Пурпур и бриллиант

18

Неторопливо ехала карета по прогретой солнцем земле. Стояло позднее лето. В этот день была изнуряющая жара. Сквозь зеленые занавески на открытых окнах кареты пробивался мягкий свет.

Жилиана спала в своей корзине, укрытая легким покрывалом. Снова и снова Каролина переворачивала одеяльце, стирала капельки пота с ее лба. Карета слегка покачивалась. Сзади на привязи шла чистокровная кобыла, купленная Каролиной в Дижоне. Каролина слышала ее бег, он резко отличался от равномерного топота запряженного в карету жеребца. У ее кобылы был свой ход: в нем угадывалась нервозность и печаль о потерянной свободе.

Рядом с Каролиной лежала газета, бутылка с водой и маленький голубой веер из лакированной бумаги, который Канкель смастерил для Жилианы. Она то и дело брала его в руки, чтобы обмахивать вспотевшую девочку. На небе собирались облака. Каролине не нужно было раздвигать занавески на окнах, чтобы убедиться в этом. Что-то едва ощутимое появилось в воздухе, немая мольба о дожде, которую издавала природа. Ее нервы и чувства ощущали эти невидимые токи. Она любила эту насыщенную электричеством атмосферу. Каролина оживилась. Ее вдохновляла мысль, что цель ее путешествия совсем близка.

Кучер придержал жеребца. Колеса заскрипели, останавливаясь. Каролина откинула занавеску, выглянула из окна кареты. Крестьянская телега, груженная мешками, запряженная двумя черно-белыми волами, загородила узкую улицу. Животных вел мужчина в старой соломенной шляпе. Из выцветшей голубой ленты, которой была обвязана шляпа, торчали сухие былинки. Сердце Каролины быстро забилось, потому что только Арни носил такую шляпу. Это был крестьянин с отдаленной фермы, что находилась на юге от Розамбу. Симон соскочил на землю.

– Как дела, Арни? Ты на мельницу? Крестьянин кивнул.

– Пшеница. Завтра намолотим еще целую фуру. – Он залез в карман своей льняной куртки. – Посмотри на эти зерна. Мы даже не знали, какую цену имеют наши поля. Как будто земля решила вернуть нам все, что отняла война. Попробуй одно! Сладкое, как миндаль. Теперь моим женщинам больше не понадобится сахар для пирогов.

Симон взял одно зернышко и, разжевав, глубокомысленно кивнул.

– Как там у нас?

– Ваш управляющий совсем потерял голову. Он уже не знает, где брать молотобойцев. Но он хитрюга, надо отдать ему должное. Уговорил каких-то монахов из Сен-Жозефа. Пообещал за это всю зиму отапливать их церковь. А ты как? – Арни дружески подтолкнул Симона. – Опять воюешь?

– Последний раз.

– Ты говоришь это уже двадцать лет. Но это был, по-моему, твой самый короткий поход. В газетах писали, что все кончилось в двадцать четыре часа, и дей Алжира капитулировал. Бабетта с ума сойдет от радости, что ты вернулся. Она все еще не выкинула из головы эту идею – стать мадам Вальмон. Или ею все-таки станет Марианна? – Зная по опыту, что ответа на свой вопрос снова не дождется, Арни внимательно посмотрел на карету.

Он понизил голос:

– Кажется, ты вернулся не один. Уж не наша ли молодая госпожа...

Ах, Арни! Каролина с удовольствием крикнула бы ему что-нибудь, спрыгнула бы с кареты, но она была босиком, с расстегнутой из-за жары блузой. Не могла же она показаться в таком виде! Она задернула занавеску, чувствуя, как сердце радостно бьется. Дома! Еще меньше часа езды – и они в Розамбу.

Мужчины все еще продолжали разговор, приглушив голоса. Ей то и дело казалось, что она слышит свое имя. Каролина вытащила из-под сиденья черные сапоги для верховой езды и натянула их на ноги. Потихоньку напевая про себя, она застегнула блузу и надела жакет от верхового костюма. И наконец открыла встроенный в заднюю стенку кареты зеркальный шкаф, вынула оттуда расческу и щетку, привела в порядок волосы. Ее кожа больше не напоминала о долгом пребывании под африканским солнцем. Во время путешествия по Франции она продолжала заниматься своей внешностью, как и во время плавания на корабле. Ее кожа снова приобрела нежный перламутровый оттенок – только стала более сияющей, с теплым золотистым оттенком. Снаружи донеслось хлопанье бича. Громко грохоча по булыжной мостовой, запряженная волами телега свернула с узкой улицы, освобождая дорогу карете.

Карета качнулась. Симон снова сел на козлы. Каролина услышала скрежет. Кучер отпустил тормозные колодки. Сейчас лошади тронутся. Она бросила взгляд на спящего ребенка, потом открыла дверцу и выпрыгнула наружу.

– Подождите! – крикнула она кучеру и сделала знак Симону спуститься.

Пока он сходил с козел, она закрыла дверцу. Внутри кареты было тихо: Жилиана еще не проснулась.

У Симона опять было то отсутствующее выражение лица, которое появлялось у него, когда он был испуган и не хотел показывать этого.

– Я хочу остаток пути проехать верхом, – сказала Каролина.

Его брови недовольно сошлись на переносице.

– Скоро начнется гроза.

Каролина улыбнулась. Это была единственная слабость бесстрашного Симона – страх перед грозой. Как часто она издевалась над ним из-за этого! Но сегодня она в слишком добром расположении духа, чтобы смеяться над ним.

– Я не выдержу больше ни минуты в карете, – сказала она. – А потом, посмотри на кобылу. Какая она грустная! Она обрадуется маленькой пробежке.

– Вы скакали на ней всего лишь раз, когда собирались купить. Вы не можете знать, как она прореагирует на гром и молнию.

– Конь пугается лишь тогда, когда всаднику страшно. Уж не думаешь ли ты, что я забыла те уроки верховой езды, которые ты мне давал?

– Гроза – нечто совсем иное. При ней животные ведут себя непредсказуемо.

– Она еще не скоро соберется. Дай Бог, к вечеру. Я хочу съездить за ежевикой, иначе дождь и ветер собьют ее. Только благодаря Арни я заметила, как близко мы от Розамбу. – Каролина положила ладонь на его руку. – Оседлай кобылу новой белой упряжью, пожалуйста.

Симон задумчиво стоял посреди дороги. Он пытался найти аргументы, чтобы отговорить Каролину от этой затеи, но вместе с тем понимал, что она все равно поступит так, как хочет. Недовольно бурча себе под нос, он открыл дверцу кареты, где был багаж. Алманзор, прикорнувший там, испуганно вскочил.

Каролина смотрела на поля и луга по обеим сторонам дороги. Лето катилось к закату, и трава потеряла свою свежесть, побурела и пожухла. Поля переливались оттенками благородных металлов: от золота к серебру и меди. На западе упорно росла черная гряда облаков. Но над головой небо было совсем еще светлым, прозрачным и ясным, как стекло. Казалось, достаточно малейшего дуновения, чтобы разбить вдребезги эту тончайшую стеклянную пленку.

С седлом на плечах и белой уздечкой в руке к кобыле подошел Симон. Лошадь стояла с опущенной головой, лениво пощипывая пыльную траву на обочине. Но в ту же секунду, как Симон стал расправлять упряжь, с ней произошла мгновенная метаморфоза. Она закинула голову, затанцевала, забила копытами. Запрягая лошадь, Симон вел сам с собой немой диалог об особенностях женского пола. О чем думал Господь, создавая их? Наверняка он был не в себе в этот миг. Они или скучны до смерти, или передышки не дают своими выкрутасами. В любом случае жизнь мужчины с ними рядом невыносима. Подведя к Каролине оседланную лошадь, Симон молча подал ей повод.

Она взлетела в седло. Лошадь заржала, затрясла гривой.

– Дай мне немножко сахара, – попросила Каролина.

Симон сунул руку в карман плаща и достал кусок колотого сахара. Его лицо все еще сохраняло замкнутое, неодобрительное выражение. Он уже так ярко представлял себе их прибытие в Розамбу; как они проедут через ворота; как все обитатели дома высыпят им навстречу – и среди них раскрасневшаяся Марианна, в фартуке с развевающимися оборками. Он, Симон Вальмон, открывает дверцу кареты. Опираясь на его руку, Каролина входит в дом. Марианна несет корзину с ребенком.

– А Жилиана? – спросил он.

Это была последняя надежда удержать ее.

– Если малышка проснется?

– Алманзор пересядет к ней, – ответила Каролина с оттенком нетерпения в голосе.

Симон опустил голову, смущенный и озадаченный этим тоном; слишком живо напомнил он ему Филиппа и ту злосчастную ночь в Лиссабоне, когда он пытался удержать юношу. Тот же страх сжал ему сердце. И опять, как тогда, он ощутил досаду на самого себя за такое немужское поведение и излишнюю сентиментальность. Но он предчувствовал несчастье, не зная, как может предотвратить его. Неосознанно он все еще держал кобылу за поводья.

– Ну езжайте же, – сказала Каролина. – Вам нужно поспешить. А то я попаду домой раньше, чем вы, и тогда... – Она повернула голову.

Издалека донесся топот копыт.

В конце дороги возникло облако пыли, а в нем нечеткий силуэт всадника, который быстро приближался к ним. Казалось, его конь едва касается копытами земли. Была видна только запрокинутая голова животного да его рыжая пламенеющая грива. Что касается всадника, то с трудом можно было понять лишь, что у него светлые волосы. Не спуская глаз с надвигающегося видения, Каролина ощущала, как в ней борются противоречивые чувства: страх и радость, гнев и надежда. Она не пыталась понять, чем вызван этот внезапный мятеж в ее душе; она потеряла способность размышлять.

Не замечая, что Симон все еще держит лошадь, она пришпорила животное. Не слыша его криков, не видя, что Симон едва успел отпрыгнуть в сторону, чтоб не быть сбитым ее лошадью, она ринулась вперед, желая только одного – взлететь.

Бешеным галопом мчалась она по лугу. За узким ручьем, окаймлявшим пастбище, начиналась низина. Каролина направила лошадь туда. Только достигнув деревьев и укрывшись за ними, она остановилась.

Бока кобылы вздымались, как кузнечные мехи. Каролина тоже вся дрожала. Она выпрямилась в седле, развела руками ветки деревьев. Отсюда, из низины, дорога, где осталась карета, терялась между зеленью луга и глубокой небесной синевой. Карета все еще стояла на прежнем месте, однако Каролине казалось, что она не стоит на твердой земле, а плывет по небу.

Всадник был всего в нескольких метрах от кареты. Конь перешел на рысь. Каролина видела теперь всадника настолько отчетливо, словно смотрела в бинокль. Страх, заставивший ее бежать, снова с еще большей силой охватил ее. Она не решалась в упор посмотреть на его лицо и внимательно рассматривала его одежду: голубой бархатный камзол, галстук из белого батиста, концы которого развевались, как крылья бабочки, и, наконец, темно-серые замшевые сапоги. Из того же материала, того же покроя были изготовлены сапоги для верховой езды и для нее. Это было в Париже, незадолго до их свадьбы. Еще один удар сердца – и волшебная картинка исчезла. Ее смятение и страх прогнали ее прочь, и теперь любимое лицо, бывшее так близко – так близко, что она не решилась заглянуть в него, – словно снова растаяло вдали.

Симон указывал рукой в том направлении, куда она ускакала. Всадник приподнялся на стременах и внимательно всмотрелся вперед. Потом пришпорил своего коня.