Прощай, пасьянс

9

— Ну и как вам эта ласточка? — Федор кивнул в сторону моря и посмотрел на жену, потом на ее сестру.

Они втроем стояли на берегу Северной Двины и смотрели на бригантину, которая казалась воплощением всего самого прекрасного на свете. Это легкое двухмачтовое судно с прямым парусом на грот-мачте и косым на бизань-мачте — самой задней мачте судна — завораживало взгляд своей обманчивой эфемерностью.

— Верно, она похожа на ласточку, — согласилась Мария. — Но хватит ли ей сил доплыть до столь дальних берегов? — В голосе Марии звучало беспокойство.

— А ты спроси ласточку, как она долетает до края света? И причем каждый год.

Мария кивнула:

— Правда.

— Твоя бригантина, я думаю, такая же быстрая, как ласточка, — добавила Лиза. — Я вижу. Я насмотрелась во Франции на самые разные суда. Хороша! — похвалила она искренне. — Очень надежна, — тоном опытного морехода заключила она, повернувшись к сестре.

Федор рассмеялся.

— А ты мог бы взять нас с собой? — внезапно спросила Мария, обратив лицо к мужу. Ей вдруг стало страшно от того, что они задумали с Лизой. Если бы Федор взял их с собой, то все бы само собой отменилось.

— С собой? — изумился Федор. — Нет! — ответил он без всяких колебаний.

— Ну, конечно, Мария, он боится, что мы увидим, как его мучит морская болезнь, — фыркнула Лиза.

— Откуда ты знаешь? — изумился Федор, быстро взглянув на Лизу.

— Знаю. Потому что она мучит всех людей. Только некоторые сознаются, а некоторые перекладывают эту немочь на других.

— А почему ты считаешь, что я таков?

— Я могла бы морочить тебе голову и говорить, что у меня ведьмин дар. Но я не стану. — Она сделала паузу, взглянула на лицо сестры, которая уже приготовилась смеяться, потом на Федора. — Все очень просто. Ты ведь сам признался, когда я сказала про морскую болезнь. Своим вопросом.

— Ты умна, Лизавета.

— Мог бы сказать про пиратов, которые шалят…

— Откуда ты знаешь?

— Опять же я могла бы сказать, что сама додумалась. Но не буду. Я читала про это в «Вестнике Европы». — Она довольно засмеялась.

— Что ты там еще такое интересное вычитала?

— Нечто совершенно удивительное. Трудно поверить. — Она покрутила головой. — Пишут, будто бы в Америке англичане хотят устроить дорогу, по которой станут ездить с помощью силы пара.

— Какой вздор печатают! — покачал головой Федор.

— Ты узнай, Федор. Может, и правда что-то такое есть, — сказала Мария, всматриваясь в бригантину, которая увезет ее мужа очень далеко, в те края, где все не так, как у них.

В душе ее не было покоя, но не было и того волнения, которое она испытывала перед тем, как им решиться с сестрой на то, на что они уже мысленно решились. Она мало спала в последние ночи, и не только потому, что ночи эти были слишком коротки для их любви с мужем. После того как он засыпал у нее на плече, она, поглаживая его волосы, думала, что будет ему за радость, когда она скажет перед самым отплытием, что она понесла…

Сейчас, глядя на величественное судно, она больше не сомневалась — у Федора будет сын. Но никто никогда не узнает, как им достанется этот сын.

А Федор краешком глаза, устремленного на бригантину, наблюдал за женой. Он видел, каким серьезным вдруг стало ее лицо, но объяснил это просто: величие бригантины может привести в трепет любого.

А сама Мария его ввергает в душевный и телесный трепет. С самого первого мига. Так как же он проведет без нее столько месяцев? Как будет он спать, не зарываясь лицом в ее длинные медовые волосы? Не обнимая сметанно-белое тело? Не чувствуя над собой полета ее рук? Как он заснет, не положив голову на ее плечо?

Он едва не застонал от охватившей его тоски. Нечем ему было успокоить себя, кроме одного — той цели, ради которой он избрал столь долгий путь и столь далекий край. Едет он туда ради того, чтобы еще долго-долго беззаботно и сытно жила Мария вместе с ним, даже если не случится того, о чем они мечтают днями и к чему стремятся всеми ночами…

Внезапно Федор понял суть отцовской жестокой мудрости. Не сделай он свою волю такой, не ограничь его во времени, вряд ли собрался бы он на такой подвиг, на какой собрался… Если бы Павел не дышал ему в спину, не оторвался бы он от жены на столь долгий срок. А теперь, подгоняемый алчным дыханием младшего брата, подпираемый тридцатью годами возраста и пятью годами брака, он совершит то, о чем станут говорить. Кто знает, может, даже напишут в «Вестнике Европы».

Так спасибо, батюшка, за мудрость. Ее поймешь только со временем. Когда перестанешь воспринимать ее только с одной стороны, видеть в ней лишь простую жестокость к себе.

— А может, и не вздор, — внезапно проговорил Федор.

— Это о чем ты? — с любопытством поинтересовалась Мария.

— Да о дороге, про которую рассказала Лиза. Чужую мудрость не сразу поймешь. А когда поймешь и в нее поверишь, куда как интереснее жить на свете! — Он улыбнулся, Мария тоже поспешила улыбнуться, чувствуя, что свершился какой-то перелом в мыслях мужа. И этот перелом к лучшему.

Ветер своей свежестью омыл ее разгоряченное лицо. Внезапно она бросилась к Лизе, обняла ее крепко и сказала, оборачиваясь к Федору:

— Посмотри-ка на нас. Если бы мы не разделились в утробе матушки, то одна Добросельская была бы вот такая…

Федор склонил голову набок.

— О двух головах? — Его глаза блеснули озорством.

— Фу, ты бы тогда не подошел к нам возле собора.

— Неправда твоя. Я бы все равно прорвался. Хотя на вас смотрело бы еще больше народу, чем на самого императора.

Сестры засмеялись.

— Шутишь, — заметила Лиза. — Смеешься.

— Я рад, что вас две. Я знаю, что у меня есть в этом своя корысть.

— Какая? — Мария похолодела.

— Я могу спокойно плыть и не волноваться о любимой жене. Потому что она в моем доме со своей половинкой.

У Марии отлегло от сердца. Господи, а она-то чего ждала?

— Мы будем молиться за тебя, Федор, в лальских церквах, — сказала Лиза.

— Мой дед для того их и строил. Я тоже построю, когда вернусь.

Мария и Лиза выпустили друг друга из объятий. Они смотрели теперь на судно, которое скоро уйдет в море.

— Красивая, — снова пробормотала Мария.

— Есть в кого, — усмехнулся Федор. — Моя ласточка. Ласточка-домушница, — засмеялся он и погладил жену по плечу.

— Это английская бригантина, верно? — спросила Лиза.

— Откуда ты знаешь?

— Вижу по мачтам.

— Верно и это. Хороша, а груза может понести… — Он покачал головой. Глаза Федора сощурились. — Верите, нет? Семьдесят мест груза входит.

— Ты… назвал ее как-нибудь? — спросила Мария, поднимая глаза на мужа. Ее щеки разгорелись от ветра.

— Нет пока. Хотел спросить вас. Я знаю, женщины такое придумают, что никакому мужскому уму не под силу.

— Да ты ведь уже назвал ее, — указала Лиза.

— Нет. Когда это?

— Ты сам сказал — «Ласточка», — настаивала Лиза.

Федор повернулся к Марии, словно чего-то от нее ждал.

— «Моя ласточка», ты сказал, — уточнила она. — Вот так и назови.

— «Моя ласточка», — повторил Федор. — А что, звучит недурственно. Красивое имя, — задумчиво проговорил он, поражаясь, как точно названо судно. Он хорошо помнил тех ласточек, за которыми они наблюдали с Марией, лежа на свежескошенной траве. — Мне нравится. Велю написать мастеру на боку бригантины.

Мария наклонилась и поцеловала мужа в правую щеку, а Лиза — в левую.

Федор обнял обеих.

— Ну, что я говорил? Никто лучше женщин не придумает такого, чего в голову никакому мужчине не придет.

— Но ведь ты сам сказал! — смеялись они.

— Сказать — одно, а убедить мужчину, что он сам того хочет, может только женщина.

— Как верно ты говоришь, — сказали Мария и Лиза вместе. А Федор еще крепче обнял обеих. Ах, как бы он хотел перед отплытием вот так же обнимать двоих. Только вместо Лизы…

— А ветерок-то свеж. Не гляди, что лето, — заметил он дрожь в теле жены.

— Да нет, ничего. Просто я волнуюсь…

— О чем? Сколько раз на своем веку я ходил с товаром в Англию, ходил в Голландию, бывал в богатом Гамбурге. А если бы я не был в Париже, разве нашел тебя? Видишь, я везучий.

— Я знаю… — Голос ее был едва слышен. — Но сейчас время другое… Пираты… Где-то идет война…

— Время всегда одно, — бросил Федор. — Войны идут всегда. И всегда будут идти.

— Почему?

— Закон природы. Возьми тех же пчел, они ближе к осени тоже истребляют друг друга.

— Это правда? — спросила Лиза с недоумением.

— Конечно, — подтвердил Федор. — Пока люди ходят по земле, так и будет. — Он усмехнулся, но вовремя удержался и не добавил, что войны идут даже в одной семье. Как у них с Павлом. — Время — это год, месяц, неделя, день, ночь, час… Они такие же, как всегда. Так что не о чем волноваться.

Мария покачала головой, не соглашаясь:

— Но ведь в Европе война еще не угасла.

— Ты читала «Вестник»? — спросил он жену. Потом повернулся к Лизе: — Ты привезла?

— Нет, мы у тебя в шкафу нашли. Тебе же его присылают с почтой.

— Ну да, совсем забыл. — Он засмеялся. — Даже открыть некогда. Не до того. Я первый из купцов Финогеновых плыву к американским берегам. Есть от чего в голове помутиться.

— Далеко-то как все же, — вздохнула Мария.

— Сама говоришь — война в Европе еще не угасла. Я хочу ее обогнуть. — Он подмигнул жене, глаза его стали голубеть от того света, который шел изнутри. Как нравилось ей смотреть в такие глаза цвета летнего неба.

Мария открыла рот, ее губы стали полными, как будто приготовились к крепкому поцелую. Но при Лизе он не станет ее целовать в губы.

Берег был бы совсем пустынный, если бы на причале не суетились грузчики, которые подносили кули с товаром, чтобы загрузить в трюм бригантины. Федор неожиданно наклонился, его горячие губы накрыли полные губы Марии. Их зубы стукнулись друг о друга, и в тот самый миг послышался громкий глухой звук. Федор быстро поднял голову и крикнул:

— Эй, полегче, мужики! С бочкой-то побережней!

— А что в ней? — спросила Мария. Дубовая бочка средних размеров явно выделялась из остального груза, которым была заполнена бригантина. — Порох?

— Да нет, — засмеялся муж. Помолчал, потом глаза его озорно блеснули: — А ты отгадай!

Мария испытала внезапный прилив азарта. Она на минуту почувствовала себя снова озорной и своенравной девушкой, которую полюбил Федор.

— Ну… — Мария надула губы и поправила шаль, как будто она мешала ей сосредоточиться. Кружевная шаль была хороша, а Мария в ней еще лучше.

Федор не сводил глаз с жены, чувствуя, как и всякий раз, когда смотрел на нее, неодолимое влечение к ней. Ему вспомнились слова отца: «Опоили тебя, не иначе опоили! — Он качал головой, когда сын его занемог от любви к Марии Добросельской. — Не нашего она поля ягодка. Узка костью да широка умом». Он помнит, что даже не пытался бороться с собой, справиться, хотя его отец сильно старался. Как же жаждал он, чтобы старший сын женился на дочери купца Попова, на Елене. Но, кроме Марии Добросельской, никто больше не был ему нужен.

Никто не опоил его, видно, просто небу виднее, на кого указать. Смущали, правда, другие слова отца, и когда тот понял, что смущают, только их и твердил:

— Видишь, две девки вместо одной родились. Это не к добру. Была бы одна большая да белая, а то две да обе худые. Как ты их отличишь-то?

— Кровь моя отличит, — смеялся Федор, отмахиваясь нарочито беспечно от отцовских слов.

Но иногда ему казалось, что кровь не сможет указать ему точно, где Мария, а где Елизавета. Вот и сейчас, когда Лиза отошла от них — и этим-то моментом он воспользовался для жаркого поцелуя, — он посмотрел на нее издали и не мог поверить своим глазам. Его жена шла там, не Лиза…

Однажды, после долгих и мучительных вопросов к самому себе, он решил, что ему следует положиться на Марию. Ее любовь не допустит путаницы. Мария любит его и никогда не позволит ошибиться.

Странное дело, но то, что у его жены есть сестра-близнец, придавало ему азарта в жизни. Он не такой, как все. У него жена особенная, и не только потому, что происходит из рода опальной в свое время знаменитости. Опальных тут — весь Лальск, всяк по-своему, те же новгородцы бежали сюда. А потому, что Господь удвоил ее, потому что хороша получилась. Выходит, судьбой отмечен Федор Финогенов, а значит, ему можно то, о чем другие не помышляют.

С такой верой он и делал свои дела.

— Соленые огурцы, — пробился голос жены через плотную пелену мыслей. Федор вздрогнул, с некоторым недоумением глядя на Марию. — Ты спрашивал, что в бочке, которую мужики вкатили на палубу.

— В бочке? — Он перевел взгляд на бригантину.

— Ну да. В той пузатой дубовой бочке.

— Ах вон ты про что! — Он засмеялся. — Нет. Не угадала.

— Так что же в ней лежит?

— Рыжики. Соленые. Вот что, — раздался голос Лизы, которая направлялась к ним.

— Ох! — только и хватило у Марии сил на одно короткое слово. — Ты придумаешь. Неужели в Америке нет рыжиков?

— А если и есть, то наши все равно вкуснее, — заявил Федор. — Пускай нашими похрустят.

Мария улыбалась:

— Правда? На самом деле?

— Он не шутит, Мария, я вижу, — вступилась за Федора Лиза. — Кто говорил, что они хороши? От тошноты? А Федор боится морской болезни. Все сходится, Мария. Верно, Федор?

— Еще как верно.

— Не страшно тебе, Федор? — тихо спросила Лиза.

— Не страшно только дуракам. А все умные, преодолевают страх.

— У России совсем недавно появился свой представитель в Америке, — сказала Лиза. — Знаешь?

— Знаю, — сказал Федор.

— Слава Богу, — обрадовалась Мария.

— Но наши люди побывали там, когда его еще не было, — сказал он и пожал плечами. — Правительство пошло купцам навстречу: двадцать шестого сентября тысяча восемьсот пятого года вышел особый указ. Министр коммерции, граф Румянцев, позволил слободскому купцу Ксенофонту Анфилатову отправить в Америку свои корабли. Без взимания таможенных сборов. Даже пособие выдали ему в двести тысяч рублей. Ксенофонт отправил туда два корабля.

— Два-а? — Глаза Марии расширились, в них зажегся азартный огонек, который нравился Федору больше всего.

— Ага. «Иоганнес Баптист» — он вышел отсюда, из Архангельска, а другой — «Эрц-Энгель Михаэль» — из Санкт-Петербурга.

— Куда же они пошли?

— Первый — в Нью-Йорк, а второй — в город Бостон. Так что мы идем проторенным путем. Оттуда негоцианты тоже двинулись к нам, в Россию.

— Выгодное это дело, верно? — сказала Лиза.

— Еще какое выгодное. Ксенофонт с двух кораблей получил прибыли знаете сколько? — Он перевел взгляд с одной сестры на другую.

— Сколько? — спросила Лиза.

— Один миллион сто сорок восемь тысяч девятьсот тринадцать рублей семьдесят пять копеек. Вот сколько!

— Ты хочешь стать миллионщиком? — Мария почувствовала, как ее щеки заалели. — Вот уж…

— Не думала, да? Когда за купца шла замуж? — Он с любовью смотрел на Марию.

— Я шла замуж за Федора Финогенова. А кто он — купец или писарь, — мне все равно.

Он крепко стиснул ее плечи и ничего не сказал.

Архангельск прятался в тумане летнего вечера. Небо располосовали красноватые облака, солнце садилось в тучу, обещая завтрашний дождь.

— Хорошо бы ливанул. — Федор кивнул на небо.

— Ласточки летают низко, — заметила Мария.

— Все к дождю, — добавила Лиза. — К урожаю, да?

Остро запахло цветами, покрывшими землю.

— Иван-чай зацвел. Это хорошо, — сказал Федор.

— А ты не забыл погрузить с собой калиновки? — спохватилась Мария.

— Мысль хороша. Настойка калиновая еще и не такие порты откроет, как Бостон. Может, в Нью-Йорк завернем.

Внезапно Федор остановился на полушаге и обнял жену за плечи.

— Хочется поскорей уйти в море и поскорей вернуться.

— Что ж, Федор, отправляйся. Ты вернешься как раз вовремя, — сказала Мария. Она знала, о чем говорила, а он нет.

Это случилось поздним вечером того самого дня.

— С Богом, — прошептала Мария и перекрестила сестру.

В комнате было темно, но она увидела, как блестят Лизины глаза. Она видела ее фигуру в струящейся белой ночной рубашке. Ее рубашке, в которой она была вчера с Федором.

Рубашка сохранила ее запах.

Сердце зашлось от внезапно нахлынувшей, тянущей душу тоски.

«Но почему?!» — хотелось ей закричать.

Почему не бывает на земле счастья цельного, почему всегда есть что-то такое, от чего должно болью заходиться сердце, вот так переворачиваться, как сейчас? Словно оно падает набок и колет… колет острым концом в грудь?

— Я пошла, Мария, — прошептала Лиза.

Мария не ответила, не обернулась. Сестра растаяла в темноте.

Мария упала на Лизину постель, слезы хлынули из глаз, как дождевая вода хлещет по желобу из-под крыши. Только вода течет в бочку, а слезы — на персидский шелк подушки.

Она плакала не от боли. Она давно загнала ее внутрь, заставила себя поверить, что не может быть полного счастья у них с Федором, если не заставит она себя пройти через это.

Сто раз Мария объясняла себе, как ей повезло с Лизой. Лиза не просто согласилась с тем, до чего она, Мария, додумалась, но боялась сказать, а сама до всего дошла. Причем, давно, когда еще сама Мария не позволяла укрепиться в голове такой крамольной мысли, развиться в то, во что она развилась.

«Так что же ты плачешь сейчас, Мария?» — спрашивала она.

Она плакала от видений, которые теснились в голове. Ее тело горело оттого, что не к нему сейчас прикасается Федор. При всей их одинаковости, при всем их сходстве до самой крошечной родинке на мочке уха — они две, разные, а не одна.

Но что делать, как поступить, если Господь дал только одной из них полноценное место, где можно выносить дитя?

Может быть, лучше бы никогда ей не полюбить Федора. Не встречать его вовсе?

От этой мысли слезы мигом высохли, и Мария подскочила на постели.

Нет! Сердце вернулось на место и теперь уже не кололо, а горело огнем.

— Нет! — прошептала Мария. — Нет.

То был перст Господний. Это он указал ему на нее среди тысячной толпы возле собора Парижской Богоматери.

— Бого-матери, — проговорила она, впервые сознательно разделив это слово надвое. Мария села, привалившись спиной к подушкам. На ней была точно такая ночная рубашка, как и та, в которой к Федору пошла Лиза… Божья матерь, стало быть, свела их с Федором. Сама Божья матерь. Так может ли она сомневаться в том, что их любовь истинна? Не это ли намек на то, что ими задуманное — не порочно?

А если любовь их истинна, то разве во имя этой любви она не может пойти на то, от чего у нее стынет кровь в жилах?

«А от чего она стынет?» — спросила себя, Мария.

От ревности. От чего же еще?

В это самое время Лиза лежала в супружеской постели в другой половине дома и тихо молилась. Она молилась о том, чтобы все получилось…

За окном поднялся ветер. Она слышала скрип высокой черемухи под окном. Ветка, отяжелевшая от темнеющих прыщиков-плодов, билась в окно. Лиза вздрагивала от скрипа, ожидая, что сейчас дверь откроется и проем заполнит собой Федор.

Она смотрела на дверь, не отрываясь, и мелко дрожала. Ну же, ну, говорила она себе. Она сейчас не Лиза, не Мария. Она сейчас та самая Мария-Елизавета, которая могла родиться в одном теле. Если бы оно не разделилось надвое в утробе матери. И тогда… тогда все было бы внутри так, как надо. Место для дитя было бы одно… Ведь сейчас ее дело какое — исполнить роль сосуда. Принять семя Федора, чтобы оно поместилось там, где взойдет и созреет. Она не себя ему принесла в постель, не свою любовь — любовь ему приносит Мария. Не для того она лежит сейчас в ожидании, чтобы возбудить в нем страсть. Она только для…

Порыв ветра — и словно от этого порыва распахнулась дверь. Весь проем заполнил собой Федор. Он стоял, наклонив голову под низкой притолокой, в белых кальсонах, завязки болтались на щиколотках. Грудь его с темными в ночи волосами была нагой.

За окном потемнело, когда он шел по широким половицам к постели. Лиза слышала, как шлепают босые ноги.

Она глубоко вздохнула и отбросила одеяло.

— Заждалась меня, Мария? — хриплым голосом проговорил он. — Я приготовился по дороге. — Он усмехнулся и навалился на нее.

Она закрыла глаза от слепящего света молнии.

— Испугалась? — тихо засмеялся он, вжимаясь в ее бедра своими. — Это весть нам с тобой. Сам Господь орошает землю и все на ней.

Она раздвинула бедра, чувствуя влагу, как будто дождь уже прошел, умягчив и ее.

Быстрым и резким движением он соединился с ней. Удар… Удар грома. Потом еще удар — и снова грохот грома. Она открыла глаза и увидела в свете молнии его лицо. Сейчас…

Она выгнулась в ожидании благодатного дождя.

Он пролился.

И за окном тоже…