Проклятая любовь лорда Байрона. Леди Каролина Лэм

Как избавиться от любовницы

В Ньюстед Байрон отправился со своим давним и близким другом Хобхаузом, который вовсю старался помочь Джорджу продать имение как можно выгодней. Но Байрон прекрасно понимал, что второй, если не главной его задачей было помочь развязаться с этой ставшей опасной обузой связью с Каролиной.

Каролина взялась за перо, стоило карете с приятелями отъехать от дома, вслед Байрону полетело первое послание.

А друзья тем временем резво катили на север в имение Байрона. Джордж прекрасно понимал, что Хобхауз обязательно начнет разговор о его страсти к Каролине и о том, как разрубить этот гордиев узел, и даже начал сам:

— Как ты думаешь, ей хватит пары недель, чтобы заменить меня кем-то другим?

Джон Кем с тревогой вгляделся в лицо друга:

— Ты плохо знаешь Каролину. Она, конечно, безумна, но я не помню, чтобы леди Лэм была так влюблена. Как это терпит Уильям?

— Не говори мне о нем!

Хобхауз не понимал, что это — ревность или опасения. Действительно, Уильям вполне мог вызвать Байрона на дуэль, и даже находились те, кто не понимал, почему он этого не сделал.

— И все же тебе стоит подумать о том, как развязать эти отношения, пока они не привели к большому скандалу.

Откровенного разговора пока не получалось, Байрон был мрачен и сух. Хобхауз решил, что другу нужно просто отдохнуть душой. Ничего, погуляет по аббатству, потом поедут в Шервудский лес, подышат воздухом робингудовой свободы, полегчает. Он вспоминал прежнего Байрона — не связанного никакими обязательствами и отношениями, свободного, готового броситься в водоворот событий по первому зову, и чувствовал жгучее желание взять Джорджа за руку и увести за собой на корабль, отплывающий на континент, чтобы вернуть его в тот мир, где он был счастлив.

— Джордж, может, стоило бы съездить в Европу?

Вопрос задан осторожно, чтобы не нарушить мрачного спокойствия Байрона.

Тот откликнулся на удивление быстро и спокойно:

— Сначала нужно продать Ньюстед. У меня столько долгов, что кредиторы подпилят днище корабля, чтобы я не смог бежать.

Возражать нечего, надолго воцарилось молчание, столь непривычное для Байрона и его друзей. «Да, видно, крепко зацепила Джорджа эта вертихвостка», — с тоской подумал Джон Кем и тут же получил опровержение своим мыслям.

— Есть еще один выход — жениться. Найти какую-нибудь старую деву, которой нужен только сам факт потери девственности, а муж ни к чему, совершить сей подвиг, оплатить долги ее приданым, поручить разумному тестю управление Ньюстедом и отбыть подальше от женушки. Проблема только в том, чтобы она не оказалась слишком ревнива и не последовала следом на континент.

Хобхауз с удовольствием рассмеялся, нет, Байрон хотя и очарован и по уши завяз в отношениях с Каролиной Лэм, но вовсе не связан с ней сердцем. Это главное, потому что любые другие отношения можно развязать, тем более с замужней дамой, у которой весьма спокойный и мудрый супруг.

Судя по всему, они думали об одном и том же, потому что Байрон вдруг заявил:

— Думаю, по возвращении нужно распить бутылочку хорошего шампанского с Уильямом Лэмом. Никакой другой муж не стал бы терпеть меня так долго.

— Распить и попросить помощи в увещевании его супруги.

Байрон расхохотался:

— Это было бы интересно! А помощь… она у меня есть от герцогини Мельбурн. Леди Элизабет обещала за время моего отсутствия повлиять на невестку, чтобы та успокоилась наконец. Хорошо бы ей справиться за пару недель, потому что я в ньюстедской глуши долго не выдержу.

Хобхауз покачал головой:

— Слышала бы тебя леди Каролина!

Долго радоваться не пришлось, на первой же остановке их догнал слуга с письмом от Каролины Лэм.

Глядя на то, с какой поспешностью Байрон распечатывает послание и как торопливо читает, Джон Кем усомнился, что друг и впрямь желает развязать отношения с Каролиной и расстаться с любовницей. Он осторожно заглянул в полученное послание, хотя Байрон никогда не скрывал от друга содержание присланных Каролиной писем.

Великолепная бумага с изумительным кружевным бордюром, запах изысканных духов от листа… текст витиеватый настолько, что до смысла сквозь вычурность стиля требовалось просто пробиваться.

— Это она о тебе или о себе?

Байрон рассеянно вскинул глаза, но тут же усмехнулся:

— Солнце — это я.

— М-да… Тут даже Уильям не поможет…

Но, заглянув через плечо пишущего друга, он понял, что бессилен и сам тоже. Байрон лгал, когда говорил, что всего лишь флиртует с Каролиной, не давая ей ни малейшего повода быть уверенной в его чувствах.

— Кажется, я знаю, чем мы будем заниматься в Ньюстеде…

Байрон даже не обернулся на такое замечание, его перо скользило по бумаге, куда более простой, чем та, на которой получено послание леди Каролины. То ли не услышал, то ли намеренно делал вид, что не слышит. Хобхаузу показалось, что второе.

— Ладно, за две недели я заставлю тебя выбросить из головы эту вертихвостку! А если не хватит двух недель, значит, будем сидеть в снегах Ньюстеда до следующего года.

Вдруг Хобхаузу пришло в голову, что у леди Каролины может хватить ума примчаться в Ньюстед в разгар зимней метели и остаться там до весны. Он даже рассмеялся, представив такую картину.

— Чему? — не поворачивая головы, поинтересовался Джордж.

— Подумал, что леди Каролина может последовать за нами в Ньюстед.

Байрон отложил перо и вздохнул:

— В Ньюстед не знаю, а вот в Европу может.

— Ты случайно не предлагал ей такой побег?!

Смех Байрона был неестественным, это объяснило Хобхаузу все.

— Джордж, ты с ума сошел! Ты хоть понимаешь, что это такое?! Это тайфун, куда более разрушительнее того, что разметал Испанскую армаду в помощь королеве Елизавете. Ничто не справится с леди Каролиной, если она вырвется на волю. И… ты уверен, что сам долго сможешь любить ее?

Байрон задумчиво вздохнул:

— Я и сейчас не уверен в том, что люблю.

— А это? — Джон кивнул на письмо.

— Это?.. — Байрон вдруг издал короткий смешок. — Если ей не писать таких писем, то обязательно примчится в Ньюстед или куда угодно.

Немного погодя в карете Байрон, глядя в окно, вдруг тихо проговорил:

— В двадцать четыре года лучшая часть жизни уже позади, а горести только удваиваются. Я старик, переживший все свои тщеславные желания, повидал людей в разных уголках земли, и, поверь, они повсюду одинаково мерзки. Что впереди?

Хобхаузу хотелось сказать, что не все потеряно, к тому же ездили они вместе, и только мрачный нрав поэта заставлял его видеть жизнь с темной стороны.

— Тебе просто не хватает тепла.

— Теплого моря и нагретых солнцем камней!

— И этого тоже.

— Вот продам Ньюстед и вернусь в Грецию! Нет лучшего места для жизни, меня воротит от английского дождя и сырости.

Хобхауз был рад одному — друг хотя бы не вспоминал Каролину. Джон уже понял, что мало выкорчевать Байрона из сердца Каролины, нужно еще заставить его забыть неугомонную леди.

Он смотрел на Джорджа и не понимал, когда тот лжет, когда твердит, что не любит Каролину и лишь потакает ей, чтобы не сердить лишний раз и не провоцировать сумасшедшие поступки, или когда пишет красавице не менее сумасшедшие ласковые письма.

Если ложь — его заверения в холодности к леди Каролине, то это жестоко и нечестно по отношению к ней, если второе, тотем более. Так и не разобравшись, Хобхауз мысленно махнул рукой, в любом случае рвать эту связь нужно как можно скорее в интересах обоих, как бы это ни было жестоко по отношению к влюбленной леди Каролине.

Но вот уж кого Хобхауз жалеть не намерен. Женщина, до такой степени потерявшая голову и стыд даже ради его друга, как леди Каролина, вызвать у Джона ни сочувствие, ни даже простую жалость не могла! Любовь и страсть хороши только тогда, когда они допустимы, а в данном случае это было откровенным нарушением всех правил. Вернее, нарушением был не роман, их вон сколько у каждой дамы, а то, что леди Каролина не умела и не желала скрывать своих чувств. Хобхауз вовсе не считал, что это искренне, напротив, он полагал, что все истерики и страдания Каролины только из-за ее испорченности и экзальтированности.

Так же думали все остальные. Единственным человеком, в глубине души прекрасно знавшим, что Каролина любит по-настоящему и только потому готова на все, был сам Байрон, но лорд раскрывать этот секрет вовсе не собирался, прекрасно понимая, что тогда будет выглядеть в глазах общества… не слишком красиво.

Первый приезд Байрона в Ньюстед вовсе не был радостным. Он едва успел вернуться с континента и еще только ломал голову, как поправить развалившиеся финансовые дела семейства, как получил срочную депешу из дома с сообщением об опасной болезни матери. Но доехать до имения не успел, леди Кэтрин Байрон умерла, так и не увидев повзрослевшего сына.

Скромные похороны, бесконечный дождь, длинные нудные беседы с арендаторами земель, общая запущенность бывшего аббатства и всего в доме оставляли гнетущее впечатление. Байрону очень хотелось вырваться если не на солнечные берега Греции, то хотя бы в Лондон.

На сей раз была духота, дорожная пыль, толстым слоем оседавшая на всем, а еще раздражение при мысли, что снова нужно заниматься счетами, переговорами, что-то улаживать и утрясать. Он был рад присутствию Хобхауза, который мог это все, и очень надеялся на его помощь.

Увидев стены родного аббатства, Байрон горестно вздохнул и процитировал собственные слова:

— Покой? Да еще и в имении, которое ты намерен продать? Нет уж, избавляйся от этого аббатства и отправляйся в жаркие страны, в английском холоде у тебя замерзает душа.

— Ты прав. Продам Ньюстед, заплачу долги, а на оставшиеся средства буду жить долго и счастливо где-нибудь в Греции или Константинополе. Нет, в Константинополе, пожалуй, дорого, лучше в Греции или Албании.

Когда через день паж привез из Лондона новое письмо от леди Каролины, Байрон хохотал от души:

— Уеду в Албанию, туда, где вовсе нет возможности меня разыскать.

— Приедет и найдет.

Несколько дней они занимались счетами, бумагами и собственно имением, отдавая распоряжения, что надо подремонтировать, что, напротив, развалить, чтобы не портило впечатления, что вымыть и вытрясти…

Все свободное время разъезжали по окрестностям или просто бродили, пока у Байрона не уставали ноги. Но здесь он не стеснялся присаживаться на камни или даже прямо на землю, не стеснялся хромать и тяжело опираться на трость, здесь не нужно было лукавить перед кем-то, рядом только друг, который знал и прощал все недостатки.

Вели откровенные беседы, вернее, как обычно, много говорил Байрон, но, в отличие от лондонских салонов или будуара Каролины, он не рассказывал небылицы и не привирал, повествуя о трудностях своей судьбы или семейных проклятьях. Байрон просто размышлял о жизни, делясь сомнениями и высказывая свое мнение обо всем.

Хобхауз, понимая, что другу нужно выговориться, к тому же считая, что это поможет ему понять самого себя, внимательно слушал, иногда подталкивал к нужному выводу, иногда, наоборот, пропускал сказанное мимо ушей, если понимал, что Байрон просто заговорился и вовсе так не думает.

— Женщины… женщины… все-таки на Востоке верно к ним относятся. Женщины нужны только для сладострастья и продолжения рода. Первое со вторым может не совпадать. Дайте мне хорошего, здорового наследника, и я перестану замечать всех этих светских львиц вообще.

— Боюсь, что ты преувеличиваешь. Достаточно вспомнить твое пребывание в гостиных Лондона.

— Не преувеличиваю! Просто мне нужна богатая невеста! — хмурился Джордж, понимая, что Хобхауз смеется над ним вполне справедливо.

— Которую ты ищешь в салоне герцогини Мельбурн или леди Джерси?

— Ты зря смеешься, кто, как не они, знает наперечет всех богатых наследниц Англии?

— Так ты жениться собрался или продавать Ньюстед?

— Одно другому не мешает, — буркнул Байрон, потом обвел рукой вокруг, — разве вот это быстро продашь?

Он был прав, потому что в Ньюстед нужно было вложить столько, что делало его совершенно невыгодным поместьем. Разве что какой-нибудь любвеобильный папаша приобретет в приданое престарелой дочери, которую иначе с рук не сбыть. Или добросердечная мамаша даст денег бестолковому сынку, чтобы тот на следующий же день после покупки заложил имение и проиграл его в карты.

Дело осложнялось желанием Байрона продать Ньюстед за большие деньги — сто сорок тысяч фунтов стерлингов! Имение в том состоянии, в каком находилось, этих денег никак не стоило, Хобхауз понимал, что заплатят не больше ста тысяч, но он не торопил Байрона, потому что надеялся, что тот все же возьмет деньги за издание своих поэм и этим заработает хотя бы на жизнь, а кредиторы подождут.

Байрон, считал неприличным брать деньги за свои литературные труды, теряя при этом куда больше, чем ему требовалось на холостяцкое существование, и у Хобхауза была тайная мысль убедить друга эти деньги у издателей брать, ведь поэмы расходились огромными тиражами. Но стоило завести разговор о деньгах за поэмы, как Байрон приходил в ярость. Пришлось отложить эту беседу до лучших времен, теперь Джон считал, что таковые настали.

Но и в Ньюстеде Байрон говорить об этом не желал!

— Надеюсь, мне никогда не придется брать деньги за то, чем я занимаюсь с удовольствием!

Они прогуливались в Шервудском лесу. Отправляясь туда, Хобхауз полагал, что Байрон будет вести речь о Робин Гуде и свободе, но разговор снова зашел о женщинах. Джон понял, что для друга это сейчас главный вопрос.

— Я люблю женщин Востока, умеющих быстро удовлетворить мужчину, и делающих это молча. Терпеть не могу, когда женщина стонет или вообще кричит. Хуже только, если болтает. Как ты полагаешь, скоро люди окончательно вырубят этот лес?

Переход от дамских криков во время оргазма к проблемам Шервудского леса несколько ошеломил Хобхауза, но он усмехнулся:

— Думаю, скоро. Кажется, в Англии скоро вовсе лесов не останется.

— И не только в Англии! — горячо поддержал его Байрон. — Говорят, что в Греции в горах растительность съели козы, но, думаю, это не так. Не козы, а люди…

— …которые разводят этих коз!

— Любовью надо заниматься механически, как плаваньем. Если человек умеет плавать, он не задумывается, как двигать руками или ногами, просто плывет и все. Так и секс. Я занимаюсь им только в случае необходимости.

— А что же тогда с женщинами, только дружить?

— Дружить? С женщиной вообще невозможна дружба. Если вы друг другу нравитесь, то вы любовники, если нет, то это все, что угодно, только не дружба.

— А как же герцогиня Мельбурн? Я имею в виду леди Элизабет.

К изумлению Хобхауза, Байрон вдруг смущенно вспыхнул:

— Она леди!

— Леди не могут быть любовницами или подругами?

— Могут! Что ты встал, пойдем, не то мы опоздаем к обеду и повар снова будет ворчать, что не сумел накормить нас как положено.

Хобхауз обомлел, но вовсе не из-за замечания друга об обеде. Байрон, питавшийся бисквитами и газированной водой, мог спокойно обойтись и без него, как, собственно, и сам Джон. Но поэт, основательно прихрамывая, поспешил вперед, явно чтобы скрыть свое смущение. Неужели?! Быть того не может! Герцогине Мельбурн шестьдесят два, и это ни для кого не секрет. Конечно, она сохранила следы былой красоты, осталась женственной и даже чувственной, но это скорее для лорда Эгремона, но не для Байрона же, который годился ей только что не во внуки! О боже!

— Джордж, леди Мельбурн — хорошая любовница?

Если взорвется, придется сказать, что имел в виду Каролину, случайно назвав ту леди Мельбурн, а не Лэм. Но Байрон не взорвался, он лишь остановился на мгновение, потом усмехнулся: «Жаль, что ей столько лет и мы не повстречались раньше!» — и пошел дальше.

Хобхауза подмывало спросить, знает ли об этом Каролина, но, чуть поразмыслив, он и без объяснений понял, что нет, несчастная Каролина такого не перенесла бы.

Дома их ждал не только остывший обед, но очередной паж с письмом от Каролины.

— Сколько у нее пажей?

— Не знаю, к чему тебе это?

— Чтобы понять, сколько тебе еще привезут писем.

— Наймет, если закончатся. У этого пажа весьма недурная фигура…

— Джордж, даже думать не смей! Это не Восток, здесь за такое можно серьезно поплатиться.

Встретившись с насмешливым взглядом друга, Хобхауз покачал головой:

— И все же не смей! Ты слишком заметен, к тому же дамы не простят пренебрежения собой в угоду мальчикам. В Англии даже за содомию можно поплатиться.

— Никогда не мог понять, какая разница обществу, как именно я совокупляюсь и с кем. Если осуждают священники, это понятно, но почему остальные?

До Хобхауза вдруг дошло:

— Леди Каролина тебе понравилась не фигурой ли?

Байрон резко обернулся:

— Да, у нее мальчишечье телосложение, ничего женственного.

— К тому же леди Лэм обожает костюмы пажей на карнавалах и не только…

— Да.

— И готова ради тебя на все…

— Да, — Байрон уже откровенно смеялся.

— Джордж, моли бога, чтобы тебе удалось расстаться с Каролиной Лэм по-хорошему, иначе будешь подвергнут такому остракизму, что придется бежать не то что на корабле, а просто на плоту.

— Это так серьезно?

— Я не делаю секрета из своего интереса к мальчикам и из содомии тоже.

— Это только, пока слово не произнесено вслух! Как только в салонах получат повод показать на тебя пальцем, ты услышишь все сполна. Ты не признавался никому в своих пристрастиях?

— Признавался.

— Я говорю не о нас с Муром или Далласом. Дамам не говорил случайно?

Байрон пожал плечами:

— Каролине и Аннабелле отчасти.

Хобхауз схватился за голову:

— Тебя в Англии нельзя оставлять одного и на час! Умоляю, больше не говори никому. Теперь я понимаю, почему Аннабелла так спешно удрала домой.

— А она удрала?

— Мисс Милбэнк уехала так быстро, словно за ней гналась дюжина чертей и ведьма в придачу. Но она не болтлива, к тому же не сочтет возможным вести разговоры на такие темы с кем бы то ни было. Как тебе пришло в голову говорить Аннабелле такие вещи?

— Ничего такого я ей не говорил, просто сказал, что люблю мальчиков и их фигуры…

— А Каролина?

— А Каролина знает все. Знает, что я терпеть не могу худеньких женщин, потому что они напоминают мальчиков, но таковыми не являются.

— И что леди Каролина ответила?

— Она согласилась играть роль мальчика в наших отношениях.

— О боже! Ты совсем с ума сошел! Что будет, если она поведает об этом всему свету?

— Не поведает. К моему изумлению, Джон, Каро весьма застенчива.

— Не могу поверить.

— Это так. Не знаю, куда смотрел ее Уильям, но это я научил Каро многому. Либо переучил, если она уже познала что-то с мужем.

— Вы вполне друг дружки стоите! Я не удивлюсь, если Каролина и впрямь отправится за тобой на край света.

— Только не это!

— Но ведь она влюблена?

— Да, почитай. — Байрон протянул другу очередное послание Каролины. Тот взял с сомнением, все же читать письма, адресованные другому, да еще и любовные, не слишком красиво, но любопытство одержало верх над нерешительностью.

В душе Хобхауза что-то дрогнуло, хотя он очень не любил Каролину Лэм.

— Никогда не мог подумать, что эта вертихвостка способна влюбиться по-настоящему…

Но Байрон не слышал друга, он писал ответ. Хобхауз не сомневался, что ответ будет столь же жарким, как и полученное послание.

Немного поразмыслив, Хобхауз решил, что должен знать обо всем в отношениях своего друга и неистовой Каро, интуиция подсказывала, что это не все сюрпризы, что Байрон наговорил еще чего-то лишнего своей Каролине, недаром та столь доверчиво отнеслась к его любви. Но выведать это у поэта нужно было осторожно, чтобы самому не рассориться.

Байрон охотно шел на разговоры о женщинах вообще, но резко замыкался, стоило начать расспрашивать о Каролине. И вдруг Хобхауза осенило: он чувствует себя виноватым, вернее, не чувствует, но разумом понимает, что это так, и пытается найти себе оправдания. Поскольку таковые не находятся, Байрон либо злится на Каролину, обвиняя ее в своих страданиях, унижая, старательно доказывая ей и, главное, себе, что она недостойна оказанной чести быть возлюбленной гения, либо просто избегает разговоров о Каролине.

Единственным способом оставалось так же начать осуждать леди Лэм. Хобхауз ничего не имел против Каролины, даже учитывая ее роман с Байроном, он видел и куда более невменяемых возлюбленных поэта, правда, те не принадлежали к высшему обществу Лондона.

Из-за Байрона всегда и везде женщины теряли голову и совершали безумства, Каролина вовсе не была исключением, мало того, Хобхауз был убежден, что, не окажись она первой открытой возлюбленной Байрона в Лондоне, таковой стала бы любая другая. Разве что вон у герцогини Мельбурн хватило ума скрыть их роман. Но таких, как Мельбурн, мало.

Дамы с удовольствием показывали пальцем на леди Каролину не столько потому, что осуждали ее саму, сколько потому, что завидовали и одновременно радовались, что не оказались в такой ситуации сами. Каролина отличалась от остальных только тем, что была более откровенной, независимой и просто плевала на все осуждение света. И за это ее тоже откровенно порицали, понимая, что сами так не смогли бы.

Хобхауз не любил женщин, открыто пренебрегающих правилами приличного поведения, в этом он был скорее продуктом своего общества, как и Байрон. Оба друга, с удовольствием вспоминавшие жертвенных и весьма распутных дам полусвета, с которыми их сводила судьба в прежние годы, отдававшие должное их неистовству, готовности наплевать на мнение окружающих, напрочь отказывали в уважении попытавшейся поступать так же светской даме.

Леди не могла быть откровенной и свободной от мнения света. Но если леди от этого мнения зависела, то ее называли пустой куклой. Каролину приятели осуждали за своеволие и неспособность скрыть свои чувства от пристальных взглядов, но попытайся она это сделать, как Байрон тут же объявил бы ее фальшивкой.

Он не замечал фальши в поведении герцогини Мельбурн, потому что та умело скрывала за толстыми драпировками и массивными дверьми все, что происходило в ее спальне, но с удовольствием осуждал герцогиню Девонширскую, в свое время посмевшую быть откровенной. Леди не имела права на открытую откровенность, таковой можно быть только за закрытой дверью.

Однако если бы Каролина вдруг стала такой — скрытной и фальшивой, — разрыв последовал бы немедленно, потому что леди Лэм привлекла Байрона именно своей непредсказуемостью и способностью испытывать настоящие чувства, не скрывая их.

Получался замкнутый круг. Байрон любил Каролину за ее своевольный нрав, отказывая в женской прелести (он сам не раз говорил, что Каро не в его вкусе и не привлекательна внешне, потому что худа), но за этот же нрав осуждал, убеждая стать как все. Он все чаще твердил, что устал от выходок Каролины, но, прекрати она эти выходки, потеряла бы интерес к себе поэта моментально.

Хобхаузу было решительно наплевать на переживания Каролины Лэм, беспокоило только, чтобы она не выкинула какую-то штуку, после которой Байрону придется на ней жениться. Чтобы уберечь друга от такой напасти, Джону непременно нужно знать, что еще умудрился обещать беспокойной любовнице Байрон.

Однажды, решив, что тянуть ни к чему, Хобхауз решительно завел разговор на эту тему, для начала объяснив, что хоть и считает леди Каролину привлекательной, но полагает, что Байрону нужно как-то развязывать эти отношения, потому что они приведут только к неприятностям.

И снова Байрон с готовностью вступил в разговор, видно, ненормальность положения поэт понимал и сам, а вот как быть, не представлял себе.

— Джордж, скажи откровенно, что такое ты обещал или предлагал ей, что заставляет леди быть столь уверенной в твоих чувствах?

— Она не уверена в моих, Каролина уверена в своих. Она готова для меня на все.

Несмотря на то, что в голосе поэта чувствовалась законная гордость мужчины, которого не просто предпочли всем остальным, но ради которого готовы на любые безумства, Хобхауз решил выяснить все до конца. Безумства, конечно, хорошо, но как бы они не стоили слишком дорого тому, ради кого совершаются.

— Что это значит, «все», Джордж?

Байрон на мгновение задумался, глядя на свет сквозь прозрачную жидкость в своем стакане с виски, потом хмыкнул:

— Я решил испытать ее готовность и предложил бежать со мной в Европу.

Хобхауз потерял дар речи, он с трудом проглотил вставший поперек горла комок и почти прохрипел:

— За…чем?! Кх, кх!

— К слову пришлось. Вернее, я говорил о том, что хорошо бы сбежать от света.

Уже прокашлявшийся Джон переспросил снова:

— Зачем ты сказал это Каролине?!

— Не знаю. Наверное, хотел проверить, готова ли она бросить ради меня все, даже своего мужа…

Байрон живо вспомнил этот разговор. В тот день они в очередной раз шумно поссорились, настолько, что бывший его соседом Сэмуэль Роджерс даже прислал слугу узнать, не случилось ли чего. Позже поэт даже не мог вспомнить, из-за чего затеял ссору. Вообще-то, скандалы, правда не столь шумные, он любил, потому что они заканчивались бурным сексом, во время которого Каролина выполняла любые его требования, даже такие, которые никогда бы не выполнила в другое время. Но в ссорах ей не было равных, леди Лэм могла находиться в состоянии истерики целый день, Байрон иногда поражался запасам ее слез и нервов.

Доссорившись до очередной сцены в спальне и получив свое, они лежали без сил, когда ему вдруг пришло в голову, рассмеявшись, напомнить, что за то, чем они только что занимались, в Англии положено наказание. Каролина, не задумываясь, объявила:

— Наплевать!

Жаргон для леди неприемлемый, но, воспитанная слугами, она иногда позволяла себе такое.

Тут-то он и протянул расслабленно:

— Иное дело Восток, там делай, что хочешь, никто не осудит.

Это была неправда, потому что ни в Греции, ни в Константинополе что хочешь делать никто не позволил бы, просто правила приличия несколько отличались от правил лондонских гостиных. Но сейчас это было неважно, швырнув Каролине накидку, чтобы прикрылась (он не любил смотреть на ее тело, как вообще не любил вид женщины в постели, не раз утверждая, что не представляет, как смог бы спать с супругой в одной постели), Байрон потянулся за собственной одеждой и досадливо пробормотал:

— Хорошо бы уехать обратно, чтобы жить свободно.

Каролина приняла это на свой счет:

— Уехать нам на Восток?

Тогда Байрон допустил ошибку (или все же это был обдуманный ход?), он поинтересовался:

— А ты могла бы бежать со мной?

— Бежать? А как же?..

Она имела в виду сына, а он ее мужа. Взгляд стал жестким, почти презрительным:

— Боишься бросить своего Уильяма? Если ты меня любишь, как утверждаешь, то что мешает оставить дорогого Уильяма и уехать со мной?

— Нет, я…

Они снова поссорились, вернее, теперь кричал уже только он, потому что достаточно было одной мысли об Уильяме, который куда здоровей физически, богаче и даже умней (Уильям позже оправдал эту уверенность Байрона, став премьер-министром при королеве Елизавете I[1], причем ее любимым премьером, много сделавшим для Англии), чтобы Байрон приходил в ярость. Он словно понимал, что не может дать этой женщине ничего из того, что может ее супруг, ничего, кроме любви, которой, однако, не было.

Наверное, именно это понимание и вызывало ярость у поэта всякий раз, когда он слышал имя соперника. Байрон категорически требовал, чтобы Каролина доказывала, что соперник не более счастлив, что она готова предпочесть мужу любовника во всем, не только в постели. На сей раз повод был великолепным, почувствовав растерянность женщины и ее готовность унижаться, Байрон кричал, что если она не готова бежать, значит, не любит так, как твердит, тогда не за чем вообще встречаться!

— Мне давно пора понять, что я для тебя всего лишь игрушка, чтобы доказать всему свету, что ты можешь иметь в своем списке любовников и меня тоже!

— Джордж, как ты можешь так думать? Я готова ради тебя на все.

— Готова бежать со мной?

Зачем спросил, ведь понимал, что Каролина и впрямь сможет?

Это был легкий и неимоверно трудный для нее вопрос. Бросить Мельбурн-Хаус и Лондон она могла легко, оставить Уильяма куда труднее, все же Каролина по-своему любила умного, терпеливого мужа, оставить маленького сынишку было и вовсе невозможно, какой бы плохой матерью ни считали Каролину, она любила своего маленького странного мальчика, смотревшего на мир отсутствующими неподвижными глазами.

Но Байрон вперился в нее таким взглядом, что Каро поняла: либо она согласится пожертвовать семьей, либо придется жертвовать этой немыслимой любовью.

— Готова…

— Ты так неуверенно говоришь это, что я не верю.

— Джордж, дорогой, что я должна сказать, чтобы ты поверил, что я действительно готова бежать с тобой хоть на край света?

Каролина подумала, что сынишку вырастят без нее, возможно, даже лучше, чем с ней. А Уильям когда-нибудь поймет ее, даже если не простит.

С того дня Каролина жила в полной уверенности, что, как только Байрон продаст имение и получит деньги, они отправятся на Восток, чтобы иметь возможность любить друг друга безо всякого осуждения света.

Уильям поразился несколько изменившемуся отношению супруги к себе и, главное, к сынишке. Каро стала куда внимательней, а временами вдруг заливалась слезами.

Такое поведение беспокойной супруги насторожило Уильяма, и тот поспешил посоветоваться с матерью. Правильно сделал/ потому что герцогиня Мельбурн знала о положении дел куда лучше, чем даже Хобхауз, она отмахнулась от вопросов сына:

— Ах, Уильям, очередная блажь! Каро уверена, что после продажи Ньюстеда Байрон сбежит с ней в Грецию.

— Сбежит? И ты до сих пор молчала об этом?!

Леди Мельбурн с изумлением смотрела на сына:

— Уильям, во-первых, я не понимаю, почему ты так носишься с этой взбалмошной особой. Тебе давно пора развестись с ней и начать заниматься своей карьерой. Во-вторых, если Каро собралась бежать, это не значит, что такие же намерения у самого Байрона.

— А какие у него намерения?

— Отвязаться от твоей супруги! Это же не мешало бы сделать и тебе. Кстати, сейчас подходящий случай, оформить развод будет достаточно легко, адюльтер налицо. Или ты предпочитаешь подождать, пока Каро и впрямь сбежит? Что ж, в этом есть резон, подождем.

— Я предпочитаю, чтобы моя жена не делала глупостей, и вовсе не собираюсь с ней разводиться!

— Тогда потребуй этого, не смотри сквозь пальцы на ее сумасбродные выходки. Почему ты позволяешь ей все?

Уильям вдруг поднялся из кресла и спокойно направился к двери.

— Говорят, вы родили меня по любви?

Глядя вслед закрывшейся за сыном двери, герцогиня едва сдержала слезы. Она действительно родила его по большой любви, посмев сделать это не только вопреки мужу, но и вопреки мнению света, и сын посмел напомнить матери о ее страсти.

Но леди Элизабет тут же поправила сама себя: при всем том она никогда не давала повода для слухов и сплетен, никто не мог упрекнуть супругу Мельбурна в шокирующем поведении. Каролина не желает соблюдать правила!

Не желает или не может? Если вспомнить, где и кто ее воспитывал, то неудивительно полное небрежение мнением света. В доме герцогини Девонширской если и вспоминали правила, то только для того, чтобы их нарушать. Чего же ждать от Каролины, с первых дней жизни впитавшей презрение ко всеобщему мнению и не боящейся осуждения? Конечно, Генриетта могла бы позаботиться о воспитании дочери, но где уж ей справиться со строптивой Каро!

Вздохнув, герцогиня Мельбурн подумала, что ее сын оказался мудрее, нужно было не выговаривать своевольной Каролине, а осторожно внушать ей умение верно вести себя. Могла ли юная девушка, никогда не знавшая запретов, стать образцом супруги и матери?

— Ой-ой, видно, придется помогать Каро выпутываться из неловкого положения.

Байрон вовсе не собирался брать с собой Каролину, даже если бы бежал от кредиторов в Европу. Но он и бежать не собирался. Как бы ни делал поэт вид, что презирает светскую мишуру и фальшь, как бы ни изображал из себя разочарованного циника, он был захвачен этой самой презренной светской суетой, сам фальшиво улыбался и делал столь же фальшивые комплименты.

Совсем недавно Байрон говорил Аннабелле, что презирает присутствующих в салоне, потому что никто из них, оставшись в одиночестве, не способен заглянуть в себя, но прошло совсем немного времени, и Байрон нашел в свете особ, достойных внимания, не ограничиваясь приятелями и неистовой Каро. Герцогиня Мельбурн и леди Джерси вполне примирили его со светским обществом, а леди Джейн Элизабет Оксфорд заинтересовала своей зрелой красотой… Каролина пока не знала об этом, хотя догадывалась, что Байрон не станет долго сидеть подле ее юбки и обратит внимание на множество поклонниц. Возможно, еще и поэтому она была согласна бежать с возлюбленным куда угодно, прежде всего туда, где нет красивых, образованных дам.

Вторым ударом для Каролины было намерение Байрона жениться, тут уж она не могла ничего поделать. Если они действительно не сбегут на континент, то лорд непременно женится, ему нужна супруга с большим приданым, чтобы иметь возможность поправить финансовые дела.

Байрон перечитал письмо и отбросил в сторону. Он не знал, что делать, бросившись на завоевание Каролины, словно в атаку, он не подумал о том, что будет после самого завоевания. Для поэта достаточно было просто влюбить в себя, он не лукавил, когда твердил, что Каролина не в его вкусе, что он любит женщин более пухлых и обладающих фигурой, более спокойных и сдержанных. Он вообще любил женщин, которые удовлетворяли страсть и куда-то девались сами по себе. Правда, чаще всего это были либо дамы полусвета, а то и вовсе проститутки, которые не имели никаких претензий к Байрону, прекрасно зная, что дальше нескольких встреч рассчитывать не на что, либо женщины куда более низкого положения, чем леди Каролина. Связь с умной, высокородной, пусть и экзальтированной женщиной была для него внове. И наличие у нее мужа положения не спасало, напротив, сильно осложняло.

Байрон не желал признаваться даже себе, что ситуацию осложняло не семейное положение Каролины, а ее страсть. Если остальные замужние или свободные женщины довольствовались простыми сексуальными отношениями с поэтом, то Каролине требовалось все, она любила сама и ожидала такой же ответной любви. Ему бы сразу сказать, что любви нет, но Байрон то ли верил в собственную страсть, то ли сознательно играл Каролиной, он завлек ее не просто в постель (это было не так уж трудно, Каро имела любовников и до него), а в лабиринт любви, выбраться из которого женщина самостоятельно уже не могла.

Леди Каролина влюбилась так, что забыла о правилах приличия, о которых, если честно, и раньше вспоминала только по случаю. Но раньше она все же оглядывалась, чтобы не дать повода для слишком упорных слухов и не ставить в совсем неловкое положение своего Уильяма. Не иметь любовника или любовницу равносильно признанию своей неполноценности, у всех они были, но свет знал о таковых только из полунамеков, догадок или просто подозрений.

Встретившись с Байроном, а затем и став его любовницей, Каролина совершенно потеряла чувство реальности, чувство самосохранения, первое время она открыто демонстрировала свои отношения с поэтом, словно чтобы всем заявить о своем праве на него. Сначала Байрону это даже нравилось, потому что неистовая страсть экзальтированной Каролины Лэм придавала ему в глазах дам дополнительный шарм.

Но постепенно поэт стал уставать, ведь Каро на правах собственницы начала его просто преследовать. Отныне Джорджу не полагалось ни беседовать с другими, ни проводить вечера по своему усмотрению. Всюду его поджидала леди Каролина, а если ее саму не приглашали туда же (что бывало крайне редко), то она ждала подле дома и провожала своего кумира к его жилищу.

В гостиных уже хорошо знали, что леди Каролина непременно будет, если приглашен Байрон, и это начинало раздражать. Каро великолепно танцевала, в доме Мельбурнов танцы очень любили, устраивая своеобразные репетиции почти каждый день. До знакомства Каролины с Байроном танцующая молодежь собиралась в бальной зале Мельбурн-Хаус, чтобы поучиться нововведению — вальсу, заодно вспомнить прежние умения, чтоб потом вечерами на балах блеснуть своей грацией. Ноты для музыкантов привозили с континента тайком, разучивали их наспех, но это волновало мало кого, в Мельбурн-Хаус танцевали!

Но хромой Байрон, хоть и двигался довольно споро, к тому же благодаря усилиям врачей и специальной обуви научился стоять совершенно ровно, танцевать вальс позволить себе не мог. Каролина немедленно пошла навстречу возлюбленному — в Мельбурн-Хаус больше не танцевали, а она сама даже дала слово Байрону не танцевать вальс! Обожаемый ею танец был неприятен поэту, вернее, неприятным оказалось видеть Каро в объятиях других.

Больше не танцевать? Разве это жертва даже для той, что еще неделю назад без вальса и танцев вообще прожить не могла? Если бы Байрон потребовал сидеть в инвалидном кресле, она пошла бы и на это.

Джордж даже себе не желал признаться, что сначала сделал Каролину своей любовницей скорее из чувства протеста, дело в том, что у леди Генриетты, матери прекрасной Каро, хватило ума сказать Байрону, что дочь им вовсе не увлечена, а пытается заполучить просто из тщеславия. Байрон сделал Каролину любовницей, по сути, не испытывая к ней никакой любви, а потому временами был откровенно жесток, словно стараясь ее сломать.

Но влюбленная Каролина неожиданно оказалась на удивление послушной и готовой на любые жертвы. Изгнать от себя всех поклонников-мужчин? В Мельбурн-Хаус перестали бывать даже приятели самого Байрона, которые и познакомили Каролину с его поэзией — Томас Мур и Сэмуэль Роджерс. Танцы претят Байрону? В Мельбурн-Хаус больше не танцевали. Вальс его раздражает? Леди Каролина Лэм больше не вальсировала нигде…

Она клялась, что любит его больше, чем мужа, готова была даже оставить семью и бежать с ним на континент, прекрасно понимая, что обратного пути не будет, и полностью полагаясь на волю возлюбленного.

Сначала Байрону просто льстило столь откровенное внимание светской львицы, пусть и не законодательницы всего в салонах Лондона, но дамы, весьма влияющей на вкусы общества. Учитывая экзальтированность и свободу поведения леди Каролины, казалось, роман должен быть легким и без претензий. Любой мог подтвердить, что леди Каролина хотя и влюбляется легко, и на измену мужу идет без особых сомнений, но так же легко и быстро остывает. Это вполне устраивало поэта, он уже завоевал внимание света (во многом благодаря любовнице), Каролина познакомила его с теми, кто либо сам вершил судьбы мира, либо мог представить поэта таковым, любовная страсть Байрона была удовлетворена, и теперь он склонен связь закончить… Однако леди Каролина так не считала, она полюбила по-настоящему и не могла даже заподозрить, что для Байрона просто игрушка.

Неистовства со стороны Каролины продолжались и становились все опасней. Побег в Ньюстед положения не изменил.

— Что ты будешь делать?

Байрон мрачно покосился на задавшего вопрос Хобхауза:

— Не знаю. Нужно как-то объясняться.

— Попроси помочь леди Мельбурн, она женщина умная, должна объяснить Каролине, что все кончено…

В тот вечер Байрон писал длинное письмо не Каролине, а ее свекрови, действительно прося о помощи.

Почему-то ни ему, ни Хобхаузу не пришло в голову, что это не слишком красиво — вместо того чтобы честно объяснить влюбленной женщине истинное положение дел, Байрон ей писал нежные, ласковые письма и в то же время просил ее свекровь урезонить невестку.

Так будет еще долго, постоянно обнадеживая в письмах Каролину, Байрон за глаза выливал на нее немало грязи и многим жаловался на неистовую, взбалмошную Каро.

Но вот дела в Ньюстеде были переделаны, наступило время возвращения, Хобхауз больше не собирался держать друга в имении, пока тот не излечится от любви к леди Каролине, он уже понял, что никакой любви нет, а Байрону нужно просто помочь избавиться от надоевшей любовницы.

В сентябре бывают деньки куда лучшие, чем даже летом, особенно если осень сухая. Тепло, но не жарко, сухо, но не пыльно, свежо, но ветер не холодный. И все же приятели покидали бывшее аббатство с видимым удовольствием. Они оба уже привыкли к определенным удобствам, которых не было в Ньюстеде, к определенному обществу, хотя и ругали его на чем свет стоит. Привыкли к приемам, балам, к блеску света.

Еще одной причиной поспешного отъезда стало стремление соседей заполучить неженатого Байрона к себе. Местные мамаши спешно наряжали своих дочек, особенно тех, кому не улыбнулось счастье в сезоне, приглашения следовали одно за другим, приходилось выдумывать тысячу предлогов, чтобы отвязаться, а потом и вовсе поторопиться с отъездом.

Все же несколько визитов были нанесены. Стремясь положить конец ухаживаниям за собой, Байрон изображал Чайльд Гарольда с еще большим рвением, чем в Лондоне. Хобхауз едва сдерживал смех, слушая, как друг рассуждает о своем отношении к женщинам, склонившись к уху полуглухой старейшины соседского рода:

— Я, подобно Наполеону, всегда чувствовал некоторое презрение к женщинам. Простите, миледи, к вам это не относится… У меня роковой опыт, который сложился из-за многих трагических обстоятельств жизни…

«Миледи», которая в действительности была всего лишь супругой викария, сосредоточенно кивала, пытаясь хотя бы по губам понять, что же такое говорит в ее глухое ухо знаменитость. Зато ее внучка, девица весьма перезрелая и некрасивая, прижав руки к тощей груди, внимала глубокому, проникновенному голосу поэта, забыв о существовании остального мира. Даже если бы в ту минуту под ней разверзся пол, падая, она тянула бы и без того длинную шею, чтобы услышать слова кумира.

Но Байрон быстро потерял интерес к розыгрышам местного общества, его принимали всерьез и были готовы на любые жертвы куда охотней, чем даже Каролина. Хобхаузу пришло в голову, что, вознамерься его друг скомандовать: «Всем раздеться и в постель!», мужья и отцы лично потащили бы жен и дочек на закланье. Попасть в постель лондонской знаменитости, той, что и Лондон-то видела пару раз в жизни, заманчиво… К тому же лорд Байрон владелец пусть и запущенного, но все же большого поместья, а они всего лишь арендаторы.

Немало женских сердец сладостно сжималось, когда рассеянный взор поэта случайно останавливался на одной из представительниц прекрасного пола.

— Джордж, пора уезжать, иначе тебя просто вынудят жениться на какой-нибудь перезрелой красотке и без приданого. Знаешь, эти мамаши такие умелицы на подобные штучки…

В Лондон возвращались так, словно отсутствовали год, все казалось новым и изменившимся. В дороге вели разговоры ни о чем, стараясь не касаться самой волнующей темы: как быть с Каролиной Лэм. Хобхауз уже понял, что у Байрона внутри идет нелегкая борьба, повлиять на которую невозможно, все будет зависеть от того, как произойдет первая после разлуки встреча любовников.

О своем приезде они не сообщили еще и потому, что собрались неожиданно, попросту сбегая от очередного провинциального приема с кучей кумушек и непристроенных пухлых дочек с активными мамашами. Байрон ворчал:

— Ненавижу чувствовать себя дичью!

В Лондоне Хобхауза ждал настоящий подарок, за время отсутствия Байрон был избран членом Хэмпденского клуба, в который его рекомендовал, желая сделать приятное, сэр Фрэнсис Бердетт. Сам клуб и его члены Байрона заинтересовали мало, кроме разве леди Оксфорд.

Довольно скоро Байрон понял, что самому Бердетту поэта рекомендовала именно графиня Оксфорд. Леди Джейн Элизабет Оксфорд была дамой довольно примечательной. Блестяще образованная красавица быстро заставила забыть всех о том, что она дочь приходского священника. Ее муж лорд Эдвард Харли граф Оксфорд в супруге души не чаял, снисходительно взирая на ее романы, часто приносящие плоды в виде красивых детей. Леди Оксфорд умело совмещала обязанности жены, любовницы, светской львицы, близкой подруги принцессы Уэльской и политической деятельницы. Ни для кого не секрет, что детей она рожала от любовников, но так умело скрывала это, а временами обескураживающе честно признавалась в грехах супругу, что тот прощал неверную жену и в семье воцарялся мир. Очередное дитя красавицы признавалось отпрыском графа.

К этому времени леди Джейн Элизабет уже исполнилось сорок, но она относилась к тем женщинам, над которыми время не властно и красота которых с годами становится только притягательней. Красивая, умная, свободная, образованная графиня умела поддержать разговор на любую тему. Ее давно заинтересовал Байрон, но у того развивался бурный роман с Каролиной, и леди Оксфорд не рисковала даже приближаться к поэту.

Однако Байрон мог не беспокоиться, потому что леди Каролину и леди Джейн связывала, несмотря на значительную разницу в возрасте, дружба, когда совсем юная беспокойная Каро только вступала в свет, ее наставницей стала именно графиня Оксфорд. Во многом благодаря влиянию леди Оксфорд своевольная Каролина окончательно перестала считаться с чьим-либо мнением.

Каролине и в голову не пришло ревновать Байрона к леди Оксфорд, которая была старше поэта на целых шестнадцать лет. К тому же графиня была близкой подругой наследницы престола принцессы Уэльской, а Байрон сноб, для которого честь быть представленным королевской семье значила очень много. Леди Лэм не сомневалась, что главный интерес поэта к ее подруге именно в этом.

Графиня Оксфорд и впрямь нашла повод представить Байрона принцессе Уэльской. В знак благодарности Байрон засыпал леди Оксфорд комплиментами, что было весьма приятно Джейн Элизабет, которой уже изрядно надоел ее прежний любовник лорд Гамильтон. Но давать отставку одному, не заведя другого, не в правилах леди Оксфорд, потому она спешно подыскивала объект нового увлечения, и вдруг такая удача молодой поэт, красивый и вызывающе необычный. Конечно, мешала неистовая Каролина, которая вполне могла закатить скандал в присутствии многих.

Джейн Элизабет знала о выходках возлюбленной Байрона, слышала, что Каролина почти преследует любовника, не будучи приглашенной на какой-то бал, поджидает его у дома, чтобы убедиться, что тот один. А однажды даже выследила некую даму у него дома и выставила ту прочь, не обращая внимания на привлеченных криками любопытных.

— Джордж, почему вы не прекратите это преследование?

— Как? — патетически вопрошал Байрон, которому льстило, что леди Оксфорд зовет его по-дружески Джорджем.

— Каролина вовсе не глупа, хотите, я поговорю с ней?

— Нет-нет! Не стоит еще и вам вмешиваться в мои отношения с леди Лэм.

Не мог же Байрон сказать, что просто боится длинного языка Каролины, которой рассказал в самом начале знакомства столько, что теперь не на шутку боялся за свою репутацию.

Тем более у нее были компрометирующие Байрона письма, в которых он клялся в любви, называл Каролину лучшей из женщин и даже предлагал бежать куда-нибудь вдвоем. Позже Байрон объявил, что писал эти письма, только чтобы удержать неистовую любовницу от нелепых выходок, но это выглядело не менее нелепо. Чем лучше предлагать побег той, что готова на все?

Хобхауз уже понял, что Байрон запутался сам, и единственным выходом было бы расставание с Каролиной по-хорошему. Но как этого добиться?

А пока он посоветовал другу почаще бывать у леди Оксфорд и пореже у леди Лэм, отговариваясь необходимостью быть представленным принцу-регенту, что тоже могла бы осуществить леди Оксфорд.

Каролина отговорке поверила, ей и в голову не приходило, что, имея такую любовницу, как она, горячую и готовую на любые жертвы, Байрон может интересоваться дамами, годившимися ему в матери. А ведь с принцем-регентом поэта могла бы познакомить и леди Мельбурн, поскольку когда-то была с ним очень близко дружна, настолько близко, что поговаривали о некоторой похожести ее сына на принца… Но все это досужие домыслы, потому что герцогиня Мельбурн умела скрывать свои увлечения, в отличие от своей невестки.

Леди Оксфорд и впрямь ввела Байрона в дом, где нередко бывал на приемах принц Уильям, позже ставший королем Георгом IV. Представление состоялось, на одном из приемов принц, узнав о присутствии среди гостей знаменитого поэта, пожелал познакомиться. У них нашлись общие литературные интересы, принц тоже любил Вальтера Скотта, что позволило говорить на равных.

До Каролины ли было Байрону? Что она могла дать поэту, кроме своей неистовой страсти и полного пренебрежения условностями света. Вернее, могла многое, ведь именно Каролина представила его большинству в свете, но она сделала свое дело и стала не нужна. А столь желанные недавно ее любовь и близость превратились в обузу. Байрон познал Каролину, научил ее многому, что было ранее недоступно, и больше не желал продолжения, с нее довольно.

Однако Каролина об этом не подозревала, будучи совершенно уверенной, что ее обожают по-прежнему, что поэт сгорает от неистовой страсти, как и она сама, но слишком нерешителен, либо попросту готовит их побег.

Она по-прежнему забрасывала любовника сумасшедшими письмами, отправляя в качестве сувенира то, до чего не догадалась бы ни одна другая женщина. Байрон приходил в ужас, забывая о том, что сам же и научил этому и без того не слишком вдумчивую женщину.

Тянулось бесконечное душное лето. Каролине казалось, что конца этому не будет, хотя раньше она очень любила летние месяцы, когда можно часто выезжать верхом либо отправиться кататься в парк и поболтать со многими знакомыми, а то и вообще уехать в Бат на курорт.

Это было скучное лето, потому что никуда уехать Каролина не решилась, страшно боясь, чтобы Байрон не сбежал без нее. Она вообще боялась куда-либо уйти или уехать из дома в надежде получить от возлюбленного приглашение и готовая немедленно последовать за ним хоть на край света.

Поскольку сам Байрон ни слова не отвечал на ее жаркие расспросы по этому поводу, бедняжка пребывала в полной уверенности, что любовник готовит побег и только потому упорно молчит, чтобы не сорвать отъезд. Почему поэт не объяснил любовнице, что никуда уезжать ни один, ни тем более с ней не собирается, не мог понять даже Хобхауз.

— Джордж, мне кажется, лучше сказать ей все откровенно. Выдержать один скандал и расстаться. Один скандал ты выдержишь. Если Каролина угрожает покончить с собой, то можешь не обращать на это внимание, такие дамы лишь грозят. Дальше заламывания рук или размахивания ножницами для вышивания дело не пойдет. Но, насколько я помню, леди Каролина не вышивает, так что увидеть ее труп тебе не грозит.

Но Байрон почему-то тянул, словно не решаясь порвать с Каролиной, хотя давно нашел ей замену — теперь он часто навещал свою новую приятельницу леди Оксфорд в ее загородном доме Эйвуд в Хестфордшире. В этом поместье ему нравилось все: гостеприимный веселый дом, прекрасный повар, готовый предложить самые изысканные блюда, аристократическое общество и, конечно, сама хозяйка, все еще красивая в свои сорок лет и весьма горячая любовница, которой не приходило в голову ревновать или устраивать скандалы.

К тому же Байрону нравились дети леди Оксфорд, особенно дочери, старшей из которых уже исполнилось тринадцать. Очаровательная барышня, готовая вот-вот превратиться в невесту, живо напоминала ему юных прелестниц Востока, временами слишком напоминала, вызывая ненужные ассоциации и желания. Но пока до серьезного увлечения дело не дошло, поэт спал с самой леди Оксфорд, днем наслаждаясь обществом ее очаровательных малышек.

Так и шли летние дни — Байрон все чаще развлекался в Эйвуде, а Каролина скучала дома, исписывая страницу за страницей любовными посланиями к своему непостоянному кумиру. Возвращаясь в свою лондонскую квартиру, Байрон не сразу признавался Каролине, что он уже в городе, временами явно избегая ее и никак не объясняя ни своего отсутствия, ни своей холодности. Каролина страдала от неизвестности не меньше, чем от самого отчуждения, в которое была просто не в состоянии поверить.

Наконец страдания невестки надоели леди Мельбурн, она решила, что пора открыть глаза Каролине на отношения с ее любовником. Нелепое поведение жены уже задевало даже Уильяма, он готов был многое понять и простить: флирт, любовную связь, но не безумное ожидание, которое сродни поведению собачонки и хозяина. Уильяма Лэма никак не устраивала собственная супруга в положении безродного щенка, которого не пинают ногой только из жалости. Но что он мог сказать Каролине? Любые слова она восприняла бы как ревность.

Мать успокоила:

— Я знаю о связи лорда Байрона с леди Оксфорд и постараюсь раскрыть глаза твоей супруге на ее нынешнее нелепое положение и то, как с ней обращается лорд Байрон. Если она не глупа, то поймет, что пора остепениться, а если не поймет, то… Прости, Уильям, но я всегда была против этой женитьбы.