Присматривай за мной (ЛП)

Глава 9

Привидения из прошлого

— Я думаю, ты делаешь успехи, Эддисон. Но тебе нужно открыться для новых ощущений. Ты не можешь позволить из-за страха неизведанного не прожить свою жизнь, — объясняет доктор Томпсон.

— Как я должна это сделать? Не так уж легко снова открыться, когда по независящим от меня обстоятельствам мне пришлось так долго сдерживаться, — жалуюсь я.

— Я знаю. Хорошо, что ты понимаешь, что ты делала с собой. Ты с легкостью признаешь, что ты отключила свои чувства и эмоции, боясь, что другие люди причинят тебе боль. Это очень большой прогресс, Эддисон. Поверь мне.

Я закатываю глаза и смеюсь.

— Первый шаг — это признание? Вы всерьез испытываете на мне двенадцать шагов к исцелению? — саркастически спрашиваю я.

— Почему нет? Они работаю не только на людях, которые страдают зависимостью. Они могут помочь любому, кто борется с чем-то в своей жизни. Ты борешься с депрессией, злостью, грустью, доверием… Нужно время, чтобы все это преодолеть. И ты должна сделать конкретные шаги, чтобы побороть эти проблемы.

Доктор Томпсон открывает ящик стола, вытаскивает лист бумаги и дает его мне.

— Уверена, тебе давали копию двенадцати шагов, когда ты посещала собрания группы поддержки, но я хочу, чтобы ты взглянула на них свежим взглядом. Подумай, как они, а не твой отец, могут помочь тебе. Тебе необязательно по порядку соблюдать их. Прелесть двенадцати шагов к исцелению в том, что ты можешь варьировать их, как тебе удобно. Шаг первый:

«Мы признаем, что мы не можем справиться со своей зависимостью. Мы больше не управляем своей жизнью». Ты не можешь справиться с потерей твоей мамы и с влиянием этого события на жизнь твоей семьи. Поэтому ты закрылась и твоя жизнь стала неуправляемой.

Я смотрю на список, как она сказала, свежим взглядом. Я читаю шаги и стараюсь применить их по отношению к себе.

— Признание своей беспомощности — это большой шаг к выздоровлению, Эддисон. Ты можешь понять проблемы, которые заставили тебя превратиться в того, кем ты сейчас являешься. И ты сможешь двигаться дальше. Все сводится к тому, чтобы не упускать шанс и жить за рамками зоны комфорта. Тебе удобно жить тем человеком, которым ты стала. Но это не означает, что это наилучший вариант для тебя, или что это сделает тебя снова счастливой. Шагни за грани стены, которую ты возвела, чтобы защитить себя, — говорит она, протягивая руку к столику за стаканом с ореховым кофе из Panera. Я слушаю все, что она говорит, но все мои мысли сосредоточены на этой чертовой чашке кофе. Я размышляю, не пьет ли она его неделя за неделей, чтобы сбить меня с толку.

— Я не говорю, что тебе нужно снести её за один день и остаться лицом к лицу с болью и страхом. Я говорю тебе выглянуть за неё. Высуни голову и, если это будет слишком, вернись снова за стену. В конце концов, если ты выйдешь за стену, ты поймешь, что она тебе больше не нужна.

Трясущимися руками я подношу руку к дверному звонку и затем вытираю свои мокрые от пота ладони о джинсы. Зэндер предлагал заехать за мной, но я отказалась. Мне нужно было в тишине приехать сюда, чтобы перестать нервничать. С тех пор как он прислал смс с адресом его родителей, я каждую минуту спорила с собой, стоит ли мне приходить. Хотя я слышала голоса в голове, и дверной звонок уже известил о моем присутствии, я все еще размышляла о том, как быстро я смогу спрыгнуть с крыльца, завести машину и уехать отсюда, пока никто меня не увидел.

Открывается дверь, и передо мной стоит Зэндер. В рубашке с длинными рукавами, поношенных джинсах, босиком. Его улыбка изумительная. Я быстро забываю о том, чтобы убежать, когда он берет меня за руку и втягивает в дом. Первое, что я ощущаю, — домашний запах множества свечей, зажженных по всему современному дому. Он напомнил мне о моем собственном доме. В гостевой спальне у нас целая кладовка была выделена для свечей. Свечи всегда были расставлены по всему дому. Зэндер притягивает меня к себе, и мы идем на звуки смеха и громких голосов. Благодаря теплу его руки я уже чуть меньше напряжена в преддверие встречи с его семьей.

Как только мы заходим в большую кухню, меня окружают приветствия, объятия и похлопывания по спине от дядей, тётей, двоюродных и родных братьев и сестер. Они приветствуют меня как старого друга. Интересно, что Зэндер рассказал им обо мне. Живот скручивает от нервного спазма, как только я понимаю, что он, очевидно, рассказывал обо мне всем этим людям, так как они знают моё имя и захлебываются от восторга от того, что я работаю в кондитерской. Он разговаривал обо мне с людьми, которые ему не безразличны. Он говорил им обо мне. И судя по всему, он рассказал только хорошее. Я больше чем уверена, что они не были бы так счастливы при виде меня, если бы знали, как я себя вела по отношению к Зэндеру со дня нашего знакомства. Или если бы они знали, что я всего в шаге от нервного срыва, потому что нахожусь в комнате полной членов семьи, которые так напоминают мою собственную.

По крайней мере, ту, которой мы были.

Его мама последней подходит ко мне, и именно её я до смерти боюсь встретить. Не потому что она будет меня судить или подсознательно знает, что я не пара её сыну, хотя эта мысль неоднократно возникала у меня, а потому что находиться среди матерей — очень сложно для меня. Меня переполняет гнев и ревность, когда я вижу матерей и их детей. Иногда, несмотря на то, как сильно я стараюсь, я не могу скрыть своих чувств.

— Эддисон, очень приятно, наконец, тебя увидеть. Я Мэри, — тепло говорит она, обвивая меня руками и сильно стискивая в объятиях. Задерживаю дыхание, когда она бережно прижимает меня к себе. Я стараюсь не думать о том, как давно никто не делал такой простой вещи как объятия для меня.

— Мой сын только и делал, что нахваливал тебя. Я никогда не видела его таким счастливым, каким он выглядит, когда говорит о тебе.

Она отпускает меня и держит меня за руки, изучая мое лицо.

— Зэндер, ты забыл сказать, какая она красивая. Я готова убить за такие великолепные глаза.

Зэндер неловко смеется и игриво толкает свою маму бедром.

— Прекрати смущать меня или я не дам тебе ни кусочка пирога.

Я отхожу от Мэри и засовываю руки в задние карманы джинс, наблюдая за их обменом слов. Остальные члены семьи гуляют по комнате, расставляют тарелки на столе и с легкостью шутят друг с другом.

— Смущать тебя — дело моей жизни. Не перечь мне или я принесу твои детские альбомы, — говорит Мэри, угрожая пальцем.

Я кусаю нижнюю губу, чтобы сдержаться. То, как они общаются, напоминает мне наши с мамой отношения. Мне не по себе.

Зэндер смотрит на меня, смеется над мамиными словами и тут же становится рядом, обнимает меня за талию и притягивает к себе.

— Думаю, пришло время вынести мой шедевр, чтобы все могли сказать мне, какой из меня великолепный пекарь, — громко заявляет он.

Когда мама отходит от нас и идет к холодильнику, Зэндер наклоняется ко мне и нежно спрашивает:

— Ты в порядке?

Удивительно, как хорошо он меня знает и может прочитать меня. Мне должно быть не по себе от того, что кто-то, кого я недавно встретила, может видеть то, что я прячу. Но меня это не беспокоит. Кто-то другой возможно, но не Зэндер. Я надеваю улыбку на лицо и киваю головой.

Его рука соскальзывает с бедра, и он переплетает пальцы с моими, прислоняя меня к столу, где его мама только что поставила торт на большой стеклянной тарелке. По крайней мере, я думаю, что это торт. Это напоминает торт. Он из белой глазури и весь покрыт розовыми точками, которые, видимо, символизируют цветы. На этом схожесть с тортом заканчивается. «Торт» так накренен набок, что я, если честно, понятия не имею, как он держится. На нем столько ямок и бугров, что я задумываюсь, не склеил ли он гору капкейков. Я не хочу смеяться, но невероятно сложно сдержаться. Все стоят вокруг стола, уставившись с непроницаемыми лицами на это чудовище. Его дядя на два дюйма склоняется над тортом и наклоняет голову набок, будто пытается понять, что же это.

— Что, черт возьми, это такое? Это похоже на блевотину кота! — первым тишину нарушает 8-летний брат Зэндера, Люк.

— Люк Эндрю! Следи за языком! — возражает мама.

Она старается сдержать безэмоциональное лицо, чтобы ее младший сын понял, что она говорит серьезно, но все напрасно. Она начинает хохотать, и остальные присоединяются к ней, понимая, что можно не сдерживаться.

— О, да ладно! Все не так плохо! — жалуется Зэндер. В ответ смех становится еще громче.

— Извини, мы не успели перейти к украшению на прошлом уроке, — хихикая, говорю ему. Мама в это время вытирает слезы, выступившие от смеха.

— О, дорогой, ты великолепный доктор, но не пекарь! — смеясь, говорит Мэри.

Я сморю на Зэндера и вижу, как он немного вздрагивает от слов его мамы.

— Ты доктор? — шокировано спрашиваю его. Я тут же чувствую себя не к месту рядом с ним. Может быть, поэтому я старалась отложить на потом расспросы о нем. Теперь я понимаю, почему он все время кажется собранным. Он чертов доктор. Ему двадцать два года, и он доктор. Это вообще возможно? Он что гений? Или типа того? Возможно, все это время он пытался поставить мне диагноз. Я не могу сдержать ощущение, что меня предали. Хотя это моя вина. Я не спрашивала ничего о нем.

— Нет! Я не доктор! — он быстро заверяет меня, когда видит очевидную тревогу на моем лице. — Я наладчик аппаратов рентгена.

Мэри фыркает и слегка поглаживает его плечо.

— Не будь таким скромным! Все намного лучше. Он специалист в рад…

— Мам! В самом деле, это твой день рождения. Ты можешь воздержаться от разговоров обо мне на один день, — говорит Зэндер и неловко смеется. Это помогает её утихомирить.

— Давайте, попробуйте! Клянусь на вкус он лучше, чем на вид. У меня был отличный учитель.

Он наклоняется и целует меня в макушку. Я закрываю глаза, наслаждаясь его близостью. Я отгоняю все негативные чувства. Хотя теперь я знаю, что к длинному списку качеств Зэндера, которые позволяют ему быть более собранным, чем я когда-либо смогу быть, добавилось еще одно.

Не стесняясь, все берут тарелки, пока мама режет на кусочки падающую башню торта. Некоторые люди сидят за столом, другие стоят. Все едят торт и соглашаются, что он на самом деле вкуснее, чем выглядит. Разговор течет непринужденно. Я ловлю себя на мысли, что я вписалась в их счастливую семью и без проблем болтаю и смеюсь с каждым из них. Хотя не совсем прошла боль в сердце от воспоминаний о том, сколько праздников и дней рождения я провела точно так же. Глубоко в голове сидит грусть и сожаление от того, что моя семья так легко развалилась. Клей, который соединял нас, пропал, и теперь мы едва ли общаемся между собой и не собираемся вместе на праздники.

— О, Зэндер, забыла спросить, ты слышал о маме Тины Рэдди? Они только что узнали, что у неё лейкемия, — сочувственно говорит Мэри.

Кусок торта камнем опускается в живот, и я ставлю тарелку на стол рядом с собой.

— Ты ведь ходил в старшую школу с Тиной? — спрашивает отец. — Мы просто встретились с её родителями в ресторане пару месяцев назад. Печальные новости.

Зэндер прочищает горло и подвигает ногу ближе ко мне.

— Думаю, это был сильный шок. Она долгое время чувствовала недомогание, и они сдали некоторые анализы. Мне очень жаль эту семью. Она очень милая женщина, и теперь такое. Я дам им твой мобильный телефон, если у них будут…

— Эй, мы забыли спеть Happy Birthday? — быстро говорит Зэндер.

Разговор о маме Тины Рэдди забыт, все собрались вокруг мамы, чтобы спеть ей песню. Но вред уже нанесен. Я стою здесь, на кухне родителей Зэндера и думаю о том дне, несколько лет назад, когда мы получили такие же новости.

Мама болеет гриппом уже больше недели, и, когда мы позвонили доктору, она сказала, что маме также следует сдать некоторые анализы. «Береженого Бог бережет», — сказала она тогда. Когда я вышла из школы после тренировки черлидеров, я послала маме смс, чтобы узнать как дела. Она ответила, что до сих пор находится в больнице и ждет, пока доктор выйдет к ней. Мой отец убежал в кондитерскую, чтобы закрыть кассу в конце дня, поэтому она сидела там одна, скучала.

Когда я приехала в больницу, я сразу пошла в кабинет, номер которого она написала в сообщении. Я была удивлена, увидев её в кровати в больничной рубашке.

— Что ты делаешь? Валяешься и лентяйничаешь? Разве ты не должна скоро пойти домой? — пошутила я, подойдя к кровати целуя её в щеку.

— У меня лейкемия.

Она пробормотала это шокированным голосом, её лицо было безэмоциональным.

— Что? — прошептала я, отстраняясь, чтобы посмотреть ей в лицо.

Может быть, я не так услышала, или она неправильно поняла доктора.

— Доктор только что ушел. Как только прибудет скорая помощь, меня перевезут в больницу Метро.

Она сказала это так спокойно, будто говорила о погоде, а не о серьезной болезни. Пока я ехала в больницу, слушая радио Топ Сорок и беспокоясь о дурацком тесте по испанскому, который будет завтра, моя мама услышала результаты анализов в одиночку.

Мне хотелось свернуться калачиком в кровати рядом с ней и заплакать. Рак — это серьезно. Многие люди прошли лечение и продолжали жить здоровой жизнью, хотя все равно это был пугающий диагноз. Моя мама была здорова как бык и редко болела, только обычной простудой. Это была не просто простуда, и все было очень плохо, особенно если они так быстро собирались перевозить её в самую большую больницу в штате. Я не могла расстраиваться прямо сейчас. Я должна быть сильной для неё. Ей нужно знать, что я доверяю докторам, и что мы однажды вспомним об этом, как о плохом моменте в нашей жизни, о том, что легко можно забыть.

— Хорошо. Ты поедешь в Метро, начнешь лечение и затем поправишься. Плюс, ты сможешь поехать в скорой помощи, возможно с очень сексуальными санитарами, — я сказала ей с улыбкой, пряча беспокойство подальше.

— Им лучше быть красавчиками. Онколог, который приходил, был жутко страшным, — смеясь, говорит она, беря меня за руку и сжимая мою.

Я стискиваю её и надеваю самую храбрую улыбку, которую могу изобразить.

— Я люблю тебя, Милашка, — мягко говорит она.

— Я тоже люблю тебя. Все будет в порядке. Вот увидишь.

Песня заканчивается, и я заставляю себя присоединиться на последних нотах поздравительной песни.

— О Боже, ты слышал о Джоше Мендельсоне? — дядя Зэндера спрашивает с полным ртом торта.

— Городским пьянчужкой? Кто-нибудь слышал, что он натворил? — Мэри округляет глаза.

— Стойте, я что-то пропустил, что произошло? — вставляет один из двоюродных братьев.

— Этому идиоту следует жить в реабилитационном центре. Я не понимаю, почему они его выпустили, — с горечью в голосе говорит Мэри. — Он только получил пятый штраф за вождение в нетрезвом виде и ударил кулаком шерифа, который его остановил.

Гул недовольства раздается за столом. Я слушаю, как они жалуются на мужчину, который является отцом Лорен Мендельсон, с которой я ходила в старшую школу. Я видела этого мужчину только один раз, когда в десятом классе подвозила Лорен после школы. Я особо ничего о нем не знала, но по разговорам, похоже, что он мог быть копией моего отца. Мне приходится сдержаться, чтобы не реагировать на их слова.

— Этот парень просто зря занимает пространство. Как можно превратиться в такого лузера? Можете себе представить, что значит жить с ним в одной семье? Они, вероятно, совсем унижены. Я не представляю, как они вообще могут показываться в городе. Им следует переехать. Очевидно, что он безнадежен. Он будет позорить семью, а его семья будет отвечать за его поступки, — с отвращением говорит отец Зэндера.

Я не была подругой Лорен в школе, но я знаю, что она чувствует. И это не унижение. Её не волнует, что весь город сплетничает о её отце за куском торта. Её волнует, что её жизнь пошла под откос, а она не в силах это остановить из-за её отца. Она смотрит на человека, который её растил и любил, и думает о том, почему он поступает так и причиняет боль всем остальным. Она думает, почему он любит её недостаточно сильно, чтобы не пить. Мне неожиданно хочется прийти к Лорен и сказать ей, что я её понимаю. Больше всего мне хочется уйти из комнаты подальше от болтовни об алкоголиках. Очень больно видеть, как люди, с которыми я только познакомилась, и которые мне сразу понравились, судят человека, которого совсем не знают. Мысль о том, что если бы они знали о моем отце, они бы поменяли отношение ко мне и осуждали меня, разбивает мне сердце.

Мне пришлось вспомнить тот день, когда маме поставили диагноз лейкимии. И было достаточно больно, но это уже слишком. Меня вдруг охватывает приступ клаустрофобии. Как будто стены в этой комнате приближаются ко мне, и мне не хватает воздуха. Я разворачиваюсь и быстрым шагом выхожу из комнаты, не обращая внимание на голос Зэндера, на его зов. Когда меня уже не видно с кухни, я бегу через дом к парадной двери. Я распахиваю её настежь и выбегаю на теплое солнышко. Я сбегаю с крыльца по ступенькам и добегаю до середины двора. Я останавливаюсь, когда отхожу на достаточное расстояние от дома и могу вздохнуть.

Я обхватываю руками живот, я пытаюсь взять себя в руки. Я подставляю лицо солнцу, закрываю глаза. Я позволяю светлым лучам согреть моё лицо и стереть холод, который пробил меня, пока я находилась в кухне родителей Зэндера.

Я высунула голову за стену, как советовала доктор Томпсон, а теперь мне хочется снова спрятаться за ней. Мне хочется забраться на ту сторону, где я уверена, что никто не причинит мне боль своими словами или действиями. Где я могу слушать о том, как люди жалуются на пьяниц, и на меня это никак не действует. Где я могу веселиться со счастливой семьей и не ненавидеть то, что стало со мной из-за того, что я потеряла.

Доктор Томпсон солгала. Как только я вышла за рамки зоны комфорта, кирпичи, которые я тщательно составляла, стали рассыпаться. Как только я сделала шаг навстречу и позволила Зэндеру войти в мою жизнь, от моей защиты не осталось ничего, кроме развалин и облака пыли.