Принцесса викингов

Глава 3

Все предвещало дождь: резкие порывы ветра, сумрачное небо, где едва различимый серп луны все глубже увязал в пелене туч, запах влаги. Но, несмотря на это, вся набережная Руана была заполнена людьми. Их было хорошо видно в зареве множества пылающих смоляных бочек, поднятых на столбах над толпой. Ревели рога, перекликаясь с вечерним гулом колоколов. Вздувшаяся с приливом река вносила в гавань все новые и новые черные ладьи – огромные, оскаленные драконьими мордами. Они шли под полосатыми парусами, замедляя бег при подходе к причалам. Величественное и грозное зрелище – драккары викингов. В любом другом месте при одном известии о появлении кораблей под полосатым парусом жители бежали бы куда глаза глядят, унося детей и угоняя скот. Здесь же, в Руане, их словно магнитом тянуло в гавань.

Эмма, кутаясь в рыжий мех плаща, стояла у перил моста. Звуки труб привлекли ее сюда из скриптория, куда их с Атли зазвал епископ взглянуть на диковину – рукописные книги с недавно изобретенными знаками пунктуации, что давало особые удобства при чтении. Внезапно в скрипторий вбежал Беренгар и отчаянно завопил, что получено известие, будто к городу приближается флот Бьерна Серебряного Плаща, и Ролло уже выехал навстречу побратиму. Атли опрометью кинулся готовить все необходимое для приема.

– Кто такой этот Серебряный Плащ? – спросила Эмма епископа Франкона.

– Один из первых викингов, что были с Роллоном, когда он прибыл в эти края. Он помог Ролло укрепиться в Нормандии. Но прошлой весной отправился снова в поход, ибо всегда был больше викингом, чем правителем земель. В сущности, он неплохой человек, по крайней мере куда лучше многих из этих варваров – своих соотечественников, хотя и закоренелый язычник. Вести от него приходили редко, и, думаю, Ролло рад встрече. К тому же говорят: Бьерн побывал в Норвегии – и Ролло хочется услышать вести с родины.

Эмма хотела было еще порасспросить епископа, но наступило время вечерней молитвы, и Франкон поспешил выполнить свой долг. Тогда она отправилась к пристани.

Яркое зрелище невольно увлекло ее, но вместе с этим явилась и мысль, что поход в глубь Франкии, о котором так часто толковал Ролло, теперь начнется куда скорее. Ролло добился мира, когда ему это было выгодно, но как он поступит теперь?

Неожиданно Эмма увидела самого конунга. Ролло спускался с одного из драккаров. Ветер развевал его длинный светлый плащ, на разметавшихся волосах блестел простой серебряный обруч. Эмма не могла оторвать от него взгляда. Как всегда, ее зачаровали кошачья мягкость и грация его движений, вдвойне удивительные при недюжинной силе Ролло. Эмма стояла достаточно близко, чтобы конунг мог заметить ее в блеске пламени. Однако его сейчас же заслонил спрыгнувший с борта корабля на бревенчатую пристань викинг. Эмма неосознанно отметила, что на нем блестящий плащ из церковной парчи, на миг удивилась и тотчас поняла, что это и есть тот самый герой, из-за которого и устроен весь этот шум. Но уже в следующий миг она ахнула – а с нею и вся толпа. Серебряный Плащ, ступив одной ногой на самую кромку бревенчатого настила, покачнулся и стал ловить равновесие. Казалось, вот-вот он рухнет в воду. И хотя пристань была невысока, было очевидно, что при падении викинга может придавить бортом покачнувшегося при прыжке судна. Однако Бьерн с усилием сделал шаг вперед – и толпа перевела дыхание.

Стоявший подле Эммы Беренгар рассмеялся.

– Он сделал это, чтобы показать свою удаль. Тот, кто осмелился бы кинуться к нему на помощь, стал бы всеобщим посмешищем. Бьерн всегда был большим шутником.

Эмма видела, как Бьерн шагнул к Ролло, и тот, все еще смеясь, ударил его по плечу. Вокруг них сомкнулось кольцо воинов, их женщин, рабов, спешивших ошвартовать драккар. Все новые норманны сбегали по сходням. Начался дождь, и неошкуренные бревна причала стали скользкими.

– Пора возвращаться, Эмма, – произнес Беренгар, – сейчас польет как из дырявого меха. А на пир нас позовут.

Именно в этот момент Эмма перехватила взгляд Ролло.

На мосту кипела толпа, он мог глядеть на кого угодно, но Эмма почувствовала каждой частицей своего существа, что его взгляд устремлен именно на нее. Казалось, это мгновение длится и длится. У нее закружилась голова. Дождь усиливался.

– Идем же, – повторил Беренгар и заботливо накинул на ее голову капюшон.

Ролло исчез в толпе. Эмма вздохнула и торопливо зашагала через мост на остров, где темнели зубчатые стены аббатства.

В жилых помещениях Святого Мартина царила суматоха. Пронесся слух, что вновь прибывшие викинги, едва ступив на землю Нормандии, начали подготовку к пиру.

– Для них что день, что ночь – все едино, – ворчала Сезинанда, встряхивая и развешивая перед камином плащ Эммы. – Эти варвары не ведают, что такое усталость. Беренгар велел приготовить нарядную тунику и готов хоть сейчас отправиться во дворец. Говорят, Ролло уже послал Рагнара в башню за Снэфрид.

Эмма резко встряхнула головой.

– Вели сменить мне простыни, Сезинанда. И пусть подогреют воду для купания и принесут чистую рубаху.

– Но, Эмма, ты – невеста Атли, за тобой могут прислать с минуты на минуту!

Эмма пожала плечами.

– Это еще не значит, что я должна куда-то идти.

Все это было чистой бравадой. На деле Эмма страстно желала, чтобы ее позвали, чтобы Ролло прислал за ней. Однако она нарочито много времени провела в лохани и не менее долго сушила волосы у камина. Никто не явился, и Эмма решила, что повела себя правильно. По крайней мере прислуге не о чем будет болтать впоследствии. И тем не менее она чувствовала себя задетой, едва ли не оскорбленной.

Прыгнув в остывшее ложе, она натянула до кончика носа роскошное меховое покрывало и подумала о Снэфрид Лебяжьебелой. Эта женщина, конечно, уже прибыла в Руан. Что ж – достойная пара язычников… Эмма ворочалась в раздражении, воображение мучило ее, подсовывая картины: Ролло сжимает в объятиях беловолосую финку…

Эмма вспомнила набег датчан, когда епископ Франкон вынужден был обратиться к Снэфрид за помощью. Это случилось тогда, когда стало очевидно, что Атли не под силу отразить отряды чужаков, ибо именно по его вине они смогли достичь Руана и осадить его. Эмма в те дни слышала немало грубых и непочтительных слов о брате конунга-правителя и видела, что Атли растерян. И тогда Франкон решил обратиться к той, кого викинги величали валькирией и почитали как королеву, хотя за глаза и звали ведьмой. Эмма не надеялась на успех, ибо знала, как Снэфрид равнодушна к тому, что творится в Нормандии. Однако христианскому епископу удалось растопить ледяное безразличие Белой Ведьмы. Явившись в Руан с войсками, она сражалась как истинный герой, и Эмма невольно восхищалась ею. Снэфрид добилась победы, обратила в бегство данов и отстояла владения своего мужа.

За этим последовала казнь угодивших в плен викингов-бродяг. Кровожадность Снэфрид была непомерной, но Атли не посмел препятствовать ей. Исполняя обязанности правителя в отсутствие конунга, он занял место на галерее дворца, облаченный в венец и мантию, и лишь согласно кивал в ответ на распоряжения супруги брата. Пленных было много, и Снэфрид назначила им страшное наказание. У викингов это называлось «свиньей». Несчастным выкалывали глаза, вырывали языки, обрезали уши, а после этого рубили по локоть руки и ноги, затем прижигали раны и выбрасывали тела на дорогу за городскими воротами. Запах крови – теплый и тошнотворно сладковатый, с привкусом железа – отвратительным облаком поднимался над площадью перед дворцом. Палачи валились с ног от усталости, и викинги сами довершали их работу. Эмма пыталась уйти, мучимая дурнотой, но ее удерживал прибывший из Байе Ботто Белый, который помог Лебяжьебелой справиться с пришельцами:

– Ты собираешься, Эмма, стать одной из наших, – твердил он. – Так пусть же люди Ролло не подумают, что ты жалеешь их врагов.

Затем он сообщил ей, что, когда покончат с простыми воинами, примутся казнить ярлов, ибо Снэфрид согласилась вместо позорного наказания «свиньей» предать их той смерти, которую дети Одина зовут «кровавым орлом». И Эмма, борясь с обморочной тошнотой, вынуждена была смотреть, как датских ярлов ставили лицом к столбу, связывали им руки, а затем, взрезав со спины подреберье, вырывали из раны легкие и сердце.

Прислушиваясь к хрипу и предсмертной икоте казнимых, Ботто сквернословил в усы:

– Сосунки, бабы в юбках! Воин только тогда являет себя героем и выказывает презрение к смерти, когда сумеет удержать крик. Поделом! В другой раз даны будут знать, что не уготовано им в Нормандии ни славы, ни золота…

Эмма пыталась внушить себе, что те, кто истекает кровью перед нею, всего лишь грубые варвары, алчные бродяги, сеющие смерть и ужас, которых она должна ненавидеть. И все же, когда визг очередной жертвы слился с пронзительным хохотом Снэфрид, она не сдержалась:

– Святые угодники, прострите длань берегущую над тем, кто доверился этому исчадию преисподней!

Она была слишком подавлена увиденным, чтобы придать значение тому, как одновременно к ней повернулись Атли и Ботто. Но ее слова донеслись и до ушей стоявшего неподалеку Рагнара. Эмме было безразлично, передадут ли ее слова супруге Ролло, однако она была крайне удивлена, когда на следующий день ее позвали на пир, данный в честь Лебяжьебелой.

Эмма сидела за одним из нижних столов, украдкой наблюдая за воинственной супругой конунга и невольно отводя глаза, когда замечала, что и та, в свою очередь, поглядывает в ее сторону. Норманны вздымали пенные рога, осушая их во славу своей предводительницы, и странное чувство подталкивало Эмму делать то, что могло бы отвлечь внимание пирующих от Лебяжьебелой. Она пела, когда ее просили; была оживлена и шутлива; когда же Ботто поднял свою чашу в ее честь и многие викинги шумно поддержали его, почувствовала, что ей удалось добиться своего.

Внезапно Ботто придвинулся и, дыша ей едва ли не в лицо, сипло зашептал:

– Тебя, девушка, прозвали Птичкой, но ты могла бы превзойти Сванхвит!

– Что ты говоришь? Почему?

Она опомнилась – и испугалась своего вопроса. Острые глазки седоусого викинга из Байе лукаво поблескивали.

– В тебе есть сила, певунья. Я наблюдал за тобой. Ты хорошо держалась вчера, и ты просила своих святых уберечь Рольва от Белой Ведьмы. Ох, это было бы неплохо, если бы ваши святые хоть чего-то стоили. Рольву не нужна эта женщина – и это так же верно, как и то, что он обязан передать свой меч Глитнир не слабогрудому Атли, а прямому наследнику, крови от крови, своему сыну. Вот его-то и не может подарить ему финка. Рольву нужна другая, и ею можешь стать ты, клянусь перепутанной пряжей норн и своим смертным часом!..

Эмма была поражена. Так вот о чем размышлял Ботто – тот, который сопровождал ее, пленницу, в Руан! Ее вдруг охватило торжество. Завоевать сердце Ролло, заставить его полюбить себя! О нет, она не желала любить его, рожать ему детей, но отомстить, завладеть его душой, обрести вновь над ним ту власть, которую, как он сам когда-то сказал, она над ним возымела… Тогда это привело к тому, что она решилась его освободить. Однако этот варвар лишь посмеялся над ней. Теперь ее очередь. Ролло хочет ее, но этого мало. Ей необходима боль в его сердце, и ради этого она готова потягаться со Снэфрид. Сейчас она глядела на нее едва ли не с насмешкой – та отирала измазанные жиром пальцы о край меховой накидки.

В ту же секунду Эмма ощутила, что эту женщину недаром величают ведьмой. Она испытала мощь ее колдовства, когда под взглядом страшных глаз Снэфрид внезапно начала задыхаться, воздух вокруг нее стал тверже железа, а какая-то неведомая сила, налетев, ударила ее, опрокинула и едва не расплющила. Ей показалось, что еще миг – и она умрет. Колдовство!.. Не окажись рядом Ботто, Снэфрид уничтожила бы ее, как ничтожную букашку.

Позже, когда она пришла в себя в своем покое, рядом с нею находились Атли и Ботто.

– Я ведь предупреждал тебя, чтобы ты остерегалась Снэфрид! – укоризненно твердил Атли. – Она не человек, и это всем известно. Только Ролло, одурманенный ее волшебством, не желает поверить в это.

Эмма коснулась языком пересохших губ. Грудь, горло, лицо все еще болели, как после удара о землю при падении. Слова давались с трудом.

– И тебе не жаль брата, Атли? Почему ты позволяешь ему знаться с дьяволицей?

Атли в ответ сокрушенно качал головой в венце.

– Никто ничего не может изменить. Людям не дано разорвать нить норн… Снэфрид никогда не причинит зла Ролло. Она даже помогает ему в нужде.

Ботто ухмыльнулся, хлопнул Атли по плечу и кивком указал на дверь:

– Ступай, успокой народ в зале, сынок. А я пока поболтаю с этой лозой покровов.

Когда Атли покорно удалился, Ботто желчно заметил:

– Его брат никогда не позволил бы выставить себя за дверь. Клянусь памятью предков, из Атли никогда не выйдет правителя, подобного сыну моего друга Пешехода. Но Ролло, чтобы утвердиться в этой земле, нужна женщина, которая родит ему сыновей, женщина лучших здешних кровей, а не безродная финская колдунья. И пусть меня сплющит молот Тора, если я ошибаюсь!

Он улыбнулся недоверчиво глядевшей на него девушке.

– Вы оба, как ножны и клинок, созданы друг для друга. И Ролло без конца думает о тебе. Я слыхал, он везет тебе из Бретани какой-то редкостный подарок…

…Эмма вздохнула, заворочавшись под тяжелым мехом. Голова гнусного Гвардмунда… Нечего сказать, осчастливил ее Ролло Нормандский, напомнив об их плене в Бретани! И что бы там ни болтал Ботто – она, Эмма, не нужна ему. Сейчас он пирует вместе со Снэфрид, всецело занятый возвращением Серебряного Плаща. У них слишком много общего: вера, ложе, власть…

Она еще долго металась, призывая сон, пока однотонный шум дождя не убаюкал ее и она погрузилась в короткое тяжелое забытье.

Перед рассветом ее разбудила Сезинанда:

– Он прислал людей! За тобой и епископом. Беренгар уже подготовил конные носилки, ибо дождь все еще льет.

Эмма в ответ натянула на себя одеяло и пробормотала:

– Я не охотничий сокол, чтобы нестись по первому же свисту.

Сезинанда лукаво улыбнулась:

– Ни один сокол не имеет такого колпачка, какой Ролло прислал тебе. Взгляни, Птичка! Неслыханное великолепие!

Из резного ларчика, который она держала перед грудью, показался роскошный венец. Драгоценные камни тускло и великолепно блеснули в точеных трилистниках, на ободе засветились молочно-белые жемчужины.

– Говорят, он привез его из самой Бретани!

Корона, которую примерял на нее Герик-берсерк. Ролло бился с ним насмерть, защищая Эмму. Она улыбнулась. Так вот он, подарок, приготовленный Ролло!

– Платье, Сезинанда! Я еду!

Когда она была готова, то почти приплясывала, глядя на себя в зеркало. Ослепительный венец сиял на распущенных по плечам огненных волосах, темный шелк мерцал малиновыми бликами, обтекая стройный торс, струясь до земли. Шитые золотом цветы словно плавали в его волнах. Кроме того, Эмма надела золотые подвески и двойное ожерелье из алых гранатов, ажурно оправленных светлым золотом.

– О-ох! – только и смогла вымолвить Сезинанда. В глазах ее светилось завистливое восхищение. – Ты так хороша, Эмма, что Роллон Нормандский забудет даже взглянуть на свою Лебяжьебелую!

Эмма улыбнулась. О, если бы!

Сезинанда набросила на ее плечи широкий темный плащ. Епископ уже ожидал в носилках. На нем была парадная двурогая митра, подчеркивавшая невозмутимое благообразие полного лица. Его одеяние состояло из трех надетых одна поверх другой риз. Более короткая, верхняя, была украшена золотым шитьем с дорогими камнями в таком количестве, что почти не гнулась.

Эмма учтиво приветствовала прелата и поцеловала его перстень. Носилки тронулись, мерно покачиваясь в такт поступи впряженных в них мулов. По кровле из двойной кожи беспрестанно стучал дождь. Франкон был молчалив и почти не обращал внимания на Эмму, поэтому, едва носилки миновали ворота аббатства, девушка, приподняв вышитую занавеску, стала сквозь пелену дождя вглядываться в противоположный берег. Там горели огни, множество огней. Они гроздьями пылали под наспех сколоченными навесами, а вокруг них расположились вновь прибывшие воины. Их оказалось так много, что не было никакой возможности разместить всех в городе. К тому же многие из новых викингов еще не вполне сознавали, что Руан подвластен одному из них. Жажда наживы могла толкнуть их на грабеж и беспорядки. Поэтому Ролло велел своим людям приглядывать за ними. По натуре люди севера неприхотливы, и когда появились бурдюки с крепким пивом и бараньи туши, они были вполне удовлетворены.

От размышлений Эмму отвлек негромкий голос Франкона:

– Ты видишь, сколько их? Понимаешь ли, чем это грозит франкам?

Эмма оглянулась на епископа, но в полумраке видела лишь слабый блеск рубинов на митре.

– Ролло потерял многих в походе на Бретань. Да и те, что побывали у стен Руана, нанесли его воинам немалый урон.

– О! Ты, похоже, готова защищать этого язычника. А известно ли тебе, что Роллон Нормандский все еще не отказался от своих планов стать правителем всей Франкии и ведет переговоры с норманнами на Луаре и в Аквитании? Он затевает большой поход, и только ты можешь помешать этому, дитя.

– Я?

Епископ промолчал – они въезжали на мост, под копытами мулов загрохотал деревянный настил. Теперь рядом с носилками ехал верхом Беренгар, и Франкон жестом велел девушке опустить занавеску. Затем почти беззвучно зашевелил губами:

– Эти люди никогда не откажутся от набегов. Сама вера толкает их к этому, дабы ратными подвигами добиться места в Валгалле. Вот почему необходимо, чтобы они признали Христа и предпочли мирный труд разбою. Если их предводитель придет в лоно Спасителя, варвары последуют его примеру, а убедить его в этом можешь только ты. Он очень увлечен тобой, дитя, а влюбленный мужчина становится на редкость покладистым, если его избранница достаточно умна и использует все возможное, чтобы настоять на своем.

Эмма была оглушена словами епископа. Единственное, что она смогла выразить, – еще недавно преподобный Франкон предлагал поступить так же по отношению к Атли.

Епископ торопливо зашептал:

– Принцесса имела возможность не раз убедиться, что Атли не под силу сделаться главой грубых норманнов, избравших наш край местом обитания. В лучшем случае он может занять пост майордома[14] при старшем брате. И если Атли примет крещение, его соплеменники увидят в этом лишь новое проявление его слабости. А вот ежели это произойдет со старшим, который являет для них символ воинской мощи и успеха, – многие призадумаются, стоит ли и далее цепляться за богов давно покинутой родины.

– Но Ролло никогда…

Франкон нетерпеливо заерзал на подушках.

– Ролло достаточно умен, чтобы уже сейчас понимать, какие выгоды может дать крещение. К тому же он будет вовсе не первым из язычников, кто, обретя веру, занял высокое положение среди христианских правителей. Так поступил Гастингс, ставший графом Шартским, крестились многие викинги на Рейне и в Англии. Он это понимает, но необходимо, чтобы кто-то подтолкнул его к этому. И ты способна сделать это.

– Но он отдал меня Атли!

– Если бы он в самом деле хотел поженить вас, то это произошло бы уже давно. И не заставляй меня без конца повторять то, что в глубине души ты знаешь и сама. Ты притягиваешь Ролло, как роза пчелу. И если бы ты… если бы ты дала ему сына – ты могла бы настоять на своем. Даже Снэфрид Лебяжьебелая не была бы больше твоей соперницей.

Эмме показалось, что ей изменяет слух.

– Вы распоряжаетесь судьбами, как сам Господь, святой отец! Неужели вы уже позабыли об Атли, который доверился вам? Теперь вы готовы уложить христианскую принцессу на ложе другого язычника!

Один из мулов споткнулся, носилки покачнулись, и Эмма машинально схватилась за плечо епископа, но тут же отпрянула.

– И все это я слышу от духовного отца и наставника!

На какой-то миг в носилках воцарилась тишина, лишь дождь гремел по сырой коже над головой. Епископ молчал, и Эмма отчетливо представила, как он пожевывает губами в темноте.

– Твой гнев, Эмма, свидетельствует только о том, что ты лицемеришь. Да, я твой духовник, но мне известно и то, что ты не вполне откровенна со мною на исповеди.

– Во всяком случае, хоть в этом я права!

Франкон не обратил внимания на ее слова.

– Однако даже я в состоянии понять, что для всякой женщины куда предпочтительнее старший из братьев. К тому же я вовсе не намерен швырять тебя на ложе Ролло. Когда я предстану перед герцогом Парижским – а произойдет это скоро, – я постараюсь убедить его предложить Ролло руку своей племянницы.

Эмма какое-то время сосредоточенно молчала, сердце ее учащенно билось. Пожалуй, не будь в голосе Франкона такого спокойствия, она бы возликовала.

– Но Ролло уже отверг брак с принцессой Гизеллой! К тому же он женат.

– Не будем говорить о Снэфрид, дитя. И что для Роллона Гизелла, которой он и в глаза не видывал? Дочь Карла Простоватого, которого Роллон считает чем-то вроде мула, вскарабкавшегося на трон, – да простит мне Господь эти слова! Другое дело – ты. Все говорит в твою пользу.

– Я согласна, что не могу оставаться равнодушной, когда этот варвар находится рядом. Да, он пробудил во мне сильное чувство, пусть даже это чувство – ненависть. Я могу притворяться любезной, петь, веселиться – однако я мечтаю лишь о мести, никогда не забывая, что он мне враг!

До нее внезапно донесся негромкий, похрюкивающий смешок епископа. В гневе она отвернулась, откинула полог и с облегчением поняла, что они почти прибыли. В этот миг епископ Франкон проговорил так тихо, что его слова были едва слышны сквозь дождь:

– Та ненависть, что ты питаешь к нему, куда более походит на любовь. Ты испытываешь наслаждение, разжигая ее в себе. И тебе никогда не освободиться от Ролло, даже если он и сделает тебя женой Атли. Он будет жить в твоих помыслах, в твоем сердце, станет твоей тоской. Поэтому лучшее, что можно сделать, – это завоевать его. Тогда ты не только добьешься высокого положения, но и сможешь исполнить свой христианский долг. Вспомни, некогда принцессе Лотарингской довелось стать женой язычника Готфрида и убедить его креститься. И хотя Готфрид спустя несколько лет погиб, душа его была спасена. Ролло Нормандский стоит того, чтобы попытаться спасти его душу.

Носилки наконец остановились. Эмма накинула поверх сверкающего венца темный капюшон, Беренгар подхватил ее на руки и перенес к ступеням, ведущим ко входу дворца. Затем он вернулся, чтобы помочь выбраться из носилок тучному епископу, и хотя Эмма и кипела гневом, она решила, что будет лучше, если они вступят во дворец вместе. Ожидая Франкона, она размышляла о его словах, о Готфриде и принцессе Лотарингской, которые задели ее воображение. Эти двое были не легендой, а вполне реальными людьми, и Эмма могла сравнивать себя и Ролло с ними. Воинственный норманн и франкская принцесса… Говорят, они жили счастливо, а после того, как император Карл Толстый заманил Готфрида в ловушку и велел умертвить, его супруга удалилась в монастырь, но не прожила и года, безутешно тоскуя о своем викинге. И хотя конец их истории был печальным, Эмма испытывала тревожное волнение всякий раз, вспоминая о них. У нее сильнее забилось сердце, когда она представила себя супругой Ролло. Но тут же перед ее внутренним взором предстали все препятствия на этом пути: колдунья Снэфрид, несчастный Атли и его любовь к ней, а главное – непоколебимая верность Ролло данному слову. Ей ли под силу одолеть такие преграды? Нет, это безумие. И когда епископ наконец присоединился к ней под колоннами, Эмма сказала:

– То, о чем мы говорили, предлагал мне и Ботто Белый. У вас разные цели: он стремится устранить Белую Ведьму, вы же надеетесь, что я смогу уговорить его обратиться. И оба вы готовы жертвовать мной, лишь бы добиться своего. Это…

– Ты сама этого хочешь, дитя. Как иначе объяснить, что ты следуешь за ним, как собачонка, заглядывая в глаза? Будь откровенна с собой. И довольно – ты выводишь меня из равновесия своим упрямством. Если я посвятил тебя в свои планы, то лишь потому, что твои желания совпадают с ними. Я надеялся, что ты уразумеешь простую вещь: твое место в раю зависит от исполнения твоих желаний. Это бывает необыкновенно редко.

Подоспел Беренгар с воинами, чтобы сопровождать их в большой зал дворца. Здание, которое Ролло избрал для своей резиденции, было старой каролингской постройкой, представлявшей собой запутанный лабиринт флигелей, пристроек, переходов, башен, между которыми располагались окруженные галереями квадратные в плане клуатры с садами, колодцами, огородами и даже небольшой мозаичный бассейн – в подражание античным. Эмма часто бывала здесь с Атли, который, хотя и проводил большую часть времени в аббатстве Святого Мартина, обязан был следить за хозяйством во дворце брата, ибо Снэфрид никогда не претендовала на роль хозяйки в жилище супруга. Дворец был огромен и требовал неустанной заботы. В свое время это наполовину каменное, наполовину деревянное сооружение сильно пострадало от набегов – и по приказу Ролло его отстроили почти заново. Главным украшением дворца был пиршественный зал, где каким-то чудом сохранился строй глянцевитых изящных колонн с позолоченными коринфскими капителями. Эти колонны еще во времена Карла Лысого были привезены из Италии, и хотя на них кое-где и виднелись следы секир завоевателей, в целом они не были повреждены и теперь двумя рядами тянулись вдоль длинного зала, разделяя его на три части – просторную центральную и две более узких, подобных приделам храма.

Попасть в зал можно было прямо со ступеней. Едва Эмма и Франкон сбросили верхнюю одежду, их тотчас охватило тепло, запахи стряпни и дыма, темным облаком колыхавшегося под полукруглым белокаменным сводом, оседая жирной копотью на золотистых завитках капителей. Два ряда столов уходили в глубь зала, застланные по обычаю франков холщовыми скатертями. За ними пировало великое множество норманнов. Они пили из гнутых рогов и золоченых чаш, отхватывали огромные ломти молочных поросят, жареной дичи, паштетов, оленины, пирогов. За столами, рядом с норманнами Ролло, восседало немало вождей новых викингов – ярлы и кормчие. Их можно было сразу отличить от руанских норманнов, ибо они были облачены в кольчуги и шкуры морского зверя, тогда как большинство людей Ролло щеголяли в одеждах франкского покроя из добротных тканей. Они хвастали перед вновь прибывшими богатствами, превознося своего господина и его удачу, приносящую добычу и славу. Эмма слышала их несвязную речь, видела, как тех из норманнов, кого сон сморил прямо за столом, подхватывали под руки слуги и оттаскивали за колонны, где и укладывали в вороха наваленной на плиты пола соломы. Ролло мог позволить разнузданные оргии во время походов, но в своей столице предпочитал соблюдать некое подобие этикета.

Перед столами возвышались массивные кованые треножники, увенчанные драконьими головами. В разверстых пастях чудовищ, чадя, пылало масло. Но основной свет исходил от гигантского камина, в котором жарко горели целые бревна. Пять-шесть полуголых бородачей-викингов, заслонясь от адского пламени, дожаривали на пиках полусырые куски оленины, ибо, несмотря на изобилие блюд, многие были приготовлены наспех и довольно скверно. Когда Эмма с епископом вступили в центральный проход, им пришлось посторониться – несколько слуг пронесли огромное блюдо, на котором возлежал дымящийся и залитый соусами вепрь.

В углублении между колонн располагалась полукруглая ниша, украшенная каменным орнаментом. Сюда выходили две двери: одна вела к кухням, за другой виднелись деревянные ступени лестницы, ведущей в верхние покои. Здесь Эмма внезапно увидела Рагнара, который, покачиваясь и цепляясь за завитки резьбы, поднимался наверх. Он не видел их, и Эмма испытала облегчение. Ей отнюдь не хотелось оказаться бок о бок с врагом за пиршественным столом.

Однако за стоявшим в торце зала верхним столом, над которым был устроен навес в виде шатра, ее поджидал другой враг. Снэфрид Лебяжьебелая, прямая и холодная, как зимняя ель, через весь зал пронзала ее дьявольским взглядом своих разноцветных глаз. Эмма невольно замедлила шаг, скрывшись за внушительной фигурой Франкона. Епископ же продолжал невозмутимо шествовать, опираясь на высокий золоченый посох с резным завитком, и остановился лишь перед самым возвышением, на котором располагался верхний стол.

Эмма взглянула на Ролло. Он не был хмелен, как большинство присутствующих, и казался скорее утомленным. Склонившись к Снэфрид, он опирался на подлокотник в форме дремлющего льва. Во всей его позе была такая спокойная мощь, что Эмма поневоле залюбовалась им. Его длинные волосы были стянуты венцом с острым зубцом над бровями, одет он был в серую шелковую тунику с широким серебряным оплечьем на франкский манер. Но даже франкскую одежду он носил, как варвар, надевая ее не на рубаху, а прямо на тело, так, что блестящие складки тонкой ткани подчеркивали его рельефную мускулатуру, а из-под коротких, едва достигающих локтя рукавов, виднелись тяжелые браслеты, охватывающие запястья. Эмма видела его в профиль – сейчас Ролло глядел на стоящего подле него с рогом в руке норманна, возглашающего пышную драпу. Наконец он медленно повернул голову и взглянул сначала на епископа, а затем в глубь зала, туда, где замешкалась Эмма. Его глаза на темном от усталости лице просияли, он выпрямился и слегка подался вперед.

«Со мной ничего не случится, когда он рядом», – подумала Эмма и сделала последний шаг, привычным горделивым движением вскинув голову.

В этот миг до нее донесся оглушительный смех того, кого все называли Серебряный Плащ.

– Пусть поразит меня молния, если это не наш поп, славный толстяк Франкон! Клянусь лучшим из своих драккаров, я частенько вспоминал тебя, колокольный страж, как и наши с тобой споры. Ты красноречив, как скальд, и если бы я не мечтал отведать божественной стряпни Андхриммира[15], ты бы мог и меня заставить поразмыслить о святой купели!

– Я и сейчас не потерял надежды спасти твою душу, Бьерн Серебряный Плащ!

Викинг хохотал:

– Тогда ты взялся за нелегкую задачу. Хлопот со мной у тебя будет побольше, чем со всей твоей паствой. Но… Кровь Локи! Это что еще за чудо?

Теперь Бьерн глядел на нее. В следующий миг он вскочил на стол, одним прыжком одолел его и, обойдя Франкона, застыл перед Эммой.

Девушка отшатнулась. Но викинг глядел на нее так восхищенно, что она невольно успокоилась и сама окинула его дерзким взглядом. Он был высок, с обветренным красно-кирпичным лицом, рядом с которым длинные выгоревшие волосы, коротко обрезанные надо лбом и с косицами вдоль висков, казались особенно светлыми. Трехдневная щетина покрывала его щеки и подбородок, глубокие голубые глаза сияли весельем.

– Клянусь Иггдрасилем, сама Фрейя спустилась из небесных чертогов Асгарда, чтобы ослепить наши очи искрящейся красотой! Хотя о чем это я? Боги давно не радуют детей Хеймдаля[16] своим появлением. Кто же тогда ты – огненновласая дева, липа запястий?

Эмма невольно улыбнулась. В этом дерзком морском короле было что-то светлое, согревающее душу и располагающее к себе. И она ничего не имела против, когда Бьерн звучно расцеловал ее в обе щеки, уколов щетиной.

В тот же миг прозвучал голос Атли, почти срывающийся на крик:

– Не смей касаться моей невесты, Бьерн! Ты известный похититель чести дев, и я приказываю тебе: не трогай ее!

К своему удивлению, Эмма обнаружила, что Атли сильно пьян. Он гневно кричал, пытаясь подняться, но хмель приковал его к скамье.

– Твоя невеста, Атли? – удивленно и нисколько не обиженно переспросил Бьерн. – Тогда, клянусь удачей, ты величайший счастливец, о маленький ярл из Мера! И я не удивлен, что ты гневаешься, ибо пусть я лишусь руки, если не из-за таких дев мужчины теряют разум и готовы жизнь поставить на кон.

Бьерн сам проводил ее за стол, когда же Эмма хотела занять место подле Франкона и Ботто, насильно повлек ее далее.

– Нет, дева, твое место рядом с Атли, ибо тогда по левую руку от тебя окажусь я. Ох, как мне нравится обычай франков сажать женщин на пиру между воинами – так славно согреть озябшее бедро об их стройные ножки!

Эмма весело заглянула в его дерзкие синие глаза.

– Когда тепло исходит от обоих, может стать так жарко, что вспыхнет огонь.

Бьерн расхохотался, но, увидев разгневанное лицо Атли, закашлялся и принялся что-то напевать себе под нос. Атли набросился на Эмму:

– Я не хотел, чтобы тебя звали. Это вина Ролло. Он без конца требовал тебя на пир. Я решил было, что он посылает за одним Франконом… Зачем ты пришла?

Эмме пришлось успокаивать Атли, однако украдкой она косилась на сидевшего за Бьерном Ролло. Тот глядел на нее, слегка прищурившись и подперев щеку рукой. Снэфрид, склоняясь к нему, что-то быстро говорила, и Ролло кивал.

Эмме приходилось туго между Атли и Бьерном. Атли наваливался на нее обмякшим телом, Бьерн также ни на миг не оставлял ее в покое. Он ловил ее колено под столом, подливал вина, бормотал цветистые кенинги. При этом он успевал едко пошутить над Франконом и перекинуться словом-другим с сидящим по другую сторону стола Ботто, а также, поднимая рог, учтиво приветствовать Снэфрид. От него исходила невероятная энергия, хотя уже близилось утро, а он не отдыхал ни минуты. И было в нем нечто, что не позволяло на него разгневаться всерьез. Даже Атли оттаял и хохотал со всеми, попеременно клонясь то к Эмме, то к сидящему с другой стороны Херлаугу. Эмма поражалась. Она никогда еще не видела Атли в таком состоянии.

– Это ты напоил его? – в упор спросила она у Бьерна.

Тот хмыкнул.

– Кто же откажется выпить со скальдом? А ты, огненновласая, пригубишь ли со мной из одного кубка? Тогда я узнаю все твои мысли и, – он понизил голос, – пойму, что заставило тебя выбрать маленького Атли, а не великого Ролло.

Эмма ощутила растерянность и внезапно рассердилась:

– Ролло женат. Если ты повернешь голову налево, то увидишь его королеву. А Атли я не выбирала. Пленникам не дано выбора.

– Так ты пленница? – изумился Бьерн, окидывая ее роскошное платье и сверкающий венец многозначительным взглядом. Как бы не веря глазам, он повернулся к Ролло:

– Эта девушка всего лишь пленница, добытая в набеге?

Ролло медленно пригубил чашу.

– Я говорил тебе об этом, Бьерн. Она графиня из Байе, и я отдал ее Атли. Если бы ты был способен слушать что-либо, кроме собственных речей…

– Великий Один! Почему же ты не оставил ее себе?

Ролло резко повернулся к нему:

– Остановись, Бьерн. Твой язык порой заводит такие речи, от которых может не поздоровиться твоим ребрам. Вместо того чтобы молоть чушь, ты бы лучше поведал нам о том, что случилось с тобой в Норвегии. Если, конечно, твоя голова достаточно ясна, чтобы вести связный рассказ.

– Когда это скальд затруднялся о чем-то поведать? Разве уже боги лишили его священного дара?

Он встал, опираясь на стол, и пристально взглянул в зал, где слуги добавляли масло в угасавшие светильники. На дворе уже рассвело, но сумрачный день давал так мало света, что в длинном покое было по-прежнему темно. Викинги в дальнем конце столов по-прежнему шумели, но вблизи от возвышения притихли, ожидая.

– Когда по воле мудрых дев[17] направили мы коней паруса через царство Эгира[18] к землям фьордов, где правит надменный конунг Харальд, знали мы, что со смертью играем, удачу испытываем, но давно очи наши не зрели елей на скалах над водой; и, идя навстречу светилу альвов[19], точили мы зубы великанш сечи[20], зная, что, даже если выйдет рать враждебная нам навстречу, немало пищи для Мунина[21] оставим мы, прежде чем сами взлетим к чертогам Отца Побед[22].

Эмма неважно понимала речь скальда, и многие из норманнов, в особенности те, кто уже много лет не покидал земель франков, также отвыкли от цветистых оборотов и туманных речений, однако согласно кивали, ибо прервать скальда значило выказать презрение к Одину, который слыл также и покровителем поэзии. Лишь Ботто, который, по слухам, у себя в Байе не принял ни одного обычая франков и выстроил городище, как на родине, сидел, подперев щеку, чуть покачивая головой в такт льющимся словам, и блестящие капли свисали с кончиков его усов. Ролло же выказывал явное нетерпение, в то время как Атли дремал, уронив голову на руки, а молодой Херлауг, видя, что Эмма заскучала, пояснял ей:

– Бьерн с рождения был скальдом. Он не может говорить иначе, если ведет серьезную речь. За год с небольшим он проплыл вокруг всей Европы и до твоего прихода успел поведать о том, как побывал у ромеев, остготов и вестготов, как совершал набеги на англов. Ты подоспела к самому интересному.

Однако то, о чем повествовал Бьерн, меньше всего занимало Эмму. Она попыталась съесть ломтик оленины, но вскоре отказалась от этой затеи. Мясо было обуглено снаружи, но сочилось кровью, когда она его разрезала. Разумеется, Ролло мог добиться порядка и соблюдения законов в своих землях, приучив к этому даже беспутных соотечественников, однако кухня его никуда не годилась. Поэтому, наверное, он отдавал предпочтение трапезам в аббатстве Святого Мартина, где епископ лично следил за приготовлением блюд.

Наконец Ролло топнул ногой, окончательно возмутив этим Ботто, и велел Бьерну говорить насколько возможно просто. Бьерн промочил горло, и речь его стала куда яснее. Он упоминал множество имен, которые Эмме ничего не говорили. Воспитатель Ролло, старик Кведульв, перебрался в Исландию, подальше от Харальда, после того, как тот погубил его сына Торольфа. Берсерк Карл уже давно пирует в Валгалле, зато брат Ролло, Торир Молчун, в большой чести у Харальда, тот даже отдал ему самую пригожую из своих дочерей – Алов, прозванную Краса Лета.

Ролло вдруг рассмеялся:

– Клянусь священными родами[23], мужчины из Мера всегда получали самых красивых женщин Норвегии!

И ласково притянул к себе Снэфрид.

Эмма отвернулась, услышав негромкий тягучий голос финки:

– А что слышно в Норвегии обо мне? Как скрыл свой позор Харальд? Смог ли утаить, что прямо перед свадьбой у него похитили женщину?

Бьерн на мгновение смутился, затем продолжал:

– Харальд слишком хитер, чтобы позволить выставить себя на посмешище. Его скальды поют то, что он им прикажет. Поэтому о тебе в его королевстве распространился особый слух. Нет ни одного уголка, где бы ты ни слыла волчьей наездницей[24].

– Вот как? – удовлетворенно улыбнулась Снэфрид. – Расскажи об этом, Бьерн.

Эмма видела, как Ролло нахмурился и что-то негромко сказал жене. Но та отрицательно покачала головой.

– Нет, пусть расскажет сейчас. Пусть все узнают, как ничтожен норвежский конунг и какие сказки он сочиняет, чтобы оградить свою жалкую честь.

Бьерн какое-то время медлил, когда же начал, заговорил торопливо, без обычных цветистых фигур речи.

– Во всех фьордах знали, как ты дорога Прекрасноволосому конунгу. В этом скальды не солгали. Даже о твоих меньших братьях, коих Харальд усыновил, поговаривали, что они суть твои дети от него.

Улыбка Снэфрид окаменела, но она продолжала кивать.

– А потом разнеслась весть, что ты скоропостижно умерла. Много лун Харальд провел взаперти, по-видимому, опасаясь злословия и насмешек. Однако стало принято говорить, что так он скорбел над твоим телом. Как ни странно, злые языки, распространявшие слухи, что ты исчезла вместе с Рольвом, покинувшим королевство, вскоре умолкли, ибо верные люди конунга следили, чтобы никто не опорочил его имя. А так как он долго не мог подыскать себе другую женщину по нраву, то и вышло, что Харальд просидел над умершей супругой почти три года.

Ролло и Снэфрид переглянулись, и Ролло захохотал. Смеялись и другие викинги, лишь Снэфрид не изменила обычной полуулыбке, однако и ее глаза торжествующе сверкнули.

Бьерн продолжал:

– Однако это и подало повод к тому, что тебя объявили ведьмой, ночной девой и подругой Хель. Твое тело никому не показывали, но шептались, что ты лежишь словно живая, и ни цвет ланит, ни краса лица не поблекли. Позднее хевдинг Торлейв Умный якобы уговорил Харальда приподнять тебя, чтобы сменить одежды и взбить пуховик. И когда это сделали, понесло зловонием, все тело твое посинело, и посыпались из него змеи, ящерицы, жабы и всякая прочая нечисть. Так, говорят, ушла из тебя твоя колдовская душа. Харальд будто бы пришел в ужас и велел сжечь твои останки вместе с ложем, на котором ты покоилась.

Не успел Бьерн умолкнуть, как Снэфрид залилась резким дребезжащим смехом. Эмма невольно вздрогнула. Хохот финки резал слух, даже Атли очнулся и недоуменно взглянул на Белую Ведьму. Ролло нахмурился:

– Успокойся, жена. Довольно, говорю тебе!

Но Снэфрид не могла совладать с собой, как ни пыталась. Эмма с трудом удерживалась, чтобы не зажать уши. Наконец, когда Ролло обратился к Бьерну, прося поведать, как эта сказка отразилась на усыновленных конунгом братьях Снэфрид, она кое-как успокоилась и сидела, закусив край плаща, чтобы вновь не разразиться смехом.

– Поначалу Харальд решил отказаться от всех троих – Гудреда Блеска, Хальвдана Высоконогого и Сигурда. Но время шло, и его боевой соратник Тьодольв из Хвинрира уговорил конунга не нарушать данное ранее слово. Поэтому они выросли как сыновья конунга.

– Благородный поступок совершил Харальд, – задумчиво поглаживая переносицу, заметил Ролло. – Особенно если знать, как все было на деле.

– Но эти юноши, став воинами, поклялись отомстить тебе, Рольв, – заметил Бьерн.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Они расправились с тем, кого все в Норвегии считают твоим настоящим отцом. Явились в Мер и сожгли его в усадьбе, а вместе с ним и еще шесть десятков человек.

Ролло нахмурился.

– Мы никогда не были близкими с Регнвальдом, но он признавал меня сыном и был отцом, пусть и плохим, для Атли. Ты слышишь ли, брат? Мы должны поднять чашу в память о нем!

Эмма увидела, как Атли принял из рук кравчего огромный рог из тех, которые нельзя отставить, не осушив до дна.

«Он и без того пьян, – подумала Эмма. – Не следовало бы ему продолжать».

И в самом деле, Атли, опорожнив рог, выронил его из ослабевших рук и тут же задремал, откинув голову на спинку кресла. Дышал он тяжело, со свистом.

– Нам следует увести его, Херлауг!

Но юноше не терпелось дослушать рассказ Бьерна. И Эмма тоже узнала, как один из побочных сыновей Регнвальда, Эйнар, отомстил за смерть отца, убив в сече Хальвдана Высоконогого, тогда как двое других братьев Снэфрид поспешили под защиту короля. Ролло был удивлен, когда узнал, что Эйнар считает, что Ролло обязан отомстить за смерть ярла из Мера.

– В Норвегии уже известно, что ты стал вершиной войска[25] в землях франков, и все ждут, что ты приведешь свои ладьи, чтобы расплатиться за Регнвальда. Но прошло еще время, Эйнар откупился золотом от Харальда за убийство Хальвдана, и тебя стали упоминать в связи с этой историей все реже.

– А что же Торир, мой брат? Ведь он был любимцем Регнвальда.

– Торир пьет мед в Мере и тешится с дочерью конунга. Он, скорее, доволен случившимся, так как теперь он полный владыка в Мере.

– Он всегда знал, чего хочет. Ты слышишь, Атли?

Но Атли пребывал в забытьи. Бьерн продолжил рассказ о том, как он и его люди под видом торговцев побывали во многих фьордах, сумев набрать новую дружину для Ролло из недовольных правлением Харальда херсиров. После нового опорожненного рога в нем вновь пробудился голос скальда, его речь запестрела иносказаниями, и Эмма, как ни вслушивалась, окончательно перестала его понимать. К тому же слова Бьерна становились все более невнятными и, хоть глаза продолжали гореть, язык все чаще заплетался.

Эмма вдруг почувствовала взгляд Ролло. Он мягко улыбнулся ей, и она ответила ему. Конунг опустил ладонь на плечо Бьерна:

– Довольно, скальд! Отдохни, пока твоя соседка потешит нас пением.

– О, огненновласая еще и поет! Клянусь светилом, это само совершенство! Однако, Рольв, я так давно не бывал в этих землях, что могу кое-чего не уразуметь, если она станет петь на языке франков.

– Это не столь уж важно. Главное – ты услышишь ее голос!

Эмма запела по просьбе Ролло о графе Роланде, о его походах и гибели. Ей нравилось, как глядит сейчас на нее Ролло – нежно, восхищенно, задумчиво. У Бьерна тоже засияли глаза, из них уходил хмель, сменяясь изумлением и невольным уважением. Он отодвинулся от нее и окинул новым, куда более серьезным взглядом. Умолк и шум в зале. Суровые норманны были весьма чувствительны к музыке и пению, и Эмма, перебирая струны и напевая о том, как окруженный врагами Роланд трубил в свой рог в надежде, что император Карл услышит и явится на помощь, видела, как напрягаются лица воинов, позабывших, что поет она о франкском герое, удерживающем в ущелье вместе с другом Оливье несметные полчища сарацин. Даже словцо «язычник», столь часто применяемое к самим норманнам и обращенное в песне к врагам Роланда, не останавливало их, и они одним духом подхватывали франкское «Аой!» в конце каждой строфы.

Эмма оживилась, румянец покрыл ее щеки, когда же она спела про гибель Роланда и последний аккорд замер, в многолюдном зале не осталось ни одного равнодушного. Даже те из новых норманнов, кто не понял ни слова из песни, казалось, готовы прямо из-за столов отправиться мстить за смерть героя. Вокруг раздавались грохот оружия и требования похода, славы и подвигов.

Ролло засмеялся:

– Прошу тебя, Эмма, спой что-нибудь мирное, уйми их.

И она затянула песню анжуйских краев, которой когда-то обучил ее жених, бедняга Ги, сын графа Фулька:

Большинство норманнов не понимали смысла песни, но ее лихой мотив привел их в восторг, и они принялись притопывать и приплясывать, без устали повторяя припев.

Эмма, смеясь, продолжала. Те, кто разбирал слова, стали хохотать, хлопая себя по бокам и ляжкам.

Даже храпевшие за колоннами норманны поднимались и, сонно таращась, присоединялись к общему веселью. Эмма допела последний куплет и умолкла, глядя на неистовое веселье, которое ненароком вызвала. Лязг железа, выкрики, хвала Бахусу (Кто такой? Должно быть, славный воин, – толковали северяне, ничего не ведавшие об олимпийцах) – все слилось в оживленный гул. Неожиданно в дальнем конце зала произошло какое-то движение, и Эмма увидела, что епископ Франкон вдруг поднялся со своего места и торопливо направился в ту сторону. Встал и Ролло, лицо его вмиг стало суровым, а взгляд был устремлен туда, где сквозь толпу пробиралась группа воинов. Один из них нес древко со знаменем. Мокрое после дождя полотнище уныло обвисло, но Эмма разобрала, что оно голубое. Франки!

Улыбка сползла с ее лица. Она видела, как шедший впереди франкских воинов викинг – любитель поплясать Кетель, непривычно серьезный и сосредоточенный – раздвигает толпу. Норманны замирали, обнаружив рядом христианских воинов. Эмма не видела Кетеля сегодня среди пляшущей толпы, а это значило, что ночью он дежурил на стенах города. А поскольку ночь давно уже сменилась днем, прибывших препроводили к правителю. Эмма увидела, как епископ приблизился к франкам и благословил их, они же чуть замешкались, преклоняя колена. Дальше они двигались уже вместе с Франконом, озабоченным и отдувающимся. До нее долетел недовольный голос Ролло:

– Кетель полный остолоп! Почему он приволок их сюда, не предупредив?

Франков оказалось трое. На них были короткие чешуйчатые кольчуги, из-под которых до икр спускались полотняные туники. На головах – кованые шлемы в форме капюшона, закрывающие шею, с широким, мешающим разглядеть черты лица наносником. Когда воины приблизились, один из них поднес к губам рожок и затрубил.

– Франкское бахвальство, – усмехнулся Ролло. – Я и без этого успел заметить вас. Итак, что привело вас в Нормандские земли?

Воин со знаменем Нейстрии сделал шаг вперед и сдержанно поклонился:

– Нас прислал герцог Роберт Парижский. Он хочет напомнить тебе, о Ролло, что срок вашего договора о мире истекает, и предлагает тебе встречу, дабы решить, продлится ли перемирие или вновь война обагрит кровью наши земли.

Эмма вдруг заволновалась. Франк говорил с луарским акцентом, и – Боже правый! – ей показалось, что она уже слышала где-то этот голос. Она никак не могла разглядеть черты этого бородатого лица, словно разделенного надвое до самой верхней губы полосой наносника, и усиленно пыталась припомнить, кто бы это мог оказаться. Воин был рослый, статный, держался уверенно. Пожалуй, он мог принадлежать к мелитам Фулька Рыжего, и тогда она могла встречать его ранее.

Ролло внимательно глядел на франков.

– Если не ошибаюсь, до истечения перемирия осталось достаточно времени. Что же заставляет светлейшего герцога приближать срок встречи? Или ему уже известно, что мое войско удвоилось с приходом новых сил? Тогда его шпионы заслуживают награды. Не исключено, что герцога волнует неурожай или он затевает войну с кем-то из соседей и ему необходимо убедиться, что норманны не ударят с тылу… Кроме того, он, видимо, обеспокоен судьбой опекаемой им графини Байе…

Все это время Эмма ощущала на себе взгляд анжуйца, однако по-прежнему не могла узнать его, хотя и заметила, как он слегка поклонился ей.

– Призываю Бога в свидетели, что мне неизвестны скрытые намерения моего правителя. Он прислал нас, дабы вы сообщили, где и когда вам угодно будет назначить встречу.

– Где и когда? И что же, герцог не убоится предстать перед нами во плоти или снова пришлет вместо себя пьяницу – аббата Далмация?

– Герцог намерен встретиться с вами лично.

– Я поражен. Что ж, тогда не будем тянуть время. Припоминаю времена, когда мы с ним охотились на туров в лесах близ крепости Вернонум. Я и теперь не прочь возобновить эти забавы. Передай Роберту, что спустя семь дней я намерен устроить великолепную охоту в лесу близ Вернонума. Только пусть оставит в замке свой неисчислимый эскорт, если ему угодно, чтобы охота удалась и его громогласное воинство не распугало дичь на десяток лье в округе. Ему не следует опасаться вероломства с моей стороны – я был его пленником, но мы с ним квиты. Боги были на моей стороне, и теперь я свободен и могу диктовать свои условия. Итак, через неделю я жду его у скалы близ Вернонума.

– Герцог также просил передать, что желал бы лично увидеться с графиней Байе и убедиться, что норманны соблюдают условия договора.

– Условия? Ты видишь, что эта особа здесь, с нами, и даже развлекает моих воинов своим чудесным пением. Ты можешь передать Роберту, что с графиней все обстоит благополучно. Что же до их встречи, то я должен поразмыслить над этим.

Франки снова поклонились.

– А теперь, – продолжал Ролло, – будьте моими гостями. Отведайте яств и вина. И пусть это послужит порукой тому, что я не держу зла против моих соседей франков.

Казалось, с этими словами напряжение, царившее в зале, спало. Послов повели к столам, они сбросили шлемы и расположились вместе с сопровождавшими их воинами. Норманны вернулись к прерванной трапезе, а епископ, облегченно вздохнув, стал подниматься на возвышение верхнего стола. Ролло подозвал его к себе и заговорил с ним.

Эмма продолжала следить за озадачившим ее анжуйцем. Рослая фигура одного из норманнов закрывала его от взгляда, однако, когда северянин откинулся, она смогла разглядеть франка, орудовавшего кинжалом. У него были длинные, чуть вьющиеся волосы до плеч, аккуратно подрезанная борода, тонкий нос с горбинкой. Эмма обратила внимание, что ест он изысканно, отрезая небольшие куски и прожевывая их, прежде чем ответить на шумные обращения соседей. В этот миг анжуец слегка повернул голову и посмотрел в ее сторону. Глаза под темными дугами бровей были узкими, миндалевидными. Заметив, что Эмма наблюдает за ним, он отвернулся и больше не смотрел в ее сторону.

У Эммы вдруг бешено забилось сердце. Она прижала руку к груди и тихо ахнула, не замечая, что Ролло, отпустив епископа Франкона, искоса наблюдает за ней. Она все еще не могла поверить, однако с каждой минутой все более убеждалась, что не ошиблась. Перед нею был Ги, Ги Анжуйский, сын Фулька Рыжего, с которым она была помолвлена с младенчества, с которым обменялась поцелуями именно в ту роковую ночь, когда из-за набега норманнов ее жизнь так стремительно изменилась!

В первое мгновение Эмма ощутила головокружительную радость. Она видела, как Ги пронзила норманнская стрела, и с тех пор считала его погибшим по ее вине. Впрочем, позднее она узнала, что Ги выжил. Когда это было? Да – ей поведал об этом еще в Бретани Эврар Меченый. Поразительно, как изменился этот юноша! Монашек превратился в мелита Роберта Нейстрийского… Неудивительно, что она не сразу признала прежнего жениха. Как он изменился, как возмужал! Когда-то она едва не погубила его, вынудив бросить вызов викингам, грабившим Гиларий. Что же теперь?.. Она почувствовала странное смущение. Ги наверняка остался верен своей ненависти к чужакам. Он видел ее и осуждает: нарядная, веселая, она распевала для толпы хохочущих норманнов, в ненависти к которым клялась страшными клятвами. Хуже того – она пела ту песенку, которой сам Ги обучил ее в часы их первого и последнего свидания. А теперь он не желает даже взглянуть в ее сторону.

Ролло не отводил глаз от Эммы. Она чрезвычайно взволнована и обеспокоена. Возможно, это связано с прибытием франков, однако никогда прежде послы герцога не привлекали ее внимания. Сейчас же она словно сама не своя.

Продолжая наблюдать, Ролло машинально слушал то, что ему говорил Бьерн:

– За время моего отсутствия ты, похоже, неплохо поладил с Робертом, раз одно соглашение следует у вас за другим. Но зачем тебе все это? Или ты решил умереть в постели, а не в славной битве? Волей Одина, мы лучшие воины под луною, и не стоит забывать об этом. Если бы я знал, что Бешеный Ролло-левша лишь щегольства ради носит Глитнир у пояса, я бы не спешил собрать для тебя такое количество жаждущих славы героев.

– Всему свое время, Бьерн. И для твоих бойцов найдется дело в Нормандии. Если же они не хотят ждать своего часа – я никого не держу. Да и тебе не стоит спешить вцепиться в горло франков. Или ты забыл, что посватался к младшей дочери Ботольфа и она сохнет от тоски, поджидая тебя в Байе?

Бьерн вдруг ослепительно улыбнулся.

– О, Ингрид! Право, у меня за это время было столько женщин, что я уж и перестал вспоминать о ней. Наверняка она стала совсем взрослой. Клянусь плащом, слишком быстро взрослеют наши невесты. Что ж, мир порой тоже неплох.

– Толстяк Франкон научил меня древнему изречению: хочешь мира, готовься к войне. Так что твоим воинам не придется скучать без дела.

Бьерн какое-то время размышлял над словами Ролло, затем тряхнул головой, так ничего и не уразумев, и сказал:

– Я вижу, ты по-прежнему слушаешь все, что бормочет этот поп.

– Отчего же не послушать? Если я намерен окончательно подчинить себе эту землю, неглупо узнать о ней поболее.

Бьерн промолчал, обнаружив, что все это время Ролло не сводил глаз с рыжеволосой девушки. Однако рядом с ним сидела Снэфрид, которая также пристально наблюдала за происходящим.

– Снэфрид, – обратился к ней Бьерн, почувствовав, что ее следует отвлечь. – Когда я вновь увидел твою неувядаемую красу, то сочинил для тебя вису.

Он поднялся и набрал в грудь побольше воздуху:

– Позволительно ли мне, – неожиданно раздался звонкий голос Эммы, – побеседовать с послами герцога Роберта?

Бьерн запнулся. Рассерженно обернувшись, он увидел, что девушка выжидательно смотрит на Ролло.

– Даже героям запрещалось прерывать скальда в минуту высокого вдохновения, когда его устами говорят боги! – воскликнул он.

Эмма растерянно взглянула на него.

– О, прости меня, Бьерн! Но если Ролло позволит, я отойду и не стану более мешать тебе.

– А почему ты спрашиваешь позволения у меня? – насмешливо спросил Ролло. – Разве ты не невеста Атли?

И он сделал знак, чтобы Бьерн продолжал.

Эмма расценила это как согласие, ибо Атли сейчас ни до чего не было дела. Он дремал, уронив голову на скрещенные кисти рук. Однако едва Эмма стала подниматься, Атли внезапно схватил ее за предплечье.

– Выходит, я для тебя ничего не значу, Эмма, не так ли? – разъяренно прошипел он ей прямо в лицо.

Девушка увидела, что глаза его налиты кровью.

– Успокойся, о Атли! Я просто хотела перемолвиться словом-другим с франками. Тебе бы тоже хотелось этого, если бы ты, как и я, так долго жил в плену.

Но Атли не слышал ни слова.

– Я для тебя меньше, чем след на песке от сапога Ролло! И я говорю тебе – отныне ты будешь повиноваться мне одному. Я твой хозяин, а не Ролло, который не сходит у тебя с уст!

Эмма была поражена.

– Я знаю, что ты счастлива тем, что он вернулся, – бормотал он, и девушка вздрогнула, не поняв, о ком говорит Атли, но он продолжал:

– Разве я не видел, что творилось с тобой в эти дни! Ты попросту сходила с ума. О, ты никогда не могла полюбить меня! Что я для тебя? Из-за этого я стал ненавидеть своего брата… Подумать только, вас двое – и оба вы мне дороги…

– Успокойся, умоляю, Атли! Ты выпил лишнего…

Она обняла его, но Атли все еще что-то бормотал, всхлипывая, пока не затих. Бьерн продолжал громогласно декламировать. Эмма, отстранившись, осторожно поднялась.

– Нет, не уходи! – внезапно вскричал Атли, заглушив голос Бьерна.

Теперь все смотрели на них. Эмма не выдержала. Обойдя стол, спустилась с помоста.

– Эмма!

Теперь прозвучал повелительный голос Ролло. Но девушка, не оборачиваясь, только тряхнула головой, отбросив назад волну волос, и, потеснив викингов, уселась подле Ги.

– Я рада видеть тебя здесь, – негромко обратилась она к нему на латыни.

Сидевшие за столом норманны зашумели:

– Выпей с нами, Эмма!

Она с улыбкой покачала головой.

– Ты ведешь себя не слишком благоразумно, – не глядя на нее, также на латыни произнес юноша.

– Я всегда отличалась этим, Ги. Но ведь это тебе и нравилось во мне.

Теперь он глядел прямо на нее. Его темные, как ночь, глаза были ласковы.

– Мы должны быть осторожны, Эмма. Я спасу тебя. Для этого я и поступил на службу к Роберту.

– И так изменился… Ты больше не похож на смиренного монаха, Ги.

Невольная улыбка тронула его губы.

– Благодаря тебе. Разве не должен я вернуть себе невесту? И я попросил Эврара Меченого обучить меня всему. Ты ведь помнишь Эврара?

Эмма коротко кивнула.

Сидевшие рядом викинги не понимали их речей, к тому же они говорили достаточно тихо, чтобы прибывшие с Ги франки не могли разобрать ни слова.

– Ты не должен меня осуждать за то, что я пела. Я…

Она не успела закончить – ее кто-то схватил. Мгновение – и она уже стояла перед Ролло.

– Ты оскорбила моего брата, выказав неповиновение!

Лицо Ролло было сурово, брови сдвинуты.

– Твой брат сам явил себя в невыгодном свете, злоупотребив хмельным на пиру!

– И тем не менее ты его женщина, ты принадлежишь ему и должна повиноваться.

– Я никому не принадлежу! – резко произнесла Эмма. Краем глаза она видела, что Ги даже не повернулся в их сторону. Почему-то это больно задело ее. Разумом она понимала, что тот поступает правильно, но сердце ее наполнилось горечью. Ролло был грозен, но Эмма давным-давно перестала страшиться его. Наоборот, знакомое волнение предстоящей схватки наполнило ее каким-то дерзким торжеством.

– Почему я должна подчиняться твоему брату, Рольв, если ему не подчиняются даже последние из твоих людей? Обуздай сначала их, а тогда уж выказывай свою власть надо мной!

Она говорила во всеуслышание, и, как ни странно, сидевшие вокруг викинги поддержали ее веселым гулом. В глазах Ролло молнией сверкнула ярость.

– Не тебе судить об этих вещах, женщина! Твое дело – вернуться к Атли и вести себя в соответствии с тем положением, которое ты занимаешь только благодаря расположению моего брата к тебе.

– Всегда ли ты будешь нянькой при своем брате? – насмешливо прищурилась Эмма.

– Нет. После того как вас объявят перед богами и людьми мужем и женой, мне это будет безразлично. Тогда Атли сможет делать с тобой все, что ему заблагорассудится.

Они стояли посреди зала, на них скрещивалось множество взоров. Ролло вынудил себя понизить голос:

– Атли ничем не заслужил такой ненависти.

– Клянусь истинной верой, у меня с твоим братом были бы куда лучшие отношения, если бы не было тебя… Если бы ты не вмешивался в наши дела!

– Однако я намерен и впредь вмешиваться. И сделаю все, чтобы сплясать крока-мол на вашем брачном пиру.

Теперь Ги повернулся, внимательно глядя на них. Однако Эмма уже не замечала ничего вокруг. Ее трясло от гнева и ненависти.

– Достойный Ру, похоже, забыл о том условии, на каком я согласилась стать женой Атли?

– Нет, я ничего не забываю. И не далее как сегодня я поинтересовался, отчего ты до сих пор еще не в тягости. Атли был откровенен со мной.

– Во хмелю он мог болтать любую бессмыслицу, – Эмма испугалась, что вот-вот лишится последней возможности оттягивать брак с Атли.

– Он поведал мне, – глухо продолжал Ролло, – что женщина, которой попользовались мои люди, так и не дозволила ему коснуться себя. Клянусь Валгаллой, на его месте я бы велел тебя сечь до крови за строптивость.

У Эммы внезапно потемнело в глазах. Боль и отчаяние захлестнули ее. Этот человек смел попрекать ее тем, в чем сам был повинен! Она едва не бросилась на него, но что-то остановило ее. Тот, кто стоял перед ней, был могущественным правителем, и если бы она осмелилась, ей не избежать возмездия. И тогда, скрипнув зубами, она негромко проговорила:

– На месте Атли? Боюсь, тогда бы тебя велела высечь Белая Ведьма!

Никто не слышал ее слов, кроме Ролло. Он побледнел, и Эмма увидела, как стремительно взлетел его кулак. Она инстинктивно отпрянула, втянув голову в плечи, но удара не последовало. Ролло, дрожа от напряжения, обхватил себя за плечи и стоял, покачиваясь с носков на пятки.

В этот миг рядом возник Ги.

– Господин, разве у викингов принято позорить своих женщин на глазах у меньших людей?

Ролло, казалось, не услышал его. Ги продолжал:

– Смею напомнить, что жизнь и безопасность этой девушки являются важнейшим условием мирных отношений между вами и Робертом Нейстрийским. И он настаивал на встрече с нею.

В следующий миг Ролло наотмашь ударил его тыльной частью кисти в лицо, давая выход слепившей его ярости. Однако стоило Ги пошатнуться и упасть, как пировавшие с ним викинги сорвались с мест и наставили на него свои клинки. Казалось, они ждут лишь сигнала вождя, чтобы лишить Ги жизни.

Теперь Эмма испугалась не на шутку. На ее лице, обращенном к Ролло, читалось отчаяние.

Конунг стоял, опустив веки и дыша медленно и тяжело. Он приходил в себя.

– Оставьте его, – повернулся Ролло к своим людям. Голос его звучал ровно. – Он получил то, чего не заслужил. Я погорячился. К тому же он посол, и я не хочу прослыть дикарем в глазах франков. Пусть убирается.

Только после того, как послы покинули зал, Эмма смогла перевести дыхание. Ролло смотрел на нее, но теперь в глазах его была скорее печаль, чем гнев. И тогда она осмелилась задать вопрос:

– Ты ударил Ги. Почему не меня?

На губах викинга появилась горькая усмешка.

– Я не смог.

– Но почему? – невольным жестом она подняла руку и коснулась пальцами шрама на скуле. Ролло проследил за ее движением.

– Именно поэтому. Ибо это причинило бы мне бóльшую боль, чем тебе.

Эмма глядела на него широко распахнутыми глазами. Недоверие, изумление, надежда и, наконец, безмерная радость сменялись в них. Ролло был потрясен тем, что увидел, – и растерян. И тогда Эмма слабо улыбнулась ему и опустила глаза.

Ролло сухо проговорил:

– Довольно привлекать к себе внимание. Нам следует вернуться за стол.

Все еще продолжая улыбаться, Эмма присела перед ним в поклоне и низко склонила голову.

– Я прошу вашего великодушного прощения за то, что была сегодня непомерно дерзка с вами, государь. Однако я крайне утомлена и, если вы позволите, хотела бы удалиться.

Ролло неподвижно глядел на нее, затем кивнул:

– Что ж, пожалуй. Однако гостеприимство запрещает мне отпустить вас с Атли в такую погоду. Я распорядился, чтобы вам отвели покой во дворце.

Ее улыбка погасла. Конунг отвернулся и направился к своему креслу. Там он бросил несколько слов Атли, и тот стал тяжело подниматься, покачиваясь и опрокидывая кубки.

Эмма знала, что у норманнов принято, чтобы женщины уводили с пира своих мужчин, когда те слабеют во хмелю. От нее, видимо, сейчас ожидают того же. Однако, увидев, что двое слуг помогают Атли спуститься с возвышения, она повернулась и, не дожидаясь факелоносца, в обязанности которого входило указать отведенный им покой, заторопилась к дверям, ведущим из зала.

Взбежав по лестнице, она оказалась в темном сводчатом переходе. Здесь было пустынно. Эмма была знакома с дворцом Ролло, но сейчас, в возбуждении, никак не могла определить, куда же идти дальше. На равных расстояниях горели колеблемые сквозняками факелы, между ними виднелись закрытые двери. Не зная, какой из покоев отведен им, она шла наугад, не сомневаясь, что вскоре позади послышатся голоса и появятся слуги, сопровождающие Атли. Меньше всего ей сейчас хотелось видеть будущего супруга.

Достигнув конца коридора, она свернула, и в тот же миг одна из дверей отворилась – и она едва не столкнулась с рослым воином. Отшатнувшись, она узнала датчанина Рагнара.

Рагнар тоже оторопел, увидев ее перед собой, однако сейчас же схватил пятящуюся от него девушку под локоть.

– Что ты делаешь здесь, маленькая сучка?

После всего, что произошло в зале, нервы ее были словно взведенная пружина. Перед ней оказался враг, мучитель, и она была здесь совершенно одна. Слуг все не было, и в этом полутемном коридоре он мог сделать с ней все что угодно.

– Что ты здесь делаешь, я тебя спрашиваю?

– Я… Ищу отведенный нам покой, – выдавила Эмма. – Ролло велел, чтобы мы с Атли оставались во дворце.

– Да ну? А где же сам Атли?

– Его ведут слуги.

– Слуги? А почему не рабыня, не ты?

Он вдруг больно сжал ее подбородок, откинув ей голову.

– Вся в золоте, гляди-ка! Видать, такая принцесса слишком горда, чтобы волочь с пира хворого мальчишку!

Он явно наслаждался ее ужасом.

– Боишься меня? Правильно. Так и должно быть. Для всех ты благородная госпожа, но для меня – всего лишь девка, которую я валял в грязи.

Он вдруг гортанно хохотнул и оттолкнул ее.

– Ладно, так уж и быть. Мне известно, где для вас отведено место.

Он сорвал со стены факел.

– Идем. Я провожу тебя.

Он шел быстро, почти волоча ее за собой, продолжая посмеиваться. Когда на пути им попадались слуги, менявшие факелы, он грубо отшвыривал их.

– Это здесь.

Он подвел ее к ступеням, ведущим к небольшой двери на верхней площадке, шлепнул ниже спины и захохотал, глядя, как Эмма стремительно кинулась вверх.

Она перевела дыхание, лишь когда за нею захлопнулась прочная дверь. Это был богатый покой, расположенный в недавно пристроенном деревянном крыле дворца. Бревенчатые стены были затянуты окрашенными полотнищами, на которых были развешаны охотничьи трофеи и начищенное до блеска оружие. Ставни на окнах были плотно закрыты, от камина исходил теплый дрожащий свет. У огня стояла огромная липовая лохань для купания, над нею поднимался пар с ароматом хвои и листьев лавра. Но особенно великолепно было стоявшее изголовьем к стене широкое ложе под алым пологом, поддерживаемым четырьмя витыми столбами, покрытыми прекрасной резьбой. Поверх него было накинуто покрывало из спинок горностая, снежно-белое, с достигающей пола бахромой черных хвостов.

Это был вовсе не тот покой, где они прежде располагались с Атли во дворце, но не менее удобный. Единственное, что отравляло ей удовольствие от всего этого великолепия – сознание того, что вскоре здесь появится хмельной Атли, от которого неизвестно чего следует ожидать.

Эмма прошлась по покою. Шаги были почти беззвучны, нога тонула в меху покрывавших пол медвежьих шкур. У стены за пологом возвышался ларь, покрытый ажурным кованым орнаментом. Эмма сняла венец и опустила его на крышку, затем села на ложе, прильнув виском к резному столбику. В памяти всплыли слова Ролло: «Твоя боль причинила бы мне еще бóльшую боль». В груди потеплело.

Она не знала, сколько прошло времени. Атли почему-то все не было. Возможно, и к лучшему. Ей не хотелось сейчас слушать его ревнивые речи, уворачиваться от его жадных рук. Ей не хотелось даже думать о нем.

Однако вскоре она услышала скрип шагов на лестнице. Шаги были медленные, грузные. Атли так не ходил. И вдруг Эмма, холодея, различила голос Ролло:

– Эй, раб! В этом светильнике почти не осталось масла! Ты что, хочешь, чтобы я свернул себе шею на этих ступенях?

Эмма вскочила, вся похолодев. Мгновенно мелькнула ужасная мысль, что Рагнар сыграл-таки с ней злую шутку, приведя в чужой покой.

В следующий миг она заметалась, озираясь и не зная, что делать. Бросилась было к двери, но отшатнулась, словно обжегшись. Что она скажет Ролло, как объяснит, почему оказалась в его опочивальне? Ее охватила паника. И когда шаги зазвучали у самой двери, то, не сознавая, что делает, девушка юркнула под кровать и затаилась, унимая дыхание.

Она услышала, как завизжали петли дверей. Теперь Ролло был в комнате. Эмма вдруг осознала, что окончательно загнала себя в ловушку. От страха она впилась зубами в запястье. Что будет, если он обнаружит ее? Ролло какое-то время мерил покой шагами, потом шаги стихли. Повисла тишина, и Эмма, не выдержав, раздвинула бахрому и бросила сквозь нее осторожный взгляд.

Конунг стоял, глядя на свет камина. Так продолжалось долго.

«Господи, сделай так, чтобы он лег и уснул, и тогда я смогу беззвучно ускользнуть!»

Ролло глубоко вздохнул, снял с волос венец и бросил на скамью у камина. Затем расстегнул широкий пояс и отложил в сторону меч, резким движением сдернул через голову скользкую шелковую тунику. Эмма догадалась, что он намерен делать.

У Эммы перехватило дыхание. Теперь он был совершенно обнажен. Она видела его в золотистом отблеске огня, скользящем по его телу. Как завороженная, она не могла оторвать взгляда от его мускулистых бедер, крутого изгиба ягодиц, могучих мышц спины и живота, играющих при каждом движении. Ее словно захватила мощь и красота этого совершенного нагого тела. Однако Ролло вскоре погрузился в лохань, и она больше не могла видеть его. Теперь он сидел к ней спиной, закинув сильные руки за голову и сцепив пальцы на затылке.

И снова завизжали петли.

О такой возможности Эмма не успела подумать. Она вся похолодела, услышав голос Лебяжьебелой:

– Сдается мне, что ты, Рольв, рад предстоящей встрече с герцогом Робертом.

– У нас с ним всегда выходит отличная охота.

– И только? Смотри, чтобы он на тебя самого не надел клобучок, как на охотничьего сокола.

Женщина сбросила плащ и теперь стояла подле супруга, выплетая из волос нити жемчугов. Длинные светлые пряди, отбрасываемые одна за другой, опадали на ее спину.

Эмма пришла в ужас, осознав, что сейчас может произойти. Дыхание ее почти остановилось. Сейчас ей было куда страшнее, чем когда Ролло был здесь один. Она почти не понимала, о чем эти двое говорят, и не смела пошевелиться, изменить позу, опасаясь выдать себя шорохом.

Ролло вздохнул и с шумом уронил в воду руки.

– Роберт нуждается в мире со мной.

– А ты? Ты в этом нуждаешься?

– Я? Он у меня в руках, пока у меня в руках Эмма. Она единственный оставшийся в живых ребенок его обожаемого брата Эда. У франков, как и у нас, семейные узы священны. Так что это мы еще поглядим, кто на кого наденет клобучок.

Снэфрид, наконец, распустила волосы и разулась. Затем медленно, кошачьим движением спустила платье с плеч и перешагнула через него. Наряд так и остался лежать лужицей светлого шелка. Теперь на ней была лишь длинная полотняная сорочка.

– А за что, скажи на милость, ты унизил посланца Роберта? Что произошло между тобой и этой рыжей девкой?

Ролло не отвечал, глядя в огонь. Но и Снэфрид больше не повторяла свой вопрос. Сбросив через голову сорочку, она шагнула к Ролло, прикрытая только волнами светлых легких волос.

Эмма глядела на нее совсем иначе, чем на Ролло. Снэфрид была так хороша, что это причиняло боль. Ее кожа словно светилась в полумраке покоя. Ей не следовало смотреть, надо было зажать глаза, заткнуть уши, не дышать… Но она ничего не могла с собой поделать.

Снэфрид плавно подняла руку и коснулась тыльной стороной кисти плеча конунга, провела ладонью по его щеке, запустила пальцы в его волосы, взлохмачивая их. Эмма видела, как Ролло повернулся к ней, как сблизились их лица, как губы коснулись губ. Она слышала их дыхание, видела, как Ролло обнял плечи жены.

Лохань была достаточно большой, чтобы принять обоих. Снэфрид легко погрузилась в нее, и всплеск воды слился с их шумным дыханием. У Эммы гулко колотилось сердце. На нее вдруг накатила дурнота, где-то внутри поднималась боль, но она не в силах была отвести глаз. Ролло целовал Снэфрид, и Эмма видела, как она запрокидывает голову, лаская его. Вода выплескивалась через край, Снэфрид стонала, то набрасываясь на мужа, то отстраняясь. Потом она сползла по его телу и ушла с головой в воду. Ролло глухо застонал. Вынырнув, Снэфрид прильнула к нему, обвила руками. Нет, видеть это было выше человеческих сил!

У Эммы невыносимо ныли локти, на которые она опиралась, к тому же от отчаяния она потеряла контроль над собой. Все перед ней плыло, как в тумане. Ролло, опираясь спиной на край лохани, притянул к себе женщину, и та уселась на него, постанывая и ерзая. Эмма до боли сжала челюсти и подалась назад, невольно задев затылком днище ложа. Она упала ничком. Ужас остановил ее сердце.

– Тише! – услышала Эмма голос Ролло.

Плеснулась вода.

– Что случилось, Ру? – недовольно спросила Снэфрид.

Эмма лежала безмолвно, помышляя лишь о том, чтобы провалиться сквозь пол. Из-за адского гула в ушах она едва различала голоса. Наконец Ролло выругался и спросил:

– Откуда это здесь?

Снэфрид, ошеломленная тем, как резко он отстранил ее от себя, воскликнула:

– В чем, наконец, дело?

Однако теперь и она поняла, что привлекло внимание Ролло. Он выскочил из лохани и направился к ларю у стены, где сверкал золотом тот самый венец, который он отобрал у Снэфрид ради рыжей девки. Ролло повертел его в руках, разглядывая. Снэфрид озиралась по сторонам. Перехватив ее взгляд, Ролло кивнул и вдруг стремительным движением отшвырнул покрывало и извлек на свет судорожно сжавшуюся в комок девушку.

– Как ты попала сюда?

Он схватил ее за волосы и рывком заставил встать на ноги.

– Нет! Нет! – закричала Эмма, отбиваясь, и взвизгнула, когда он грубо толкнул ее на ложе. – Он! Он привел меня сюда!

Она замолотила кулаками по воздуху, словно борясь с призраком.

– Ее следует убить! – спокойно произнесла Снэфрид.

– Это датчанин! – продолжала кричать Эмма.

Ролло поднял ее и с силой встряхнул, но Эмма трясла головой, зажмурив глаза и ничего не слыша.

Тогда конунг схватил девушку в охапку, шагнул к двери, распахнул ее ударом ноги и вышвырнул Эмму, как шкодливого котенка, вон. Послышался грохот, но вскоре все стихло.

– Смерть, смерть! – шептала сквозь зубы Снэфрид. От бешенства ей хотелось выть, пальцы ее сжимались, словно впиваясь в чужую плоть.

– Несомненно, – кивнул Ролло и внезапно захохотал как умалишенный. Захлебываясь смехом, он рухнул на ложе, исторгая стоны и задыхаясь. Снэфрид, крепко закусив губу, молча наблюдала за ним.

Немного успокоившись, он приподнялся на локтях и прислушался.

– Почему так тихо? Не убил ли я ее и в самом деле?

– Это было бы славно. Она вполне заслужила.

Ролло продолжал вслушиваться. Снэфрид привстала в воде.

– Довольно об этом. Иди ко мне.

Он кивнул, поднялся, сделал несколько шагов по направлению к лохани и снова замер. Снэфрид вспыхнула:

– Да что с тобой, великий Ролло?

Он круто свернул к сундуку, распахнул его, извлек длинный плащ и накинул на себя.

– Что ты задумал?

Не отвечая, он подхватил пояс с мечом и торопливо вышел.

Ролло испытал облегчение, не обнаружив Эмму под лестницей. Какое-то время он стоял, вглядываясь в темный переход. Оттуда долетали голоса, звон посуды. Повернувшись, Ролло стал подниматься по лестнице, однако внезапно изменил решение и стремительно зашагал по переходу.

– Клянусь Локи!.. Что все это означает? Я поколочу ее. Проклятая девчонка! Где она?

На повороте он столкнулся с рабом, тащившим вязанку дров.

– Ты не видел рыжую Эмму?

Тот испуганно уставился на хозяина и что-то замычал.

Немой! Ролло выругался, оттолкнул его и пошел дальше. Он сам не сознавал, зачем ищет девушку. Столкнувшись со служанкой с кувшином, он обратился к ней с тем же вопросом.

– Рыжая христианка? Только что была здесь. Она бежала по лестнице, что ведет в клуатр с голубятней. Вроде бы была не в себе – такая нарядная, но прихрамывала и, похоже, была в слезах.

– В слезах? – изумился Ролло, ощутив, как в нем что-то дрогнуло. – Этого не может быть. Она не умеет плакать!

Он пошел быстрее. Миновал двух стражников в главном проходе, вытянувшихся при его приближении. Они также подтвердили, что рыжеволосая девушка недавно прошла малым коридором.

Эмму он обнаружил в нише под лестницей, у самого выхода в клуатр. За полуоткрытой дверью в сером сумраке шумел дождь. Здесь было безлюдно, и Ролло так и прошел бы мимо, не заметив забившуюся в щель девушку, если бы его внимание не привлек блеск золотого шитья ее платья.

Она сидела, скорчившись, подтянув колени к подбородку, и со страхом взглянула на Ролло, когда тот приблизился. Нет, она вовсе не плакала. Глаза ее были сухи, но в лице было нечто, что напрочь отбило у Ролло желание наказать ее за содеянное. Вид у нее был жалкий и перепуганный, и, несмотря на роскошное одеяние, она мало походила сейчас на горделивую красавицу, что так дерзко и вызывающе возражала ему на пиру. Неожиданно он ощутил острый укол нежности.

Она встала ему навстречу и, прижавшись к стене, исподлобья взглянула на конунга.

– Итак? – произнес он. – Ты готова объяснить, что все это означает? Что ты делала в моих покоях?

Эмма не отвечала. Ролло сурово усмехнулся.

– Ты не дитя, Эмма, и понимаешь, что сделанное тобой – неописуемая дерзость. Такого просто не бывало.

Она опустила голову, попыталась что-то сказать, но лишь беззвучно всхлипнула и попыталась обойти конунга. Однако, ступив на ушибленную ногу, негромко застонала.

– Тебе больно? – неожиданно спросил он. – Что с ногой?

Эмма молча отвернулась.

Ролло снова усмехнулся:

– Где же твой острый язычок, Птичка? Ты не была так робка еще недавно, когда возражала мне в большом зале.

Но сейчас ее не задевали даже насмешки. Ее хрупкие плечи дрожали, и Ролло почувствовал, что не испытывает никакого гнева.

– Успокойся, – мягко проговорил он и притянул ее к себе. Она уперлась было ладонями в его грудь, но он не отпустил ее – и она затихла. Ролло ласково гладил ее по волосам и негромко посмеивался:

– Да уж, клянусь рукоятью меча, я мог ожидать от тебя всего, что угодно, но только не этого!

Наконец Эмма смогла заговорить:

– Во всем виноват Рагнар. Он привел меня в этот покой, сказав, что он отведен для нас с Атли.

Ролло молчал.

– Почему же ты оказалась под ложем? – спросил он спустя некоторое время.

Эмма пожала плечами.

– Я испугалась, – выдохнула она.

– Меня?

Эмма покачала головой и вздохнула.

Они все еще стояли в полумраке. Девушке было тепло и спокойно, страх уходил. Она спросила:

– Ты накажешь меня?

– Если до сих пор я этого не сделал, то не стану делать и впредь.

– А как же Снэфрид?

Он промолчал. Что говорить, его супруга имела полное право гневаться на Эмму. Как и он сам. Но вместо гнева он испытывал странную радость от того, что сейчас он здесь, с ней, что она доверчиво прильнула к нему. Такая нежная и податливая. Мысли его стали путаться. Он заставил себя разомкнуть объятия.

– Что у тебя с ногой?

– Не знаю. Когда ступаю на нее, болит колено.

Когда он отпустил ее, Эмма тотчас ощутила сырость непогожего дня. Инстинктивно она потянулась к Ролло, но сдержала себя. Сердце стало биться с удвоенной силой, грудь напряглась.

Ролло опустился на колени и стал ощупывать ее колено через ткань. Эмма слабо охнула.

– Ну, ну, ничего страшного. По крайней мере это не вывих. Обычный ушиб.

– Больно… – почему-то дрожащим голосом пожаловалась Эмма.

Она растерялась, когда конунг вдруг приподнял шуршащий шелк и коснулся колена пальцами. Нежно обхватив его, он стал гладить кожу. Ладони были твердые и теплые. Руки скользили сверху вниз, лаская.

– А так?

Он глядел на нее снизу вверх, но свет падал сзади, и она не видела его лица. Однако ей казалось, что каждой частицей своего тела она ощущает его жаркий, покоряющий, изголодавшийся взгляд. Сквозь шум дождя она различала тяжелое, взволнованное дыхание Ролло. Она сама дышала так же. От его прикосновений в недрах ее существа теплыми волнами поднималась томительная дрожь. Она чувствовала, что слабеет.

– Нет, – выдохнула она. – Уходи! Тебе следует уйти. Тебя ждет…

Она не договорила. Виденное недавно отчетливо всплыло в ее сознании. Снэфрид и Ролло… Только теперь она отдала себе отчет, что Ролло не должен, не может быть сейчас с ней. Это так ее поразило, что Эмма, утратив дар речи, безмолвно воззрилась на сидящего у ее ног варвара, не зная, бежать ли ей отсюда в ужасе или остаться. Похоже, ей полагалось бы торжествовать.

Она не смогла, не успела разобраться в своих чувствах. Ролло вдруг стремительно поднялся и оказался совсем рядом. Эмму захлестнуло исходящей от него силой и страстью. Стало трудно дышать. Нет, надо было все-таки бежать, спасаться, но что-то, что было сильнее ее, не давало ей тронуться с места. И тогда она заставила себя вспомнить самое начало, самое страшное свидание. И по укоренившейся привычке бессознательно коснулась кончиками пальцев шрама на щеке.

Обычного действия это не возымело. За полуоткрытой дверью шумел дождь, и это был единственный звук в окружавшем их мире. Монотонный шум падающей воды словно подчеркивал их удивительное уединение в огромном дворце. Весь остальной мир вдруг утратил реальность. Нереальным было и то, что сделал Ролло в следующий миг. Медленно и нежно он отвел руку от щеки, склонился, сдерживая дыхание, и коснулся губами шрама. Легкое, едва ощутимое прикосновение, но оно словно околдовало Эмму. Веки ее опустились, свинцовая истома разлилась по телу, а сердце заколотилось где-то у самого горла. Она почувствовала, как его ласкающие губы скользнули по ее щеке, а руки коснулись нежных округлостей грудей. В следующий миг Ролло коротко застонал и с силой прижал девушку к себе. Эмма подчинилась, забыв обо всем на свете, и больше не противилась, когда его алчущий рот прильнул к ее устам.

Никогда прежде Эмма не испытывала ничего подобного. У нее остановилось дыхание от этой оглушающей близости. Губы норманна мучали ее, заставляя ее уста раскрыться, и когда она подчинилась, его язык опалил ее словно огнем и у нее не осталось ни мыслей, ни страхов, ни сомнений. Она полностью растворилась в головокружительном желании слиться с ним, еще и еще упиваться его лаской, оказаться еще ближе к нему. Страсть Ролло зажгла в ней ответный огонь, грозивший сжечь ее целиком.

Она не слышала, не могла слышать скрип деревянной ступени у них над головами. Но Ролло вдруг выпрямился и насторожился. Затем, немного успокоившись, взглянул на Эмму.

– Еще, – прошептала она, не размыкая век.

Он коснулся ее полураскрытых влажных губ, столь сладостных и манящих…

Новый скрип на лестнице, более громкий, заставил его вздрогнуть. Ролло огляделся. Темный холл, сереющая старым деревом лестница, под которой они стояли. Здесь мог наткнуться на них кто угодно. Почему он не подумал об этом раньше? Конунг нахмурился и с усилием опустил руки. Эмма покачнулась, но он не поддержал ее.

– Нет!

Еще ничего не сознавая, она беспомощно глядела на него.

Ролло стоял, тяжело дыша, вытянув руки перед собой, словно воздвигая невидимую преграду.

– Прости, Эмма! Но ты не принадлежишь мне. Я сам отдал тебя брату. Я… Я никогда не должен встать между тобой и Атли!

Эмма не сразу поняла, о чем он говорит. На ее лице отразились обида и недоумение. Ролло вдруг выругался сквозь зубы, отвернулся и, толкнув дверь, вышел в клуатр. Эмма широко открытыми глазами следила за ним. Ей казалось, что леденящие струи дождя, стекающие по волосам Ролло, возвращают и ей способность трезво рассуждать. И вдруг ее охватила такая тоска, что захотелось взвыть. За тоскою пришел стыд. Она охнула и спрятала пылающее лицо в ладонях. Так она стояла до тех пор, пока не ощутила рядом чужое присутствие.

Эмма оглянулась – и у нее перехватило дыхание.

На нижней ступени лестницы стояла Снэфрид, и ее снежно-белые волосы сливались с меховой опушкой ее широкой светлой накидки. Лицо жены конунга было неподвижно, как маска, а губы плотно сжаты. Разноцветные глаза, казалось, пронизывают Эмму насквозь.

«Сейчас она убьет меня колдовским взглядом! Это смерть!»

Она видела, как лицо Снэфрид начало изменяться, словно утратив основу. Гримаса ослепительной ярости сделала его чудовищно безобразным. Эмма ощутила почти осязаемое дуновение угрозы, исходящее от женщины. И это окончательно отрезвило ее. Подхватив платье и прихрамывая, она кинулась прочь так быстро, как только могла.

Снэфрид бесшумно приблизилась к открытой двери и едва не столкнулась с возвращающимся Ролло.

– Ты? – удивленно, но совершенно спокойно произнес он. Затем огляделся, кивая своим мыслям. – Что ж, идем. Пора. Я устал и хочу спать.

Не оглядываясь, он двинулся вперед.

Снэфрид еще какое-то время стояла в пустом холле, глядя сквозь серую пелену дождя. То, чего она так долго боялась и чего ожидала, свершилось. Она не ошиблась. Она не ошиблась в отношении рыжей твари. Она и есть та, на которую указывало гадание, та, что займет ее место подле Ролло. Снэфрид знала, откуда в ней эта уверенность. У Ролло и прежде бывали женщины, которыми он увлекался, их было немало. Однако всех их он оставлял ради нее. И никогда не было так, чтобы он покинул ее ради другой.

Снэфрид вдруг издала короткий сухой смешок, который так же внезапно оборвался, оставив на ее лице улыбку, подобную оскалу хищника.

Снэфрид заставила себя оставаться без движения еще какое-то время. В душе ее ревела буря – лицо же становилось все спокойнее. Ее ярость была подобна вулкану, сдерживаемому холодной, нечеловеческой волей.

Она сумела укротить себя. Месть – потом. Сейчас главное – не потерять Ру.

Она шла мимо застывших стражников, мимо торопившихся склониться в поклоне слуг. Заметив в одном из проемов широкую спину Рагнара, Снэфрид остановилась. Она не окликнула датчанина, но он оглянулся, замедлил шаги и наконец направился к ней.

– Ты звала меня, госпожа?

Он не мог долго выдержать прямой взгляд ее разноцветных очей. Темная, ужасающая сила таилась в них. Он опустил глаза, забормотав нечто невнятное.

Снэфрид больше не могла сохранять спокойствие. Лава, что бурлила в ней, требовала исхода. С силой, поразившей Рагнара, она внезапно толкнула его к ближайшей двери. За ней была тесная, необжитая каморка. От голых стен веяло плесенью.

– Ты ведь хотел меня, Рагнар?

В ее улыбке таилась смертельная жуть, но тело, которое она предлагала ему, было неописуемо великолепным.

– Теперь я твоя, датчанин!