Призраки озера

Глава 23

На мгновение ей показалось, что она ступила на карусель, которая в один оборот перенесла ее назад во времени. Она даже почувствовала легкое головокружение. Изображение на фото расплывалось в глазах, и, когда ей удалось разобрать его, она испытала странное чувство – будто бы смотрит с фотографии, воплотившись в круглолицую малышку, которая с интересом взирает с изображения на саму себя, повзрослевшую.

Она даже почувствовала аромат духов матери – «Белый лен».

– Ты вылитая Селена, – с удовлетворением констатировала Келли, не отрывая глаз от фото. – Просто копия. И Сара, похоже, когда вырастет, станет такой же.

– Удивительное сходство, – согласился Кейт, переводя взгляд с Оливии на фотографию, которую держал в руке.

Оливии не хотелось брать в руки фотографию. Не хотелось ни смотреть, ни вспоминать. Инстинктивно она стремилась отстраниться, не сравнивать, сделать что угодно, лишь бы не касаться фотографии, которую протягивала ей Келли. Но это было бы глупо, мягко говоря. Это означало бы отречение от матери, от себя и в какой-то степени от Сары.

– И правда удивительно, – бесстрастно проговорила она, принимая фото из рук Келли.

Изображение было сделано «Полароидом», и краски от времени начали слегка выгорать. Оливия не могла заставить себя вглядеться в изображение матери с дочерью и перевернула фото. Запечатленные мгновенной фотокамерой в один из счастливых моментов их жизни, они еще не знали, что ожидает их впереди.

На обратной стороне, внизу, была надпись, сделанная черными чернилами. Мелкие, четкие буквы с легким наклоном вправо: «Ливви и я». И дата – 13 июня 1976 г.

Она узнала почерк матери. Оливия помнила его так же хорошо, как свое собственное имя.

В ушах зашумело, и на мгновение она испугалась, что сознание покидает ее. Ухватившись за резную спинку кресла, в котором сидела Келли, она устояла, сделав над собой усилие.

Что, черт побери, с ней происходит? Разве не она так тосковала, что у нее не осталось ничего, напоминающего о матери? Разве не она бесконечно сожалела, что ничего не взяла с собой, кроме чемодана с одеждой, когда бежала с Ньюэллом? Оливия оставила все – от любимого плюшевого медвежонка и прочих зверушек, обитавших в детской, до значка об окончании школы. Тогда это все казалось второстепенным. Единственное, что имело значение, был Ньюэлл.

Господи, какой же она была дурочкой!

Но даже в те годы, когда плантация Ла-Анжель была ее домом, вещественных напоминаний о матери осталось не так уж много. Все, от фотографий до одежды Селены, после ее смерти вскоре куда-то исчезло.

«С глаз долой – из сердца вон». Оливия услышала это выражение тогда же, хотя и не помнила, от кого и в каком контексте. Возможно, это был ответ на какой-то ее вопрос. Теперь уже не вспомнить.

Выкинула ли она, веселая пухленькая малышка со снимка, боль из своего сердца? До возвращения в Ла-Анжель Оливия, не задумываясь, сказала бы «да».

Теперь же выяснилось, что она ошибалась. Быть может, рана и затянулась, но боль осталась. Возможно, нужно было увидеть фотографии, поговорить о матери, ощутить реальность ее жизни и смерти, чтобы начать наконец выздоравливать по-настоящему?

– С тобой все в порядке, Оливия? – спросил Кейт, бросив на нее встревоженный взгляд.

– Все нормально. Просто и в голову не приходило, что снимки сохранились. Мне казалось, их все выбросили. – Собравшись с духом, Оливия перевернула фотографию, заставив себя взглянуть на изображение объективно. Сходство невероятное, подумала она. Как будто она смотрит на свое изображение с трехлетней Сарой.

– Ну что ты, золотко, неужели ты думаешь, что я позволила бы их выбросить? – укоризненно покачала головой Келли, – Они твои. Все эти годы хранились на чердаке. Там же и твои вещи – все до единой. Все-все, что осталось в твоей комнате в тот день, когда ты уехала. Все лежит в коробках. Я их сама убирала.

– Ты?.. – Оливия взглянула на тетушку, затем недоверчиво улыбнулась. – Не могу поверить… После того, как я… После моего отъезда… Спасибо. Спасибо, что сберегла фотографии мамы. – Она снова посмотрела на фото, потом на Келли. – Ты знаешь, мне необходимо было увидеть их.

– Оливия, может, ты присядешь и посмотришь их вместе с Келли? – Кейт поднялся, освободив для нее кресло-качалку. Оливия хотела возразить, но он лишь отмахнулся: – Неужели ты думаешь, что я доверю приготовление обеда Марте, как бы хорошо к ней ни относился? Не забывай, я ведь гений кулинарии.

Он явно шутил, но Оливия уловила в его словах серьезные нотки. Она вспомнила, что Кейт учился на шеф-повара и познакомился с Дэвидом, когда они работали в одном из ресторанов Нью-Орлеана – один официантом, другой поваром.

Кивнув на освободившееся кресло, Кейт исчез в доме, оставив Оливию заниматься тем, чем ей заниматься не хотелось: изучать старые снимки и погружаться в воспоминания, связанные с ее матерью.

Она не была к этому готова. Это стало ясно, потому что один лишь взгляд на фото матери вызывал боль.

Через силу она нагнулась к коробке, извлекла из множества фотографий одну, в серебряной рамке. Свадебное фото: мама в подвенечном наряде цвета слоновой кости с букетом розовых орхидей и фрезий. Рядом с ней Джеймс Арчер – высокий, светловолосый, красивый, в темно-синем костюме с орхидеей в петлице, лучезарно улыбающийся в камеру. На ковре у их ног – малышка в розовом платьице, белых башмачках и с веночком из мелких розовых цветов на темных коротких волосах.

Эта малышка – она, Оливия.

В слепящем озарении Оливия вспомнила: когда-то эта фотография красовалась на почетном месте – ночном столике у кровати матери, и снова ей стало не по себе.

– Ты знаешь, что Селена познакомилась с Джеймсом, когда работала в «Боутуорксе»? – простодушно напомнила Келли.

Не в силах вымолвить ни слова, Оливия лишь покачала головой. Фотография в руке вдруг показалась на удивление тяжелой. Положив ее на колени изображением вверх, Оливия откинулась на плетеную спинку кресла. Она вспомнила ту спальню, расположенную наискосок через холл от детской, точнее, бывшей детской, в которой сейчас спала Сара. Спальня родителей была на другой стороне, и Оливия частенько прибегала к ним по утрам, прыгала в их постель и удобно устраивалась между ними. Мама обнимала ее, а отчим смеялся…

Стены в спальне были выкрашены в розовый цвет – ее любимый. Сара тоже любит этот цвет. Наверное, и мама его любила, иначе зачем бы она оформила комнату, которую делила с мужем, в женственно-розовые тона.

– Точно-точно. Она из Гранд-Кейлоу, видишь ли.

Келли нахмурилась. Лицо Оливии было обращено к ней, она прекрасно видела тетушку, но казалось, будто смотрит на нее сквозь стекло. По-прежнему сидя в кресле, откинувшись на спинку, Оливия сложила руки на коленях, едва касаясь фотографии. Она ощущала странную слабость, казалось, что малейшее движение, потребует от нее неизмеримых усилий. Наверное, еще и бледна, как смерть.

– Ты хочешь послушать, как все было. Оливия?

Усилием воли Оливия заставила себя пошевелиться, склонившись над снимком. Мама казалась такой юной, на несколько лет моложе, чем она сейчас. Оливия так мало о ней знала…

«Ливви и я». Слова с оборота снимка вертелись в голове, звучали так по-домашнему, так уютно. Уютной была и вся их с матерью жизнь. Исполненной веселья, тепла и любви.

Внезапно кольнуло сердце. Хотя острота воспоминаний и была утеряна, эмоции, которые они вызывали, пробивались наружу неудержимо и властно.

– Ну, конечно, хочу, – отозвалась. Она должна все знать. Ей вдруг стало крайне важно узнать все, что только можно, о прошлом матери.

Келли кивнула и приступила к рассказу:

– Я не знала твоего настоящего отца, но Селена говорила, что он рыбачил – ловил креветки – и погиб при аварии на борту лодки месяца за два до твоего рождения. Твоя мама осталась ни с чем – ни денег, ни дома, ни работы, ни семьи, на которую можно было бы рассчитывать. Она приехала в Ла-Анжель, потому что здесь, в «Боутуорксе», работала обившицей мебели ее подруга. Та попросила Большого Джона подобрать работу и для Селены Шенье, и тот согласился. Мой муж, Майкл, к тому времени уже несколько лет как умер, и управление делами на «Боутуорксе» перешло к Джеймсу, как старшему брату. Однако Большой Джон еще многое держал в руках, и именно он взял на работу Селену. В общем, Джеймс был сражен наповал. Ему было наплевать, что Селена ждала ребенка от другого, что он был намного старше ее, что его мать – прости, дорогая! – сочла это решение браком по расчету, наплевать. Он влюбился по уши. Когда ты родилась, он постоянно приезжал к вам в маленький домик на Крокодайл-стрит, где Селена снимала комнату у какой-то старушки, приносил вещи для малышки и уговаривал Селену выйти за него замуж. Наконец она согласилась, и через три месяца они поженились.

Келли задумалась, умолкла. Казалось, что она целиком ушла в воспоминания.

– Думаю, его матушку, Маргарет, едва удар не хватил. Ты же помнишь, какая она была гордячка! Должна признаться, что Маргарет, да и Белинда тоже, в те годы, да и позже, были не слишком любезны с твоей матерью. Мне всегда казалось, что Белинда ревнует к Селене. Она была такой молодой, такой хорошенькой! Ну, просто фея! По-моему, это в ней Джеймсу и нравилось больше всего. В ней чувствовалась жажда жизни. После свадьбы они жили счастливо. Селена души в тебе не чаяла, а Джеймс относился к тебе, как к своей родной дочери. Когда твоей матери не стало, он был безутешен.

Келли замолчала и виновато взглянула на Оливию, словно опасаясь, что слишком много всего наговорила. Через мгновение она продолжила уже другим, извиняющимся тоном:

– Джеймс так изменился после ее смерти! Не знаю, помнишь ли ты, каким он был до того, но после… Совсем замкнулся, ушел в себя. Мне казалось, он мечтает о смерти, чтобы снова встретиться с Селеной. Ну, и через пару лет встретился…

Келли замолчала, закусив губу и устремив взгляд на Оливию.

– Оливия, меня все время мучает мысль, что я мало сделала для тебя после смерти Селены. Но тогда была жива Маргарет – твоя бабушка! – и я не смогла заменить ее. Ты же знаешь, какой властной она была! Ей хотелось воспитать тебя в соответствии с ее представлениями о том, какой должна быть настоящая леди. Она и Джеймса подчинила себе, заставив следовать своим желаниям. Джеймс оставался ее сыном и после смерти Селены не осмеливался преступить границы, которые она возвела для него. Они были излишне строги с тобой и… и не слишком ласковы, мне кажется, после Селены – ну, ты была и солнцем, и луной, и звездами для твоей матери. Должно быть, тебе было трудно свыкнуться с этим. Когда я сейчас думаю о прошлом, мне горько, что я не сделала все возможное, чтобы помочь тебе.

– Пожалуйста, не переживай из-за этого. – Оливия ласково коснулась руки тетушки. Кожа на руке была сухой и тонкой, словно папиросная бумага. – Ты всегда была добра ко мне, даже когда я этого не заслуживала. Я уверена, ты сделала все, что могла.

– Могла бы и больше. Жаль, но что уж тут. – Келли сдержанно улыбнулась, сжав рукой руку Оливии. – Знаешь, болезнь заставляет задуматься над прожитым. О том, что ты сделал в этой жизни, а что нет. То, чего не успел, ранит всего больнее. Наверное, мне бы стоило второй раз выйти замуж, завести еще детей. Следовало бы лучше относиться к тебе.

– Тетушка… – Оливия крепче сжала ее руку, уловив в словах немолодой женщины горечь. – Иногда мне кажется, что жизнь строится по своим собственным законам, независимо от нас. Не будь я такой своевольной, я не убежала бы с Ньюэллом. Но, не убеги я с Ньюэллом, у меня не было бы Сары. А Сара – это лучшее, что есть в моей жизни. И я ни секунды не сожалею ни об одном мгновении, ни об одном сделанном поступке, раз это привело к появлению моей девочки.

– Я рада, что ты так считаешь, дорогая. – В голосе Келли мелькнуло сомнение, но глаза увлажнились.

Белая «Мазда Миата» с откинутым верхом промчалась мимо подстриженных деревьев, живой изгороди у лужайки и свернула на подъездную дорогу так резко, что шины взвизгнули. Когда машина пронеслась мимо них и исчезла за домом, Келли смахнула набежавшие слезы, выпустила руку Оливии и неожиданно проворно поднялась.

– Ну ладно, какой толк в этом самобичевании? Это Мэлори с Хлоей. Пойду узнаю, как они съездили по магазинам. Приходи следом, когда будешь готова.

– Хорошо. – Оливия осталась в качалке, проводив Келли взглядом.

С тех пор, как она узнала о ее болезни, Оливия задавалась вопросом, что в ее ироническом отношении к обстоятельствам напускное, а что – нет. Сейчас, когда ей приоткрылась возможность заглянуть в колодец страха, боли и сожаления, скрытых под обычными манерами Келли. она испытала к тетушке только еще большее уважение. Келли справлялась с раком так же, как справлялась с любым другим ударом судьбы, которые выпали на ее долю в этой жизни. Просто продолжала жить. По мнению Оливии, это и называется отвагой.

Дождь прекратился, хотя грозовые облака все еще вздымались на горизонте огромными лиловыми горами. Звук мерно падающих с карниза капель действовал на Оливию успокаивающе. Звенели цикады, птицы пели на все голоса. На зеленой лужайке, от которой поднимались испарения, сверкали серебристые лужицы. Из зарослей около утеса показались павлины и принялись вышагивать по траве, видимо, в поисках дождевых червей, выползших на поверхность. Оливия лениво наблюдала за птицами, ее пальцы снова покоились на глянцевой поверхности фотографии, которая лежала у нее на коленях. Тихий скрип кресла-качалки, раздававшийся при каждом ее движении, навевал ощущение покоя.

Чуть позже она внимательнее отнесется к содержимому коробки, а сейчас ей хотелось сосредоточиться просто на бытии.

– Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу! – Истошный вопль, нарушивший мирную тишину, сопровождался звоном разбившегося стекла.

Оливия от неожиданности вскочила, испуганно оглянулась. Дверь на веранду распахнулась, оттуда вырвалась Хлоя, и не успела дверь захлопнуться, как девочка, во все горло продолжая кричать: «Ненавижу!», уже мчалась вниз по ступенькам с такой скоростью, словно за нею гналась свора собак.

Прежде чем Оливия сдвинулась с места, Хлоя слетела вниз по ступенькам, пересекла лужайку и помчалась по тропинке, спускающейся к озеру, высоко вскидывая ноги, словно газель. Белокурая грива волос развевалась за ее спиной.