Птицелов

Глава 4

Лайэм уже три дня занимался строительством в Дубовом парке, не посещая свой офис, куда вторглась эта строптивая женщина. Работа на свежем воздухе успокоила его нервы, и он с удовольствием думал о предстоящем в четверг заседании Общества по изучению древних средиземноморских культур.

В четверг вечером он заехал домой, принял ванну, переоделся и поехал на бульвар Саус Дрексель, где находился довольно уродливый особняк Прентиса Росситера в стиле ложной французской готики. Лакей открыл перед ним массивную резную дверь, он вошел в холл и был очень удивлен.

— Орелия Кинсэйд! — воскликнул он ошеломленно, увидев перед собой ту, встречи с которой все эти дни старательно избегал.

Она холодно кивнула и поджала губы.

— Добрый вечер, мистер О'Рурк!

— Что вы здесь делаете?

Она моргнула и устремила на него твердый взгляд своих блестящих глаз с чуть приподнятыми уголками.

— Я приехала на заседание с тетей Федрой.

— Так вы обе здесь? — Теперь он припомнил, что Общество пригласило Федру иллюстрировать какую-то книгу, которую предполагает издать.

— Да, две женщины вторглись в сферу мужских интересов. Ведь Америка — свободная страна, мистер О'Рурк, хотя женщины в ней не имеют еще права голоса.

— Вашу тетю пригласили по делу, но вы…

— А у меня — не дело, а интерес к древности и к Средиземноморью, этот интерес возник еще в Италии, где я прожила два года. Италия — страна Средиземноморья с древней историей. — Слегка кивнув Лайэму, она закончила: — Ну, я иду на заседание, меня ждет тетя. Извините.

Он глядел, как она шла по коридору с мраморными стенами в библиотеку, где должно было состояться заседание.

— Проклятье! — Он снова вел себя с ней как идиот.

Лайэм вошел в большую комнату с высоким потолком, где уже сидели вокруг длинного стола красного дерева человек десять постоянных членов Общества и три женщины. На полированном столе стояли графины с шерри и подносы с рюмками.

Здороваясь с мужчинами, он не мог оторвать глаз от молодой женщины в золотистом шелковом платье с единственным украшением — серебряной брошью с мерцающим пурпурным камнем, фигура которой ярко выделялась на фоне книжных полок, уставленных томами в темных кожаных переплетах. На полках стояло также множество разнообразных античных статуэток, вазочек, украшений, коллекцией которых Рос-ситер очень гордился. Нет, решительно эта женщина преследует его, словно неотвязный кошмар! И — вот уж поистине на беду — она не только очень красивая, но к тому же уверенная в себе, волевая женщина и превосходный профессионал. Лайэм вынужден был одобрить ее эскизы и испытывал из-за этого какое-то чувство унижения. Конечно, хорошо, что он наладил отношения с отцом, но самолюбие Лайэма все-таки было задето.

Он с трудом заставил себя отвести глаза от Орелии. Доктор Росситер объявил заседание открытым. Лайэм давно был увлечен археологией и стремился принимать участие в экспедициях, раскопках. Незабываемую радость доставило ему посещение древних Микен в Греции два года назад и экспедиция, которая нашла черепки античных ваз в песках египетской пустыни. Сейчас он хотел бы участвовать в очередной экспедиции, планируемой Обществом, и поэтому с энтузиазмом участвовал в его работе.

Росситер в очках, поднятых на лоб, сверкая в свете канделябров блестящей лысиной, проверил по списку присутствующих и представил докладчика:

— Сегодня мы имеем удовольствие выслушать сообщение Джека Квигли, вернувшегося из Северной Африки.

Встал высокий багрово-румяный человек, сидевший рядом с Росситером. Задира и бахвал, Квигли не пользовался популярностью в ученом мире, хотя был образован, много путешествовал и знал несколько языков. Но в Обществе любителей археологии его слушали с большим вниманием.

Густой, громкий голос Квигли сразу заполнил помещение. Лохматая шевелюра и борода придавали ему сходство с дикарем.

— Я должен вам сообщить, джентльмены, что в раскопках около Фив в Египте мне выпала большая удача. Там я обнаружил нетронутое захоронение, и в нем — мумию превосходной сохранности.

Лайэм увидел, что на лицах у многих выразились интерес и зависть; да и он сам испытывал эти чувства.

По слухам, Квигли мог отдавать все свое время археологическим изысканиям в экзотических странах, потому что, женившись на богатой одинокой вдове, без зазрения совести тратил ее деньги.

— А золото в могиле было? — спросил Эрнест Вильямсон, новый член общества.

— В настоящее время я разбираю и классифицирую найденные в могиле предметы, — продолжал Квигли, как будто и не слышал вопроса…

— Нашли ли вы золото? — настойчиво повторил Вильямсон.

Квигли сердито нахмурил брови:

— Разве вы не знаете, что проклятые крестьяне разграбили ценности еще в давние времена. — Он сжал мощный кулак. — Попадись они мне сейчас, я бы им все кости переломал, но грабили все эти гробницы в прошлые века. — Археолог посмотрел на Вильямсона так, будто и ему охотно переломал бы кости.

«Этот человек агрессивен», — подумал Лайэм.

Вильямсон, удовлетворенный ответом, спокойно откинулся на спинку кресла.

Квигли рассказал о надписях на стенах склепа.

— Судя по характеру иероглифов, мумия принадлежит ко времени Нового Царства. — Он налил себе рюмку шерри и опрокинул ее одним глотком. — Тело довольно гибкое, забинтовано желтоватыми широкими лентами, пропитанными ароматными смолами.

— Вообще-то, это признак более поздней эпохи, — вставил Росситер. Как председатель Общества и личный друг Квигли он позволял себе делать замечания во время доклада. — Хотелось бы знать формулу, которую упоминает Геродот, тогда мы могли бы по химическому составу средств, используемых при бальзамировании, точнее датировать мумии.

— Это все пустяки, — отмахнулся Квигли. Он сел за стол, осушил свою рюмку вина, налил новую и тотчас с жадностью выпил. — Они вскрывали тело, вынимали все органы и затем тело высушивали. Вот и все, что нужно знать.

Росситер деликатно кашлянул.

— А я как хирург уверен, что все это делалось более тщательно, чем вы думаете. Египтяне вскрывали тело покойника с хирургической точностью, вынимали сердце, легкие и внутренности, которые помещались в отдельные урны. Потом тело подвергалось бальзамированию: его внутренние полости наполнялись травами, опилками и ароматными смолами. По некоторым источникам, тело после вскрытия и очистки оставляли на семьдесят дней в соленой воде. Мозг искусно удалялся проволокой через нос. Я как медик предполагаю, что отсутствие мозга способствовало ускорению процесса мумификации.

— Мумификация происходила благодаря особому климату Египта, жаркому и сухому, — загремел Квигли. — Это был основной фактор, а не бальзамирование и удаление органов.

— И все-таки очень важен был состав средств, применяемых при бальзамировании, — возразил Росситер. — Употреблялись сода, битум, бальзамические масла. Со временем египтяне улучшали состав — мумии Нового Царства сохранились лучше, чем Старого Царства, — те почернели и потрескались.

Желая положить конец описанию этих ужасных деталей, Лайэм задал вопрос:

— А что это за мумия, мистер Квигли?

— Мумия женщины, — ответил тот. — Знатной дамы по имени Птахнофрет. Ее имя и портрет были на крышке саркофага.

— Она была хорошенькая? — шутливо спросил доктор Кэннингхем, еще один член Общества — хирург.

— Какое имеет значение, красива она была или нет, — буркнул Квигли. — Как и другие женщины в те времена, она помалкивала — это лучшее качество для женщины.

Мэнсфилд кашлянул, и Лайэм подумал, что человек, который привел на собрание двух женщин, должен чувствовать себя неловко. Но этот странный молчун и тихоня не вступился за женщин, и Квигли продолжал с ожесточением:

— В сущности, древние рассматривали женщин как племенной скот… «И правильно делали» — как будто прозвучало непроизнесенное окончание фразы. Лайэму было известно, что Квигли третирует свою жену и фактически превратил ее в затворницу.

Кроме Федры и Орелии, за столом сидела, рядом с мужем, еще одна женщина — миссис Кэннингхэм. Она встала и с возмущением, но сдерживая себя, заявила:

— Я с вами не согласна, мистер Квигли, в Древнем Египте были царицы, известные в истории как мудрые правительницы. И если оставить в стороне бедных крестьянок, то египтянки никогда не представляли собой племенной скот.

— Ха! — воскликнул Квигли. — Царицы Древнего Египта — такие же племенные кобылы, как и все женщины. Только титулованные.

— Неужели вы назовете племенной кобылой и царицу Хатшепсут? — вступилась Федра. — Она построила прекраснейший храм в Дэр эль-Бахри. У нее была только одна дочь.

— Хатшепсут была вдова и узурпировала трон племянника, — заметил Квигли.

— А я читала в источниках, что он добровольно разделил с ней правление, — возразила Федра.

— Если она не была узурпатором, то почему египтяне после ее смерти разбивали статуи и выскребали ее имя на надписях? Они считали, что женщина не должна выходить за пределы своего предназначения, и правление Хатшепсут их возмущало. Сейчас спекулируют ее именем, а я считаю, что при жизни это была обычная баба, которая совала свой нос куда не положено, покуда из нее не сделали мумию с забинтованным ртом, — вот тогда она приняла пристойный для женщины вид!

В комнате повисла напряженная тишина. Миссис Кэннингхэм сжала кулачки, так что побелели суставы пальцев. Федра бросила на Квигли яростный взгляд, Орелия закусила нижнюю губку, и ее черные глаза ярко горели на смуглом лице.

Неожиданно для самого себя Лайэм встал и заговорил твердым, подчеркнуто спокойным тоном:

— Я лично считаю, что царствование Хатшепсут было прекрасной эпохой в истории Египта. Во всех источниках говорится, что это время процветания страны. Целые десятилетия мирной жизни — ни одной войны за все время ее царствования. А какие великолепные архитектурные сооружения возведены тогда! Я утверждаю, что Хатшепсут была выдающейся правительницей. — Помолчав, чтобы подчеркнуть свое утверждение, он продолжил: — Мне кажется, что наше Общество создано в целях объективного, непредвзятого изучения истории древних культур. Давайте же не будем допускать, чтобы в дискуссиях довлели какие-то личные предубеждения. Тем более, когда речь идет о предубеждениях, недостойных нашего цивилизованного общества и позорных для кануна двадцатого века.

— Если вы имеете в виду меня, — вскочил Квигли с побелевшими от ярости глазами, — то я излагаю факты без всяких личных предубеждений!

— А мне кажется, что вы умалчиваете о фактах, которые нашли в папирусах известные египтологи.

Квигли нахмурил густые брови, лицо его пылало. «От гнева или от нескольких рюмок шерри —кто его знает», — насмешливо подумал Лайэм.

— Только безмозглый идиот может опровергать бесспорный закон природы, — прорычал Квигли, — женщины всегда были…

— Остановитесь, — резко прервал его Лайэм, — вы оскорбляете присутствующих здесь леди.

Квигли выскочил из-за стола:

— Хотите заткнуть мне рот?! Ну-ка, выйдем за дверь, и я с вами разберусь!

— Следую за вами! — отозвался Лайэм, но председатель собрания призвал их к порядку.

— Успокойтесь, джентльмены! Вы зашли слишком далеко.

Он потрепал по плечу яростно пыхтевшего Квигли, поблагодарил его за доклад, бросив успокаивающий взгляд на Лайэма, и невозмутимо заявил:

— А теперь, джентльмены, мы перейдем к обсуждению текущих дел.

Он передал слово казначею Общества, который начал монотонно зачитывать свой отчет. Противники успокоились, — Лайэм вовсе не желал ввязываться в драку, а Квигли осушил еще пару рюмок шерри и откинулся на спинку кресла с осоловелым видом.

Вдруг Лайэм почувствовал, что Орелия смотрит на него. Она быстро отвела взгляд. Не решила ли она, что он сцепился с Квигли из-за нее?

Когда казначей закончил свой отчет, Росситер представил членам Общества гостей, и Мэнсфилд сказал несколько слов о Федре Кинсэйд, назвав ее талантливой художницей.

Федра, улыбаясь, представила свою племянницу:

— Орелия Кинсэйд, архитектор, интересуется археологией. Она провела два года в Италии и посетила раскопки города этрусков в Вейи.

— Архитектор? — переспросил Кэннингхэм. — Мистер О'Рурк, я думаю, найдет о чем поспорить с юной леди.

«Да, знал бы доктор, насколько он прав…» — подумал Лайэм. Он был рад, что Федра не упомянула о работе Орелии в фирме О'Рурков.

Завязался разговор о раскопках в Анатолии и недавнем замечательном открытии Трои Генрихом Шлиманом. Последним вопросом повестки дня было издание Обществом книги по Древней истории с приложением переводов стихов.

Росситер предложил Федре иллюстрировать книгу, она согласилась:

— Я всегда мечтала сделать серию рисунков на тему античной истории и мифологии, — сказала она.

Все члены Общества внесли свои предложения по составу и исполнению книги; доктор Кэннингхэм в своей обычной шутливой манере предложил:

— А ведь вам не надо искать натурщицу для рисунков, на которых будут изображены женщины Древней Греции или Египта, — лучшей натуры, чем ваша племянница, и вообразить нельзя. Сделать прическу, одеть ее в костюм соответствующей эпохи — и я уже вижу Елену или Клеопатру. Хотите быть моделью вашей тети для рисунков к книге, мисс Орелия?

Орелия, смущенно улыбаясь, ответила:

— Может быть…

После этого обмена репликами Росситер нахмурился и кашлянул. Лайэму показалось, что предложение Кэннингхэма не пришлось ему по душе. Впрочем, у него нередко бывало хмурое выражение лица.

Остальные члены Общества оживленно поддержали идею. «Значит, Орелия будет присутствовать и на других заседаниях Общества», — подумал Лайэм. Почему-то судьба везде сталкивает их.

Заседание затянулось дольше, чем предполагала Федра, и на улице было уже темно. Орелия вышла из дома вместе с теткой, но Федре пришлось вернуться за Тео, который почему-то не последовал за ними сразу. Нетерпеливо ожидая тетку, Орелия смотрела на окна, где за кружевными занавесами, словно фантомы, двигались и жестикулировали мужские фигуры. Мелькнул высокий широкоплечий силуэт — это был Лайэм, Орелия узнала его твердый подбородок и прямой нос.

Орелии было неприятно встретить О'Рурка у Росситера, но его неожиданное выступление в защиту женщин понравилось ей, так же как и смелость, проявленная в споре с быкоподобным грубияном Квигли.

Тем не менее она по-прежнему считала О'Рурка самолюбивым, вспыльчивым гордецом, который слишком много мнит о себе.

Услышав поблизости какой-то шорох, Орелия вздрогнула. Ветра не было, но листья снова зашелестели— кто-то прятался в кустах? Она чувствовала на себе чей-то взгляд из темноты. Прислушалась — но шорох не повторился. Наверное, это ее воображение… Орелия стояла на крыльце в свете газового фонаря и вспоминала ночь в Италии, когда Розарио поджидал ее на крыльце дома, и никого не было кругом, как и сейчас. Но, славу Богу, это все осталось в прошлом, не надо вспоминать. Она натянула на плечи шаль и со вздохом облегчения увидела, что из дома выходит Федра, без Тео.

— Он пошел в помещение для слуг — никак не могут найти кучера. — Федра сморщила изящный носик. — Ну, какое впечатление произвели на тебя любители древности? Этот Квигли — что за грубая скотина!

— Может быть, это просто вспыльчивость, — уклончиво ответила Орелия, но вспоминать грубую речь багроволицего толстяка было неприятно. Не только его речь, но и все его существо излучало неприязнь к женщинам. Он мог бы выпалить и афоризм: «Хорошая женщина — это мертвая женщина».

— Но вообще-то тебе понравилось, дорогая?

— Да, очень интересно.

— Доктор Росситер был ужасен. Эти подробности о мумифицировании… Он их так смаковал… Можно подумать, что он сам охотно занялся бы этим делом, представься ему возможность.

— Ну, меня он не напугал. У меня крепкие нервы.

— Я очень рада. Мне было бы обидно, если б тебе не понравилось. А ты в самом деле согласна мне позировать?

— Если хочешь. Мы ведь живем в одном доме, мне не составит никакого труда.

— Ты соглашаешься, чтобы доставить мне удовольствие? Учти, позировать — дело довольно утомительное.

— Я все понимаю, — улыбнулась Орелия.

— Ну, тогда вопрос решен. Ты для меня идеальная натурщица. Видишь, твою редкостную красоту наконец оценили.

— Разумеется, я польщена, — ответила Орелия. Много лет она считалась в семье дурнушкой, теперь комплименты были ей приятны, хотя она принимала их сдержанно.

— Где же Тео? — беспокоилась Федра, вглядываясь в темноту.

— Да, он иногда ведет себя странно. — Орелия высказала свое мнение о спутнике Федры невольно. — Да, он странный человек.

— Эксцентричный, — возразила Федра.

— Позволь уж спросить тебя, как ты сошлась с такой эксцентричной личностью?

— Ну, я тебе говорила, мы познакомились в кружке любителей искусства. У нас сходные интересы. Тео хорошо воспитан, и манеры у него прекрасные.

— Ты, оказывается, и не знала, что он бывал в Италии.

— Тео молчалив, иногда из него слова не вытянешь. О себе рассказывать не любит.

— Вы с ним просто друзья?

— Конечно. — Федра запнулась, но потом тихо сказала:— Ты ведь, кажется, поняла, что сердце мое отдано другому…

— Сину О'Рурку? Но ты с ним редко встречаешься.

— К сожалению, я не знаю, как сложатся наши отношения с Сипом и к чему они приведут… — Федра вздохнула. — Ну, а Тео — терпеливый, нетребовательный спутник. Ведь леди не должна выезжать без спутника, ради тебя и твоих сестер я стремлюсь соблюдать приличия.

— Дорогая тетя, ты не должна ничего делать ради меня. Ты и так изменила всю свою жизнь, став моей опекуншей. Я тебе очень благодарна за все, и теперь ты должна считаться только с собственными своими желаниями. — Орелия нежно обняла Федру за хрупкие плечи.

— Не волнуйся за меня, — весело улыбнулась растроганная Федра. — Я бурно и весело провела молодость, сейчас должна остепениться. Но где же Тео? — воскликнула она, вглядываясь в темноту. — Тебе ведь завтра рано утром на работу.

— Ничего, вот и хороший предлог для опоздания! — Орелия обдумывала слова тетки. — Ты говоришь, что Тео удовлетворяется платонической дружбой. Ну а почему он так нетребователен, об этом ты думала? Может быть, он любит… других мужчин?

— Да нет, не тот случай. У него… как бы сказать… сексуальная энергия переключена на другие сферы жизни. Есть такие люди. Он странный, но очень милый и деликатный.

— Да, это верно. — Орелия вернулась к другой теме, возбуждавшей ее любопытство: — Ну а как ты относишься к Сину О'Рурку, тетя Федра? Это серьезно?

Федра только вздохнула и испытала облегчение, увидев, что из темноты появилась карета.

— Мы поговорим об этом потом, Орелия, и о твоих отношениях с молодым О'Рурком тоже. Я не заводила разговора с тобой об этом, потому что чувствовала, что не все у тебя идет гладко, но мне хотелось бы знать…

Орелия была удивлена проницательностью Федры. Она ничего не говорила ей о своих отношениях с Лайэмом, о столкновении на приеме в отеле «Пальмер Хауз» и его резкой требовательности в офисе.

— Ты и Лайэм сегодня весь вечер глядели друг на друга, — заметила Федра.

— Вовсе нет! Тебе показалось.

— Я не слепая.

Теперь уже Орелия почувствовала облегчение, увидев, что карета подъехала к ступеням входа.

— Поговорим об этом в другой раз, — сказала она тетке.

— Мы вас заждались. — Федра мягко упрекнула Тео.

— Извините, были кое-какие неполадки с упряжью, — тихо ответил Тео.

Федра оперлась на его руку и села в карсту. Потом он подал руку Орелии, рука была мягкая и влажная, он не поднимал глаз на молодую женщину. «Действительно, — подумала она, — он очень уж робкий и нервный».

По пути на Прери-авеню Федра разговаривала с Тео о раскопках города в Вейи и культуре этрусков. Орелия присоединилась к беседе, отгоняя неприятные мысли о завтрашней встрече с Лайэмом. Сегодняшняя встреча была случайной, завтрашняя — неизбежной. Три дня, пока он работал в Дубовом парке, Орелия чувствовала себя на работе прекрасно. Но завтра он пошлет в Дубовый парк своего помощника, а сам весь день будет в офисе.

В полночь на Саус Мичиган-авеню было спокойно и тихо. Бесшумно катились хорошо смазанные колеса, цокали лошадиные копыта. Тянулись ряды молчаливых домов с темными окнами.

Но он как будто видел сквозь тьму. Все его чувства были напряжены, обострены, беспокойны. Сон бежал от него, он вышел в ночь, чтобы бродить, красться.

Остановившись под шелестящими листьями клена, он смотрел на верхний ряд окон трехэтажного особняка; за одним из них, в комнате для слуг, спала, прижавшись щекой к подушке, эта лакомая девочка, сиротка-итальяночка. Она рассказала ему, что у нее нет родных. Искать ее никто не будет. Он представил себе ее тихий сон — легко-легко шевелятся ноздри и губы. Такой глубокий сон похож на смерть.

Смерть… В его воображении возникли цветы, срезанные для гирлянд и ваз. Он любил срезанные цветы, любил неподвижные лица, холодеющие тела…

Как хороша она будет, когда последний проблеск жизни погаснет в ее взгляде. Этот момент всегда наполнял его восторгом. Иногда в последний миг глаза широко раскрывались, и в них мелькало изумление. Конечно, в конце церемонии он нежно и бережно опускал ей веки.

Полная церемония была сложной и длительной. Сейчас он с удовольствием вспомнил, что она еще не закончена, но близка к окончанию, и красавица ждет в подвале его дома. Такая прекрасная, зрелая и благоухающая, источающая сладкий и странный аромат.

Он жадно облизал губы. Его томительной дрожью пронзило желание вернуться к ней и кончить церемонию, но он направился на Прери-авеню и остановился около одного из домов, хотя и знал, что только напрасно терзает свою душу. Здесь пребывала самая недоступная для него, хотя только она и могла стать жемчужиной его тайной, необыкновенной коллекции.

Самая прекрасная — волосы как сине-черный ляпис, кожа как золото. Она — священный лотос в полном расцвете… Никогда он так не терзался — потому что никогда не встречал такой совершенной красоты.

Близкая — и недоступная… И он стал думать о сиротке, которая скоро навек закроет свои темные глаза, навек уснет, и прошептал строки любимых стихов: «Любовь моя покинула меня//Душа моя мертва…»