Прощение

Глава 3

Минут через пять после того как она покинула дом Розы, Сара нашла товарную Контору Голландца Ван Арка. Помещалась та в деревянном здании, где, кроме конторы, была бакалейная лавка, продавалось рудничное снаряжение и временно находилась почта. Дородный мужчина с усами, как у моржа, занимался с несколькими клиентами, столпившимися под вывеской, извещавшей: «Письма — сейчас получены — 25 центов». Увидев Сару, все расступились, чтобы дать ей пройти к прилавку.

Ван Арк улыбнулся ей. У него были желтые зубы и крупная отвислая нижняя губа, открывавшая десны.

— Ручаюсь, вы и есть мисс Меррит, и пришли за своей печатной машиной.

— Да, это я.

— Ее доставили. Она там, во дворе. Пришла с караваном быков пару недель назад. И другие ваши вещи тоже… Я Голландец Ван Арк.

Он представил ее собравшейся публике и рассказал, когда она спросила, о работе почты. Приходит та с шайеннским дилижансом, и, поскольку в городе у них почтовой конторы нет, каждый, кто хочет, может купить письма и посылки у возницы и потом продавать получателям с небольшой выгодой для себя. Сара записала эти любопытные сведения в блокнот, пометив в нем заодно, как правильно пишется имя Ван Арк. Пока она писала, в контору вошла женщина — с широкой улыбкой на простом лице, по виду лет тридцати, в домашнего покроя платье и шляпке из бумажной ткани. Сразу было видно, она замужем и занимается домашним хозяйством.

Обе женщины улыбнулись друг другу, как близкие родственницы, обретшие одна другую после долгой разлуки.

— Миссис Докинс, — обратился к ней Голландец Ван Арк, — подойдите ближе и познакомьтесь с самой новой леди в нашем городе.

Сара поспешила навстречу миссис Докинс, и они обменялись рукопожатием.

— Привет, я — Эмма Докинс.

— А я — Сара Меррит. — Их радость от встречи была вполне искренней, они забросали друг друга вопросами. Докинсы жили над принадлежавшей им пекарней, у них было трое детей. Они приехали сюда из штата Айова, оставив там родителей и других родственников. Эмма пришла сегодня на почту в надежде получить письмо от сестры.

— Сожалею, миссис Докинс, — сказал ей Ван Арк, — но вам ничего нет. Зато теперь, с прибытием к нам мисс Меррит, у нас будет что читать помимо писем.

После нового обмена приветствиями все отправились во главе с Ван Арком осмотреть типографскую машину. Ее обнаружили в фургоне, под брезентом, разобранную на детали: более мелкие собраны в корзине, а главная часть накрепко привязана к стенке фургона кожаными ремнями.

Когда брезент сняли, Сара любовно коснулась машины пальцами — старый отцовский печатный станок, «Ручной пресс Вашингтона», тысяча фунтов стали, с помощью которой Сара приобрела свою нынешнюю специальность. Тут же был массивный столик-бюро с крышкой на роликах, а в корзинах — наборная касса с буквами, цифрами и знаками препинания; газетная бумага, чернила и прочие принадлежности, которые она сама упаковала этим летом в Сент-Луисе. Она пересчитала количество корзин и удостоверилась, что ни одна не пропала. Глаза ее сверкали от возбуждения.

— Все в порядке! Теперь нужен блок и другие инструменты, чтобы выгрузить его завтра.

— У меня все есть на складе, — заверил ее Ван Арк.

— И брезент, и фонарь, и кое-что еще. Я составлю список, а вы приготовьте к завтрашнему дню. Хорошо?

— О чем разговор, мисс Меррит…

Она провела еще немало времени в беседе с Эммой Докинс, от которой многое узнала о городе и его жителях и получила приглашение поужинать завтра со всей их семьей.

Прежде чем отправиться к себе в гостиницу, Сара побывала в пансионе Лоретты Раундтри, куда попала по крутой тропе, огибавшей ущелье с запада. Дома там стояли на узких террасах, их тыльная сторона упиралась прямо в скалы.

Миссис Раундтри, грубовато-добродушная женщина с крупными чертами лица, заверила, что с удовольствием сдала бы комнату Саре, она предпочитает женское общество, но, к сожалению, на комнаты у нее очередь — более полусотни желающих.

Сара записалась пятьдесят какой-то и вернулась на Главную улицу, где еще некоторое время расспрашивала встречных и поперечных и делала новые пометки в записной книжице.

В гостиницу она вернулась только под вечер.

У себя в комнате она в который уже раз за сегодняшний день взяла перо и чернила, подвинула прикроватный столик к окну и села, чтобы выполнить данное ею обещание.

«Территория Дакота, сентябрь, 27, 1876

Дорогой Роберт!

Я взяла в руки перо, чтобы выполнить то, что обещала тебе сделать сразу же по прибытии в Дедвуд. И вот я здесь. Это убогое поселение, которое, как четырнадцатилетний мальчик, уже вырастает из своих штанов и испытывает все болезни роста. Если правда то, что мне сказали, население ущелья и всех его ответвлений примерно двадцать пять тысяч.

Немало тут богатых, но большинство людей не добыли много золота. Они пробуют заниматься всем, что удается. Те, кто продолжают искать золото, делают это такими допотопными средствами — с помощью ступки, пестика, а чаще просто руками, что диву даешься.

Но хватит об экономических делах. Ты просил меня написать, нашла ли я Аделаиду, мою дорогую сестру и твою возлюбленную, которую ты не забываешь.

Она здесь, в Дедвуде, но, Боже, как мне больно сообщать тебе то, что я должна сообщить. О, Роберт, наши представления о ней были чересчур оптимистичны. Она уже не та привлекательная девушка, кого мы видели последний раз, когда ей было шестнадцать.

Дорогой Роберт, соберись с духом, чтобы услышать страшные вещи, которые я со стесненным сердцем вынуждена тебе поведать. Ты боялся, что Аделаида может здесь выйти замуж, но действительность во сто раз хуже. Моя сестра стала женщиной легкого поведения, проституткой. Тут, в Дедвуде, их называют девушками с верхнего этажа, запачканными голубками и так далее — но это все смягченные выражения, а неприкрытая суть такова, как я написала. Аделаида — проститутка.

Она сменила свое имя, сделалась не Адди, а Ив и работает у хозяйки по имени Роза Хосситер, грубой, омерзительной сводни, которая вызывает у меня дрожь в руках, когда я вынуждена вспоминать о ней.

Наша Аделаида выкрасила волосы в темный цвет, намазала глаза и губы и сильно потолстела — это в свои-то годы. Я не стану мучить тебя и дальше описанием ее немыслимого наряда. Все эти внешние перемены, как я думаю, только выявляют то, что происходит у нее внутри, и уже произошло, превратив ее из милой девушки, которую мы знали, в женщину с каменным сердцем и непреклонным выражением лица.

Несмотря на то, что она отвергает все мои попытки общения с ней, я намерена остаться здесь ради нее и использовать любую возможность, чтобы обрести ее доверие и расположение и чтобы с помощью печатного слова уничтожить эти очаги зла и разврата, в которых пристойные девушки, подобные Адди, превращаются в несчастных, заблудших, бедных душой созданий, вызывающих только жалость.

Я сожалею о том разочаровании и горе, что доставит тебе мое письмо, об утере тобой последних надежд, которые ты так долго и с такой верностью носил в своей душе, и совершенно искренне, поверь мне, прошу и умоляю тебя подумать об устройстве собственной жизни — найти достойную молодую женщину, заслуживающую твоей преданности. Что же касается Адди — пусть она станет предметом твоих воспоминаний, а не надежд.

Посылаю это письмо экспресс-почтой (здесь есть и такая), что будет быстрее, чем с шайеннским дилижансом, который бывает в Дедвуде только раз в две недели, и надеюсь, что ты получишь его без промедлений.

Пусть твое тяжелое состояние не длится слишком долго, потому что ты, Роберт, хороший человек, а хорошие люди не должны страдать от несправедливых приговоров судьбы.

Твой друг Сара Меррит».

Сложив и запечатав письмо, Сара долго сидела в унынии, глядя в окно в сторону квартала, где стоял дом мадам Розы. Ей даже казалось, что с высоты третьего этажа, на котором расположен ее гостиничный номер, она видит не только тот страшный дом, но и окно комнаты Аделаиды.

«О, Адди, ты имела возможность так хорошо устроить свою жизнь с Робертом. Как я завидовала, что он не сводит с тебя глаз, что для него больше никто не существует. Даже после твоего отъезда его печаль не позволяла ему встречаться с другими женщинами… Сейчас ты могла бы уже быть его женой. А вместо этого… вместо этого ты в таком ужасном месте — после того как убежала из родного дома, почти там же, как до этого наша мать, бросив отца и меня. Я никогда не могла подумать, что после наших бесконечных разговоров о поступке матери ты совершишь то же, что и она».

Воспоминания о первых днях после побега матери сохранялись еще в голове у Сары. Она помнила тот серый ноябрьский день, когда она так сладко спала и ее разбудил отец, сказав, что пора в школу. Обычно это делала мать.

— А где мама? — спросила она, протирая глаза. Ей было объяснено, что мама уехала навестить свою сестру в Бостоне.

— В Бостоне? — Она никогда не слышала, что там живет ее тетя. — А когда она вернется?

— Наверное, через неделю…

Прошла неделя, и другая, и месяц, и Адди снова начала мочиться в кровать и плакать перед сном, зовя мать, а Сара часами стояла у окна, выходившего на Лемпли-стрит, ожидая, не покажется ли знакомая фигура с густыми темными волосами… Матери не было… Зато появилась миссис Смит, которую наняли временно, но которая осталась надолго, и отец сделался очень мрачен, спина его согнулась, хотя он был совсем молодым человеком. До той поры, пока Саре не исполнилось двенадцать, она так и не знала правды, и только тогда миссис Смит рассказала ей о том, что произошло с матерью. Было это на кухне, где они вместе мариновали свеклу.

— Твоя мать не вернется, — объявила миссис Смит. — Пора тебе уже знать правду. Она убежала из дома с человеком по имени Пакстон, Эмери Пакстон, он работал у твоего отца наборщиком. Куда они отправились, никто не знает, но она оставила записку, что любит Пакстона и они собираются пожениться. Твой отец так ничего и не слышал о ней с тех пор и, конечно, не мог жениться, потому что не знал, не будет ли его новый брак двоеженством. Понимаешь?..

С того дня Сара стала коллекционировать незнакомые слова, записывать их в голубую линованную тетрадку, и это стало ее привычкой.

Первым словом на первой линейке было — «двоеженство». Дальше шло ее объяснение: «Это когда женщина замужем за двумя мужчинами. Теперь я знаю, почему мама нас бросила…»

С тех пор и до настоящего времени Сара не выносила ни вкуса свеклы, ни запаха уксуса.

Сейчас, сидя в неуютной комнатке «Большой Центральной», Сара листала другую тетрадку, заполненную записями, которые она делала с момента приезда в Дедвуд. Вздохнув, она достала большой чистый лист бумаги. Когда тебя что-то сильно беспокоит, часто говорил ей отец, садись и пиши.

Она стала писать, пытаясь изобразить словами точную картину того, что представлял собой Дедвуд. Первый номер ее газеты несомненно сохранится на все времена, и описывать город, чья история только-только начинается, нужно исключительно правдиво,

Она работала до полуночи, сама сочиняя все статьи для первого выпуска «Дедвуд кроникл». Не считая той, что была начата в ресторанчике Тедди Рукнера во время завтрака, заголовки других статей гласили: «ПОЧТА ПРИБЫВАЕТ НА СКЛАДЫ ВАН АРКА; ШАИЕННСКИИ ДИЛИЖАНС — ЕЖЕДНЕВНОЕ СООБЩЕНИЕ С ДЕДВУДОМ ОЖИДАЕТСЯ В ОКТЯБРЕ; ЛИНИЯ ТЕЛЕГРАФА ДОХОДИТ ТОЛЬКО ДО ХИЛЛ-СИТИ; В ДЕДВУДЕ ОЧЕНЬ МАЛО ЖЕНЩИН; СЕМЬ ДОМОВ СТРОЯТСЯ НА ГЛАВНОЙ УЛИЦЕ; МИСТЕРЫ БЕЛДИНГ И МАИЕРС ПРОВОДЯТ ВОДУ ИЗ УАИТВУДА К ВЕРШИНЕ ГОЛД-РАН; ГЕОЛОГИЧЕСКИЕ ИЗЫСКАНИЯ — 200 ДОЛЛАРОВ В ДЕНЬ…» Она также составила объявление о том, что редактору «Дедвуд кроникл» требуется помещение для типографии и для жилья. Но дольше всего она работала над передовой статьей под заголовком: «ЗАКРОИТЕ ПУБЛИЧНЫЕ ДОМА НА ЗАПАДНОЙ ОКРАИНЕ ГОРОДА!» Статья была большая и пылкая и заканчивалась словами: «Мы должны очистить наш город от этих скандальных заведений и отдать их хозяев во власть закона. Но как это нам сделать, если сами представители закона — частые посетители домов разврата? Нужно привлечь общественное мнение для борьбы с источником физических и моральных болезней…»

К тому времени когда Сара сняла очки, ее глаза уже покраснели, а плечи ломило. Конечно, Адди страшно разозлится, прочтя передовицу, но Сара решила идти на подобный риск и начать борьбу с самой болезни, а не с ее симптомов. Закрыть дома — и тогда проституток в городе не станет!.. Возможно, это непопулярный ход, учитывая всеобщую заинтересованность в таких заведениях, но долг журналиста — так отец учил ее — быть не популярным, а эффективным в вопросах, касающихся серьезных перемен в обществе, — там, где эти перемены необходимы.

Утром, выйдя из гостиницы, Сара увидела, что ночью прошел дождь, и досадный, и приятный, потому что, хотя улицы покрылись знаменитой дакотской щелочной грязью, зато не было пыли — этого бича всех типографских машин.

Она удивилась, что не слышала ночной бури, превратившей улицу в болото, но разогнавшей тучи. Сейчас небо было голубым, и стоял прекрасный осенний день. Однако навозный дух после дождя заметно усилился.

Она сделала крюк, занесла письмо на экспресс-почту и затем отправилась на склады Ван Арка, по пути останавливая свой взгляд решительно на всем. Как дети при виде гамельнского дудочника, к ней присоединялись и за ней шли: Генри Танби, Скич Джонсон, Тедди Рукнер, Коротышка Рис и, наконец, сам Голландец, все готовые помочь ей перевезти куда надо типографский станок.

— Так куда же мы повезем? — спросил Голландец, после того как впряг лошадь в фургон.

— За мной! — скомандовала Сара.

Она повела их к месту, которое уже выбрала раньше — под ветвями огромной сосны, стоящей прямо на Главной улице возле дома под номером 10, где помещался очередной салун. Могучие ветви дерева вполне могли выдержать перекинутый через них блок с грузом, а толстый ствол и такая же шапка хвои надежно защищали и от уличного движения, и от непогоды.

— Здесь, — заявила Сара.

— Здесь?!

— Нам нужна крепкая опора для блока? Вот она! — указала Сара. — По-моему, подойдет,

— Прямо на улице? — спросили у нее.

— Пока не найду помещения — да.

— Прямо посередине улицы? — не унимались спрашивающие.

Она ответила тоже вопросом.

— Улица — общественная собственность, так? А разве я не часть общества? Разве все вы — и он, и он — не часть общества? Разве не общество делает необходимым выпуск газеты?.. Если вы поможете, джентльмены, первый номер нашей с вами газеты будет готов еще до темноты.

В ответ раздались одобрительные возгласы, а Скич Джонсон уже карабкался на плечи Генри Танби, чтобы оттуда перекинуть и закрепить на дереве подвесную лебедку. Когда канат с крюком на конце был опущен оттуда, его сразу подхватило несколько нетерпеливых рук, жаждущих поскорее закрепить крюк на раме печатного станка. Другие руки выравнивали с помощью лопат землю под деревом, клали на нее деревянные щиты. Потом все приналегли на веревки, станок приподнялся, закачался в воздухе, стал медленно опускаться. Сара командовала:

— Ножки на раму, раму на щиты… прямее… аккуратнее… так… Теперь закрепляйте болтами, не забудьте шайбы…

Потребовалась еще кое-какая наладка, которую она быстро проделала сама, и машина, как заявила Сара, была готова к работе. Раздался новый взрыв одобрения.

— Теперь дело только за шрифтом, бумагой и чернилами…

— А как насчет тента, мисс Меррит? Хотите его поставить?

— Буду вам очень благодарна, джентльмены. — В считанные минуты вокруг станка был туго натянут брезент, и временное типографское помещение появилось на свет. Возле тента были разложены в корзинах прочие необходимые предметы, включая ящик с литерами, наборные доски и кожаный передник.

Сара с удовлетворением посмотрела на свою «типографию» и вокруг.

— Спасибо всем, — поблагодарила она, после чего начался процесс рукопожатий.

Тем временем людей на улице прибывало, они уже полностью перегородили ее, остановив движение. Все были заворожены видом печатной машины и жаждали увидеть ее в действии.

— Когда выйдет первый выпуск? — кричали в толпе.

— Найдите второго наборщика, — отвечала Сара, — и газета появится в полдень!

Видя, что никто не хочет расходиться, Сара сняла жакет, засучила рукава и начала набирать текст под внимательными взглядами десятков глаз. Если раньше люди были заворожены, то сейчас — в полном восхищении. Правая рука Сары двигалась с такой быстротой, что за ней невозможно было уследить. Ведь уже многие годы занималась она набором, она опускала руну в наборную кассу и вынимала оттуда нужную литеру, даже не поворачивая головы в ту сторону. Она заполнила верстатку за несколько секунд, поместила готовые строки в печатную форму и стала набирать вновь.

А толпа все росла и росла.

В то же самое время в двух кварталах отсюда шериф Ноа Кемпбелл сидел в своем маленьком закутке, заполняя «эти вонючие лицензии». Будь она проклята, вся бумажная работа! Но, когда две недели назад была образована городская администрация, он согласился взять на себя все обязанности городского главы, а также начальника полиции, как было предписано новыми правилами. Среди его обязанностей была и выдача распроклятых лицензий, а также сбор налогов с компаний, корпораций, с любой деловой или торговой сделки, произведенной в Дедвуде.

«Бедри, Сет Уорумейнин, — с трудом выводил он буквы, — 5 долларов в уплату за лицензию, 4-й квартал 1876 г., город Дедвуд».

Он откинулся назад, изучая свое творение, дергая себя за усы, бормоча что-то под нос… Дерьмо и еще раз дерьмо все это! Написано как курица лапой! Нет, это не для него. С чем он может обращаться, так это с револьвером, с лошадью, а также с пьяными драчунами, но перо и чернила — не его дело… Нет, не его!..

«Ноа Кемпбелл», — поставил он подпись, подул на чернила и швырнул лицензию в груду других, уже готовых. Он снова окунул перо в чернильницу, чтобы продолжить свою писанину, когда услыхал хлопок бича. Так погоняют только быков. Он поднял голову и прислушался. Снова те же звуки. К ним прибавился рев избиваемых животных. Кемпбелл бросил ручку, отодвинул стул и встал. Сняв с крючка на стене черный «стетсон», он напялил его на голову и вышел.

Улыбающийся и довольный — наконец-то можно размяться, — Кемпбелл стоял на ступеньках конторы, оглядывая открывающееся перед ним ущелье. Почти у самых дверей он увидел пару серо-коричневых волов, запряженных в повозку, а за ними еще, и еще. Возницы щелкали бичами, наполняли воздух немыслимой руганью, но вереница телег, фургонов и других экипажей не двигалась с места — затор был где-то намного впереди.

— Эй, вы, мать вашу, бабку вашу, сукины, потаскухины дети!.. — неслось над улицей. — Сдвинетесь вы хоть немного, или вам нужно пороха насыпать в задницу?!.. Я сделаю это собственными руками… мать… мать… мать… и воткну туда эту вот сигару, если вы сейчас же не двинетесь с места…

Слов было еще больше, но они тонули в хлопанье бичей и реве быков. Ноа расхохотался. Добрый старый Тру Блевинс, он знает, что сказать, чтобы вся улица была довольна, ему палец в рот не клади. Язык у него подвешен что надо…

Ноа Кемпбелл и его семья — отец, мать и брат — приехали сюда в мае вместе с бычьим обозом Блевинса. Так поступали часто те, кто не мог себе позволить передвигаться по железной дороге, — присоединялись к погонщикам быков и вместе с ними проделывали путь через враждебные индейские территории. Погонщики брали деньги за охрану, но игра стоила свеч.

В случае с Ноа Кемпбеллом — вдвойне: он и Тру Блевинс сделались закадычными друзьями.

Бедный Тру не очень-то обрадуется, когда узнает, что теперь он должен будет, согласно лицензии, платить налог в три доллара, прежде чем разгрузит свою фуру.

Караван повозок медленно продвигался. Ноа помахал рукой Блевинсу и тем, кто следовал за ним. Но вскоре движение опять остановилось, снова стал слышен голос, несомненно принадлежащий Тру Блевинсу и разносящий в пух и прах всех и вся. Новый затор, казалось, был длительней и безнадежней предыдущего. Со ступенек своей конторы Кемпбелл видел, что основная пробка в горле дороги была у десятого салуна. Поправив шляпу, он ступил в грязь и направился к этому месту.

— Дайте дорогу! Пустите! — выкрикивал он, пробираясь сквозь толпу, отстраняя и раздвигая мужские туловища.

Не дойдя до цели, он уже понял причину дорожного затора. Конечно же, опять эта чертова Сара Меррит со своим печатным станком, который она поставила чуть не посреди Главной улицы. Дьявол возьми эту женщину, всюду она создает неудобства!.. Вся в коричневом, с закатанными рукавами блузы, волосы собраны в пучок, длинная и худая, как жердь, она быстро метала какие-то штуки на металлическую доску, а наблюдатели глазели на это действо и, судя по всему, не собирались расходиться до вечера.

— Что здесь происходит? — рявкнул Кемпбелл, раскидывая всех, кто еще оставался на пути.

Сара мельком взглянула на него через плечо и продолжала заниматься своим делом.

— Я набираю газету, — спокойно объяснила она.

— У вас есть лицензия?

— Лицензия?

— Вчера я говорил вам, что нужна лицензия.

— Ой, простите, совсем забыла.

— Кроме того, вы задерживаете городское движение, создаете дорожные пробки. Нужно убрать с улицы эту штуку!

— Я нахожусь на общественной земле, мистер Кемпбелл.

— Вы сами общественная помеха, мисс! Я уже сказал вам, убирайтесь отсюда!

— Я уйду, когда смогу арендовать помещение.

— Вы уйдете сейчас же, или я отправлю вас в тюрьму!

— В этом городе нет тюрьмы. Я обошла его вдоль и поперек и знаю это.

— Может, и нет, но зато есть неплохой туннель, вырытый в горе неподалеку от зеленной лавки Джорджа Фарнума, и не воображайте, что я не посажу вас туда, потому что вы женщина. Кто бы вы ни были, видит Бог, я исполню свою обязанность.

— Мой арест может повредить вашей популярности в городе, мистер Кемпбелл, — Сара взглянула на толпу зрителей. — Люди ждут, когда из машины выйдет первый номер газеты.

Кемпбелл повернулся к толпе: — Эй вы, расходитесь! Вы мешаете движению. Давайте! Двигайтесь!

Один из старателей с тачкой и тазом для промывки золота возвысил голос:

— Ты что, собираешься укатать ее в тюрьму, Ноа?

— Обязательно. Раз она нарушает законы.

— Черт, но она ведь женщина.

— Мы принимаем законы для всех, для женщин и для мужчин… Подвиньтесь… пройдите, чтобы Тру Блевинс мог проехать со своим обозом!

Он повернулся к Саре спиной и, подперев бока, бросил через плечо:

— Мисс Меррит, я даю вам час на то, чтобы убрать все ваше имущество и освободить улицу.

— Я не на улице. — Она перестала производить набор, подошла к Кемпбеллу, взглянула ему прямо в лицо. — Я на общественной земле.

— Если через час вы не уберетесь отсюда, я приду и сам выкину все это. И потом вы ответите за незаконный бизнес. — Он ткнул пальцем в сторону ее переносицы. — На стене вашего предприятия должна висеть лицензия. У вас ее нет.

— У меня и стены нет!

Он повернулся на одной ноге и зашагал обратно, давя уличную грязь ковбойскими сапогами. Сара недолго смотрела ему вслед, крепко сжав губы, затем взметнула юбками, и, прежде чем их коричневый муслин опал и успокоился, она уже снова сидела за работой, продолжая набирать газету.

— Представление окончено, люди! — крикнул Кемпбелл зевакам. — Возвращайтесь к своей работе.

Наблюдая, как толпа постепенно расходится, он вынул из жилетного кармана большие часы стоимостью в один доллар и отметил время: 11.04. В четыре минуты первого он снова придет сюда, к большой сосне, и, если эта чертова заноза в заднице не уберется отсюда к тому времени, ей не поздоровится. Она попадет прямо в ту пещеру возле лавки Фарнума, как бы ее ни защищали все добренькие мужчины вместе взятые… Да и какой у него выход, в самом деле? Не может ведь он позволить, чтобы делами тут занимались кому где вздумается, останавливая движение, перегораживая улицу, засовывая свой нос во все дырки и не выполняя законы… стоит здесь позволить поступать, как кому хочется, и в городе скоро начнутся настоящие кулачные бои, и стрельба, и невесть что еще. Особенно в этом, где такая нехватка женщин…

Люди продолжали расходиться. Теперь Кемпбеллу предстояло выполнить еще одну малоприятную задачу.

— Тру! — окликнул он погонщика на передней повозке. — Задержись на минуту.

Блевинс остановил быков, сплюнул табачную струю в грязь, пригладил усы тыльной стороной корявой руки. Кожа на лице у него была цвета молодого оленьего мяса, и отсутствовала одна бровь. Он потерял ее после выстрела почти в упор несколько лет назад.

— Ноа, как делишки, старина? Как отец с матерью?

— Прошлый раз, когда я видел их, были в порядке, но индейцы все еще беспокоят время от времени, устраивают тарарам возле Спирфиша. И, что хуже всего, ведь фермерам приходится выходить за ограждения, на поля.

— Да, это так. — Тру сдвинул шляпу, всю в подтеках от пота. — Ты прав, Ноа. Передай им привет от старого Тру.

Кемпбелл кивнул, положил руку на край повозки, искоса посмотрел на собеседника.

— Послушай, Тру… тут в городе вышло постановление, пока тебя не было… В общем, меня сделали шерифом.

— Шерифом! — Тру вздернул голову и залился хохотом.

— Что здесь смешного?

— Да слушай, ты ведь не такой зловредный и не такой паршивый, чтобы быть шерифом! Хотя что-то у тебя в лице есть такое, противное… ха-ха…

— Во всяком случае, у меня все брови на месте.

— Следи за тем, что говоришь, парень. — Тру нацелился пальцем в лицо Кемпбелла. — Не то лишишься их.

Ноа рассмеялся, потом снова стал серьезным.

— Послушай, Тру. Я должен брать у тебя три доллара с повозки за разгрузку товара. Таков закон.

— Три доллара!

— Да.

— Но мы возим в город самые необходимые грузы. Если бы не мы, здесь не было бы ни окон, ни бобов, ни печей, чтобы варить на них! И, если бы не мы, кто привез бы тебя и твоих родичей сюда этой весной и защищал от индейцев, которым все это не очень нравилось?

— Я знаю, знаю. Но не я издаю законы, я только должен следить за исполнением. Итак, три доллара за каждую, Тру, и собирать их поручено мне.

Тру сплюнул. Вытер губы. Оскалился, глядя в сторону воловьей упряжки.

— Ладно. Еще с одним дерьмовым делом разобрались, — пробормотал он и взмахнул бичом. — Поехали. Будь здоров, ты, никчемное сборище кишок!.. — И уже на ходу, не глядя на Кемпбелла, проронил: — Мы заплатим все что нужно, на складе. Пошли с нами…

Почти целый час понадобился Кемпбеллу, чтобы собрать пошлину со всех погонщиков бычьего «каравана». Нужно было не только взять золото, но и взвесить его и, что самое трудное, записать все имена в список, который он передаст городскому казначею вместе с деньгами.

В начале первого он вышел от казначея и поспешил в ту часть улицы, где опять скопилось множество зрителей, наблюдающих за тем, как Сара Меррит работает и как она тем самым пренебрегает распоряжением шерифа. Ему снова пришлось проталкиваться сквозь толпу, хотя он, при своем росте, и поверх голов видел, что Сара как ни в чем не бывало продолжает закладывать в пресс намазанные чернилами планки и крутить всякие рукоятки.

Но вот работа, видимо, подошла к концу, Сара подняла высоко вверх отпечатанный лист бумаги. Разразился шквал аплодисментов, раздались крики — и то и другое так громко, что можно было услышать по другую сторону горы.

— Джентльмены! Вот первый экземпляр первого выпуска «Дедвуд кроникл»! — закричала Сара. — Он всего на одной странице, но следующий выпуск будет больше!

Радостные крики стали вдвое громче, в то время как листок с непросохшей еще краской пошел по рукам. Те, кто не могли прочитать его сами, спрашивали других, о чем там написано. Названные по именам люди, кто помог ей в первые минуты и часы ее пребывания в городе, получили всеобщую известность и одобрение и немало дружеских хлопков по спине и плечам. Суть передовой статьи о публичных домах была заслонена чувством гордости, которое испытал почти каждый мужчина от причастности к рождению первой газеты в Дедвуде, и поэтому ожидаемого эффекта не возымела.

Сара отпечатала уже второй экземпляр и готовилась сделать третий, когда Ноа Кемпбелл приблизился к ней вплотную.

— Мисс Меррит, — прокричал он сквозь шум, — боюсь, мне придется положить конец всему этому!

Она продолжала возиться со станком.

— Скажите об этом им! — бросила она с вызовом и открыв крышку, вытащила третий отпечатанный лист, краска на котором тоже еще блестела. Протянув его Кемпбеллу, она добавила: — Скажите им, отчего вы собираетесь прикрыть мою газету, шериф Кемпбелл! Скажите им, где я вас увидела впервые и почему вы хотите зажать свободу слова и печати!

Он мельком взглянул на заголовки. Крупнее всех был:

«Закрыть отвратительные публичные дома на Западе!»

Прежде чем кровь ударила ему в голову, Сара уже обращалась к толпе:

— Джентльмены! Шериф Кемпбелл хочет арестовать меня за то, что я нахожусь на общественной земле. Но он не имеет на это права! Спросите его о настоящей причине ареста! Спросите! Я не первый издатель газеты, которого хотят заставить замолчать, потому что боятся правды! Но я не буду молчать!

— О чем это она, скажи, Ноа?..

— Не мешай ей, Ноа!..

— Городу нужны газеты, Ноа!..

Кемпбелл почувствовал зреющий протест. Он незаметно расстегнул кобуру и в то же время закричал:

— Я предупредил ее час назад, чтобы она убрала свою машину с середины улицы! У нас сейчас новые законы, и меня назначили, чтобы я следил за их исполнением…

— Но ты не можешь арестовать женщину!

— Мне хочется этого не больше, чем тебе, Генри, только я дал клятву точно и безукоризненно выполнять свои новые обязанности. Она же нарушила целых два постановления, как я понимаю. Постановление номер один, часть вторая, насчет лицензий, то есть разрешений, и постановление номер три, часть первая, о помехах городскому транспорту и о беспорядках на улицах и в переулках. Этот декрет вы нарушаете вместе с ней, потому что отказываетесь разойтись!

— Мы же только хотим посмотреть первый номер газеты!

— Посмотрели? Теперь отправляйтесь по своим делам.

— А что она говорит, Ноа? Какие такие у тебя причины заставить ее молчать?

— Я не прошу ее молчать, я только хочу, чтобы она убралась с улицы вместе со своим прессом!.. — И, повернувшись к Саре, шериф Кемпбелл приказал: — Надевайте свой жакет и идите со мной!

— Нет, сэр, — отвечала она, — я никуда не пойду!

— Ну что ж, тогда я…

И он схватил ее за шиворот, чтобы повести силой.

— Уберите руки! — закричала она, вырываясь.

— Двигайте ножками, мисс Меррит! — говорил он, подталкивая ее.

— Но мои шрифты… краска… мой пресс!

— Накиньте на них брезент, если хотите. Я давал вам на это целый час, помните? Вы не воспользовались им, а теперь давайте… вперед!..

Он снова подтолкнул ее.

Кусок сухого навоза шлепнулся о его плечо.

— Пусти ее, тебе говорят!

— Да отпусти ее! Она никому не мешала!.. — Еще один кусок помета сбил с него шляпу. Он выпустил Сару, повернулся к толпе. Та не отступила. Лица у людей были мрачные, кулаки сжаты.

— Эй, люди, расходитесь! Никто не запрещал ей печатать. Но только не здесь, в центре города!..

— Гоните его, ребята! Мужчина не должен так обращаться с женщиной!

— Бейте его!..

Все остальное произошло почти мгновенно. С неба посыпался дождь из конского навоза. Толпа надвинулась на Кемпбелла. Он вытащил оружие. Чей-то кулак ударил его в челюсть. Сара вскрикнула, Ноа отпрянул, споткнулся. Раздался выстрел, и за полквартала отсюда Тру Блевинс упал на мешки, которые разгружал из своей повозки. Ноа свалился на спину, подмяв под себя свою шляпу,

Толпа бушевала, как растревоженный муравейник, мелькали кулаки.

Сара закричала снова. Изо всех сил.

— Да перестаньте же! Остановитесь!

И полезла в самую гущу, хватая людей за руки, умоляя прекратить. Она заметила, как снова кто-то ударил Кемпбелла по лицу, вскрикнула и попыталась защитить лежащего на земле.

— Хватит!.. Довольно!.. Пожалуйста!..

Она кричала и кричала — так, что вены вздулись на лбу.

— Да послушайте меня!..

Ее отчаянные крики в конце концов достигли цели: внутреннее кольцо атакующих распалось, шум стих. Люди начали оглядываться вокруг.

Они увидели, что она стоит посреди них на коленях, с безумным выражением лица, волосы растрепаны.

— Что же вы делаете? — выкрикивала она хрипло. — Что же вы?.. Он ведь ваш шериф, ваш товарищ, он только исполняет свои обязанности… Отойдите от него! — Она прижала руки к груди. — Господи, да хватит вам!..

Несколько человек, что нагнулись над лежащим Кемпбеллом, выпрямились. Их кулаки разжались. Они переводили взгляд с Сары на поверженного представителя закона. Взоры их стали проясняться: они начинали понимать и оценивать ситуацию.

По толпе поползли выкрики:

— Хватит… Довольно… Отойдите… Дайте ему подняться…

— Ты в порядке, Ноа? — робко спросил кто-то. Еще кто-то протянул ему руку. Кемпбелл оттолкнул ее, сам поднялся на ноги. Из носа у него шла кровь, губы были разбиты, левой рукой он растирал ребра. Прямо на глазах лицо его начало распухать.

В наступившей тишине очень громко прозвучал голос со стороны улицы:

— Тру Блевинса застрелили!

— О Боже, — прошептал Ноа и шагнул в толпу, расступившуюся перед ним.

Потом он побежал. Он подбежал к повозке, взял Тру Блевинса за плечи, осторожно перевернул его, положил на мешки с зерном, которые тот только что разгружал.

Глаза Тру затуманились, но он с усилием улыбнулся.

— Попали в меня, старина.

— Куда?

— Кажется, что всюду…

Голос его слабел, перешел в кашель. Тру со стоном прикрыл глаза.

— Позовите врача! — Кемпбелл снова повернулся к Тру, нагнулся над ним, увидел кровь на его замызганном жилете, сказал непривычно мягко:

— Тру, прости меня. Не вешай носа, парень. Не умирай, пожалуйста. — Он выпрямился, снова закричал: — Я сказал, позвать врача, черт вас всех побери!

— Он уже идет, Ноа, — тихо проговорил кто-то рядом с повозкой. — Вот, возьми, если нужно…

Говоривший протянул Кемпбеллу носовой платок.

— Нет! Не прикасайтесь к нему ничем грязным! — Дэн Терли, местный врач, уже подбегал с черным чемоданчиком в руке.

— Скорей, док! — закричал Ноа. — Помоги ему!

Высокий худощавый мужчина в рубашке с засученными рукавами вскарабкался на повозку и нагнулся над Тру.

— Поехали, — сказал он, откидывая полы жилета Блевинса и начиная расстегивать ему рубашку. — К моему дому… Ноа, а как с тобой? Нужна помощь?

— Нет, у меня все в порядке, док. — Раздался щелчок бича. Повозка тронулась.

— Тогда отправляйся по своим делам, Ноа, — велел доктор. — Ты мне не сможешь ничем помочь, если будешь крутиться рядом. Я сообщу тебе о результатах, как только сам буду их знать.

— Но, док… Я же тот самый, кто подстрелил его!

— Он в хороших руках, Ноа. — Доктор внимательно взглянул на Кемпбелла. — Иди!

Тот кинул последний взгляд на Блевинса, дотронулся до его загрубелой руки, сказал:

— Тру, ты не сваляешь дурака? Скажи, старина… — С этими словами Кемпбелл спрыгнул с повозки, но остался стоять на дороге, провожая ее глазами. Кадык на его горле ходил ходуном, грудь теснило.

— Не отмочи ничего такого, Тру. Прошу тебя. — Прошло немного времени, и он встрепенулся, провел тыльной стороной ладони по носу, проверяя, унялась ли кровь, и почувствовал, что его беспокойство о Блевинсе уступило место новой вспышке гнева. Он снова направился к большому дереву, где еще стояло немало людей, несколько притихших после всего случившегося. Когда он приблизился к ним, многие опустили глаза. Люди переминались с ноги на ногу и были похожи на могильщиков вокруг открытой могилы. Все посторонились, пропуская его, и он шел прямо к Саре Меррит, с каждым шагом ощущая нарастание ярости. За всю свою жизнь ему ни разу не хотелось поднять руку на женщину, но сейчас он чувствовал непреодолимое желание, греховное желание садануть кулаком в это удлиненное худое лицо — и сделать так в отместку за то, что случилось с Тру. Чтобы она тоже упала, и валялась, и хныкала, и чтобы ей было так же плохо, как бедняге Блевинсу… Какая будет жуткая потеря, глупая потеря, если Тру умрет! И все из-за этой упрямой самоуверенной «делательницы добра», которая отказывается подчиняться самым простым правилам и законам.

Сара стояла, тоже притихшая, как и остальные, прямая, словно Столб Свободы, что высился неподалеку от нее, в руках она держала револьвер Кемпбелла.

— Я очень сожалею, — прошептала она, отдавая ему оружие, глядя в его лицо с синяком под левым глазом и полосками крови на щеках и подбородке.

— Заткнитесь! — рявкнул он, выхватывая у нее из рук кольт и сдерживая желание дать ей пощечину. — Меня не интересуют ваши сожаления.

— Он умер?

— Не совсем.

Он вложил револьвер в кобуру, нагнулся, чтобы поднять свою изувеченную шляпу.

— Но вам придется отвечать, если это случится… Эй, вы! — взревел он, поворачиваясь к остаткам толпы и тыча в них шляпой. — Говорю вам в последний раз: очистите улицу!

Словно потревоженные тараканы, все стали расползаться в стороны. Кемпбелл стукнул кулаком по шляпе, и она приняла почти прежний вид.

— Сукины дети! — пробормотал он, с отвращением нахлобучивая свой головной убор.

Затем он сказал, кривя губы и не глядя на того, к кому обращался.

— Сара Меррит, — глаза его были устремлены на Столб Свободы, наличие которого помогало ему хоть как-то сдерживать свои эмоции, — вы арестованы за нарушение спокойствия, за деятельность без разрешения, за провокацию насилия, и я был бы рад, если бы вы сейчас снова отказались подчиниться, потому что тогда я имел бы удовольствие связать вас, заткнуть рот кляпом и протащить за волосы по улице!

— Вам не придется этого делать, мистер Кемпбелл, — проговорила она покорно и взяла в руки свой блокнот, жакет и кошелек. — Я иду с вами.

Он взорвался.

— Теперь вы идете! — закричал он, сверкая глазами и показывая в сторону, куда повозка увезла Тру Блевинса. — Теперь, когда в моего друга попала пуля, вы идете со мной! Будьте вы прокляты! — Он сорвал с себя шляпу — Как жаль, что у нас нет публичных наказаний кнутом!

Она стояла перед ним, смиренно поджав губы, ожидая что будет дальше. Позади нее кто-то уже заботливо накрыл типографский станок брезентом.

— Могу только повторить снова, мистер Кемпбелл. Я очень сожалею.

Он испытующе смотрел на нее несколько мгновений, и она подумала, что никогда не наблюдала ненависть в более чистом виде, чем сейчас в этих глазах.

— Если все будет зависеть от меня, — произнес он холодно и почти спокойно, — вы еще больше обо всем пожалеете… Идемте.

Она подчинилась и двинулась вдоль Главной улицы — под позорным эскортом шерифа, а люди по сторонам глазели ей вслед и перешептывались.

Кемпбелл привел ее к деревянному прямоугольному зданию с несколькими ступеньками перед входом и дощатыми дорожками.

— Туда! — приказал он, подталкивая ее между лопатками.

Они вошли в магазин, где покупатели казались такими же неподвижными, как мешки с товаром, наваленные кругом. Только головы слегка поворачивались, провожая глазами Сару и ее стража. Проснулась собака, лежавшая возле пузатой печки, и лениво обнюхала их следы, в то время, как они продвигались в глубь склада. Мимо свежих яблок и яиц, мимо консервных банок и мешков с сушеными бобами шли они. И потом — мимо огромных бочек с уксусом, закрытых деревянными втулками, через которые просачивался запах, так нелюбимый Сарой. В самом конце помещения располагался длинный прилавок, за которым стоял бородатый человек в белом переднике, в подтяжках, в нарукавниках и в щегольском черном котелке.

— Ноа! — мрачно приветствовал он шерифа.

— Джордж! — в тон ему ответил тот. — Мне нужно ненадолго использовать твой туннель.

— Конечно.

Вопросов не было. Все в городе уже знали, что произошло на Главной улице и что раненый был другом шерифа.

— Фонарь там есть?

— Висит на крюке при входе.

Кемпбелл снова подтолкнул Сару, прошел с ней за прилавок, через задний ход вышел в короткий коридор без окон, где пахло, как в корзине с картофелем. Когда за ними закрылась дверь, наступила полная тьма. Сара ощутила прилив страха и остановилась. Шериф опять толкнул ее, она почувствовала под ногами три шатающиеся ступеньки.

— Подождите здесь.

Она услышала, как клацнула ручка лампы, потом чиркнула спичка, разгорелась, осветив лицо Кемпбелла. Он снял лампу с крюка, зажег фитиль. Затем кивнул в сторону.

— Туда.

Она послушно шагнула в отверстие заброшенной шахты. Помещение напоминало небольшую кладовую, здесь был деревянный стул, на полу охапка соломы, покрытая грубым рваным одеялом. Ей стоило больших усилий, чтобы голос у нее не дрожал, когда она, окинув все это взглядом, сказала:

— Это и есть ваша тюрьма?

— Да, — ответил Кемпбелл.

Он поставил фонарь на пол возле стула и пошел к двери.

— Мистер Кемпбелл!

Ее охватил панический страх при мысли, что она сейчас останется одна,

Он повернулся к ней, взглянул холодными серыми глазами, но не произнес ни слова.

— Сколько вы намерены держать меня здесь?

— Это зависит от судьи, не от меня.

— А где ваш судья?

— Судья еще не назначен, но пока его обязанности поручено выполнять Джорджу.

— Джорджу? Вы хотите сказать, зеленщику?

— Да.

— Значит, меня будет судить не настоящий суд?

Он помахал пальцем возле ее носа.

— Послушайте, женщина! Вы заявились сюда, подняли бучу и стали причиной того, что ранили человека. И вы еще недовольны чем-то? Ничего себе…

— У меня есть все права, мистер Кемпбелл, — ответила она, обретая прежнюю уверенность. — И одно из них: чтобы мое дело рассматривал территориальный суд.

— Вы сейчас на индейской территории, и местное управление здесь бессильно.

— Тогда федеральный суд!

— Ближайший федеральный суд находится в Янктоне, так что единственный, кто у нас имеется, это Джордж. Его выбрали сами старатели как самого честного, кого они знают.

Он снова повернулся к двери.

— А защитник, — остановила она его, — Вы не можете поддерживать обвинение без адвоката!

— Не можем, говорите? — Он взглянул на нее через плечо. — Вы не где-нибудь, а в нашем чертовом Дедвуде. Здесь все не так, как везде.

На этой угрожающей ноте он закончил разговор, вышел и закрыл за собой дверь. Последнее, что она услышала: как поворачивается ключ в замочной скважине.