ляжке. — Поздравляю, Марвин, твоя теория блестяще подтвердилась. Слабый как мужчина экземпляр проявил редкостную сообразительность в ущерб своим первичным половым признакам…

Полуэльф польщенно заулыбался, приняв все высказанное сильфом за комплимент.

Нашу жизнь плотно опутывают тысячи незримых нитей, называемых законами судьбы. Разрубишь одну из них — и можешь зваться грешником или преступником, разорвешь десять — окажешься приговоренным к казни смертником, преодолеешь их все — достигнешь уровня бога. И поэтому дракон Эткин ничуть не кривил душой, справедливо признавая: срок его смерти близится. О нет, он никогда не считал себя трусом и не привык сожалеть о содеянных поступках. Последний дракон совершенно не боялся жить, да и умирать — тоже. Эткин всегда называл себя не иначе как циником. А значит, тем, кто имеет осознанную наглость, позволяющую видеть мир не таким, каким он мог бы стать согласно чьим-то правилам, а таким, каковым он являлся на самом деле. И следует признать открыто — для подобных ортодоксальных жизненных убеждений требуется немалая смелость. Его ироничный пессимизм являлся не чем иным, как столкнувшимся с грубой реальностью оптимизмом, а посему — в огне не тонул и в воде не горел. К тому же летун-философ пребывал в твердой уверенности: ему повезло — ведь он отлично понимает, для чего именно появился на свет и прожил столь невероятное количество лет. Каждое существо имеет право считаться бессмертным только до тех пор, пока судьба не убедит его в обратном. Но возраст и бессмертие уже давно его тяготили, из дара превратившись в наказание, а из силы — в слабость и уязвимость. И Эткин не стыдился своей слабости, ибо открыто выказывать подобные недостатки способна лишь очень сильная личность, безоговорочно уверенная в собственной правоте. Но сейчас и его силы подходили к концу, а предназначение властно требовало воплощения. Ныне Эткин мечтал лишь об одном — исполнить предначертанное, а потом тихонько отойти в небытие, дав желанный покой измученным душе и телу. Возможности никогда не даруются нам впрок, но добываются ценой огромного внутреннего напряжения и борьбы с самим собой. Заветные желания всегда дополняются силами на их осуществление, а после своей реализации неизбежно сменяются усталостью и депрессией. Жизнь состоит из множества выборов. Выбор есть всегда. Мир полон возможностей. Однако доступные нам возможности зависят от правильного выбора, ибо не бывает приобретений без потерь. При этом судьба многих живых существ зачастую зависит от добровольной жертвы одного…

Союзный флот людей, эльфов и пиратов покинул негостеприимный берег Диких земель. Но невзирая на настойчивые уговоры Саймонариэля и короля Мора дракон предпочел остаться. Он чувствовал — Ульрика нуждается в его помощи, а поэтому вот уже несколько дней он без устали кружил над холмами, чутко прислушиваясь и приглядываясь. Магистр Саймон так и не смог отыскать следов внезапно исчезнувшей принцессы, бессильно признавшись: Портал оружия, которым ушла сумасшедшая воительница, ему неподвластен. Но Эткин знал — судьба сведет их снова, подарив возможность попрощаться и совершить именно то самое деяние, мечты о котором стали смыслом всей его жизни и ее предназначением. А посему он не поддавался разочарованию, упрямо вспарывая ночное небо размеренными взмахами мощных крыльев. И когда он уже начал сомневаться в успехе задуманного, удача вдруг милостиво перешла на его сторону, донеся до чуткого драконьего слуха отчаянный призыв о помощи…

Не выдержавший заклинаний храм неумолимо разваливался. Золотая статуя богини Аолы тяжело рухнула набок, доламывая мраморные плиты, провалилась в воду и закружилась в водовороте, подхваченная смертоносной стремниной. Друзья лишь чудом держались на обломках стен, ожидая неминуемой гибели. Воинственные крики троллей приближались…

— Вижу! — внезапно радостно вскрикнул остроглазый Марвин, вглядываясь в ночное небо. — Не знаю, как это стало возможным, но дракон находится совсем близко от нас. Я разглядел его своим магическим оком! Эткин, — выл некромант, будто голодное привидение, — помоги!

— Спаси нас! — хором поддержали Огвур и Ланс.

— Именем Сумасшедшей принцессы! — зычно добавил Генрих.

— Это кто тут упоминает всуе мою бесценную Мелеану? — Из непроницаемой тьмы ночных небес медленно выплыл огромный силуэт дракона, величественно осененного размахом широких крыльев. — Орете, понимаешь, как коты весной!

— И нечего обзываться, — оскорбился злопамятный орк, точивший на Эткина зуб еще со времен его двусмысленных шуточек в «Королевской питейной». — Сам-то ты петух петухом — только гребень во всю спину!

— Петух? — негодующе взревел гигант. — Кто? Я?

— Тихо, дурни! — почти взвизгнул Марвин, из последних сил цепляясь за клонившуюся к водовороту колонну. — Нашли время ругаться и собачиться.

— Ну хочешь, я Огвуру просто молча морду набью? — с готовностью предложил Генрих. — И потом… — Его слова оборвал густой град из стрел, выпущенных троллями, сгрудившимися возле развалин храма. Одна из них мимолетно оцарапала руку некроманта. Марвин дернулся, колонна повалилась плашмя, исчезая в бурлящей озерной глубине… Маг истерично взвизгнул, прощаясь с жизнью, но парящий над руинами дракон вытянул лапу и удачно подхватил некроманта возле самой воды. Его мощные когти уверенно обхватили Марвина за талию, а добродушный голос успокаивающе прогудел:

— Не дрейфь, магикус, не уроню!

Некромант испустил громкий вздох облегчения.

Эткин заложил крутой вираж, на бреющем полете прошелся над Озером и остальными тремя лапами синхронно подхватил Огвура, Генриха и Ланса. Причем последний не выпускал из рук чудом добытую дагу. Дракон понимающе хмыкнул:

— Для нее нашел?! — Фраза прозвучала скорее утвердительно, чем вопросительно.

Полуэльф восторженно закивал.

— Молодец! — искренне похвалил летун. — Да ты у нас настоящим мужиком стал!

— А Марвин говорит, что нет! — хнычуще пожаловался полукровка.

— А ты слушай его больше, — иронично посоветовал Эткин. — Он сам от своей бабы сбежать не прочь. Настоящий мужчина выше сплетен и пересудов. Он и коня на скаку того-с, и в горящей избе то самое проделать может… А уж по женской части и вообще… — Он игриво прижмурился.

— Да чего ты в женщинах понимаешь, змеюка летучая? — взбеленился некромант. — Много ли у тебя самого их в жизни было?

— А у тебя? — ехидно поддразнил гигант.

— Как листьев на дереве! — не моргнув глазом, лихо солгал маг.

— А у меня больше, чем звезд на небе! — подпел другу барон.

После чего оба выжидательно уставились на нахального летуна.

— Крупу манку знаешь? — с наигранным безразличием, заботливо осведомился Эткин. — Семь мешков…

Сильф и некромант пристыженно замолчали. Они конечно же понимали, что их спаситель нагло врет, но не нашли достаточно убедительных доводов, способных превзойти драконью брехню. Последнее слово в споре осталось, как всегда, за Эткином.

Заняв все четыре лапы своими вовремя спасенными друзьями, дракон торжественно воспарил над Озером, собираясь покинуть сей опасный край и предоставить киктам возможность безутешно оплакивать свой разрушенный храм, бесследно сгинувший в толще озерной воды. Но не тут-то было. Очевидно, среди собравшихся на берегу троллей присутствовало несколько шаманов, потому что в воздухе ощутимо запахло приближением чего-то зловещего. Над Озером быстро сконцентрировалась здоровенная грозовая туча, из которой направленно ударили три разветвленные молнии, взбурлившие и без того беспокойную воду. Эткина подхватило, словно сорванную с тополя пушинку, закружило и швырнуло вниз.

— Вот гоблин, — ругнулся летун, перекрывая шум воды и кое-как выравнивая нарушенную траекторию полета. — Марвин, поможешь отбиться?

— Бесполезно, — печально откликнулся некромант, жмурясь от попадающих в лицо брызг. — Огненным шаром их не достать — не смогу прицелиться. Да и к тому же это Озеро — настоящая прорва, оно поглощает большую часть моих заклинаний. Судя по его энергетике, оно более смахивает не на обычный водоем, а на некую пространственную петлю, служащую порталом между нашим миром и чем-то еще…

— Оп-па, интересно-то как! — медленно протянул Эткин, искусно маневрируя среди столбов сиреневого пламени, протянувшихся между небом и водой.

— Кикты хоронят в Озере своих мертвецов, — торопливо излагал Ланс, делясь приобретенными знаниями. — Тролли верят, что, погрузившись в водоворот, трупы попадают напрямую в Обитель богов…

— Ага! — обрадовался летун, кружа над самой воронкой. — А может, и мы того-с, рискнем?

— Не смей! — протестующим дуэтом заорали Марвин и Генрих. — Тебе никак жить надоело?

— Ну-у-у, — меланхолично, будто принимая ответственное решение, тянул время гигант. — С одной стороны, нет, а с другой…

Между тем толпа киктов, заполонившая берег Озера, все увеличивалась. Ночную тишину нарушало потрескивание многочисленных факелов и ровный гул выпеваемых заклинаний, приобретающих откровенно угрожающую тональность. Грозовая туча налилась багрянцем, становясь похожей на сгусток смертоносного пламени.

— Щас как шарахнет! — опасливо предупредил Марвин, стуча по когтю дракона. — Мало нам не покажется!

— Сам вижу! — сварливо огрызнулся Эткин. — Могу предложить всего два варианта развития событий: наихудший и маловероятный…

— Это как? — пискнул Лансанариэль.

— Выбирайте, — милостиво разрешил летун. — Наихудший — мы сгорим!

— Нет! — хором завопили четверо друзей.

Дракон иронично хмыкнул:

— Ну тогда маловероятный: мы без особого вреда для здоровья пройдем через водоворот и… куда-нибудь да попадем!

— Нет! — опять отказались все.

— Эх, на вас не угодишь! — наигранно вознегодовал Эткин, прижимая крылья к спине, вытягивая шею в струнку и зажмуривая глаза. — Тоже мне выискались мазохисты-диабетики на мою голову. Вас и кнутом не напугаешь, и пряником не заманишь… А ну-ка всем задержать дыхание и не вякать…

— Зачем это еще?.. — успел недогадливо поинтересоваться Генрих, но небеса над их головами вдруг разверзлись, выплескивая ровную стену пламени и дыма. Две противоборствующие стихии — вода и огонь — встретились, порождая клубы белесого пара и каскады радужных искр. Выжить в этом убийственном противостоянии не смогло бы ни одно живое существо.

Но буквально за миг до катастрофы Эткин стрелой вошел в воду — и успешно канул в жерле водоворота, унося с собой четверку замерших от ужаса друзей.

Глава 2

Афоризм — это однажды произнесенная фраза, которую повторяет каждый, кому не лень.

— Предупреждать нужно! — запоздало упрекнул дракона Генрих, с нескрываемым наслаждением ковыряясь пальцем у себя в ухе и пытаясь избавиться от попавшей в него воды. — Ты же нас чуть не угробил…

— Да, чуть! — согласно подвякнул Ланс, в кои-то веки почему-то позабывший о своих постоянных разногласиях с сильфом и принявший его вердикт.

— Чуть! — довольно вяло буркнул орк, не столь замороченный на поддержании импозантного внешнего вида, а посему настроенный куда либеральнее прочих путешественников и, следовательно, выходки Эткина почти не осуждающий.

— Эхм-м-м! — так неразборчиво пробубнил увлеченно отжимающий волосы Марвин, что его реакцию можно было принять как за порицание, так и за одобрение. В зависимости от настроения. Эткин предпочел второй вариант.

— Да, но не угробил же! — жизнерадостно хмыкнул он, иронично рассматривая до нитки промокших друзей, рассевшихся на плоских камнях и пытающихся хоть немного просушить пропитавшуюся водой одежду. Впрочем, все это казалось сущими мелочами по сравнению с тем, сколь страшной угрозы для жизни им только что удалось избежать. К тому же понесенные потери ограничились только сырой одеждой, ибо свое оружие они уберегли, включая Радужную иглу, все еще рефлекторно зажатую в побелевшем от напряжения кулаке Ланса.

— А если бы мы утонули? — продолжал брюзжать де Грей, похоже пробуя хоть немного умалить заслугу дракона, проявившего беспримерную отвагу, находчивость и оперативность. В отличие от всех остальных.

— Да будет тебе, Генрих, — умиротворяюще улыбнулся справедливый некромант, всегда встающий на сторону истины, какой бы нелицеприятной для некоторых она ни оказалась. — Признай же честно: если бы не Эткин, то бродить бы нам сейчас по Полям мертвых…

— Он нас чуть не угробил! — настойчиво гнул свое барон. — Мы запросто могли утонуть…

Маг возмущенно всплеснул руками:

— Вот упрямец-то! Эткин, ну скажи ему…

дурашливо продекламировал летун, благодарно подмигивая некроманту.

— И что это значит? — осоловело моргнул полуэльф, совершенно запутавшийся в непонятных фразеологических оборотах.

— Всего лишь то, что драконы — не тонут! — весело рассмеялся Марвин.

— Знаю я еще кое-что этакое, тоже не тонущее… — якобы отвлеченно бормотал Огвур, с помощью песка и подобранного обломка кремния старательно доводящий до немыслимого совершенства лезвие своей любимой Симхеллы. — И нашли бы лет через …дцать на этой речке кости, некогда принадлежавшие дракону…

— Найденные кости бесспорно принадлежали дракону, — с готовностью развил орочью мысль гигант. — Сейчас нашедший их археолог лечится от ожогов третьей степени и очень сожалеет о том, что трогал чужую еду…

Смеялись все, даже ворчун Генрих. А потом отлично понявший намек Марвин развязал свой походный мешок, сшитый из непромокаемого эльфийского шелка, и предложил подкрепиться чем боги послали. Его скудных припасов оказалось явно недостаточно для пяти молодых прожорливых ртов, включая бездонную драконью утробу, но трапеза проходила оживленно. Ведь каждый из них понимал, что пережить можно все, кроме собственной смерти, а посему от души радовался негаданному спасению. Маловероятный вариант стал самым выигрышным.

Изрядно подсохшие сыр и хлеб, вареные яйца, пучок квелой зелени, кружок колбасы и несколько ломтиков нагло экспроприированного летуном шпика показались изголодавшимся путешественникам самыми лакомыми в мире кушаньями. Они по-братски разделили все до последней крошки и с аппетитом умяли не совсем свежие продукты, дружно подхихикивая над явно не насытившимся драконом и его двусмысленными репликами типа: «Пальцами и яйцами в соль не тыкать!»

— А если у нас от этой плесневелой жратвы живот заболит? — вдруг спохватился Ланс, запивая пищу проточной речной водой.

— Не успеет, — флегматично отмахнулся орк. — Сами раньше помрем…

— С чего бы это? — чуть не захлебнулся шокированный полукровка.

— Я так подозреваю, мы попали в загробный мир богов, а здесь умереть — это самое быстрое, что может произойти с каждым живым человеком…

— Неужели смерть настолько быстра? — недоверчиво изогнул бровь Генрих. — А как же слово, которое вылетит — не поймаешь?

— Быстрее всего — магия! — авторитетно заявил Марвин. — Эткин, подтверди…

— А фиг его знает, — задумчиво пошуршал крыльями дракон. — Но вот давеча у меня диарея случилась, так я ни слова сказать, ни колдануть не успел… Быстрее всего, вернее — быстротечнее, сама жизнь. И никто в этом не виноват…

Ланс смешливо прыснул, некромант скептично надул губы:

— Эткин, тебя не поймешь. То ли ты излишне добрый и прощаешь всяческое причиненное тебе зло, то ли настолько глупый, что просто не умеешь обижаться…

— Если кто-то сделал тебе зло, — с добродушной улыбкой произнес дракон, — то не обижайся на него, а дай ему конфету. Он тебе опять зло — а ты ему опять конфету… И так до тех пор, пока у этой поганой сволочи не разовьется сахарный диабет…

— Так мы что, пришли в этот мир ради того, чтобы совершить что-то хорошее? — озаренно расширил глаза полукровка, ухвативший глобальную идею дракона, преподнесенную в столь иронично-завуалированной форме.

— А для чего же еще? — величественно склонил голову Эткин. — Разве не ради этого мы живем и дышим?

Жизнь — быстротечна. Острее всего это осознается вот в такие наиболее опасные моменты, когда возникает реальная угроза с нею расстаться. А обиднее всего то, что ты никогда к этому не готов, потому что за спиной остается целый ворох невыполненных обещаний, нереализованных желаний и невоплощенных надежд. А это уже звучит как самый настоящий афоризм.

— Что, я не вовремя? — злорадно усмехнулась Ринецея, угрожающе сжимающая рукоять Полумглы — меча, некогда принадлежавшего моему умершему возлюбленному. Увидев священное оружие, попавшее в недостойные руки и сейчас обращенное против новорожденного сына его бывшего владельца, я испытала спонтанный приступ вполне обоснованного раздражения. Похоже, жизнь не только быстротечна — она еще и чудовищно несправедлива.

— Гениальная фраза! — Я не глядя сунула сынишку Кса-Буну и с трудом поднялась на ноги, ощущая предательскую дрожь в еще слабых после родов коленях. — Но не по моим меркам.

— Если гений не понят и не признан, значит, он еще жив! — издевательски хохотнула демоница, словно невесомым перышком, легко поигрывая огромным мечом. — От тебя невозможно избавиться, принцесса. Я специально подкинула Нить Бальдура на Поющий Остров, надеясь, что она рано или поздно попадет в твои руки и приведет тебя к погибели. И тогда моим замыслам уже никто не сможет помешать…

— Ну это упущение мы сейчас поправим! — щедро пообещала я. — В итоге я все равно спроважу тебя на тот свет и позабочусь о том, чтобы ты задержалась там как можно дольше…

Ринецея почти восхищенно покачала черноволосой головой:

— Почему-то при сильном испуге у женщин в первую очередь атрофируется именно та, очень небольшая часть мозга, отвечающая за умение думать! Ты еще не поняла, глупышка? Меня нельзя убить.

— Демиурги тоже говорили о себе нечто подобное, — вызывающе парировала я. — Но, увы, смертны даже они. Одна из них уже скончалась…

— Кто? — панически расширила глаза моя врагиня.

— Оружейница! — послушно ответила я, сильнее всего изумленная явным испугом, демонстрируемым несгибаемой охотницей за властью.

— О-о-о, — длинные локоны демоницы почти встали дыбом от ужаса, — это конец всему. Она хоть немного сдерживала прочих своих сестер, но сейчас… мы обречены…

— Изволь объясниться, — заволновалась я. — Я тоже кое-что о них знаю, и, возможно, если мы объединим свои усилия по спасению нашего мира, то…

— Дура! — презрительно припечатала демоница, взирая на меня с нескрываемым отвращением. — Глупая наивная девчонка! Ты не понимаешь происходящего…

— Неправда! — в свою очередь возмутилась я. — Оружейница дала мне знания…

Но Ринецея не желала слушать, безнадежно погрязнув в своем высокомерии и замшелом снобизме.

— Не верю, — пронзительно верещала она. — Как смеешь ты равнять себя со мной? Ты, тупая деревенская девка. Я посвятила сотни лет постижению высших тайн, а тут приходит какая-то дрянь, совратившая, а затем и погубившая моего брата, и начинает учить меня жить…

— Сестра, будь же благоразумна, — предприняла я последнюю попытку успокоить Ринецею, взывая к ее рассудку. — Если враг не сдается, то… нужно найти себе другого врага. Наши проблемы мы решим позднее, а сейчас нам нужно разобраться с оставшимися демиургами…

— Ты посмела назвать меня сестрой? — На губах демоницы выступила пена, словно от припадка безумия. — Ты, мерзкая дрянь! Никогда — слышишь? — никогда я не воспользуюсь твоей помощью — я скорее умру! Нет, я сильнее всех! Я уничтожу тебя — поганое рыжее отродье — и заберу моего племянника. И возможно, лишь в этом случае я, так и быть, скажу о тебе что-то хорошее…

— Если хочешь услышать о себе нечто хорошее, — печально усмехнулась я, — умри! Нет, Ринецея, моего сына ты не получишь! — Я встала в защитную стойку, прикрывая грудь лезвием Нурилона.

— Получу, — уверенно откликнулась моя противница, кончиком Полумглы прочерчивая светящуюся линию, на мгновение вспыхнувшую в воздухе, — пусть даже через твой труп! О, верь, я хорошо подготовилась к этой встрече. Смотри! — Демоница взмахнула свободной рукой, и за ее спиной тотчас возникло несколько размытых, словно бы сотканных из сумрачной дымки и медленно колышущихся на ветру силуэтов. — Против них тебе не выстоять!

— Кто они? — Я прищурила глаза, пытаясь рассмотреть этих странных призрачных воинов, плохо различимых в свете полностью вступившего в свои законные права дня. — Фантомы? Духи?

Ринецея гортанно расхохоталась:

— Каждому из нас воздается по заслугам его! У тебя слишком извращенное чувство справедливости, если ты позволила себе забыть эту банальную поговорку, «сестра»! — Последним словом она почти физически хлестнула меня по сердцу, напрочь убивая еще живущую в нем надежду на установление чего-то, хоть отдаленно похожего на взаимопонимание. — Это Тени прошлого — твоего прошлого, принцесса. И они явились сюда, чтобы потребовать неотвратимого возмездия, расплаты за все совершенные тобой ошибки и грехи. Они высосут твою душу, испепелят ее дотла, замучают тебя нечистой совестью и сведут в могилу…

Речи демоницы звучали воистину чудовищно. Я беспомощно оглянулась на своего верного телохранителя, ища поддержки, но Кса-Бун замер недвижимой статуей, прижимая к себе замолкшего младенца.

— И не надейся, — язвительно усмехнулась Ринецея. — Мне трудно сразу убить воина-шамана, находящегося под защитой королевы Смерти, но нейтрализовать и временно его обездвижить я вполне способна. Тебе придется встретиться со своим прошлым в одиночку, лицом к лицу, ибо каждый из нас должен самостоятельно отвечать за свои проступки…

В тот страшный момент мне даже не пришло в голову то, что в ответ я могла бы напомнить проклятой врагине и об ее собственных грехах, наверняка во много раз превосходивших мои как по количеству, так и по степени тяжести. Но, увы, я не владела магией. Я облизала внезапно пересохшие губы, с ужасом вглядываясь в приближающихся врагов. Их было четверо. Четыре спирально закручивающихся столба черного дыма, напоминающих маленькие ураганы. Неожиданно из ближайшей Тени выдвинулся узкий отросток темноты, медленно принявший форму обычной человеческой руки, потянувшейся к моему лицу. Меня парализовало от страха. Я утратила дар речи и способность двигаться, неосознанно отдаваясь во власть неведомого колдовства.

Черная рука легонько тронула меня за щеку. Я невольно вздрогнула — не потому, что ощутила боль, а потому что интуитивно ожидала болезненных ощущений. Тень почти ласково провела по моей скуле сначала пальцами, а потом — тыльной стороной ладони. Она крепко обхватила мой подбородок и безжалостно его стиснула. Она могла бы раздробить мои кости в мелкую крошку, сминая мое лицо вместе с покрывающей его золотой маской, как тонкий листок исписанной жизнью бумаги. Рука вздернула меня вверх за подбородок, поднимая в воздух так, что лишь пальцы моих босых ног едва касались земли. Мне стало очень больно, да и синяки наверняка останутся. Тень подняла меня так резко, что мне не удалось бы сохранить равновесие самостоятельно, и только ее жесткая хватка удерживала мое тело в вертикальном положении. Что могла я противопоставить этой жуткой силе? Волю, клинок, смелость? Все казалось бессмысленным. Никакая логика или аргументы меня бы не спасли. Любые доводы не значили ровно ничего против этой стихийной энергии, подпитываемой моими же страхами и отчаянием. В самой сердцевине Тени образовались два огромных, пронзительно светящихся глаза, заглянувших мне прямо в душу.

Я увидела их всех — погибших по моей вине друзей и врагов. Окровавленного Тима, предсмертно улыбающегося принца Ужаса и его сестру Страх, сжимающую свой разрубленный живот. Сыплющую проклятиями ведьму Гельду, жалкого старика Аберона Холодного и его верного Гнуса. А затем и Астора, моего прекрасного возлюбленного, прощально смежившего веки золотистых, будто звезды, глаз. Так неужели я принесла в этот мир только горе, смерть и зло? Я ощущала, что умираю, а Тени прошлого потихоньку вытягивают из меня жизненные соки, не встречая ни сопротивления, ни даже противодействия. Мое сердце преисполнилось раскаяния за все содеянные мной грехи…

— Это неправда! — Отрезвляющий голос пришел из пустоты, делясь со мной своей силой. — Тебя обманывают. Разве ты не боролась за правду и свободу, разве не рисковала ради друзей своей жизнью, разве не отдавала ее за исцеление родителей…

Я узнала голос Астора и возмущенно вскрикнула, вновь обретая желание жить. Астор был прав!

Да, я не хочу, я не могу мириться с ложью и обманом. Я не позволю обижать невинных и насмехаться над любовью. Я искореню жадность, подлость и дам нашему миру новый шанс — шанс обрести свободу. Я смещу лживых демиургов и устраню нависшую над Землей угрозу… Мне нечего стыдиться своего прошлого, ибо я всегда действовала во благо других, честно принимая на свою душу и плечи ответственность за все совершенные ошибки…

Тень отчаянно взвыла и отдернула удерживающую меня руку так стремительно, словно обожглась. Она отпустила меня настолько резко, что я чуть не упала. Я сглотнула и сделала медленный вдох. Сейчас — или никогда! Слова сами рванулись с губ, отбрасывая Тени прочь, оттесняя их к Ринецее:

Тени затряслись, будто листья на ветру, и попятились от меня еще дальше. Ринецея обреченно завопила, дико и отчаянно, подняла над головой Полумглу и шагнула ко мне:

— Умри, дрянь!

Я попыталась парировать направленный на меня удар, но руки отказались повиноваться, роняя Нурилон на каменную щебенку. И тогда я просто зажмурилась, готовясь принять неминуемую гибель, но внезапно услышала негромкий хрустальный звон и ощутила сладостную прохладу, окутавшую мое разгоряченное тело. Я потрясенно открыла глаза… По обе стороны от меня стояли две высокие полупрозрачные фигуры, надежно прикрывающие мое слабое тело от клинка Ринецеи. Их скрещенные мечи легко отбили выпад Полумглы. Первый воин переливался серебристым туманом, сплошь испещренным мельчайшими, жемчужными каплями дождя. Я мгновенно узнала его одухотворенное, исполненное юношеского задора лицо и потрясенно вскрикнула:

— Ты?

Воин нежно рассмеялся, опуская мне на плечо свою неожиданно тяжелую, мускулистую и отнюдь не эфемерную руку:

— Я!

— И я тоже! — Другой боец вторил брату звонким девичьим смехом. — Ты не забыла нас, не так ли?

Она почти не изменилась, оставшись такой же молодой и бойкой на язык. Но сейчас ее стройное тело облекали изящные доспехи, переливающиеся всеми известными мне оттенками цветовой палитры, глаза сияли, словно сапфиры, а кудри реяли языками пламени. И она была так прекрасна, так светла и чиста, что на мои глаза навернулись слезы восхищения.:

— Неужели это вы, мои брат и сестра — Страх и Ужас? — с недоверием в голосе прошептала я.

— Мы, — улыбнулась девушка. — Только теперь нас зовут Туман и Радуга, и мы стали воинами Света. Благодаря твоей бескорыстной любви, сестра, наши души возродились вновь, впитав все самое лучшее, что могло дать нам твое доброе, искренне тоскующее о родичах сердце. И мы пришли, чтобы защитить тебя от зла, сестра!

Как и предполагал Марвин, Озеро тысячи жизней оказалось своеобразным проходным шлюзом, незаметно отделяющим Дикие земли от какого-то иного мира, в высшей степени необычного и непонятного. Погрузившись в рокочущий водоворот, четверо друзей, надежно удерживаемые когтистыми драконьими лапами, спустя всего лишь несколько секунд вынырнули в другом водоеме, являющемся точной копией первого, земного. Озерный берег покрывали плоские, обглоданные волнами камни, а высоко над головами мерцал тусклый свет, нехотя пробивающийся сквозь туманную мглу, чем-то напоминающую облака. Иногда небесные ширмы слегка расходились, и тогда в просветах между белесой дымкой мелькало что-то вроде неба, более всего смахивающего на стеклянный потолок. Узкая река, правда отличающаяся довольно бурным течением, причудливо петляла между обкатанными водой голышами, уходя к темнеющим на горизонте горам. Мертвенную тишину сего странного места нарушал лишь ритмичный плеск воды, ставший единственным звуком, присущим волшебному краю. Здесь не росли деревья и не пели птицы, а в самом внешнем виде окружающего ландшафта присутствовала некая грубоватая незавершенность…

Марвин знобко поежился, плотнее заворачиваясь в свою просторную мантию и пытаясь отделаться от неосознанного ощущения отчужденности, источаемого водой и валунами. Его мучила неясная мысль узнавания, витающая где-то на самой границе сознания.

— Это похоже, похоже… — маялся некромант, подбирая слово поточнее. — Да, на изолятор в лазарете Саймона, где он обычно запирает тех, кому предписано пройти карантин…

— Точно, — согласно кивнул дракон, — буферная зона между Землей и Радужным уровнем…

— Галерея Трех порталов! — хлопнул себя по лбу Огвур. — А ведь верно! Мне же доводилось читать Хроники Бальдура. Именно так он и называл некое место, согласно описанию идеально совпадающее с этим!

— Детские сказки, — пренебрежительно усмехнулся барон. — В запретные края так просто не попадают. Поменьше бы вы всякие бредовые книги читали…

— Почему это? — нехорошо прищурился Эткин. — Обоснуй!

— Запросто, — снисходительно хмыкнул Генрих, пребывающий в отвратительном расположении духа. — Могу привести три последовательных утверждения: знание — сила, сила есть — ума не надо, нет ума — считай, калека…

— А вывод? — с любопытством спросил Лансанариэль, впечатленный логикой сильфа.

— Вывод напрашивается сам собой. — Де Грей досадливо топнул ногой. — Знания калечат человека. Мы ведь сюда прибыли не ради подтверждения правдивости выводов какого-то чокнутого орочьего летописца, а на поиски Ульрики…

— М-да-а-а, — делано равнодушным тоном протянул дракон, гневно перекатывая лапой приличных размеров камень и пытаясь сдержать закипающее в нем негодование, — у меня, конечно, имеется превеликое множество недостатков, но самый главный среди них — такой: я не умею общаться с дураками…

— А под дураком ты, естественно, подразумеваешь меня? — изображая на лице скуку, вежливо осведомился барон.

— Ну не Ланса же! — издевательски выдал Эткин, одним нажимом когтя превращая в каменную крошку ни в чем не повинный валун. — Генрих, ты если начинаешь тормозить, то уже не можешь остановиться…

Сильф разъяренно встопорщил усы, становясь похожим на сердитого и драчливого кота:

— В отличие от тебя я не отношусь к идеалистам и четко понимаю — в нашем мире хватает зла, бороться с которым нужно отнюдь не добром, как ты только что нам заливал, и не цитатами из морально устаревших трактатов!

— Так ты сторонник насилия? — испуганно пискнул Ланс, прячась от греха подальше за мощную спину орка.

— А я сюда не конфеты раздавать пришел, — предупреждающе ощерил зубы Генрих, — по примеру Эткина, да ждать, когда обожравшееся сладостей зло соизволит сдохнуть само. Со злом нужно бороться решительно, вовсю применяя грубую силу…

— Ага, — саркастично фыркнул дракон, по-собачьи усаживаясь на задние лапы и складывая передние на своем впалом животе, — вот мы и коснулись самого животрепещущего вопроса: можно ли бороться со злом насилием?!

— А че, нельзя разве? — искренне удивился орк. — Так, это, на всех злыдней конфет точно не напасешься…

— Зло так сразу не убить! — осуждающе покачал головой рассудительный Марвин. — Оно — живучее!

— Вот именно, — наставительно рявкнул крылатый философ, выпуская струйку дыма. — Поэтому страшно даже представить, что сделает с нами недобитое, оклемавшееся после изнасилования зло…

Генрих со стуком уронил на камни свою рапиру:

— Раздери меня гоблин, но, кажется, ты прав…

— Угу, — расплылся в радостном оскале дракон. — Поэтому пусть со злом борется тот, кому от рождения предназначено заниматься сим нелегким делом…

— Ульрика? — ошалело вытаращился Генрих. — Она?

— Вот и конфеты заодно сэкономим! — успокаивающе улыбнулся Марвин, протягивая благодарно заморгавшему полукровке сахарного петушка на палочке.

— И что ты предлагаешь предпринять дальше? — спросил у дракона куда более сдержанный в проявлении эмоций Огвур.

Дракон довольно хмыкнул:

— Как обычно, объединить приятное с полезным. Генриху не терпится найти Ульрику, тебя интересует судьба Храма Розы, а мне нужны бесследно исчезнувшие драконы. Марвину до смерти любопытно, что за тайны скрывает мир богов, а Лансу хочется новых впечатлений. Полагаю, все наши желания в итоге удовлетворятся, ибо они связаны между собой незримой нитью судьбы…

— Ишь ты, опять разумничался, — чисто для проформы буркнул совершенно успокоившийся де Грей. — Если знаешь, куда идти и что искать, тогда не болтай, не трать время попусту, а просто веди нас за собой…

— Ой, — жалобно захныкал мгновенно управившийся с леденцом полукровка, — опять куда-то идти? Сколько же можно-то… Бедные мои ножки!

— Поплывем, — великодушно предложил дракон, опускаясь на воду и приглашающе сворачивая крылья на спине так, что они образовали вполне удобное сиденье. — В одной старинной книге я вычитал умную фразу: все дороги ведут в Рим. А теперь мне представилась уникальная возможность проверить — куда же ведут реки?..

В очередной раз устроившись на давно уже ставшей привычной драконьей спине, Генрих предался безрадостным размышлениям. Он прекрасно осознавал, что складывающаяся ситуация гоблински ему знакома, поэтому и одолевающие сильфа мысли также текли по накатанному, изрядно наболевшему руслу…

«Сердце не обманешь, — печально констатировал барон. — А любовь нелюбовью не вышибешь». Его скоропалительный брак, предназначенный стать лекарством от тоски по Сумасшедшей принцессе, гвоздем засевшей в душе де Грея, оказался сущим наказанием. И это еще мягко выражаясь… Удача при выборе спутника жизни заключается в том, чтобы, вслепую сунув руку в бочку со змеями, вытянуть ужа… Но Генриху не повезло — он промахнулся… Тоскуя по недостижимой, словно звезда, Ульрике, он глупо рискнул и вытащил настоящую гадюку! И вот эта-то самая змеюка теперь неторопливо выедала ему сердце, вытравляя из него все радости, шалости, да и само желание жить тоже. Когда боги хотят наказать мужчину за какие-то грехи — они насылают на него сварливую, глупую, себялюбивую женщину. А кары страшнее немилой жены в мире не существует!

Сначала Генрих посчитал спасение Лилуиллы своей величайшей победой, призванной пробудить ревность Сумасшедшей принцессы. Но, как известно, победитель плачет дважды — от радости победы и от горечи ее плодов. Сию немудреную истину барон вкусил в полной мере. Теперь женщины рисовались ему карающим бичом, способным разрушить все и вся. А вы хоть раз задумывались над тем, почему ураганы называют женскими именами? Да потому что вначале они загадочны и прекрасны, а потом буквально вытряхивают из вас душу, разрушают ваш дом и вносят в ваше некогда размеренное существование ужасную неразбериху и хаос. При этом женщины искренне считают себя скромными и тихими овечками, ибо любая из них скорее покается в совершенных ею грехах, чем признается в своих слабостях и ошибках. Впрочем, по части повторения уже совершенных ошибок мужчины ненамного отстали от прекрасной половины человечества, с не менее завидной регулярностью наступая на ими же самими разбросанные грабли. И в этом Генриху еще предстояло убедиться в будущем…

Ничего в этой жизни не дается нам настолько дешево, как хотелось бы. А особенно — счастье, за даже временное достижение которого приходится платить непомерную цену. Как и за любовь, кстати. Но стоит ли ставить знак равенства между словами «счастье» и «любовь»? Наверно, Генрих и сам плохо понимал, что конкретно так сильно влечет его к Ульрике, — ведь она никогда не являлась тем образцовым и безмерно идеализированным эталоном, столь дорогим каждому мужскому сердцу. Она никогда не была сексапильной кокеткой или отменной хозяйкой, не обладала покладистым характером или воспеваемой в балладах девичьей скромностью. Не отличалась робостью сизокрылой голубки и не благоговела перед мужским авторитетом. Напротив, она дралась как бретер[59] и ругалась скабрезнее сапожника. Она мыслила не по-женски объективно и не стеснялась отстаивать собственную точку зрения. Она не увлекалась нарядами, не кокетничала, да и готовить вряд ли умела. Но при этом она всегда оставалась только сама собой, производя впечатление на редкость целостной, гармоничной натуры — невозможной, невероятной, бесподобной Сумасшедшей принцессой. Той, ради которой Генрих бросил пребывающую на сносях жену и ударился в самые головокружительные приключения. И все ради одной-единственной цели — увидеть ее, помочь ей…

К тому же, и следует признать сей факт свершившимся и очевидным, мужчины всегда убегали от брака. Сначала самозабвенно добивались, домогались любимой женщины, а после получения желаемого, тут же утрачивали к ней интерес. Быт убивает любовь. Об этом Генрих как-то позабыл. А ведь именно поэтому и спасаются мужчины от тяжких уз брака. Бегут вприпрыжку, толпами. Несутся в трактир, прячутся за книгами, занимают места за столами с азартными играми, уезжают на рыбалку, сверлят лед и часами тупо пялятся в лунку, ни о чем особенно не мечтая. Пытаются достичь нирваны. Стараются не думать. Ибо если задумаешься — становится страшно…

Им страшно, этим смелым парням. Семейная жизнь требует усилий, работы над собой, поиска компромиссов. Ежедневных и ежечасных. Любовь — это не шутка и не развлечение. И посему заигравшимся в героев парням приходится весьма трудно. Они не могут признаться в собственной уязвимости и откровенно сказать: «Так, стоп. Кажется, у меня депрессия, мне срочно нужно к лекарю или магу, а вернее — к обоим сразу». Они не имеют права даже на слезы. А поэтому — прочь. Подальше от жены, галопом в похождения, авантюры и интриги. А в самом тяжелом случае — на войну… Совершенно не считаясь с тем, что еще совсем недавно эта до смерти опостылевшая жена тоже была желанной, ну или хотя бы считалась таковой… А что же этакого приключилось? Да ничего особенного — просто любовь прошла.

Необременительная любовь — привлекает, надоевшая и погрязшая в рутине — отталкивает. Недоступная женщина кажется во сто крат желаннее, будто запретное яблоко с соседской яблони. Срабатывает избирательный принцип: не так хорошо с вами, как плохо без вас. Не принадлежащая тебе женщина манит и очаровывает, будто луна в небе. А добейся этой луны — ну и что ты станешь с нею делать?.. Разве можно завоевать или украсть любовь? Можно ли позаимствовать не предназначенное тебе счастье?

Проходит все: счастье, любовь, жизнь… И не ищи чужой вины в том, если счастье прошло мимо, жизнь — зря, а любовь — бесследно…

Эта странная битва напомнила мне что-то волшебно-мистическое, упоминаемое только в сказках. Приютивший нас скальный уступ сотрясался от раскатов грома, заливался потоками проливного дождя, выжигался молниями. Кажется, все существующие в мире стихии соединились сейчас в две противоборствующие силы, стремящиеся во что бы то ни стало одержать верх друг над другом. Туман и Радуга взмыли в небо, световым зигзагом расколов едва забрезжившее утро и превратив его в жаркий день. Тени прошлого уподобились беспощадным черным смерчам, закрутившим моих нежданных защитников в феерическом танце смерти. Всполохи багрового зарева прорезали неподвижный воздух, неожиданно сгустившийся до состояния душной, вязкой субстанции, грозившей поглотить, сожрать меня, Люция и верного Кса-Буна. Зло концентрировалось, тяжким грузом надавливая на плечи и затрудняя дыхание. Мечи воинов Света с ужасающим лязгом врубились в сгустки тьмы, порождая порывы ледяного ветра и фейерверки темных искр. Возносясь под самые облака, Туман и Радуга окутались мерзкой плотью Теней, и я уже не могла толком разобрать, что происходит у меня над головой, а видела лишь два кокона мрака, издающие жуткий, замораживающий разум вой. Мы с Ринецеей остались одни, не считая замершего наподобие статуи канагерийца, удерживающего завернутого в пеленки малыша.

— Замечательно, — змеей прошипела демоница, обходя меня по широкому полукругу. — Я не ожидала, что у тебя найдется еще пара запасных заступников, но меня устраивает и подобный вариант. Тени растерзают предателей, некогда называвшихся моими воспитанниками, а с тобой я, пожалуй, управлюсь и сама… — Лезвие Полумглы угрожающе покачивалось у меня перед лицом. — Начнем? — Она глумливо хохотнула, занося меч для удара, должного оборвать мою жизнь…

Я практически не могла пошевелиться, испытывая неестественную вялость, сковавшую мои члены. Пальцы сгибались с трудом, почти неспособные удерживать рукоять Нурилона, а все движения замедлились так, будто я плыла в густом киселе, облепившем мои мышцы отвратительно инертной, неэластичной массой.

— Магия, это все моя магия, — любезно пояснила Ринецея, наслаждаясь моей растерянностью и беззащитностью. — Плюс проклятие, конечно…

Я изумленно расширила глаза, недоумевая: о каком проклятии она говорит? Словно в страшном сне я наблюдала за мечом, обрушивающимся на мою беззащитную макушку. «Полумгла, меч Астора… — Несформировавшаяся мысль внезапно посетила мою разрывающуюся от звона в висках голову, намекая на что-то важное, но изрядно позабытое. — Я ведь знаю о нем нечто нужное, касающееся лишь нас троих… Точно, — нитью света, ведущей меня к спасению, вспыхнуло понимание: — Запечатленное на мече пророчество, ранее нами не расшифрованное… Так вот что оно означает!»

— Полумгла, — закричала я на языке демонов, обращаясь к мечу, — выслушай меня. Ты не смеешь причинять нам вред, потому что вычеканенные на тебе руны связывают в единое и нерушимое целое три наших судьбы, ставшие одной общей! Ты принадлежала отцу, поэтому не покушайся теперь на жизнь его сына… Заклинаю тебя именем Астора — повернись против моих врагов, защити, обереги нас…

И Полумгла услышала! Она на секунду неподвижно зависла у меня над головой, а затем вильнула вбок, срезав прядь моих волос и чуть не вывихнув демонице запястье. Ринецея зашипела от боли. На широкой, обоюдоострой, зеркально отполированной плоскости меча на миг возникло изображение разгневанного женского лица, нечеловечески жестокого и в то же время прекрасного, обрамленного буйными прядями пепельных волос. Я невольно содрогнулась от смешанного с ужасом восхищения, осознав — это проявилась душа Полумглы, проснувшаяся и обретшая силу. Демоница, также узревшая сей кошмарный лик, панически завизжала и отбросила меч подальше от себя, словно ранее любимую и ручную, но внезапно взбесившуюся тварь. Однако Полумгла стремительно взлетела над землей и пошла в атаку, нанеся серию коротких ударов, которые демоница едва успевала отражать с помощью огненных шаров. Я облегченно рассмеялась:

— Видишь, сестра: как ты и утверждала, каждому из нас воздается по заслугам его!

Ринецея криво усмехнулась, намеренно игнорируя мое ласковое обращение:

— Рано торжествуешь, дрянь! Ты вскоре придешь ко мне сама — и тогда я рассчитаюсь с тобой за все разом. Проклятие разъедает тебя изнутри, высасывает волю к победе и подтачивает твое здоровье. Тебе не спастись! — Она призывно хлопнула в ладоши, и тотчас же за ее спиной раскрылся темный зев Портала Тьмы. Демоница послала мне насмешливый прощальный поцелуй и шагнула назад, исчезая бесследно. Вместе с ней пропали и Тени прошлого.

Мир вновь обрел прежнюю яркость и живость, освобождаясь от тенет зла. Солнце вышло из-за туч и засияло вовсю, вода в озере заплескалась, говорливо зашумела река, переливаясь с камня на камень. Туман и Радуга опустились на уступ, вкладывая оружие в ножны. А затем они благодарно взмахнули руками и растворились в воздухе, напоследок нежно коснувшись моих щек веянием прохладного ветерка. И мне очень хотелось верить в то, что вот эта наша встреча окажется не последней. Кса-Бун отмер и разразился длинной тирадой, совершенно неприличной как по форме, так и по содержанию. Басовито заревел Люций. Я же устало улыбнулась, понимая: мы опять выжили, уцелели в очередной беде, назло всем врагам, пророчествам и самой судьбе. Полумгла подлетела ко мне и, урча по-кошачьи, начала тереться о мою ногу, недвусмысленно выражая любовь и преданность. Все это выглядело настолько невероятным, что я и в самом деле ощутила себя сумасшедшей. Но на этом заготовленные нынешним днем сюрпризы отнюдь не закончились…

— Эй, на берегу! — До меня внезапно долетел чей-то отлично знакомый, ироничный голос. — Вы чем это там без нас занимаетесь?

Я страдальчески закатила глаза, мгновенно узнав и эти неподражаемые интонации, и серую тушу, величественно покачивающуюся на речных волнах, и всех облепивших его спину пассажиров. Ну конечно, ни одно мало-мальски значимое событие моей жизни никогда не обходится без Эткина!

— Эткин, — с упреком закричала я в ответ, — ты хотя бы приблизительно догадывался, куда способен завести меня твой демонов подарочек — эта путеводная Нить Бальдура?

— Конечно, — уверенно кивнул дракон, пряча улыбку. — К гоблину на кулички…

Кса-Бун смешливо фыркнул и случайно тряхнул Люция, тут же пронзительно разоравшегося пуще прежнего.

— Ребенок! — донесся до меня шокированный вопль Генриха. — Он родился?!

— Вау, сын демона! — восторженно щелкнул зубами Эткин.

— Мелеана, я привез тебе Радужную иглу! — хвастливо голосил полуэльф, отплясывая на драконьей спине разухабистую джигу[60], в его интерпретации изобилующую забавными рукомашествами и ногодрыжествами.

— Нить Бальдура? — экзальтированно взвыл некромант, поспешно сигая в воду и во весь дух плывя к берегу. — Покажите мне ее немедленно!

Но эмоциональные реплики полукровки, мага, дракона и барона с лихвой перекрыл трубный бас Огвура, грозно взревевшего:

— Какого демона здесь делает этот чернокожий паразит?

Мне едва удалось удержаться от саркастического смеха, взирая на картину всеобщего разгульного бардака, неотъемлемо сопутствующего моим взбалмошным друзьям, если они собирались все вместе. Теперь мне поневоле придется мобилизовать свое и так не шибко завидное везение да постоянно держать ухо востро, ибо так просто, без проблем и самых парадоксальных нелепиц, эта компания не появляется никогда. Но вслух я, естественно, произнесла совсем другое:

— Привет. — Я мило улыбалась, излучая самую искреннюю благожелательность и в глубине души понимая — вот те, кого мне не хватало слишком долгое время. — Как же я по вас соскучилась!

Глава 3

Порядок и спокойствие удалось восстановить далеко не так скоро, как мне этого хотелось бы. Я с трудом переборола сильнейшее желание выколоть глаза Генриху, бестолково таращившемуся на меня с идиотски-влюбленным выражением лица. Кое-как утихомирила Огвура и Кса-Буна, чуть не перегрызших друг другу горло, и временно обезопасила себя от дотошливых расспросов Марвина, просто сунув в его требовательно подставленные руки томик Хроник Бальдура, бормотнув: «Чем бы дитя ни тешилось — лишь бы боевые амулеты не изобретало». С бесконечными благодарностями приняла от лучившегося гордостью Лансанариэля гоблин знает где и как раздобытую Анриэль Алатору, краем уха выслушивая его сбивчивый рассказ, повествующий о тотальном истреблении целого племени кровожадных троллей лично им: самым смелым, сильным и прекрасным из полуэльфов. При этом я не забывала восхищенно поахивать, конечно же не веря ни единому слову полукровки. Ну еще бы поверить, если невообразимая история, повествующая об их экстремальном полете в плетеной корзине, усмиренном покойнике, кастрированной статуе бога Брана, несостоявшейся свадьбе с вождем киктов и его отсохших руках, выглядела настолько ядреным бредом, что рядом с ней меркло все, вплоть до перипетий знаменитой эльфийской войны. Ума не приложу, как это наш не слишком-то обремененный фантазией Ланс сумел придумать столь грандиозно-эпическую байку? Боюсь, тут тоже не обошлось без неугомонного Эткина, никогда не лезшего за словом в карман, даже невзирая на вопиющее отсутствие такового. Ладно, боги с ними, с неправдоподобными приключениями моих друзей, сейчас мне совершенно не до них. Воспользуюсь-ка я лучше многократно испытанным на практике приемом — буду решать возникающие проблемы последовательно, по мере их поступления.

Несчастный дракон так громко урчал изрядно отощавшим животом, что я снизошла к его голодным взглядам, извлекла из кармана незаменимый платок Единорога и мгновенно организовала роскошный стол, изобилующий мясными блюдами. Терпеливо дождавшись, когда насытившийся гигант удовлетворенно отвалится от моего щедрого дастархана[61], не уступающего размером двуспальной простыне, я принесла дремотно посапывающего Люция и вложила его в огромную драконью лапу. Дите безбоязненно щурило золотистые глазенки и самозабвенно пускало слюнявые пузыри. Эткин что-то умиленно заворковал, пытаясь своим острым когтем поправить укрывающую мальца пеленку и рискуя раздавить его одним пальцем. Впрочем, я доверяла дракону всецело и безоговорочно.

— Ути-пути, солнышко наше! — увлеченно выпевал гигант, старательно укачивая моего сыночка, родившегося вопреки и назло всем проискам судьбы. — Демоненочек сладенький!

— А что, похож? — счастливо допытывалась я, критично вглядываясь в розовые щечки и двухцветные кудряшки своего малютки.

Эткин посмотрел на меня как на дурочку:

— Ты ожидала чего-то другого? Вообще-то законы природы неумолимы: с кем поведешься — на того и дети похожи.

— А на кого станут походить мои отпрыски? — влез в разговор Ланс, как обычно, совершенно не вовремя и не в тему.

— На Огвура! — необдуманно выдала я первую пришедшую в голову ассоциацию, пытаясь отделаться от навязчивого внимания полукровки.

Дракон неприлично заржал:

— Ланс, ты дурак!

Полуэльф обиженно скуксился, хлюпая носом.

— Эткин, зачем ты сказал Лансу, что он дурак? — возмутилась я, пристыженно отводя взгляд и чувствуя себя виноватой. — А теперь немедленно скажи, что ты об этом очень сожалеешь…

— Лансанариэль, я очень сожалею о том, что ты — дурак! — послушно повторил летун, хитро прищуриваясь. — Довольна?

— Отнюдь. — Я отобрала у него крепко заснувшего Люция и оглянулась, отыскивая Кса-Буна, вполне устраивающего меня в качестве няньки. В нескольких шагах от нас я заприметила канагерийца и орка, устроивших тренировочный бой с целью выяснить степень превосходства прославленной Симхеллы над топором «Третья рука Амбопу» — ну или наоборот. Но, похоже, итогом их поединка стала почетная ничья. Недавние враги прочувствованно пожали друг другу руку и преисполнились сердечного уважения к взаимным воинским навыкам.

— Как я погляжу, твой арсенал все расширяется! — улыбнулся Эткин, тактично намекая на Полумглу и две Иглы, пополнившие мою коллекцию оружия. — Ты наконец-то собрала полный комплект даг и теперь вполне способна свергнуть Ринецею.

— Ой ли? — недоверчиво отреагировала я, бережно укладывая тихонько посапывающего Люция в мягкий мешок, укрепленный на груди канагерийца, во всеуслышание объявившего своей наиглавнейшей жизненной целью неусыпную заботу о маленьком принце. — Я неоднократно наталкивалась на упоминания о том, что Алатор якобы должно быть шесть!

Гигант скептично фыркнул:

— Ты воспринимаешь все слишком буквально, Мелеана. Лучше почаще прислушивайся не к досужим бабьим сплетням, а к моим здравым советам, ибо мужская логика — правильнее.

— Зато женская — интереснее, — нисколько не смутилась я.

— Ничего подобного, — бурно возмутился молчавший до сих пор Генрих. — Я согласен принимать каждый высказанный женщиной афоризм лишь до тех пор, пока он работает в любой ситуации…

— По какому поводу протестуем? — нахмурилась я, доведенная почти до ручки назойливым обществом барона, не отходившего от меня ни на шаг.

— Твоя парадоксальная система бессвязных умозаключений ничем нам не поможет, — сердито съязвил он, явно раздосадованный моим нескрываемым безразличием. — Ибо она не дает четкого ответа на вопрос — куда следует пойти дальше. Ты это знаешь?

Я хотела ответить какой-нибудь резкой фразой на тему — куда именно следует пойти самому де Грею, но не успела…

— Я знаю, — решительно заявил некромант, пальцем придерживая одну из страниц книги, — я вычитал об этом в Хрониках.

За неимением мебели мы расселись на крупных обломках базальта, усеивающих берег озера. Уж не знаю, насколько повезло другим участникам сего форума, но мое импровизированное сиденье оказалось на редкость угловатым, больно врезаясь мне в ягодицы, а посему ощутимо ускоряя мыслительные функции и побуждая к скоропалительным действиям. Впрочем, к необдуманной глупости — тоже. Ну а как еще можно назвать выдвинутое мною предложение, послужившее отправным толчком к вовлечению нас в самые незаурядные приключения?

Выхватывая друг у друга книгу и беззлобно переругиваясь, мы досконально изучили карту, нарисованную на одной из страниц Хроник. Тонкая серая ниточка, буквально вплавившаяся в бумагу, в точности соответствовала проделанному мною пути, доходила до озера и… разделялась надвое. Я ошеломленно похлопала ресницами, совершенно сбитая с толку:

— И как прикажете понимать сей двухвариантный ребус? Направо пойду — коня потеряю, налево — мужа?..

— Ну твой вороной Бес и так уже считай что потерян, — насмешливо пробасил Эткин. — Настолько основательно прописался он в уютной конюшне замка Кардиньяк.

— А твой невенчанный муж эффектно почил в бозе, — издевательски процедил мой злопамятный воздыхатель Генрих де Грей. — Так что — мимо!

Я сосредоточенно скребла в затылке. Время — поджимало, отдавленные ягодицы — ныли, а поэтому я вознамерилась переложить решение нашей насущной проблемы на чьи-нибудь другие, более выносливые плечи, и возможно — на более светлую голову.

— Марвин, — небрежно заявила я, — ты же маг! Проведи обряд вызывания и пригласи к нам какую-нибудь умную высшую тварь, лучше нас разбирающуюся в секретах этого мира.

Некромант покосился на меня точно так же жалостливо, как немного ранее смотрел дракон.

— Тварь? — возмущенно всплеснул он руками. — Мелеана, ты в своем ли уме? Да ты даже не представляешь, насколько жуткое существо может проникнуть сюда через портал, воспользовавшись энергией подобного неосторожного вызова! А если оно попытается нас сожрать?

— Ну и делов-то, — хихикнул Ланс. — Рыжая просто стукнет его пару раз своим мечом…

— Сейчас я сам кого-то стукну! — взвился побледневший от негодования маг. — Вызвать из Тьмы незнамо кого, к примеру голодного ифрита, — это вам не в королевский зоопарк прогуляться. С таким гостем правило «зверей чем попало не кормить» не срабатывает!

— Или кем попало, — поддержал друга барон, откровенно указывая на полуэльфа.

— Язык придержи! — привычно потребовал Огвур, заслоняя Ланса своим широченным плечом. — Ифрит получит его лишь после того, как переварит тебя. А я…

— Хватит! — Я сердито хлопнула ладонью по колену, требуя тишины. — Вы не команда, а дурдом на выезде. Видимо, Марвину придется постараться да вызвать кого-то дружелюбного и реально для нас полезного.

Некромант еще немного поворчал, капризно набивая себе цену, но потом все-таки согласился и начал готовиться к ритуалу. Он начертал на земле цепочку непонятных рун, зажег магический огонь и, вытащив из какого-то потайного кармана своей необъятной хламиды пучок сухих трав, бросил его в пламя. Над костром немедленно поднялась жуткая вонь, заставившая нас чихать и кашлять. Гнусаво затянув нудный, состоящий из одних согласных речитатив, Марвин воздел руки к небу и выполнил ими серию сложных пассов, сформировавших сизый дым в плотный веретенообразный сгусток. Руны вспыхнули желтым светом и погасли… Перед нами появилась моя любимая тетушка Чума собственной персоной, как обычно облаченная в щегольский батистовый саван. Лицо прелестной дамы наполовину завешивали длинные растрепанные волосы, а ее глубоко провалившиеся глаза, напоминающие красные угли и плохо различимые за завесой из черно-белых прядей, горели неподдельным негодованием.

— Бездельники, — взбешенно прорычала любезная родственница, угрожающе покачивая в костлявой длани фарфоровой ночной вазой, — и как вы только посмели оторвать меня от тяжелой работы?

— Ой, — испуганно пискнул незадачливый маг, в момент узнавший старшую сестру своей ненаглядной супруги Лепры. — Простите, нам были нужны совсем не вы, промашка вышла…

— Зато уж я-то не промахнусь, будь спокоен! — эмоционально пообещала Чума, замахиваясь горшком. — Эх…

Необычный снаряд, ловко запущенный ее тощей, но сильной рукой, со свистом пронесся над головой вовремя присевшего мага, расплескивая во все стороны свое мутное, отвратительно смердящее содержимое…

— Вау! — радостно заорала я, потому что ваза угодила точнехонько в барона, щедро заляпав его красивый камзол мерзкими коричнево-зелеными потеками…

— Ах ты, бездарь! — бушевала Чума, нацеливая на Марвина угрожающе сжатые кулаки. — Да этому клиенту уже девяносто лет стукнуло, и он умирал от чумной диареи, а вы отвлекли меня от столь важной миссии…

Услышав про пикантный диагноз случайно спасенного некромантом пациента, я расхохоталась еще громче. Маг обвиняюще вскинул палец, указывая на меня:

— Это все она виновата, наша Сумасшедшая принцесса!

— Кто? — сразу сменила гнев на милость тетушка. — Ульрика? Племянница, это и правда ты?

— Я! — шагнула я вперед, ласково обнимая страшную тварь. — Мы уже сто лет и сто зим не встречались, тетя.

Чума отвела от лица свои распущенные волосы, ранее перекрывавшие ей весь обзор, и теперь пытливо разглядывала нашу разношерстную компанию.

— Ну конечно, — насмешливо буркнула она, снисходительно ущипнув за щеку невезучего мага, — кто еще способен на подобные фокусы, кроме тебя, дорогой деверь! Здравствуй, девочка! — Я получила нежный поцелуй. — Рада видеть тебя в добром здравии! Ну говори, зачем звали?

— Да, собственно, ради этого вот! — не растерялась я, одним движением волшебного платка Единорога создавая богатый набор разнообразных закусок, дополненных кувшинами с элем и бутылками с вином. — Выпить, закусить…

— А вот это совсем другое дело! — обрадованно потерла узловатые ладони Чума. — Пусть тогда мой скорбный животом дедок еще парочку деньков по земле погуляет. Под лежачий камень все успеем! — Она проказливо хихикнула. — А вот пиво замени-ка на что-нибудь более крепкое. Я, чай, уже не маленькая — низкоградусной-то бурдой баловаться!

— Мадам, вам водку, самогон или коньяк? — Огвур галантно взялся за посуду, решив поухаживать за моей милой тетушкой.

— Даже и не знаю, что выбрать, — польщенно зарделась Чума, — все такое вкусное!

— Вот это по-нашему! — похвально бурчал Эткин, наблюдая за лихо опрокидывающей рюмку за рюмкой Чумой. — Не знаю, как у вас, а вот у меня каждая непьющая личность всегда вызывает нехорошие подозрения. — Он одним глотком опустошил немаленькую бочку красного эльфийского.

— Ого, сразу видно — мужчина в самом заквасе сил! — по-девчоночьи щебетала тетушка, строя дракону глазки.

— Ну за Ульрику! — облегченно провозгласил Марвин, поднимая наполненный до краев бокал.

Все чокнулись, выпили и дружно налегли на острый салат из маринованной по-уррагски морковки.

А в озере с руганью и проклятиями отмывался заляпанный неаппетитным содержимым ночного горшка Генрих, сникший и надолго утративший желание ухаживать за вдовствующими принцессами…

— Принц Тайлериан пригрозил мне тремя страшными потерями, — рассказывала я внимательно слушающей меня Чуме, — если я не возьму яйца малиновки и не откуплюсь от встреченных в пути бед жизнями ее птенцов…

— И ты, конечно, их не взяла — птичек пожалела! — догадливо хмыкнула тетушка. — Уж я-то тебя, милая племянница, насквозь вижу.

Я покаянно отвела глаза:

— Не взяла!

— Зря! — нахмурилась суровая родственница. — Первая напасть уже пришла — погибла Оружейница, единственная из демиургов еще сохранявшая ясность рассудка и способная хоть как-то повлиять на своих безнадежно сбрендивших сестер. А теперь три старые мымры окончательно съехали с катушек и способны сотворить любые жестокости. Девочка, теперь ты стала нашей последней надеждой на избавление от гибели. — Невзирая на усердно поглощаемую выпивку, Чума смотрела на меня серьезными, абсолютно трезвыми глазами. — Будущее планеты в твоих руках…

Я побледнела:

— Думаешь, яйцо малиновки могло спасти жизнь Оружейницы? — Мой язык заплетался от волнения и гнетущего осознания собственной вины. — Возможно, я еще смогу вернуться к тому гнезду и…

— Тсс! — ласково остановила меня тетушка, своими иссохшими пальцами обрывая поток покаяния и сожаления. — Ничто не происходит просто так, никто не умирает зря. Да, Оружейница погибла, но ради благой цели — она отдала тебе свои силы и знания, и отныне твой дочерний долг состоит в том, чтобы оправдать чаяния матери и выполнить возложенную на тебя миссию.

Я печально вздохнула:

— Как же это странно, когда тот, кого ты уже привык считать своим врагом, вдруг оказывается другом и помощником, самоотверженно жертвующим собой ради спасения многих…

Чума участливо улыбнулась:

— Ты повзрослела и поумнела, девочка моя. Ты учишься не только оценивать внешнюю сторону явлений и поступков, но и постигать их внутреннюю, истинную суть. Ведь лишь те из нас, кто умеет объективно взвешивать последствия совершаемых ими деяний и с достоинством принимает неизбежные потери, способны на равных потягаться с судьбой. А враги — они тоже не всегда оказываются врагами…

— Оружейница не была плохой, — убежденно произнесла я. — Отныне я вообще отказываюсь верить в существование неисправимо плохих людей. Я верю, что есть люди, по какой-то весомой причине пока еще не сумевшие стать хорошими…

Своей сухой, жесткой ладонью тетушка любовно погладила меня по волосам:

— Ты милосердна и справедлива. А ведь это и есть именно те основные черты характера, которые необходимы воину Старшей крови, пришедшему в наш мир ради защиты слабых и спасения обездоленных. Люби своих друзей, но всегда уважай и цени врагов. И тогда не исключен вариант, что в итоге многие из твоих врагов прозреют и станут настоящими друзьями…

Я поймала Чуму за запястье и благодарно прижалась губами к ее морщинистой кисти, прекрасно понимая, что сейчас устами тетушки со мной говорит вовсе не она, а сама жизнь, даруя мне свою высшую мудрость. Из глаз ужасной твари скатились две прозрачные слезинки любви и соболезнования, ибо в гнилой, изъеденной могильными червями груди Чумы билось живое, доброе и на редкость отзывчивое сердце. Судьба преподнесла мне очередной урок, показывая: истинно человеческие качества не чужды даже тем, кого мы привыкли считать жестокими и бесчувственными.

— Обозначенная на карте дорога раздваивается, — перешла я к самому важному для меня вопросу. — Которую из них мне следует выбрать?

— А кого из двоих ты бы выбрала, — угрюмо усмехнулась посланница смерти. — Астора или Люция?

— Что? — Я не желала поверить в услышанное. — А они-то тут при чем?

— Тебя преследует наложенное Ринецеей смертное проклятие. — Выражение лица тетушки стало совершенно непроницаемым — таким, будто она сообщила мне нечто малозначительное. — Автоматически падающее и на твои близких. Поэтому потери неизбежны…

— Еще только проклятия мне и не хватало, — обеспокоенно пробубнила я себе под нос и добавила уже громче: — О каких потерях ты говоришь?

— Пойдешь направо — навсегда потеряешь любимого… — Слова Чумы звучали приговором, обрекающим меня на мучительную казнь, совершаемую над моей исстрадавшейся душой. — Налево пойдешь — лишишься сына… За все нужно платить, дорогая! Ты ищешь добра, но путь к нему ведет через зло… Так устроен мир!

— Но это же нечестно! — возмущенно закричала я. — Подобное не должно случиться!

— Честность и честь — это твое предназначение, — почти враждебно поцедила Чума, — абсолютно не присущее большинству обычных людей. Люди эгоистичны, они думают лишь о себе, а вовсе не о счастье для всех. Ты сознательно избрала сей тяжелый удел, обязывающий тебя страдать за всех, хотя и была предупреждена о последствиях. Найди же в себе силы не отступить, не сломаться — и докажи нашему миру: да, ты являешься настоящим воином, настоящей Сумасшедшей принцессой. Ибо, — сейчас она шептала мне на ухо, поскольку эти слова предназначались лишь для меня, — если отступишь ты, то что же тогда остается делать остальным?..

— Девочки! — В нашу беседу неожиданно вклинился настырный драконий бас. — Не нужно так демонстративно игнорировать скромное мужское общество. Хватит уже шушукаться между собой! Мы пьем или как?

— Пьем, конечно! — с наигранным энтузиазмом откликнулась я, стараясь стереть с лица малейшие следы овладевшего мною отчаяния. — Наливай! — Моя рука действовала самостоятельно, весело протягивая Эткину пустой бокал, но в голове непрерывно вертелись три убийственных слова: «Астор или Люций?» Кого из них мне следовало обречь на смерть, а кому — подарить жизнь?

И я совсем не заметила испытующего взгляда Чумы, взиравшей на меня с немым восхищением и затаенной надеждой на спасение…

В каждой удавшейся пьянке, вне зависимости от ее масштабов и размаха, всегда наступает фаза совершения подвигов, когда основательно набравшихся собутыльников начинает тянуть на шалости и приключения. И в этом смысле наша знаменательная пирушка также не стала исключением из правил.

Через час усиленных возлияний мы уже напрочь позабыли все прошлые разногласия и перешли к стадии, названной метким на определения драконом: «Ты меня уважаешь?» Марвин услужливо высушил свежевыстиранный камзол Генриха, мгновенно вернувший себе свой первоначальный цвет, но все еще издающий некое подозрительно-удушливое амбре. Недавние враги Огвур и Кса-Бун, неоднократно выпившие на брудершафт, обнимались, нескладно голосили что-то душещипательно-фольклорное и называли друг друга «брателло», к вящей ревности прекрасного полукровки. Вокруг остатков закуски прыгало несколько странных существ, смахивающих на помесь мышей с кузнечиками, злостно нарушая отлаженный биогеоценоз[62] береговой линии и пытаясь спереть не доеденное драконом жаркое. Это наш капитально упившийся некромант попробовал заселить галерею Трех порталов хоть каким-нибудь зверьем, но его трясущиеся руки категорически отказывались выполнять магические пассы, а посему опыт закончился плачевной неудачей, породив нескольких жалких мутантов. Сам же Марвин заработал профессиональную травму в виде внушительной шишки на лбу, сердито объяснив свое падение не убойным действием орочьей водки, а возмутительной опечаткой в магическом трактате. После этого он сразу пригорюнился и начал слезно жаловаться на жену, активно поддерживаемый Генрихом. Мы выпили еще, нехорошим словом помянув всех стервозных баб. Чума извлекла из кармана савана потертое портмоне и хвастливо показала портрет бравого архидемона Азура, сентиментально обклеенный розовой бархатной тряпицей. Посетовала на профессиональную загруженность, отсутствие нормальной семейной жизни и хроническое бесплодие. Марвин клятвенно пообещал помочь, не уточнив — как именно… Чума смущенно захихикала. Мы дружно покосились на забавно причмокивающего во сне Люция и выпили за детей.

— Послушайте, госпожа Чума, — вдруг ни с того ни с сего отважно выпалил Ланс, еле ворочая заплетающимся языком, — а вы добро творить можете?

— Могу, — торжественно объявила тетушка, непослушными пальцами пытаясь ухватить скользкий кусочек колбасы. — Ибо что есть добро, как не оборотная сторона зла?

Я восхищенно прищелкнула языком, Эткин потрясенно отвалил челюсть, а некромант предвкушающе потер ладони. И понеслось…

Следующую пару часов мы посвятили добру. Совместными магическими усилиями тетушки и Марвина мы добавили субтильному супругу принцессы Будур принцу Али-Мангуту двадцать сантиметров росту и, хорошенько подумавши, десять сантиметров его детородному органу.

— Пусть корова усатая порадуется! — вполголоса ехидно буркнул Ланс, видимо вспомнив что-то свое, личное.

Мы наградили бессмертными лобковыми вшами зловредных киктских шаманов, организующих регулярные набеги на мирных олорулонов, и отправили всем голодающим канагерийским детям гуманитарную помощь в виде сытного ужина из четырех мясных блюд. Мы повысили среднюю урожайность знаменитой кардиньякской брюквы до пятисот центнеров с гектара и удалили безобразную бородавку с носа красногорской княжны Феклы, во всем остальном — писаной красавицы и невесты на выданье… В общем, групповая вакханалия фантазии и безудержный разгул добрых дел продолжались всю ночь напролет.

Утро следующего дня застало нас усталыми и жутко невыспавшимися, но зато — чрезвычайно довольными собой. Мы долго благодарно пожимали руку тетушке Чуме, целовались на прощание и произносили прочувствованные речи. После чего моя нетрезво покачивающаяся родственница скрылась в свете повторно нарисованных некромантом рун, куда я едва успела просунуть кувшин пива на опохмел.

Светало… В далеком Рохоссе в обнимку почивали утомившиеся от ночи любви новобрачные. В кои-то веки досыта наевшиеся чернокожие дети сыто икали сквозь сон, а у стен замка барона Пампура вповалку дрыхли совершенно обалдевшие от счастья мужики, так и не сумевшие всем поселком вытянуть из земли один неподъемный буряк. Смежила очи счастливая красногорская невеста, недоверчиво проглядевшая зеркало почти до дыры, да так и не отведшая руки от чудом похорошевшего носа. Музыкально булькая натянувшимся, будто барабан, пузом, раскатисто храпел Эткин, беззаботно улыбаясь от уха до уха. Деликатно вздыхал прекрасный Лансанариэль, нервно скрипел зубами барон и натужно кряхтел зверски уработавшийся некромант. Спали все, кроме меня…

Я сидела на камне, забравшись на него с ногами и задумчиво упершись подбородком в подтянутые к груди колени. В голове у меня было пусто, а на душе — грустно и радостно одновременно. Нет, скорее все-таки радостно, потому что отныне в моем сердце навечно поселилась слабая надежда на благоприятный исход поджидающих впереди злоключений, уж если даже такая непутевая команда, как наша, все же сумела сделать этот мир немного светлее и чище. И, безусловно, намного лучше.

Каждому из нас хотя бы единожды, но приходится сталкиваться со спорным утверждением, гласящим: «Из двух зол выбирай меньшее», подразумевающим нечто уклончивое вроде псевдодобровольного предпочтения, заключающегося в выборе наименее болезненного способа смерти между утоплением и удушением… Но результат-то в любом случае один и тот же!

Вот примерно это и высказала я озабоченно насупленному Эткину, уже вытоптавшему ровную площадочку на развилке двух дорог. А какой смысл топтаться на месте?

— Из двух зол выбирай меньшее! — дословно процитировал опытный дракон, уповая на народную, веками проверенную мудрость.

Я протестующе скривилась:

— Меньшее зло — вон, у Кса-Буна в мешке спит! Ты что, предлагаешь пожертвовать Люцием? — Я угрожающе потянула из ножен Нурилон. — Вот только попробуй тронь моего сына…

Дракон обескураженно засопел, на всякий случай прикрывая свою массивную голову скрещенными передними лапами:

— Мелеана, не гневи богов! Да чтобы я невинного дитятю обидел? Да ни в жисть!

— Вот то-то же, — удовлетворенно хмыкнула я.

— Нет, а я не понял, в чем заключается проблема? — Генрих аристократично наморщил нос, видимо безмерно удивленный моими колебаниями. — Тебе как Чума сказала? Направо пойдешь — потеряешь сгинувшего муженька? Так чего тут думать-то, если твой покойный благоверный — и так уже покойный. Ну будет он дважды покойным, какая ему разница…

Я ругнулась и опять схватилась за меч — кажется, на этот раз с таким красноречивым выражением взбешенно сощуренных глаз, что сохранностью своих голов озаботились уже все, кроме сильфа, который нагло ухмылялся с самым невинным видом:

— А смысл? — Он иронично похлопал меня по плечу, проверяя, насколько я способна контролировать собственный гнев. — Ну предположим, убьешь ты меня — и что? Все равно тебе так или иначе придется выбирать одну из двух дорог…

Эткин печально кивнул, подтверждая правоту сего неприятного, но бесспорно справедливого утверждения. Я показала гиганту кулак и ненадолго задумалась…

Я скомандовала подъем около полудня. Умывшись озерной водой и наскоро позавтракав тем, что осталось от нашей ночной гулянки, мы свернули походный бивак, при помощи магии Марвина утилизировали пустую посуду и двинулись в путь. Обогнули озеро и довольно бодро, насколько позволяли не шибко резвые с похмелья ноги, запылили по посыпанной мелким песком дороге, уводящей нас к замысловато иззубренной горной гряде. Было жарко и скучно, окружающий пейзаж не радовал разнообразием, являя нашим глазам все те же, уже порядком поднадоевшие камни. Похоже, создавшие эти места демиурги решили не напрягать попусту мозгов и сил, здорово сэкономив на архитектурных изысках. Более унылой местности я в жизни не видывала. К тому же я совершенно не понимала, куда же мы попали.

Я остановилась, достала из кармана Хроники Бальдура и полистала желтые от старости страницы.

— Слушайте, — обратилась я к выжидательно замершим друзьям, — читаю: «Королева Смерть милостиво сопроводила меня до Перекрестка миров, показав бурлящее озеро, по ее словам связующее «вне и не вне». Но следовать далее она отказалась, объяснив свое поведение тем, что подвластная демиургам территория ограничивается именно берегом озера, а дальше начинается великое Ничто, возникшее задолго до Творцов и доступное лишь детям столикого Логруса, повелителя Пустоты. А найти вход в Пустоту способен отнюдь не каждый. Она потребовала точно записать ее слова, не аргументировав, зачем и кому это потребно. А затем она увела меня обратно, строго-настрого приказав забыть все виденное…» На этом записи Бальдура обрываются, — закончила я.

Лица моих спутников отражали овладевшее ими глубочайшее недоумение.

— Мне доводилось читать Хроники, но я не встречал там ничего, даже отдаленно похожего на этот абзац, — признался Огвур. — Бредятина какая-то…

— Ничего подобного, — возмущенно запротестовал Марвин, фанатично благоговевший перед творением бродячего орочьего летописца. — Просто книга обладает разумом и показывает каждому своему читателю именно то, что касается его лично…

— Эка круто ты загнул-то, дружище! — саркастично гоготнул скептик Генрих, постучав себя пальцем по виску и намекая на умственное расстройство некроманта. — Книга с мозгами… Да мозги — они даже не у каждого эльфа водятся, не то что у макулатуры…

— Но разве не вычитал в ней Огвур про относящееся к Лансу пророчество? — надулся маг. — О нет, здесь нет никакой ошибки, я уверен в собственной правоте.

Меня ничуть не трогали их сто лет назад вошедшие в привычку взаимные подколки и перепалки. Я, скорее всего, обращу внимание на обратное явление, а именно — на то, если бы они вдруг перестали пикироваться и цапаться через каждые пять минут. Ну да это все мелочи, ведь сейчас меня волновало нечто совсем другое, ибо я отлично помнила: как и когда повстречалась с Пустотой, назвавшей меня возлюбленным творением Логруса, а значит…

— А это значит — мы не выберем ни одну из двух дорог! — Взмахом руки я указала на развилку и вкопанный в нее камень, в противовес всем сказкам не имеющий никакой предупредительной надписи. Просто гладко отполированная глыба мрамора, безликая и безымянная. Сразу за нею воздух сгущался до состояния мерцающей дымки, сквозь которую слабо просвечивали далекие горы.

И вот тут-то Эткин и выдал про меньшее зло…

Озарение настигло меня внезапно. Я криво усмехнулась, попросила прощения у своего здравого рассудка и, подчиняясь никогда еще не подводившей меня интуиции, смело шагнула вперед. Прямо за камень, угодив ровнехонько посредине между двух дорог, прочивших гибель одному из двух самых дорогих для меня созданий. За моей спиной шокированно ахнули друзья…

Я ощутила кратковременный болезненный укол, судорожной волной прокатившийся по моим мышцам, — такой, какой, наверно, случается от удара электрическим током, известным мне благодаря подаренным Оружейницей знаниям. Серебристая марь упруго натянулась, продавленная моим телом, и лопнула с хрустальным звоном, разлетевшись радужными клочьями мыльного пузыря. Моим глазам предстала поросшая травой лощина, затененная гибкими ветвями дикого орешника и усыпанная желтыми соцветиями проглядывающих повсюду лютиков. Теплый, благоухающий цветочным нектаром ветерок ласково коснулся моих щек. На склоне холма виднелся бьющий из расщелины ручеек, русло которого окаймляли беломраморные плитки, украшенные изображением молодого бородатого мужского лица. Давний знакомец взирал на меня дружелюбно, на его губах играла понимающая улыбка. И все сразу же стало четким и понятным, логично встав на свои места. Этот благодатный край, называемый Пустотой, а следовательно, началом всех начал, принадлежал Логрусу, когда-то чтимому на Земле под именем милосердного Иешуа. Именно он спас меня от гибели в колодце Пустоты города Геферта — и вот наши пути пересеклись вновь…

Я зачерпнула пригоршню сладкой воды и напилась. А затем повернулась к своим друзьям, продолжающим нерешительно переминаться у входа в эту сказочную долину благополучия и спокойствия, и подбадривающе подмигнула Эткину:

— Из двух зол не нужно выбирать какое-то одно, ибо зло всегда остается злом, независимо от его формы и размера. Идите же все сюда!

Мы заночевали возле ручья, вдосталь насытившись необычайно вкусными орехами и удобно устроившись на мягком мху. Долину наполняла жизнь. В траве скользили юркие ящерки, на ближайшей ветке сидела никем не пуганная белка, доверчиво принявшая от меня ломтик белого хлеба, а из гущи орешника бок о бок вышли козленок и волчонок, долго пившие прохладную воду и игриво брызгавшие друг на друга крупными каплями влаги. На закате нас посетила бойкая пестрая сойка, привлеченная блеском моей золотой маски, а следом за нею пожаловало не менее двух сотен светлячков, устроивших праздничную иллюминацию в честь незваных гостей. Атмосфера лощины так и дышала расслабляющей негой, вселяя в наши сердца чувство защищенности и покоя.

— А знаешь, — доверительно сообщил мне дракон, нежась на изумрудной траве, — об этом чудесном месте издревле было известно всем народам, так или иначе описавшим его в своих религиозных трактатах…

— Ну да, — с улыбкой ответила я, шаловливо дергая за хвостик малютку белочку, — только называли они его по-разному. Олимпом, Валгаллой, Пандемониумом, Раем, Эдемом, Ирием… И обитали в нем истинные боги, а не те, которых позднее создали демиурги…

Эткин согласно вздохнул:

— Да, и я бы очень хотел встретить одного, вернее, одну из них…

— У драконов тоже имеются свои боги? — искренне удивилась я. — Вот уж чего не знала!

— Не боги, — смущенно замялся реалист Эткин, — а скорее цари и царицы. Я всегда мечтал найти самую легендарную из наших цариц — последнюю, пропавшую в период войны…

— Ларру! — догадалась я. — Единорог говорил именно о ней. Она является квинтэссенцией магии и способна вернуть в наш мир ее былую силу…

— Что знаешь ты о магии, принцесса? — снисходительно усмехнулся тихонько внимающий нам некромант. — Я бы отдал все — лишь бы вернуть ее на Землю в полном объеме…

— Знаю, — повторно улыбнулась я. — Не владею ею ни в малейшей степени, но знаю о ней все, доступное лишь демиургам. Магию считаю пятой стихией — ментальным эфиром, противостоящим четырем вещественным элементам: земле, воде, огню и воздуху. Способный управлять магией человек — силен, но существует еще и шестой элемент, превосходящий не только волшебство, но и все остальное в мире, даже жизнь и смерть…

— Что за элемент? — так и подпрыгнул Марвин. — Ты пошутила?

Но я молчала, улыбаясь загадочно и слегка печально.

— Спи, дурень! — ехидно хмыкнул дракон, как обычно понявший меня с полуслова. — Хватит с тебя и волшебства. А шестой элемент — это любовь! Вот так-то, магикус.

Мы шли к горам два следующих дня, с трудом пробираясь сквозь девственные лесные дебри и боясь сломать хоть одно растение или раздавить мельчайшее насекомое. Все здесь выглядело настолько совершенным, что малейшее нарушение этой божественной красоты казалось нам страшным кощунством, недостойным любого справедливого человека. Нас впустили в первозданный мир, заслуживающий самого бережного отношения. Мир, отражающий состояние наших душ, жаждущих обновления и просветления. И жаль, что я тогда не понимала главного: как и на Ранмир, сюда тоже впускают лишь за плату, способную стать слишком дорогой и несоизмеримой….

Лес закончился неожиданно. Мы увидели округлую, залитую светом полянку, сплошь засаженную кустами роз, цветущих огромными белыми бутонами. Густой аромат кружил голову, вызывая восторженное опьянение и неверие собственным глазам, потому что в центре розария стояла она, высеченная из белоснежного, пронизанного розовыми прожилками мрамора. Она выглядела неправдоподобно живой, погруженной в многовековой беспробудный сон. Длинная лебединая шея, свободно распахнутые серебристые крылья, широко раскрытые сапфировые глаза… Такие красивые, такие страдающие, но — незрячие. Все линии ее изящного тела отличались гармонично законченными и идеальными пропорциями, правильнее говоря — перед вами находилась исходная красота, самая безупречная в этом мире. Мраморная статуя драконицы высилась среди роз, будя тоску по чудесному, безвозвратно ушедшему от нас прошлому…

— Как она прекрасна! — очарованно простонал Эткин. — Наша царица…

— Смирись, друг, — горестно склонился в галантном поклоне Марвин. — Окажем дань уважения царице, коей уже нет. Нам осталась лишь эта статуя да не менее красивая сказка. Былого — не вернуть.

— Нет, — не желал сдаваться разочарованный дракон. — Я не верю. Она слишком похожа на живую…

— Это холодный камень! — уверенно постучал по боку статуи Генрих. — Смирись, брат… — Он стукнул сильнее.

Эткин строптиво нахмурился, возмущенный вопиющей бесцеремонностью барона. А я… Мне на миг показалось, что по белоснежной поверхности каменной драконицы прошла едва уловимая дрожь боли… Я присмотрелась внимательнее и неожиданно заметила слезу отчаяния, одиноко застывшую в ее сапфировом глазу…

— Эткин! — радостно закричала я. — Ты прав. Она — жива!

Глава 4

— Мелеана, ну сделай же что-нибудь, — всхлипывающе упрашивал дракон, пытаясь молитвенно сложить все четыре лапы сразу, — заклинаю тебя!

— Что сделать? — Я мучилась от безысходности, не находя выхода из создавшейся ситуации и абсолютно не догадываясь, чем мы можем помочь мраморной Ларре. Безрезультатно перепробовавший десятки заклинаний Марвин раздосадованно тер лоб и бессильно ругался.

«Логрус, — напрягала я память, — тени в колодце Пустоты назвали меня Разбудившей драконов. Но чем и как можно вернуть к жизни уснувшую статую?»

— Песней, — категорично заявил Эткин. — Но отнюдь не какой попало, а именно твоей песней, Мелеана! Разбуди Ларру, расскажи ей, как сильно она нам нужна, тронь потаенные струны ее души, поведай ей что-то свое, женское…

«Женское? — мысленно рассуждала я. — Но что я знаю о душе драконицы? Она молода внешне, но так стара внутренне. Боится ли она времени, жалеет ли о прожитых годах? Через какие испытания она прошла?»

Песня родилась сама, наливаясь почти осязаемой энергетикой, гремя торжественным крещендо[63] ушедшей боли и вновь обретенной надежды:

Переход к тишине стал болезненным, будто удар под дых. Потрясенно молчал Марвин, забавно хлопал глазенками разбуженный моим пением Люций, бесшумно рыдал Эткин…

Но тут статуя мраморной драконицы вдруг устало опустила крылья, с наслаждением потянулась, словно заспавшаяся гибкая кошка, и проникновенно глянула на меня влажными, ожившими глазами.

— Он обещал, что однажды ты придешь к нам, девочка, — нежно произнесла она глубоким бархатным сопрано, приблизив к моему лицу свою аккуратную голову, увенчанную серебряным, похожим на корону гребнем. — И вот ты пришла! Ты готова совершить предначертанное?

— Вы ждали меня? — тупо переспросила я, заикаясь от волнения и внутренне поеживаясь от неприятного чувства предопределенности, делающего меня слепой игрушкой в руках беспощадной судьбы. — Но зачем?

Ларра мягко улыбнулась мне, подмигнула Марвину, заинтересованно покосилась на Эткина, дунула на Ланса, придавая его прическе элегантную растрепанность, вежливым кивком приветствовала наших вояк — в общем, не сделала, кажется, ничего особенного, но за минуту умудрилась оказать внимание всем сразу, в лучших традициях великих правителей. Я лишь оторопело раскрыла рот, потрясенная ее талантом по налаживанию контактов и завоеванию симпатии. Неведомо каким образом, но драконица умела влюблять в себя с первого взгляда. Впрочем, чего в этом удивительного? Ведь она была сама магия во плоти!

— Мир выглядел таким обустроенным, — начала рассказывать она, сойдя с постамента, — таким прочным и нерушимо-отлаженным. И он принадлежал нам без остатка. Весь, целиком и полностью, включая безбрежное небо над Антеей, леса Красногорья и руины Айгюпта, пески Намбудии и наши родные оазисы. Но так продолжалось недолго. Демиурги заскучали… Они неосмотрительно расслабились, позволив самому благородному из демонов — принцу Астору — увлечься идеей одного отступника-чернокнижника и войти в доверие к добрым Пресветлым богам. А затем коварная Ринецея воспользовалась Усыпляющей иглой, вынесенной ее братом с Радужного уровня, и заняла место богини Аолы. На Земле воцарились война, хаос и разруха. Демиурги радовались, будто дети, легко манипулируя целыми народами, ими же самими и созданными. Так погибли два клана эльфов. Мы восстали, но, увы, творцы впали в безумие, грозясь уничтожить всех драконов. Ринецея тоже желала нам смерти. И тогда мы попросили помощи у пятого, самого древнего демиурга — Логруса, когда-то, миллионы лет назад, создавшего эту планету. Объединив возможности всех драконов, мы сумели пробудить спящую Пустоту, это первообразующее Ничто, служащее основой, началом и концом всего во вселенной. И отец справедливости услышал нашу просьбу. Он перенес главное хранилище артефактов — Храм Розы, ранее располагавшийся в Хрустальной долине, сюда — в свои владения. Демиурги оказались отрезаны от сокровищ Храма, помогавших им управлять всеми процессами жизни и смерти. Порталы также стали практически недоступными для всех, подчиняясь теперь лишь маленькой горстке избранных, принадлежащих либо к архимагам, либо к детям Старшей крови. Создатели так и не сумели найти Храм и нас, укрытых милостью Логруса. Отец вселенского добра погрузил нас в глубокий сон, пообещав, что однажды нам явится его любимая дочь, способная подарить агонизирующему миру новую судьбу, полную счастья, добра и света. И вот ты пришла. — Ларра смотрела на меня просительно. — Верни же нам нашу жизнь, принцесса!

— Кто, я? — обомлела я. — А ты ничего не путаешь, повелительница? Я, конечно, собираюсь остановить демиургов и избавить мир от гибельной угрозы, но создать на земле царство всеобщей справедливости… Под силу ли мне это?

— Не сомневайся, — с пониманием улыбнулась Ларра, проникнувшись моими вполне понятными колебаниями и вместе с тем желая хоть немного приободрить ту, на чьи плечи она только что взвалила новые, весьма обременительные заботы и обязанности, — ты со всем справишься. Мы тебе поможем. Не правда ли, друзья?

— А как же! — важно отозвался Эткин. — Всенепременно!

— Да! — кивнул Генрих.

— Да! — мурлыкнул Ланс.

— Безусловно! — рассудительно подтвердил мудрый некромант.

— Точно! — дружно вскинули топоры Огвур и Кса-Бун.

— Гу! — согласно чмокнул алыми губками крошка Люцифер, протягивая ко мне свои розовые ручонки.

— Да! — тихим эхом прилетело из пустоты, вызывая в памяти бесподобный голос моего возлюбленного. — Я здесь, рядом с тобой, мое нереальное, горькое, краденое счастье!

И тогда я запрокинула голову, громко смеясь от радости, потому что осознала — наша истинная сила заключается в той бескорыстной любви, которую даруют нам родные и близкие. А ради них я готова пойти на все!

— Ларра, — взволнованно попросила я, боясь услышать отказ, — ты поможешь мне найти Астора? Подскажи, научи — как вернуть к жизни его тело и душу?

— Это находится вне предела моих полномочий, — печально прищурилась драконица.

Мое сердце словно оборвалось и ухнуло в ледяную бездну, наполненную черной влагой горя и безысходности… Как, она не может? Но ведь Единорог обещал, что если я найду драконью царицу, то она…

— Хотя, — белая драконица хитро улыбнулась, — я знаю тех, кто обязательно сможет прийти к нам на выручку!

Она требовательно взмахнула широким крылом, и, подчиняясь ее воле, небо над нашими головами мгновенно потемнело, превращая день в ночь. Я увидела узкий серпик молодого месяца, окаймленный тончайшей звездной пылью, напоминающей алмазную обсыпку и украшающей его игриво изогнутые рога. Но пыль вдруг легко отделилась от полуночного светила и понеслась к нам, становясь волшебным звездопадом. Я восхищенно ахнула, увлеченная красотой удивительного явления, и тут же поняла: нет, это не звезды. То были крохотные светящиеся шарики, а внутри каждого из них находился живой огонек-сердце, пульсирующий в ритме еще не рожденной человеческой души. Это души мертвых покинули ступени Звездного моста, идущего в небо с вершины горы Ранмир, и спустились на Землю. Они окружили меня дружелюбным облачком и запели десятками мелодичных, хрустально-звенящих голосков:

— Мы помним тебя, принцесса. Мы рады вновь тебя увидеть…

— Дорогие мои, хорошие мои, — шептала я, глотая слезы. — Как вы там?

— Замечательно, — журчали светлячки, путаясь у меня в волосах, садясь на плечи и опускаясь в подставленные ладони. — Мы искали след твоего погибшего принца…

— И?.. — замерла я, затаив дыхание и чувствуя, как вся моя кровь отхлынула от лица и прилила к сердцу, заставляя его биться короткими, пугливыми рывками.

— Увы, — скорбно сознался самый крупный огонек, властно отгоняя от меня других и жалостливо согревая мою холодную щеку. — Его нет нигде — он ушел безвозвратно…

— Дедушка, — заплакала я, узнав душу покойного короля Шеаррана, — это несправедливо. Поищите еще….

— Бесполезно, — печально мигнул светлячок, — его уже не спасти…

— Нет, — звонкий крик нарушил скорбную тишину, — это не так!

Золотистый огонек, самый крохотный из всех, но при этом наиболее быстрый и яркий, почти упал мне на грудь, торопясь рассказать о своей находке:

— Не отчаивайтесь, госпожа Ульрика! Я пролетел весь Радужный уровень и узнал сокровенные тайны возрождения…

— Не тяни! — подстегивающим тоном приказала душа короля. — Говори немедленно!

— Вам нужно пройти через Долину вечной скорби и преодолеть Поля мертвых, — детским голоском сбивчиво лепетал маленький огонек. — За этими полями находится Поляна воскрешения. Дождитесь, когда выпадет Снег желания, и вылепите из него тело вашего принца. Окропите его сначала мертвой, а затем живой водой, и он восстанет из мертвых…

Я ощутила, как волосы на голове встают дыбом от ужаса.

— Но это же невозможно, — с рыданием закричала я. — О такой воде упоминается лишь в сказках! Где я найду подобное чудо?

— Не знаю, — покаянно пискнул огонек. — Разузнать о воде я не сумел…

Повинуясь напутственному жесту Ларры, души умерших опять взмыли вверх, исчезая в темноте. Последним меня покидал резвый светлячок-помощник, и, на мгновение заглянув в самую его сердцевинку, я заметила фигурку новорожденного мальчика, хорошенького и черноволосого, доверчиво таращившегося на меня изумрудно-зелеными глазками. Незримая ниточка нежности протянулась между ним и мной, а я тут же мысленно пообещала малышу отыскать его опять — и уже не отпускать от себя никогда…

— Мне нечего добавить, — виновато пожала плечами Ларра. — Я всегда считала разговоры о живой и мертвой воде всего лишь преданиями старины глубокой, доставшимися нам в наследство от ушедших рас. Но, возможно, ты сумеешь отыскать требуемое снадобье, если попадешь в Обитель богов и пройдешь указанным маршрутом…

— Но я даже не знаю, где начинается этот путь! — исступленно шептала я, порываясь немедленно куда-то бежать и что-то делать.

— Завтра, — усталым голосом посоветовала Ларра. — Мы все узнаем завтра. А пока… — она призывно потерлась головой о шею совершенно одуревшего от счастья Эткина, — спать пора, ночь на дворе…

— Утро вечера мудренее, — лукаво усмехнулся дракон, обнимая белую драконицу своим мощным крылом и увлекая за собой. — Спокойной ночи, Мелеана!

— И вам, — от души пожелала я, провожая их глазами. — Если, конечно, она станет для вас таковой…

Бессонные ночи всегда кажутся нам бесконечно длинными и одновременно с тем — неуловимо короткими. Я лежала на расстеленном в траве плаще, вперив в небо отрешенно-задумчивый взгляд и не решаясь пошевелить даже пальцем. Я боялась разбудить волшебницу-ночь или же отвлечься и проморгать момент наступления нового дня, по тревожному, необъяснимому предчувствию просто обязанного принести с собой нечто значимое и особенное. Наш новый день — интересно, каким он станет? Думаю, ему суждено до основания разрушить старый, давно укоренившийся жизненный уклад, расчистив место для построения иного фундамента нашего мироздания. Но знала ли я досконально, что именно собираюсь строить? Стоило ли столь напористо крушить прогнившее, но такое привычное для всех бытие, еще не определившись детально с запутанным переплетением обновленных созидательных путей? Да и куда вели эти пути? А ведь человек, не осведомленный точно, куда он идет, вполне способен прибыть не туда. Попутный ветер никогда не направит к берегу плывущий неправильным курсом корабль. Забывшая маршрут перелета птица обречена на гибель. Сейчас я одновременно напоминала себе и заплутавшую птицу, и корабль без парусов, попавшие в затягивающий водоворот неопределенности… И признаюсь честно, я вовсе не горела желанием брать на себя неблагодарный труд по созданию этой новой жизни, якобы несущей нам счастье и спокойствие. Все мои комплексы и привычки, все столь милые моему сердцу недостатки и эгоистичные отговорки властно цеплялись за старый жизненный уклад — пусть несовершенный и опасный, но зато такой обыденный и знакомый. Нелегко сознательно нарушать законы мирового равновесия, сдвигая с места заржавевший маятник фатума и вновь запуская его ритмичные раскачивания, но уже совершенно в другом направлении. Поэтому любые изменения в нашей жизни протекают медленно и лениво, причиняя боль, что происходит по причине инерции в мыслях и поведении, из-за внутреннего сопротивления нас самих и противодействия окружающих. Нелегко бороться за свое собственное счастье…

— Нелегко, — неожиданно вклинился в мои размышления голос Эткина, — это ты точно подметила. Впрочем, ты всегда отличалась завидной наблюдательностью…

— А если я откажусь? — Я приподнялась на локте, обращаясь к глыбой нависшему надо мной другу, выглядевшему еще более серым и массивным в мутном сумраке подкрадывающегося рассвета. — Просто плюну на все, заберу Люция — и уйду домой, к генералу Рахсагору и его демонам. Разве не обрету я там счастье и покой? Разве я их не заслужила?

— Возможно, и обретешь, — насмешливо фыркнул дракон, — но лишь ты одна. И не надолго, а лишь до тех пор, пока демиурги нас всех не прихлопнут, будто сонных мух. Хотя, — тут он многозначительно чиркнул когтем себя по горлу, — ты до того дня точно не дотянешь: тебя совесть раньше заест, ибо совестливая ты у нас и обязательная — аж до жути…

— Ну да, — согласно усмехнулась я, — совесть всегда напоминает мне толстого хомяка.

— Почему? — не понял Эткин.

— А она постоянно или спит, — я зевнула и сладко потянулась, — или грызет…

Гигант одобрительно фыркнул:

— Угу, она такая!

— И врагов, значит, спасать до кучи придется? — немного растерянно справилась я у дракона, не осмелившись в открытую упомянуть о Ринецее. Но мудрый друг и так отлично меня понял.

— Всех без исключения! — ехидно прогудел он, сворачиваясь в комок возле моего скромного ложа и язвительно цыкая зубом. — А ты как намеревалась поступить, разборчивая моя? Поздно спохватилась, некогда уже тебе нас на врагов — не врагов сортировать, всех оптом спасать придется! — И Эткин саркастично заржал, безмерно довольный собственным остроумием.

Я натянуто улыбнулась:

— Если враг не сдается, то нужно найти себе другого врага?

— Нет. Нужно пересмотреть классификацию врагов в корне, — наставительно буркнул Эткин. — Ибо наши враги — тупые. Они думают, будто это мы — их враги, хотя на самом деле враги — они…

Я кусала губы от едва сдерживаемого смеха, глядя на разгорающийся в небесах рассвет. Пытаться переспорить дракона — занятие совершенно бесполезное, изначально обреченное на провал. Вот я и не пыталась, а просто подмигнула ему с самым поощрительным видом. Эткин горделиво дернул нижней челюстью — дескать, уж какой есть!

Я через силу, превозмогая все нарастающее ощущение неумолимо приближающейся опасности, поднялась с земли и начала собираться в путь. В конце концов, если тебе трудно, значит, ты идешь в правильном направлении. И посему сейчас меня беспокоило лишь одно — никогда доселе не виданное мною выражение морды Эткина, исполненное какого-то величавого, немного неземного умиротворения…

То, что мы ранее принимали за горы, оказалось отнюдь не горами. Огромные и чудовищно бесформенные известняковые наросты, напоминающие выросшие посреди дороги сталагмиты, перекрывали посыпанную песком путеводную полосу, упирающуюся прямо в эту неожиданную преграду.

— Обойдем? — то ли предложил, то ли констатировал Генрих, вынимая из ножен кинжал и небрежно ковыряя бурую, мягкую, легко поддающуюся стали породу.

— Слишком далеко, — на глаз прикинула я, оценивающе рассматривая простирающуюся вправо и влево гряду. — Может, попробуем прорыть туннель?

— Осторожно! — испуганно вскрикнула Ларра, тревожно наблюдавшая за небрежными манипуляциями сильфского клинка. — Это не камни!

— Серый мел? — предположил Марвин, ногтем отколупывая крохотный обломочек слоистого покрытия.

— Нет, — печально опустила драконица длинные ресницы, — это мой народ!

— Пропавшие драконы? — Я отшатнулась, пытаясь осмыслить услышанное и поверить в сию неправдоподобную версию. — Но как… — Хотя да, мои глаза уже цепко отслеживали едва различимые линии, почти затертые временем и скрытые под толстым слоем осадочного налета. Вот мощный хвост, неловко замершая лапа, угловатый гребень, кольцом изогнутая шея, расширившиеся в последнем вздохе ноздри… Горы состояли из плотно переплетенных десятков и сотен драконьих тел, слившихся в последнем предсмертном объятии, тесно прижавшихся друг к другу и словно бы пытающихся укрыть что-то хрупкое, ценное, нуждающееся в опеке и защите. Да это же…

— Ты угадала, — торжественно расправила крылья драконья царица, подчеркивая значимость моего страшного открытия. — Логрус собрал их здесь и повелел ждать прихода освободительницы, призванной повести драконов за собой — к свету и свободе. Но он сказал, что даже наше знаменитое долголетие не позволит моему народу выжить. И тогда мы решили уснуть, погрузившись в глубочайший летаргический сон, многократно замедляющий все функции наших организмов. Но перед этим они переплелись между собой, образовав непроходимый барьер, скрывающий от чужих глаз Храм Розы…

— Время шло, — подхватила я, — занося спящих драконов песком и пылью, превратившимися в многослойный панцирь…

— Да, — закончила Ларра. — Именно так все и случилось. Но теперь ты пришла во владения Пустоты, а в руках у тебя — Данриэль Алатора, способная пробудить всех драконов и вернуть в наш мир магию.

— Так за чем же дело стало, — радостно рассмеялась я, выхватывая нужную из даг и начиная скоблить ею поверхность ближайшего куска известняка. Но, увы, ничего не произошло. Порода просто послушно крошилась под лезвием Иглы, не торопясь становиться живой плотью и упрямо отказываясь обретать форму тела. Что-то было не так…

«Она не активирована! — вдруг всплыло в моем мозгу предупреждение Оружейницы. — Тебе предстоит принести великую жертву — забрать жизнь одного, дабы воскресить многих…»

— Чьей жизнью мне придется пожертвовать? — потерянно шептала я, обводя потухшим взглядом моих поникших друзей. — Кому предначертано стать этим героем?

И тут до меня дошло…

— Нет, — надрывно закричала я, с отвращением отшвыривая страшное оружие, срубленным деревом валясь на песок и бессильно колотя по нему стиснутыми кулаками. — Нет, что угодно, но только не он…

— Ульрика, — спокойно произнес Эткин, легко поднимая меня одной лапой и растроганно прижимая к своей необъятной груди, в глубине которой ровно стучало благородное, любящее сердце, — не плачь, родная моя. Ничего уже не изменишь, все предрешено судьбой. Существует лишь одна-единственная сила в этом мире, способная пробудить ото сна всех моих братьев и сестер. Вспомни свою чудесную балладу о мудрейшем из нас, ставшую пророческой. Потому что эта нужная нам сила — кровь последнего выжившего дракона… Моя кровь!

Жить хотят все — старые и молодые, глупые и умные, богатые и бедные, счастливые и несчастные. Подчас случается так, что мы терпим совершенно не поддающуюся описанию боль, переносим немыслимые унижения, пускаемся на подлость и предательство ради самой желанной цели, называемой выживанием. Мы готовы платить за жизнь любую цену. Жизнь покупают и продают, дарят и одалживают взаймы, забирают и отдают. Жизнь частенько измеряется, а иногда — не измеряется деньгами и властью, благами и удовольствиями. Жизнь — это все и ничего, слишком мало и неизмеримо много. Ее называют даром богов и наказанием судьбы, долей и испытанием, тяжкой участью и улыбкой фортуны. За жизнь цепляются все и каждый, и наверняка лишь очень немногие из нас способны отказаться от жизни добровольно, безвозмездно передав ее другому. А ведь именно таких бескорыстных смельчаков мы и называем героями.

Эткин осторожно поставил меня на ноги, поднял и подал мне несправедливо обиженную, ни в чем не повинную дагу — и теперь смотрел на меня сожалеющим взглядом, терпеливо склонив набок свою тяжелую голову.

— Эткин! — взмолилась я, вкладывая в его благозвучное имя всю страшную боль, отныне навечно поселившуюся в моем сердце. — Эткин!

Дракон немедленно загримасничал, мастерски изображая на своей морде величайшее сожаление, впрочем изрядно разбавленное его неизменной дурашливостью до такой уместной степени, будто он доподлинно знал: умирать нужно весело.

— Мелеана, не драматизируй, — четко выговорил он. — Оно того не стоит!

— Не стоит? — Мне казалось, что он несет несусветную чушь. — А чего оно стоит?

— Это не имеет стандартных единиц измерения, — спокойно пояснил гигант, — во всяком случае, вещественных. Если тебе станет от этого легче, то ты можешь придумать их сама. Например, «одна драконо-смерть» за спасение целого народа, или — «один удар клинка» за выживание моей любимой.

Он посмотрел на Ларру так, что мне немедленно стало во сто раз горше. Ибо я никогда еще не видывала такой самоотверженной и безбрежной любви, способной уместиться в одном коротком, мимолетном взгляде. Ну разве только у Астора — там, на залитой кровью арене Геферта…

— Поверь мне, моя милая девочка, — тихонько продолжил Эткин, прикрывая веками свои возбужденно блестящие глаза, — ради достижения подобной цели я готов умереть не один, а целую сотню раз. Не сожалей ни о чем и не печалься попусту, ибо все предопределено заранее. Ведь ради этого я и родился, встретил тебя и прошел длинный жизненный путь. И спасибо демиургам, позволившим мне умереть столь доблестной смертью, а не сдохнуть от старости в своей пещере, закопавшись в груду золота, которую, кстати, я завещаю тебе. Полагаю, — он добродушно усмехнулся, — ты пораскинешь мозгами на досуге да и придумаешь, куда ее следует употребить с наибольшей пользой для всех…

— Отолью твою статую в натуральную величину! — хрипло буркнула я, утирая слезы и пытаясь выдавить приневоленную улыбку.

— Это мне-то, склочному и вредному? — обалдело выдохнул дракон струю дыма. — Статую? Круто!

— Ну я и сама далеко не подарочный вариант! — утешила я друга. — А вообще-то еще подумаю…

Эткин улыбался во всю пасть.

— Ульрика, — мягко напомнил он, — не затягивай прощания, не мучай ни себя, ни меня. Проделай нужную процедуру быстро и дай отдых моей истерзанной душе…

Я вздохнула, совершенно не представляя, что конкретно мне следует сделать.

— Прислушайся к себе, — еле слышно подсказала Ларра. — И интуиция тебя не обманет…

Я постояла еще мгновение, нерешительно покачивая в ладони тяжелую дагу, а потом внезапно решилась и, коротко размахнувшись, нанесла один быстрый удар, направленный прямо в сердце моего мудрого наставника. Драконью чешую всегда называют непробиваемой, от соприкосновения с нею гнутся мечи и ломаются наконечники копий, но сейчас она поддалась необычайно легко, приняв в себя лезвие Алаторы полностью, до самой рукояти… Все наблюдающие за этим ужасным зрелищем потрясенно вскрикнули…

Но, наперекор моим ожиданиям, на краях раны не появилось ни капли крови. А силуэт мускулистого драконьего тела вдруг начал бледнеть и истончаться, медленно превращаясь в россыпь серебряной пыли, многочисленными тонкими струйками поднимающейся вверх.

— Магия, — ликующе закричала Ларра, смеясь и плача одновременно, — в наш мир вернулась магия…

Я опустилась на колени, не отрывая взгляда от грустно улыбающегося Эткина.

— Прощай, Ульрика! — благодарно шепнул он. — Спасибо тебе за все! Прощай, любимая Ларра! Прощайте друзья!

— Прощай, последний дракон! — хором ответили мы. — Храни тебя Логрус!

— Но ведь ты вернешься, не правда ли? — с неистребимым оптимизмом предположила я, замечая, что контуры его фигуры становятся все прозрачнее, а рукоять даги темнеет, наливаясь пронзительно-багровым светом. — Обещай мне, Эткин!

— Верь! — Его ответ напоминал бесплотное эхо, переплетенное с шумом водопада и криком улетающих на юг птиц. — И если ты захочешь этого очень сильно, то…

Алатора со звоном упала на опустевшую каменную площадку, раскалившаяся настолько, что от ее прикосновения песок плавился, превращаясь в стекло. Эткин исчез, навечно оставшись в моем сердце и в моей памяти, поселившись рядом с воспоминаниями о других, не менее дорогих для меня созданиях, также ушедших во тьму, но наперекор всему — обретших бессмертие в песне и в любви.

Глотая злые слезы, я рывком вскочила и подхватила горячую дагу, чувствуя, как требовательно стучит и бурлит в ней напор живительной крови, вырываясь на свободу, а потом яростно врубилась в огромную глыбу известняка, скрывающую уснувших драконов…

Слоистые пластины крошились и откалывались кусками, падая мне под ноги. По поверхности гряды пошли трещины, перерастая в глубокие разломы. Мы услышали громкий треск… А вслед за тем из ближайшего к нам камня вдруг высунулась сухощавая лапа, бешено орудующая когтями и старающаяся расширить выход на волю… Известняк развалился, и из него выбрался первый дракон, а затем — второй и третий…

Воздух звенел от их гомона, смеха и шелеста крыльев. Они кричали все одновременно, отыскивая знакомых и детей, задавая вопросы и обмениваясь приветствиями. Они окружили моих абсолютно растерявшихся друзей, засыпая их обрывками рассказов и радостно тормоша. Их испачканные мелом шкуры отливали всеми оттенками серого, черного и коричневого. И их было много, очень много! Драконы, прекраснейшие творения нашего мира, возвращались на Землю, знаменуя приход дня нового — светлого и счастливого! А я, не обращая на них ни малейшего внимания, продолжала самозабвенно крушить податливую темницу, выпуская на волю еще десятки и десятки волшебных крылатых существ… Я исступленно рубила камень, напирая так, будто стремилась уничтожить саму смерть, творя гимн надежды и жизни, вполголоса приговаривая:

— Ради Эткина, ради наших детей, ради их безоблачного будущего! Ради нашего счастья — счастья для всех!

Алатора погасла и остыла, полностью отдав ожившим драконам напитавшую ее кровь и вновь становясь обычной холодной сталью. На смену бешеной вспышке энергии пришло усталое оцепенение, заставившее меня бессильно опустить руки да утереть мокрое от слез и пота лицо. Взметнувшиеся к небу клубы пыли постепенно оседали на землю, открывая моим глазам что-то поистине невероятное. Драконы замолчали, выстроившись ровными шеренгами у меня за спиной и готовясь бросить вызов любой опасности, любому злу. Но вот подул свежий ветерок, идущий откуда-то сверху, разом разогнавший грязь и уныние, а я увидела нечто прекрасное и непонятное, кажется сотканное из тысячи золотых нитей и мириад янтарных пластинок.

— Вот он, Храм Розы, — торжественно объявила Ларра, указующе простирая крыло. — Твои усилия и жизнь Эткина вернули его нам. Теперь уже — навсегда!

О да, легендарная сокровищница артефактов и впрямь поражала воображение своей красотой и великолепием. Она напомнила мне полураспустившийся бутон чайной розы, отлитый из стекла и золота. Чей изощренный ум проектировал эти ажурные арки и воздушные мостики, чьи искусные руки чеканили это высокое крыльцо и створки изящных ворот, распахнувшихся, словно половинки морской раковины?..

— Его двери открыты! — с некоторой долей подозрения обнаружила я. — Там…

— Иди же, — настойчиво подталкивала меня драконья царица. — Тебя там ждут! Но — лишь тебя одну!

И тогда я вложила оружие в ножны, а затем прикоснулась к перстню «Пожиратель пространства», активируя портал.

— Вам нужно вернуться домой, друзья, — ласково попрощалась я со всеми, одного за другим отправляя их в мерцающий проход межпространственного коридора, — ждите меня в Силе…

— На, — протянул мне свою любимую помаду Ланс, — мне она пригодилась — авось и тебе понадобиться!

— У тебя лицо в пыли. — Марвин протянул мне свой изрядно замурзанный, жутко скомканный носовой платок. — Вытрись!

Я хмыкнула, провела по лбу мятым комочком ткани и с благодарностями сунула оба подарка к себе в карман.

— Я позабочусь о малыше Люции, будто о родном, — трогательно пообещала Ларра, подсаживая к себе на спину Кса-Буна, нежно баюкающего моего притихшего сыночка. — Не беспокойся о нас, принцесса!

Наконец они ушли. Наверно, они унесли с собой очередную частицу моей души, делая меня пустой и легкой, словно излившее дождь облако. Отныне мне предстояло сражаться с судьбой в одиночку, надеясь только на свою смелость и свое отчаянное сумасшествие. Я ощущала себя полумертвой от горя потери, немного успокаиваясь сакральной фразой: «Все, что не убивает нас сразу, делает нас сильнее», — точно так же, как и после гибели Астора. Ведь тогда я тоже не имела права проявлять слабость. Все повторялось… Вот и сейчас мне нужно идти вперед, всегда вперед!

До моего слуха вдруг долетели три ритмичных колокольных удара, шедших из глубины Храма и настоятельно зазывающих меня внутрь.

«Ну что ж, — мысленно усмехнулась я, отметая последние сомнения и колебания, — похоже, неугомонная госпожа судьба желает разыграть очередной миракль[64], отводя мне в нем далеко не последнюю роль. Прочитать сценарий я не успела, а посему — держитесь, я обещаю: буду импровизировать на ходу…»

И, придерживая бряцающее оружие, я бестрепетно шагнула на крыльцо…

Глава 5

Я проследовала через анфиладу просторных светлых комнат, соединенных между собой ажурными серебряными арками. Храм купался в лучах полуденного солнца, причудливо преломляющихся на его янтарных стенах и потоками жидкого пламени растекающихся по золотому полу. Мне казалось, будто я ступаю по плоти некоего мифического существа, пробуждающегося ото сна, размеренно вздыхающего после долгого забытья и неторопливо вспоминающего, как это приятно — дышать, видеть, осязать… Преданное забвению хранилище артефактов возвращалось к жизни.

Храм выглядел пустым и необитаемым. Ни единого звука не нарушало тишины его залов, ни одна нога, кроме моей, не топтала легкой кованой лестницы. Выполненный в форме устремленной к облакам башни, Храм спиралью извивался вокруг золотого стержня, нанизывая на него этаж за этажом, ярус за ярусом. Преодолев десяток ступеней, я попала в новое помещение и восхищенно расширила глаза, потому что эта комната оказалась до отказу забита самыми редчайшими артефактами, когда-либо существовавшими на земле. Затаив дыхание и усмиряя стук бешено колотящегося сердца, я беззвучно скользила между прозрачными витринами, благодаря знаниям Оружейницы безошибочно распознавая выставленные в них раритеты. Вот знаменитый скипетр древнеегипетского бога Собека — властителя вод. Резной жезл венчал огромный аквамарин, переливающийся всеми цветами радуги. Именно это сокровище похитил у фараона Рамзеса хитрый иудей Моисей, чтобы провести свой народ через пустыню, выйти к горе Синай и раздвинуть воды Красного моря. В соседнем стеклянном отсеке покоился выполненный в виде шлема венец Амона, коим некогда увенчали Александра Македонского, объявив его сыном бога. Шлем многократно усиливал экстрасенсорные способности любого человека, позволяя ему видеть прошлое и будущее. А рядом с ним стояли громовое копье скандинавского аса Одина, совершеннейший накопитель энергии, и обвитый змеями кадуцей[65] Гермеса — бездонный носитель информации. Черная жемчужина Кришны, призванная убить каждого человека, произносящего хоть слово лжи, и золотая эгида[66] Афины Паллады, способная отразить любой клинок. Огромный двуручный меч-кладенец, якобы принадлежавший какому-то крестьянскому сыну по имени Илья из деревни под городом Муромом. Походный бунчук Джебэ-нойона[67], согласно легенде сделанный из гривы единорога и приносящий победу в бою. Не уверена, насколько точно сия версия соответствовала правде, но вот по цвету и фактуре — волосы на бунчуке[68] идеально подходили под масть одного моего весьма говорливого знакомца. А далее — всякое и всяческое прочее… Следующие полки заполняли еще более древние предметы, упоминания о которых дошли до нас в виде сказок и преданий: портативный излучатель лжевизуальной завесы — шапка-невидимка, самоходные ускорители движения — сапоги-скороходы, антигравитационная платформа — ковер-самолет, призывающая крыс дудочка, компас в виде клубка ниток. И еще многое и многое другое. Второй зал занимали артефакты и амулеты, созданные демиургами, родные братья и сестры моего перстня «Пожиратель пространства». Но меня интересовали отнюдь не эти удивительные сокровища, а проход, ведущий на Радужный уровень. Внезапно мой натренированный слух уловил легкий шорох. Я мгновенно повернулась на каблуках, выхватывая из-за пояса кинжал и занося его для удара…

Передо мной стоял молодой, худой до истощения мужчина, облаченный в белое жреческое одеяние. Ритуальный балахон болтался на его тощем теле настолько свободно, что мне сначала показалось, будто аскет-янтр[69] совсем не имеет плоти, уничтоженной разрушительным действием одурманивающей травы. Удерживаемый серебряным обручем капюшон низко нависал надо лбом, отчего его узкое лицо постоянно оставалось в тени, не позволяя рассмотреть черты, и лишь огромные глаза с пьяно расширенными зрачками светились угольями, внушая мистический страх. Я вздрогнула и опустила оружие.

Жрец смиренно сложил ладони на груди и низко поклонился.

— Повелительница драконов, — его голос звучал торжественно и глухо-тягуче, — мы рады приветствовать тебя в нашей скромной обители. Прошу, следуй за мной, пророк Логрин ожидает в хрустальной зале.

— Какой еще пророк? Зачем я ему понадобилась? — Я засыпала янтра вопросами, но он, так и не выходя из своего сонного оцепенения, равнодушно повернулся ко мне спиной и, почти не отрывая ступней от пола, буквально заскользил в противоположную сторону. Сквозь зубы помянув гоблинов, я последовала за ним.

В углах комнаты были расставлены медные жаровни, на которых тлели семена травы янт. Струйки сизого дымка медленно поднимались вверх, сворачиваясь в причудливые спирали и источая едкий, настойчиво лезущий в нос запах. Не сдержавшись, я звонко чихнула…

— Люди действия не любят затуманивать свой мозг! — донесся до меня дребезжащий старческий смех. — Но мы вынуждены использовать вещества и препараты, способные усилить мощь мысли…

— Зачем? — удивилась я, усаживаясь на подсунутую мне подушку и с любопытством оглядываясь. — Кто вы, не желающие жить в реальности? Дано ли вам осознание тех границ, кои вы пытаетесь преодолеть?

— А кому дано знать, где заканчивается реальность и начинается вымысел? — парировал мой невидимый собеседник, скрытый за пеленой дыма. — Да и где она проходит, эта размытая грань бытия и небытия?

Пытаясь заглушить собственную, изрядно раздражающую меня робость, вызванную загадочной атмосферой, царящей в Храме, я лихорадочно замахала ладонями, разгоняя дымовую завесу, скрадывающую фигуру моего собеседника. Туман немного рассеялся, и я увидела…

Оно полулежало на низком и широком хрустальном троне, обложенное десятком подушек и укутанное шерстяным белым покрывалом. Его тяжелая голова опиралась на правую многосуставчатую длань, лишь отдаленно смахивающую на нормальную руку. Своими удлиненными, согнутыми под немыслимыми углами конечностями это существо напомнило мне старого, сморщенного кузнечика, что-то вещающего пронзительным, скрипучим голосом. Я невольно улыбнулась, надеясь, что хозяин Храма не догадается о моих потаенных, но излишне нелестных сравнениях. Но кузнечик тоненько хихикнул, шевеля заменяющими ему губы жвалами:

— Ты права, принцесса. По линии эволюционного развития мой народ стоял гораздо ближе к насекомым, чем к людям. Некогда мы напрямую влияли на судьбы этой планеты, управляя действиями царей и жрецов, но ныне в живых остался лишь я, сумев пережить и закат великого Вавилона, и гибель Атлантиды, и упадок Римской империи. И даже — страшную ядерную зиму…

— Ты служишь демиургам? — несмело предположила я.

Существо засмеялось еще отвратительнее:

— Нет, моя милая девочка. Меня называют верховным пророком Логрином, и я не служу никому, ну разве что великой Истине — главной в этом мире.

— Так ты жрец Логруса! — догадалась я.

Логрин протестующе кашлянул:

— Пустота — лишь часть Истины. Я — уста и глаза Пустоты, оценивающие объективные шансы будущего и фатальные последствия прошлого…

— Уста? — Я оторопело воззрилась на жвала Логрина. — Глаза? — Белый капюшон его одежды спускался почти до подбородка…

Пророк повелительно взмахнул рукой. Два молодых жреца поспешили откинуть капюшон с его лица, но глаза Логрина по-прежнему оставались закрытыми, потому что он оказался не в силах самостоятельно поднять два серых лоскута кожи, свисающие, будто надежные заслоны, и неподвижно покоящиеся у него на щеках.

— Поднимите мне веки! — приказал пророк.

Жрецы подчинились ему беспрекословно.

Два луча испепеляющего пламени вырвались из глазниц пророка, вонзаясь в мои глаза и почти прожигая их насквозь. Мне показалось, будто две остро отточенные спицы проникли в мой разум, взламывая, изучая, исследуя, бесцеремонно пробиваясь в мои самые интимные думы и желания. Я застонала от нестерпимой боли и прикрылась ладошкой.

— Хорошо, — каркнул Логрин, подавая знак помощникам вновь опустить ему веки, — очень хорошо. Помыслы твои чисты и бескорыстны, а сердце исполнено отваги и любви. Но ты еще не приняла света Истины, а потому рассуждаешь эгоистично и посредственно…

— В чем же состоит настоящая Истина? — вопрошающе воскликнула я, жадно подаваясь вперед и приготовившись внимать откровению мудреца.

Но Логрин лишь осуждающе качнул головой:

— Истина открывается лишь нелицемерным и самоотверженным. Нужно научиться быть самим собой, а не кем-то другим, хотя зачастую нам кажется, что жить под маской другого намного проще. Но это не так. Миражи обманчивы, а посему — учись превозмогать их власть. Учись творить добро не ради личной выгоды, а ради самого добра. Не бойся быть милосердной, ибо жалость — это не слабость, а сила. Живи помыслами другого человека — и добро вернется к тебе сторицей. Невозможно пройти свой путь чужими ногами, нельзя купить свою удачу чужой кровью — помни это, принцесса. Если хочешь приручить свое пугливое счастье, то согрей его теплом своего сердца, приласкай открытостью своей души, привлеки нежностью своего голоса. И тогда оно останется с тобой навсегда!

Я пристыженно прикусила губу и покраснела:

— Да, видно, недаром говорят: «На чужом горбу на Радужный уровень не въедешь!»

— А ведь туда тебе и надобно попасть? — скрипуче хмыкнул Логрин.

— Ага! — Я беспомощно хлопнула ресницами — совсем точь-в-точь как это частенько проделывал Ланс, старательно притворяясь наивным глупышкой. — Туда!

Пророк смеялся долго, так сильно сотрясаясь всем телом, что я уже начала не на шутку опасаться — а ну как этот хрупкий остов, насчитывающий не одну тысячу лет, развалится, унеся с собой светоч негасимой мудрости, обитающий в столь ненадежной оболочке. Но, к счастью, ничего подобного не случилось.

— Притворщица, — наконец соизволил успокоиться Логрин. — Меня на такие женские штучки не подловишь, но я помогу тебе не столько по велению сердца, сколько по зову Истины. Прими мой дар. — Он распахнул шерстяной балахон, на миг обнажив что-то совершенно немыслимое, похожее на хитиновый панцирь рака, и снял со своей шеи две тонкие цепочки с подвешенными к ним крохотными флакончиками. — Вот сюда, — жрец подал мне первый сосуд — хрустальный, оплетенный серебряной проволокой, — ты наберешь мертвую воду. А сюда, — второй флакон оказался отделан золотом, — живую. Да смотри не перепутай.

— Вам уже доводилось напутствовать желающих попасть в Обитель богов? — спросила я, пряча подарок у себя на груди. — Не так ли?

Жвала Логрина гневно заскрежетали:

— Нет. Но много лет назад среди нас нашелся гнусный предатель — отступник, посмевший выкрасть запасной комплект флаконов и обманом проникнувший на Радужный уровень. Я слышал — судьба покарала его по заслугам…

— А вода? — дрожащим голосом перебила я. — Он ее добыл?

— Мертвую — да, — спокойно подтвердил пророк. — Посреди Полей мертвых находится неугасающий вулкан, носящий имя Купель посмертных слез. Он полыхает огнем и жаром, а в его недрах плещется густая черная жижа, состоящая из пепла сожженных трупов. Набери эту мертвую воду в защищенный серебром флакон, хотя я не представляю, как ты сможешь до нее добраться.

— А живая? — продолжала я допытываться. — Где искать ее?

Логрин виновато дернул своими длинными руками, бестолково комкая край покрывала:

— Этого не знаю даже я!

И тщетно я задавала все новые и новые вопросы, пытаясь разобраться в ожидающих меня испытаниях: жрец лишь бессильно шуршал пальцами да многословно извинялся за неосведомленность.

— Умойся живой водой — и проклятие, наложенное на тебя Ринецеей, спадет. А еще, возможно, эта вода оживит твоего погибшего возлюбленного…

— Возможно? — растерянно переспросила я. — Но я так надеялась…

— Ты так и не постигла истинной сути любви! — В холодном голосе Логрина не прозвучало и намека на сочувствие. — А как можно реанимировать то, настоящего смысла чего ты не понимаешь?

Я зарычала от злости и дерзко вскинула подбородок.

— Вам не дано ощутить всю боль моей потери, — кричала я, почти захлебываясь от переполняющего меня возмущения. — Вы никогда не лишались любимого и неспособны осознать, каково это — выживать без него!

— Эгоистка! — презрительно скрипел пророк. — Ты думаешь только о себе… Иди! — Он ткнул пальцем в сторону выхода из комнаты. — И моли великую Истину просветлить твое черствое сердце!

Разъяренно ругаясь, я вихрем взметнулась с подушки, отлетевшей прямо в лицо зловеще хохочущего Логрина, и выскочила вон…

Я не стала утруждать себя подсчетом количества этажей и ступеней, ведущих наверх — к крыше Храма Розы. До сих пор пребывая под впечатлением нанесенной мне обиды, я просто бездумно мчалась по спирально изогнутой лестнице, бормоча неловкие оправдания и мысленно все еще пытаясь убедить несговорчивого пророка в своей правоте. Хотя мне следовало признаться откровенно — отныне в моей бунтующей душе поселился крохотный зародыш сомнения, коему суждено было вырасти впоследствии до громадного размера и полностью перевернуть все мои прежние представления о природе и сущности любви. Но пока это оставалось делом будущего…

Лестница закончилась неожиданно. Потная и разгоряченная от бега, я выскочила на плоскую крышу, представлявшую собой небольшую квадратную площадку, в центре которой высился толстый золотой стержень, оканчивающийся горизонтально закрепленным диском.

«Активная зона телепорта, — услужливо подсказала память Оружейницы. — Ее можно задействовать простым поворотом вложенной в приемное отверстие Радужной иглы, являющейся ключом от пространственного коридора…» И, не задерживаясь ни на мгновение, я одним вызывающим в своей решительности движением запрыгнула на диск. Уверенно выпрямилась, вглядываясь в даль…

Я еще успела рассмотреть извилистую линию горизонта, покрытую девственным лесом, прелестное маленькое озеро, все иссеченное белыми бурунчиками волн, но тут мое созерцательное настроение нарушило басовитое гудение, шедшее от телепорта. Воздух вокруг меня подернулся разноцветной рябью, задрожал и исказился. Линия леса поплыла вбок, все убыстряя ход, а затем встала на дыбы и разломилась на сотню синхронно вращающихся частиц. Озеро взорвалось мириадами острых брызг, вонзившихся в мое тело. Я ощутила космический холод — ненасытный и беспощадный, способный пожрать плоть и выпить рассудок — и пронзительно закричала от ужаса. Я видела, как мимо меня проносятся хвостатые кометы и смертоносные астероиды, как рождаются и стремительно стареют планеты, превращаясь в огненные квазары, я ощущала яростные порывы солнечного ветра[70]. Я поняла, что лечу, а потом куда-то падаю. И мое вынужденное падение длилось целую вечность…

Чтобы на равных бороться с судьбой, нужно обладать двумя не зависящими друг от друга качествами: иметь безграничное рвение к победе и молча терпеть прямое или косвенное вмешательство судьбы. А если не хочешь смириться — просто не суйся. Нет, конечно, можно и сунуться бесшабашно, но тогда будь готов самостоятельно отвечать за последствия своих поступков, ибо никакие отмазки здесь уже не помогут. Назвался героем — полезай в пекло, да помни: герои от страха не плачут и маму не зовут. Но зато им дается редкостный шанс умереть красиво и патетично — а это, согласитесь, уже немало!

Если ты упустил свой шанс, то никогда не думай, будто он — последний. Будут и другие шансы, которые ты упустишь столь же благополучно. Но в любом случае если ты желаешь, чтобы в твоей жизни произошли какие-то перемены, то обязательно бери власть над обстоятельствами в свои руки. Начни преобразования с себя, ибо нельзя изменить жизнь, не изменившись самому. И если до этого момента я свято соблюдала принципы, диктующие мне методику последовательного разрешения возникающих проблем, то сейчас ход судьбы сбился настолько, что я отбросила прочь все прежние правила и решила взять судьбу за рога. Что же касается принципов… Ну их тоже нужно иногда нарушать. А иначе какое от них удовольствие?

Придя в себя, я осознала, что лежу на чем-то неприятно твердом и холодном, уткнувшись носом в пучок квелых растений. Осторожно приоткрыла правый глаз, опасаясь обнаружить какой-нибудь подвох, но, слава Пресветлым богам, это оказался всего лишь кустик блеклых бутонов асфоделя[71], неловко примятый моим подбородком. Прислушавшись к своим ощущениям, я пришла к однозначному выводу: я грохнулась с приличной высоты, отключилась от удара о землю и провалялась в таком положении гоблин знает сколько времени. Но мне очень хотелось верить в то, что сейчас я все-таки нахожусь именно там, куда и стремилась попасть: на Радужном уровне.

Я поднялась на ноги, отряхнула испачканную рубашку и внимательно осмотрелась. Здешние места мало чем отличались от привычных мне нарронских лесов. Ну разве только приглушенной, весьма невыразительной окраской травы и листвы деревьев, скорее смахивающей на серую, чем даже на светло-зеленую. Этот мир будто бы выцвел, являясь всего лишь бледной копией живого земного ландшафта. Ленивый ветерок вяло колыхал поникшую листву, солнце светило вполсилы, и даже небо казалось каким-то рыхлым куском грязной ваты. «Брр», — я с неприязнью передернула плечами, начиная понимать, почему души умерших так торопятся вернуться обратно, в реальный мир. Тоска и серость тут царили поистине смертные.

Точно передо мной находилась пара горных вершин, закругленных и симметричных, словно женские груди. Кажется, я уже привыкла к строгому символизму философии демиургов. Они возвели парные горы как наглядное отображение двойственности добра и зла, смены дня и ночи, взаимосвязи жизни и смерти, неразрывности мужского и женского начал. Бытие и любовь состоят из двух половинок, образующих единое целое. И неудивительно, что поиск своей пропавшей половины и спасение Земли от гибели слились для меня в общую задачу.

На правой возвышенности располагался маленький храм — точная копия того, где я имела честь познакомиться со склонным к философии Единорогом. А вот на левой — раскинулось длинное, приземистое здание, совершенно не блистающее внешней привлекательностью и — более того — сильно смахивающее на неприступную боевую цитадель. Никаких тебе колонн, капителей и цветных витражей, все строго и практично. Окна заменяли узкие щели бойниц, примыкающая территория находилась под контролем видеокамер, а крышу украшала тарелка спутниковой связи. Итак, сказочный антураж закончился — я попала на территорию демиургов.

Обитель затерянных душ, жилище богов-координаторов — так называлось это здание. Генная лаборатория, предназначенная для процесса реинкарнации, когда лишившиеся физической оболочки души походили через блок очистки памяти и заселялись в новое, едва народившееся тело. Конвейер жизни, запущенный всесильными творцами.

Я насчитала шесть датчиков слежения, полностью перекрывающих площадку перед воротами, и как ни пыталась, но так и не смогла избежать внимания их всевидящего ока. Значит, незаметно проникнуть внутрь здания мне не удастся. Следовательно, придется действовать в открытую. Насвистывая легкомысленную мелодию, я спокойным шагом подошла к массивным двустворчатым воротам, постаравшись навесить на лицо самую беззаботную улыбку, на которую только оказалась способна. Ну до чего же трогательная картинка у нас тут вырисовывается: блудная дочь возвращается под отчий кров, старательно строя из себя примерную паиньку. Идиллию немного портил мой внушительный арсенал, состоящий из Нурилона, пяти даг и пары метательных кинжалов, неприметно запрятанных за отворотами высоких сапог. Интуиция подсказывала — внутри меня встретят отнюдь не хлебом-солью. Проигравшая войну Ринецея попытается любым доступным ей способом удержать свой последний рубеж, и, думается мне, выбор окажется прост до банальности: из нас двоих уцелеет только одна. Вот такая суровая диалектика выживания — и ничего личного.

Входная дверь не имела ни замка, ни ручки, только крохотный экранчик дактилоскопического анализатора личности. Скептично хмыкнув, я приложила подушечку большого пальца своей правой руки к квадратной рамочке, уже прикидывая, устоит ли металл двери против лезвия моего меча… По поверхности сканера прошлась зеленая полоска света, считывая представленные данные. «Имеется ли в компьютерной базе Обители образец кожного рисунка моего пальца?» — успела подумать я, мало надеясь на успех предпринятой авантюры и боясь даже предположить, сколько времени мне придется потратить на взлом двери…

— Служба контроля Обители приветствует вас, Оружейница! — Холодный механический голос шел из ниоткуда и отовсюду сразу. Едва слышно щелкнул невидимый замок, и железная створка призывно отворилась.

«Ну и дела!» — к месту припомнила я любимую фразу Ланса, ужом проскальзывая внутрь…

Серые, однообразные коридоры Обители напоминали казарму. Повсюду господствовала стерильная чистота, освещаемая равномерным голубоватым светом, льющимся из электрических светильников. Где-то в отдалении ровно гудел генератор, создавая мнимую видимость обитаемости. Это место внушало мне подсознательный страх, пробуждая в душе целый ворох чужих, противоречащих моему рассудку воспоминаний. Я видела руки — свои и не свои одновременно, плавно раскачивающие реторту с кровью, а затем обнаружила, что сосредоточенно рассматриваю ее на свет, оценивая густоту и состав. Я сплавляла в единое целое магию и науку, отковывая клинок, сейчас покоящийся в ножнах у меня за спиной. И, наконец, я дневала и ночевала в секретной лаборатории, экспериментируя с пятью дагами, призванными когда-нибудь воздать по заслугам любому, кто осмелится покуситься на благополучие слабого и жизнь беззащитного… Тогда я звалась Оружейницей…

— Как, почему пять? — вслух воскликнула я, выплывая из тумана ушедшего в небытие прошлого. — Но ведь все считают, что Алатор должно быть шесть!

— Так-так, — насмешливый голос Ринецеи дрожал, тщетно пытаясь обрести силу и уверенность, — ты все же добралась до святая святых нашего мира! Следует признать, ты отличаешься редкостной настырностью, принцесса.

Появление демоницы стало для меня настоящей неожиданностью. Вот так это обычно и случается: ты прилагаешь все мыслимые усилия для того, чтобы найти нужного тебе человека, а когда он сам находит тебя первым — теряешься и выпускаешь инициативу из своих рук. Мгновенно осознав, в насколько невыгодное положение поставила меня расторопность противницы, я изобразила на губах радостную улыбку и приветливо качнула головой:

— Дорогая сестра, не ожидала от тебя столь теплого приема! Как же это мило — ни растяжек в коридоре, ни ведра с кислотой над дверью! Неужели ты решила посвятить остаток своей жизни исключительно добрым делам?

Лицо Ринецеи перекосилось от негодования:

— Да что ты смыслишь в добре и зле, девчонка?

— О, — я с наигранным легкомыслием взмахнула обеими ладонями, — зато я немного смыслю в демонах. Признайся, дорогая: так и не научившись творить крупные неприятности, ты теперь специализируешься на мелких пакостях и низкопробном хулиганстве?

— Как это? — не поняла меня заклятая врагиня, растерянно моргая красивыми черными глазами, округлившимися от моей непроходимой наглости. — Да что за ерунду ты несешь, дурочка?

А между тем я вполне отдавала себе отчет в том, что говорю и делаю. Сбитая с толку воспоминаниями Оружейницы, я не успела заметить, из какой именно двери появилась демоница, но затевать драку в том узком проходе, в коем мы находились в данный момент, категорически не входило в мои намерения. Поэтому я продолжала напористо идти вперед, изощряясь в бессмысленной болтовне и непрерывно наступая на противницу, вынужденную пятиться спиной вперед.

«Скорее шевели ботфортами и выпихни ее куда-нибудь из этого гоблинового коридора, — молоточком стучало у меня в мозгу. — А то здесь даже мечом по-нормальному размахнуться негде…»

Еще пара шагов, еще пара едких фраз — и мы ввалились в многогранное, похожее на грот помещение, все стены которого занимали соединенные между собой зеркала, образуя единую, слепящую глаза поверхность. Я сдавленно ругнулась себе под нос, понимая, что худшей арены для поединка не подобрать и специально, ибо сия комната предназначалась для медитаций и упражнений в магии, благодаря зеркалам многократно усиливая любой выброс ментальной энергии. То была территория магов.

Демоница довольно осклабилась:

— Ну что, вот ты и попалась, дерзкая выскочка! Умоляй меня о снисхождении, и, возможно, тогда я убью тебя быстро.

Гневно сузив глаза, я посмотрела на нее в упор, стараясь разобраться — так ли уж сильно я ненавижу ее на самом деле? Наверно, мне стало ее жалко: она судорожно пыталась не выдавать овладевшей ее сердцем паники и осталась совсем одна. Ведь она и так уже лишилась всей своей семьи: двоих братьев убили мои друзья, а третий — наиболее сильный и умный, казавшийся столь надежным и преданным — совершил самое худшее из предательств, полюбив врага. Сейчас она уже не производила впечатления прежней могучей волшебницы, уподобившись напуганной маленькой девочке — бледной и потерянной. И в глубине души я признавала: да, я смогу простить зло, причиненное ею людям, если Ринецея раскается и исправится. Ее мертвенно-серое лицо утратило ранешнюю сказочную красоту, теперь вызывая только жалость видом усеивающих его трупных пятен и каплями черной крови, сочащейся из глаз и ноздрей. Видимо, срезанная с Аолы кожа так и не прижилась полностью, доставив демонице больше хлопот и неудобств, чем радости и выгоды. И я заговорила с нею очень мягко, совершенно позабыв об осторожности.

— Сестра, — сострадательно позвала я, протягивая к ней миролюбиво простертые ладони, — видишь, мое оружие вложено в ножны. Приди в мои объятия. Забудем вражду и объединим наши усилия в борьбе против общего врага. Раньше я не верила, что жестокие люди способны исправиться, но ты — ведь ты же моя родственница, сестра моего супруга… Ты не такая…

— О нет… — патетично всхлипнула Ринецея, — о нет…

И тогда я придвинулась еще ближе к ней, обезоруженная ее слезами…

— О нет, — вдруг глумливо зарычала демоница, ликующе оскаливая клыки. — Ты права, дура доверчивая: жестокие люди не меняются никогда. Они умеют обманывать и без зазрения совести пользуются своим талантом…

Зеркала изливали волны холодного света, бьющего прямо по глазам. А в руке у демоницы вдруг появился маленький пистолет, направленный мне в грудь. Она торжествующе расхохоталась, наслаждаясь моей обреченностью, и нажала на курок…

Конечно, я уже располагала достоверной информацией о существовании огнестрельного оружия — благодаря наложенной творцами защитной магии абсолютно бесполезного на Земле, но вполне дееспособного здесь, в мире иных правил, в мире техники. Только тут, в пределах созданной ими Обители, демиурги смогли объединить магию и достижения своей далекой родины, основанные на применении механических и кибернетических устройств. Я получила универсальные знания об их разработках, но опытом в противостоянии стрелковому оружию вовсе не обладала.

Мне уже не раз приходилось спасать собственную жизнь, мобилизуя все скрытые ресурсы своего организма, специально созданного для подобных ситуаций: полное погружение в схватку, умение становиться воплощением воинского духа, совершенной машиной убийства. Но никогда еще мои способности не проявлялись столь блестяще.

Я перемещалась быстрее звука и мысли, стремительнее пули, вылетевшей из дула пистолета. Смертоносный серебристый цилиндр лениво завис в воздухе, словно муха, угодившая в кусок янтаря. До автоматизма отработанным движением я выхватила из ножен Рэнуэль Алатору, полагаясь на убийственную силу Разящей иглы. Однако дага легко выскользнула из моих пальцев, взлетая к потолку и оставляя внизу свою недоумевающую владелицу, расширившую возбужденно блестевшие глаза. С натужным краканьем лопнули перевязи, удерживающие ножны остальных даг, — и еще четыре Алаторы присоединились к своей сестре, образовав сверкающий хоровод из пяти клинков, кружащихся у меня над головой. А дальше произошло невероятное…

Вращение даг все ускорялось до тех пор, пока контуры их лезвий не слились в один общий, образовав непрерывную, лучезарную полосу. Сталь звякнула о сталь, когда Алаторы сблизились и неожиданно сложились все вместе, превратившись в совершенное оружие, вобравшее в себя силу всех даг. Новорожденный клинок — тяжелый и буквально налитый пронзительно-белым светом — грянул вниз, покорно впечатываясь в мою выжидательно подставленную ладонь, ложась в нее весомо и уверенно. И тогда я наконец-то поняла все…

Оружейница говорила правду — Алатор и в самом деле было шесть. Пять стальных лезвий, в нужный момент соединившихся, будто верно собранные кусочки мозаики, и шестой — живой, являющийся умом и сердцем возрожденной Алаторы. И этим шестым клинком стала я — естественное продолжение и логическое завершение моей даги, дочь великой создательницы мечей. Ибо эти даги предназначались мне изначально, ковались нарочно для меня и ждали только меня.

Одним виртуозным взмахом кисти я легко отбила пулю, стукнувшуюся о лезвие даги и упавшую на пол. Ринецея разъяренно взвыла, как раненый зверь, отбрасывая прочь свой пистолет, ставший совершенно никчемным.

— Вот уж не предполагала, что ты сумеешь раскрыть тайну пяти Алатор, — уныло созналась она, одаривая меня опасливым взглядом. — Недаром говорят, будто дуракам везет…

— А давай проверим? — предложила я, поигрывая дагой. — Сразимся. Разве не видно — нам двоим слишком тесно на одной планете…

— Ты не имеешь права лишать меня жизни, — криво улыбнулась Ринецея, стараясь выглядеть уверенной в себе, но улыбка вышла жалкой. — Это же нехорошо, недостойно воина-защитника.

— Да, жить — вот что приятнее и лучше всего, — согласилась я, крадущейся походкой обходя ее по периметру и прикидывая, каких еще неприятностей можно ожидать от сей подлой особы. Ведь она чуть не подловила меня на жалости. — А умирать все равно придется…

— Я не могу умереть, — истерично взвизгнула демоница, сжимая кулаки и едва сдерживая переполняющий ее страх, — я не хочу! — Она уже кричала.

Я презрительно приподняла бровь:

— Да ну? — В этом я с нею еще могла согласиться: ведь умирать добровольно не хочется никому. — Знаешь, некоторые женщины страдают полнейшим отсутствием логики. Они уверены, что два умножить на два — будет пять, если хорошенько поплакать и устроить скандал. Да вот беда — время твоих капризов почти закончилось…

— Не доводи меня до крайности, — шипела Ринецея, отступая к зеркалам. — А не то…

— А не то — что? — заинтересовалась я. — Ты cейчас заплачешь?

Но демоница не ответила. Она внезапно резко упала назад — прижалась лопатками к гладкой, однородной поверхности стекла и словно бы ушла в глубь зеркала, растворившись в его плоскости. С громкой руганью я прыгнула вперед, намереваясь ухватить ее за рукав и вытянуть наружу, но сумела различить только прощальную, язвительную усмешку, тающую в толще зеркальной пластины. Я ударила по стеклу кулаком, но оно ответило мне издевательским гулом, больше смахивающим на хохот голодного полуночного хищника. И вот тут я осознала повторно, что зеркало — вовсе не друг мне, а, как и прежде, враг, сейчас нарушивший наш нейтралитет и готовящийся перейти в нападение…

Гибким поворотом я отпрянула назад, в центр комнаты, и совершила это вовремя, потому что зеркальная поверхность вдруг пошла широкими кругами, словно черная полынья зимней проруби, и выплеснула из себя несколько высоких фигур, завернутых в одинаковые серые плащи. Вышедшие из иного мира бойцы угрожающе шагнули мне навстречу, отводя полы своих одеяний, и тогда я закричала — горестным и пронзительным криком смертельно раненной птицы, отказываясь принимать навязанный мне бой. Я не хотела драться с этими противниками, ибо узнала их с первого взгляда.

Возможно, их поразительное сходство с кое-кем могло обмануть кого угодно, но только не меня. Зеркало дотошно воспроизвело внешность моих друзей, воплотив в созданных им тварей: не ошибившись ни в завитке волос, ни в форме носа и придав призракам поразительное сходство со своими живыми прототипами. Но вот в самом главном магия осталась бессильной: не сумела вдохнуть душу в тех, кто нес смерть и зло. У зеркальных монстров не было глаз, а на их месте тускло мерцали слепые бельма…

Первым шел вооруженный секирой Огвур, за ним — Кса-Бун с топором наперевес, а третьим стал Генрих, уже нацеливший на меня острие своей рапиры. Но самым страшным оказалось то, что шествие моих будущих убийц замыкал Астор, обеими руками сжимающий рукоять Полумглы. Ринецея коварно обратила против меня все самое ценное, когда-либо доставшееся мне в жизни: дружбу, преданность, любовь. Уж лучше бы она заставила меня драться с самой собой! Я смотрела на своих противников жалобным, умоляющим о милосердии взглядом, но, увы, созданные демоницей призраки не ведали пощады. А я, смогу ли я переступить через свои эмоции и вонзить клинок в сердце Огвура или Астора, пусть даже и не настоящих, а наведенных колдовским мороком? Смогу ли я повторно убить свою любовь?

«Миражи обманчивы, учись превозмогать их власть» — так, кажется, говорил пророк Логрин, лучше меня осведомленный о сути предстоящих мне испытаний. И вот он настал — час моей проверки на прочность, час выбора, час принятия нужного решения. Сколько стоит моя жизнь? Сколько стоит жизнь нашего мира, зависящая от меня одной? И стоит ли она разбитого зеркала моей души?

С тяжким стоном я чуть согнула колени, занося над правым плечом обнаженную дагу. Сердце билось угнетающими ударами погребального колокола, хороня мое прошлое и начисто лишая будущее прежней чистоты и наивности. Выбор был уже сделан, и отступать стало некуда. Призрачные фигуры друзей-врагов взяли меня в кольцо, готовясь к атаке. Вперед выступил мой возлюбленный, замахиваясь огромной Полумглой, нацеленной мне в голову. Я понимала: созданные Ринецеей фантомы вполне способны наносить настоящие, реальные раны, а потому — мысленно попросила у Астора прощения и ударила первой…

Глава 6

Проскользнув под опускающимся лезвием его меча, я пропустила не-Астора мимо себя, привычным танцевальным па повернулась на носке правой ноги — и успела-таки поймать на лезвие своей даги тонкий стержень рапиры Генриха, напиравшего на меня сбоку. Четверо мужчин против одной женщины, к тому же едва оправившейся от родов, — это уже не смешно! А поэтому я плюнула на совесть, решила не церемониться и в благородство не играть, ибо уж слишком высокими оказались ставки в этой опасной игре.

Острие Гиарды соскочило с поверхности даги и оцарапало мне запястье. Я глухо вскрикнула, несколько капель крови упало на пол, но лица моих противников — безжизненные и пустые — не отразили ни малейшей эмоции. Я дралась с бессердечными монстрами, порожденными изощренным умом Ринецеи. Обидно погибать от руки жестокого врага, но погибать из-за существа, не отличающего жалость от безжалостности, — обиднее вдвойне. И тогда в глубине моего ущемленного в лучших устремлениях сердца закипел неслыханный гнев, ранее мне неведомый…

«Чем дальше заводят девушку в лес, тем меньше вероятность того, что ее угостят пирожками! — не без причины заподозрила я, изгоняя из себя последнюю надежду отвертеться от поединка с двойниками моих друзей. — Да вот не учла ты, врагиня проклятая, сущей мелочи: я и сама кого угодно обидеть не постесняюсь. А посему…»

Я безукоризненно выполнила обманный выпад, якобы метя лжебарону в пах и побуждая его открыть грудь, что он и совершил, переместив рапиру ниже пояса. Ногтем второй руки я поддела постоянно носимую за манжетой рубашки метательную звездочку, вытряхивая ее к себе в кулак. Остро заточенная пластинка сверкнула падающей звездой, входя призраку точно в солнечное сплетение. Поддельный Генрих покачнулся, а затем — широко распахнул незрячие глаза и рухнул навзничь, тут же расплескавшись мутной лужей серой ртути, медленно втянувшейся обратно в зеркало. Я испустила громкий вздох облегчения. Мои врагов оставалось трое…

Мы завертелись в смертельной карусели: в центре я, а в паре шагов от меня — опасное трио призраков, ожидающих благоприятного момента, чтобы наброситься всем скопом и покончить с дерзкой пришелицей. И тогда я решила не ждать, отлично понимая, насколько малы мои шансы на победу. Я выбросила назад ногу, подкованным железом каблуком нанося чудовищный удар в торс не успевшего никак отреагировать не-Астора и отшвыривая его к стене комнаты. Мнимый принц с грохотом откатился прочь, а две другие твари синхронно взметнули топоры, обрушивая их на меня. Но я не стала защищаться, а отважилась на безумный поступок, полностью оправдывающий мое прозвище Сумасшедшая…

Сгруппировавшись в комок, я перекувырнулась через плечо, подкатываясь под ноги поддельного Огвура. Призрак не успел посторониться, оказавшись беспомощным против столь нелогичной тактики. Сбитый моим телом, он упал вперед, прямиком на лжеканагерийца. Затрещали рукояти столкнувшихся топоров… А я мгновенно вскочила, вонзая дагу в спину фальшивого орка. И вот уже вторая тварь утратила свою форму, разбрызгавшись тяжелыми каплями вязкой жижи. Но эта жертва чуть не забрала меня с собой, стоив мне той краткой доли мгновения, за которую поддельный Кса-Бун успел рубануть своим страшным оружием, срезав прядь волос с моего виска и отхватив кусочек уха. Я еле смогла увернуться, проявив чудеса гибкости, а лезвие задело мое лицо лишь по касательной, не повредив ни костей, ни мышц… Но и этого оказалось вполне достаточно. Кровь брызнула струей, заливая щеку и левый глаз, а боль была столь неожиданной и жгучей, что я невольно схватилась за рану, отвлекаясь от поединка. Призрак не растерялся, спеша воспользоваться образовавшимся преимуществом. Он перехватил топор обеими ладонями и обрушил на меня чудовищный удар, способный раскроить череп от макушки до самых плеч… Я закричала, вкладывая в последнее отчаянное усилие все остатки своего почти исчерпанного запаса смелости, и, даже не поняв, как это получилось, выбросила вверх левую руку с невесть когда выхваченным кинжалом, встретив топор на полпути его поступательного движения. Металл звякнул о металл… Лезвие оружия призрака молниеносно изменило траекторию, гася замах и распарывая мое предплечье. Тварь утробно взвыла… Но, не давая ему опомниться, я метнулась вперед, всаживая дагу ему в живот и утапливая по самую рукоятку в сумеречной плоти магического существа… Лжеканагериец послушно стек на пол, оборачиваясь озерцом ртути.

Я вся дрожала от усталости, лоб заливал пот, а алые потеки крови запятнали мне весь левый бок почти до колена, стекая по бедру. Рука мне уже не повиновалась. Я молила о секундной передышке, давшей бы мне возможность оторвать от рубашки полосу ткани и перевязать рану, но, кажется, сегодня удача меня покинула, потому что последний защитник Ринецеи успел подняться и неторопливо вернулся на прежнюю позицию, свежий и бодрый. И он имел внешность незабвенного Астора — моего дорогого погибшего супруга…

Он передвигался со скоростью ветра и непредсказуемостью молнии, явно сделав какие-то выводы на основании уже допущенных ранее ошибок и не собираясь совершать новых. Он не велся на обманные приемы, каким-то особым образом заранее угадывая все мои уловки. Он фехтовал так, как мне и не снилось, причем используемые им рипосты[72] не укладывались в рамки ни одного из превеликого множества известных мне стилей ведения боя. Видимо, создавая фантом своего брата, Ринецея все же сумела скопировать и часть его души, а оттого он намного превосходил остальных призраков, выглядя устрашающе натуральным, что причиняло моему сердцу немыслимую боль. И я должна его убить? Это ли не насмешка судьбы!

Моя раненая левая рука онемела от плеча до кончиков пальцев, свисая будто плеть и превратившись в никчемный груз. Меня лихорадило, по спине сбегали струйки холодного липкого пота, а лоб пылал, словно в огне. Зеркала визуально нарушали обзор, сбивая меня с толку. Мне казалось — я иду по бесконечному коридору, ведущему к пропасти без дна, способной поглотить и душу, и тело. Падаю в бездну безысходности и страха.

Выпад, контратака, защита… Наверно, это длилось уже очень долго, совершенно измучив меня, но никак не отразившись на не ведающем усталости призраке. Полумгла свистнула у меня над головой, чуть не задев волосы, в опасной близости от макушки. Я ответила сдвоенным ударом, отбитым настолько молниеносным поворотом кисти лжеАстора, что впору было кричать от бессильной ярости и осознания: мне его не победить. В итоге он вымотал меня почти до потери чувств и загнал в угол, заставив упереться спиной в стык двух зеркал — холодных, как лед на высокогорном леднике, и таких же равнодушных. Его лицо придвинулось максимально близко, смущая видом любимых очертаний и одновременно отпугивая блямбами мертвых бельм. И тогда я послушалась своего сердца, подсказывающего мне действовать наперекор здравому рассудку.

— Астор, не убивай меня, — попросила я, опуская дагу. — Не сироти собственного сына! У него же нет никого, кроме матери…

Призрак вздрогнул всем телом, по его бледному лицу прошла нервная судорога, придавая ему осмысленное выражение. Рука, сжимающая Полумглу и приставленная к моему горлу, опустилась.

— Астор, я люблю тебя! — тихонько шептала я, мысленно сотни и сотни раз проклиная себя за эту жалкую попытку обмануть пусть не свое сердце, но его — этого неживого фантома. — Астор, чем я могу тебе помочь?

И вдруг случилось невероятное. В глубине его груди неожиданно родился натужный, клекочущий стон, мучительно прорывающийся наружу.

— У-у-у-бей меня-а-а… — надрывно выдавил он, а в его слепых глазах мимолетно зажглись и потухли две яркие золотые искорки. — Про-о-о-шу-у-у…

— Нет, — закричала я, через силу поднимая свою непослушную руку и прикасаясь к его холодному подбородку, гладя и лаская щеки, цепляясь за него, будто за спасение от любого зла и искупление всех грехов. — Нет!

— У-у-у-бей! — жутко тянул он, корчась от какой-то иной, недоступной мне боли. — Ради-и-и Лю-у-юция-а-а…

Я не смогла вынести этого кошмара. Я приставила Алатору к его межключичной ямке и одним коротким ударом вогнала клинок в горло псевдо-Астора. Фантом захрипел и повалился мне на руки, чуть не увлекши за собой на пол… А зеркала внезапно вскрикнули, словно живые, и разлетелись на тысячи мелких осколков, усыпав меня дождем серебряных брызг, так похожих на искры свадебного салюта…

«Ой, — суеверно вздрогнула я. — Разбитое зеркало — это же гоблински плохая примета, угрожающая виновному в сем печальном деянии чем-то весьма нехорошим, а именно: семью годами тотального невезения. Сбудется или нет?..»

Мысленно поругивая себя за глупость и предвзятое отношение к самым обычным происшествиям, а заодно и за веру в пустопорожние бабьи сплетни, я перевела взгляд вниз.

У моих ног лежала умирающая Ринецея…

— Каждому по заслугам — помнишь! — насмешливо каркнула она, выплевывая кровавые сгустки. — Вот так-то, дурочка!

— Зачем? — растерянно всхлипнула я, неловко плюхаясь рядом, вытягивая Алатору из раны демоницы и пытаясь зажать ее ладонями. — Зачем?

— Бесполезно, — почти довольно простонала она, с непонятной жалостью глядя на меня. — Эта рана смертельна!

— Хранитель говорил, что Радужный уровень принимает лишь тех, чьи помыслы чисты, и сурово наказывает преступников! — вспомнила я, обнимая демоницу и бережно укладывая ее голову к себе на колени. — Покайся, сестра, и спокойно уйди в Обитель затерянных душ для перерождения…

— К гоблинам это хваленое перерождение! — перебила меня демоница, крепко сжимая мои пальцы. — Знаешь, мы ведь с тобой очень похожи! Я тоже пыталась спасти мир, правда, на иной — на свой лад…

— Да? — Я оторопело разглядывала ее залитое кровью лицо, подмечая в нем нечто новое, светлое, не понятое мною ранее. — Может, мы еще сумеем излечить тебя?

— Поздно, — просипела демоница. — Ты мне лучше племянника сбереги, дурочка! И еще, — она лукаво улыбнулась, — в зале спутниковой связи ты найдешь инструкцию, которая поможет тебе проникнуть внутрь корабля демиургов и уничтожить его…

Я потрясенно приоткрыла рот.

— Я знаю — ты сможешь это сделать, — с напором добавила Ринецея, — я в тебя верю.

Ее дыхание стало редким и прерывистым, зрачки сузились и закатились.

— Спаси Астора, — молила она едва слышно, требовательно сжимая мои пальцы. — Обещай…

— Обещаю! — рыдала я, смешивая свои слезы с ее слезами, а свою кровь с ее кровью.

Демоница захрипела, вплотную притягивая меня к своим губам.

— Скажи мне это еще раз, — вдруг стеснительно попросила она, широко распахивая прекрасные черные ресницы. — Пожалуйста!

— Сестра, — я нежно поцеловала умирающую Ринецею в лоб, — моя любимая сестричка!

— Хорошо, — счастливо выдохнула она, — как же мне хорошо…

Ее глаза остановились и начали стекленеть, руки похолодели…

А спустя всего несколько минут я бережно прикрыла ее веки и поцеловала мертвую Ринецею еще много-много раз, прощаясь с той, которая сумела подтвердить мои слова: в мире не существует безнадежно плохих людей — просто есть те, которые по какой-то причине пока еще не стали хорошими. Добро дремлет в любом из нас, ожидая момента своего пробуждения. Добро вечно живет в каждом, потому что оно — бессмертно.

Я долго думала, стоит ли мне срезать с ее лица кожу, некогда принадлежавшую богине Аоле, но мертвая плоть все решила за меня, начав разлагаться с неимоверной скоростью, и вскоре от тела моей бывшей врагини осталась лишь лужица желтой лимфы да плавающая в ней прядь черных волос. И тогда я не стала понапрасну спорить с судьбой, а со страдальческим стоном кое-как поднялась на ноги и отправилась искать документ, завещанный мне скончавшейся демоницей. Документ, от которого теперь зависело будущее всего нашего мира.

Я нашла аптечку и перевязала свою рану, впрочем и так уже начавшую затягиваться. Попетляла по этажам Обители, заглядывая во все двери и изумляясь обилию всевозможной аппаратуры, большая часть которой давно вышла из строя и годилась лишь в металлолом. Наглядная иллюстрация к ущербному процессу эволюции необразованной твари: пока демоница научилась пользоваться техникой демиургов, она необратимо испортила основную часть хрупких микропроцессорных устройств. Но сердце Обители, ее главный командный пункт, еще функционировал.

Зал спутниковой связи оказался большой светлой комнатой, заставленной компьютерными мониторами, подключенными к парящим над планетой спутникам. Я с интересом прошла между рядами управляющих консолей, работающих в автономном режиме и не нуждающихся в контроле операторов. Восхищенно поцокала языком, распознав в транслируемых из космоса картинках и пустыню Рохосса, и вечнозеленый лес Поющего Острова, покрывающий склоны горы Ранмир, и главную торговую площадь нарронской столицы.

— Вот уж воистину: кто владеет информацией — тот владеет миром! — не удержалась я от сарказма в форме нотации самой себе, процедив сию многократно слышанную фразу, но только сейчас осознавая ее настоящий смысл. — Ай да творцы! Извращенцы гоблиновы, подглядывающие за всеми нами…

Впрочем, я отнюдь не намеревалась уподобляться тем, кого раскритиковала столь бесцеремонно. Я отключала мониторы один за другим, неприязненно хмурясь от понимания: как же много десятилетий мир не имел ни малейшей возможности жить самостоятельно, по своему замыслу верша собственную судьбу, а оставался лишь беспомощной забавой в цепких клешнях заигравшихся старух. Но отныне мир обрел шанс стать иным — более независимым, чистым и светлым. Стать самим собой!

На подлокотнике центрального — роскошного, заметно смахивающего на трон — кресла я обнаружила сложенный вдвое листок, запаянный в прочный целлофан. Жадно схватив обещанную Ринецеей инструкцию, я торопливо пробежалась взглядом по скупым, лаконичным строчкам сугубо технического текста и ликующе расхохоталась, благословляя прозорливость Оружейницы, безусловно заранее предвидевшей, кто именно явится сюда за этим бесценным документом. Даже не обладай я ее знаниями, а оставайся прежней глупой деревенской девчонкой, — и в этом случае указания самой мудрой и дальновидной из демиургов являлись доступными моему разумению, направляя меня последовательно, четко и безошибочно.

— Все гениальное — просто, — одобрительно бормотала я, пряча инструкцию в карман штанов. — Уж не знаю, как она умудрилась обвести вокруг пальца своих окончательно сбрендивших сестер, но воспользоваться ее указаниями способен и ребенок.

Таким образом, искомое было найдено, а цель моих последующих действий обозначилась вполне явственно. Но неразгаданным оставалось еще кое-что — нечто важное и особенное, заставлявшее меня продолжить поиски и изыскания… Меня вела любовь!

Громадный центр управления оканчивался крохотной стальной дверью, неприметно замаскированной под цвет стен. Точно предчувствуя, что ожидает меня за ней, я с трепетом повернула ручку и перешагнула через порог, на миг ослепленная светом ламп, включенных по сигналу датчика движения… Я попала в святая святых этого мира!

Он оказался настолько громоздким, что стоял не на столе, а прямо на полу, удерживаемый железными кронштейнами и снабженный панелью регулировки и настройки. Вероятностный анализатор будущего, выполненный в форме массивного круглого зеркала, представлявшего собой плазменную панель, прикрытую защитным хрустальным экраном. Величайшее творение демиургов, чаще всего называемое Оком времени, способным заглядывать на годы вперед, будто карты в колоде перетасовывая наиболее возможные варианты развития будущего. Моя последняя надежда отыскать Астора.

Но, увы, Око производило впечатление неработающего. Включенное, оно передавало лишь серую рябь эфирных помех, скорее всего, потому, что его защитный экран был покрыт частой сеткой глубоких трещин, нарушивших работу чуткого устройства. Я разочарованно погладила стекло пальцем, сочувствуя ему как родственному созданию, подобно мне страдающему от изуродованного облика… Внезапно я чуть не прикусила язык от волнения, осознав — я уже неоднократно сталкивалась с материалом, идеально идентичным покрытию экрана. Подрагивающими от волнения руками я выпотрошила свои карманы, среди прочего нужного скарба отыскав и компактный овальный предмет в простой железной оправе. Им являлся магический артефакт, некогда подаренный мне дядюшкой Лионелем: Зеркало истинного облика.

Я задумчиво нахмурилась, сосредоточенно вспоминая недавние слова пророка Логрина. Он тоже упоминал Истину, открывающуюся только самоотверженным, готовым принять ее неизбежность. А ведь он прав! Зыбкая грань бытия и небытия проходит в первую очередь в наших сердцах и душах, наделяя умерших силой любви живых, не желающих отпускать своих любимых в загробный мир. Значит, нужно попробовать восстановить искалеченную Истину!

Действуя кинжалом, будто рычагом, я с некоторым раскаянием разломала оправу раритетной вещицы, отделив хрусталь от железной основы, а затем приложила высвобожденное из стали зеркало к самой большой трещине на поверхности экрана. Раздалось негромкое шипение… Хрусталь потек из моих пальцев, впитываясь в раны Ока и заращивая их. Плазменная панель засветилась теплым голубоватым светом…

Замирая от благоговения и уверовав в свершившееся на моих глазах чудо, я бессистемно щелкала тумблерами подстроечного вариометра, надеясь на невозможное. И невозможное — произошло! Сначала на экране возникли ветви какого-то дерева, зеленевшие молодой листвой, а затем на них начали сыпаться хлопья чего-то белого, напомнившего мне крупный снег. И нехотя, будто прорываясь через бездну пространства и времени, в Оке показалось лицо Астора — худое и болезненное, своим острым профилем разительно схожее с подтаявшим, доживающим последний срок льдом, грубо разломанным в первый весенний день. Это был несомненно он — и в то же время будто бы и не он вовсе! Страшно постаревший и измученный, с в кровь искусанными тонкими губами и отрешенно потухшими глазами. Он — мое нереальное, горькое, краденое счастье!

Мое сердце словно заплакало навзрыд, грозясь вырваться из груди и прильнуть к нему, такому далекому и близкому одновременно. Я метнулась к экрану, приникая к холодному стеклу всем телом и всей истерзавшейся в разлуке душой.

— Астор, вернись! — исступленно кричала я, пытаясь согреть своим теплым дыханием его безучастные черты. — Ты нужен мне, я не могу жить без тебя! Умоляю тебя, вернись!

Его серые губы приоткрылись.

— Белый вихрь соединится с зеленой листвой, — непонятно бормотал он, неся невразумительную околесицу и старчески потряхивая неряшливо спутанными, неравномерно поседевшими волосами, — тогда, тогда… Жди! — Последнее слово внезапно обрело силу приказа, наполняя меня безумной радостью и верой. — Жди…

Око мелко завибрировало, изображение потухло. Хрустальный экран ходил ходуном, все увеличивая амплитуду прогиба и надсадно гудя. И я еле успела отскочить в сторону, потому что панель вдруг лопнула, рассыпаясь в пыль. Лучшее детище демиургов погибло, лишив мир возможности прогнозировать будущее. Но, возможно, это было даже к лучшему…

Я вышла из комнаты, напоследок оглянувшись на пустой корпус Ока, сиротливо черневший искривленным остовом рамы. Моя душа расправляла крылья, готовая взлететь к небу и мчаться навстречу солнцу, уже не опасаясь сгореть в его жарких лучах. Я ощущала — отныне я способна справиться с любой бедой, потому что верю: однажды наступит тот день, когда я снова увижу Астора — обниму, прижму к себе и уже не отпущу никуда…

Мы встретимся, обязательно встретимся!

Радужный уровень поражал неимоверными контрастами, являясь апофеозом безумного гения демиургов, сумевших создать столь невероятное место. Сердце серверной представляло собой извергающий искры вулкан Огненное озеро, питающий энергией весь уровень. Я направилась к нему, бредя по колено в сугробах и пересекая пространные Поля смерти, засыпанные снегом, перемешанным с пеплом мертвых. Здесь не существовало заметного различия между днем и ночью, и поэтому меня постоянно окружал однообразный туманный полумрак, напрочь стирающий ощущение пространства и времени. Иногда сумрак немного редел, являя моему изумленному взору картины нереальной красоты: низвергающиеся с горных уступов водопады, почти бесшумно падающие в чаши из белого халцедона, или же целые рощи неизвестных на земле деревьев, чьи ветви покрывали бледно-зеленые листья, чередующиеся с прожорливо шевелящимися щупальцами, каплющими свежей человеческой кровью. Довольно часто до моего слуха долетал предупреждающий звон колокольчика, и тогда я поспешно шарахалась в сторону, пропуская вереницу послушно бредущих и робко трепещущих огоньков-душ. Цепочку мертвых возглавляли загадочные, закутанные в непроницаемые одеяния существа, конвоирующие в запретные дали эти подвластные им караваны обреченных на вечное скитание умерших, не удостоившихся повторного рождения. Куда заведут их дороги Долины вечной скорби? Но я смиряла свое возмущение да вспоминала: Пресветлые боги беспристрастно взвешивают и оценивают наши прижизненные деяния, воздавая каждому по заслугам. Смерть — справедлива!

Наконец я достигла симпатичного невысокого холмика, свободного от снега и идеально подходящего для кратковременного отдыха. Я уже заранее сглатывала голодную слюну, предвкушая сытный обед из платка Единорога, как вдруг, к своему вящему разочарованию, заметила, что холмик уже занят…

Над его вершиной агрессивно кружили три энергичных сгустка черного огня, злобно пихая одинокого маленького светлячка, сходного с лучиком чистого, ничем не замутненного дневного света. И тогда я торопливо вытащила из ножен Нурилон, ускоряя шаги и намереваясь вмешаться в этот неравный поединок. Я напрягла слух, вникая в сбивчивую скороговорку нескольких голосов.

— Не лезь не в свое дело, сопляк, — рассерженно визжало первое темное пятно, наступая на светлячка. — Иначе поплатишься!

— Не боюсь вас, шпионы демиургов! — звонко отчеканил отважный огонек, возгораясь, будто звездочка. — Вы не уберегли вверенную вам тайну, и теперь я собираюсь донести ее до принцессы…

— Не посмеешь, мелюзга дерзкая! — шипели черные огни, зажимая светлячка между собой. — Мы заберем твою энергию, и ты уже никогда не родишься повторно!

«Ого, — подумала я, переходя на бег, — похоже, и после смерти люди способны встать на сторону добра или зла, продолжая враждовать и сражаться. Видимо, некоторых не исправляет даже смерть…»

Я резким прыжком вскочила на холмик, вклиниваясь в строй испуганно разлетевшихся при моем приближении теней и прикрывая храброго светлячка. Но растерянность темных душ длилась недолго — они быстро восстановили прежнее самообладание, засветились еще яростнее и слаженно набросились на меня. Совершив выпад вправо, я достала кончиком своего клинка крайнюю тень, взвывшую долгим отчаянным стоном и бесследно сгоревшую на лезвии благородного меча. Но две уцелевшие тени метнулись ко мне, целясь точно в лицо. В какой-то момент я не поверила собственным глазам, мельком узрев в непрерывно меняющих форму и размер сгустках темноты две омерзительные морды полулюдей-полутварей, скалящих огромные кривые клыки. Потрясенная подобным зрелищем, я ослабила бдительность и открылась для неожиданного нападения…

Меня спас светлячок. С возмущенным писком он вылетел из-за моего плеча и молниеносно выбросил тонкую иголочку света, уколов ближайшую к нему тень. Черная душа болезненно заверещала и отпрянула назад. Я пришла в себя и успела уклониться от второго сгустка темного пламени, уходя с линии атаки. Враг стремительно промчался мимо, задев мою щеку и оставляя на ней широкую полосу ожога. Я вскрикнула от боли…

— Берегитесь, госпожа! — вдруг громко предостерег меня светлячок. — Он сзади!

Я круто развернулась, прочерчивая дугу клинком и разрубая противника, пытавшегося подкрасться ко мне со спины. Вторая черная душа вспыхнула и погасла, испарившись струйкой едкого дыма. Последний уцелевший сгусток тьмы трусливо взвыл и ударился в паническое бегство.

— Не отпускайте его, — заметался мой светлый огонек, — он донесет на нас демиургам!

Я выхватила из ножен кинжал и метнула вслед удирающему противнику. Пятно темноты мигнуло напоследок и бессильно скатилось вниз, канув в снег.

— Что у вас тут происходит? — недовольно насупилась я, заботливо баюкая в ладошке уставшего светлячка и уже опознав в нем своего помощника, недавно поведавшего мне про Поляну воскрешения. — Ты цел, малыш?

— Цел! — источая искреннее радушие, тоненько прочирикал огонек, и я опять увидела в нем душу крохотного мальчика, любовно тянущего ко мне пухленькие ручонки. — Вы подоспели вовремя.

— Задира! — ласково пожурила я, мизинцем поглаживая по-кошачьи мурлыкающий шарик теплого света, доверчиво прильнувший к моей руке. — Зачем ты связался с этими заблудшими душами?

— Они — преданнейшие слуги демиургов, — обстоятельно докладывал малыш, — стерегущие путь к Купели с мертвой водой. Я сумел найти дорогу, но неосмотрительно попался им на глаза, и они сумели меня выследить. И если бы не вы, госпожа…

— Понятно, — нежно успокоила я разволновавшегося малыша. — К счастью, все твои беды остались в прошлом. Ты проводишь меня в нужное место?

Огонек интенсивно запульсировал, выражая согласие. Я наспех перекусила хлебом с сыром и, посадив на плечо своего отважного поводыря, тронулась в дальнейший путь.

— Там. — Светлячок возбужденно подпрыгивал у меня на руке, указывая вперед. — Пройди над жерлом Огненного озера — и сразу за ним ты увидишь второй вулкан, меньший по глубине и размеру. Именно в его недрах и укрыта мертвая вода!

— Пройти над самым пеклом… — недоверчиво хмыкнула я, с опаской косясь на капли лавы, взлетающие над кратером вулкана. — Однако!

Огненное озеро представляло собой гигантскую воронку, источающую нестерпимый жар и смрад. Поверх жерла протянулся хлипкий мостик, перекинутый от одного края вулкана до другого и состоящий из четырех длинных титановых цепей, две нижние из которых служили опорой для гнилых досок пешеходного покрытия, а две верхние — представляли собой гротескное подобие ходящих ходуном перил. Вся эта древняя, рассыпающаяся в труху конструкция выглядела отвратительно ненадежно и не вызывала ни малейшего желания ступать на нее хоть носочком левой ноги. Но разве у меня имелся выбор? Я ненадолго задумалась… Получается, что даже если я и сумею перебраться на другою сторону жерла, то там мне сразу же придется столкнуться со вторым вулканом, в глубины которого мне и предстоит спуститься… Ну и задания, гоблин меня забери, одно другого хлеще! Я внимательно оглядела опорные, вкопанные в землю столбики, к коим и крепились цепи, а затем достала Нурилон и перерубила одну из них, лишая себя левого перила. Цепь тут же отделилась от опоры и упала на доски.

— Зачем? — недоуменно пискнул светлячок. — Теперь вам станет намного затруднительнее перемещаться по мосту!

Я невесело рассмеялась, отдавая должное его здравомыслию, и, держась за оставшийся целым поручень, упрямо бросила очередной вызов судьбе, ступив на мост…

Восходящие потоки горячего воздуха, поднимающиеся из недр вулкана, создавали практически непреоборимую турбулентность, завивающуюся в смертельный штопор и грозившую сбросить меня с шатких, разламывающихся под ногами дощечек. Да, наверно, когда-то этот мост и считался достаточно прочным, но те времена давно канули в Лету, намереваясь отправить туда же и безрассудную меня… Стоило мне только поставить ногу на какую-нибудь доску, как она сразу же рассыпалась в труху, заставляя меня бессильно скрежетать зубами. Огонек у меня на плече прекратил свою нервную возню и пугливо замер, не издавая ни звука, ни шороха. Мы медленно ползли по цепям, ежеминутно рискуя сверзиться вниз и погибнуть в волнах раскаленной лавы. Не знаю, чья добрая рука хранила меня в этом страшном испытании и как долго оно длилось, но в конце концов, мокрая от пота и обожженная летучими искрами, я в изнеможении повалилась на упоительно холодную землю, сипло отдуваясь и выкашливая из горла остатки сернистых газов. Я последней сумела пройти над Огненным озером, напрочь доломав остатки моста. Пути назад отныне не существовало!

Купель посмертных слез оказалась даже не вулканом, а скорее глубокой, узкой расселиной, отвесно уходящей в недра сплавившейся от жары почвы. Лезть внутрь было форменным безумием и явным самоубийством. Я приблизила свое закрытое маской лицо к провалу, пытаясь представить, сколько продержусь в этой геенне огненной, прежде чем изжарюсь заживо и, проследовав давно проторенной дорожкой, эффектно отбуду в чертоги бабушки Смерти, на сей раз изрядно обгорелая и закопченная. Честно говоря, мне вовсе не улыбалось пускать коту под хвост (да простит меня бабушкин любимец за столь вольное сравнение) все достигнутые к нынешнему моменту успехи и начинать все сызнова, повторно карабкаясь на Радужный уровень. Таким образом, требовалось срочно придумать что-то экстраординарное — вывернуться наизнанку, но добыть-таки мертвую воду, самой оставшись при этом живой и невредимой. Я кисло улыбнулась импровизированному каламбуру. Ха, а кто обещал, что будет просто?

Подготовка к любому мероприятию всегда складывается из трех взаимосвязанных этапов: анализа имеющихся фактов, моделирования предстоящих действий и оценки их ожидаемых последствий. Причем для непосредственной реализации рекомендуется выбирать вариант, обещающий максимально щадящие постэффекты и не наносящий вам физического ущерба или морального вреда. Но это в теории, а на практике — у нас имелся раскаленный вулкан и полнейшая невозможность его охлаждения… Стоп! Я чуть не запрыгала от радости, случайно набредя на столь очевидный вывод: если нельзя охладить вулкан, то, значит, нужно понизить температуру того, что придется опустить внутрь жерла… И кажется, у меня имелось спасительное средство!

Я провела ревизию содержимого своих карманов, тщательно разглядывая наличные запасы. Сразу же отложила в сторону пару кинжалов и запас метательных звездочек, томик Хроник Бальдура, подарок Единорога и скомканный платок Марвина… Так, а вот это уже интересно — на моей ладони нарядно поблескивал сиреневый футлярчик с губной помадой, сунутый мне на прощание кокетливым Лансанариэлем. Я уже и раньше наслушалась немало восторженных отзывов о сем чудесном творении нашего скромняги некроманта, с которым зацикленный на косметике полуэльф носился, будто с писаной торбой. Мол, раритетная штучка — бесконечная и губы охлаждает до состояния льда! А зачем, спрашивается, их охлаждать-то? Наверно, только наш прибабахнутый полукровка способен добровольно записаться в обмороженные губошлепы! Ну да боги с ним, мне этих заморочек не понять. Я открыла футлярчик и вывернула аккуратный столбик розовой помады. Она даже пахла чем-то кошмарно холодным, а уж стужей от нее тянуло — почище чем от высокогорного ледника… Я счастливо ухмыльнулась, заговорщицки подмигнула оторопело замершему светлячку, ссадила его на рукоять воткнутого в землю Нурилона и принялась за дело…

Я вытянула с моста обрубленную цепь, одним концом так и оставшуюся прикрепленной к опорному столбику, предпочитая не думать о том, что произойдет, если крепление не выдержит моего веса. Старательно, звено за звеном я обмазывала длиннющую цепь волшебной розовой помадой, а затем разделась догола и извозилась ею сама — с головы до пят, заледенев чуть ли не до смерти. Любимая косметика Ланса оказалась воистину термоядерной штукой, доведя до того, что у меня зуб на зуб не попадал от холода. При себе я оставила только подаренный Логрином флакончик, оплетенный в серебро и предназначавшийся для хранения мертвой воды, да еще дагу Алатору в напоясных ножнах. А затем я опустила покрывшуюся инеем цепь в расселину и полезла по ней вниз, стараясь тщательно контролировать свои плохо гнущиеся, почти одеревеневшие от мороза пальцы…

Титановая цепь вертко скользила под моими ладонями, намокшими от испаряющейся из-за жары помады. Я с превеликим трудом протискивалась между каменными стенами узкого лаза, до крови обдирая локти и колени. Температура внутри жерла вулкана оказалась настолько высокой, что при каждом вдохе раскаленный воздух обжигал мне гортань так, будто я глотала расплавленный металл. Мои брови и ресницы тлели, губы пересохли и потрескались, но я упорно перебирала звенья цепи, метр за метром приближаясь к потаенным глубинам Купели.

И все-таки — цепи не хватило… Я зависла на самом ее конце, стараясь не расплакаться от разочарования и тщетно напрягая отказывающиеся соображать мозги, превратившиеся в бесполезную, размягчившуюся от жары массу. Я безрезультатно протягивала руку, крепко ухватив раскупоренный флакон за удерживающую его цепочку и пытаясь дотянуться до вязкой массы, вяло бултыхающейся на дне Купели. До нее оставалось еще около полуметра. И тогда, словно придя извне, во мне родилось удивительное воспоминание: Астор играет моими длинными волосами, обматывая их вокруг собственной шеи и создавая некое подобие любовных уз, должных соединить нас в одно нерасторжимое целое… Я осененно вскрикнула, выхватила Алатору и безжалостно отсекла свои волнистые локоны, а потом скрутила из них тонкий жгут, привязав его к цепочке флакона. Опущенный вниз сосуд погрузился в черную жижу, зачерпнув некоторую толику мертвой воды, состоящей из пепла сожженных человеческих тел. Я закупорила флакон и заторопилась обратно, стремясь побыстрее выбраться наружу.

Огонек встретил меня восторженным писком, когда, покрытая волдырями многочисленных ожогов, я, напрягая последние силы, выползла из расселины вулкана и измученно повалилась рядом с дожидающимися меня вещами. Немного передохнув, я отбрела в сторону и обтерлась снегом, смывая остатки розовой помады Ланса, защитившей меня от губительного дыхания Купели посмертных слез. Растрескавшиеся губы болели нещадно, все тело ломило, мою кожу почти сплошь покрывали пузыри с водянистой жидкостью, а на ладонях вспухли чудовищные мозоли, но все равно — я улыбалась, прекрасно понимая, что еще на шаг приблизилась к Астору. Я и на этот раз сумела обыграть коварную судьбу, вырвав победу из ее загребущих лап.

— Волосы, где же ваши прекрасные волосы, госпожа? — горестно причитал огонек, заполошно мечущийся возле моей вкривь и вкось обкромсанной шевелюры.

— Да гоблин с ними, с волосами, — равнодушно отмахнулась я, закладывая за уши короткие пряди, сейчас едва достигающие плеч и назойливо лезущие мне в глаза. — Руки и ноги в целости-сохранности остались, голова на месте — значит, все хорошо. А волосы и вовсе не беда — отрастут снова…

— Ну и видок у тебя, дорогая! — Неожиданно прозвучавший насмешливый голос застал меня врасплох. — Краше в гроб кладут!

Я сердито подняла взгляд, на всякий случай одновременно нашаривая рукоять меча…

Чуть выше своей головы я обнаружила славное облачко, неподвижно зависшее в сером небе, а на нем, устроившись так же удобно, как на пуховой подушке, в вольготной позе восседал мой давний знакомец — белый Единорог, нахально разглядывающий меня иронично прищуренными глазами…

Глава 7

— Ты за мной подглядывал! — сердито констатировала я, грозя ехидной твари обвиняюще вытянутым пальцем. — Извращенец!

— Да ничего подобного! — уперто заржал жеребец, опуская облачко к самой земле и приглашающе похлопывая по нему рядом с собой. — Поговорим?

Но я демонстративно повернулась к нему спиной, всем своим видом недвусмысленно давая понять — ну уж нет, я с плохо воспитанными личностями не общаюсь!

— Ну подумаешь, посмотрел немножко! — пошел на попятную Единорог, впрочем не выказывая ни малейшего раскаяния. — Что я, не мужчина разве?

— Хм! — демонстративно усомнилась я. — Много там небожители в женской красоте понимают!

— А вот и понимают! — На этот раз Единорог действительно оскорбился всерьез. — У тебя, кстати, вполне есть на что посмотреть. После родов ты стала намного женственнее, жаль, если столь роскошное тело зачахнет без мужской ласки…

— Это ты на что намекаешь! — Я угрожающе выставила вперед обнаженный меч. — Хам беспардонный!

— Кто тут хам? — потрясенно икнул жеребец. — Я хам? Ну знаешь ли, дорогая, твоя наглость переходит все допустимые границы…

Облачко заволоклось серебристой дымкой, а когда она растаяла — передо мной сидел уже вовсе не конь, а молодой симпатичный мужчина с грустинкой во взоре ласковых серых глаз, золотисто-пшеничными волосами и царственной бородкой. Его удлиненное лицо я узнала бы из тысячи других, сразу припомнив и изображения на колодце Пустоты, и плитки у родника в девственной долине Пустоты.

— Логрус! — ошеломленно воскликнула я. — Зачем же ты столь долго скрывал от меня свою истинную сущность?

— Ну — немного виновато развел ладони сверхдемиург, — скучают даже те, кто не имеет души. Мне очень хотелось знать, каких сумасбродств ты еще способна натворить…

— И как, развлекся? — обиженно буркнула я. — Что же вы все так стремитесь превратить меня в свою игрушку?

— О нет, — бурно запротестовал Логрус, — наоборот, я хотел понять, способна ли ты научить этот мир жить самостоятельной жизнью. Ибо кто еще может стать лучшим наставником в подобном вопросе, чем Поправшая судьбу!

Если он хотел мне польстить, то это у него получилось! Я покраснела и смущенно захлопала ресницами:

— И теперь ты предлагаешь мне себя?

— Что? — Он посмотрел на меня недоуменно расширенными глазами, а затем ойкнул и расхохотался, словно мальчишка, безудержно и заливисто. — Нет, дорогая! Хотя не скрою — я немало пленен твоим обаянием и храбростью. Намазать цепь охлаждающей помадой… М-да, тебя не зря называют сумасшедшей! — Он восхищенно прищелкнул языком. — Бесподобный поступок!

— Тогда о какой мужской ласке ты говоришь? — нетерпеливо перебила я, замирая от волнения.

— О Генрихе, милая девочка! — Логрус сконфуженно потрогал пальцами свои целомудренно зарумянившиеся щеки. — Пророчество надобно исполнить: ты должна с ним, — он выразительно сложил ладони и с намеком потер их одну об другую, — ну, в общем, сделать это самое… Поверь, сие эротическое деяние чрезвычайно важно для всего наземного мира…

— Никогда! — холодно отрезала я. — Я любила и продолжаю любить Астора. А с бароном де Греем, если он тебе так приглянулся, можешь сам… — И я ввернула на редкость скабрезное словечко, нимало не заботясь о том, что подумает обо мне великий демиург.

Логрус брезгливо поморщился:

— Ну зачем так грубо-то сразу? Не любишь Генриха — значит, не любишь, делов-то! — Его излишне спокойные интонации вызывали у меня сильнейшие подозрения в неискренности демиурга. — Сама все поймешь со временем!

— И не собираюсь! — мрачно набычилась я. — Отдавай мне Астора, немедленно!

Логрус проказливо показал мне пальцы, сложенные в откровенно издевательскую фигуру, и гаденько хихикнул:

— А если не отдам?

— Весь мир по кирпичикам разберу! — мстительно пообещала я, угрожающе поигрывая желваками. — Да, кстати, еще и Эткина верни в придачу!

— Ну и обнаглела же ты, девушка! — вовсю веселился Логрус, падая на спину, хохоча и брыкая ногами в простых кожаных сандалиях. — До беспредела! Может, поторгуемся?

— Запросто, — согласилась я, заодно припоминая, который уже по счету раз со мной пытаются заключить похожую сделку. — Чего тебе нужно?

— Да вот нужно бы кое-что, но только у тебя этого нет, — мгновенно поскучнел Логрус.

— И что это за штука?

— Не штука, — с печалью в голосе пояснил сверхдемиург, — а душа — обычная человеческая душа…

Я почувствовала, как у меня буквально челюсть отваливается от удивления.

— Да этих душ вокруг, — я широко распахнула руки, — хоть пруд пруди. Выбирай любую!

— Э, нет, — горестно вздохнул Логрус. — Мне какая попало не подойдет, мне особая нужна… Я есть великая Пустота, Ничто и Все одновременно. Чтобы меня заполнить и гармонично слиться с моей плотью, мне требуется особенная душа — великая и могучая при жизни, магическая, не теряющая своего «я» при каждом новом и последующем перерождении. А таких душ в мире — не более десятка и наберется, да и не разбрасывается ими никто, потому что принадлежат они лишь архимагам и магистрам…

От таких откровений меня даже в жар бросило. Я вытащила из кармана скомканный платок Марвина, расправила изрядно замызганную тряпку и утерла ею свой разгоряченный, повлажневший от испарины лоб. И каковым же оказалось мое потрясение, когда из подаренного некромантом комка ткани, грязного и засморканного, вдруг выкатилась яркая красная звезда, метнулась к пораженно замершему Логрусу и, как мне показалось, буквально впиталась в его лоб. Демиург побледнел и замертво повалился на свое облако… Перепуганная почти до обморока, ничего не понимающая, я тормошила его за плечо, пытаясь привести в чувство…

— Ульрика? — Демиург наконец-то соизволил открыть глаза, поразившие меня блестящими, пьяно расширенными зрачками. — Где ты ЕЕ взяла?

— Да не брала я ничего, — с виноватыми интонациями залепетала я, покаянно отводя взгляд, — это во-первых. А во-вторых, — я уже все на место положила…

— Блистательный образчик сногсшибательной женской логики! — во весь рот ухмыльнулся Логрус, демонстрируя полный комплект безупречно белоснежных зубов. — Ульрика, не лги и смотри мне прямо в глаза. Что ты там видишь?

— Темно и страшно… как в лесу! — трагическим шепотом выдала я, наигранно щурясь и жмурясь.

— Вот демоны Нижнего уровня! — не на шутку рассердился мой собеседник. — Да ты не в нос смотри, а в глаза…

— Ну смотрю уже! — вздохнула я, словно нашкодивший ребенок. — Если ты сейчас скажешь, что я опять сотворила невесть какую ерунду и в очередной раз все испортила, то лучше пойду в вулкан прыгну…

— Ни-ни, — расцвел еще более ослепительной улыбкой Логрус, — наоборот, ты сотворила чудо! Где ты взяла дибука?

— Так это… — уклончиво забормотала я, не осмеливаясь сразу поверить ушлому сверхдемиургу, обладавшему чересчур оригинальным чувством юмора, — Ланс мне рассказывал о душе, пойманной ими в носовой платок, но признаюсь — все это выглядело настолько бредовым, что я…

— Что ты им не поверила! — вдохновенно закончил за меня Логрус. — И зря! О, Ульрика, это же не просто душа, а бессмертный дибук, видимо принадлежавший ранее весьма могучему колдуну и способный принципиально изменить все мое дальнейшее существование. Теперь я ощущаю запахи и слышу звуки. Теперь я уже не пуст… Я даже, — тут Логрус посмотрел на меня совсем по-другому, не так безразлично, как прежде, а тепло и сочувственно, — начал понимать смысл слова «любовь»…

— Вот здорово! — чистосердечно возрадовалась я. — Значит, ты проникся моими страданиями и вернешь мне Астора с Эткином?

— Не могу! — Для убедительности Логрус ударил себя кулаком в грудь. — Честно, не могу. Они должны сами захотеть вернуться в этот мир… Убеди их!

— Как? — опешила я. — Каким способом?

— Не знаю. — Щеки Логруса, доселе бледные и впалые, цвели будто розы, радуя лукавыми ямочками. — Измени этот мир, сделай его таким, чтобы дорогие для тебя существа вновь захотели вкусить все прелести земной жизни… Научи этот жестокий мир чему-то новому, хорошему…

— Та-а-ак, — я подергала себя за короткую прядь волос, — непростую задачку ты мне задал. Ну а как разрешить проблему живой воды? Покажешь мне ее хотя бы?

— Показать-то покажу, да что толку… — Логрус повелительно пошевелил пальцами, и, подчиняясь его жесту, тучи на небе разошлись, являя моему взору небольшую хрустальную Чашу, неподвижно висящую у нас над головами. — Живая вода — она всегда с нами, да вот только узреть ее суждено не каждому, а лишь тому, кто живет не ради собственной корысти, а во благо другим людям. И это справедливо, ибо наполнена Чаша сия нашими чистыми слезами и добрыми делами. А уж зачерпнуть из нее… — демиург бессильно пожал плечами, — и того сложнее…

— Логрус, — проникновенно попросила я, — помоги не в службу, а в дружбу. Ты же знаешь, для кого нужна мне эта вода! А летать или колдовать я не умею…

— Если найдется на этом свете хотя бы одна безгрешная душа, которую ты спасла без корыстного умысла, а по велению сердца, ничего не требуя взамен, то она может возжелать отплатить тебе добром за добро и сумеет приблизиться к Чаше, — пояснил Логрус. — Имеется ли такая душа, готовая стать твоей заступницей?

Я опечаленно задумалась…

Наверно, я много кому успела так или иначе подсобить, но смею ли я, положа руку на сердце, признать без сомнений и колебаний: да, вот этому человеку я помогала сугубо ради него самого? Дано ли мне право самолично оценивать все совершенные мною деяния? Я никогда не считала себя безупречной и идеальной. Ведь даже пытаясь вернуть Астора, я радела в первую очередь о себе, о своем личном счастье и благе… Зверек, носящий имя Совесть, проснулся и принялся грызть меня с удвоенным усердием. Нет, похоже, не видать мне живой воды как собственных ушей…

Мое вынужденное молчание затягивалось. Логрус сочувственно вздыхал и посматривал на меня с явным разочарованием. Я без лишних комментариев сгребла свое разбросанное там и сям барахло, посадила на плечо преданно жмущегося ко мне огонька, что-то подавленно попискивающего, в последний раз взглянула на Чашу с живой водой и самоуверенно расхохоталась — наперекор всему и всем. Ну и гоблин с нею, с душой-заступницей! Не нашлось таковой — и ладно, придумаю что-нибудь другое! Сумасшедшая я принцесса или кто? Самое страшное испытание, ожидающее нас на жизненном пути, — это трусливый отказ от желания бороться дальше, упрямо добиваясь поставленной цели. А посему — фиг вам, я не отступлю. Я найду другую дорожку, я не заплачу и не согну гордо выпрямленной спины, я все равно его верну, моего Астора, даже если ради этого мне придется покорить еще сто вулканов и перебить гоблинову кучу фантомов. Я не сдамся!

В серых глазах Логруса, теперь уже не холодных и высокомерных, а любопытных и полных внутреннего огня, мелькнуло безмолвное уважение. Я дружелюбно изобразила оптимистичный жест рукой, типа: я не прощаюсь, я просто говорю до свидания, — развернулась и только приподняла ногу, чтобы сделать первый шаг прочь от Чаши, как вдруг в небе раздалось заполошное, переливчатое птичье чириканье…

Мы с демиургом дружно вскинули головы…

Это были четыре малиновки, несущиеся к нам изо всей скудной силы своих крохотных крылышек. В первой — самой крупной — я сразу узнала ту самую милую птичку, гнездо которой я не тронула там, на уступе над Перекрестком миров. Мать сопровождали три подросших птенца. Старшая малиновка приземлилась мне на плечо и лукаво скосила темную бусинку глаза, многозначительно указывая на оплетенный в золото флакончик, висевший у меня на шее и пока еще пустой. Обмирая от проснувшейся в душе надежды и пытаясь утихомирить бешено заколотившееся сердце, я сняла второй подарок Логрина. Четыре малиновки тут же ухватили цепочку флакончика своими острыми коготками и воспарили ввысь, к Чаше. Глотая слезы умиления, я наблюдала, как они погружают сосуд в Чашу с живой водой, наполняя его до краев, и возвращают мне. А потом птичка-мать легонько задела своим крылом мою изуродованную ожогами щеку, пропев на прощание что-то благодарно-ласковое. И тогда я уверовала — наш мир не посмеют погубить ни судьба, ни война, ни демиурги, потому что его защищают вот такие чуткие, отзывчивые существа, помнящие хорошее и всегда отвечающие добром на добро!

А рядом, уткнувшись в знаменитый платок Марвина, в голос рыдал расчувствовавшийся Логрус, в полной мере осознавший, что же это значит на самом деле — стать человеком!

— Получила желаемое? — Демиург смачно высморкался и вытер мокрые глаза. — Только, пожалуйста, никому не рассказывай, как я расплакался, будто девчонка. Не поймут…

— М-да, над своим новым имиджем тебе еще работать и работать, — беззлобно пошутила я. — Пока не научишься управлять свежеприобретенными эмоциями — лучше никому не показывайся и в земные дела не лезь!

— Справедливо подмечено, — сразу же согласился Логрус, — затихарюсь-ка я до поры до времени… — Его облако стало набирать высоту.

— Ну да, — как можно более небрежно напутствовала я, — цветочки там пока пособирай, звездами полюбуйся…

Следовало признать, что обретший душу Логрус сейчас ничем особо не отличался от обычного земного мужчины — тут тебе и комплексы всевозможные сразу откуда-то повылазили, и ранимое самомнение выпятилось, и боязнь совершить оплошность появилась. Но, во всяком случае, я-то точно повела себя правильно, безошибочно и незаметно надавив на его неопытность. А посему отныне наш великий сверхдемиург сто раз подумает, прежде чем вмешается в скучную земную рутину, поостерегшись наломать дров под влиянием внезапно накативших эмоций. А пока он с ними разберется да научится управлять самим собой… Короче, Логруса можно лет двадцать не опасаться — не до нас ему сейчас.

— Стой! — опомнившись, заорала я вслед удаляющемуся облаку. — А как же три моих беды? Последнюю можно считать аннулированной?

— Ну уж нет, — ехидно ухмыльнулся Логрус, назидательно грозя мне пальцем. — Никаких поблажек. Два яйца малиновки тебе уже аукнулись — ты потеряла Оружейницу и Эткина. Жди третьей неприятности, самой страшной. И возможно, она коснется не лично тебя, а кого-то другого, кто связан с твоими делами лишь косвенно. А это гораздо тяжелее для нашей совести — ощутить себя замешанным в смерти безвинного человека. Не так ли, принцесса?

— Вот гоблины драные! — сердито бормотнула я. — Удружил, называется…

Логрус саркастично расхохотался:

— Путь к счастью — тернист да извилист. И тебе предстоит пройти его до конца!

— А вода? — еще громче завопила я. — Она поможет?

— Не знаю. Ты ее проверь. — Голос демиурга превратился в слабое эхо. — На себе…

«На себе?» Я скептично пожала плечами, сняла маску, раскупорила флакончик, вылила на ладонь несколько кристально-прозрачных капель живой воды и омыла ими свое лицо…

Я ощутила нечто неестественное. А именно — многочисленные точечные покалывания, волной разбегающиеся по щекам и распространяющиеся на скулы, подбровные впадины, лоб. Мое лицо жгло огнем, кости ныли и зудели… Я растерянно потерла его пальцами и внезапно нащупала аккуратный, дерзко приподнятый носик с небольшой аристократической горбинкой. И это вместо моей привычной дыры, затянутой неровными лохмотьями сизых хрящей! Язв и рытвин не было и в помине. Вместо них я обнаружила гладкую шелковистую кожу, нежную, будто бочок спелого персика… Я шокированно ахнула и, за неимением лучшего, попыталась посмотреться в отполированную поверхность своего меча… Узкое лезвие Нурилона отразило прелестное лицо, один в один схожее с ликом красавицы Аолы, дарительницы жизни. Именно такое, какое и показывали мне некогда мои высокородные родственницы, подговаривая добыть брачную Пелену богини. Я торжествующе присвистнула и убрала ставшую ненужной маску в карман. Не знаю, почему я тогда ее не выбросила… Наверно, сказывалась давняя привычка, а возможно, и некоторое неосознанное предчувствие, подсказывающее — сия волшебная вещичка мне еще понадобится. Но, так или иначе, живая вода оказалась подлинной — проклятие Ринецеи спало точно так же, как и более старое наказание, преследовавшее нашу многострадальную семью. Мое уродство исчезло без следа, и мне очень хотелось надеяться на то, что чудодейственное средство выполнит свое предназначение — поможет оживить Астора, возвращая на землю его тело и душу. Теперь мне следовало найти Поляну воскрешения и дождаться выпадения Снега желания…

Малыш-огонек порывался отправиться со мной, но я отрицательно покачала головой, с огромным сожалением признав: нам придется расстаться. Ведь если все задуманное исполнится и мы с Астором вернемся в мир живых, то эта ожидающая повторного рождения душа в любом случае не сможет последовать за нами, обреченная полностью пройти уготованный ей путь. Светлячок боязливо приник к моей груди, обещая проявить смелость и решительность. А я, в который уже раз разглядев предназначенный ему облик, поклялась ждать нашей новой встречи, мысленно умоляя судьбу позволить мне когда-нибудь подержать в своих объятиях нежное тельце черноволосого и зеленоглазого малыша, почему-то кажущегося мне невыразимо родным и близким. Посаженный на ветку бледного куста шиповника, огонек долго и печально светил мне вслед, тихонько мурлыкая простенькую мелодию, смахивающую на дарующую удачу молитву и наполняя мое сердце уверенностью в успехе. И мне казалось — задуманное должно осуществиться, нет — оно просто обязано воплотиться в реальность! Перед моим внутренним взором витали золотистые глаза, белокурые локоны и очертания широких гордых плеч. Я снова вдыхала упоительный запах лаванды, исходивший от его упругой кожи, ощущала на своих плечах его ласковые руки и оживляла в памяти очертания его губ, самых желанных и сладостных. И клянусь, я была готова совершить все, что угодно, лишь бы вернуть себе Астора — того, в ком и заключалось мое нереальное, горькое, краденое счастье!

Можно совершить тысячи героических поступков и прославиться невероятными подвигами. Можно посвятить жизнь приключениям или поиску таинственных кладов. Можно рисовать чарующие картины и слагать возвышенные стихи. Можно стать богатым, знаменитым и всеми уважаемым. Можно удивить всех своей добротой и справедливостью, верша судьбы народов и государств. Но ни одно из этих достижений не принесет нам счастья и не наполнит наши души гармонией и успокоением — ведь все это не имеет никакого значения, если в нашей жизни нет самого главного чувства, которое называется Любовью! Только она объединяет в себе героизм и очарование, ценится дороже всех сокровищ земли и заменяет целый мир. Слова любви намного упоительнее самой совершенной музыки, а глаза любимого затмевают полотна самого искусного художника. Богатство и власть — желанны, но они еще никого не согрели в длинную зимнюю ночь и не разорвали страшного кольца одиночества, безжалостно сжимающего горло того, кому довелось потерять любимого человека. Потеря любви озлобляет корыстных и черствых людей, но возвышает добрые и отзывчивые сердца. Лишившийся любви человек становится чрезвычайно восприимчивым к чужому горю, потому что знает, каково это — потерять все. Познавший любовь человек уже никогда не обидит слабого и не оттолкнет просящего, ибо свет ушедших чувств остается в его душе навсегда, уподобляясь крохотному огоньку свечи, отгоняющему темноту. И если приглядеться повнимательнее, то можно увидеть тысячи теплых разноцветных фонариков — наших познавших доброту сердец, уверенно освещающих всю землю светом негасимой любви, не дающим этому миру кануть в пучину тьмы и зла. Наш мир жив! И будет жить до тех пор, пока в наших сердцах теплится это волшебное чувство, называемое Любовью!

Я искала Астора повсюду… Я брела сквозь вьюгу и туман, переходила вброд звонкие горные ручьи и переплывала бурные реки. Я штурмовала острые пики скал, своими зубчатыми вершинами упирающиеся в самое поднебесье, и спускалась в глубочайшие каньоны, никогда не изведавшие прикосновения дневного света. Подошвы моих сапог прохудились до дыр, а натруженные ноги, стерлись в кровь. Мучительно ныла переполненная молоком грудь. Меня секли холодные дожди и терзали свирепые ветры. Плотное покрывало изморози опускалась на мою голову, превращаясь в капли росы. Я исхудала и устала до одурения, непрерывно мечтая о кратковременном отдыхе, но не смея остановиться даже на минуту. Я забыла о сне и времени, подгоняемая одной, превратившейся в неумолкающий призыв мыслью — вперед, только вперед! Я шла через миры и пространства, неподвластная смерти и жизни, ведомая надеждой и любовью. И где-то там, впереди, я постоянно слышала ритм его сердца, становившийся все громче, все явственнее. Я знала: он меня ждет, из последних сил цепляясь за этот случайно выпавший нам шанс — хрупкую возможность встретиться вновь. Встретиться, чтобы не расставаться уже никогда!

Я поняла, что самая главная наша задача — это беречь своих любимых, дорожа каждым мигом доставшегося нам счастья. Любовь — ранима, и мы слишком часто неосторожно разрушаем ее пустой обидой или грубым словом, непониманием или необдуманной изменой. Любовь — многогранна и чиста, подобно не замутненному грязью хрусталю. Любовь, желающая оставаться только духовной, — истончается до состояния тени и умирает. Но вторая ипостась любви — страсть, лишенная духовного начала и охватывающая лишь тела, — превращается в пошлость, в низменную похоть. Любовь невозможно приковать цепью и удержать насильно, будто посаженную в клетку птицу, — ведь она не признает никаких преград и не терпит ограничений. Любовь не является чьей-то собственностью, а дается всем, ибо никто из нас не может потерять никого, потому что никто никому не принадлежит. Наверно, это и есть истинная свобода любящей души — обладать тем, кто стал для тебя дороже всего на свете, но не владеть им. Любовь — будто птичка, не поющая в неволе: она прилетает когда захочет и уходит не попрощавшись. Любовь и есть жизнь!

Наконец интуиция привела меня на поляну, разительно отличающуюся от всех прочих мест Радужного уровня. Небольшая лесная прогалина, окруженная стройными стволами тоненьких березок, зеленела молодой травой, напоминая светлый оазис надежды, случайно выживший среди сумрачных Долин вечной скорби. Двенадцать берез, печальных и хрупко склоненных, словно плакальщицы на похоронах, стерегли изумрудный лужок, дружелюбно принявший меня в свои мягкие объятия. И какое-то спонтанно нахлынувшее озарение внезапно захлестнуло меня с головой, подсказывая — я пришла, мой путь закончен: вот она, Поляна воскрешения. Я вступила в медвяно благоухающую растительность, достигающую моих щиколоток, укрылась под сенью священного дерева, своей непорочной белизной символизирующего таинство обетов, приносимых женихом и невестой, улеглась в густую мураву, свернулась клубочком и крепко заснула…

Вы верите в сны? Я — да! Но только не в том случае, если они превращаются в кошмары… Возможно, причиной всему стала накопившаяся чудовищная усталость, до неузнаваемости исказившая мои самые заветные мечты и чаяния, низведя их до уровня отталкивающего в своей бессмысленности ночного бреда. Мне приснились мои собственные руки — чистые и ухоженные, чья белизна эффектно оттенялась богатыми красно-зелеными рукавами атласного домашнего халата, обшитого дорогим мехом. И вот этими-то руками я педантично раскладывала крупные серебряные снежинки, симметрично размещая их изящные фигурки на мраморной доске огромного камина, в недрах которого жарко пылало целое дерево. И при этом снежинки не таяли, создавая атмосферу некоего праздника, радостного и долгожданного. Брр, что за ерунда? Разве бывает нетающий снег? А потом картинка сместилась, поплыла фигурами незнакомых людей, подносящих мне конскую попону, укутывающую нечто неживое, напоминающее замороженное человеческое тело. Вот они отгибают крой покрова и показывают мне исхудалое, восковое лицо, полускрытое прядями смерзшихся волос… Я растерянно отвожу их рукой и разеваю рот в диком вопле ужаса, ибо в этом искривленном, безобразном трупе я внезапно узнаю его — моего Астора! Вокруг меня заполошно мечутся бородатые, облаченные в тулупы мужики, а я все кричу, кричу и никак не могу остановиться…

Я проснулась со сдавленным всхлипом, вырвавшимся из моего полупарализованного от ужаса горла. А еще — от пронизывающего, сковывающего все члены холода, неожиданно нагрянувшего в заповедный березовый лесок и сопровождающегося обильным снегопадом. Видимо, я проспала всю ночь, потому что небо, расстилающееся над макушками деревьев, слегка порозовело, торопясь избавиться от апатичной серости, присущей Радужному уровню. Похоже, снег шел уже давно — он полностью покрыл траву и наметил приличный сугроб возле моей озябшей фигуры. Бриллиантово поблескивающий иней обсыпал березовые листья, создавая тончайший кисейный покров, потрясающе контрастирующий с их изумрудно-насыщенным цветом и превосходящий по своей красоте фату молодой, целомудренно смутившейся невесты. Несомые ветром снежинки танцевали вокруг моего лица, оседая на ресницах и оборачиваясь мельчайшими капельками сладкой влаги, смачивающей пересохшие губы. Несколько секунд я потрясенно таращилась на белую круговерть, хороводившую меж березок, а потом одним рывком вскочила на ноги, бормоча сбивчивые слова:

— Мне велели дожидаться выпадения Снега желания… Так неужели это и есть тот самый снег? А Астор — он ведь тоже говорил о белом вихре на зеленой листве… — Я тоненько взвизгнула, прыгнула в снег, упала на колени и принялась торопливо сгребать его в кучу, стремясь охватить как можно больший участок мягкого, долгожданного покрова.

Мои пальцы замерзли и плохо справлялись с непривычной для них работой. Абсолютно не представляя, как это делается, я все-таки упрямо скатывала и приминала пышные хлопья, ползала на четвереньках и, высунув от усердия кончик языка, лепила сначала голову, а затем плечи, грудь, руки, талию, бедра, ноги… Я понимала, что неспособна добиться точного портретного сходства, и уповала на милость судьбы, воссоздавая из Снега желания тело своего любимого мужчины, намереваясь вырвать его из бездны небытия, чтобы вернуть обратно — в мир живых. Наконец распростертая на земле статуя была закончена. Снегопад прекратился. Над кронами берез взошло теплое солнце, растворяя фату изморози и одевая слепленное мною изваяние в панцирь прозрачного льда. И тогда я сняла с шеи оправленный в серебро флакон и щедро окропила снеговую скульптуру мертвой водой. Едва заметный туман окутал ледяного принца, пробегая по нему волной и придавая снегу разительное сходство с настоящей плотью. Грубая корка потекла и преобразилась, принимая форму прекрасного, одухотворенного лица с чеканными скулами, высоким лбом, точеным носом и капризно изогнутыми губами. На мощной колонне шеи проступили мельчайшие жилки, ниже обрисовались очертания налитых силой грудных мышц и рельефного пресса. На кончиках пальцев рук выросли черные когти, длинные белокурые локоны нимбом разметались кругом головы, упруго взбугрились мускулистые икры. Я восхищенно расширила зрачки и, раскупорив флакончик с живой водой, вылила ее на воссозданного демона…

Его рот чуть приоткрылся, выдыхая облачко теплого пара. Глазные яблоки задвигались, плотно сомкнутые веки — дрогнули. Грудь приподнялась в напряженном вздохе и… вновь опала — жалобно и бессильно. А откуда-то издалека, из иной реальности, до меня долетел громкий разочарованный стон, полный отчаяния и несбывшейся надежды. Чуда не произошло! Всей душой, всеми помыслами я мгновенно ощутила — Астор здесь, рядом, совсем близко, нас разделяет всего лишь один удар сердца, страстное слияние губ и прикосновение пальцев. Но что-то властно удерживает его по ту сторону незримой границы, не отпуская сюда, ко мне. А стон, полный невыразимой горечи и тоски, звучал все глуше, тая во мраке и уходя обратно в пустоту. Я повалилась на ледяную статую, жарко лобзая холодные губы, умоляя его сжалиться и остаться со мной.

— Не уходи! — смертельно раненным зверем завывала я, бессильно царапая снег и ломая ногти. — Не оставляй меня, Астор! Ты так нужен мне, любимый! Я не могу, я не хочу жить без тебя…

Я выхватила из ножен Алатору, намереваясь обрызгать мертвое изваяние своей горячей кровью, но мое тело вдруг приобрело твердость стали, не поддаваясь клинку. На моей коже не образовалось даже царапины, и как я ни старалась — так и не смогла добыть хотя бы каплю живительной жидкости. Все мои усилия оказались тщетными…

Я долго сидела подле бесформенных остатков растаявшего снега, почти превратившихся в лужу и уже утративших всякое сходство с мужской фигурой. Я не понимала — почему, невзирая на все пройденные мною испытания, нам не помогли ни вода, ни любовь, так и не сумев удержать его ответившую на призыв душу. Счастье казалось таким возможным и достижимым, но будто бы чего-то испугалось или не получило желаемого, не дождавшись от меня каких-то ключевых слов. Что я сделала неправильно? Вполне возможно, я так и не постигла главной сути, скрытой в речах Логрина и наставлениях Логруса. Неужели я показалась Астору неубедительной и его посмертная сущность не узрела искомой причины, способной привлечь ее обратно на землю? Но разве можно любить сильнее, чем я? Кто осмелится совершить больше, чем я, и выдержит худшие мучения, чтобы вернуть себе любимого мужчину? Так в чем же я ошиблась?

Моя душа словно онемела и уже ничего не чувствовала, превратившись в беспрестанно пульсирующий сгусток боли. Я с трудом разогнула затекшие колени, поднимаясь из лужи мутной воды, чуть не ставшей им. Теперь я испытывала невыразимое отвращение к своей никчемной жизни и приняла бы смерть как заслуженное, желанное избавление от бессмысленности своего дальнейшего существования… Но, увы, я не имела права даже на то, чтобы умереть, ибо впереди меня ждали новые проблемы и обязательства. Я пообещала спасти этот мир и собиралась любой ценой выполнить данную мною клятву, думая уже совсем не о себе, а только о сыне и верящих в меня друзьях. Я в последний раз оглянулась на поблекшую Поляну воскрешения, ставшую для меня обманчивым миражом и несбывшейся мечтой. О, как же сильно мне не хотелось жить — ведь моя душа и так уже была мертва, но оставаться здесь я тоже не могла. Пришло время возвращаться. Мои слезы иссякли, сменившись словами новой песни, звучавшей траурно, словно похоронный гимн. Сейчас я прощалась с ним — с моим Астором, с моим недостижимым счастьем, так мне и не доставшимся…

А затем передо мной разверзлось темное окно портала, ведущее неизвестно куда. Но разве это имело какое-нибудь значение? Радужный уровень грубо выпроваживал меня вон, презрительно отторгая, как чужеродный, никчемный элемент. Я горестно усмехнулась и равнодушно шагнула в слабо фосфоресцирующую дыру энергетического провала, совершенно не представляя, в какие неведомые края забросит меня на сей раз, но целиком положившись на волю слепого провидения. Теперь мне было все равно…

Глава 8

В королевском дворце Силя царила суматоха. Но, увы, отнюдь не та долгожданная и захватывающая, которая наблюдается в канун радостных торжеств или праздников, а самая настоящая паническая суета, вызванная растерянностью и смятением, неуклонно перерастающими во всеобъемлющий, всепоглощающий ужас. Сам барон Генрих сразу же после похорон скончавшейся при родах Лилуиллы заперся у себя в апартаментах и беспробудно пьянствовал уже третий день подряд, на все призывы друзей отвечая лишь идиотскими посылами куда подальше и нечленораздельным мычанием. Правитель сильфов чувствовал за собой вину, а посему целенаправленно и планомерно топил себя в вине, очевидно намереваясь последовать за безвременно почившей супругой. И тщетно взывали к его рассудку Саймон и Марвин, поочередно сменявшиеся на боевом посту под запертой дверью баронской опочивальни, — Генрих напрочь отказывался внимать их аргументированным доводам, оставаясь слепым и глухим к любым словам и просьбам. Ну вот втемяшил он себе в голову, что останься он во дворце, а не шастай по Диким землям, то жена перенесла бы роды куда как благополучнее и осталась бы жива. Но, выслушивая его перемежающиеся пьяными слезами оправдания, смутно долетающие из-за толстой двери, мудрый Саймонариэль отрицательно мотал удрученно поникшей головой и однообразно повторял: в случившейся горести нет вины барона, ибо над несчастной роженицей тяготели остатки черной магии Ледяного бога, обрекшие ее на смерть без надежды на спасение. И понапрасну распинался в увещеваниях самый близкий друг сильфского повелителя — некромант Марвин, разумно внушая: барон обязан жить хотя бы ради малютки дочери. А случившегося уже не изменить, поэтому нужно перебороть скорбь и не придавать слишком много значения сегодняшней беде — ведь не исключено, что завтра придет новая, еще более страшная… Кстати, именно этой-то закономерной неприятности, логически вытекающей из всех предыдущих, так и боялись мудрые архимаги, расписавшиеся в собственной немощи и опечаленно разводящие руками — дескать, здесь бессильны даже мы…

Крошка Мириам, златокудрая дочка сильфского владыки и красавицы Лилуиллы, стоившая своей матери жизни, родилась немного раньше положенного срока и, по единодушному признанию всех окружающих, стала самым очаровательным ребенком в мире. Убитый горем и раскаянием отец не удостоил малютки ни единым взглядом, поэтому имя для принцессы выбрала драконица Ларра, нарекшая ее древним словом, обозначающим «богоравная». И следует признать, столь громкое имя ничуть не казалось претенциозным, ибо едва народившаяся девица обладала на редкость ослепительной внешностью, затмевая и прелестную мать, и саму богиню Аолу. Наверно, на всей земле не нашлось бы второго подобного личика, выточенного так изящно и обрамленного золотыми кудрями. Огромные карие глаза девочки сияли, будто звезды, утопая в тени пушистых черных ресниц, а персикового оттенка кожа поражала мягкостью и бархатистостью.

— Она и есть олицетворение доброты и красоты! — восхитился Саймонариэль, укачивая крошку принцессу. — Я уверен, она принесет в наш мир радость и счастье! Когда Мириам достигнет шестнадцати лет, ее красота затмит солнце и луну!

Но всего этого могло и не случиться — ведь новорожденная категорически отказывалась брать грудь кормилицы, выплевывала влитое ей в ротик козье молоко, коим вскармливали принца Люцифера, а при малейшей попытке накормить ее насильно начинала синеть и задыхаться. Магия оказалась несостоятельной, ввергнув великих магистров в ступор. Малышка тихонько угасала на руках своих многочисленных нянек, очевидно не сочтя нужным надолго задерживаться на этом свете, недостойном ее ослепительной красоты. Во дворце воцарилось уныние…

В душе Саймона едва теплилась робкая, последняя искорка надежды. Он тайно уединился в отведенной ему комнате, затемнил окно бархатной портьерой, непроницаемой для лучей солнечного света, водрузил на стол свой магический кристалл и вперил в него неподвижный взор сомнамбулы, посылая неистовый призыв, способный преодолеть любую преграду, проникнув сквозь пространство и расстояние. Поначалу он не услышал и не увидел ничего, но потом внутренность волшебного шара налилась густым серым маревом, становясь рамкой для засыпанной снегом поляны. Кристалл завибрировал, издавая странные звуки… Тишина сменилась победным маршем, разливаясь напевом ликующего скерцо[73], исполняемого дуэтом нежной женщины-арфы и гордого мужского скрипичного баритона. Глаза мага шокированно расширились, ибо его взору явилось нечто совершенно немыслимое и невозможное — Сумасшедшая принцесса, воссоздающая тело своего погибшего возлюбленного и пытающаяся вдохнуть в него жизнь. О, Саймон даже побоялся представить, через что пришлось пройти этой отважной девушке, дабы раздобыть живую и мертвую воду, совершая то, чего не смог добиться никто до нее. Но архимаг понимал: если Ульрика и Астор воссоединятся сейчас, то все пойдет не так, как нужно, и древнее пророчество — самое важное из всех, записанных на стенах Пещеры безвременья, — останется невыполненным, а мир снова канет в пучину Хаоса и раздора. Иногда ради спасения многих нужно пожертвовать одним… Впрочем, кому, как не Ульрике, знать об этом суровом правиле! Глотая горькие слезы и сокрушаясь, мучаясь от жгучего отвращения к самому себе, Саймон воспрепятствовал душе принца демонов, мучительно выбирающейся из пропасти Тьмы и рвущейся навстречу своей любимой. Болезненно стенающая посмертная сущность Астора, ропщущая на примененную к ней несправедливость, вновь канула в небытие, не дойдя до жизни всего лишь на шаг, на вздох, на спасительное прикосновение губ. Сердце Саймона разрывалось от жалости к беспомощно мечущейся принцессе, рыдающей на кучке тающего снега, но другого выхода он не нашел. Ульрика была нужна здесь, в Силе… И тогда старый архимаг, мгновенно сгорбившийся и поседевший от содеянного им зла, направленного на благо всех, принял на себя и второй грех, создавая портал перемещения и призывая Ульрику обратно в земной мир, для которого она и так уже сделала слишком много полезного, сама окунувшись в беспросветную ночную тьму одиночества и безысходности.

Но ведь ночь темнее всего перед рассветом…

— Я так больше не могу. — Марвин без стука ворвался в комнату старшего друга. — Я с ним поговорю…

— Поговори, — хитро прищурился Саймонариэль, утирая со лба испарину усталости, вызванную сложными магическими манипуляциями. Он выглядел озабоченным, в чем-то виноватым, но вместе с тем весьма довольным собой. Таким, словно совершил какую-то тяжелую повинность, наложившую на него ответственность за чью-то судьбу. Все это сильно отразилось на внешности почтенного архимага и не ускользнуло от внимания бдительного некроманта. Но Марвин так и не сумел распознать, чем именно была вызвана сия чересчур явственная метка печали, омрачившая ясное чело мудрейшего из эльфов. — Уговори его потерпеть еще чуть-чуть…

— А что произойдет потом? — Марвин жадно впился глазами в утомленное лицо мага. — Ты нашел выход, способный спасти жизнь малютки Мириам?

— Возможно, — сварливо закряхтел Саймон, недовольно кривясь. — Возможно… Время покажет… Напомни ему про Ульрику…

— Ясно! — Молодой волшебник исполнительно кивнул, интуитивно понимая: друг не склонен сейчас к проявлению излишней откровенности, а посему ему придется удовлетвориться уже услышанным и увиденным. — Я с ним разберусь! — И, взметнув полами своего широкого одеяния, он торопливо выскочил из комнаты. Саймонариэль проводил его хмурым взглядом, не зная, куда деваться да спрятаться от отвращения к своей суровой, но справедливой сущности, только что заставившей его содеять сей далеко не благовидный поступок. Он знал: обмануть можно кого угодно, но не себя самого.

Марвин вихрем мчался по дворцу, переживая за оставленного без присмотра Генриха, в состоянии опьянения способного на самые безрассудные деяния. А ну как этот дурачок удумает на себя руки наложить? Но, к счастью, если, конечно, это определение подходит для описания столь напряженной ситуации, за время отсутствия некроманта в покоях барона ничего не изменилось. Под дверью запертой комнаты по-прежнему сидели добровольные охранники — Ланс и Огвур, радевшие о благополучии овдовевшего барона не меньше, чем сам некромант. Орк сосредоточенно хмурил брови, полируя и без того зеркально сияющее лезвие Симхеллы, а прекрасный полукровка, правда сегодня довольно растрепанный и поблекший, методично раскачивался и постанывал, держась за припухшую щеку.

— Ты чего? — участливо осведомился Марвин, косясь на уродующий полуэльфа флюс. — Конфет объелся?

— Зуб болит, — невнятно прошепелявил страдалец, — жутко… — Он приоткрыл рот и указал куда-то пальцем. — Там, в самом заду…

— Я, конечно, не спец в стоматологии, но не уверен, что зубы находятся конкретно в том самом месте! — не удержавшись, хихикнул волшебник, на секунду забывая обо всех навалившихся на них несчастьях. Уж очень забавно описывал Ланс прискорбные симптомы постигшего его заболевания.

— И нечего тут ржать, — сердито огрызнулся Огвур, многозначительно постукивая по рукояти любимой секиры. — Ты лечи его давай, а не то… — Кулаки тысячника сжались, огромные бицепсы угрожающе взбугрились.

— Ладно, ладно, — покладисто выставил ладони Марвин, — сейчас, вот только с Генрихом поговорю…

— Ага, так он тебя и послушает! — пискнул Ланс. — Вон Огвур пытался, так барон в ответ начал посуду бить. А фарфор жаль — он у него в спальне красивый стоит, дорогой, рохосский…

— Но я все-таки попробую! — заупрямился некромант, скромно полагавший, что в искусстве дипломатии он заведомо даст фору десятку прямолинейных и неотесанных орков. Он нагнулся, приложил губы к замочной скважине и закричал: — Генрих, хватит уже пить, открой дверь — ты нам нужен!

Ответом ему стал мелодичный звон.

— Ого, — оценивающе приподнял бровь полуэльф, — никак наш барон супницу вдребезги кокнул!

— Генрих, — повысил голос Марвин, — ты нужен дочери!

После этой реплики за дверью послышался непонятный шум, свист воздуха, разрезаемого увесистым предметом, запущенным сильной рукой, и жуткий грохот, вызвавший осыпание штукатурки со стен… Марвин недоуменно покосился на Ланса.

— Чайник это, — с видом знатока пояснил тот, — серебряный! Тяжелый он, собака…

— Кто, барон или посудина? — иронично осклабился орк.

Марвин хмыкнул и продолжил:

— Генрих, ты нужен своему народу!

В опочивальне барона установилась напряженная тишина…

Переговорщик с видом превосходства уставился на парочку охранников, предлагая оценить его заслуги, но полукровка выжидательно приложил ладонь к уху, призывая подождать… Из спальни донеслось натужное кряхтение сильфа, непонятное шебуршание и… в двери изнутри бухнуло так, что прочные дубовые створки чуть не сорвало с петель. Затрещал косяк, с потолка рухнула хрустальная люстра, обдав друзей веером осколков. Некромант не удержался и упал на колени, прикрывая голову.

— А это что еще? — шепотом осведомился он у Ланса.

— Самовар! — авторитетно констатировал полукровка. — Был! Подарок от красногорских послов — ведерный, неподъемный, из золота. Ума не приложу, как Генрих умудрился его в одиночку со стола своротить и грыжу себе при этом не нажил…

— Марвин, — душевно посоветовал Огвур, старательно выбирая из прически полуэльфа набившееся туда хрустальное крошево, — отвали-ка ты отсюда подобру-поздорову, не зли барона более. Авось он сам успокоится…

И вдруг маг вспомнил наставление Саймона.

— Генрих, — взмолился он, — угомонись. Ты нужен Ульрике!

Дверь спальни тихонько и зазывно растворилась…

— Заходи! — В образовавшейся щели показалось лицо де Грея, опухшее и крайне недовольное. — Но только ты. — Он жестом пресек слабую попытку Ланса просочиться к себе в опочивальню и с шумом вновь перекрыл доступ на свою суверенную территорию, на сей раз предусмотрительно оставив ключ в замке и тем самым устранив возможность подсмотреть и подслушать.

— Мне нужно с тобой поговорить, — в не терпящей возражений форме изрек маг, едва очутившись внутри спальни, — но я не мог, ибо ты вечно выпивши!

— Странное дело, — косо подмигнул нетрезвый вдовец, пунктирно ковыляя к креслу и облегченно в него падая, — выпивши — я, а говорить не можешь — ты. Парадокс! Ну давай излагай, зачем приперся?

Марвин придирчиво огляделся. Незастеленная кровать, батарея пустых бутылок, блюдо с непонятными объедками. Пол устилают осколки разбитого фарфора, на двери вмятина, а уж запах в комнате стоит…

— Фу! — Некромант рысцой, зажимая нос, добежал до окна и толкнул створки, распахивая их во всю ширь, чтобы впустить в затхлое помещение струю свежего воздуха из дворцового сада, несущую аромат цветущих растений. — Дружище, твои личные апартаменты превратились в логово вонючего упыря. А сам ты… — маг критически оглядел барона с ног до головы, — м-да-а-а…

Беспощадный дневной свет падал прямо на Генриха, с предельной откровенностью подчеркивая и нездоровый цвет его кожи, и сальные нечесаные волосы, и налитые кровью глаза.

— В общем, выглядишь ты вполне в стиле своего логова, — подвел неутешительный итог Марвин. — Силушки-то у тебя полно, — он со смешком указал на помятый самовар, небрежно валяющийся в углу, — да вот сила эта, — он брезгливо повел носом, намекая на исходящее от барона «амбре», — нечистая…

Генрих смущенно покраснел.

— Значит, так. — Некромант повелительно похлопал в ладоши, призывая прислугу. — Придется эту силу из тебя срочно изгонять.

— Заклинаниями? — криво усмехнулся сильф.

— Хуже, — состроил грозную гримасу маг, — намного хуже. Мылом, пемзой да горячей водой с шампунем…

— А мне и так хорошо. — Барон ни в какую не желал добровольно расставаться с милой его сердцу депрессией. — Я себе и таким нравлюсь.

— Себе-то — да, — иронично согласился некромант. — А вот Ульрике?

— Сумасшедшей принцессе? — Де Грей произнес это прозвище настолько безразличным тоном, будто напрочь запамятовал о существовании Ульрики. — Она-то тут при чем?

Но маг не ответил, с деланым равнодушием подняв глаза к потолку и ехидно насвистывая какую-то мелодию…

— Она возвращается? — Голос де Грея дрогнул, выдавая охватившую его растерянность. — Правда? Марвин, не молчи — или я тебя убью!

Некромант удовлетворенно расхохотался, деликатно ухватил повелителя за локоть, вытащил из кресла и вывел из захламленной спальни. Жизнь потихоньку налаживалась…

А чуть позднее, расположившись в двух соседних ваннах, установленных в выложенной мрамором мыльне, друзья завели обстоятельную беседу, сопровождаемую ритмичным движением щедро намыленных мочалок. В горячем воздухе плыл упоительный аромат фуксии и миндального масла, стирая из памяти страдания минувших дней, и разнежившимся друзьям казалось: струящаяся в трубах вода смывает грязь не только с тел, но и с их душ, обновляя и врачуя. А уходящая в сток грязная мыльная пена уносит с собой их вольные или невольные грехи, освобождая место для чего-то светлого, нового и невыразимо прекрасного.

— Я виноват, — с трагическим вздохом произнес Генрих, откидывая назад длинные мокрые волосы, отмытые до блеска и скрипа, — в том, что она скончалась. Я не думал о ней, я вообще ни о ком и ни о чем не думал. Я просто тупо гонялся за Ульрикой!

Марвин набрал воду в ладонь и, сибаритствуя, медленно вылил ее себе на грудь.

— Глупости, — урезонил он сильфа, — какого гоблина ты занимаешься бессмысленным самобичеванием? Ведешь себя словно рефлексирующая барышня, посуду бьешь. Мужчина обязан с достоинством принимать посылаемые ему испытания. К чему безумствовать, если прошлого уже не вернуть. И не стоит разрешать этому неудавшемуся прошлому портить твое благополучное настоящее и будущее. Живи тем, что имеешь в текущий момент, живи ради родных и близких…

— Да-а-а? — Барон возмущенно вскочил на ноги, поднимаясь из ванны. — Полагаешь, совесть так же просто отмыть, как и тело?

Предельно расслабившийся некромант нехотя разлепил тяжелые веки, исподволь любуясь роскошной фигурой де Грея, эффектно выступающей из пены и пара. Сам малость подуставший от сладостных, но чрезвычайно обременительных уз брака, Марвин тем не менее искренне сочувствовал другу, понимая: лишать подобную плоть женской любви и ласки — суровое и несправедливое наказание. Литые плечи Генриха, его могучий торс, мускулистые руки… Да он просто неспособен жить без женщины, не годится для воздержания и неприспособлен к участи отшельника. Нет, повелителю сильфов срочно требуется другая жена! В конце концов, настоящая проблема кроется даже не в постельных утехах барона — просто малышке Мириам нужна мать, а народу — правительница. И всем понятно, какая именно женщина лучше всего подходит для столь нелегкой роли… М-да-а-а, а ведь совсем недавно Марвин настоятельно советовал Генриху выбросить ее из головы…

— Умирают все, — с проникновенными нотками сообщил маг, старательно подбирая самые простые и доступные слова, способные проникнуть в израненную душу барона, — умные и глупые, любимые и нелюбимые. Вопрос лишь в том — когда? Ну а это уж как кому повезет, в зависимости от отмерянного ему срока. Саймон — самый искусный маг на земле — не отходил от смертного одра Лилуиллы, но и он в итоге сумел лишь облегчить ее последние мгновения, а не отогнал смерть. Смирись, друг, твою жену не смогли бы спасти даже боги…

Генрих с покаянным плеском осел обратно в воду.

— Я думаю, она страдала вовсе не от осознания неизбежности смерти, — глухо произнес он, — а оттого, что понимала: я ее не люблю!

— А ты ее и вправду не любил? — заинтересованно спросил маг. — Совсем-совсем?

— Поначалу просто вожделел, — смущенно признался де Грей. — А потом… — Он обреченно махнул рукой. — Негодный характер способен убить все…

— Это точно! — понимающе откликнулся некромант, подразумевая что-то свое, личное. — Но, — он печально улыбнулся, — разве не учит нас сама жизнь: люби не того, кого хочется любить, а того, кого можешь, кем обладаешь!

Сильф возмущенно фыркнул, погружаясь в воду с головой и вновь выныривая на поверхность:

— Ты еще скажи: не умеешь любить — сиди и дружи! Нет, мудрый ты мой, любовь — на то она и любовь, что не признает никаких рамок и правил…

Этого справедливого заявления Марвин оспорить не смог, а потому нехотя кивнул:

— Так-то оно так. Да вот только все равно не стоит кусать больше, чем сможешь прожевать и проглотить, — подавишься или клыки сломаешь!

Генрих хвастливо оскалил белоснежные зубы:

— Да я ими даже гвозди жую!

— А Ульрику, — подначивающе поддел некромант, впиваясь испытующим взором в расширившиеся зрачки друга, — прожуешь?

— А я и не собираюсь с ней сюсюкаться. — Щеки барона пошли багровыми пятнами, отражая нарастающий в нем бунт. — Я устал от любви, я больше ее не хочу. Мне нужно обладание…

— Врешь! — холодно отчеканил Марвин. — Ты ожесточаешь себя намеренно. Но это не выход… Так ты сделаешь только хуже. И ей, и себе…

Де Грей задумчиво гонял по воде увядшие лепестки фуксии.

— Что ты хочешь от меня услышать? — прерывая молчание, запальчиво выкрикнул он. — Да, признаю — я вряд ли смогу заставить ее жить со мной добровольно! Но я очень постараюсь, потому что жить без нее мне тоже невмочь!

— Любовную рану умеет залечивать лишь тот, кто ее нанес, — признал маг. — Но советую тебе серьезно: забудь ее и перетерпи свои чувства. Рано или поздно они иссякнут. Да и к тому же, — он гоготнул донельзя скабрезно, — от баб одни проблемы и прямой ущерб нашему здоровью. Ибо чем меньше женщину мы любим, тем больше времени на сон! Впрочем, это я тебе уже говорил.

Генрих страдальчески улыбнулся:

— На том свете отоспимся. Нет, от Ульрики я не отступлюсь даже в том случае, если мне придется ее изнасиловать и если она мне все зубы повышибет…

— Ой, гоблины! — Марвин потрясенно подпрыгнул в ванне, выплескивая на пол половину ее содержимого. — Как же я мог забыть! Там же Ланс зубами мается!..

— Ну я точно уверен, что его недуг не имеет под собой эротической подоплеки, — нескромно пошутил де Грей, подавая другу полотенце. — Мои больные зубы тебе явно не по зубам, о великий магистр! Но помоги тогда хотя бы нашему впечатлительному полуэльфу!

В холле первого этажа собрался целый консилиум. В центре, на табуреточке, смирнехонько сидел болезный Лансанариэль, чей флюс стал еще внушительнее, а глаза блестели нехорошим лихорадочным блеском. У полукровки поднялась температура, поэтому решить проблему с зубом требовалось незамедлительно. За плечом любезного дружка грозно высился орк, напряженно тискающий в потных ладонях рукоять Симхеллы. Огвур волновался, тщетно пытаясь скрыть охвативший его страх, подобного коему он не испытывал даже на поле боя. Саймонариэль, задумчиво пощипывая ухоженную бородку, нервно ходил вокруг полуэльфа, изредка издавая маловразумительные «н-да» и «однако».

— И чего мы ждем? — первым не выдержал Генрих. — Ты, твое магичество, не тяни давай, здесь все свои, а посему говори открыто — выживет Ланс или нет?

— Надеюсь! — неуверенно улыбнулся Саймон, подступая к полукровке ближе. — Очень на это надеюсь.

— То есть как это «надеюсь»? — ошеломленно переспросил Огвур, роняя секиру себе на ногу и портя паркет. — Его жизни что-то угрожает?

— Да, — спокойно кивнул магистр, пряча в бородку лукавую ухмылку, — глупая трусливость и нерешительность…

— Но-но, полегче на поворотах, — набычился тысячник, — без инсинуаций, пожалуйста. Ланс — он еще посмелее нас всех вместе взятых будет.

— Ничего не понимаю! — вмешался окончательно запутавшийся, а потому выведенный из терпения Генрих. — Объясните толком!

— Понимаете ли, уважаемый барон, — безупречно вежливо начал архимаг, — физиология полукровок непредсказуема и вполне способна обладать рядом удивительных особенностей, не присущих чистым расам. Самый блистательный образчик проявления нестандартности подобных организмов — это наша незабвенная Мелеана. В ДНК полукровок присутствует некий свободный мутаген, подчас ведущий себя весьма и весьма странно…

Сильф ошеломленно помотал не полностью просохшими волосами:

— Но я и сам отношусь к народу, возникшему путем смешения крови эльфов и орков…

— Это произошло давно, — небрежно отмахнулся Саймон. — С тех пор ваша раса успела набраться сил и приобрела завидный иммунитет. Но Ланс, — архимаг рассматривал полукровку, как некое подопытное насекомое, — вообще неординарное во всех отношениях создание.

— Ну это точно! — не удержался от ухмылки барон. — Но прошу вас ближе к сути проблемы, господин архимаг.

— Так вот… — Саймон академически кашлянул, видимо собираясь прочитать полнообъемную лекцию по генетике. — Я выяснил, что у нашего чудесного Лансанариэля не существует привычного для нас понятия молочных и постоянных зубов. Зубы у него периодически выпадают в течение всей жизни, регулярно сменяясь один на другой…

— Здорово, — позавидовал Марвин. — То-то он конфеты непрерывно трескает. Похоже, кариес ему не грозит.

— Не грозит, — поддакнул Саймонариэль, — но сейчас у Ланса случился неприятный сбой: новый зуб торопится поскорее вылезти из лунки, а старый — пока еще не спешит ее покидать. Отсюда и боль, и воспаление…

— А я-то уж подумал, будто произошло что-то и в самом деле серьезное. — Генрих с негодованием уставился на обоих магов. — А тут… Зачем вы нам головы-то морочите? Выдрать Лансу зуб — и долой проблему…

— Вот и я это предложил, — бесцветным голосом изрек магистр. — Но он… — Его указующий перст обвиняюще повернулся в сторону Ланса…

— Нет, — изо всех сил заверещал полуэльф, отпрыгивая вместе с табуреткой. — Не дамся! Боюсь!

У опешившего барона шокированно расширились глаза, чуть не вылезая из орбит. Ланс испугался?

— Что за детский бред? — разъяренно рявкнул сильф и, чеканя шаг, начал наступать на скорчившегося на своей табуреточке полуэльфа. — Да я сейчас самолично тебе этот гоблинов зуб выбью!

— Эй, полегче! — Огвур преградил ему путь. — Посмей хоть пальцем его тронуть…

Но де Грей не слушал. Ловким финтом обойдя массивную фигуру тысячника, он прорвался-таки к Лансу, схватил его за лацканы щегольского бархатного камзола и, приподняв над сиденьем, затряс, будто ветер осину. Полукровка мелко дрожал и всхлипывал.

— Хватит притворяться, — орал де Грей, изливая все накопившееся возмущение, — чего ты нам уррагскую лапшу на уши вешаешь?

Огвур взревел раненым медведем и рванулся на помощь милому другу, но маги своевременно поймали его с двух сторон, шепча: мол, Генрих не сделает Лансанариэлю ничего плохого — просто сбросит излишек адреналина. Орк с неохотой подчинился, продолжая что-то ворчать и поглядывая на барона с опаской. А Генрих продолжал вопить.

— Да всем известно, что на самом деле ты далеко не трус, — отводил он душу. — Ты и над разбойниками верховодил, и на Ульрику наезжал, и в бою отличался, и демонов Астора наглостью доставал, и из папочки своего чокнутого дух вышиб. Так чего же ты сейчас ломаешься перед нами, как девка, и сопли пускаешь? Да подумаешь — зуб! Ну хочешь — я себе для примера его вырву?

Ланс флегматично шмыгнул распухшим носом:

— Все равно — боюсь!

— Ну знаешь… — Генрих с размаху опустил его обратно на табуретку, — это уже попахивает паранойей!

В холле воцарилась драматическая пауза, напоминающая затишье перед грозой. Огвур нежно гладил Ланса по волосам, Генрих продолжал недовольно бухтеть, маги — думали. Ситуацию спас Марвин.

— Послушайте, — вкрадчиво предложил он, — давайте не станем рвать зуб специально. Я предлагаю положиться на благой промысел судьбы. Вот, — он вытащил из кармана прочную шелковую нитку, — чем вам не нить фортуны? Привяжем один ее конец к дверной ручке, а второй — к зубу. И первый же, кто зайдет во дворец, неминуемо избавит Ланса от мучений. А исходя из того, что дуракам везет, — тут маг весело подмигнул радостно осклабившемуся Генриху, — я уверен: нас посетит хороший человек, а больной — не почувствует боли!

На том и порешили.

Минут десять ничего не происходило. Лансанариэль нервно поерзывал на табуретке, остальные дружно переживали за него. Вдруг из-за двери донеслось быстрое постукивание каблуков, сопровождаемое звоном оружия…

— О, — торжественно расправил плечи некромант, — а что я вам пророчил? Сюда идет отважный воин!

Все выжидательно затаили дыхание. Ланс напрягся…

Во входную дверь вежливо постучали, но столпившиеся в холле и не намеревались отвечать. Стоявший на крыльце посетитель нерешительно потоптался, гневно выругался и… резко потянул дверь на себя…

— А-а-а! — пронзительно взвыл Ланс, потому что больной зуб птичкой вылетел у него изо рта и повис на ниточке.

— А-а-а! — еще громче заорали все остальные, ибо в дверном проеме стояла Сумасшедшая принцесса, с озадаченным прищуром разглядывающая собравшееся в холле общество.

— Ну и как прикажете это понимать? — требовательно вопросила она, приподнимая брови и указывая на стоматологический трофей. — Окончательно без меня сбрендили?

Саймонариэль заливисто расхохотался, становясь похожим на расшалившегося мальчишку и начисто забывая о своем важном статусе.

— Девочка, ты, как всегда, вовремя! — справедливо признал он.

Генрих смотрел на Ульрику восхищенно вытаращенными глазами, подмечая и отсутствие маски, и ее новое, безупречно прекрасное лицо.

— Мелеана, — выдохнул Огвур, — ты выздоровела!

— И я! — в унисон пискнул Ланс, ощупывая заметно опавшую опухоль. — Я тоже выздоровел!

— Добро пожаловать! — радушно развел руки Марвин. — С возвращением домой, повелительница сильфов!

— Чего? — оторопела принцесса. — Как ты меня назвал?

Но тут Генрих внезапно отмер, вспомнил все недавние поучительные разглагольствования некроманта и ломанулся навстречу любимой, призывно распахивая объятия.

— Родная моя, — изощрялся он в эпитетах, — ненаглядная, желанная. Ты вернулась! Причем — без него… Значит, теперь ты уже точно станешь моей…

Он не успел договорить. Принцесса побледнела, покраснела, гневно раздула ноздри, выдохнула излишки воздуха сквозь неплотно сжатые губы и приласкала влюбленного барона прямым, сильным ударом кулака в нижнюю челюсть…

Генрих застонал, осел на пол и схватился за левую щеку.

— Ты чего, — потянул его Ланс за рукав, — вставай!

Де Грей посмотрел на него с легкой обидой во взоре, а потом приоткрыл рот и выплюнул что-то маленькое, белое…

— Ты же сам хотел именно этого! — рассмеялся полукровка, поднимая с паркета выбитый сильфский зуб. — Уж не знаю, как тебе, а мне было совсем не больно! Ульрика и правда настоящий профи по удалению зубов! Не так ли?

— Зачем ты меня ударила? — Генрих стоял, небрежно привалившись спиной к стене и не отрывая от меня горящего желанием взгляда. — Заметь, я не спрашиваю — почему, я спрашиваю — зачем? — Он выглядел идеально спокойным, но напружиненные шейные мышцы и то, как побелели напряженно стиснутые пальцы его якобы безмятежно скрещенных на груди рук, говорило мне об обратном. Он боялся. Боялся, что у него опять ничего не выйдет… Но натужно перекатывающиеся желваки красноречиво намекали — отступать или уступать он не собирался. И, осознав весь ужас этой совершенно очевидной истины, я почуяла — холод в моем сердце крепнет и расширяется, затвердевая до состояния непробиваемого льда. Ведь именно в этот момент я потеряла Астора окончательно и безвозвратно, ибо теперь мне не остается ничего другого, как жить дальше. Жить без него… Жить для других…

Я подняла на Генриха устало-насмешливый взгляд, заставивший его неуютно поежиться и виновато нахмуриться, но уже через миг он поборол ненужную ему слабость, вызывающе вскинул подбородок и ответил мне нагло-хозяйской ухмылкой.

— А ты изменился, — констатировала я. — Почему? Заметь, я не спрашиваю — зачем, я спрашиваю — почему?

Барон расцепил руки и неистово саданул кулаком в стену, сбрасывая с себя обманчивую личину напускного равнодушия.

— Ты — женщина, — зарычал он, и я поняла — следующий удар достанется мне, — всего лишь женщина — и ничего более. Сосуд для принятия излитого мужчиной семени, чрево для рождения детей. Так почему же ты забрала надо мной так много власти? Почему ты стала для меня дороже друзей, милее власти и благочестивее богов? Ты делаешь меня слабым… Но клянусь, отныне все изменится, и ты согласишься на любой мой приказ…

— О, — тихонько хихикнула я, стараясь не разбудить спящих в колыбельке детей, — ты, кажется, уже перестал искать взаимопонимания и сейчас признаешь лишь одно семейное положение — сверху!

Генрих метнулся ко мне и схватил меня за пальцы, больно выворачивая кисть. Я посмотрела на него укоризненно:

— Тише, детей разбудишь!

Сильф пристально вгляделся в две кудрявые младенческие головки, мирно разделившие одну подушку, и язвительно изогнул губы, словно разгадал — он нащупал мое слабое место.

— Дети, — прошипел он, — вот что тебя волнует. Ну дети — это не вопрос! Сколько тебе еще их сделать для полного счастья — троих, пятерых?

Я поднялась с брошенной у колыбели подушки, легко вывернулась из захвата озверевшего от страсти безумца и отступила к противоположной стене, принимая недавнюю позу Генриха настолько демонстративно, что это выглядело хлеще любой пощечины.

— Да, ты изменился, — спокойно подтвердила я. — Ты не только примирился со своими потерями, но даже научился извлекать из них пользу…

Де Грей навалился на меня всем телом, втискивая в обтягивающий стену бархат и приближая к моим губам свой жадно полуоткрытый рот. Его зрачки пьяно расширились, напоминая глаза жаждущего крови хищника в тот самый момент, когда он готовится растерзать беспомощную жертву.

— Ты, — хрипел он, — не сумевшая спасти свою погибшую любовь, брошенная, неприкаянная, пришлая… У тебя нет дома, нет даже крыши над головой. Нет того, кто бы приютил твоего нагулянного ребенка. Кому ты нужна? Тебе еще не надоело попирать судьбу, бьющую тебя все сильнее и сильнее? Хочешь этих детей? Хорошо, ты их получишь. Но ведь за все нужно платить…

— Так назови цену! — приняла я брошенный им вызов.

— Ты! — жарко выдохнул Генрих, прижимаясь ко мне еще откровеннее. — Я знаю, что никогда не получу твоей души. Но твое тело должно стать моим. Видят боги, я ждал тебя слишком долго!

Все это прозвучало настолько предсказуемо, что я ничуть не удивилась…

Вот уж чего я ожидала меньше всего — так это того, что портал выбросит меня прямиком на крыльцо главной сильфской резиденции. Я постучалась, но мне не ответили. И тогда я просто дернула дверную ручку и вошла внутрь… Меня неприятно удивила первая реакция Генриха, слишком откровенно радующегося отсутствию Астора, поэтому я не сдержалась и ударила его по лицу. А впрочем, неужели я ожидала чего-то иного? Ведь недаром говорят — на войне и в любви хороши любые способы, ведущие к победе. В том числе и нечестные. А по части совершаемых подлостей с желающей выйти замуж женщиной способен сравняться лишь мужчина, намеревающийся уложить в свою постель несговорчивую девушку. О любви же здесь и близко речи не идет, ибо необузданные плотские инстинкты превращают нас в животных — жестоких и беспощадных. А мне так хотелось остаться человеком!

Кса-Бун, похоже весьма неплохо прижившийся в баронском дворце, принес мне Люция — здоровенького, румяного и заметно подросшего. Целуя его шаловливые пальчики, хватающие меня за волосы, я краем уха услышала унылый шепот обоих магов, наперебой рассказывающих мне о скорбной участи, постигшей красавицу Лилуиллу, и медленном угасании ее новорожденной дочки. У меня подкосились ноги, и я чуть не упала. Так вот о каком третьем несчастье предостерегал всевидящий Логрус, намекая — оно коснется не меня лично, но другого, невинного человека, что горше и тяжелее во сто крат. Пощадив жизнь малиновки, я обрекла Лилуиллу на гибель! И зачем, ради чего? Ведь Астор мне так и не достался… А посему я тяжко задолжала усопшей эльфийской княжне и была обязана спасти хотя бы ее дочь. Причем любыми средствами и любой ценой!

— Покажите мне малышку! — попросила я и чуть не заплакала от жалости, когда в мои руки вложили худенькую до прозрачности Мириам, очевидно доживающую свои последние часы.

Подчиняясь непреодолимой материнской интуиции, я расстегнула рубашку и приложила малютку к своей набухшей молоком груди. И — о чудо, девочка, казалось уже впавшая в предсмертное забытье, в тот же миг широко распахнула свои прелестные глазки, открыла розовый ротик и зачмокала столь жадно, словно торопилась наверстать все упущенные дни воздержания от пищи. Собравшиеся в холле испустили одновременный вздох облегчения и умиления.

— Благослови тебя Аола, милосердная моя! — Трясущаяся от волнения рука Саймонариэля осторожно обняла меня за плечо, боясь помешать увлеченно насыщающейся малютке. — Ты заменишь мать этому несчастному ребенку и вырастишь ее благонравной, скромной девицей!

— Да! — шепнула я, ласково баюкая двух лежащих у меня на груди детей — мальчика и девочку. — Я согласна! — Я чувствовала, что уже люблю Мириам как родную, ничуть не меньше Люцифера. — Боги послали мне дочку!

И все это время я ощущала на себе неотступный взгляд Генриха — раздевающий, удовлетворенный, собственнический. Отныне я оказалась целиком и полностью в его власти…

Глава 9

— Ладно, — бросила я тоскливый взгляд на размеренно покачивающуюся колыбельку, прислушиваясь к синхронному сопению двух крохотных носиков, — я согласна…

Генрих тут же сделал шаг назад, избавляя меня от неприятной тяжести своего тела и выдыхая столь шумно, будто он только что освободился от некоего неподъемного груза. Неужели он подумал, что победил? О нет, наша битва едва началась…

Я склочно прищурилась, собираясь поторговаться:

— Согласна, но с рядом условий!

— Это еще какие такие условия ты придумала? — угрюмо буркнул барон, усаживаясь в кресло, разливая по бокалам неизвестно кем недопитые полбутылки вина и жестом приглашая меня занять место напротив него. Его загорелый лоб прорезала одинокая упрямая морщинка, карие глаза смотрели крайне настороженно и неприветливо… Я вздохнула, испытывая искреннее раскаяние и сожаление…

«Мне и правда очень жаль, Генрих, — мелькнуло у меня в голове. — Сложись все иначе — мы, наверно, смогли бы стать уж если не любовниками, то хотя бы друзьями. Я не обвиняю тебя ни в чем. Ты такой, какой есть, — обычный земной мужчина, озабоченный собственными удовольствиями и эгоистично стремящийся урвать от жизни самый сладкий кусок. Ты не паришь в облаках, а прочно стоишь на обеих ногах, не заморачиваясь излишней романтикой. Тебе не дано расправить крылья и взлететь к огнедышащему солнцу, рискуя сгореть от жара его лучей, но за этот краткий миг успев понять: ради этого стоит умереть. Боги, у тебя и крыльев-то нет, а есть лишь красивые мышцы, излишек либидо[74], немного мозгов, много сомнений и прочие полагающиеся мужику причиндалы. — Мои губы невольно растянулись в откровенно саркастичной ухмылке. — Ты не герой, и даже не мой принц. Ты просто беспринципный претендент на мое тело…»

Словно угадав посетившие меня мысли, де Грей сконфуженно пригладил свои ухоженные усики и смущенно закинул ногу на ногу, неосознанно пытаясь защитить самое дорогое мужское достояние. Я смешливо фыркнула. Я его не боялась.

— Генрих, — заявила я ультимативно, — я принимаю условия нашей сделки…

«О боги, — услужливо подсказал мой внутренний голос, — опять сделка! Жизнь слишком часто превращается в омерзительную торговлю телом, душой и идеалами, разбивая мечты. Жизнь продажна по своей сути…»

— И ты удовлетворишь мое желание? — нетерпеливо наклонился ко мне сильф, обшаривая похотливо прижмуренными глазами всю мою фигуру. Наверно, так смотрит голодный кот, узревший вожделенную миску со сметаной.

— Да, — я язвительно рассмеялась, откидываясь в кресле и принимая соблазнительную позу, — удовлетворю!

Барон взбудораженно сглотнул, по его сильной шее прокатилась волна рефлекторного подергивания мышц, почти пресекая дыхание. Кровь прилила к смуглым щекам, протянутые ко мне пальцы плотоядно скрючились…

— Стоп, — я ударила Генриха по руке, — не спеши. Я еще не озвучила своих ответных требований.

— Проси! — коротко каркнул мужчина, судорожно вцепляясь в подлокотники кресла и пытаясь усмирить свою бунтующую плоть. — Чего ты хочешь?

— Ее. — Легким движением ресниц я указала на безмятежно спящую малютку Мириам. — Отдай мне свою дочку. Тебе она все равно не нужна.

Барон изобразил задумчивое колебание, набивая цену. Я усмехнулась. Кого он пытается обмануть? Да у него же все на лице написано! Участь малышки волнует его в самую последнюю очередь.

— Забирай, — небрежным взмахом бокала он отдал мне безгрешную душу своей дочери, — теперь она твоя.

— Договорились. — Я спрятала свою жалость подальше, в самую глубину души, продолжая старательно играть роль жестокой, расчетливой стервы. — Мы проведем с тобой одну ночь, а после нее я забираю обоих детей — и ухожу из дворца!

— Чего? — От неожиданности Генрих буквально подпрыгнул в кресле, взирая на меня с ужасом и растерянностью. — Как уйдешь? Но я рассчитывал, что ты останешься жить здесь, со мной… Хотя бы некоторое время… — В его голосе проскользнули заискивающие нотки. — Пожалуйста, Ульрика! — Очевидно, это слово далось ему нелегко, ощутимо уколов его самолюбие и унизив гордость. — Прошу тебя!

Я нагнулась к своим сапогам, делая вид, будто поправляю пряжку на щиколотке, а на самом деле скрывая торжествующую улыбку. Если в этом мире продается все — даже женщины, — то почему бы тогда мне не продать себя за что-нибудь подлинно нужное, полезное для всех?

— А если я проведу во дворце месяц, два, три… — Я забавлялась с ним, словно кошка с мышкой, любуясь мгновенной сменой настроения, красноречиво отражающейся на его нервно подергивающемся лице, — …скажем, полгода? — Тут глаза барона засияли столь экзальтированно и ярко, что я всерьез побоялась ослепнуть. — То что ты дашь мне взамен?

— Все! — Он широко раскинул руки, предлагая свое движимое и недвижимое имущество, да и самого себя в придачу. — Все, чего ты только пожелаешь!

И тогда я прекратила увиливать, заговорив с ним начистоту.

— Генрих, — с подкупающей мягкостью произнесла я, — мне нужно, чтобы ты проводил меня в Черные горы, показал там место, где скрывается корабль демиургов, и помог его уничтожить!

— Уничтожить? — Сильф беспомощно разинул рот, предобморочно хватая воздух и шокированно держась за грудь. — Ты сошла с ума, Ульрика!

— Неоригинальный диагноз! — Я с удовольствием допила вино — выдохшееся, но еще довольно вкусное. Вино моей победы — пусть горьковатое, но такое необходимое всему миру. — Если бы ты знал, дорогой, сколько раз мне уже об этом говорили!

Если любовь и ненависть разделены сущей безделицей, равной одному короткому шагу, то расстояние от ненависти до любви измеряется совсем другими мерками, стремящимися к непреодолимой бесконечности. Нет, я отнюдь не ненавидела Генриха. В какой-то степени я его даже понимала, но это не меняло ровным счетом ничего. Я его не любила, и более того — знала точно, что не смогу полюбить и впредь. В своих поступках барон руководствовался лишь личным желанием, а если желание велико, то способ его реализации найдется всегда. Вот он его и изыскал… А посему я решила примириться с жестокой действительностью, осознанно принеся себя в жертву необходимости. Причем именно примириться, а не смириться — ведь смирение схоже с бездействием, с абсолютным подавлением воли и уничтожением стремления к победе. Я ощущала — отведенный мне срок почти закончился, не оставляя времени на колебания и рассуждения о морали. Я даже не думала о сохранении верности Астору, ибо осознавала — именно в эти дни демиурги совершают последние приготовления, форсируя процедуру отлета. Еще несколько дней — и они навсегда покинут Землю, превратив в дымящиеся руины так и не покорившуюся им планету. И над колыбелькой своих детей я торжественно дала самую страшную клятву, обещая: я не позволю загубить их едва начавшиеся жизни, я спасу этот мир, отныне ставший смыслом моего существования. Мир, ответственность за который я приняла на себя добровольно. Мир, созданный мной!

Ранее я полагала — причиной неудавшегося брака Генриха стало легкомысленное поведение Лилуиллы, интересующейся только нарядами и развлечениями. Но позднее до меня дошло — вина за сломанные отношения всегда в равной степени ложится и на мужчину, и на женщину, поскольку они оба задействованы как в связывающей их любви, так и в разделяющей их ненависти. Любовь не уживается рядом с меркантильностью и себялюбием, убивающими ее намного быстрее клинка или отравы. Мы любим другого человека не ради самих себя, а ради него — ведь счастье не признает неискренности и поддельного интереса, прикрывающего индивидуальную выгоду. Любовь всегда бескорыстна! И кажется, теперь я начала постигать истинный смысл мудрых поучений Логрина и осознала, почему душа Астора не откликнулась на мой призыв, не найдя в себе достаточно силы, способной преодолеть пропасть смерти, ставшую пропастью моего эгоизма. Ведь я любила Астора лишь ради себя, хотела вернуть моего принца ради обретения своего маленького, прожорливого, черствого счастьишка, не имеющего ничего общего с настоящим счастьем. И сейчас я все-таки познала настоящую суть того чувства, которое пыталась реанимировать столь фанатично и настолько безрезультатно. Познала, но, возможно, уже слишком поздно…

Мы с Генрихом выехали из Силя перед рассветом, как в добрые старые времена, согласно скача бок о бок и иногда дружески касаясь друг друга коленями. Он верхом на Песне, а я — нежно поглаживая шею Беса, немного обленившегося и чуток располневшего от сытой жизни в теплой конюшне замка Кардиньяк. Мы с бароном заключили временное перемирие, отложив до некоей спокойной поры все наши сделки, споры и разногласия. Сейчас мне было не до них. Я надеялась на успех. Мы взяли с собой наши клинки повелителей, выкованные Оружейницей, ибо не знали, что же понадобится для воплощения задуманного мной плана. Генрих божился, уверяя: он, дескать, досконально помнит запутанную дорогу, ведущую к некогда виденной им пирамиде, чей безмолвный призыв навечно запечатлелся у него в сердце. Де Грей признался: посетив подземелье, скрытое под Озером Безвременья, он очаровался загадкой демиургов и дал себе зарок вернуться туда вновь — с целью окончательно разобраться в тайне, окутывающей древние катакомбы. И сейчас он намеревался поквитаться с творцами за все беды, пережитые его народом, избавив мир от их разрушительной власти. Выслушивая его бравурные речи, призванные произвести на меня как можно более благоприятное впечатление, я предпочитала отмалчиваться, пряча за пазухой инструкцию по уничтожению корабля, завещанную мне Ринецеей. Час возмездия близился.

Путь в Долину кленов оказался довольно приятным времяпровождением. Погода стояла замечательная, никаких препятствий нам не встретилось, а Генрих непрерывно болтал — бойче любого мальчишки, так и сыпля шутками да прибаутками. Рефлекторно улыбаясь, я не вникала в смысл его разговоров, изредка поддакивая, но почти не слушая, целиком и полностью погрузившись в собственные нелегкие размышления. Как-то слишком просто и неправдоподобно все у нас получается. Ну во всяком случае, пока… Ничто и никто нам не мешает, охранить демиургов не пытается, а убить дерзких злоумышленников, покушающихся на сложившееся мироустройство, не рвется. И вообще — кругом тишина нетронутая и красота непуганая разливаются: птички поют, бабочки летают, лютики цветут. Все честь по чести, прямо-таки идиллия радужная. И мне очень хочется убедить себя в том, будто прибыла я не в эпицентр недавней безжалостной бойни, а в самое теплое место под солнцем. Вот только что-то зловещее, на нехорошее предчувствие похожее, непрерывно ноет у меня в груди, покоя не дает и подленьким таким голоском подсказывает: найдя некую безоблачную зону — опасайся солнечного удара, ибо легко и даром в жизни даются только неприятности. Но уже спустя минуту, развеселившись от очередной шутки моего спутника, я одергивала саму себя, укоряя за излишне мрачные мысли: «Да полно, с каких это пор ты стала такой мнительной да подозрительной?» И я чересчур ненатурально пыталась уверовать в то, что чаша моих испытаний уже опустела, испитая до дна. Но здравый рассудок с негодованием отметал подобный легкомысленный самообман, призывая меня ни в коем случае не терять бдительности. Умирающая гидра с отрубленной головой еще способна нанести последний, сокрушительный удар, направленный в спину преждевременно расслабившегося победителя. А значит, мне следовало внимательно прислушаться к вовсю звенящим в душе колокольчикам тревоги и держать ухо востро, не доверяя бездеятельно затаившимся демиургам. Почивать на лаврах победы было еще слишком рано…

Долина кленов выглядела опустелой и покинутой. От былого величия расы кентавров не осталось и следа. Я с грустью разглядывала заброшенный, поросший ядовитым плющом Храм трех божественных братьев, встретивший нас нараспашку растворенными воротами и заплесневелой чашей иссякшего фонтана. Вместе с пересохшим источником из долины ушли и все воспоминания о его благородных обитателях, ныне живущих лишь в настенных фресках и мудрости легенд, записанных на серебряных пластинках храмовой библиотеки. Посуровевший лицом Генрих крепко сжимал мои послушные пальцы, не отпуская от себя ни на шаг. Уж слишком мрачным и одичалым показался ему темный портик, заполненный почерневшими блоками расколотых колонн да разбросанными там и сям обломками пришедшего в негодность оружия. Небо над развалинами налилось предзакатной синевой, густой и насыщенной, красноречиво предвещая приближение ночного дождя. Генрих предусмотрительно завел лошадей во внутренний дворик, предоставляя им возможность попастись на свежей траве, буйно затянувшей мраморные напольные плитки.

— Через час станет совсем темно. — Он поднял голову, пытливо всматриваясь в клубящиеся на горизонте тучи, темные и переполненные избытком влаги. — Да и грозы, похоже, не миновать. Не думаю, что существует такая уж острая необходимость лезть в гору прямо сейчас. Но с другой стороны, от этого злополучного здания так и веет ужасом насильственной смерти. Возможно, нам стоило остановиться на поляне у водопада? Как ты считаешь, Ульрика?

Но я протестующе помотала головой:

— Переночуем здесь. Священного покоя мертвых мы не смутим, в глубь развалин не пойдем и будем вести себя тихо да смирно, как и положено вежливым гостям. — Короткие локоны вразнобой вились вокруг лица, придавая мне на редкость несерьезный вид. Но де Грей все-таки прислушался к моим аргументам и проявил сговорчивость.

— Ладно, уговорила! — Барон пошел по двору, подбирая обломки сухих досок, вполне пригодные для костра. Он вел себя абсолютно правильно — договорился со мной в самом главном вопросе и теперь сознательно старался не раздражать меня по пустякам, не спорил и не перечил. Я с хмурой улыбкой посмотрела сильфу в спину, отдавая должное его выдержке и самообладанию. Возможно, он мне физически неприятен и вовсе не является пределом моих мечтаний, но зато — далеко не дурак.

Я нашла огромный мраморный желоб, несомненно когда-то служивший частью ирригационного акведука кентавров, и насыпала в него приличную порцию ячменя из переметных сумок, создавая запас пищи для лошадей, которым придется дожидаться нашего возвращения в течение нескольких дней. А затем направилась к еще прочным внешним воротам, намереваясь запереть их на ночь. И нетрудно себе представить, насколько непритворным оказалось мое неподдельное удивление, вызванное видом крепко запертого замка, надежно замыкающего массивные створки. Толстый засов полностью вошел в приклепанные к металлу скобы, преграждая выход наружу.

— Что за гоблины? Какого демона здесь происходит? — вполголоса недоуменно ругнулась я, точно помня — мы с Генрихом этих ворот еще не закрывали…

«Кто же тогда это сделал?»

Я положила пальцы на мощную конструкцию замка, мысленно прикидывая и анализируя: его части изрядно заржавели и ворочались с трудом, а поэтому, дабы беззвучно сдвинуть с места этакую махину, требуются немалая сила и ловкость. Кто — враг или друг — совершил сие непонятное деяние? Нас намеренно закрыли в Храме, мешая сбежать и превратив в его узников, или же, наоборот, стараются уберечь от чего-то опасного, идущего извне?

Мои пальцы неосознанно поглаживали петли замка, выполненные в форме голов кентавров. Внезапно я почувствовала, как металл, до этих пор мертвенно-холодный и враждебный, начал потихоньку нагреваться, приобретая фактуру бархатистой лошадиной шкуры. Я озадаченно попыталась визуально оценить приключившуюся с замком метаморфозу, но внешне он оставался прежним, не изменившись ничуть. Похоже, волшебство происходило не на физическом, а на ментальном уровне…

— Принцесса, — мелодичный шепот волной ворвался в мой мозг, напевая серебристым звучанием лютни, успокаивая и подчиняя своей воле, — выслушай нас, принцесса.

— Кто вы? — осипшим от волнения голосом спросила я. — Где вы?

— Здесь, — печально отозвался второй шепот, более мужественный и твердый, — и вместе с тем нигде. Нас нет, но мы есть…

— Ваши души скитаются по Земле, не способные отправиться на Радужный уровень? — участливо предположила я, уже поняв, что общаюсь с погибшими хозяевами долины. — Чем я могу вам помочь?

— Ничем. — Женский смех, добрый и открытый, звенел ручейком. — Ты и так уже нам помогла!

— Хм? — не поняла я. — Когда?

— Ты приходила сюда с друзьями, — пояснил призрак мужчины. — Один из них похоронил наши тела, а второй жалостливо оплакал нашу скорбную участь. (Услышав про «оплакал», я едва не заржала в голос, с трудом усмиряя свою обычную въедливую иронию и вспоминая беднягу Ланса, звучно рыгавшего, а отнюдь не рыдавшего в кустах…) Ты же сама прочитала над нашими останками погребальную молитву, открывшую нам путь к перерождению. Народ кентавров ушел в Обитель затерянных душ легко и радостно, но мы с дочерью остались тут, дабы исполнить долг благодарности и ответить добром на добро.

— Так ты и есть великий Гиэс, — догадалась я. — Генрих рассказывал мне о тебе. А ты, — второй дух сразу же овеял меня нежным ветерком, — прелестная Гийона, жрица богов-братьев?

— Да, — прошелестел довольный ответ, — это мы. Но Звездный мост призывает нас к себе, и у нас едва достанет сил для того, чтобы помочь тебе и предостеречь…

— Предостеречь от чего? — насторожилась я, чувствуя: вот она, ожидаемая мной тайная опасность.

— Неживые охотники, — торопливой скороговоркой бормотал Гиэс прямо мне в ухо, — они придут этой ночью. Не спи и будь осторожна…

— Никогда не слышала о подобных тварях, — откровенно призналась я. — Что им нужно?

— Остановить вас, — горько всхлипнула Гийона, — убить вас. Охотники охраняют подступы к кораблю демиургов, проникнуть на который можно, лишь воспользовавшись Плащами братьев, издавна хранящимися в Храме и втайне от Оружейницы привезенными сестрой Хаос с их далекой родины. Но сейчас творцы почуяли угрожающую им опасность и послали своих слуг забрать волшебные реликвии или же уничтожить их на месте, чтобы никто из посторонних уже не сумел проникнуть за запретный периметр.

— Память Оружейницы не содержит знаний о подобных артефактах, — недоверчиво нахмурилась я. — А это, случаем, не ловушка?

— Ловушка, — простодушно подтвердила мои опасения душа мертвой жрицы. — Для Оружейницы… Не доверяй Хаос, принцесса. Она всегда желала сместить добрую, справедливую Мать клинков и занять ее место. Три Плаща братьев — для трех сестер, это Хаос, Тьма и Свет. Оружейницу же предали и приговорили к смерти… Лживые твари долго скрывали от нее назначение Плащей… Истинные друзья познаются не в беде…

— И где мне следует искать эти Плащи? — вопросила я, содрогаясь от подкатившего к сердцу ужаса. — Скажите…

— В алтаре! — Голоса призраков умолкали, становясь еле различимыми. — Если душа твоя чиста, а помыслы благородны, то защитные одеяния братьев Аолы придутся вам впору. Учтите — их всего три, и они чрезвычайно хрупки… — Шепот затих окончательно.

Я с признательностью погладила замок, снова ставший холодным, и рассеянно зашагала к центру дворика, откуда уже струился свет разожженного бароном костра и доносился аппетитный запах жареного мяса. От моего недавнего благодушия не осталось и следа. Судьба опять бросила мне вызов, готовя очередную каверзу. И следовало ожидать, что выбраться из этой коварно подстроенной нам ловушки окажется весьма и весьма непросто…

Они действительно пришли с наступлением темноты — сразу же после полуночи, принеся с собой жгучее дыхание южного ветра, мгновенно чуть не прожегшего меня до самых костей. Костер прогорел и почти погас, прощально отсвечивая несколькими затухающими углями. Мы уютно устроились на широких каменных ступенях, выгодно приподнятых над залитым дождевой водой двором. Ливень гулко барабанил по разноцветной мозаике, изображавшей пожилого седобородого кентавра, церемонно несущего на вытянутых руках что-то серебристое, завернутое в фиолетовые листья какого-то дерева, очертаниями сильно смахивающие на кленовые. Я ни за что не поверила бы в подлинность столь странного растения, посчитав его художественным преувеличением искусного мастера-камнереза, если бы сразу не приметила эту самую диковинку, скромно росшую в уголке храмового сада. Дерево с фиолетовой листвой! М-да, это уже чересчур даже для знаменитой Долины кленов…

Сладко похрапывал завернувшийся в попону Генрих, почивающий глубоким сном вымотавшегося от дня верховой езды человека. Сквозь неумолкающий плеск низвергающейся с небес воды до моего настороженного слуха доносился нудный скрип болтающейся на ветру оконной рамы да близкое уханье вылетевшей на охоту совы. Я зябко поежилась, плотнее заворачиваясь в одеяло и сочувствуя не вовремя проголодавшейся птице. Краем теплой ткани я старательно укрывала загодя разложенное у себя под боком оружие, тщательно маскируя его от ожидаемого врага. И вдруг все звуки стихли… Испуганно замерла рассохшаяся деревяшка, а трусоватая сова будто сквозь землю провалилась, видимо предпочтя загодя убраться подобру-поздорову из столь опасного места. Двор окутала вязкая тишина, засасывающая меня, словно смертоносный болотный омут. Что-то незримое плыло в воздухе, туманом ложась на мои веки, пригибая шею к земле, клоня голову на плечо и настойчиво внушая: «Спи, спи!» Я начала безропотно заваливаться набок, медленно сползая по колонне, зевая и сдаваясь на милость сну. Но меня выручил верный Бес, ночующий под соседним навесом: он заржал громко, пронзительно и предостерегающе. Чуткий конь первым разгадал отвратительную сущность подкрадывающихся к нам тварей, спасая мою жизнь. Я моментально встрепенулась, освобождаясь от чар колдовского наваждения и до крови прикусывая нижнюю губу с немым самоукором: «А ведь меня же предупреждали — говорили, что спать нельзя!»

Сначала я не смогла разглядеть их отчетливо, даже понадеявшись на свое хваленое орлиное зрение. Насчитала лишь дюжину кроваво-красных огоньков, бесшумно парящих в паре метров над землей. Но затем они подкрались ближе, видимо уверовав в силу сопровождающей их магии и мою мнимую беспомощность, и я смогла разделить огоньки на шесть пар горящих злобой глаз, принадлежавших уродливым до омерзения существам, без сомнения являвшимся порождением извращенного технического гения демиургов. Они не имели плоти и не носили одежды. Их тела представляли собой тощие, отблескивающие металлом каркасы, пародирующие обычный человеческий скелет. Сразу же стало понятно, почему кентавры называли этих тварей Неживыми. Вряд ли пожаловавшие по наши души Охотники принадлежали к какому-либо роду разумных биологических существ. Нет, они, скорее, были беспощадными машинами, созданными с одной лишь конкретной целью — выслеживать и убивать свою добычу. Каждый Охотник имел по четверо верхних клешнятых конечностей, перевитых жгутами металлизированных кабелей, отходящих от ребристой грудной клетки и вооруженных диковинно изогнутыми лезвиями. Возглавляющая отряд тварь подступила к укрывающему меня одеялу и стремительным выпадом своего клинка прошила его насквозь, очевидно рассчитывая покончить со мной первым молниеносным ударом. Но ровно минуту назад я ужом выскользнула с нагретого местечка, оставляя вместо себя обманчивый кокон плотной ткани, откатилась вбок и схватила предусмотрительно заготовленное оружие. Охотник тут же поплатился за свою самонадеянность. Нурилон кровожадно свистнул, срубая железную голову твари, с предательским грохотом скатившуюся по ступеням Храма. Количество Охотников уменьшилось на одного, но и моя хитрость оказалась раскрытой, поставив меня в крайне затруднительное положение. Неживые взвыли скрежещущим обиженным воем и набросились на меня всем скопом, вынуждая под их напором с боем отступить внутрь портика. Мне срочно требовалась помощь.

— Генрих, — во все горло заорала я, одновременно отбиваясь и Нурилоном, и Алаторой. — Просыпайся, увалень тугоухий. Иначе меня для тебя даже некромант потом из кусков не соберет!

— Гоблины! — Барон с утробным рычанием выпутался из закрывавшей его попоны и лихорадочно заработал острием рапиры, отвлекая на себя сразу двух тварей. Его глаза светились шальным восторгом и упоением битвы. — Ульрика, ну что ты за женщина такая неспокойная? — риторически поинтересовался он, успевая одобрительно подмигнуть мне. — Вот признайся честно, ты способна хотя бы день прожить мирно и спокойно, без новых авантюр?

— Сомневаюсь! — хрипло выдохнула я, подсекая нижние конечности второго Охотника. — Я очень в этом сомневаюсь!

Этот бой стал не только подлинной борьбой за выживание, но финальной проверкой наших воинских навыков и последним нерушимым рубежом, перейдя который ты начинаешь четко осознавать — пути назад уже нет. Мы осмелились в открытую выступить против демиургов и понимали — теперь нам представляется возможность выбора: погибнуть или победить. И то и другое нелегко выполнить, но третьего здесь уже не дано, ибо отступать некуда. А поэтому мы сражались — оружием, зубами и когтями, сражались так, как еще никогда до нынешнего момента. Увы, расклад сил оказался слишком неравным. Четыре Охотника неумолимо теснили нас в глубь Храма, действуя согласно заложенной в них программе. Приданная тварям техника боя шла в полный разрез с нашим прежним опытом, низводя нас до уровня наивных новобранцев, впервые в жизни взявших в руки мечи. До сего момента мне никогда не доводилось видеть приемы и выпады, подобные тем, кои демонстрировали нам сейчас слуги демиургов, озверело дерясь за каждый шаг, за каждый сантиметр отвоеванного у нас пространства. Пот градом стекал по нашим лбам, болели сжимающие рукояти клинков ладони, и все равно — мы отступали, скрежеща зубами от бессильного гнева и осознания собственного несовершенства. Мы — дети Старшей крови, прирожденные бойцы и повелители — сегодня выглядели слабыми насекомыми, осмелившимися встать рядом с этими закованными в сталь чудовищами, не ведающими страха и не признающими усталости. Мы изначально были обречены на поражение.

Нас буквально втолкнули в круглый зал, скудно освещенный рассеянным лунным светом, проникающим через пролом в крыше. Пыль и паутина покрывали ритуальные сооружения кентавров, а в центре помещения одиноко высился кубический алтарь, искусно изготовленный из чуть розоватого горного хрусталя — слегка помутневшего, но до сих пор прекрасного. Стараясь не выпускать из поля зрения своих неумолимых противников, я чуть скосила зрачки, заметив в глубине алтаря что-то серебристое, испускающее ровное, неяркое свечение. Похоже, и Охотникам, и нам требовалось именно это магическое нечто, невообразимо долгие столетия мирно пролежавшее в самом сердце Долины кленов. Несомненно, хрустальный алтарь оберегал три Плаща божественных братьев, способные провести нас на корабль творцов.

Невзирая на наше отчаянное противостояние, один из Охотников вскорости прорвался к алтарю и мощным ударом своего гигантского клинка снес его верхнюю часть, открывая доступ к искомому сокровищу.

— Генрих, — истошно взывала я, уже не обращая внимания на сбитое дыхание, — если твари получат покоящиеся внутри алтаря раритеты, то мы уже никогда не сможем попасть на корабль.

— Догадываюсь, что они сюда не просто размяться прибыли, — нехотя буркнул барон, ни на миг не отвлекаясь от клинка Охотника, порхающего в опасной близости от его груди. — И какого гоблина я тебя послушался, бездумно отправляясь в эту якобы безопасную экспедицию? Да чтобы я еще хоть раз…

— Ты жить хочешь? — Я бесцеремонно перебила его патетические излияния. — Да или нет?

— Нет, ты точно сумасшедшая! — саркастично осклабился де Грей. — То есть да, конечно, хочу!

— Тогда послушаешь меня еще не раз и не два! — жестко припечатала я. — И без лишних вопросов!

Барон едва не подавился очередным колким словом, готовым сорваться с его губ, но сдержался и промолчал.

Видимо, какой-то малой долей разума Охотники все-таки обладали, потому что, будто сговорившись, трое из них вдруг прикрыли собой четвертого, стрелой рванувшегося к вскрытому алтарю. Я закричала, но мой окрик опоздал. Тварь сунула конечность внутрь хрустального куба и, подцепив пальцем, выудила один сгусток серебристого свечения, оказавшийся свернутым в рулон куском необычной ткани. Но, едва угодивши в руки Охотника, Плащ богов внезапно вспыхнул яркой звездой, рассыпаясь в прах… Я надрывно застонала, понимая — первая из трех святынь потеряна безвозвратно…

«Лишь чистый душой и помыслами человек достоин прикоснуться к одеянию бога! — вспомнила я предупреждение кентавров. — Вот гоблины, нужно как-то исхитриться и не допустить, чтобы твари извлекли из алтаря оставшиеся Плащи!»

Но исполнить сию труднейшую задумку на деле оказалось практически невозможно. Мы сумели отвлечь Охотника от куба, едва не поплатившись за это жизнями. На плече Генриха зиял глубокий порез, а я получила полновесный удар по макушке и теперь усиленно боролась с некстати нахлынувшим головокружением, утратив способность четко координировать свои движения. Стало заметно, что ситуация складывается явно не в нашу пользу…

— Зови их, — вдруг устало приказал Генрих, обращая ко мне измазанное в крови лицо. — Иначе нам конец!

— Кого? — изумленно охнула я, придя к скоропалительному выводу: напряжение боя весьма неблагоприятно отразилось на умственных способностях моего напарника. — Ведь тут никого нет!

— Дура! — эмоционально припечатал сильф, презрительно сплевывая тягучую красную слюну. — Все бабы одинаковы! Да хоть кого зови, любого — кто услышит… В Долине полно призраков, а у тебя есть опыт общения с душами мертвых…

— Точно! — дошло до меня. — Ты прав! — Я отступила на шаг, набрала в грудь побольше воздуха и закричала так громко, как только смогла: — Гиэс, Гийона, души мертвых — где вы? Услышьте мой призыв, помогите нам!

Мой голос эхом раскатился по полуразрушенному Храму, будя странный отзвук, похожий на ропот вынужденно просыпающегося от долгого сна великана. Стены завибрировали и покрылись сеткой крупных трещин. Пол вздыбился. Охотники в ужасе отпрянули от алтаря, недоуменно сбившись в кучку и настороженно поводя клинками. Они явно почувствовали приближение кого-то опасного, не сулящего им ничего хорошего.

Ошеломленно вытаращив глаза, я следила за происходящим. Одна из стен Храма вдруг стала прозрачной, полностью растворившись в полумраке ночи, а на ее месте возникли сотканные из звездной пыли ступени, уходящие вверх, в необъятную даль пустоты. И вот по этим-то ступеням к нам и начала спускаться группа призрачных воинов, облаченных в чеканные доспехи. Они все были здесь: погибший на берегу Диких земель Маллер де Вакс, подмигнувший мне донельзя лукаво; мои храбрые товарищи по оружию, павшие в битве с полчищами Ринецеи; король Шеарран, увенчанный регалиями высшей власти; могучие кентавры; переливающиеся водопадом огненных искр Туман и Радуга и еще многие другие, незнакомые мне лично… И каждый из них коротко салютовал мне своим оружием, тут же вступая в схватку.

— Ничего себе, — тихонько присвистнул Генрих, потрясенный ничуть не меньше меня, — ты, видимо, дотянулась до самого Звездного моста. С такими друзьями мы уж точно не пропадем! — Он торжествующе расхохотался и с многократно возросшим энтузиазмом вклинился в толпу дерущихся, не желая уступать кому-то из вновь прибывших титул победителя.

Призрачные воины сражались отважно, но, увы, их туманные тела не обладали прочностью или долговечностью реальной плоти, бесследно тая от первого же прикосновения клинков Неживых тварей. И вот уже второй Охотник сумел добраться до алтаря, уничтожив следующий Плащ и приведя меня в отчаяние. Наши и без того ничтожные шансы проникнуть на корабль таяли буквально на глазах, и тогда я решила рискнуть собой, но любой ценой спасти последний уцелевший артефакт.

Души мертвых давно уже ушли обратно на Радужный уровень, унеся с собой жизни трех бойцов демиургов. Мы с Генрихом опять остались одни, защищая алтарь от последнего Охотника — самого ловкого и хитрого. Неустойчиво покачивающийся от потери крови барон едва держался на ногах, слабея с каждой минутой. И мне не оставалось ничего иного, как осмелиться на отчаянный поступок. Многозначительным взглядом приказав де Грею незаметно зайти за спину железного чудовища, я увлекла тварь к самому кубу, позволив протянуть суставчатую длань к вожделенному артефакту. А затем я стремительно бросилась под клинок врага, прикрывая Плащ собой и чувствуя, как меч Охотника входит в мой живот, теряя мощь удара и наглухо увязая в мышечной ткани. Я еще успела заметить гневно сверкнувшие глаза монстра, запоздало разгадавшего нашу задумку, и острие Гиарды, с лязгом врубающееся в шею поверженного противника… Но вслед за тем мои глаза закрылись, и я погрузилась в непроглядную тьму, разделяющую сознание на бытие и небытие…

— Ульрика! — Настойчивые шлепки по щекам вывели меня из обморока, заставив поморщиться от возмущения. — Хватит притворяться мертвой! На тебе же все раны заживают практически мгновенно. Быстрее, чем на собаке…

Я нехотя разлепила мокрые ресницы. Я лежала на полу, а к моему лицу склонился обеспокоенный Генрих, чья неуверенная улыбка казалась особенно белозубой на фоне грязного и измотанно-бледного лица.

— Ну вот, — с облегчением усмехнулся он, мастерски затягивая у меня на ребрах кусок полотна, оторванный от его собственной рубашки, — так-то лучше. Стальной гад пырнул тебя в печень. Любой другой от подобной раны скончался бы на месте. Но ты… — Он звонко прищелкнул языком, выражая одобрение. — Короче, до свадьбы заживет!

— До какой еще свадьбы? — раздосадованно буркнула я, придерживая рукой повязку и кряхтя от боли, но все же пытаясь перевести себя в сидячее положение.

— До нашей! — не моргнув глазом, серьезно ответил Генрих. — А ты как хотела?

— Ага, жди! — склочно фыркнула я. — Не бывать этому во веки веков!

— Свадьбе или заживлению? — Он насмешливо склонил голову набок. — Ну и вредная же ты, любовь моя!

— А вовсе я не вредная, — хулиганисто ухмыльнулась я, ищущим взором озираясь по сторонам, — я полезная! Ой, — я взвизгнула от восторга, увидев последний Плащ, как и прежде, мирно покоящимся в алтаре. — Мы его спасли?

— Ага, — важно кивнул Генрих, — признай — я вовремя прикончил этого увертливого урода. Я… — Он не закончил фразы, потому что я схватила его за подбородок, притянула к себе и поцеловала прямо в губы.

— Ого, — сильф с трудом перевел дух, — вот даже как! Значит, я тебе уже нравлюсь?

— Нет, — виновато буркнула я, заливаясь багровым румянцем, — это я таким оригинальным способом искореняю в себе комплекс брезгливости!

Но Генрих запрокинул свою черноволосую голову и рассмеялся звонким смехом абсолютно счастливого человека. Я улыбнулась — пусть себе посмеется, пока для этого есть повод. Похоже, дальше нам станет не до смеха.

Я кое-как поднялась на ноги и, отдыхая после каждого очередного шага, упрямо доковыляла до хрустального куба. С интересом склонившись над алтарем, я с трепетом протянула пальцы к священной реликвии и… тотчас поспешно отдернула чуть не покрывшуюся льдом руку. От Плаща струился чудовищный холод, способный заморозить насмерть.

— Ого, — выразительно прокомментировал произошедшее Генрих, опасливо заходя с противоположной стороны куба. — Охотники пылали жаром. Возможно, поэтому они и смогли уничтожить парочку божественных одежек?

Я с сомнением пожала плечами, куда более склонная доверять словам кентавров, чем необоснованным предположениям барона. Но смутная уверенность в том, что я вполне способна управиться с неподатливыми артефактами, прочно засела у меня в мозгу. Возможно, я видела это во сне, но их уже носили на руках, завернув в… Нет, не во сне! Точно, кентавр на цветной мозаике — он прикасался к Плащам… Я радостно рассмеялась:

— Генрих, сходи, пожалуйста, во двор Храма и сорви пару листьев с растущего там дерева — ну, помнишь, такого странного, фиолетового… Думаю, демиурги привезли это растение со своей родины…

Сильф посмотрел на меня как на ненормальную, но листья принес. Используя их вместо прихваток, я без проблем извлекла Плащ из алтаря. Едва очутившись у меня в руках, артефакт тут же утратил свое защитное поле, став обычным на ощупь и вид. Хотя нет, не совсем обычным. Полагаю, на Земле никогда еще не существовало технологий, способных создать настолько удивительную вещь. Одеяние богов пошили не из ткани, а из какого-то особого металлизированного материала, схожего с гибким зеркалом, пронизанным асбестовыми нитями. Я задумчиво прищурилась, размышляя — для чего же может пригодиться сия непонятная вещь? Впрочем, об этом нам предстояло узнать в самом ближайшем будущем.

Мы беззаботно продрыхли остаток ночи, а утром плотно позавтракали из платка Единорога и пешком направились к высокому склону горы, обильно поросшему травой и кустарником, надежно скрывающим лаз, ведущий в подземные катакомбы. Я уже сняла наложенный на мои ребра бинт, осторожно ощупав молодую тонкую кожицу, затянувшую недавнюю рану. Боль прошла, словно ее и не бывало. Генрих уважительно поцокал языком, разглядывая стремительно регенерирующие ткани. Хотя следует признать — его собственный порез тоже заживал весьма быстро. Наши тела не имели права на слабость, идеально подходя для предопределенной нам миссии.

Мы в ускоренном темпе преодолели часть пещерного туннеля, уводящего нас все глубже и глубже — намного ниже уровня почвы, лишь немного задержавшись у полуразобранного завала, отмечающего место столкновения с Ринецеей. Генрих подробно рассказал мне обо всем, не привирая ни в чем и не приписывая себе незаслуженного героизма. Мы долго петляли извилистыми ходами, разыскивая гигантскую котловину, скрывающую «Чашу жизни» — корабль демиургов. Я ожидала, что звездолет окажется воистину монументальной конструкцией, но, узрев его воочию, все-таки не сдержала восхищенного возгласа, потрясенная размерами и исходящей от корабля энергетикой.

На дне спекшейся до состояния стекла котловины, заваленной обломками сожженной жаром двигателей горной породы, покоилась огромная трехгранная пирамида — черная и гладкая. Сигнальное поле, создаваемое несколькими тускло светящимися колоннами с изображениями демиургов, звонко лопнуло при нашем приближении, пропуская внутрь защитного периметра пару незваных гостей. Генрих, уже знакомый с главной территорией демиургов, шел свободно, словно на прогулке, засунув в карман правую руку, беззаботно помахивая второй и мелодично насвистывая. Но я отнюдь не разделяла его уверенности в безопасности котловины, пристально оглядываясь в поисках скрытого источника смертельной угрозы. От покатого бока корабля, окончание которого терялось где-то высоко над нашими головами, нас отделяло всего лишь несколько шагов, как вдруг я заметила несколько светящихся точек, казалось возникших прямо в воздухе и направленных точно на нас. И эти точки разгорались…

— Ложись! — требовательно заорала я, плашмя падая на живот, дергая барона за руку и утягивая за собой. — Не поднимайся — это лазерные излучатели…

Мы затаив дыхание распластались на острой гранитной крошке, уткнув носы в пол и ощущая ревущие струи пламени, проносящиеся над нами так низко, что они почти обжигали наши лопатки, не позволяя подняться даже на колени. Генрих сдавленно ругался, пытаясь выплюнуть набившуюся в рот грязь, а я скованно шебаршилась, на ощупь потроша свою походную сумку. Огонь, беспощадно придавивший нас к земле, продолжал свирепствовать не переставая, очевидно совсем не собираясь затухать и надежно защищая подступы к кораблю. Но я не отчаивалась, ибо теперь понимала, для чего именно предназначались Плащи богов, предусмотрительно спрятанные в Храме Долины кленов…

Глава 10

Я кое-как вытащила из сумки комочек зеркально отблескивающей ткани, на вид столь тонкой и непрочной, расстелила ее перед нами и жестом предложила Генриху — залазим под Плащ…

— А теперь встаем, обматываемся им как можно плотнее и идем к кораблю.

— Ты сошла с ума! — негодующе зашипел сильф. — Да мы же сразу поджаримся, как цыплята на вертеле!

— Не поджаримся — гарантирую, — с усмешкой возразила я. — Я доверяю защитным свойствам одеяния богов, а иначе — зачем бы Неживым охотникам драться за них так отчаянно? К тому же я не могу придумать какого-то другого приемлемого способа, позволившего бы нам попасть на корабль.

Что-то протестующе бурча себе под нос на тему: «Уж если баба что-то втемяшит себе в голову, то спорить с ней бесполезно», барон тем не менее в точности выполнил мои указания. Прижимаясь друг к другу плотно, словно зернышки уррагского граната, мы поднялись, будто коконом, окутанные складками Плаща, закрывая головы просторным и широким капюшоном. Плащ, хоть и весьма свободный по покрою, все-таки был рассчитан на одного человека, поэтому мы брели к кораблю довольно долго, уподобившись стреноженным коням. Мы ощущали волны дикого жара, бессильно стекающие по серебристой ткани и не причиняющие нам ни малейшего вреда. Стоило нам только преодолеть линию убийственного периметра, как огонь сразу же стих, признавая свою несостоятельность. Открыв лицо, я обнаружила вблизи от себя наклонную стену последнего оплота демиургов, угрожающе подпирающую далекий свод подземной пещеры. Все грани корабля выглядели идеально монолитными, ничем не выдавая наличия входного шлюза или люка.

— И что дальше? — растерянно поинтересовался Генрих, осторожно поглаживая поверхность «Чаши жизни» так, словно перед ним находилось опасное, неприрученное животное. — Нас не впустят внутрь корабля…

Я аккуратно свернула Плащ богов, убирая его в сумку. Поверхность ткани потемнела и утратила свой изначальный блеск, приобретя схожесть с грубой, заношенной дерюгой. Похоже, творение инопланетного гения полностью выработало отпущенный ему срок, стопроцентно исчерпав свои защитные ресурсы. Как мы пойдем без Плаща обратно, я старалась сейчас не думать, привычно положившись на свое излюбленное правило: встающие перед тобой проблемы следует решать по мере их поступления, но отнюдь не все оптом.

Следуя примеру де Грея, я тоже протянула руку и приложила к боку звездолета кончик указательного пальца. Внезапно раздалось негромкое гудение, и абсолютно лишенный каких-либо человеческих интонаций механический голос четко отрапортовал:

— Ваша личность успешно идентифицирована. Приветствую вас на борту «Чаши жизни», капитан Си-Тха, боевой ник «Оружейница».

— Ну и дела! — Генрих потрясенно присвистнул, невольно воспользовавшись любимой фразой Ланса. — Ты — Оружейница?

— Я — ее дочь! — сердитым шепотом осадила я не в меру любознательного барона. — Пожалуйста, молчи и не порти мне представления!

Генрих немедленно заткнулся.

— Ваши дальнейшие указания? — осведомился бортовой компьютер.

— Раздраить входной люк, доложить обстановку на борту! — совершенно неожиданно для себя приказала я, чувствуя, как внутри меня просыпается разум погибшей матери, беря на себя контроль над ситуацией.

— Будет исполнено! — Некоторая часть черного бока корабля вдруг просто растворилась, образовав круглое отверстие, за которым начинался просторный коридор, озаренный льющимся с потолка светом. Я уверенно вступила на железный пандус, ведя за собой Генриха. Стена за нашими спинами вновь затянулась наглухо. Мы оказались внутри корабля, уподобившись двум сильно нахальным мышкам, смело сунувшимся в захлопнувшуюся ловушку. Но я презрительно усмехнулась, оскаливая зубы отнюдь не по-мышиному. Ничего, у меня в запасе имеется парочка непредсказуемых сюрпризов, способных изрядно подпортить настроение поджидающим нас кошкам.

Пришел срок начать свою игру…

Я преодолела несколько изгибов коридора, в глубине души безошибочно осознавая — я иду точно к командирской рубке, откуда и производится все управление кораблем. Автоматический навигатор сыпал парсеками и координатами, докладывая заданный курс.

«Они решили отправиться в совсем другую галактику, — поняла я. — Намереваются убраться подальше, совершив гиперпространственный прыжок. Очевидно, мощность заложенных на Земле взрывных зарядов такова, что ударная волна и радиационное излучение взрыва будут просто чудовищными!»

— Кто рассчитал траекторию полета корабля? — с неодобрением осведомилась я.

— На время вашего отсутствия все полномочия по управлению звездолетом перешли к первому штурману Ла-Фе, боевой ник «Хаос», — доложил компьютер.

Я раздосадованно скрипнула зубами.

«Ах ты, мерзавка, — пронеслось у меня в голове, — самая честолюбивая и жадная до власти из всех моих сестер. Старшая по возрасту, но отнюдь не по уму. Итак, кентавры говорили правду: ты сумела временно ликвидировать меня, усыпила мою бдительность, превратила в беспомощную статую и удалила из корабля, захватив власть и полагая, что отныне находишься в безопасности. Но нет, ты просчиталась, ибо я вернулась!» Сейчас во мне жила сущность Оружейницы, оттеснив на второй план сознание Ульрики и страстно желая отмщения.

— Я вернулась! — Мои ногти острой пилой прошлись по настенной панели, высекая сноп огненных искр. — Через секунду я достигну рубки. Приказываю немедленно стереть из памяти навигационных устройств намеченный маршрут полета. Он ошибочен, я задам новый.

— Исполнено! — послушался компьютер.

— Находящихся в рубке демиургов зафиксировать неподвижно и не отпускать до моего появления!

— Исполнено!

— Отменить процедуру старта!

— Невозможно! — все так же равнодушно отозвался компьютер. — Меня запрограммировали для функции автоматического выхода на околоземную орбиту и дальнейшее ожидание ввода нового маршрута. Это вопрос выживания корабля, имеющий первоочередной статус. До активации первой фазы отлета осталось двадцать минут. Если вы все-таки желаете ее отменить, то пройдите к главной консоли управления и наберите пароль!

Я шокированно прикусила губу. Какой еще, к гоблинам, пароль? В инструкции Оружейницы о нем не упоминается…

— Демоны! — выразительно прокомментировал молчавший до этих пор барон. — Кажется, у нас начались большие неприятности! Милая, похоже, тебя обошли у самого финиша!

Я одарила его уничижительным взглядом. И как это мужчины умеют так искусно нажимать на наши слабые точки?

— Ну это мы еще поглядим, кто кого переиграет! — прорычала я сквозь взбешенно стиснутые зубы. — У меня еще имеется в запасе целых двадцать минут!

— Что можно успеть за столь короткое время? — обреченно пожал плечами окончательно павший духом Генрих. — Может, лучше заколоться? — Он вынул из ножен кинжал.

— Трусливый слабак! — рявкнула я, выбивая оружие из его пальцев. — Я выбираю другой путь. Нужно бороться до последнего вздоха, до последней капли крови. Надежда умирает последней!

Генрих смутился, вложил клинок обратно в ножны и уже не заговаривал о самоубийстве.

Мы подошли к стальной двери, ведущей в главную часть корабля. Я толкнула заслон рукой, но он не поддался.

— Открой! — приказала я управляющему компьютеру.

Но вместо этого в стене распахнулось крохотное оконце, из коего выдвинулся стеклянный кубок, доверху наполненный прозрачной жидкостью. На дне сосуда я увидела ключ от двери.

— Дополнительная защита от вторжения врагов, — пояснил бортовой компьютер. — В бокал налита вода из Моря Гнева, привезенная с вашей родной планеты. Ее невозможно вылить, а контейнер нельзя поднять или разбить…

— Вот делов-то! — небрежно хмыкнул Генрих, протягивая руку к сосуду и собираясь запустить в него пальцы. — Защита от дураков?

— Стоп! — успела я перехватить самонадеянного напарника за запястье. — Тебе ничего не ведомо о Море Гнева. Эта вода за секунду растворяет металл, дерево или плоть, как, впрочем, и любую другую материю, не имеющую отношения к морской стихии. Сунь палец в бокал — и ты сразу же станешь калекой!

Барон поспешно отдернул руку и испуганно побледнел.

Я задумалась. Драгоценные секунды таяли с ужасающей скоростью…

«Море, — напряженно вспоминала я, насилуя свою память. — Я плавала по морю. На корабле отважного капитана, настоящего друга и прирожденного воина, подарившего мне волшебный амулет…» О да, я поспешно зашарила у себя на груди, отыскивая знак Королевы пиратов, переданный мне Маллером де Ваксом. Оправленный в серебро шип морского ската-хвостодера, вещественное воплощение силы и мощи всех морей и океанов…

Тонким острием шипа я без особых проблем подцепила ключ, извлекла его из сосуда, вложила в замочную скважину и открыла дверь. Генрих потрясенно помотал головой, уже почти отказываясь верить в реальность всего происходящего.

— Пятнадцать минут до отлета! — констатировал механический голос.

Мы бежали дальше…

Наш путь преградила вторая дверь, за которой, слава богам, начиналась сама рубка управления. На складывающемся в гармошку стальном листе виднелись два отверстия разной формы. Генрих недоуменно покосился в их сторону. Я извлекла из кармана листок с инструкцией, найденный на Радужном уровне.

— Все элементарно. — Я снова пробежалась глазами по ряду скупых и предельно простых строк. — Здесь имеется ящик с двумя ключами, открывающими дверь. Ключи вставляются в скважины и одновременно поворачиваются до упора вправо. Эта процедура синхронно выполняется капитаном и первым пилотом. Поможешь мне?

— Я смутно представляю, что значит выполнить работу первого пилота, но очень хочу попробовать, — с готовностью услужить белозубо улыбнулся Генрих. — Приказывай!

— Значит, так, достаем ключи… — Я нажала на выступ в стене, и из нее с легким шорохом выехал небольшой ящичек, сверху накрытый защитным стеклом. Но, увы, прозрачная крышка хранилища оказалась разбита вдребезги, а сам ящичек — пуст… Ключи от командного отсека исчезли бесследно! Проклятая сестра Хаос обошла меня и здесь!

— Двенадцать минут до отлета! — Отсчет времени неумолимо продолжался.

Я бессильно сжала кулаки, в кровь раздирая ногтями свои ладони. Требовалось срочно что-то предпринять. Но вот только что?

— Где ключи? — Генрих красноречиво указал на сиротливо пустовавшее хранилище. — Где они?

— Полагаю, их украла Хаос! — нехорошо усмехнулась я. — Знаешь, а она не так уж и глупа…

— К демонам! — психанул сильф, пиная ни в чем не повинный ящик. — Наплевать мне на ее мнимые или реальные умственные способности. Меня больше дверь волнует…

— Дверь… — рассеянно подхватила я. — Генрих, тебе эти замочные скважины ничего не напоминают?

— А должны? — вопросом на вопрос ответил барон. — Знаешь, я никогда не увлекался ребусами. — В его голосе промелькнула едва различимая мольба о снисхождении. — Боюсь, я ничем не смогу тебе помочь, любимая! Я ведь только рапирой и умею орудовать…

«Рапирой! — осенило меня. — Его прекрасная Гиарда! Так вот что напомнила мне меньшая по размеру замочная скважина. А большая… — Я упала на колени, пристально вглядываясь в замок. — О да, я не ошибаюсь!»

— Генрих, — возбужденно закричала я, — я, вернее, Оружейница подстраховалась и создала запасную пару ключей, названных ею Гиарда и Нурилон…

— А почему бы и нет? — Барон отпихнул меня от двери и в свою очередь заинтересованно ощупал замок. — Это вполне похоже на правду! Тем паче — мне еще король Грей говорил о том, что мечи Повелителей должны соединиться… Попробуем?

Вместо ответа я вытянула из ножен свой меч. Без дальнейших дебатов мы вставили острия двух клинков в отверстия на двери, идеально совпавшие с ними по размеру и форме, и слаженно повернули… Мое сердце болезненно сжалось, уповая на лучшее… Дверь с лязгом сложилась и отошла вбок, открывая проход. Я одним прыжком влетела в рубку.

Возле главной консоли управления, густо усыпанной бегающими точками разноцветных сигнальных огней, стояло четыре кресла. Три из них занимали бесформенные туши демиургов, причем самозваный капитан — нахалка Хаос — сидела в самом большом кресле. Моем кресле! Тела тварей накрепко удерживали прочные ремни, выходящие из пазов кресел. Компьютер в точности выполнил данное ему указание, лишив моих сестер возможности передвигаться.

— Десять минут до отлета! — безжалостно оповестил механический голос.

Хаос увидела меня, нагло вскинула заплывший жиром подбородок и мерзко ухмыльнулась…

— Ну здравствуй, сестра! — саркастично процедила она. — А ты изменилась! Вот уж не ожидала, что ты опустишься до заимствования внешности смазливой земной девчонки! — В ее голосе мне отчетливо послышалось чрезмерно напыщенное высокомерие, призванное скрыть обуявшую Хаос зависть. — Какая позорная деградация.

— Неужели? — насмешливо фыркнула я. — Действительно, моя сияющую молодость и красота так разительно не котируются на фоне твоей рассыпающейся от старости мудрости…

У меня за спиной звонко и откровенно обидно заржал Генрих.

Демиург злобно захрипела, стараясь вырваться из объятий кресла, но ремни держали крепко. Я остановилась напротив нее, сложив руки на груди, наблюдая за ее реакцией и сверля сестрицу пренебрежительным взглядом. Хаос сопела, но молчала. Первой не выдержала слащавая блондинка Свет, напуганная психологическим драматизмом разворачивающейся в рубке сцены.

— Сестра, — покаянно завопила она, шмыгая носом и пытаясь выдавить из своих уродливых, гноящихся глазниц что-то похожее на слезы, — прости нас. Мы вовсе не собирались причинять тебе вреда. Мы сглупили, поддавшись на уговоры этой… — она старательно выговорила бранные слова, пытаясь выглядеть убедительной, — поганой изменницы.

Я недоверчиво хмыкнула.

— Ну да, так все и было, — рассудительно поддержала сестру более уравновешенная Тьма. — Ты начала проявлять слишком много жалости к этому миру, к населяющим его людишкам и твоему любимому творению — принцессе Ульрике. Твой медальон выручил ее на арене Геферта, и сие деяние стало последней каплей, переполнившей чашу нашего терпения. Мы неосмотрительно поддались на уговоры Хаос — помогли ей заточить тебя в храме на Радужном уровне, подготовили Землю к уничтожению и начали готовиться к отлету. Мы знали, что Ринецея собирается нам помешать, но полагали, что неуемная рыжая девчонка разберется с нею лучше нас. И действительно, она разобралась. Вот только мы не ожидали, как далеко сможет зайти принцесса Ульрика!

— Да ну? — Я расхохоталась весело и бодро. — Ай да девочка!

Демиурги возмущенно скривились. Они не любили проигрывать.

— Я никогда не доверяла вам полностью, — честно призналась я. — Поэтому я решила подстраховаться и оставить Ульрике письменную инструкцию, спрятав ее на Радужном уровне. Но вот пароль, препятствующий отмене отлета… Признаю, это стало вашим самым умным ходом…

— Отпусти нас, — смущенно попросила Тьма, — мы еще не хотим умирать.

— Ты можешь улететь с нами, — вкрадчиво сообщила Свет. — Давайте забудем эту неблагодарную планету, найдем себе другую и начнем все заново…

— Но если «Чаша жизни» покинет поверхность Земли, то заложенные вами взрывные устройства сразу же сработают? Не так ли? — уточнила я.

Две сестры закивали наперебой:

— Да, отомстим этому миру, не оценившему подаренных ему благ!

— Смерть ему! — бессердечно проскрипела Хаос.

Я чуть не задохнулась от гнева:

— И вы готовы вот так просто, ради удовлетворения своего тщеславия загубить сотни тысяч ни в чем не повинных жизней?

Свет глупо улыбалась, Тьма кривила губы в пренебрежительной ухмылке, ясно выказывая свое отношение к будущим жертвам неудавшегося эксперимента демиургов.

— Жестокие твари, вы заслуживаете самой мучительной казни! — убежденно произнесла я, кладя руку на рукоять Нурилона. — Это будет справедливым наказанием!

Свет залилась слезами, а на бесформенной морде Тьмы четко проступила гримаса страха, заметно поубавив ее обычную спесь. Одна лишь Хаос держалась по-прежнему заносчиво.

— Давай, убивай нас, сестрица! — провокационно хихикнула она. — Но тогда ты и сама вскоре последуешь за нами. Выхода у тебя нет, ибо я задала два варианта программы включения детонаторов. Мы улетаем — и цепь активизации ядерных зарядов замыкается. Мы не улетаем — она включается тоже. Поэтому тебе нужно совершить невозможное — отменить код команды взлета через пароль, тем самым разрывая цепь управления взрывчаткой. Но спешу тебя разочаровать — пароль к коду ты не подберешь никогда.

— Как? — хором, панически заголосили Свет и Тьма. — Мы же об этом не договаривались. Ты и нас обманула…

— Дуры! — Я смеялась чуть ли не до слез умиления, искренне жалея этих погрязших в ненависти старух. — Какие же вы жалкие и мелочные! Нет, я не стану брать на душу греха убийства и марать об вас руки. Я вас отпущу.

— Что? — не поняла Свет.

— Правда? — усомнилась Тьма.

— Отпустишь? — не поверила Хаос. — Позволишь нам уйти?

— Позволю, — спокойно подтвердила я. — Убирайтесь, я вас презираю. В грузовом отсеке стоит небольшой межгалактический разведывательный бот, полностью готовый к полету. Забирайте его и выметайтесь на все четыре стороны, времени вам хватит с лихвой. Компьютер, освободи их!

Удерживающие демиургов ремни отстегнулись. Три старухи неуверенно поднялись из кресел и дружно поспешили к выходу из рубки.

— Генрих, — попросила я, — проводи моих сестриц и проследи, чтобы они покинули нашу планету. Фокусничать они не станут — это не в их интересах.

На пороге Хаос неожиданно обернулась.

— Сестра, — в ее голосе внезапно прозвучало раскаяние, — Си-Тха, пойдем с нами. Мы ведь так много тысяч лет прожили вместе…

— Нет. — Я чуть приподняла руку и сделала пальцами слабый миролюбивый жест. — Теперь нам не по пути. Я тебя прощаю, сестра Ла-Фе.

Лицо Хаос перекосилось от осознания собственной низости. Я все-таки смогла ее убить — пусть не физически, но морально, что причинило чванливой твари гораздо большую боль.

— Ты, — она засыпала меня проклятиями, — решила доказать, будто стала лучше и добрее нас? Так сдохни же тогда вместе с этим столь дорогим тебе миром. — Она вперевалку выбежала из рубки. — Сдохни! — Ее вопли отражались от стен коридора, выдавая захлестнувший демиурга стыд.

Я невесело рассмеялась и опустилась в командирское кресло.

— Пять минут до отлета! — словно зачитывая смертный приговор, невозмутимо доложил компьютер.

Я повернулась к монитору главного компьютера и положила пальцы на клавиатуру.

— Зачем этому миру погибать? — тихонько, почти риторически спросила я вслух, обращаясь к самой себе. Но мне ответила машина:

— Зло должно погибнуть вместе с добром, дабы ни одно из них не стало победителем. В этом и состоит всеобщее равновесие.

— Разве? — скривилась я. — А как же мои дети? А как же мои друзья — в чем они виноваты? А еще орки, эльфы, драконы, сильфы, люди — разве они совершили что-то плохое? О нет, я тебе не верю. Должен найтись какой-то другой способ, призванный уравнять добро со злом.

— Я его не знаю, — равнодушно ответил компьютер. — Просчитав сотни вероятностей, я выбираю самый результативный — смерть!

— Нет! — закричала я, сглатывая слезы ярости. — Я этого не допущу!

— Четыре минуты до отлета! — как ни в чем не бывало продолжала отсчитывать бездушная машина.

Я попробовала рассмеяться, но мой голос сорвался, превращаясь в стон отчаяния. Тогда я опустилась на пол и постаралась разорвать кабели, подходящие к пульту управления. Но кабели не поддавались ни моим рукам, ни зубам, ни даже отточенному лезвию Нурилона. И я опять заняла место в кресле, тупо уставившись на кнопки с буквами. Я просто обязана разгадать этот загадочный пароль, способный остановить процедуру старта.

— Три минуты до отлета! — словно издеваясь, сообщил компьютер.

Стараясь не потерять сознание от ужаса, я сидела над клавиатурой. Я набрала: «Стоп».

— Две минуты до отлета! — Компьютер проигнорировал мои жалкие потуги.

«Конец» — печатала я, полностью сосредоточившись на буквах.

— Одна минута до отлета! — сделала очередной ход судьба.

«О Логрус, помоги же мне!» — мысленно умоляла я. Меня колотило, будто в лихорадке, зубы отбивали дрожь, пальцы прыгали, промахиваясь мимо клавиш. «Закончить», — набрала я.

— Пятьдесят секунд до отлета!

«Что могла придумать Хаос? — размышляла я, пытаясь отрешиться от размеренного голоса палача. — Это должно быть что-то особенное, совершенно не присущее демиургам, то, о чем они думают в самую последнюю очередь. Но я просто обязана об этом знать…»

— Сорок секунд до отлета! — чарующе пропел голос убийцы.

«Чему они меня учили — Логрус, Логрин и Оружейница? О чем говорила тетушка Чума? Есть ли в этом несчастном мире нечто такое, не зависящее от добра и зла, более дорогое, чем жизнь, стоящее вне всего и превыше всего?»

— Тридцать секунд до отлета! — кувалдой вбивали в мою голову.

«То, в чем я превзошла своих алчных сестер?»

— Двадцать секунд до отлета! — гремело похоронным гимном.

«То, к чему я пришла в итоге всего, то, из-за чего и ради чего я не смогла убить этих престарелых гарпий?»

И внезапно я вздрогнула всем телом и широко распахнула глаза. Я поняла, какое слово стоило целого мира и являлось сутью любого мира…

— Десять секунд до отлета! — Именно с таким звуком в крышку гроба вбивают последние гвозди.

Мои пальцы суетливо забегали по клавиатуре…

«Милосердие» — печатала я.

Стальной голос затих… Я закрыла глаза и стала ожидать неизбежного конца. И эти мгновения тишины показались мне целой вечностью. Компьютер не торопился нанести роковой удар, а я все ждала и ждала…

Когда шелковистый, всепрощающий голос проник через громкоговорящее устройство, я чуть не выпрыгнула из собственной кожи от изумления:

— Процесс отлета и уничтожения планеты остановлен за две секунды до исполнения. Будут ли у вас другие указания, капитан?

Я обессиленно откинулась на спинку кресла, ощущая, как по моим щекам текут теплые слезы облегчения и очищения, дающие миру новый шанс — возможность стать иным, более светлым, добрым и радостным. Я поняла — отныне этот мир становился моим! Моим детищем, моим творением, моей душой и телом. Миром, который я не отдам никому, а стану холить и лелеять, помогая ему совершать первые самостоятельные шаги. Миром, в котором отныне не будет зла и насилия, несправедливости и войн. Ах да, богов и демиургов в нем не останется тоже. Впрочем, нет, пожалуй, двух богов я на Земле все-таки оставлю. А назову я их — Любовь и Счастье!

— Ульрика! — На пороге стоял запыхавшийся от быстрого бега Генрих. — Похоже, ты спасла мир за пару секунд до гибели, и подозреваю, что этого твоего умопомрачительного рекорда уже никто и никогда не сможет побить!

И лишь тогда, осознав, что все самое страшное уже осталось позади, я упала в объятия едва успевшего подхватить меня барона, выкрикивая какие-то бессвязные слова, рыдая, молотя кулаками по его широкой груди и смеясь беззаботным смехом ребенка, наконец-то получившего самый долгожданный, безмерно желанный подарок. Подарок, носящий короткое, но такое всеобъемлющее имя — Мир!

Прошло совсем немало времени, прежде чем я успокоилась, взяла себя в руки и сумела собраться с мыслями. Пережитый стресс еще давал о себе знать, превратившись в нудное подташнивание и слабую боль в висках. Я немного помассировала их пальцами, непроизвольно морщась и стараясь выровнять дыхание. Озабоченный моим плохим самочувствием Генрих смотрел на меня с состраданием.

— Пойдем отсюда, — предложил он. — Тебе воздух свежий нужен, да еще выспаться всласть не помешает и отдохнуть как следует. А здесь, — сильф ласково обнял меня за талию и помолчал, подбирая слова поточнее, — будто что-то нехорошее пропитало каждую вещь, каждый уголок… Брр, — он гадливо передернул плечами, — ну и жуткое же место эта ваша «Чаша жизни»!

А я-то уже вознамерилась рассказать барону о генетической лаборатории, расположенной в давно опечатанном секторе корабля, о сотнях неудавшихся опытов, предшествовавших созданию первых эльфов, в результате которых у нас получались отталкивающе безобразные твари — некоторые из них сумели удрать с корабля, — и многом другом, способном напугать кого угодно… Но потом заметила темные круги под глазами де Грея, его заострившиеся скулы, обглоданные выпавшими на нашу долю испытаниями, и вовремя прикусила доставшийся мне от рождения длинный, болтливый язык, приказав себе молчать. Наверно, я запросто смогла бы излить свою переполненную страданием душу Астору, но отнюдь не Генриху, ибо четко понимала — не нужно взваливать на человека ношу большую той, кою он способен вынести. У каждого из нас свой предел прочности.

— Уходим.

Я в последний раз интимно погладила панель управления и подлокотник любимого кресла, прощаясь с частичкой самой себя, безвозвратно уходящей в прошлое. Я сюда уже не вернусь…

— Подожди! — остановил меня сильф. — Как же так… — Он удивленно развел руки, словно стремясь охватить все разом — и саму рубку, и собранные в ней приборы. — Ты собираешь покинуть звездолет на произвол судьбы?

Я внутренне напряглась, пытаясь избежать того очевидного и жестокого, к чему подводил меня барон:

— Да. А что?

— Ну-у-у, — Генрих нерешительно замялся, — а ты не страшишься оставлять без присмотра свое смертоносное детище, способное погубить наш мир? Не думаешь, что однажды может найтись еще одна властолюбивая натура, возмечтавшая воскресить наследие демиургов? И тогда…

— Достаточно. — Я гордо выпрямилась, превозмогая плещущуюся в сердце боль предстоящей утраты. — Ты прав! Я выполню наказ матери! Я несу ответственность за свой корабль и не имею права просто бросить его без надзора… Компьютер! — мягко позвала я.

— Слушаю вас, капитан! — немедленно откликнулась послушная машина. — Ваши следующие указания?

— Я хочу, чтобы тебя не стало… — не приказала, а попросила я, чувствуя, что сейчас расплачусь опять, и на этот раз еще горше.

— Слушаюсь! — принял мою команду бортовой компьютер. — Начать запуск процедуры самоуничтожения?

Я молчала, уныло повесив голову и кусая губы. Многие ли из нас способны собственноручно убить своего ребенка, принеся его в жертву безопасности других существ?

— Капитан? — кротко напомнил стальной голос. — Я жду…

— Ульрика, — Генрих сочувственно погладил меня по щеке, — не мучай себя понапрасну. Сделай это быстро!

— Хорошо! — Я тяжело вздохнула. — Приказываю активировать процедуру самоуничтожения. Время задержки — десять минут. Отсчет пошел…

— Отсчет начат, — торжественно провозгласил бортовой компьютер. — До взрыва корабля осталось девять минут пятьдесят восемь секунд…

На выходе из рубки я задержалась и вымученно произнесла, практически не надеясь, что меня поймут:

— Прощай, «Чаша жизни»! Я очень тебя люблю!

Компьютер долго не отвечал, упрямо отмеривая секунды свой жизни… И, уже покидая наружный шлюз, я вдруг услышала голос — не бездушно механический, как раньше, а мелодичный, страдающий и ранимый:

— Прощайте, капитан Си-Тха! Я тоже вас люблю!

А затем мы с Генрихом побежали изо всех сил и мчались до тех пор, пока рокочущий грохот отдаленного взрыва не вырвал пол из-под наших ног, бросив нас на кучу щебня и щедро припорошив облаком мусора, состоящего из мелких металлических обломков.

«Будь счастлива, дочка! — Тихий шепот возник у меня в голове и исчез почти мгновенно, унося с собой посмертную сущность Оружейницы, обретшую вечное успокоение вместе со своим кораблем. — Прощай навсегда!»

«Прощай, мать! — мысленно ответила я, посылая ей воздушный поцелуй, пропитанный тихой грустью и моей любовью. — Спи спокойно! Я тебя не забуду…»

— Чуть левее — и она бы угодила мне точно в висок! — уважительно констатировал Генрих, указывая на тонкую стальную спицу, застрявшую в камнях возле его головы. — Гляди, «Чаша жизни» чуть не забрала меня с собой!

— Ты у нас везучий! — Я отерла его покрытое копотью лицо и одобрительно потрепала барона по плечу. — Не погиб — значит, проживешь долгую и счастливую жизнь…

— С тобой? — спросил сильф, хватая меня за пальцы и требовательно заглядывая в глаза.

Я отвернулась, не проронив ни звука. А что я могла ему сказать?

— Тут! — со стопроцентной уверенностью произнес барон, берясь за массивное серебряное кольцо, укрепленное на прочной двустворчатой двери. — Мы пришли!

— А ты уверен, что он все еще там? — выразила я сомнение, недоверчиво разглядывая вычеканенную из металла морду жутковатой твари, служившую дверной ручкой. — Все же времени с тех пор, как ты в последний раз посещал это подземелье, миновало немало…

— Уверен! — сварливо огрызнулся Генрих. — Если бы тебя так придавило, как его, то еще неизвестно, сколько бы резвости ты проявила. Видишь? — Он распахнул дверь, плечом пропихивая меня вперед. Тогда я послушно шагнула в обширное полукруглое помещение, слабо освещенное единственной неяркой лампой, вгляделась в заполняющие его предметы и потрясенно ахнула…

Вдоль стен комнаты выстроились десятки распахнутых сундуков, заполненных неисчислимым множеством всевозможных ювелирных изделий, золотыми слитками и оружием в богатой оправе. Но мое внимание привлекли вовсе не эти сказочные сокровища, а установленный на невысоком постаменте трон и прикованный к нему мужчина, до самых колен вросший в каменную глыбу своего страшного узилища и образовавший с нею единое целое. Мне показалось, он дремлет, опустив голову на широкую грудь и распластав по пластинам филигранной кольчуги длинную седую бороду. Чело величественного узника венчала королевская корона, усеянная крупными рубинами. От всей его крупной фигуры так и веяло спокойной уверенностью и скромным достоинством уважающего себя и всех других людей человека, привыкшего не тратить слов попусту и измеряющего свой жизненный путь не бессмысленными разговорами, а делами и поступками.

— Отец! — с неописуемо нежными интонациями позвал Генрих. — Проснись! Я вернулся…

— Король Грей, проснитесь! — вторила ему я.

Глубокий вздох всколыхнул могучую грудь плененного короля, он поднял голову и взглянул на меня красивыми карими глазами, так похожими на глаза его потомка. Слабая улыбка украсила бледные губы старого богатыря, наполнив мое сердце смешанной с уважением жалостью. Я опустилась на одно колено и поцеловала его бледную кисть, вяло лежащую на ручке каменного трона. Мужчина мягко провел пальцем по моему подбородку, словно проверяя — уж не сон ли ему снится?

— Сначала мне померещилось, будто это моя любимая пришла ко мне вновь, — извиняющимся за свою вольность голосом признался он. — Но почти сразу я понял: ты — не она. Похожа будто две капли воды, но не она. Твои глаза смотрят куда жестче, очерк губ намного тверже, ты грозно хмуришь брови и сосредоточенно прикусываешь губу… — Он ласково усмехнулся. — Ты — не Аола! Ты — суровое милосердие с мечом в руке, несущее миру обновление и воскрешение. Так кто же ты?

— Она и есть та дева из проклятого рода, на поиски коей ты меня посылал! — вмешался донельзя довольный собой Генрих. — Она свергла демоницу Ринецею, устранила демиургов и принесла тебе освобождение!

— А-а-а, — понимающе протянул пленник камня, — так вот, значит, как оно все повернулось! Я слышал далекий гул — мой трон заметно тряхнуло, светильники на стенах погасли, а затем один из них зажегся снова, но уже намного слабее.

— Корабль демиургов разрушен! — подсказал барон, кивая в мою сторону. — Она его уничтожила…

— Видимо, включился какой-то резервный генератор, питающий ваши светильники, — пояснила я. — Но нам нужно торопиться, ибо с исчезновением звездолета функционирование Озера Безвременья неизбежно нарушилось.

— Ты убила демиургов? — переспросил король, шокированно приподнимая брови. — Так ли это?

— Считайте, что убила! — устало ответила я. — А со смертью Ринецеи удерживающее вас заклятие должно было пропасть.

— Но оно осталось! — На лбу Грея прорезалась страдальческая морщинка. — Оно оказалось сильнее меня!

— Неправда, — незлобиво укорила я. — Однажды мне показали, что самый верный путь к спасению — это вера.

— В богов? — подозрительно прищурился король.

— В себя! — терпеливо поправила я. — Проверим?

Грей неопределенно пожал плечами, будто говоря: я целиком и полностью нахожусь в ваших руках. Я вынула из своей походной сумки два крохотных флакончика, принесенных мною с Радужного уровня. В одном из них некогда находилась живая вода, а во втором — мертвая. Помнится, я опустошила оба сосуда до дна, пытаясь оживить Астора, но сейчас я верила — единожды пойманная удача уже не отвернется от меня ни ныне, ни впредь и позволит спасти возлюбленного богини Аолы. Я раскупорила сосуд из-под мертвой воды и перевернула его вниз горлышком над каменной глыбой, удерживающей ноги короля. Прошло несколько томительно бесконечных минут, а затем из флакончика выкатилась последняя капля черной жижи и упала на камень… По плите пошли трещины и расколы, постепенно превращая гранит в мелкую серую пыль… И вот уже на месте мертвого камня появилась пара мускулистых мужских ног, обутых в добротные остроносые сапоги.

Король радостно вскрикнул, довольно потирая колени, но радость на его лице быстро увяла, сменившись гримасой растерянности.

— Я их не чувствую, — разочарованно признался он, — и не могу пошевелить даже мизинцем…

Но в ответ на его сетования я свернула пробку второго флакона, и благосклонная судьба подарила нам две капли живой воды, скатившиеся на мертвые ноги короля. Бледные щеки Грея порозовели, наливаясь молодой, свежей кровью. Седая борода отпала пучком пакли, обнаруживая волевой квадратный подбородок, окаймленный узкой черной бородкой, упругую кожу и красивое лицо мужчины, находящегося в самом расцвете лет. Опираясь на наши плечи, король поднялся и спустился с трона, делая первые шаги, приобретающие все большую уверенность. Он ликующе расхохотался и легко поднял огромный двуручный меч, поигрывая литыми мускулами, переполненными возрожденной силой.

— Девочка, — восхитился он, возвышаясь надо мной во весь свой богатырский рост, — откуда же в тебе столько веры? Не сказка ли это?

— А в кого же еще нам следует верить, если не в себя? — с улыбкой парировала я. — Мне довелось пройти через многие испытания, я научилась доверять друзьям и уважать врагов. Я поняла, в чем состоит истинная сущность любви. Я научилась безоговорочно принимать людей такими, какие они есть на самом деле, не ожидая от них ничего — ни плохого, ни хорошего. Поэтому я избегла разочарований. А еще я осознала: мы должны верить в себя и любить себя, ведь наше внутреннее «я» — это и есть тот человек, с которым мы никогда не сможем расстаться и проживем с ним бок о бок целую жизнь. Можно похоронить родителей, потерять детей и утратить любимых. Но лишь с самим собой мы будем от первого до последнего вздоха и не разлучимся никогда. И от того, какими мы станем, зависит наша жизнь и будущее всего нашего мира…

Внимательно выслушавший мою исповедь король почтительно поклонился, проникнувшись искренностью и бесхитростностью открытой ему истины, а потом одарил мои пальцы благодарным рукопожатием:

— Чем я могу помочь тебе, дева?

— Отведите меня на берег Озера Безвременья, — попросила я. — Настало время выполнить древнее пророчество и разбудить Пресветлых богов!

Глава 11

Еще никому и никогда не удавалось остановить неумолимый бег времени, повернув его вспять. Мы способны влиять на грядущее и контролировать свое настоящее, но наше прошлое нам уже не принадлежит, а изменить что-либо, случившееся в нашей жизни, не могут даже боги. Прошлое — свято, ибо перенесенная боль, память и погибшая любовь — дороги нам больше всего на свете. Слабый духом человек слепо идет на поводу у своего горестного прошлого, постепенно скатываясь в пучину безумия. Глупец игнорирует его начисто, бесконечно повторяя уже допущенные ошибки. И лишь истинно мудрые и сильные личности умеют спокойно примиряться со своим прошлым, принимая его как непреложную истину, взирая на события дней ушедших немного отстраненно и предельно здраво. Наше прошлое нам не принадлежит, зато мы принадлежим ему целиком и полностью. Такова жизнь.

Недавнее магическое очарование Озера Безвременья тоже осталось в прошлом. Я невольно вздрогнула от ужаса, обнаружив на его месте не красочно описанные Генрихом волны молочно-опаловой влаги, а несколько луж мутной воды да рыхлую грязную слизь, пятнающую мраморные ступени. Озеро умерло, разделив участь создавших его демиургов. Волшебная среда, сохраняющая тела Пресветлых богов и оберегающая их от разложения, исчезла, подвергая страшной опасности богиню Аолу и ее братьев.

— Поторопись, девочка, — жалобным голосом умолял меня король Грей, едва опомнившийся от первого впечатления, произведенного на него видом пересохшего Озера. — Я чувствую, отведенное ей время истекает. Еще немного — и ни одна сила в мире уже не сможет воскресить мою любимую…

Мужчины шли первыми, освещая дорогу прихваченными из сокровищницы факелами, наспех сооруженными из обрывков парчовых одеяний, намотанных на обломки копий. Расшитая золотыми нитями ткань горела плохо, давала куда больше чада и вони, чем света, но и этого оказалось вполне достаточно, чтобы разглядеть — защитное поле, прикрывающее вход в консервационный отсек, называемый Обителью света и тьмы, исчезло. Закрепленные на стенах туннеля светильники едва теплились, образуя холодный полумрак — липкий, насыщенный сладковатым запахом тлена. Я хотела сказать, что подобные ядовитые миазмы витают только в старых, много лет назад заброшенных гробницах, в которых не осталось ничего живого, но заметила отчаянно стиснутые челюсти короля и промолчала, не осмеливаясь бередить его душевную рану. Мне стало ясно — мы не успели…

Они стояли в форме треугольника, образуя некое подобие заградительного периметра. Три массивных прозрачных гроба, между коими и покоился еще один, четвертый саркофаг, трогательно маленький и изящный. Мех, устилающий погребальный постамент, некогда белый и пушистый, почернел и сгнил, киша желтыми тельцами отвратительных могильных червей. Хрустальные гробы затянула зеленая плесень, придавая возлежащим в них богам сходство с полуразложившимися кровожадными умертвиями. Грей глухо застонал и рухнул на пол Обители, закрывая руками свое перекошенное от страдания лицо.

— Мы опоздали, все кончено! — печально шепнул барон, удерживая меня за талию и не подпуская близко к гробам богов, будто пытаясь оградить от удручающего зрелища. — В том нет твоей вины, милая! Гоблины, в этом вообще нет чьей-то вины!

Пронзительную тишину могильника нарушал лишь шорох стекающих по стенам капель конденсата да душераздирающие рыдания несчастного короля. И тогда что-то знакомое встрепенулось в моей душе, напоминая о недавних минутах собственного горя. Точно так же и я теряла отделяющуюся от меня душу Астора, ждущую помощи и со стенаниями уходящую за грань небытия. Я не сумела ее удержать, но сейчас я не имела права отступать — я должна была использовать единственный шанс, дарованный мне злодейкой-судьбой. О, жестокая судьба вознамерилась сыграть свой последний тайм, ожидая, что я не отважусь на новую жертву. Но она ошиблась…

Я закричала громко и безысходно, прощаясь с тем немногим, что сумела отвоевать у жизни, а затем обреченно рванулась, расцепляя кольцо удерживающих меня мужских рук. Я бросилась к саркофагу Аолы, выхватила из ножен Алатору и обрушила ее лезвие на хрустальную крышку, перерубая опутывающие гроб цепи. Массивные звенья лопнули, словно сопрелые нити, а прозрачная крышка разбилась на сотни мельчайших осколков. Шедший из гроба запах разложения стал невыносимым. Я низко наклонилась, рассматривая потемневшую плоть и бесформенное месиво обнаженных, сизых мышц, заменяющих богине лицо. Меж маленьких бугорков грудей лежал увядший, так и не распустившийся розовый бутон. Генрих отвернулся, прикрывая нос рукавом… Но безумная радость внезапно всколыхнулась в моей душе, потому что я рассмотрела — цветок еще не погиб окончательно, сохранив на своих лепестках еле различимые розовые прожилки… В них еще жила слабая надежда на воскрешение, упрямо цепляющаяся за струны моего сердца, взывающая к нему из последних сил и верующая в милосердие. И я знала, какой искупительной жертвы ждала от меня судьба!

— За Астора! — громко, словно читая молитву, выкрикнула я нараспев, проводя лезвием даги по своему лбу точно под линией роста волос. — За Эткина! — Я разрезала свои щеки. — За мой возрожденный из пепла мир, за любовь и счастье! — Я рассекла кожу у себя под подбородком, не обращая внимания на боль и льющуюся ручьем кровь.

— Нет, Ульрика, не нужно, не смей! — жутко взвыл Генрих, угадав мои намерения и пытаясь меня остановить, но было уже поздно.

Я бережно отделила нежную розовую кожу, покрывающую мое лицо, и старательно наложила ее на обезображенный лик Аолы, заботливо прижимая плотнее и разглаживая каждую складочку… Затаившие дыхание король и Генрих зачарованно следили за моими движениями, проникнувшись мистическим благоговением этой возвышенной церемонии…

Грудь Аолы застенчиво всколыхнулась, силясь совершить первый вздох. Хрусталь гробов ее братьев освобождался от гнили, вновь обретая свою первозданную чистоту и ясность. Плесень сходила и осыпалась серой пылью, являя нам облик трех прекрасных богатырей, чьи высокие чела украшали золотые диадемы. Щеки Дарящей жизнь поалели, губы налились багряным цветом, раскрываясь, словно спелый плод, длинные ресницы затрепетали. Бутон розы расцвел, источая упоительный аромат. Король Грей припал ко гробу возлюбленной, сотни раз целуя ее нежные уста. А я тихонько отступила на шаг назад, достала из сумки свою золотую маску и вновь наложила на лицо, испытывая физическое страдание, ничуть не способное затмить счастья, снизошедшего на мою душу. А волшебная вещица мгновенно увеличилась и растянулась, на сей раз закрывая лицо полностью — от лба до самого подбородка — и скрывая мое многократно возросшее уродство. Я так и знала, что моя маска мне еще понадобится!

— Вижу, ты все же не отступила и не сдалась. Именно этого я от тебя и ожидала! — Чья-то холодная рука почти невесомо легла на мое плечо, замораживая даже через ткань рубашки.

Я обернулась. Позади меня стояла королева Смерть…

— Такова несправедливая плата за самопожертвование. — Королева иронично улыбнулась, указывая мне на Аолу, обнимавшую своего вновь обретенного возлюбленного и не обращавшую на меня ни малейшего внимания. — Впрочем, не думаю, что ты рассчитывала на какую-то награду…

Я рассмеялась с едким сарказмом, даже из приличия не пытаясь смягчить своего откровенно невежливого поведения:

— О нет, мне ничего не требуется взамен отданному. Я всегда считала процесс физического созидания жизни несколько приземленным деянием. — Мой намек выглядел довольно вульгарным. — Животным соитием двух тел — поверхностным, лишенным обстоятельности и значимости делом. А тех, кто наобум занимается процессом создания новых особей, я причисляю к на редкость легкомысленным созданиям… Аола и сама еще дитя по уму и сущности…

Смерть широко распахнула черные глаза и бурно расхохоталась:

— Ах вот как! А те, кто лишают людей жизни?..

— Они вынуждены в одиночку принимать весьма ответственные решения, — серьезно ответила я. — Дарить что-либо — легко и приятно, отбирать — страшно и тяжело… Мне приходилось отбирать жизнь… Уж лучше бы я сама умерла вместо тех людей…

— Ты не боишься умереть? — не поверила бабушка. — Умереть в полном смысле этого слова. Не попасть в очередной раз в мой чертог, а погрузиться в бесконечное небытие?

Я небрежно махнула рукой:

— Какой смысл бояться того, что неизбежно? Потеряв так много, я вообще перестала опасаться чего бы то ни было. Моя душа мертва уже очень давно. А с тем, кто ничего не боится, вряд ли может произойти что-то плохое…

— Наверно, это очень трудно — пережить любимого и остаться без врагов, — посочувствовала моя необычная собеседница.

— Жизнь вообще невероятно трудная штука, особенно первые сто лет! — отшутилась я, старательно придавая своим интонациям максимальную убедительность. Ибо я всегда избегала ненужной демонстрации своих подлинных мыслей и своей внутренней слабости.

— Не бояться — это значит идти вперед напролом, не думая о гибели? — предположила королева.

— Нет. — Сейчас я чувствовала себя намного старее и сильнее ее, повелительницы мертвых. — Не бояться — это всего лишь научиться точно рассчитывать свои силы и верить только в себя.

— М-да-а-а, — удивленно протянула Смерть, впечатленная моей невозмутимостью. — А ты стала другой, девочка. Неужели ты полностью утратила вкус к жизни?

— Сам факт телесного существования не имеет над нами никакой власти, — пояснила я, опускаясь на край помоста и расслабленно складывая руки на коленях. Отныне я никуда не торопилась, ибо мой разрушительный путь в этом мире подошел к своему логическому завершению, сменившись стезей мудрости и созидания. — Значение имеет лишь качество совершенных нами деяний, из которых складывается жизнь, и их смысл…

— Немыслимо. — Смерть смирнехонько примостилась рядом, проникновенно заглядывая мне в глаза. — Ты не желаешь просто так наслаждаться всеми прелестями земного бытия? — В глубине ее зрачков закручивались два огненных протуберанца, пытающиеся лишить меня воли и разума, подчинив себе.

— Нет, не желаю, — хмыкнула я, не отводя взгляда, — если моя жизнь не несет осмысленной составляющей. Я — не амеба и не растение. Мне в одинаковой степени дорого все — победы и потери, боль и радость… Жизнь наполнена смыслом лишь в том случае, если я имею возможность строить ее согласно своему разумению, а не по чьему-то указу или по промыслу слепого фатума…

— Поправшая судьбу! — смущенно бормотнула королева. — Так вот почему тебе дали столь странное прозвище. Храбрость — она ведь сродни сумасшествию…

— А сумасшествие — обратная сторона гениальности! — веско закончил за нее Генрих, неслышно подошедший к помосту и занявший свободное место с другой стороны от меня. — Но вот хранить в сердце боль я бы не советовал…

— Ты просто еще не научился ее ценить! — мягко парировала я. — Боль утрат становится тем внутренним стержнем, который делает нас сильнее…

— Я могу избавить тебя от боли и воспоминаний, — черная роза в пальцах Смерти плавно качнулась в мою сторону, — стереть их из твоей памяти!

— Нет. — Я поспешно отодвинулась на безопасное расстояние. — Я дорожу моим прошлым и не променяю его ни на что. Будущее строится на прочном фундаменте прошлого, а не на зыбучих песках домыслов или хрупком мираже мечты.

— О да, в этом ты права! — согласно вздохнула Смерть. — Ты освободила Радужный уровень от тирании Ринецеи и восстановила разрушенный Звездный мост. Поэтому я смогла отыскать душу моего умершего возлюбленного и теперь обязательно дождусь следующего рождения Джаспера. После этого я смогу встретиться с ним снова…

— Мило, — с нотками зависти в голосе съязвил Генрих. — Каждый получил желаемое: Грей — Аолу, ты — Джаспера. А как же я?

— А что — ты? — лукаво переспросила Смерть, искусно разыгрывая непонимание.

Генрих сердито пригладил свои ухоженные усики:

— Ты зачитывала мне пророчество, высеченное на стене этой пещеры. Ты обещала, что я обрету свою любовь!

— С ней? — продолжала забавляться Смерть, драматично указывая на меня. — Да ну?

Меня рассмешило кислое выражение его лица.

— Ну это уже нечестно, — по-мальчишески надулся барон. — Расскажи ей, — он фамильярно дернул меня за рукав, — о нашей сделке…

— Сделка? — нахмурилась королева, ее губы исказила брезгливая гримаска. — Ох уж эти мужчины… Зачем ты повелась на его уловки, внучка?

— Я выполню свое обещание, — вспыхнула я. — Я буду с тобой, Генрих!

— Хочешь, я заберу тебя к себе? — нежно предложила любящая бабушка.

— Спасибо, — искренне поблагодарила я, — но я должна думать о детях…

— Хорошо. — Черная роза в ее пальцах источала обволакивающий аромат, притягательный и вместе с тем отталкивающий. — Я подожду — я умею ждать…

Но тут я случайно вспомнила о непонятных намеках Логруса, вскользь упоминавшего о необходимости нашего с Генрихом союза и о его значимости для будущего всей Земли.

— Вы что-то от меня скрываете, — убежденно заявила я, тщетно силясь найти логическое обоснование странному сводничеству великого демиурга. — Нас с Генрихом должно связать нечто гораздо большее, чем просто цинично заключенная сделка. Не так ли?

— Да, — коротко кивнула королева. — Но стоит ли сейчас говорить о том, что зависит только от тебя и, следовательно, может произойти лишь в случае твоего свободного волеизъявления, а не под давлением аргументов и убеждений?

— Не понимаю! — Я недоуменно распахнула глаза. — Ничегошеньки не понимаю!

— Поймешь со временем, — с нажимом произнесла бабушка, беря мою руку и вкладывая ее в горячие пальцы барона, сразу же жадно сомкнувшиеся вокруг моего запястья и уже не желающие разжиматься. — Уж ты поверь мне на слово, девочка!

— Ладно. — Я философски пожала плечами и повернулась к Генриху. — Любить тебя я не обещаю, однако…

Он не дал мне договорить, накрывая мои губы своим требовательно приоткрытым ртом… Наблюдающая за нами королева Смерть удовлетворенно улыбнулась.

Мы с бароном шли к выходу из усыпальницы богов, намереваясь вернуться домой — в Силь.

— Подожди, принцесса! — остановил меня мелодичный окрик богини Аолы. Ее зеленые глаза смотрели испытующе. — Не забывай, о чем говорил Логрус.

— И о чем же? — растерялась я, напрягая память.

— О мире, — заботливо подсказала Дарующая жизнь. — Он сказал (к моему безмерному удивлению, она дословно процитировала изречение демиурга): измени этот мир, сделай его таким, чтобы дорогие для тебя существа вновь захотели вкусить все прелести земной жизни… Научи этот жестокий мир чему-то новому, хорошему…

— Что еще я могу дать этому миру? — пессимистично спросила я. Мой голос звучал глухо и совершенно бесцветно. — Боюсь, я исчерпала себя до дна. У меня уже ничего не осталось…

— Неправда, — твердо возразила Аола. — Любовь не имеет границ!

Я недоверчиво хмыкнула и отрешенно побрела вслед за Генрихом. Мною овладело тупое безразличие ко всему на свете, смешанное с давно накопившейся усталостью. О, я уже не хотела ничего иного, как только выбраться из этих холодных пещер, упасть в густую, прогретую летним солнцем траву и погрузиться в освежающий сон. Вкусить забытья, не несущего никаких угрызений совести, болезненных сновидений и дающего возможность проснуться на следующее утро — обновленной и успокоившейся. Проснуться для того, чтобы начать другую жизнь, в которой уж не найдется места мечтам о нем — о моем нереальном, горьком, краденом счастье! В эту минуту я окончательно смирилась с невозможностью изменить прошлое и намеревалась жить только будущим…

— Я помогу тебе, принцесса! — неожиданно произнесла богиня, обращаясь к моей удаляющейся спине. — Просто верь в себя, как раньше!

Я хмыкнула еще скептичнее…

— Я помогу! — Обещание Аолы звенело и пело, все-таки сумев заронить махонькое зерно надежды в мое дотла выжженное сердце. — Я помогу…

Обратный путь показался мне бесконечным. Но с горем пополам мы все же преодолели разгромленную котловину, заваленную еще чадившими обломками звездолета демиургов, и вывалились наружу через лаз подземного хода. Де Грей подпихивал меня настолько усердно, что я чуть ли не кубарем скатилась по полого уходящему вниз склону холма и уселась под кустом бузины, с молчаливым укором пытаясь пригладить усеянную репьями макушку. Генрих выбрался из недр Черной горы куда легче, критично оглядывая мой грязный подбородок, украшенный внушительной ссадиной, порванную рубашку и замызганные сапоги.

— Садист, — индифферентно заклеймила я его, но это прозвучало совсем не обидно, — да я же чуть шею себе не свернула.

— Настоящий мужчина обязательно пропустит женщину вперед, чтобы осмотреть ее сзади! — шутливо извинился сильф.

— Ну да, — язвительно поддела я, — особенно в пещеру с неприятностями…

— Не утрируй, — примирительно осклабился Генрих, утешительно поглаживая меня по репьям, венчающим мою прическу, — в пещеру-то я лез первым…

Я одарила его хмурым взглядом и промолчала. Какая сейчас разница — кто из нас прав…

Над Черными горами сгущалась ночная тьма. Радуясь, что наконец-то получила возможность выполнить свое скромное желание, я повалилась на мягкую траву, не ощущая ни рук, ни ног, но зато чувствуя бездонную пустоту, заполнившую мою душу и сердце. Генрих вел себя безупречно. Он набрал сухих веток и развел небольшой костер, а затем распаковал наши походные сумки и занялся приготовлением непритязательного ужина. Странно, но, проглотив пару кусочков подогретого над огнем вяленого мяса и запив их вином из фляжки, я поняла: сегодня я уже точно не умру…

Генрих бережно провел пальцем по моей золотой маске и печально вздохнул, видимо вспомнив, какой красивой я была еще несколько часов назад…

— Противно? — Моя циничная откровенность могла шокировать кого угодно.

Он вздрогнул, но отнюдь не из неприязни, а скорее от возмущения, и, словно протестуя, уткнулся носом в мои волосы:

— Ну-у-у, ты как скажешь…

— А что? — решила я морально додавить. — Я даже представлять не хочу, что брякнут Огвур и Ланс, обнаружив мое свежее уродство… Марвин и Саймон — те-то, поди, поймут…

— Огвур… Ланс… — Барон пренебрежительно хохотнул. — Тоже мне арбитры. Комики на букву «г»!

Я сдержанно фыркнула, намереваясь оттолкнуть его от себя и в то же время не решаясь потревожить теплых губ, нежно мурлыкающих слова ободрения возле самого моего уха. Вот ведь беда какая! Разве я действительно так сильно его не люблю или же просто пытаюсь убедить в этом саму себя? Мне внезапно стало холодно и одиноко…

Умелые мужские пальцы скользнули вниз, нащупывая пуговицы моей рубашки… А я вдруг закрыла глаза и попыталась хотя бы на краткий миг представить, что Генрих — это Астор…

— Это предательство! — забывшись, произнесла я вслух — и тут же прикусила свой коварный язык, уже не раз доводивший меня до греха, но Генрих меня услышал.

— Опять из тебя эти суфражистские[75] мысли поперли! — сердито буркнул он и больно куснул меня за мочку уха. — Вредина! Небось все бы отдала — лишь бы на моем месте вдруг очутился он…

— Да! — видимо, сдуру ляпнула я и жгуче покраснела от стыда. — Прости, само вырвалось…

Генрих взбешенно крякнул и без предупреждения резко дернул мой ремень, буквально сдирая надетые на меня брюки. Я так же сильно ударила его по рукам. Приятно, если все заметили, как ты сказала что-то умное, но вдвойне приятнее в том случае, когда никто не заметил, что ты произнесла глупость… Однако, видимо, на Генриха это правило не распространялось, или же данная ситуация оказалась крайне неподходящей для доверительных бесед. Впрочем, самоощущение мужчин и женщин всегда отличается как небо от земли. А мечтать о понимании со стороны мужчины… В общем, мечтать не вредно…

Несколько минут мы молча боролись, остервенело испытывая прочность моих злополучных штанов… В тот момент мне очень хотелось объяснить Генриху, что внешнее проявление телесной любви не имеет ничего общего с ее духовной сутью, но разве он стал бы меня слушать? А потом перед моим внутренним взором неожиданно промелькнула донельзя хитрая физиономии интригана Логруса, вздыхающего весьма сокрушенно и почему-то чрезвычайно недовольного проявленным мной упрямством. Чего хотела от меня судьба на этот раз? Этого я не понимала, но по какой-то причине внезапно прекратила сопротивление и позволила Генриху делать со мной все, что ему заблагорассудится…

Нет, он не повел себя грубо. Увидев, что я сдалась, он стал необычайно нежен и искусен в ласках, проявляя массу неоспоримых достоинств и обладая лишь одним неисправимым недостатком — он все-таки был не Астор…

Небо над нашими головами налилось бархатной чернотой, отблескивая щедрой россыпью алмазных созвездий.

«Боги, какая же красота несусветная пропадает незамеченной!» — восхищенно думала я, любуясь звездами и при этом какой-то малой частичкой своей сущности, совершенно отвлеченно, наблюдая за происходящим с моим телом процессом физической близости с мужчиной. Я ощущала лежащего на мне Генриха — прикасалась к его мускулистой спине, вроде бы даже отвечала на его горячие поцелуи и принимала его самозабвенно-исступленные движения. Я слышала его сладострастные стоны, но при этом широко раскрытыми глазами, устремленными мимо черноволосого виска барона, я очарованно взирала на удивительно прекрасное небо, такое близкое для меня сейчас и такое недостижимое… Небо — оно очень похоже на непознанную женскую душу… Жаль только, что мужчины этого не видят…

Наверняка смерть чем-то весьма напоминает дождливое утро, наступившее сразу же после безрадостной брачной ночи… Стыдно, на душе пакостно, но деваться некуда… Пряча друг от друга глаза, словно нашкодившие дети, мы добрались до оставленной в Храме поклажи, где обнаружили также и своих благополучно доедающих овес скакунов. Я достала из притороченной к седлу сумки запасную рубашку и переоделась, снимая вчерашнюю, испачканную травяным соком и сильно пострадавшую от пылкого напора Генриха. Сам барон поглядывал на меня искоса, едва сдерживая так и рвущуюся с губ реплику. Я же невозмутимо уселась верхом на Беса и легонько подтолкнула его пятками, заставляя выдвигаться в путь… Отставший сильф догнал меня лишь минут через пять. Его скулы пошли красными пятнами гнева, глаза метали молнии. Но, натолкнувшись на мой ледяной взгляд, он немного поостыл и уже почти миролюбиво ухватился за уздечку моего скакуна, вынуждая остановиться.

— Чего тебе нужно? — спокойно спросила я, не выказывая ни малейшего возмущения в отличие от моего сердито фыркающего жеребца, недовольного незапланированной задержкой.

— Послушай, Ульрика, так поступать нельзя… — сипло процедил Генрих, наступая на горло своей гордости.

— Нельзя, — делано кротко согласилась я. — Это было насилием…

— Я так не хочу! — в добавление к уже сказанному, заявил он. — Мне так не нравится — никакого удовольствия в этом нет….

Я криво усмехнулась:

— Точно, я тоже вчера так не хотела…

Поняв, что ему меня не окоротить, Генрих бессильно стиснул кулаки, тяжело ворочая желваками. Заметив этот пораженческий жест, я опять пробилась на незапланированную жалость. Причем совершенно некстати.

— Пусти. — Я легонько шлепнула коня между ушами, и он тараном попер вперед, грудью напирая на рыжую Песню. Кобыла попятилась.

— Совсем? — испугался Генрих, поняв меня по-своему.

Я снисходительно улыбнулась:

— Дома дети ждут. Голодные…

Мужские глаза осветились робким светом упования на благополучный исход:

— Мы едем в Силь?

— Я — в Силь, — едва удержалась я от смеха — настолько беспомощным и ранимым он сейчас выглядел. — Ты — куда захочешь. Можешь отправиться со мной…

— Ульрика, я тебя люблю! — признался он, едущий на шаг позади и прожигающий мою спину пронзительным неотрывным взглядом. — Если бы я умел писать стихи, то я посвятил бы их тебе! — через силу выдавливал он, и эта откровенность давалась ему ой как нелегко. — Я не наделен талантом художника и поэтому не смогу нарисовать с тебя картину… Но у меня есть сердце, ум, рука — и я предлагаю их тебе…

— Как и прочий благородный ливер! — грубовато сострила я. — И что прикажешь с ними делать?

— Любить! — настаивал Генрих.

Я неопределенно хмыкнула…

— Это обозначает «да»? — с надеждой спросил он.

«Ну уж фигушки, — с некоторой долей злорадства подумала я. — Я тебе помогать не намереваюсь — в своих проблемах разбирайся сам. Ты сам взвалил на себя эту ношу, и я не собираюсь ее облегчать. Возможно, именно это чувство сумеет перекроить твою душу и сделает тебя немного добрее…» Но вслух я сказала совсем другое:

— Это значит, что я честно собираюсь выполнить свою часть сделки…

Я думала, что этим он и удовольствуется, но Генрих не отставал. Он галопом обогнал моего коня и попытал удачу еще раз.

— Хм… — Барон пытался не скатиться в пошлость. — После… хм… того, что произошло между нами этой ночью, мы обязаны как-то официально скрепить наши отношения…

— Согласна, — ехидно хмыкнула я, протягивая ему раскрытую ладонь, — давай пять!

Лицо Генриха исказила гримаса негодования.

— Ты надо мной издеваешься! — по слогам отчеканил он. — Зачем?

— Не издеваюсь, — честно ответила я. — Просто однажды ты поймешь: наша любовь ничем нам не обязана, зато мы обязаны ей слишком многим. И лишь та женщина, которая добровольно разделит с тобой ношу любви, приняв на себя ровно ее половину, сможет сделать тебя по-настоящему счастливым. А я и так уже несу слишком тяжелый груз, и он возложен на меня не тобой…

— Я понимаю! — пылко воскликнул барон. — Но позволь мне хотя бы попытаться!

Я равнодушно пожала плечами, словно говоря: я обещала тебе полгода — они твои. Пытайся на здоровье, но только потом не жалуйся, будто я тебя не предупреждала!

Как ни хорош, как ни прекрасен оказался город Силь, ему не было суждено стать моим настоящим домом. Он притягивал заманчивой прелестью дорогой игрушки, покрытой сусальной позолотой, но меня так и не смогли увлечь его беломраморные дворцы, фонтаны с золотыми рыбками и увитые цветами беседки. Опустошенное сердце скучало по совсем иному краю, некогда разделившему боль моей растоптанной души и впитавшему капли моей крови, пролитой во имя будущего и проросшей первыми ростками молодой травы на его древних мостовых. Я мучительно скучала по Геферту… Он властно манил и призывал меня к себе, нашептывая: «Не забывай, Ульрика, мы созданы друг для друга, и, лишь воссоединившись снова, мы обязательно обретем утраченное, украденное у нас спокойствие». Я знала: волшебные земли, некогда оклеветанные и ошибочно названные Краем Тьмы, предназначены мне самой судьбой и ждут только меня. И поэтому мне следовало как можно скорее вернуться в Геферт…

Я так и не смогла прижиться в Силе. Он будил в моем сердце какой-то смутный протест, вызванный его помпезностью и излишней, немного ненатуральной нарядностью. Он раздражал меня точно так же, как и его самолюбивый повелитель.

Проблемы начались сразу же после нашего возвращения из Черных гор. Малышка Мириам простудилась и кашляла, у Люция сопли висели до подбородка, и подумать только — все это приключилось в самый разгар жаркого летнего сезона! Я насмешливо оглядела обоих бестолково мечущихся вокруг детей архимагов, к месту припомнив, что Марвин даже с собственным гайморитом толком справиться не сумел.

— Если даже у семи нянек дитя без глаз осталось, — ехидно цитировала я всем известную поговорку, — то какого уж догляду остается ожидать от трех?

Высоченный Кса-Бун виновато покраснел, оба мага смутились. Я расхохоталась, забрала у канагерийца своих ненаглядных крошек и унесла малышей к себе в спальню — промывать их миниатюрные носишки соляным раствором (этому действенному способу меня научили мудрые тролли) и закапывать в них грудное молоко. Рева и шума получилось много, но зато и результат оказался блестящим.

Я едва успела выгнать из комнаты Генриха, только и думающего о любовных утехах, как через минуту в двери постучались Огвур с Лансом, регулярно надоедавшие мне кляузами на бесконечные конфликты с местным полуэльфийским-полудемоническим гарнизоном, абсолютно одуревшим от скуки, а посему готовым высасывать развлечения буквально из пальца.

— Рыжая, а меня мальчики опять нехорошими словами обзывают! — картинно канючил нежный полуэльф, пышно разодетый в серебристую парчу.

— Сволочи высокомерные! — поддержал милого дружка орк, экипированный словно на войну. — Поубивал бы гадов, да жаль — Генрих не разрешает.

— Ну так и ты их обзови, — необдуманно посоветовала я Лансу.

— Не могу, — еще сильнее закручинился томный полукровка, негодующе закатывая подкрашенные глаза. — Они такие хорошенькие!

«Куда бы мне убрать из Силя эту скандальную парочку?» — мысленно прикидывала я, и воспоминания о Геферте всплыли в моей памяти с еще большей четкостью…

— Госпожа Мелеана! — В мою спальню без стука вломился чем-то до полусмерти перепуганный слуга, вопиюще нарушая строгие правила придворного этикета. — Там, во дворе, эти твари… Они хотят видеть вас!

Ничего толком не поняв из запутанных объяснений заикающегося парня, я распахнула окно и высунулась в него по пояс, рискуя свалиться со второго этажа. На засаженной маргаритками лужайке расположились два огромных дракона, с любопытством рассматривающие столпившуюся возле них толпу зевак.

— Вы ко мне пожаловали, господа? — вежливо обратилась я к летунам.

Драконы дружно раскрыли пасти, приветствуя меня вспышками пламени. Народ восхищенно зааплодировал.

— Мы пришли за тобой, Пробудившая драконов! — галантно встопорщил гребень черный гигант.

— Нас прислала царица! — добавил второй, коричневый дракон.

«А я-то все думала — и куда это пропала наша Ларра? — хмыкнула я. — Кажется, меня ожидает еще одна загадка!»

— Мы доставим к ней вас и ваших друзей! — любезно предложил черный. — Летим, время не ждет.

Сдав детей под бдительный надзор чернокожего воина и занимая место на драконьей спине, я ощутила необъяснимый прилив радостного предчувствия, наверно вызванный безотчетным упованием на обещание Аолы. Жизнь состоит из непрерывного чередования черных и белых полос, даже самая широкая из которых когда-нибудь да заканчивается. И сейчас мне очень захотелось верить в то, что долгая череда моих неудач наконец-то миновала, навсегда оставшись в прошлом.

Драконы приземлились на ту самую площадку, которую мы с Эткином некогда приспособили для своих пикников и где провели немало приятных минут. Вспомнив покинувшего нас друга, мы разом поскучнели, а Ланс — так и вовсе подозрительно зашмыгал носом, отворачиваясь и украдкой вытирая повлажневшие веки. Наши любезные провожатые наотрез отказались последовать за нами в пещеру, но их помощь и не требовалась — я отлично помнила дорогу и могла даже с закрытыми глазами отыскать уютное драконье убежище, в течение нескольких зимних месяцев успешно заменявшее мне дом. Вспомнив нежную опеку друга и его забавные ужимки, я помрачнела, мысленно кляня привередливую судьбу, обладающую слишком пристрастной разборчивостью в отношении своих жертв, а потому в первую очередь забирающую самых достойных. Однажды мне довелось прочитать весьма умную фразу, гласившую: лучшие — умирают молодыми. И в этих словах крылась горькая правда — ведь наиболее храбрые и дерзкие из нас не имеют возможности дожить до преклонного возраста, еще в расцвете лет сложив свои буйные головы в какой-нибудь очередной битве со злом. Все самое прекрасное, что только существует на земле: любовь, удача, мирное небо, улыбка ребенка, избушка на лесной полянке, вызревающий в поле хлеб, — все это оплачено неисчислимыми жизнями известных, а подчас — оставшихся безымянными героев, отлично понимавших, за что и во имя чего стоит умирать. И так же, как они, я верила — не бывает напрасных смертей, а любая безвозмездно отданная жизнь в итоге все равно принесет в мир добро и окупится сторицей. Я верила в людей. А иначе — зачем еще стоит жить?

У входа в пещеру нас встретила белая драконица Ларра. Увидев меня, она радостно всплеснула крыльями, склонила гибкую шею и прижалась к моему плечу прохладной чешуйчатой щекой. Ее красивые глаза светились от волнения и предвкушения чего-то необычного, невольно заряжая меня особым блаженным предчувствием — счастье совсем рядом, стоит только протянуть руку и прикоснуться, стоит лишь впустить его в свое сердце и поверить в…

— Ульрика, скажи честно, ты веришь в чудеса? — проникновенно спросила драконья царица, правильно расшифровав выражение моего лица и угадав мысли.

Я ненадолго задумалась. А верила ли я в чудеса на самом деле? С одной стороны, многое из случившегося со мной другим словом и не назовешь, а с другой — самого желанного чуда в моей жизни так и не состоялось. И все-таки…

— Верю! — убежденно произнесла я. — Я верую в торжество добра и наше светлое будущее. Верю в надежную руку друга и в прозрение врагов, еще имеющих шанс встать на путь исправления. А также верю в то, что все наши потери и беды были не напрасны.

Ларра одобрительно улыбнулась, безоговорочно соглашаясь с моими словами:

— Тогда я твердо убеждена, что ожидаемое нами чудо — произойдет! Мы это заслужили, — указала она лапой на пещеру, словно приглашая нас войти внутрь, — а он — тем более…

Не смея послушаться своего трепетно замершего сердца, но желая немедленно получить исчерпывающий ответ на все терзающие нас невысказанные вопросы, мы шагнули в убежище последнего дракона, оставшись без коего мир утратил слишком многое, привносившее в его грубые дни едва уловимое очарование волшебной сказки. В углу огромной пещеры тускло отсвечивала громадная куча золота, поднимающаяся до потолка и завещанная мне Эткином. Но отнюдь не она стала наиболее ценным кладом, упрятанным в недрах Гномьих гор. А увидев то единственное, настоящее сокровище, которое и оберегала Ларра, я потрясенно вскрикнула и чуть не расплакалась…

Это было драконье яйцо, удобно угнездившееся на устилающем пол песке, покрытое золотистой скорлупой и по величине не уступающее моему росту. Идеально овальное по форме, оно светилось теплым звездным светом, казалось исходящим от его содержимого, и иногда — слегка покачивалось. Я пораженно повернулась к Ларре:

— Но как? Одна лишь ночь…

Драконица смешливо фыркнула:

— И это говоришь ты? — Она лукаво подмигнула. — А разве твой собственный сын не стал также плодом первой ночи любви?

Я благодарно погладила ее по когтю:

— Эткин знал об этом изначально?

— Мы оба это знали, — просто ответила царица, — и очень надеялись на то, что наше дитя окажется именно сыном…

— Почему?

— Потому что высшие драконы устроены таким образом, что сознание и душа погибшего родителя передаются к его наследнику, но лишь в том случае, если их пол совпадет…

— Так, значит, он?.. — обалдевший Ланс ткнул пальцем в сторону яйца, — в курсе всего, что знал и испытал Эткин?

— Да, если новорожденный окажется мальчиком, — подтвердила Ларра.

— Как бы ты хотела его назвать? — спросила я, прикасаясь к гладкой скорлупе. — Мне случалось читать в различных манускриптах, будто цвет яйца всегда напрямую зависит от будущей окраски вылупляющегося из нее дракона…

— Это верно! — подтвердил умник Марвин.

— Я полагала, ты сама захочешь выбрать для него имя, — словно преподнося мне бесценный подарок, тихонько промолвила царица. — Ведь имя таит в себе частицу нашего истинного предназначения!

Я вновь притронулась к твердой оболочке, скрывающей еще не пробудившегося к жизни наследника Эткина. Я не сомневалась — судьба подарила ему сына. И внезапно в моей памяти воскресло давнее видение, посетившее меня на горе Ранмир: парящий под облаками золотой дракон, могучий и прекрасный, несущий на своей спине смеющегося мальчугана с развевающимися двухцветными локонами. Теперь я узнала в этом мальчике своего сына Люцифера, а дракон…

— Я назову его Элларом — «Первым среди равных»! — сообщила я выжидательно притихшим друзьям. — Я уверена — он станет следующим повелителем драконов, по справедливости унаследовавшим лучшие качества своего великого отца. Эллар! — Я призывно стукнула по скорлупе и неожиданно ощутила ответный удар, идущий из глубины яйца…

На поверхности скорлупы образовалась темная трещина, потом вторая… Нарастающий стук, доносящийся из недр золотистой оболочки, становился все громче. Яйцо покачнулось и упало набок. Треугольный кусок скорлупы отвалился и отлетел прямо нам под ноги, являя моему взору глаз, возмущенно щурившийся в образовавшееся отверстие. Послышался требовательный писк, явно призывающий на подмогу. Я метнулась к яйцу, обхватила его руками и принялась осторожно отламывать фрагменты скорлупы, помогая маленькому дракончику, стремящемуся поскорее вырваться на свободу…

Наконец пролом в оболочке расширился настолько, что новорожденное существо смогло выбраться наружу, потягиваясь и расправляя свои еще слабые крылышки, но воинственно поднимая гребень, отливающий всеми цветами радуги. Его золотая чешуя пускала ослепительные солнечные зайчики, отражающиеся от стен пещеры.

— Красавец! — восхищенно засюсюкал Ланс.

— Боец! — констатировал Генрих, обратив внимание на клыки и когти дракончика, едва родившегося, но уже и сейчас не уступавшего размером крупному пони.

— И это точно самец! — вынес авторитетный вердикт некромант.

— Сам ты самец! — Голосок у дракончика был тонким, детским, но в нем четко прослушивались хорошо нам всем знакомые склочные интонации. — А я — мужчина!

— Этк… тьфу, Эллар! — позвала я, чувствуя: еще миг — и все, точно разревусь от счастья.

— Отличное имя ты мне дала, Мелеана! — Дракончик неуверенной походкой подковылял ко мне и уткнулся носом в мои колени, с любопытством тараща ничуть не изменившиеся сапфировые глаза. — Мне оно нравится!

И тогда я не удержалась. Я со всхлипами осела в мягкий песок, обнимая вернувшегося ко мне друга и сбивчиво благодаря всех причастных к сему невероятному событию: судьбу, Смерть, Аолу — всех совершивших подобное чудо.

— Глупая! — насмешливо пожурил Эллар, облизывая мое мокрое от слез лицо своим теплым языком. Он вел себя совсем еще по-детски. — Они тут ни при чем. Это ты звала меня к себе, а я очень хотел вернуться… Гоблины! — Он иронично цыкнул зубиком, автоматически воспроизводя свою излюбленную гримасу. — Какая же это, оказывается, муторная канитель: Обитель затерянных душ, новая реинкарнация…

— Эткин! — вдруг запоздало заорал только сейчас прозревший и бесповоротно уверовавший в реальность всего происходящего Огвур, насмешив нас всех. — Дружище! Так это и в самом деле ты?!

Малыш Эллар важно напыжился, прочно упирая в песок свои маленькие лапки, и в его писклявом голоске уверенно зазвучало ничем не пробиваемое, абсолютно неисправимое драконье нахальство, давно уже ставшее подлинной визитной карточкой нашего крылатого друга:

— Ах, ты еще в этом сомневаешься, орк упертый? — Возродившийся дракон обвел нас ехидным, смеющимся взглядом и выдал финальную фразу в своей обычной манере, окончательно добивая последние сомнения, если таковые еще оставались в чьем-то сознании: — Да я это, я! Ну что, обормоты, не ждали?

Глава 12

Прошло семь лет…

Не вижу смысла врать, утверждая, будто они стали для меня легкими и безоблачными. Проблем хватало, особенно в отношениях с Генрихом, с которым я прожила куда больше тех шести месяцев, что обещала ему согласно заключенной между нами сделке. Барон неоднократно предлагал мне стать его супругой, но я так и не вышла за него замуж, отлично понимая: этот мужчина — не для меня. Правитель Силя был красивым и неглупым, искренне радел о своем народе и пользовался у него заслуженным уважением. Под управлением де Грея сильфы благоденствовали и множились, понемногу возвращая себе былое величие могучей расы. А несчастная любовь, испытываемая их властелином к легендарной Сумасшедшей принцессе, стала новой сказкой нашего времени, придав барону ореол загадочного героя с трагической судьбой. Похоже, Генрих и в самом деле питал ко мне сильнейшую сердечную привязанность, и, возможно, если бы я переступила через свои эмоции и постаралась, то смогла бы стать ему неплохой женой. Но противоречивое несходство наших характеров, проявляющееся практически ежеминутно, полностью убивало в моем сердце желание идти на компромисс с сильфским владыкой. А почти реальный призрак незабвенного Астора, присутствие коего я ощущала постоянно, прочнее стены отделивший мою душу от души барона, по-прежнему являлся мне во сне, целиком и полностью владея моими помыслами и чувствами. Я продолжала страстно, мучительно и безнадежно любить погибшего принца демонов, на веки вечные затмившего для меня всех остальных мужчин.

Устав от ежедневных ссор с Генрихом, происходивших из моего нежелания подчиниться его лидерству и выполнять в доме сугубо женскую роль, я уехала из Силя, реализовав свою давнюю мечту. Я вернулась в Геферт. Избавившись от власти Ледяного бога, Край Тьмы расцвел. Климат тех мест заметно переменился к лучшему, став намного теплее и мягче. Малоснежная и неморозная зима длилась там всего три месяца — с декабря по март, а лето растягивалось на целых пять, радуя высокими температурами и завидной продолжительностью. Со свойственной мне дерзостью, я официально объявила эти всегда пользовавшиеся дурной славой земли своей законной вотчиной. Я переименовала их в Край Роз — настолько сильно пленилась я дикими бутонами алого шиповника, во множестве произрастающими в окрестностях высокой башни, некогда ассоциировавшейся у людей только с отчаянием и безнадежностью. Марвин с Саймоном применили свое магическое искусство, изменив цвет моей будущей резиденции с темного на светлый, — и вот уже обновленный мраморный шпиль радостно засиял жемчужно-серыми стенами, увенчанными посеребренной черепичной крышей. Замок, отныне зовущийся Башней Надежды, господствовал над всем краем, являясь удивительно величественным зданием, воистину достойным называться королевской обителью. Так я начала строить свой новый мир, свое личное государство.

А ведь я нашла-таки самое подходящее применение для сокровищ Эткина, выделяя всем, желающим поселиться в моих землях, некую подъемную сумму, вполне достаточную для строительства дома и покупки коровы с лошадью. Вскоре в Геферт потянулись люди и эльфы, орки и тролли, выразившие готовность жить под моей защитой, принеся мне клятву вассальной верности. Мы собственными руками дружно возродили столицу моего королевства — прекрасный город Геферт, работая будто проклятые. Не щадя сил, я наравне со всеми копала канавы, таскала камни и лепила кирпичи, заслужив искреннюю симпатию своих подданных. Нам помогали властители соседних стран, выразившие единодушное одобрение моему почину. Из Ширулшэна к нам приехали лучшие эльфийские архитекторы, из Нарроны — направленные моим братом Ульрихом корабельщики, создавшие мой флот. Красногорье прислало нам бессчетные стада тонкорунных овец, Офир — роскошную мебель, а Урраг с Рохоссом — табуны быстроногих скакунов. Большая часть драконов вернулась в родные оазисы Ундоры, но некоторые из них навечно обосновались в Краю Роз, создав ему славу самого сильного магического государства на Земле. Так мой Геферт стал огромным, многолюдным городом, вызывающим восхищение всех прибывающих в него гостей, неоднократно воспетым в балладах странствующих менестрелей и пилигримов. Я никогда не командовала его жителями, предоставив им возможность самостоятельно налаживать собственную жизнь.

Все они являлись подлинными мастерами своего дела, а посему я не видела никакого смысла в том, чтобы соваться к ним с ненужными дилетантскими указаниями. Ну зачем я стану советовать кузнецу, как ему нужно ковать клинки, или пекарю — как выпекать булочки, если они разумеют в этих премудростях куда поболее моего? Вместо навязывания своей власти я помогала им всем, чем могла: судила возникающие между ними споры, подбадривала, поощряла, изобретая всяческие награды, и учила их справедливости. Я дала им землю с деньгами и сердечно радовалась, видя, как все это используется с умом, приумножается и приносит доход. Умные гефертцы сами выбрали себе бургомистра, а вернее, госпожу бургомистр, предложив сию ответственную должность моей давней знакомой — госпоже Кире, чем я осталась несказанно довольна. Кира прибыла в Геферт одной из первых, вместе с приемной дочерью поселилась в скромном симпатичном домике в центре столицы и проявила себя настолько рачительной и заботливой хозяйкой, что вполне справилась бы с управлением не только одним городом, но и целой страной. Возглавляемый ею городской Совет успешно решал все столичные проблемы, за два года превратив Геферт в крупный центр торговли и культуры, имеющий свою Академию искусств, Высшую магическую школу под управлением магистра Арбиуса и даже театр, прославившийся далеко за пределами Края Роз. И каковым же безмерным оказалось мое счастье, когда гефертцы преподнесли мне зеленое бархатное знамя с вышитым на нем гербом, состоящим из перекрещенных розы и клинка, подчеркнутых звучным девизом: «Все герои немного сумасшедшие!» Отныне я перестала считаться презираемой, изгнанной и отвергнутой принцессой, не имеющей ни родни, ни дома, но называлась теперь добровольно признанной правительницей, любимой своим народом и уважаемой всеми сопредельными королевствами. Так уж сложилось, что постепенно мое имя стало пользоваться непререкаемым авторитетом во всех землях, и я частенько покидала Башню Надежды, на спине одного из драконов вылетая за пределы своего королевства, чтобы рассудить чьи-то споры, помочь в разрешении очередной проблемы или просто с приятельским визитом.

В качестве почетной гостьи я побывала на первом дне рождения первенца принцессы Будур и принца Али-Мангута — маленького хана Шаррукана. Я периодически навещала своего брата и прекрасную Анабель, успевших обзавестись тремя детьми, как и предрекли им щедрые боги. Моя матушка королева Альзира родила сыновей-близнецов, подарив Поющему Острову законного наследника. Не желая возникновения вражды между своими сыновьями, король Мор начал отстраивать вторую эльфийскую столицу, возводя ее на старом наделе эльфов, на горе Старшая сестра, назвав молодой город Ширул-эль-Рах — «Обновленная песня лепестков синей розы». Кстати, Храм Розы тоже вернулся на свое прежнее место — в Хрустальную долину, став объектом непрерывного паломничества всех племен и народов. С помощью драконов я нашла и дезактивировала взрывные устройства, установленные демиургами, а еще — засыпала камнями страшный урановый рудник, устранив источник радиации.

Итак, отныне на Земле воцарился мир. Войны прекратились. Государства открыли границы, развивая торговые и дружеские связи. Дороги стали безопасными. Драчливые кикты помирились с олорулонами, а Марвин излечил всех пострадавших от неумелого волшебства Ланса. Мы все чаще проводили всевозможные праздники и соревнования, предпочитая состязаться не на поле боя, а на театральных подмостках и выступлениях певцов и поэтов, на арене для спортивных единоборств и на ипподромах для конных скачек. И наверно, сами боги благословляли наш мир, посылая ему радостные, ничем не омраченные дни всеобщего благоденствия.

Кстати о богах. Логрус пока так и не появлялся, видимо чрезвычайно занятый постижением своего свежеприобретенного «я». Дарующая жизнь, Смерть и их братья вернулись на Радужный уровень, с головой погрузившись в личную жизнь. Король Грей и Аола наслаждались безоблачным семейным счастьем, Смерть терпеливо дожидалась следующего рождения своего возлюбленного Джаспера, а боги-братья наперебой сватались к различным эльфийским и демоническим княжнам, увлекшись выбором невест. Чума, Лепра и Оспа навещали нас довольно часто, каждый раз поднимая в доме невозможную кутерьму и суматоху. Благодаря лекарскому искусству отзывчивого некроманта тетушка Чума избавилась от бесплодия и подарила своему супругу, архидемону Азуру, прелестную дочку — красавицу Аду. Да Марвин и сам уже стал отцом, безмерно гордясь сынишкой Дюраном, прирожденным магом, сорванцом и выдумщиком. Кроме того, Радуга с Туманом тоже изредка посещали наши края, привязавшись к моей малышне и рассказывая им занятные истории о неведомых странах.

А мой дом и в самом деле наполнился детьми, потому что кроме Люцифера и Мириам, ставшей его невестой, с нами жила дочка погибшего Маллера Справедливого, Нина де Вакс, которую я нашла и удочерила. Люций почти не разлучался с Элларом, стремительно подраставшим и проявлявшим отнюдь не детскую рассудительность. Детей опекали нянюшка Мариза и Кса-Бун, назначенный их бессменным телохранителем. Могучий канагерийский воин души не чаял в виснувших на нем малышах, но признавался мне украдкой: единственное, чего он побаивается на этом свете, — это только сухоньких кулачков крикливой старушки, не усматривающей никакой разницы между хулиганом Люцием и мускулистым чернокожим «сынком», способным легко поднять ее одним пальцем. Дядюшка Гийом получил почетную должность хранителя винных подвалов и доживал свои дни в состоянии благодушного умиротворения, не забывая дегустировать продукцию наших виноградников. Отважный Огвур возглавил дворцовый гарнизон, но сильнее всех удивил меня наш прекрасный полукровка, в котором внезапно обнаружился уникальный талант непревзойденного парфюмера.

Капризный красавец Лансанариэль занялся разведением цветов, из коих и изготавливал умопомрачительные духи, пользующиеся безумным спросом у модниц всех королевств. Оказавшись в своей стихии, полуэльф буквально купался во всевозможных созданных им ароматах, с помощью Марвина организовав поточное производство своей продукции, торговля которой приносила нам немалый доход. Прекрасные дамы сходили с ума от творений Ланса, выстраиваясь в очередь за флакончиком благоухающей апельсиновым деревом и туберозой «Зачарованной принцессы» или восторженно ахая над фиалковой гаммой духов «Эльфийская королева». Впрочем, от изысканных дам не отставали и галантные кавалеры, все как один мечтавшие пахнуть пачулями и шафраном «Влюбленного демона». Лансанариэль стал богат и знаменит, уже ни у кого не вызывая насмешки пикантными подробностями своей интимной жизни. Наоборот, теперь великого маэстро парфюмерии окутывала аура оригинальности и сумасбродности — ведь гению прощается все.

Занявшись торговлей, мы начали остро нуждаться во флоте. На дальней оконечности наших земель, омываемых водами теплого Ликерийского моря, имелась небольшая бухта, оказавшаяся удобной природной гаванью. Получив корабли, созданные на лучших верфях Нарроны, я призвала ликерийских пиратов бросить свой рискованный промысел и стать моими капитанами. Многие из них откликнулись. На берегу бухты вырос наш второй город, названный мореходами Трент (Богатый) и полностью оправдывающий сие меткое название. Звание адмирала единогласно досталось боцману Мамуке, остепенившемуся и сочетавшемуся законным браком с хорошенькой купеческой дочкой. Недавно у них родился сын, названный Маллером. Теперь горделивая красавица «Маргота» возглавляет целую флотилию кораблей. Среди них особо выделяются «Сокол» отважного капитана Алимаса, «Скат» под управлением лихого Торвена, «Танцовщица» степенного офирца Изидора и «Морская фея» строптивого Максуда — счастливого отца трех прелестных девочек, которые часто гостят у меня в замке и являются подружками Мириам с Ниной. Все прославленные капитаны кардинально изменили свое предвзятое мнение относительно женского пола и удачно женились по любви. Для управления Трентом разудалое береговое братство выдвинуло на мое утверждение кандидатуру некоего Бертрама Корваля, претендующего на должность городского главы, или, по-пиратскому, «сухопутного капитана». Отставной моряк Корваль выказал себя человеком в высшей степени умным и честным, произведя на меня благоприятное впечатление. Под его мудрой опекой Трент стал настоящей приморской жемчужиной, внеся в наше размеренное существование приятную толику морской романтики, овеянной легким бризом и пропитанной запахом соленой воды. А недавно я узнала, что капитан Бертрам усыновил новорожденного ребенка, подкинутого на порог его дома, чем укрепил славу своего уважаемого имени — ведь неподдельно добросердечный человек умеет проявлять доброту во всем.

Но все-таки самой главной моей проблемой оставался Генрих. Влюбленный барон не давал мне проходу, продолжая регулярно наведываться в Край Роз и надоедать своей пылкой страстью. Я слишком долго уступала его настойчивости, впуская ненасытного сильфа на свое ложе, но категорически отказываясь впустить его в свое сердце. Наконец мое терпение истощилось — и я высказала де Грею все, посоветовав обратить свое внимание на какую-нибудь более сговорчивую девицу из благородного семейства и не тратить времени попусту, гоняясь за химерой несостоявшейся любви. Генрих возмущался и протестовал несколько дней, но потом все же признал мою правоту, пообещал, что отныне мы будем просто друзьями, и зафрахтовал в порту Трента трехпалубный галеон «Наяда», отплывающий на Поющий Остров. Правитель Силя гостил у моих родителей несколько недель, где и повстречал среди придворных дам королевы Альзиры юную Орфию, красавицу самых благородных кровей, столь же умную, сколь и привлекательную. Забегая вперед, скажу — ныне сия очаровательная эльфийка зовется правительницей Силя и законной женой Генриха, безупречно справляясь со своими многочисленными обязанностями. Де Грей обрел свое долгожданное счастье, научившись ценить и понимать силу искренней, бескорыстной любви.

И вроде я могла бы поставить на этом событии жирную, заключительную точку в истории своих непростых отношений с сильфским повелителем, если бы уже после нашего окончательного разрыва в ней не образовалось одно существенное и весьма судьбоносное НО. Генрих готовился к свадьбе с Орфией, когда я, закрутившаяся в делах и обращающая непростительно мало внимания на свое здоровье, вдруг проанализировала неожиданно ухудшившееся самочувствие и пришла к очевидному выводу — у меня будет ребенок. Ребенок от Генриха! Клянусь, ни он, ни я не ожидали подобного поворота судьбы. Испытывая противоречивые чувства, я намеренно скрыла от барона сей приятный конфуз и даже, будто ничего не случилось, весело отплясывала на устроенном им празднике. Нет, я отнюдь не собиралась причинять неприятности нашей дорогой Орфии, которую привечала, словно родную сестру, а уж отдавать Генриху моего второго сыночка — не намеревалась и подавно. А все потому, что я слишком хорошо помнила одного премиленького отважного малыша-огонька, помогавшего мне на Радужном уровне. Я полюбила его уже тогда и не променяла бы на все сокровища мира.

Мой младший сын родился на рассвете двадцатого марта, в день весеннего равноденствия, впитав в себя все силы пробуждающейся от зимнего сна природы. Черноволосый и зеленоглазый, он стал тем обещанным подарком удачи, появления коего ждали все — мир, боги, маги. Ликующий Саймонариэль поднял малыша на руки, желая показать обитателям замка, сколь много хорошего несет он в нашу жизнь, став залогом ее нерушимого благополучия.

— Ты пришел к нам сегодня, мальчик, в праздник Эостре — светлый день торжества добра и справедливости. Ты — воплощение всего лучшего, что только существует на Земле. Как ты назовешь его, Ульрика?

— Артуром — Рыцарем Света! — звонко ответила я, и кроха весело засмеялся, соглашаясь со столь обременительной ношей, с рождения возлагаемой на его плечи.

— Да будет так! — довольно провозгласил архимаг. — Сбылось великое пророчество! Теперь Тьма и Свет никогда уже не выступят один против другого, ибо они являются братьями, обязанными любить и почитать свои кровные узы превыше всего в жизни. Да будет так!

«Эх, мудрый компьютер «Чаши жизни», — со светлой грустью подумала я, — и как это ты так промахнулся, не разглядев этого второго, наиболее приемлемого способа уравнять Добро со Злом? А ведь он напрашивался сам собой! Теперь я понимаю, чего добивался Логрус, так настойчиво подталкивая меня к Генриху, и на что намекала бабушка Смерть. Тьма и Свет стали братьями — залогом будущего непоколебимого мира в нашем мире…»

Вот так сбылось самое главное пророчество, исполнение которого зависело лишь от меня. Кольцо равновесия между Добром и Злом замкнулось, став устойчивым и нерушимым. Теперь уже — навеки!

После полудня летнее солнце раскалялось совершенно невыносимо… Я отдала уснувшего Артура нянюшке Маризе и ушла в оружейную залу, пытаясь спрятаться от прямых, слепящих лучей, бьющих в распахнутые настежь окна Башни Надежды. С расположенного за замком луга до меня долетал беззаботный ребячий смех и плеск воды. Это наша малышня барахталась в протекающем поблизости ручье, пребывая в полнейшей безопасности под неусыпным надзором бдительного Кса-Буна, которому были нипочем и жара, и негодующие вопли требовательной Маризы. Золотой дракон Эллар растянулся в высокой траве, вывалив из пасти длинный язык и что-то недовольно бурча. Он ждал наступления прохладных сумерек, когда они с Люцием, словно выполняя обязательный ежедневный ритуал, поднимутся в синеющее вечернее небо и полетят над Краем Роз, радостно окликая всех его жителей и желая им спокойной ночи. А все встреченные ими люди, орки, эльфы и тролли в ответ приветливо поднимут руку и поймут — еще один прожитый нами день прошел не зря. Ибо если в небе спокойно летает ребенок, сумевший оседлать мудрого дракона, значит, на Земле царят согласие и покой!

Оружейная зала встретила меня прохладой темных бархатных портьер и дремлющим на стойках оружием, отдыхающим от миновавших битв. Я участливо прикоснулась к висевшему на стене и изнывающему от безделья Нурилону, как верной подруге, шаловливо подмигнула даге Алатора, бережно поправила наследие Люция — меч его отца, носящий имя Полумгла. Я верила: души ушедших из этой жизни врагов и друзей навсегда остаются с нами, поселившись в глубине благородной стали, а также прочно угнездившись в нашей памяти и наших сердцах. Груз любви тяжел и ко многому нас обязывает. Но разве можно отказаться от прошлого?

А мое настоящее — стоило ли мне пенять на него? Нет, положив руку на сердце, я признавала: я вполне довольна своими поступками, мне не приходится их стыдиться, а созданный мною мир наполнен счастьем так же буйно, как сегодняшний день — заливающими его золотыми солнечными лучами. Мир напоен теплом, потому что это мы сделали его таким!

И вроде бы все у меня хорошо! Я занимаюсь домом и воспитанием детей. Я даже научилась носить эти неудобные гоблиновы платья и начала демонстрировать изысканные манеры, полагающиеся всеми чтимой владычице. Я повзрослела и остепенилась.

Дети… Их успехи радовали меня безмерно. Цветущие ярким румянцем щечки малыша Артура… Очарованный сыночком Генрих долго уговаривал меня отдать ему мальчика на воспитание, но я не согласилась. Полагаю, милая Орфия вскорости родит ему десяток детей, а Артур принадлежит мне, и только мне одной. Дочка умершей Лилуиллы принцесса Мириам становится краше с каждым днем, обещая через пару лет затмить своей прелестью даже богиню Аолу. Люций давно и трепетно влюблен в свою нареченную невесту, отвечающую ему полной взаимностью. Годков этак через десять из них получится отличная пара — Тьма и Красота, соединенные чистой любовью и взаимным доверием. А сам Люцифер — какой он? Не по возрасту высокий и умный, так поразительно напоминающий своего погибшего отца, что, глядя на сына, я часто не могу сдержать нервного биения рвущегося из груди сердца. Широкие плечи, безупречно правильные черты лица, приятного немного отстраненной, холодной, воистину демонической красотой. Недаром он произвел столь царственное впечатление на делегацию старейшин, прибывших ко мне с Нижнего уровня. Посольство возглавлял лорд Рахсагор Верный, напомнивший мне об обещании, некогда данном мне его народу: вдова принца Астора должна стать королевой демонов! Но я лишь отрицательно покачала головой и вывела вперед Люция…

— Мой принц! — Лорд, заливаясь слезами умиления, преданно облобызал пальцы юного повелителя. — Тот же облик, та же стать, те же повадки…

— Встаньте, лорд регент! — Благозвучный голос Люция торжественно раскатился под сводами тронного зала. — Негоже столь славному воину стоять на коленях перед кем бы то ни было! — Он обнял Рахсагора за плечи и насильно поднял с колен.

По рядам послов пробежал шепот восхищения, вызванный мудростью и благородством юного принца.

— Прошу вас, будьте моим учителем! — Люций в свою очередь низко поклонился обомлевшему лорду. — Я хочу стать справедливым правителем, достойным славы моего великого отца!

Ну что тут скажешь? Всегда сдержанный генерал демонов плакал, будто дитя, благословляя богоданного воспитанника. Отныне демоны перестали называться врагами Верхнего мира, навечно став нашими друзьями и союзниками.

Самые сильные маги, включая Марвина и Саймона, улучшали климат Нижнего уровня, превращая в волшебные сады его некогда сумрачные долины, засаживая его степи тенистыми лесами, создавая в его пустынях полноводные реки и говорливые ручьи. А тем временем будущий наследник демонических земель учился фехтованию, математике, истории, философии и магии, проявляя во всех этих премудростях недюжинные способности и обещая вскоре намного превзойти своего погибшего отца. Но в моем мятежном сердце, переполненном гордостью за сына, все равно жило и не желало умирать неумолкающее волнение, вызванное короткими строками, вычеканенными на лезвии Полумглы. Словами, обещающими неминуемое соединение отца и сына, коим надлежало пойти по жизни одной, общей для них дорогой…

Но свершится ли когда-нибудь предначертанное? Увидятся ли они?

Этого я не ведала…

Если вдуматься, то на деле счастье оказывается чрезвычайно простой штукой, доступной каждому из нас. Мы зачастую полжизни гоняемся за чем-нибудь несущественным, возводя эту мелочь в ранг глобального смысла бытия, а заполучив желаемое, понимаем, что не стали счастливее ни на йоту. Сейчас, мысленным взором окидывая дни и часы, проведенные в кругу семьи и друзей, я осознала, что обрела счастье уже давно, просто не хотела этого понимать, ожидая чего-то волшебного, сражающего наповал. А ведь тихое домашнее счастье зримо присутствовало в каждой капле молока от наших коров, в каждом ломте сыра, в куске купленного в Геферте шелка и утренних трелях малиновок под окном моей спальни. Счастье — оно рядом, просто нам нужно научиться принимать его тихие ненавязчивые проявления, открываясь навстречу радости и любви. И учить, терпеливо учить этому других.

Несколько дней назад, уже под вечер, я взяла в руки бисерную вышивку, в которой пока так и не преуспела, и спустилась в садовую беседку, вознамерившись поприсутствовать на очередном уроке своих детей. Замученный заботами Марвин важно восседал за столом, склонившись над толстой книгой, а его окружила любознательная ребятня, затаив дыхание следившая за перипетиями увлекательной сказки. Я скромно опустилась в самое дальнее кресло и сделала вид, будто занята только рукоделием. Но моего показного смирения хватило ненадолго.

— Скакал орк-княжич три дня и три ночи… — хорошо поставленным баритоном читал Марвин, выразительно шевеля бровями и нагнетая атмосферу загадочности.

— Ага, пока у него скакалку не отобрали… — ироническим шепотом прокомментировала я, подмигивая Люцию.

Мальчик тут же прикусил губу, сдерживая смех, а Мириам шаловливо фыркнула, вежливо прикрываясь носовым платком. Некромант одарил меня недовольным взглядом, перелистнул страницу и продолжил чтение:

— А Василиса-царевна вышла во двор, три раза вокруг себя поворотилась да и упала наземь…

— Эпилепсия — очень неприятное заболевание! — брякнула я, утыкаясь носом в запутанный клубок из ниток и бисерных бусин, который скорее напоминал какое-то жуткое безобразие, чем потенциальное произведение искусства. М-да, с мечами-то у меня куда как ловчее получается…

Мириам и Нина открыто хихикали на два голоса. Марвин сердито захлопнул книгу, украдкой показал мне кулак и обратился к развеселившимся ученикам:

— Ну и что вы поняли из сказки про молодильные яблоки?

— А они и в самом деле существуют, эти яблоки? — подозрительно спросил сидящий чуть поодаль Кса-Бун.

— Ну — задумался некромант, дергая себя за рукав мантии, — а почему бы и нет? Приносила же Мелеана с Радужного уровня живую и мертвую воду…

— Мама, — требовательно протянул Люций, — а молодильные яблоки ты там видела?

Я проказливо ухмыльнулась:

— Ну насчет яблок врать не стану, а вот молодильных слив у нас в саду полным-полно, особенно когда они еще недозрелые. Вон вчера дядька Гийом ими злоупотребил, так потом рассказывал горничным на кухне, что, пожалуй, уже лет двадцать так шустро в уборную не бегал и что, мол, сливы эти бодрят почище любого патентованного некромантского зелья…

Дети хохотали до икотки. Опершись на рукоятку своего неразлучного топора, басовито хрюкал дюжий канагериец, кулаком утирая слезящиеся от смеха глаза. Оскорбленный в лучших чувствах Марвин, особенно обидевшийся на мои выпады в адрес его снадобий, побелел от гнева, но тем не менее выражался безупречно тактично:

— О, наша мудрая повелительница, — определение «мудрая» в его исполнении прозвучало донельзя язвительно, — а не пойти ли вам куда подальше… например, на мечах поупражняться? А то ведь вы вразумляющих слов не понимаете, будто родом из какой-то иноязычной страны происходите…

— Ты хотел сказать — из наглоязычной? — усмехнулась я. — Дети, а ну — кто со мной в мяч играть хочет? — И я увела с собой всю компанию, к которой пару минут спустя присоединился и сам некромант, никогда не страдавший злопамятностью.

Мы дружно прорезвились на лугу весь вечер, вплоть до наступления темноты, увлеченные нехитрой игрой, — и в этом тоже заключалась частичка простого, доступного всем счастья…

А сейчас я сидела на полу в оружейной зале, листала пожелтевшие от старости страницы Хроник Бальдура и попутно подробно анализировала прошлое, прислушиваясь к своему внутреннему голосу. Прошлое — как тесно переплетается оно с настоящим, как сильно влияет на будущее! Кажется, я поняла это только сейчас, беспристрастно оценив деяния дней ушедших и вспомнив все. Я нашла допущенную мною ошибку, ставшую для нас роковой. Именно она, а отнюдь не волшба Саймонариэля, во всем мне сознавшегося, воспрепятствовала возвращению Астора, так и не сумевшего прорваться в мир живых. И эта ошибка лежала целиком на моей совести. Любовь не терпит эгоизма. Любовь невозможно использовать в каких-либо корыстных целях, преследуя личную выгоду. Любовь все равно почувствует присутствующую в нас фальшь и не простит низменного обмана. Я любила Астора не ради него самого, а лишь ради себя, предвкушая, какое неземное счастье доставит он мне своим возвращением, и ничуть не заботясь о том, какое счастье я способна подарить ему взамен. Пророк Логрин оказался прав — нужно творить добро не ради личной выгоды, а ради самого добра. Счастье пугливо и хрупко, его невозможно вымолить или украсть, его можно лишь создать, причем только своими руками и делами. Я оказалась недостойной возвращения Астора, но заслуживала ли я его теперь, изменившись сама и изменив окружающий меня мир? Возможно, любовь и правда не поддается реанимации, но почему же тогда день за днем я взываю к ней снова и снова, призывая воротиться в мое сердце уже не ради меня самой, а хотя бы ради него — мужчины, скитающегося в пустоте небытия? И ведь сейчас я готова заплатить любую цену за то, чтобы душа Астора все-таки обрела свое заслуженное счастье, пусть даже за счет моей разбитой жизни…

Я уже почти забыла, как может звучать новая песня, но сегодня она родилась сама, вобрав в себя всю боль моей истощенной страданием души:

Мое прошлое стало воистину бесценным даром, принесшим мне десятки полезных уроков. Я много узнала и много испытала, я выполнила данные обещания и изведала множество тайн нашего мира, но при этом я все равно не смогла постичь главного — почему на кожаной обложке книги до сих пор не появилось название, когда-то обещанное мне Единорогом в Храме света? Значило ли это, что мой путь еще не закончен? И почему в Хрониках остался еще один чистый лист — единственный, самый последний… Последняя веха на длинном жизненном пути…

Я смотрела на этот пустой лист, и желание заполнить его становилось невыносимым. Я должна увековечить на нем нечто заповедное и недоступное — то, без чего моя жизнь стала пустой и бессмысленной… Я сняла со стены маленький кинжал и провела по своей ладони его острым кончиком. Несколько капель алой крови вытекли из свежего пореза и упали на чистый лист, складываясь в буквы, образовавшие самое дорогое для меня имя. Имя того, кто так и остался тем нереальным, горьким, краденым счастьем, коего я не смогла обрести, невзирая на все мои победы и поражения. Наивысшим счастьем, по-прежнему недостижимым для меня даже в этот самый миг…

Астор.

Я еще немного полюбовалась затейливо выписанными буквами и решительно захлопнула книгу, строго-настрого запретив себе когда-нибудь впредь ворошить страницы прошлого, понапрасну беспокоя спящих в нем призраков… Я недоверчиво разглядывала обтянутую кожей обложку Хроник, потому что на ней вдруг проступила, появившись откуда-то из пустоты, золотая надпись, выдавленная крупно и уверенно: «Хроники Рыжей». То самое название, некогда придуманное Единорогом… Так неужели все требуемое — свершилось и мой путь подошел к концу?

Я убрала книгу обратно в футляр и радостно вдохнула полной грудью, ощущая появившийся в воздухе новый, сладостный привкус. Наверно, именно так пахнут счастье, свобода и любовь, обретенные ценой нелегких потерь и испытаний. И что-то нежное, незаметно пробудившееся в глубине моей обновленной души, а прямо в сию минуту — распускающееся лепестками полностью созревшего бутона, уверенно подсказывало: семь лет сплошного невезения, напророченные мне разбитыми зеркалами, истекли…

Все в нашем мире, да и в моей жизни тоже, наконец-то вырвалось из плена забвения и неудач, возвращаясь на круги своя!

Ну или почти все…