Против ветра, мимо облаков

1

– Игорь, ну скоро?

Она очень юная, очень хорошенькая и очень пустенькая. В блестящих узких брючках, красной кофточке, с волнистыми золотистыми волосами, причем и волны, и золото – все искусственное, а вот молодость… Ей и двадцати нет, и тут уж без подделки. Капризно надутые губы, здоровенный телефон, в который она постоянно пялится, вытягивая губы уточкой, а когда говорит, то намеренно слегка шепелявит – возможно, ей кажется, что это мило.

– Киса, подожди еще немного. Хочешь, в кафе посидим? Там есть мороженое.

Ему тоже кажется, что шепелявит она мило.

Вика презрительно поморщилась и нырнула за машину, поправив бейсболку – козырек полностью скрыл ее лицо.

– Придорожная забегаловка с оригинальным названием «У Алены». Ты меня еще в ларек поведи, шаурму есть. Лучше поторопи их, чего они возятся.

Он не изменился. Все та же гордо посаженная голова с профилем античной статуи, все те же светлые волнистые волосы – длинные, до плеч, собранные в пучок пижонским кожаным шнурком, а Вика точно знает, что под шнурком обычная резинка. Все те же синие миндалевидные глаза и четко прорисованная линия губ… Когда все стояли на раздаче в очереди кто за чем, этот парень успел три раза постоять за красотой, и три раза ему отсыпали сверх меры. И его сорок два года совершенно не очевидны.

– Девушка, вы долго еще?

Вика наклонилась совсем низко к переднему бамперу и полировала его ветошкой, делая вид, что спрашивают не ее.

– Девушка, я к вам обращаюсь!

– Чего вы орете, мужчина? – Из комнаты кассира выглянула Лидия Васильевна, кассирша. – Уже заканчивает, не видите, что ли? Идите в кассу и рассчитайтесь, вместо того чтобы кричать. Что за народ, им стараешься как лучше, а они только орать горазды. Быстрее вам никто не сделает, нешто не знаете.

Вика рада, что он не узнал ее. А вот машина узнала. Открыв дверцу водителя, Вика принялась вытирать руль. В машине пахнет совсем не так, как когда-то.

– Девочка моя.

Вика погладила руль, понимая, что ведет себя глупо – но это она, ее родная машинка.

Теперь в ней ездит какая-то капризная «киса» и этот.

Вика давно уже не называла его по имени, даже в мыслях – просто «этот». Потому что никакого названия данному индивиду придумать просто не могла, а потом стало уже все равно, и вот теперь снова всколыхнулось, потому что вот он – этот, с какой-то разрисованной «кисой», на ее машине.

Вика нежно погладила руль и захлопнула дверь. Это уже не ее машина, не ее жизнь, все двери перед ней закрыты. Остались только вот эта экспресс-мойка и куча тряпок разного калибра.

– Смотри, смотри же, сколько малины! В лукошках! А лукошки тоже продаются? Купи мне, я хочу малины!

– Малина не продается. – Лидия Васильевна оттеснила «кису» от столика с ягодами. – Это мне родственница привезла, буду идти домой – заберу.

– Да ладно вам, продайте лукошко – я хорошо заплачу.

Он тянется в карман за деньгами, а Лидия Васильевна темнее тучи.

– Сказано – не продается! Или вы, господин хороший, слов не понимаете? Помыли вам машинку – езжайте с богом, капризы вашей дочки мне здесь ни к чему, дома пусть капризничает. Распустили детей, а ведь девка-то не маленькая, и все туда же – хочу, и все. Она у вас, случайно, на пол не падает ногами дрыгать, если не получает того, чего хочет?

Вика хохочет, спрятавшись в чулан с ведрами. Ай да Лидия Васильевна, вот ведь нашла чем уесть – ему такие слова как серпом по яйцам, особенно сейчас, когда он сделал себе первую подтяжку – уж она-то это хорошо видит.

И он всегда любил девочек помоложе, но эта «киса» совсем уж на грани уголовной статьи.

Он поспешно влез в машину и уехал, забрав с собой кису. На ее машине.

– Вика!

Именно сегодня из всего персонала на работе только она. Ванька после вчерашнего никакой, остальные тоже – «после вчерашнего», и Лидия Васильевна прогнала их, чтоб не позорили заведение. Что им скажет Юрка, хозяин мойки, Вике безразлично – она ни рук, ни ног не чует, помыв за пару часов десяток машин.

Вика сбросила резиновые сапоги и подставила ноги солнцу. Несмотря на то что обувь водонепроницаемая, вода попадает внутрь, и к обеду ноги словно в луже, которая плещется в сапогах. И нужно время от времени сушить и сапоги, и ступни.

– Вик, а ведь я его не сразу признала.

Вика молчит. Разговаривать об «этом» она не хочет принципиально. Она-то его сразу узнала, а вот он ее – нет, а значит, она изменилась настолько, что даже хорошо знакомый человек не признал. Впрочем, лица ее он не видел, голоса не слышал – а все ж.

– Я его, паразита, потом уж признала – наглость-то какова, на твоей машине малолетнюю стервь катает, бесстыжий мужик!

Вика молчит, греясь на солнце, и думает о том, что осенью она сможет уйти отсюда.

Вот только георгины пристроит.

Лето достигло своего пика.

Назаров торопился, а когда он торопился, то всегда нервничал.

Впереди были выходные, которые он планировал провести в свое удовольствие, а тут как на грех – задержка с передовицей, потом подвел художник, и рекламодатели вдруг заартачились, и пока Назаров все это разгребал, прошел день. Уже шестой час, и пора бы закругляться – ведь пятница же, и футбол сегодня, но дел еще полно.

– Здравствуй, Евгений Александрович.

Этот человек всегда ходит тихо, как индеец, – но на индейца был совсем не похож. Небольшого роста, поджарый и очень загорелый – явно загорал не здесь, и что его привело сюда, неизвестно. И лучше бы он не приходил, но очень сложно предложить не приходить в здание человеку, которому это здание принадлежит.

– Здравствуйте, Николай Андреевич.

Назаров вышел из-за стола и пожал протянутую руку, этикет соблюден. Гость сел в кресло для посетителей и огляделся.

– Смотрю, ты совсем освоился. Не жалеешь, что вернулся?

– Нет, жалеть не о чем. – Назаров пожал плечами. – Писать я могу где угодно, а вот жить мне удобнее здесь. По семейным обстоятельствам в том числе.

– Думаешь, твоя бывшая тебя здесь не достанет? – Гость захохотал. – Я вчера вернулся с Кипра, заехал в Париж, Ира хотела побродить по бутикам. На улице купил газету, на первой странице твоя благоверная, снова в центре внимания: устроила дебош в ресторане. В общем, жизнь ее, похоже, бьет ключом.

– Ага, и почему-то всегда по голове. – Назаров старался не злиться, ведь он дал себе слово не реагировать на упоминания о его неудачном браке. – Я здесь, потому что бабушка болеет и нужно быть рядом.

– Нанял бы кого-нибудь.

– Когда она растила меня, то никого не нанимала. – Назаров знал, что гость специально дразнит его, и сердился. – Бабушка для меня самый близкий человек, и у нее тоже, кроме меня, никого нет. А мое вдохновение не зависит от страны пребывания.

– Да, читал твою последнюю книгу. Чтиво это не по мне, но я хотел кое-что понять.

– И поняли?

– Понял, что безнадежно устарел. – Гость рассмеялся. – Ладно, все это присказка – а сказка будет впереди. Я чего к тебе пришел-то, Женя. Я знаю, что Виктория вышла.

Назаров меньше всего ожидал подобного разговора. Он было решил, что гость пришел к нему по поводу редакционной политики относительно освещения городских новостей, где Назаров не щадил никого, тем самым за короткий срок снискав огромную популярность среди читателей и ворох претензий от чинуш самых разных рангов. А ведь скоро выборы, и Назаров точно знает, что его гость финансирует предвыборные кампании нескольких кандидатов. И вдруг – разговор о Вике. Он даже сам с собой это не обсуждал, а тут…

– Да, вышла еще зимой. Живет в Привольном, в старом доме ее бабки.

– Теперь ясно, магнит какого рода держит тебя там. – Гость жестом приказал Назарову молчать. – Я все ждал, когда же она ко мне придет, но не дождался. Ехать к ней я не могу, но ты уж, будь добр, сообщи мне, если понадобится помощь. Конечно, телевидение для нее закрыто, но я что-нибудь придумаю. Не хотел бы, чтобы она ставила на себе крест.

– Я тоже этого не хотел бы, и…

В дверь заглянула секретарша.

– Евгений Александрович, звонит ваша жена.

Секретарша никак не может усвоить, что жена бывшая – впрочем, Анна кого угодно умеет заставить делать то, что ей нужно, а потому Назаров просто не отвечает на ее звонки, и Анна звонит в приемную, а секретарша вынуждена докладывать о звонке. Противостоять Анне очень сложно. Настолько сложно, что секретарша рискнула прервать его разговор с этим человеком.

– Я возьму.

Конечно, секретарша не виновата, она сделала все, что могла.

– Извините, Николай Андреевич, это недолго, иначе она не даст нам поговорить.

– Конечно.

Назаров предпочел бы говорить с бывшей женой без свидетелей, потому что никому не надо знать, что он бесхребетный дурак, но спровадить человека, владеющего креслом, на котором он сам сидит, и кабинетом, и даже телефонным аппаратом… в общем, это плохая идея.

– Же-е-е-ень!

Голос Анны, тягучий и сладкий, и такой же обманчивый, как ее внешность Белоснежки. Когда-то и он обманулся, но это в прошлом. Правда, Анна так не считает.

– Анна, я занят.

Он понимает, что проиграл в тот момент, как только взял трубку – но оставлять секретаршу на растерзание бывшей жене было нечестно и малодушно. И потому он вынужден сейчас выставить себя тряпкой в глазах человека, которого он… ну, да, уважает – несмотря на его одиозную репутацию. Но у Анны есть свойство: она умеет заставить любого делать то, что хочет она.

– Женя, я завтра буду в городе, давай встретимся?

Назаров тупо уставился на кипу статей у себя на столе, на миг даже забыв о человеке в кресле посетителя. Какого-то черта Анна прилетит из Парижа в Александровск? Зачем хочет с ним встретиться?

– Посидим в милом смешном кафе «Маленький Париж», ты мне закажешь какао и их фирменный торт, а я куплю каких-то новых стеклянных фигурок… Жень, ты чего молчишь?

Назаров понимал, что это ловушка: и голос, тяжелый и гладкий, как жидкое золото, и невинные планы насчет кафе и стеклянных фигурок… Но как сказать, что ему все это не нужно? А самое главное – как сделать, чтобы Анна осталась где-то там, в Париже, демонстрировать моды и позировать фотографам, а не вваливалась снова и снова в его уже налаженную жизнь?

– Же-е-енечка!

Она знала, что он не устоит – конечно же, попрется с ней в это кафе, а потом… Да бог знает, что Анне взбредет в голову, учитывая, что она всегда под кайфом. А закончится все скандалом и полицией, и его, Назарова, испорченными нервами и подорванной репутацией. Потому что ни о ком, кроме себя, Анна думать не умеет. Она вообще не умеет думать, похоже. А если в Париже она сейчас в центре нового скандала, стоит ожидать, что за ней потянутся папарацци, и Назаров тоже может оказаться героем скандального репортажа, а учитывая, что неделю назад парижское издательство выпустило в продажу его книгу… Конечно, Анна все просчитала.

Назаров уставился в первую попавшуюся статью – из тех, что еще ждали его одобрения. Их много, а в номер нужно отобрать всего три.

«Бизнесмен и меценат Николай Ладыжников на открытии бассейна». Ну, этого «мецената» Назаров отлично знает, его второе имя – Коля-Паук, и весь рэкет, все незаконные операции и уголовщина происходят под его патронатом, так что никаких статей о его меценатстве он не пропустит. Несмотря на то что меценат сидит сейчас в его кабинете, полирует задницей кресло для посетителей и заинтересованно слушает его разговор с Анной.

И вот это тоже не годится – эка невидаль, беременная школьница из многодетной семьи, и…

Что?!

«Виктория Станишевская вышла из тюрьмы!»

Заголовок прост и понятен, и как раз этой понятностью и простотой автор и заинтересует аудиторию. Фотографии Вики – босиком, в кепке с козырьком, она из шланга моет бока большого внедорожника.

«Убийца вышла на свободу! Приговоренная к семи годам тюрьмы за убийство собственной сестры Виктория не отбыла в колонии и половины срока, выйдя на свободу – но чиста ли ее совесть? Кровь на руках не смыть никакими средствами, и убитую не вернешь. И я думаю, что три года – это слишком мало. Назовите меня мстительным, но как так получилось, что убийца на свободе?

Она прячется от всех в одном из пригородных сел – там у нее, как оказалось, есть собственный дом. И она живет, наслаждается каждым днем – а ее жертва…»

Назаров вдруг ощутил ту абсолютную ясность, которая бывает у него только тогда, когда он достигает точки абсолютной ярости.

– Же-е-е-ень!

Это Анна, она до сих пор на проводе, и ее фальшивый голос, подогретый кокаином, звучит неуместно и глупо.

– Анна, ты можешь ездить, куда тебе вздумается, но с чего ты взяла, что я хочу с тобой встречаться?

«В ее дворике полно цветов, она плетет корзины и продает на трассе ягоды и травы – в промежутках между мытьем машин, и уже никогда не вернется ни на телевидение, ни в светское общество, но достаточно ли этого? Почему кто-то счел возможным выпустить на свободу жестокую убийцу, когда…»

– Жень, ты что?

– Ничего. – Назаров понимал, что Анна не виновата в его ярости, но теперь уж получит и она. Чтоб два раза не вставать. – Прекрати мне звонить! Прекрати пытаться мною манипулировать, мы развелись год назад, прими это и не беспокой меня. У меня другая жизнь, другая работа и другая женщина, или ты своим прокисшим от кокса мозгом не в состоянии этого осознать?

– Жень… Ну ты чего?

Теперь она включила сценарий «потерявшаяся сиротка». Назаров знал все ее уловки и, несмотря на это, постоянно велся на них, но не сейчас, когда он так зол.

– Я – ничего. Просто перестань мне звонить, присылать письма и третировать мой персонал. Не надо приезжать, чтобы со мной встретиться, я не хочу с тобой встречаться, и у меня есть с кем посещать кафе, ясно? Анна, тебе нужно лечь в клинику и полечиться, а потом…

– Женя, мне очень нужна помощь! – Анна зарыдала очень натурально. – Женечка, только ты настоящий, и только ты…

– Только я вижу тебя насквозь.

«Виктория Станишевская заплатила долги обществу? Я так не считаю, и родители ее жертвы тоже так не считают. Мать убитой Дарины Станишевской возмущена…»

– Жень, ты не понимаешь! Я сегодня стояла на крыше и думала прыгнуть вниз! И только мысли о тебе…

– Так надо было прыгать, Анна. – Назаров цедил слова сквозь зубы, изо всех сил стараясь держаться в рамках приличий. – Надо было взять и прыгнуть, вместо того чтобы доставать меня и лить водопады соплей по себе любимой, потому что единственная твоя проблема – настоящая проблема, а не выдуманная – это кокаин. И ты уж будь добра, с этой проблемой разбирайся сама, я пас.

– И тебе все равно, что я покончу с собой?

– Да. – Назаров вдруг понял, что ему и правда это безразлично. В обычное время он бы почувствовал себя бессердечной скотиной, но не сейчас. – Но знаешь, что будет на самом деле? Сейчас ты наешься каких-то практически безвредных таблеток, а через десять минут придет массажистка и обнаружит тебя около пустого пузырька, ты притворишься мертвой, но она обнаружит сердцебиение, конечно же. Массажистка поднимет крик, вызовет врачей, тебя под щелканье фотокамер перевезут в клинику, станут пичкать успокоительными и таскать к психологу, а журналисты примутся расписывать это на все лады, и ты будешь нежно ронять слезы перед камерами, и обыватели простят тебе твой давешний дебош в ресторане. Ты слишком сильно себя любишь, чтобы прыгнуть с небоскреба и умереть тяжкой и страшной смертью, расплескав кровь и мозги по тротуару и ощутив в последний миг, как ломаются все до единой твои кости и рвутся внутренности, а лицо превращается в месиво. А возможно, ты проживешь после падения еще какое-то время, наслаждаясь ощущениями? Нет, Анна, эта клоунада с суицидом мне уже не интересна, я это все уже с тобой проходил, уроки извлек, теперь поищи другого дурака.

– Скотина ты, Назаров!

Конечно, она ломала комедию, и он знал, и она знала, что он знает, – но Анна думала, что воспитание не позволит ему озвучить это. И не позволило бы, и ему пришлось бы тащиться за ней в кафе, и все пялились бы на них, а папарацци щелкали бы фотоаппаратами из всех щелей, а потом Анна вдруг принялась бы танцевать на столе, например.

И он бы ощущал себя набитым дураком, которого использовали в очередной раз.

Но теперь этого не будет. И Анна, похоже, тоже это поняла.

Назаров повесил трубку и поднял взгляд на гостя.

– Извините, Николай Андреевич.

– Ничего, я был женат четыре раза. – Ладыжников засмеялся. – Правда, ни одна из моих жен не была такой красоткой, но стервами были практически все. Тянет нас на стерв, да, Женя? Когда барышня стервозная, с ней интересно. Это та, кто ни рыба ни мясо, пусть на дачу ездит огурцы солить, а стерва… Впрочем, ты был на высоте. Так я о чем тебе толкую…

– Одну минутку, Николай Андреевич. – Назаров еще ощущал ярость и не хотел, чтоб она вот так зря пропала. – Еще минутку.

Он выглянул из кабинета, секретарша что-то записывала в толстый журнал.

– Клара, позови ко мне Зайковского. Как только найдешь, пусть тотчас идет ко мне.

Этот мерзкий пасквиль нужно похоронить – желательно вместе с автором. Но сказать, что статья не годится, а уж тем более что это аморально, будет неправильно. Воззвать к совести можно только тогда, когда совесть есть, а эта молодая журналистская поросль, напоминающая агрессивный плотоядный сорняк, лишена ее напрочь. Правда, Зайковскому уже двадцать восемь, и он не намного моложе самого Назарова, но выглядит он, тощий и нескладный, как студент-первокурсник.

Назаров был не из тех, кто, придя на должность, начинает увольнять сотрудников. Он считал, что любой человек заслуживает шанса, и хотя Дмитрий Зайковский не нравился ему и как личность, и как журналист тоже казался посредственным из-за тяготения к различной «желтухе», Назаров собирался избавиться от него так, чтобы поганец больше никогда не смог работать журналистом.

И вот запретить, просто запретить эту злобную писанину, взывая к каким-то морально-этическим соображениям Зайковского, будет глупо и бесполезно. Он тут же разместит статью в Интернете, а то и конкурентам предложит. Нет, нужно стереть его в порошок вместе с его грязной статейкой, но так, чтобы ему и в голову не пришло копать дальше, а уж тем более дать материалу ход в альтернативных источниках информации.

– Женя, да я, собственно, все сказал, что хотел. – Ладыжников поднялся. – Темноват кабинет, пришлю тебе дизайнера, подберем мебель получше.

– Мебель и эта сойдет. – Назаров чувствовал неловкость из-за того, что не смог уделить посетителю достаточно времени. – А вот если бы вы могли посодействовать мне в другом деле…

– Говори.

– В городской детской больнице сломался рентген-аппарат, и это для них катастрофа. Дети вынуждены стоять в очереди во «взрослых» больницах, вместе с пенсионерами, и…

– Понял. – Ладыжников кивнул. – Спасибо, что сказал. Думаю, аппарат у них будет через несколько дней. Жень, ты обращайся, если что нужно, тем более мы же не чужие люди. Ирина хотела завтра к тебе заехать, повидаться… А насчет Вики – просто имей в виду, я всегда помогу.

– Спасибо, Николай Андреевич. За все.

Ладыжников хлопнул Назарова по плечу и открыл дверь, столкнувшись на пороге с худым очкариком. Тот, завидев гостя, отскочил назад, словно узрел привидение, но Ладыжников прошел мимо, игнорируя его полные стеклянного ужаса глаза и лицо, искривленное в какой-то почтительно-перепуганной ухмылке. Назаров поморщился, сам он был напрочь лишен какого бы то ни было чинопочитания, и когда видел подобную готовность к унижению в других, всегда ощущал стыд за этого человека.

– Вызывали, Евгений Александрович?

Зайковский уже опомнился и деловито заглядывал в кабинет. Высокий и тощий, весь какой-то нескладный, и до сего дня он Назарову просто не нравился – еще и оттого, возможно, что он испытывал отвращение к таким вот подчеркнуто некрасивым людям. Назаров понимал, что это неправильно, и тем не менее ничего не мог с собой поделать, дурнушки обоих полов вызывали в нем подсознательное отторжение.

А теперь Назаров понимал, что нужно быть очень осторожным – парень неглупый и напрочь лишен любых нравственных ориентиров.

– Сядь. – Назаров бросил перед журналистом страницы со статьей. – Это что такое?

– Это джекпот, Евгений Александрович! Я знал, что вам понравится. – Зайковский подскочил и взмахнул руками. – Я ее чисто случайно увидел, сразу и не узнал. Но у меня профессиональная память. И я проследил, несколько дней следил, у меня и фотографии есть. Это же бомба, понимаете? Номер нарасхват пойдет, мы же…

– Ты или дурак, или меня таким считаешь. – Назаров холодно окинул парня взглядом, и тот словно уменьшился в размерах. – Сядь и слушай.

– Да я что, Евгений Александрович, я же… Да что такое происходит?!

– Происходит то, что ты сейчас отдашь мне все материалы, которые нарыл, – все, и карту памяти, и прочее. И забудешь, что вообще была такая статья. И такая женщина.

– Да почему?!

– А ты не думал, почему ей за убийство дали всего семь лет? – Назаров смотрел на парня в упор, не мигая. – И почему из семи она отсидела всего три года, в колонии с практически санаторным режимом? Или ты не в курсе, кто ее прикрыл тогда – и прикрывает сейчас, и почему? Ты что, смерти моей захотел, и сам смерти ищешь?

– Да я… О господи, неужели это… Это он из-за нее приходил?!

– Молчи и не дыши. – Назаров прищурился. – Кому ты сказал о своей статье?

– Никому. – Зайковский поежился. – Даже корректору не дал, даже секретарша не видела, сразу вам в папку положил после утренней летучки, вы же помните.

Что-то такое Назаров действительно помнил.

– Если ты хоть слово скажешь в ту сторону, спасти тебя я не смогу, – нахмурился Назаров. – Это тебе не загнивающий Запад, тут нельзя все подряд вываливать. Ты и сам едва не подставился, и меня чуть под монастырь не подвел, ты это понимаешь своей башкой?!

– Теперь понимаю… Господи, так вот почему все! Если она все время была ЕГО любовницей…

Назаров мысленно хохочет. Очень удачно зашел в гости господин Ладыжников, вот просто невероятно удачно. Главное, теперь напугать парня так, чтоб ему и в голову не пришло копать дальше.

– Ты ходил к матери?..

– Нет, это я так, только собирался…

– Где материалы?

– Вот. – Парень вытащил из сумки ноутбук. – А фотографии в телефоне.

Вид у него был разочарованный и несчастный, и Назаров его понимал, материал-то и вправду отличный.

– Хорошо, что больше никто этого не видел… Или кто-то видел?

– Нет, Евгений Александрович, честное слово, никто!

Конечно, коллегам он ничего не сказал, потому что боялся, как бы не перехватили сенсацию.

– Если это где-то всплывет, я прикрыть тебя не смогу. – Назаров сам почистил жесткий диск и забрал карту памяти из телефона парня. – Если есть хоть малейшая вероятность, что кто-то это видел и выложил в Сеть… А информация есть только у тебя, то я и укажу на тебя, когда у меня спросят, понимаешь? А если это где-то всплывет, то у меня первого и спросят.

– Я клянусь, что… О господи! Это что же могло быть, он бы меня за это…

– Именно. Иди, и молчок. А в номер пойдет твоя статья о молокозаводе, на вторую полосу. Статья хорошая, кстати.

– Спасибо, Евгений Александрович, спасибо за все!

– То-то, что спасибо. Иди и подумай, как ты мог попасть, если бы я вовремя все это не остановил. – Назаров кивнул, показывая, что аудиенция окончена. – И держи рот на замке, иначе…

– Я знаю, знаю!

– Откуда тебе знать…

– Евгений Александрович, да все знают, что он делает с теми, кто ему дорогу перешел. – Зайковский затравленно оглянулся. – Хозяин в городе, что ж. Он даже в тюрьме не сидел, а говорят, что весь криминал под ним, и все у него схвачено. Меткая кличка – Паук. Он всех в паутине держит, а поглядишь – добропорядочный бизнесмен, в офисе сидит, и… А ведь когда все случилось, они и вместе-то не были, а он прикрыл ее, надо же!

– Много текста.

– Да, согласен. – Парень подхватил сумку и попятился к двери. – Спасибо, Евгений Александрович. Ведь мог вляпаться, и поминай как звали…

Назаров снова перечитал статью. Написано зло, с подковыркой, и выводы читателю делать не надо, все уже сделано. Да, не сейчас, и не в его газете, но рано или поздно, а Вику кто-то узнает, и тогда…

– Нужно с Аленой поговорить.

Он просмотрел статьи, одобрил правки и подписал номер в печать. Дома ждала бабушка, горячий ужин, запах ночной фиалки во дворе, сверчки и теплая летняя ночь.

И Вика. Хотя уж его-то она точно не ждала.