Против ветра, мимо облаков

5

Луна поднималась из-за кромки леса, розоватая и огромная. Сумерки полны сверчков и лягушачьего хора, слышного со стороны реки. И вечер был бы хорош, если бы не запах ладана из дома, если бы не горе, случившееся внезапно, и не важно, что Назаров знал, что оно случится, все равно он был к нему не готов.

И, конечно, он не смотрел на гостью, ему и незачем, даже если бы он был слепым, то голос ее все равно узнал бы. Вика пришла, не дожидаясь похорон, пришла огородами – но пришла, и он рад, что она не оставила его в одиночестве. Днем она не могла прийти, и он знал, что днем она никуда не выходит со двора, но сейчас поздний вечер, и Вика пробралась в их двор, прячась в сумерках и подсолнухах.

– Привет. – Назаров подвинулся, и Вика села рядом. – Вот так вот…

Из дома доносился голос священника – «Со святыми упокой», а Назаров думал о том, что святым в раю несладко придется, когда явится бабушка Варвара инспектировать райские кущи да обнаружит вдруг какой беспорядок или пыль по углам, например. Эта мысль кажется ему неуместной, но он ничего не может с ней поделать, а Вика молчит, и Назаров признателен ей за это. К чему слова, когда он и так знает, что Вика искренне скорбит по его бабушке Варваре, и может быть, только в ее искренности он и уверен сейчас.

– Завтра похороны, в двенадцать. – Назаров толкнул Вику плечом. – Ты придешь?

– Приду. – Вика вздохнула. – Она этого хотела. Я с Аленой приду. Жень, тебе помощь нужна?

– Ага. – Назаров поднялся. – Пойдем поедим, не хочу я один…

Вика молча встала и пошла за ним по дорожке в летнюю кухню. Там пахло выпечкой, какими-то травами и еще чем-то, чем пахло только здесь. Впрочем, у каждого дома есть свой запах, вот и здесь он был свой, но обоим знакомый.

– Она с утра наготовила всего, пирогов напекла… Я спал, а она управлялась спозаранку, словно знала и торопилась дела доделать.

– Она и знала. – Вика вздохнула. – Зимой мне говорила, что летом умрет – вот по ее и вышло.

Назаров поставил на стол тарелки, достал чугунок с картошкой и мясом, свежие помидоры.

– Там компот в холодильнике, тебе налить?

Он вспомнил Викину манеру запивать еду – всю без исключения, словно она ничего не могла проглотить, не запивая, а может, так оно и было.

Они молча ели картошку с мясом, приготовленную бабушкой Варварой, и оба понимали, что это уже последнее, что она оставила им – поздний ужин, перемытые ею чашки, румяные пирожки с малиной, и больше не будет она готовить на этой кухне, и ее загорелые сноровистые руки, натруженные за долгие годы забот и работы, нашли покой. Вечный покой, и осознать это они пока не могут.

Вика пила компот, отвернувшись к окну. Она уже привыкла терять: людей, которых любит, свою жизнь, ощущение счастья, но бабка Варвара оставалась – это была ее связь с прошлым, словно последнее прибежище, последний камень фундамента дома, который едва держался, и теперь ее не стало и дом рухнул.

– Она свой цветастый сундук тебе оставила. – Назаров опустил взгляд, чтоб не видеть Вику и не показать ей подступивших слез. – Давай сейчас погрузим на тележку и отвезем к тебе, пока темно. Потому что завтра, боюсь, не до этого будет, а потом…

– Ладно.

Вошли в дом, где плыл запах ладана и звучал монотонный голос священника, а от свечей шло душное тепло, и прикрыли дверь в гостиную. Назаров кивнул Вике, они прошли в бабушкину спальню, вместе взялись за ручки сундука и приподняли его.

– Тяжелый, черт…

– Жень, может, там есть что-то, нужное тебе?

В этом была вся Вика – прежняя Вика, щепетильная и честная даже в мелочах.

– Что бы там ни было, она приказала все отдать тебе, не глядя. Вот ключ, тоже тебе передать велела. Давай, помоги мне, чего стоишь?

Вика взялась за ручку, и они выволокли громоздкий сундук на улицу, погрузили на тележку, и Назаров покатил ее в сторону калитки, ведущей к огороду. Там всегда была протоптана дорожка, через которую можно было пройти из одного двора в другой, на соседней улице.

– Вика, придерживай его, что ли – ну как сверзится…

Вика и так придерживала, и они повезли тележку по узкой тропинке, цепляясь за стебли и листья кукурузы, подсолнухи, за ботву картошки… И над всем этим господствовала огромная луна, выкатившаяся из-за ряда тополей, стройными свечами вонзающихся в почти уже ночное небо.

Вика открыла дом, и они втащили сундук на веранду.

– Куда тебе его?

– В спальню, куда же…

Они внесли сундук в спальню Вики и поставили у стены. В свете небольшой люстры сундук матово заблестел расписными боками.

– Бабушка говорила, что этот сундук принадлежал еще матери ее прабабки – его за ней дали как приданое.

– Ага. – Вика кивнула. – И эта дама была так же матерью прабабки моей бабушки. Путаница какая-то с этим родством…

– Что?!

– Ты разве не знал? – Вика хмыкнула. – У нас с тобой общий предок, как оказалось. Надо потом нарисовать генеалогическое древо, но мы на нем вместе висим, Жека.

И это обращение – Жека, и Викина ироничная гримаска – все было от той, прежней Вики, и от той жизни, которая была утрачена навсегда. И неловкость, которая отступила, снова вернулась.

– Взмок весь… – Назаров подумал, что ни за что не хочет возвращаться в дом, где какие-то чужие люди отпевают его бабушку, хотя ее самой там и нет. – Вик, пошли на реку, искупаться бы…

И это тоже было из той, прежней жизни – ночные побеги на реку, и купание в теплой темной воде, пахнущей теми особенными речными запахами, которых нигде больше нет, только на берегу их реки.

– Погоди, возьму чистое – переодеться. – Вика открыла шкаф. – Кстати, вот шорты и рубашка, еще отцовы. Возьми, переоденешься, искупавшись. Мыло надо взять, мочалку и шампунь.

Она деловито сновала по комнате, собирая немудреные банные принадлежности, а Назаров застыл, глядя на нее – ночью это была прежняя Вика, как будто ночь сняла с нее груз той ужасной несправедливости, жертвой которой она стала, и бед, поломавших ее, казалось, непоправимо. Ночь и луна вернули ее прежнюю сущность – не было больше потухшего затравленного взгляда, не было голоса, звучащего как шелест мертвых листьев, она выпрямилась, ночь оживила ее, и ее лицо показалось Назарову самым красивым из всех, что он видел.