Путь истинной любви

«Путь истинной любви»

Мэри Элизабет

Книга вне серии

Переводчики: Ирина Коренблит (1-14), Наташа Коновалова

Редактор и вычитчик: Анна Бродова

Оформление: Наталия Павлова

Обложка: Наталия Айс

Перевод выполнен для группы https://vk.com/beautiful_translation

Для Андреа.

Это всегда было для тебя.

Введение

Простое объяснение: я не могу доверять своей душе.

Она всегда предает.

Как грустно.

Аннотация:

Бывают дни – лучше, чем другие, но Пенелопа Файнел знает, как можно быть невидимой

под цветными стеклами солнцезащитных очков в виде сердечек.

Ее мысли – самый худшие враги, и даже утреннее пробуждение уже риск. Для такого

ребенка как она, остаться в кровати на весь день намного проще, особенно если день

начинается с новой школы в новом городе и с новыми ребятами, которые искренне не

понимают, что причиной для печали могут быть не только серые облака, скрывающие

солнце.

Диллон Декер обычный мальчишка из провинциального маленького городка, который

просто излучает свет и счастье. Под тотальным контролем отца Пенелопы, Диллон

катает ее на руле своего велосипеда, надеясь, что сможет побороть ее грусть.

Но когда друзья превращаются в любящих и заботящихся людей, как долго все это будет

продолжаться. Пока любовь не поглотит их целиком?

История о переездах и роликовых коньках, конфетах ради улыбок и записках на газонах.

Первая любовь и борьба за нее.

Путь истинной любви.

Глава 1

Диллон

– Как ты думаешь, кто она такая? – спрашиваю я.

Эта девушка и ее родители приехали пятнадцать минут назад на грузовике, который

теперь припаркован перед пустующим соседским домом. Светлокожая, с темными

длинными волосами, она одета в рваные джинсовые шорты и выцветшую черную

футболку с рисунком, который трудно разглядеть.

– Я не знаю, – отвечает мой лучший друг Герб. Он вытирает бусинки пота над верхней

губой.

Я переношу вес на пятки, удерживая велосипед между ногами, и гравий хрустит под моим

покорителем дорог Вэном. Солнце уходящего лета, светит на нас с полуденного чистого

неба.

Кайл, мой другой замечательный приятель, подкатывает на скейтборде, на миг, закрывая

мне обзор.

– Я ее никогда не видел, – говорит он.

– Должно быть новенькая, – Герберт останавливает байк рядом с моим, и барабанит

пальцами по рулю веселую мелодию, которая вертится в его голове уже неделю.

Соседский дом окрашен в белый цвет с желтой отделкой и стоит пустым с прошлого

сентября. Предыдущие хозяева, Пиментелы, прожили в нем некоторое время, а потом

неожиданно уехали. Мои родители не любят, когда я подслушиваю, но я слышал, как они

говорили: «Мисс Пиментел увезла мистера Пиментела после того, как застукала его

макающим свою глубоководную удочку в чужой океан».

Несколько людей интересовались домом с тех пор, как на нем появилась табличка «

Продажа». Но они были не местными, и дальше первичного осмотра дело не доходило. В

последнее время никто не приезжал в Кастл Рэйн. « Это место только для пердунов и

пожилых людей, – так всегда говорит моя старшая сестра Риса. – Чертов Вашингтон.»

– Как ты думаешь, она завтра появится в школе? – спрашивает Герб.

Я пожимаю плечами.

Из-за грузовика, появляется мужчина возраста моего отца с двумя большими коробками в

руках. Рядом с ним низкорослая полная женщина, с длинными волосами, похожими на

волосы девушки. В ее руке болтается связка ключей. Она пытается быстро идти рядом с

мужчиной, и практически плывет.

Если только полные люди умеют так плавно ходить.

– Пенелопа, – громко говорит женщина, – хочешь первой открыть дверь?

Девушка не отвечает. Леди с ключами перестает улыбаться, и мужчина с коробками

хмурится.

– Она грубая, – насмешливо говорит Кайл. – Я ее уже ненавижу.

Я вывожу велосипед с улицы на дорожку перед своим домом. Мои лучшие друзья

отстают, продолжая болтать, тогда как я, молча наблюдаю.

– Пен, – снова пробует леди, звеня ключами, раскачивая их сильнее, чем в первый раз. Ее

руки трясутся.

Нет ответа.

– Пенелопа, – кричит мужчина, – не игнорируй мать.

Сидя на ступенях перед домом, девушка (Пенелопа, Пен, да как угодно), обитает в каком-

то своем мире. На ее бедре висит аудиоплеер, в ушах наушники. В такт мелодии, слышной

лишь ей одной, новая соседская девушка качает головой вперед и назад, не обращая

внимания на родителей. Ее глаза скрыты солнцезащитными очками с круглыми зелеными

стеклами. Ее губы шевелятся, и мне сначала кажется, что она напевает слова песни,

которую слушает, но затем она надувает самый большой пузырь из жвачки, который я

когда-либо видел.

Мое сердце выписывает странный прыжок-подскок в груди.

Розовый пузырь лопается, липнет ей на нос и подбородок. Одним движением языка она

очищает свое лицо от жвачки. Она продолжает жевать, кивать и игнорировать всех.

– Диллон, – ноет Герб, – пошли, приятель.

Я оглядываюсь на друзей, уже не такой заинтересованный в поездке на велосипеде через

весь город как был с утра (да и в последние три месяца). Кайл красный, а лоб Гербера

блестит от пота, который скатывается по вискам. Они ждут в нетерпении.

– Это последний день лета, – добавляет Кайл.

Я поворачиваюсь в сторону вновь прибывших. В сторону Пен.

– Это всего лишь девчонка, – дразнит Герберт.

Пенелопа надувает следующий пузырь. Ее мать проходит мимо нее и собственноручно

вставляет ключи в дверной замок. Мужчина с коробкой, предположительно ее отец,

кладет картонную коробку на ноги дочери. Ее имя написано через всю коробку черным

маркером: Пен/Хрупкое.

До нее наконец-то доходит, и она вынимает наушники из ушей. Девушка с зелеными

очками встает, отряхивая пыль с попы, и тут замечает меня, наблюдающего за ней.

Меня приветствует очередной пузырь.

Мои щеки заливает краска смущения, от того, что меня застукали. Вместо того, что бы

«жечь резину» в конце улицы я наклоняюсь вперед и складываю руки на руле велосипеда.

Объект моего странного обожания поднимает коробку, и исчезает в доме, в то время как

появляется ее мать.

– Диллон, пойдем, – умоляет Герб. – Ты чё, любуешься девушкой что ли?

– Замолчи, – говорю я, выруливая свой велосипед на улицу. – Поехали.

– Поговори с ней, – отважно подначивает Кайл. Его темно русые волосы падают на глаза,

закрывая рану над бровью, которую он получил сегодня утром.

Я трясу головой, пытаясь не улыбаться. Желание оглянуться, чтобы увидеть вышла ли

Пенелопа из дома, сильнее, чем желание обогнать Кайла и побороться с ним. Этого я тоже

не делаю.

– Сам поговори с ней, – говорю я.

Герб подъезжает к пешеходной дорожке. Опираясь руль, он балансирует на переднем

колесе, подпрыгивая пару раз, прежде чем повторить трюк, только уже на заднем.

Усевшись нормально, начинает наяривать круги вокруг меня.

– А я то причем? Это ты хочешь ее поцеловать.

– Я не хочу ее целовать, – говорю я. Звук открывающейся и закрывающейся двери

грузовика цепляет мое внимание.

Они уезжают? Она уезжает? Может она забыла свою жвачку в грузовике?

– Как скажешь, – шутит Кайл.

Я остаюсь стоять у дома, когда мои друзья уже вовсю мчатся по дороге, начиная нашу

длинную и последнюю поездку, перед тем как сядет солнце и зажгутся уличные фонари,

заканчивая тем самым, летние каникулы. Они были великолепны – исследования леса,

прыжки с домов и купание в океане. Герб, я и Кайл, вместе сводили с ума своих матерей и

давали жару соседям. Мы проводили вместе каждый день, сея хаос и веселясь от души. Я

не готов все это заканчивать сейчас, но я хочу узнать больше о девушке, которая вдруг

появилась из ниоткуда.

Решаю скрыть свое любопытство, чтобы не терпеть издевки от своих друзей. Я резко

трогаюсь, с силой жму на свои неоновые оранжевые педали, вращая замасленную

серебряную цепь, круча резные шины и толкая себя вперед. И снова сердце учащает свой

ритм, как бы готовясь к приливу сил от работы всех мышц тела и усталости от скорости

поездки. Я криво ухмыляюсь, и горячий воздух обжигает мои глаза.

Это тот мир, к которому я принадлежу.

Любопытство берет верх, и пока я не уехал слишком далеко, я оглядываюсь через плечо.

Пенелопа вышла на крыльцо и стоит у загромождения из пяти-шести коробок. Вместе

того, что бы взять одну из них, девушка в зеленных очках на лице машет мне.

Я еду быстрее.

Девчонки все же странные, даже те, которые очень симпатичные и умеют надувать самые

крутые пузыри, которые я когда-либо видел.

Когда солнце совсем скрывается из вида, я начинаю свой путь домой. Я, под желто-

оранжевым светом фонарей, медленно кручу педали и еду вдоль улицы в одиночку. В

воздухе разлита вечерняя теплота, чувствуется запах морской соли и кое-где появился

туман. Обжигающее солнце ушло. Вот, кот проскочил передо мной; заработали чьи-то

газонные разбрызгиватели, попав мне на лицо, когда я завернул; из домов доносятся звуки

телевизора.

Я замедляюсь, при подъезде к дому, растягивая последние несколько минут свободы.

Соседский грузовик исчез. Его сменил серебряный Крайслер. Больше не видно коробок на

крыльце, но появилась деревянная табличка над дверью с надписью «Файнелы».

Пенелопа Файнел.

Я толкаю свой велосипед по дорожке, и тут зажигаются фонари сигнализации, освещая

весь двор у дома, и захватывают немного соседского двора. В то же самое время, на улицу

выходит отец Пенелопы, и дверь за ним захлопывается не сдерживаемая доводчиком.

Он видит меня и произносит:

– Нужно бы починить.

– Да уж, – отвечаю я, не зная, что еще сказать. Я ставлю свой байк позади дома.

Мой новый сосед устраивается на отдых на веранде. Его рост около шести футов, вкупе с

темно-коричневыми волосами и густыми бровями, делает его довольно пугающим. Даже с

такого расстояния, и при слабом свете фонарей сигнализации, я различаю темные вены и

достаточно густой волосяной покров на его руках. В отличие от жены он худой. Как и у

его дочери, его кожа уже тронута солнцем.

– Скорее всего, тут нужен болт, – бормочет он. – Как впрочем, и всему остальному в этом

чертовом доме.

Я секунду обдумываю и решаюсь помочь.

– Я уверен, что у моего отца есть болты, которые вы могли бы одолжить.

Отец Пен оглядывает меня. Его густые брови сходятся вместе от прищура глаз.

– Кажется это яркий свет, малой, – указывает он на один из сигнальных фонарей.

Я киваю.

– Да, сэр.

– Могу поспорить, он светит прямо в мою комнату.

Я поднял глаза на дом. До сегодняшнего вечера все окна были темные. Теперь же они

светились, и несмотря на занавески, я мог различить проплывающие мимо тени. Я

размышляю, которая из комнат ее.

Надеюсь та, которая прямо напротив моей.

– Мне совсем ненужен светящий в мою комнату луч, парень, – говорит отец Пен низким

голосом. – Кое-кому завтра рано вставать.

– Он зажигается только тогда, когда кто-то проходит мимо, – ответил я, сунув свои липкие

от пота руки в карманы.

– А что насчет живности? – спросил он.

– У нас нет никаких животных, сэр, – ответил я.

Мистер Файнел громко засмеялся, наполнив липкий ночной воздух бурным весельем.

– Я имею в виду енотов, малыш. Коты, заблудшие псы или опоссумы – реагирует ли на

них фонарь?

– Эмм… – начал я, неуверенный будет ли фонарь реагировать на них. Я не хочу врать, но

и что-то отвечать ему я тоже не хочу.

Затем входная дверь открывается и громко захлопывается снова, и на пороге за фашистом

появляется Пенелопа. Ее волосы собраны вверх и она больше не жует жвачку. Ее колени

грязные и туфли очень неопрятны. Аудиоплеер больше не прицеплен к ее бедру, но

зеленые солнцезащитные очки все еще на лице, несмотря на то, что уже ночь.

Неожиданно голос мистера Файнела выводит меня из оцепенения.

– На что это ты смотришь, парень?

Абсолютно точно, более чем шесть футов в высоту, нацист больше не сидит, опираясь на

поручень перил. Теперь он стоит перед дочерью, загораживая ее от меня своим телом.

Я выпрямляюсь и говорю слишком громко и быстро.

– Ни на что!

Он снова хохочет на мой ответ, но хмурит брови еще сильнее, чем прежде. Пенелопа

выглядывает из-под руки своего отца. Я не могу отвести взгляда.

Мистер Файнел перестает смеяться.

– Увидел кого-то симпатичного, парень? Ты думаешь, я ничего такой?

– Что… что... нет, – запинаюсь я. Мое сердце останавливается. Мужик меня явно

ненавидит.

Наконец-то она начинает говорить мягким и слабым голосом.

– Папа, не позорь меня. Ты ставишь меня в неловкое положение.

Фашист кладет руки на плечи своей дочери и ведет ее вниз по ступенькам к дорожке,

ведущей к Крайслеру.

– Этот парень, сосед, очень странный, Пен. Не разговаривай с ним, – он предупреждает ее

с весельем в голосе. – Он предложил мне болты.

Она, шутя, шлепает его по руке.

– Перестань. Пойдем, покушаем пиццы.

Как только они доходят до машины, мистер Файнел осторожно открывает дверь и пускает

девушку, которая носит солнцезащитные очки по ночам, в машину. Я стою посередине

своего двора, и пялюсь как идиот. Руки все еще в карманах и сердце потихоньку начинает

восстанавливать ритм. Хорошо бы пойти в дом, но я не могу заставить свои ноги

двигаться.

Затем Пен машет мне.

Я улыбаюсь.

Скалящийся фашист закрывает дверь и встречается со мной взглядом. Кажется, его грудь

раздулась, и выражение лица становится злее. Но за всей строгостью, он пытается скрыть

улыбку.

– Я наблюдаю за тобой, парень, – говорит он и уезжает.

Я быстро принимаю душ, и уже сижу за обеденным столом с мокрыми волосами, и

набиваю свой рот спагетти. Моя сестра Риса сидит рядом со мной, на ее голове тоненькие

косички, и розовые губы от леденцов съеденных до ужина. У Рисы, красные глаза и

ленивая улыбка. Наши родители, сидят напротив, и обсуждают с ней странный противный

запах, который периодически идет из ее комнаты.

Волосы ядовитого цвета и самостоятельно проколотый швейной иголкой нос, одежда из

секонд-хенда. Моя старшая сестра Риса Декер, городская сумасшедшая, независимая

душа, которая однажды привязала себя к дереву на переднем дворе, когда городская

служба захотела всего лишь подпилить ему ветки.

Миллион раз она пыталась убедить меня, что в нее перевоплотилась Дженис Джоплин

(Прим. ред.: амер. рок-певица, считается лучшей белой исполнительницей блюза 1943-

1970г.) с порой проглядывающим Мадди Уотерсом (Прим. ред.: американский

чернокожий блюзмэн 1913-1983).Что очень странно, потому что Риса родилась до того,

как они умерли (я спрашивал маму).

Риса на пять лет старше меня, но я более чем уверен, что умнее ее.

– Это был ладан, – клянется она. Риса начинает смеяться, но прикрывает все это кашлем.

Я закатываю глаза и отщипываю кусочек чесночного хлеба.

Мой отец, невысокий и добрый мужчина, указывает своей вилкой на свою единственную

дочь. Его очки сидят высоко на носу.

– Лучше, что бы это так и было.

Мама, еще меньше и добрее, кивает.

– Ты должна доверять нам, Риса.

Сестра смотрит на меня и подмигивает.

– Я знаю, ма.

Одним махом я выпиваю свой стакан молока.

Мой отец накручивает на вилку, которой только что указывал на мою единоутробную

сестру, спагетти в соусе.

– Ты – пример для подражания Диллона. Он вступает в нелегкий возраст, поэтому самое

последнее, что ему нужно, что бы его же сестра портила его.

Прежде чем отец заканчивает одну из своих проповедей, Риса начинает говорить о

девочке, которую я никак не могу выбросить из головы.

– Вы видели наших новых соседей, они сегодня переехали в пустующий дом? Мне

кажется, что их дочка твоя ровесница, Ди.

Я киваю и тяжело сглатываю.

– Да, я видел.

Лицо мамы озаряется.

– Мне казалось, я видела припаркованный грузовик для переезда у входа.

– Верно, – отец, доедает и откидывается в кресле. – Я слышал, что дом был куплен.

– Ага, – продолжает сестра, – ходят слухи, что это новый футбольный тренер для

старшеклассников. Они переехали сюда из то ли из Юты, то ли из такого-же дерьма.

Мама роняет свои приборы.

– Следи за языком.

– В любом случае, – продолжает Риса, – ты можешь узнать у нее, не захочет ли она

поехать в школу вместе с тобой на велосипеде, Диллон. Она миленькая. Может быть, она

будет твоей подружкой.

Отец качает головой, и щеки его слегка краснеют. Он добрый, в отличие от соседа с

густыми бровями.

– Слишком рано для свиданий. Ты согласна, Дон?

Мама кивает.

– Полностью согласна.

Отодвигая свою пустую тарелку, я вжимаюсь в стул. Идея встречаться каждое утро была

очень привлекательной, но после того как родители усмотрели в этом свидание, она стала

меня бесить. Да и сестре, не мешало бы заняться своими делами.

– Я езжу на велике до школы вместе с Кайлом и Гербом. И, девчонка не милая. А еще,

мистер Файнел сказал, что твой фонарь слишком яркий, и он переживает, что

сигнализация сработает на опоссумов, и будет постоянно вспыхивать, – говорю я, выходя

из-за стола.

Я стою на лестнице перед отцом, который работает стоматологом и каждую ночь мне

талдычит:

– Не забудь почистить зубы, сын. Ты же не хочешь, что бы тебя покусали зубные вши.

Глава 2

Диллон

Оба родителя провожают ее до двери в класс. И после диалога, состоящего из вздохов

Пенелопы, сердитого лица ее отца, и наставлений миссис Алабастер, учителя восьмого

класса, новая девочка заходит в класс. Она прячет глаза за солнцезащитными очками в

желтой оправе, ее лицо выражает спокойствие.

Мистер Файнел находит меня глазами в маленькое окошко на двери и одаривает меня

свирепым взглядом, прежде чем уйти.

– Давайте, тепло поприветствуем Пенелопу Файнел в средней школе Кастл Рэйн, –

объявляет миссис Алабастер у доски. – Это ее первый день с нами. Пожалуйста, будьте

внимательны к ней.

В ответ звучат наполовину бурчащие, наполовину шепчущиеся приветствия для новой

девочки. Я подумал было помахать, но отказываюсь от этого, когда Герберт начинает

производить чмокающие звуки позади меня. Откинувшись на спинку стула, я зажимаю

его пальцы между стулом и столом.

– Мистер Декер, пожалуйста, поднимите вашу руку.

Я делаю так, как мне велят, и каждая пара глаз в классе номер двенадцать, устремляется

на меня. Когда кровь отливает от моей поднятой руки, заставляя онеметь каждый кончик

пальцев, меня больше не волнуют потешные выражения лиц моих одноклассников или

смех Кайла, который доносится через ряд от меня. Волнует только неуверенность на лице

Пен, которая вызывает у меня волнение.

Она никаким образом не может знать, что я не спал всю ночь, думая о пузыре из жвачки

или о зеленых солнцезащитных очках, которые она носит после захода солнца.

С зажатой верхней губой между зубов, Пенелопа прижимает свою черную сумку к груди и

смотрит в мою сторону, не подавая вида, что помнит о том, что мы соседи.

– Займи свободное место рядом с Диллоном, – миссис Алабастер указывает Пен куда

пройти. – Уверена, он не против облегчить первые несколько дней, пока ты сама во всем

не разберешься, верно?

Я опускаю свою руку, и мои щеки заливает румянец.

– Нет, мэм.

Весь класс начинает хохотать. Пенелопа опускает голову, и длинные темные волосы

закрывают ее лицо.

– Достаточно! – настаивает учитель. – Давайте не будем позорить самих себя и покажем

мисс Файнел, что мы не буйный народ, что скажете?

Тишина, которая заполняет комнату еще хуже, чем смех. Новая девочка все еще с

опущенной головой начинает медленно продвигаться на свое место. Скрип ее туфель о

кафельный пол напоминает звук, который издает доска для мела, когда проведешь по ней

ногтями. Когда Пенелопа спотыкается о сумку Пеппер Хилл, которую та всегда ставит на

пол у парты, звучат несколько смешков.

– Извините, – шепчет Пен. Пеппер ухмыляется, поднимая свою уродливую розовую сумку

с блестками прямо из-под ног новой ученицы. Она откидывает свои светлые волосы с

плеча и бормочет:

– Смотри куда идешь, Паула.

– Мое имя Пенелопа, – внезапно слышится бравый голос. Она поднимает подбородок,

освобождая лицо от волос.

Словно Пен не сказала ни слова, противная девочка-подражатель с ухмылкой на лице

вешает сумку на спинку своего стула, и отворачивается, решая, что Пен не стоит ее

времени. Тщеславная и безжалостная, Пеппер относится так ко многим в нашем классе,

так что меня совсем не удивляет ее отношение к Пен.

– Так что ты там говорила про те дурацкие очки? – не так уж и тихо шепчет Пеппер своей

подруге, которая сидит рядом.

С высоко поднятой головой и расправив плечи, новая девочка занимает свое место рядом

со мной. Из своей сумки она достает ручку и записную книжку в желтой обложке и

начинает выводить что-то посередине. Класс продолжает занятие, а она начинает рисовать

звезды и смайлы на своих руках. Никто из нас и внимания не обращает, когда миссис

Алабастер переходит к учебному плану семестра.

– Я собираюсь стать художником, когда вырасту, – шепчет Пенелопа.

Она не поворачивает голову ко мне, когда разрисовывает кончики пальцев розовыми

сердечками, но я вижу, как ее глаза быстро поглядывают на меня из-под солнцезащитных

очков, которые она так и не сняла.

Я не знаю ее настолько, что бы сказать, что ее художества отстой, поэтому я просто

улыбаюсь и говорю:

– Это здорово.

«Пикассо» поворачивается на стуле. Темные стекла не полностью скрывают ее глаза, и я

различаю длинные ресницы, порхающие под очками.

– Если мы собираемся быть друзьями, сосед, то мы должны верить друг другу. Я не

художник, а из тебя врун тоже не выходит, – говорит она тихо. – Это был тест, и ты

провалился.

Мое сердце начинает учащаться, и ладони потеют. Правая часть моего рта растягивается в

улыбку, и я ничего не могу поделать с этим.

– Я не хотел тебя расстраивать.

Пенелопа пожимает плечами. Она рисует на свободном месте между костяшками и

говорит:

– Это невозможно.

– Ты бесчувственная?

Новая девочка трясет головой.

– Только тогда, когда я невидимая.

После этого она ведет себя так, как будто это я невидимый, отворачивается и подпирает

рукой подбородок, перекидывая волосы таким образом, чтобы они служили стеной между

нами. Я пытаюсь отвлечься, пока Пен меня игнорирует, но это не помогает. Даже когда

Герб начинает шептать: «Пенелопа и Диллон сидели на дереве…», и я делаю вид, что его

не существует, пока он не тыкает мне карандашом сзади в шею.

Я разворачиваюсь на своем голубом пластиковом стуле и выхватываю карандаш у него из

рук. Желто-оранжевый карандаш летит через всю комнату, отскакивает, падает и катится

к новым ботинкам одного из учащихся.

– Дружище, это единственный карандаш, который у меня был, – Герберт, выглядящий

немного старше своих двенадцати, с темными кудрями на голове, опускает плечи и

вжимается в стул. – Я же просто шутил.

– Погоди, вот я встречусь с Матильдой, Герб. И ты пожалеешь, – говорю я, передавая ему

свой карандаш. Моя мама наполнила мой портфель столькими предметами, что мне

хватит на весь следующий год.

Мой лучший друг ухмыляется и пытается отмахнуться от меня, как будто он не

нервничает по поводу рыжеволосой девчонки, которая заливает его щеки краской того же

цвета, что у нее волосы. Мы несколько раз сталкивались с его пассией за это лето, потому

что все живем на одной улице, и он вел себя так, будто это не он держал ее руку в

последний учебный день седьмого класса, прежде чем ее мама не забрала ее на

потрепанном универсале.

– Я не понимаю, о ком ты говоришь, – говорит враль, вращая свой новый карандаш между

большими пальцами.

– Матильда Тип, – пищит Кайл достаточно громко, чтобы слышали другие, якобы

напоминая имя девочки, в которую Герберт влюбился, когда ему исполнилось

одиннадцать. – Ты держал ее за руку в прошлом году.

И снова, весь класс взрывается от смеха. В этот раз не из-за появления новенькой, а

Герберт любит внимание. Он принимает игру, кидая смятые шарики из бумаги в Кайла и

сочиняя на ходу о девчонках, которым он вскружил голову этим летом.

– Какая Матильда? – шутит он, пока миссис Алабастер не ударяет линейкой по своему

столу.

Когда мы все успокаиваемся и приступаем к работе, я поглядываю на ту, от которой

дрожит мое сердце. К моему удивлению, она убрала свои волосы в высокий хвост и ее

глаза смотрят на меня в упор, из-под затемненных стекол.

– Когда у тебя день рождения и почему этот город называется Кастл Рэйн (Прим. ред.: в

переводе Замок дождей)? – спрашивает она. Руки Пен полностью покрыты различными

дурацкими узорами.

– Двадцатого сентября. Потому что, скалы у берега похожи на замки, и здесь много

дождей, – говорю я с нервной хрипотцой в голосе.

Розовые губы растягиваются в широкой улыбке и Пенелопа говорит:

– Мой день рождения в этот же день тоже.

– Правда?

Она хватает меня за руку и тянет ее в небольшой проем между нашими партами.

Используя маркер, которым она рисует зеленые листья на пальцах, Пенелопа Файнел

разрисовывает мой ноготь на большом пальце руки в цвет деревьев на улице. Я ее не

останавливаю.

– Да, мой день рождения через шесть недель. Мне будет тринадцать, – она раскрашивает

мой следующий ноготь и говорит со вздохом. – Моя мама считает, что я должна

подружиться с кем-нибудь, потому что нужно устроить вечеринку в честь официального

перехода в подростковый период. Как будто это что-то очень важное.

– Быть подростком это круто, – говорю я.

Пен роняет мою руку и освобождает волосы от резинки.

– Я имела в виду поиск новых друзей.

***

Девушка, с которой у нас день рождения в один день, сидя под деревом в школьном саду в

одиночестве, и скучает за обедом. Я наблюдаю за ней через грязное окно столовой, где

сижу со своими друзьями, которые заняли все стулья вокруг круглого стола. В

совершенно новой одежде, мои друзья громко болтают о том, что они успели сделать этим

летом. Они очень громко смеются.

Отвернувшись от Пен, стараюсь вести себя как ни в чем не бывало. Как будто, моя новая

соседка не захватила мое сердце. Я распаковываю полностью органический обед, который

меня заставляет есть мама, и киваю, как будто понимаю, о чем все говорят.

– Ты видел «Соски темнеют в полночь», и не сказал нам? – спрашивает Кайл, сдувая свою

длинную светлую челку с голубых глаз. – Посредственный же ты друг.

Нахмурив брови, я роняю свой бутерброд с арахисовым маслом и медом и

переспрашиваю:

– Что?

– Ты же кивнул, когда Кайл спросил, знает кто-нибудь, что такое «Скинамакс», – говорит

Матильда Тип. Она кушает маленькой ложечкой пудинг из стаканчика.

Мое лицо ярко пылает, и друзья смотрят на меня с улыбкой пока я пытаюсь придумать,

откуда знаю о неприличных фильмах, которые крутили по кабельному каналу

«Скинамакс» прошлой ночью. Плохие художества и пузыри от жвачки затуманили мой

здравый рассудок.

Прежде чем я соглашаюсь с собой, что влюблен в Пенелопу, я выпаливаю часть правды.

– Я зашел в комнату Рисы, когда она смотрела это.

Кайл запихивает в рот фруктовый батончик и улыбается.

– Я рассекретил твою сестру.

Вставляя трубочку для питья в мой полностью натуральный сок, я увожу тему в сторону,

спрашивая у друга:

– А как ты, узнал об этом?

И он не переставая, до конца ланча рассказывает, как был не в состоянии уснуть

предыдущей ночью и пробрался в гостиную, чтобы посмотреть телевизор с выключенным

звуком.

– Бывают соски огромные и прям совсем темные, – рассказывает он с гордой ухмылкой на

лице. – А вагины волосатые.

Пообедав, я направляюсь обратно. Коридор полон народа и я не обращаю внимания, что

происходит впереди, пытаясь найти новый кабинет. Ровно на один час, каждый день, все

восьмые классы меняют свой постоянный кабинет на дополнительный, где проходит урок

для подготовки к высшей школе. Я, в будущем, хотел стать доктором и думаю, что знание

второго языка будет очень полезно, поэтому выбрал испанский. Когда получил новое

расписание этим утром, я взбесился, увидев предмет «Кулинария» вместо испанского

языка.

Но мама показывала, как пользоваться духовкой, поэтому все должно быть проще

простого.

Медленно бредя и поглядывая на номера кабинетов над дверьми, я в буквальном смысле

натыкаюсь на Пенелопу. Мы ударяемся головами и солнцезащитные очки, которые

скрывают ее глаза, летят с ее лица на пол. Кто-то нечаянно их пинает, и они скользят в

угол, приземляясь вверх тормашками. Удерживая Пен за руку от падения, я чувствую

тепло ее черного свитера.

– Черт побери, Диллон, – говорит она, держась ладонью за красное пятно на голове, там,

где мы столкнулись лбами.

– Извини, – бормочу я и тру свою ушибленную голову.

Тяжело вздохнув, Пенелопа заправляет волосы за ухо и смотрит на меня глазами без

очков. Никогда я еще не видел такой темный карий цвет, такие большие глаза и длинные

ресницы. Светлые веснушки беспорядочно занимают место на ее переносице и едва

мерцают на щеках.

«Симпатичная», – думаю я.

Тут Пеппер Хилл проходит между нами, сбивая Пенелопу на шаг назад. Пенелопа

понимает, что на ней нет очков. Автоматическим движением, она опускает волосы на свое

лицо, и улыбка исчезает с губ. Судорожно смотря вперед и назад, дыхание Пен заметно

учащается, и румянец пропадает с лица. Она крутится вокруг, но никак не может найти то,

что по ее мнению делает ее невидимой.

– Вот, они здесь, – говорю я, быстро направляясь в угол, где находятся ее очки.

Она выхватывает их из моих рук, и быстро возвращает их обратно на переносицу и

заходит в класс Кулинарии без единого слова. Автоматически следую за ней, сажусь на

свободное сидение рядом. Бессмысленно.

– Уйди отсюда, – произносит она, защищенная черными стеклами. – Ты меня бесишь.

Пододвигая свой стул ближе к ней, я наклоняюсь и вдыхаю запах травы и ветра

исходящий от ее одежды. Мне нравится, как она говорит уголками рта.

– У тебя есть велосипед? – спрашиваю я.

– Нет, – тут же отвечает она, расстраивая меня. Пен начинает заполнять лежавший на

столе для нас вопросник. Когда она начинает выводить «е» в своем имени, она поднимает

взгляд на меня и говорит, – но у меня есть ролики.

Глава 3

Диллон

Окна комнаты Пенелопы находится напротив моих, и кроме двора, наши дома ничего не

разделяет. Ее окно закрыто занавесками цвета сливы, а мое, просто пыльными

занавесками. С тех пор, как мы обнаружили какой вид открывается из них, занавески на

наших окнах, никогда не задергивались.

В дверь звонят, и моя мама зовет меня снизу. Я надеваю школьные туфли, и быстро пишу

на листе бумаги черным маркером. После этого, я прикладываю листок к стеклу, чтобы

Пен смогла прочитать, что я написал. Мое сердце подпрыгивает, когда она появляется у

окна. Как и каждое утро, на протяжении последних двух недель, ее глаза скрывает пара

солнцезащитных очков. Сегодня, они в форме звезд в голубой оправе.

Она читает, что я написал на бумаге.

Готова?

Быстро кивая, новая девочка исчезает из своей комнаты.

– Диллон, твои друзья пришли, дорогой, – громко говорит мама с нижней ступени

лестницы. Ее голос отскакивает от стен.

Я хватаю свой рюкзак с кровати и мчусь в коридор, пытаясь опередить Рису. Пахнущая

дымом как скунс (убеждая всех, что все легально), моя сестра сдвигается в сторону,

поэтому я успеваю промчаться мимо и быть на предпоследней ступени вовремя.

– Передай Пен, что я ее люблю, – кричит она мне в след со смешком и вздохом.

Когда я врываюсь на кухню, Герб роется в холодильнике, а моя мама вытирает что-то с

лица Кайла. Я ничего не имею против того, что Герб угощается огуречно-лаймовым желе

без сахара, которое я отказался есть вчера вечером, в то время как мама слюнявит палец,

чтобы оттереть что-то с подбородка моего друга (что очень напоминает веснушку).

Проходя мимо Кайла, я тучу в спину пальцем, чтобы он держал осанку. Но Пенелопа уже

ждет нас, поэтому я отцепляю велосипед с цепи и оставляют своих друзей позади.

Они вскоре догоняют.

– Давайте бросим девчонку, – жалуется Кайл, бросая свой скейтборд на дорогу. – Она

очень медленная.

Я откатываю велосипед от крыльца и прочнее натягиваю лямки рюкзака, прежде чем

взобраться. Герб делает прыжок с тротуара, и в это время, моя соседка с родителями

выходят из дома.

– Я все слышала, – шутит Пен. Она отталкивается шестью пластиковыми колесами от

асфальта и катится в мою сторону. Грязные красные туфли, которые она взяла на сменку в

школу, привязаны к сумке.

– Ты думаешь, моя дочь медленная, парень? – спрашивает Уэйн Файнел, называемый

Диллоном Нацист. Он скрещивает свои волосатые руки на груди и с полу-ухмылкой

сводит брови.

Я стою прямой, как будто кол проглотил, спиной.

– Это сказал не я, – выпаливаю я.

– Надеюсь на это, – говорит он, вздрагивая, когда жена толкает его локтем.

– Оставь его в покое, Уэйн, – говорит она с улыбкой.

Пенелопа выделывает пируэты на пути ко мне, поворачиваясь так плавно на колесиках,

что ее волосы парят в виде идеального круга над головой. Остановившись у своего

велосипеда, я смотрю на ее лицо, которое в это утро сияет под очками, которые неплохо

бы было снять.

– Готов? – спрашивает она мягко, намекая на записку, которую я написал.

Начиная с того дня, как мы сели на велосипед, Герб, Кайл и я всегда ездили в школу, а не

ходили. Школа всего лишь в паре кварталов отсюда, поэтому дорога не занимала более

десяти минут. Теперь же, когда Пенелопа стала ездить с нами, практически каждый день,

мы едва поспевали к последнему звонку. Ей нравилось ехать не спеша, останавливаясь,

чтобы погонять белок или понюхать цветущие розы.

Мама выходит из дома, чтобы проводить нас. Она машет в сторону дома слева от нас и

говорит:

– Доброе утро, Соня.

Миссис Файнел, очень большая и очень счастливая, машет в ответ. Полная рука трясется

от жира.

Мистер Файнел раздувает ноздри.

– Смотрите, еду без рук! – Герберт мчится с жужжанием мимо дома с Матильдой Тип на

руле велосипеда. Она вытянула ноги впереди себя, а руками уперлась в резиновые

накладки. Розовые волосы бьют моего друга по лицу.

Еще раз попрощавшись, мы отдаляемся от безрассудного смельчака и его рыжеволосой.

Мы не успеваем доехать с Пенелопой до конца улицы, когда понимаем что отстали. Она

едет очень медленно, поэтому я даже не кручу педали, а просто веду велик вперед, пока

она выделывает повороты как балерина.

– Ты можешь ехать быстрее без меня, – говорит Пен.

Вместо того, что бы в сотый раз убеждать ее в том, что не хочу ехать без нее, я меняю

тему и толкаю свой велосипед вперед через трещины на тротуаре.

– Пожалуйста, не говори ему то, что я тебе скажу, но Герберт очень увлечен Матильдой.

Голубые звезды съехали с носа Пен и она подняла их вверх с глаз, которые я не видел с

первого дня в школе. Она никогда не носит одну и ту же пару дважды: всегда разный

стиль и цвет очков каждый день.

– Я могу сказать, – говорит она.

Мы останавливаемся в конце дороги и оба смотрим по сторонам, прежде чем перейти.

Настырно нежелающее уходить, позднее солнце августа, светит сквозь серые облака,

проникая через толстые ветки деревьев, которые бросают тень на улицу. Совсем скоро,

через пару месяцев, они будут стоять совершенно голые без листьев. Мимо мчится желто-

оранжевый школьный автобус, полный наших одноклассников, выпуская черный дым в

воздух. Когда он ровняется с нами, прямо перед колесами появляется кот, мелькает между

большими шинами, прежде чем быть раздавленным.

Пенелопа кричит и хватается за свитер в том месте, где у нее неистово бьется сердце.

Когда автобус продолжает двигаться вперед, Пен останавливается, переживая за судьбу

кота. Я тоже останавливаюсь. Кот давно уже убежал, но судя по бледному

выразительному лицу и по вздрагивающим плечам, переживает она не о бродячем коте.

Я спрыгиваю с велосипеда и бросаю его на газон. Все еще стоя на роликах, но тяжело

дыша как безумная, Пенелопа смотрит вперед на дорогу, где кот практически встретился с

Создателем. Пронзительный визг девочки все еще стоит у меня в ушах.

– Эй, – говорю я, дотрагиваясь до ее плеча.

Когда она чувствует прикосновение, то выходит из оцепенения и поворачивает голову в

мою сторону. Цвет сошел с ее лица, и карие глаза широко раскрыты под голубыми

стеклами.

– Все в порядке?

Она глубоко вздыхает и вроде как улыбается, пожимая плечами.

– Я испугалась.

Я засовываю руки в карманы и только сейчас отмечаю, как быстро бьется мое сердце.

Когда Пенелопа начинает грызть свои ногти, я сворачиваю пальцы в кулак и крепко держу

их в кармане джинс, чтобы не делать того же.

– Куда убежал кот? – спрашивает она, бормоча из-под обкусанных ногтей. – Он же успел

перебежать, так? Ты видел, Диллон? Ты думаешь, его сбили?

Не раздумывая, я отнимаю руку Пен от ее рта и опускаю ее вниз, чтобы она не ранила

себя снова. На ее губах остается кровь с обкусанных пальцев.

– Он убежал, – говорю я, крепко держа ее дрожащее запястье. – Кот жив.

Балерина на роликах, которая заставляет мой пульс учащаться, кивает головой и

слизывает кровь с губ языком.

– Ок. Ок.

С того самого дня когда она и ее семья въехали в дом по соседству, я влюблен в Пенелопу

Файнел. Фиолетово-оранжевый ее любимый цвет, даже после того как я сказал, что

фиолетовый и оранжевый не сочетаются. Она завязывает свою левую туфлю таким

образом, что получаются ушки зайца. Пен открывает бананы с другого конца и любит

кушать вареные яйца с тутовым вареньем.

Девочка, которая просыпается и появляется в своем окне ровно в шесть тридцать утра, с

сумасшедшей укладкой после сна, которая пользуется бальзамом для губ с запахом колы и

любит музыку в стиле гранж. Мама для нее отрезает корки с хлеба, сначала с боков и

затем сверху и снизу. Пен использует розовый пластиковый термос каждый день в школе,

несмотря на то, что он весь в трещинах. Она и глазом не моргнет, если компот капнет с

половника, и обязательно оставит пятна на блузке.

Несмотря на все эти знания, ее обкусанные ногти, что-то совершенно новое для меня. Я

беру ее руку, чтобы лучше разглядеть, что она с собой натворила, водя пальцем по

красной ободранной коже там, где должна быть кутикула.

– Ты мой лучший друг, – звук мягкого голоса Пенелопы заставляет меня оторваться от ее

рук и перевести взгляд на голубые очки в оправе в виде звезд. – Я очень счастлива, что

дружу с тобой.

Опять двадцать пять!

***

Мы вбегаем в класс после последнего звонка, прокрадываемся на свои места, пока он все

еще звенит и звук гудит и трещит в коробке динамика, висящего на стене класса. С

улыбкой на лицах, я и Пен прикладываем руки к груди в районе сердца и отдаем честь под

музыку гимна нашей страны. После всех утренних объявлений, мы наконец-то можем

присесть и восстановить дыхание, и Пенелопа меняет роликовые коньки на туфли.

– Вы оба постарались, – говорит миссис Алабастер перед началом переклички.

Пенелопа еще шире улыбается нашему надоевшему инструктору и превращает свои

тусклые шнурки в заячьи ушки. Изгиб с ее губ исчезает, пока она старательно

зашнуровывает обувь. Целый час в классе мы должны выяснять соотношения того-то,

того-то и того-то, а моя лучшая девочка, даже не позаботилась открыть книгу по

математике. Ее голова мирно покоится на руках, и волосы закрывают полностью ее лицо.

Миссис Алабастер это замечает, но не нарушает покой спящей красавицы.

Тридцать минут пробегает перед звонком и у нас есть десятиминутный перерыв. Пен даже

не шевелится, только видно, как она дышит. Я жду, пока все двенадцати парт не опустеют,

чтобы подняться с места.

– Пен, – шепчу я и дотрагиваюсь до ее плеча.

– Оставьте ее, мистер Декер, – говорит учительница. Она берет кусок мелка и начинает

писать на доске наше следующее задание. – Идите и наслаждайтесь перерывом, молодой

человек.

С чувством увязших ног в бетон, я делаю неуверенный шаг в сторону от Пенелопы. Я

намерено громко захлопываю дверь. Прежде чем направиться во двор, где меня уже

ожидают Герб и Кайл, я еще раз гляжу через маленькое квадратное окошко, чтобы понять

проснулась ли Пен.

Она не проснулась, но миссис Алабастер отложила мел и теперь поглаживает спину моей

подруги. Я вижу, как шевелятся ее губы, но не слышу и не могу разобрать, что она

говорит.

– Ты идешь или как? – эхом отражается голос Герба где-то в конце коридора. – Я купил

конфет из автомата!

Я отступаю от двери на шаг и, несмотря на то, что каждый мускул напрягается и борется

за то, что бы остаться, разворачиваюсь и заставляю себя идти.

Пенелопы нет на месте, когда я возвращаюсь на место.

– Где она? – меня пробирает мороз по коже.

Миссис Алабастер продолжает записывать задание на зеленой доске. Браслеты на ее

тонких запястьях звенят, когда она выписывает кривым почерком, похожим на каракули,

буквы.

Она даже не смотрит в мою сторону и говорит:

– Миссис Файнел сегодня будет отсутствовать.

Мои одноклассники, объевшиеся сахара и полные энергии, которой нет у меня,

столпились за моей спиной. Пеппер касается меня плечом, когда проходит мимо, а Кайл

бьет по затылку. И только Герберт замечает:

– Матильда видела Пен в комнате директора.

Не думая, я выскакиваю из класса на поиски своей девочки.

– Диллон, вернитесь на место, – настаивает учитель.

Я не разворачиваюсь, но и не двигаюсь с места. Даже стоя спиной к классу, я знаю, что

сейчас все взгляды устремлены на меня. Тишина какая-то очень странная, и мои руки

покрываются гусиной кожей, пока я размышляю над своим следующим действием.

Что-то не то происходит с Пенелопой, и я знаю, что сейчас ей нужен.

Поэтому я бегу к ней.

И сталкиваюсь как раз с ее отцом.

– Парень, – он фыркает и ворчит. Он так же пытается удержать меня своими мускулами.

Я немного ошалевший. Трясу головой для ясности, в руках знакомого волосатого

мужчины я спрашиваю:

– Где Пенелопа?

Темные глаза тренера Файнела смотрят на меня, и я клянусь, что он скрежещет зубами

под плотно сжатыми почти-что-покрытыми-усами губами.

– Ты смотришь за моей девочкой, парень? – его железная хватка усиливается, и я могу

поклясться, что мои глаза вот-вот вылезут из орбит. – Я должен знать, что ее защищают,

пока меня нет рядом.

Я киваю.

– Так и есть, сэр.

– Хорошо, – говорит он. – Я тебе доверяю.

– Вы полностью можете на меня положиться.

Он выпускает меня и когда кровь возвращается в нижние конечности, мистер Файнел

одаривает меня пронзительным, хорошо знакомым взглядом.

– Возвращайся в класс, парень, – ворчит он, слегка улыбаясь. – Занимайся своими делами.

Пен будет в порядке, когда ты вернешься домой.

Я не жду Кайла и Герба после школы. С письмом, от учителя для моих родителей, о моем

сегодняшнем поведении, в портфеле я прыгаю на велосипед и мчусь, как могу быстрее

домой.

Неспособный дышать и потеющий как ледяная кружка в палящий день, я бросаю велик

на переднем дворе и лечу в дом и вверх по лестнице в свою комнату.

Бегу к своему окну.

Пенелопа уже ждет у своего окна.

« Привет», – читаю я ее послание.

Она сменила свои солнцезащитные очки в виде голубых звезд на бирюзовые

треугольники.

« Привет», – пишу я в ответ.

Да, я влюбился. Как Герберт в Матильду, я просто по уши влюбился.

Глава 4

Диллон

У Пенелопы побиты локти, обгорел нос, и она останавливается каждые несколько минут,

чтобы вытащить очередную занозу из пальца. Ее тощие колени ободраны и кровоточат и

на девочке, которую на дух не переносят мои друзья, целый ворох сосновых иголок в

волосах. Я хочу остановиться, чтобы помочь ей, но…

– Она постоянно с нами, – жалуется Кайл. Он на ходу рубит неуклюжие, низко растущие

ветви деревьев ржавым топором, который стащил из гаража отца.

– Да уж, потому что влюбленный голубок без нее не может, – шутит Герб. Он хлопает

меня по вспотевшему затылку и бежит вперед, пиная камень, будто это футбольный мяч.

К тому времени как мы заканчиваем разведывать лесополосу за нашими домами,

солнце палит на нас сверху через ели и хвойные сосны. Стволы деревьев и валунов на

земле сплошь покрыты мхом, и земля больше напоминает жидкую грязь. Я предложил

Пен пройтись с нами, потому что она тут еще не бывала, но очевидно, я единственный,

кто хочет видеть ее здесь.

– Я хочу сказать, что она как тень, – говорит Кайл, размахивая тупой, выцветшей сталью.

– А у нее нет своих друзей?

– Мама не разрешала мне ходить так далеко, – кричит объект нашего разговора на

расстоянии пятидесяти футов. Пенелопа бежит через узкую сухую полоску земли, чтобы

сократить расстояние между нами, но наш хвостик не добегает до нас, а останавливается и

хватается за бок.

Босоногая, она спешит, несмотря на боль в боку, но ударяет палец о камень, наполовину

торчащий из земли. Она кричит, я останавливаюсь и оборачиваюсь, чтобы посмотреть что

случилось. В этот момент Кайл и Герб смеются надо мной.

Надеюсь, они нахватают тут клещей.

– Я вернусь за ней, – говорю я, указывая через плечо большим пальцем. – Она не сможет

пройти дальше, – указываю на склон на нашем пути, заросший кустами.

Герб прихлопывает какое-то насекомое на своем лице, смешно кося глазами.

– Прекрати вести себя как баба, – говорит он.

Я пожимаю плечами и еще раз смотрю на Пен. Она приложила руку к глазам, пытаясь

смотреть сквозь солнце на нас. Тень с красным отсветом закрывает ее глаза, и капелька

крови медленно течет из разбитого колена по голени.

– Ты больше не с нами, Диллон. Ты все время проводишь с новой девочкой, – замечает

Кайл.

На самом деле склон не такой уж и крутой и я пригласил ее прогуляться с нами, но не

говорил ей приходить без обуви. Ей не следовало увязываться за нами, если она не может

идти в ногу. И уж точно, не моя проблема в том, что ее мать не хочет отпускать ее так

далеко от дома. Моим родителям все равно. Кайл прав…Я всегда с Пенелопой.

Разведывать это все-таки мужское занятие.

– Я ухожу домой! – кричит догоняющая. Ее разраженный голос отскакивает от камней,

покрытых мхом и окружающих деревьев.

Герб и Кайл смеются. Мне начинает сводить живот.

– Хорошо, – говорит в ответ один из них так, что бы было слышно.

Нет никакого смысла оглядываться на Пенелопу, чтобы понять действительно ли она

уходит. Я и так знаю, что уходит. Она не такого плана девочка, чтобы бросать пустые

угрозы. Когда мои друзья начинают подниматься в гору, я нагибаюсь, чтобы заткнуть

джинсы в носки и продолжаю следовать рядом с ними.

Я надеюсь, что им в штаны нападает достаточно клещей.

Завернув за холм, Герб решает охотиться на медведей, Кайл же хочет спуститься вниз к

пляжу, чтобы поймать морскую звезду у основания замка, а я хочу домой. Но мы

проводим вечер среди деревьев, на которые забрались, гоняя зайцев топором, выкапывая,

и бросая друг в друга червей, как будто снова наступило лето. Наш смех вспугивает птиц

с веток, и мы бежим, пугая сами себя разговорами, что слышали змеиное шипение.

Мы рассказываем непристойные шуточки, дразня Герба после того, как он признался, что

нечаянно дотронулся до груди Матильды в школе; подначиваем друг друга съесть

странные ягоды с неизвестного куста. Мы все перепачканные, руки покрыты волдырями.

К тому времени как мы направляемся домой, мы пахнем грязью и потом, а Кайл находит у

себя клеща.

К сожалению, он у него на животе.

– Не могу дождаться, когда мы перейдем в старшую школу, – замечает Кайл по пути

домой. – Столько девчонок.

– Да уж, девчонки из старшей школы как кровососущие, которые переносят разные

болячки. По крайней мере, я так слышал, – дразню я его.

Он чешет живот в том месте, куда клещ проникнул под кожу. Никто из нас не захватил

зажигалку, чтобы поджечь его, поэтому он терпит до дома.

– Все малышки будут хотеть меня в следующем году, – говорит Герб. Пот струится по его

вискам. – Потому что я накачанный.

– Тогда плохо, что ты влюблен в рыжую, – говорит Кайл, имея в виду Матильду.

Так и идем домой, споря у кого мышцы лучше и «так какие они были на ощупь, ее сиськи,

поточнее?».

Между тем, мои мысли заняты девочкой, которая убежала от нас. Было глупо с моей

стороны позволять ей идти одной, и уж точно не должен был позволять этим идиотам,

чувствовать себя виноватым за то, что пригласил ее с нами. Пенелопа самая крутая

девочка, которую я только знаю и наша дружба, она… замечательная. Она никогда не

была такой разраженной как сегодня. Я надеюсь, что не разрушил все то, что у нас есть.

Когда мы появляемся из леса и подходим к моему заднему двору, Герб рассказывает, что,

по его мнению, Матильда запихивает в свой лифчик носки. Мистер Файнел у дома без

футболки – скорее всего, чтобы проветрить свою волосатую грудь – и косит газон. Когда

он видит нас, выключает косилку и в упор смотрит на меня.

Я обхожу дом с другой стороны, чтобы не столкнуться с ним.

И с его волосатым телом.

Косилка запускается снова.

– Лучше я пойду домой, пока не схватил боррелез. Идешь? – спрашивает Кайл. Он уже

направился туда, где находится его дом.

– Я с тобой, – говорит Герб, следуя чуть позади него.

Как бы я не хотел посмотреть на горящего клеща, но должен извиниться перед кое-кем.

– Очень по-особенному смотрятся твои штаны, заправленные в носки, Ди, – говорит Риса.

Ее острота колет меня прямо в живот.

Сжав губы, я медленно выдыхаю и разворачиваюсь. Моя сестра и Пенелопа, сидят на

верхней ступени крыльца рядом друг с другом. Заходящее солнце окрашивает их кожу, а

так же небо, в розовый, оранжевый и фиолетовый, и отбрасывает тени на их босые ноги.

Их кожа выглядит побитой и на голове у каждой неопрятный пучок из волос.

Риса надела очки Пен.

Пенелопа сверлит меня пустым взглядом, и я чувству свою вину еще острее.

– Прости меня, – говорю я с улыбкой, которую тут же хочу стереть с лица.

– Ты повел себя как настоящий негодяй, позволив ей пойти домой в одиночестве, –

говорит Риса. В уголке губ у нее зажат леденец и она нарисовала родинку на лице, чтобы

выглядеть как Мадонна. – Она могла заблудиться, гений.

Медленно подходя ближе к дому, я держу мои руки вверху, в знак капитуляции. Пен не

смотрит на меня, расположив свои локти на коленях и положив щеку на ладонь. Локон

волос падает на ее глаза.

– Пен, – говорю я, подходя ближе. Свежий аромат воды из разбрызгивателя кружится в

воздухе вокруг нас и чрезмерные распыления от оросительной системы соседей слегка

окутывают мою горячую кожу.

С ее стороны есть свободное место, куда я мог бы сесть, но острая боль в моем животе

предупреждает меня о том, что лучше этого не делать.

– Не переживай. Я составлю компанию твоей девушке сегодня, – моя сестра улыбается.

Щель между ее двумя передними зубами выглядит меньше, когда на лице огромные очки.

Пенелопа сидит как девственница, расположив локти в сторону и кончики ее ушей

розовеют от смущения. Ее смущение ставит меня в неловкое положение, неужели это так

плохо называться моей девушкой?

Не то, что бы она ею была.

Не то, что бы она когда-нибудь ей будет.

Я делаю шаг назад и выпячиваю свою грудь так, как будто я рассержен или что-то вроде

того и говорю:

– А я не знаю, на что ты злишься. Ты сама не захотела нас догонять.

Она резко перевела свои карие глаза в мою сторону, и ее розовые кончики ушей залились

алой краской. Пенелопа открыла рот, чтобы что-то сказать, но сжала зубы вместе и

свернула свои маленькие ручки в кулаки. Брови, которые у нее намного тоньше, чем у

отца, нахмурились точно так же.

Риса качает головой с небольшой ухмылкой в уголке губ.

– Мальчишки такие дураки! – говорит она громко, шлепая себя по колену. – Мама и папа

думают, что ты одаренный, со своими замечательными оценками и высокими целями. Но

ты, не более чем обычный, глупый мальчишка.

Я наверное, выгляжу как золотая рыбка, когда открываю и закрываю рот без какого-либо

звука. Удары сердца стремительно растут, и нервозность ползет по позвоночнику своими

костлявыми пальцами.

Риса скользит своими предательскими пальцами по загорелому плечу Пенелопы и вся

светится от гордости.

– Зарекись иметь дело с мальчишками, Пенелопа. Сделай себе одолжение и не

приближайся близко к пенисам, которые высасывают душу, – ее улыбка медленно

исчезает, и она медленно снимает с себя красные очки и передает их владелице.

Моя сестра что-то замышляет и это видно в ее глазах. Белое становится еще белее, зеленое

– зеленее. Должно быть ее бой-френд, гранж-рокер, снова ее бросил.

– Особенно, когда они в группе, – она практически орет.

Пенелопа встает. Я отступаю еще немного.

– Потому что вы все одинаковые, вы бесчувственные придурки! – Риса указывает пальцем

на меня.

Смех нарастает в моих легких. Я не могу справиться. У этой девчонки, несомненно,

будущее в театре.

– Мне нравятся туристические автобусы, – говорит она, указывая на себя, – я знаю все

тексты песен!

– Беги, – говоря ртом без звука Пенелопе.

Она слушает меня.

Следую прямо за ней, и как только я перебегаю передней двор Файнелов, знакомый звук

слышится у меня в ушах, и я холодею. Пенелопа достаточно умна и, не останавливаясь,

вбегает на крыльцо. Когда восемь разбрызгивателей появляются из земли, я попадаюсь

прямо на середине двора, и ледяная вода выстреливает в воздух и летит в мою сторону.

Я слышу его дьявольский смех прежде, чем вижу Уэйна позади водного крана, он стоит,

скрестив руки на груди.

Без сомнений, он смеется из-под своих усов.

***

Запах скунса сочится из комнаты Рисы и проникает тонкой струйкой в коридор, и музыка

долбит из динамиков так сильно, что весь дом вибрирует. Мама у двери Рисы, вся в

сомнениях что сделать: покрутить ручку ее двери или толкнуть дверь ладонью. Отец

стоит сзади, толкает очки вверх на нос, тяжело дыша.

– Солнышко, пусти меня. Давай поговорим об этом, – говорит мама таким спокойным

тоном, как море в летнюю погоду. – Сделай одолжение, милая. Убери скорее ладан, пока

соседи ничего не почуяли.

С мокрыми волосами, пахнущий мылом, я прохожу мимо своей семьи прямиком в свою

спальню в конце коридора.

– В море полным-полно другой рыбы, Риса! – стараясь перекричать барабанное соло

говорит мама. – Джереми, кстати, всегда пах бензином и маслом пачули.

Слышится громкий треск и ужасная гитарная музыка затихает, заменяя истерический

голос сестры.

– Он пах любовью!

– Тебе всего лишь семнадцать. Что ты можешь знать о любви? – дантист слегка повышает

свой голос. Его очки скользят вниз по переносице заостренного носа.

– Я знаю, что было между мной и Джереми – эта была любовь! – кричит Риса. – Сильная,

сильная любовь.

Отец сжимает губы и чешет затылок.

– А я думал, его звали Элвис.

Мама округляет глаза и трясет головой.

– Это был предыдущий бой-френд, Тим.

Мой отец пожимает плечами.

– Ты даже не знаешь меня! – визжит Риса прежде, чем музыка снова начинает сотрясать

дом.

Чувствуя себя в безопасности в четырех стенах своей комнаты, я бросаю грязную одежду

за шкаф и спешу к окну. Солнце село, окрасив небеса в пурпурное и синее, а тротуары

заливает лунный свет. Когда я поднимаю створку окна, прохладный воздух врывается в

комнату, жаля обгоревшую за день кожу.

Фиолетовые занавески Пенелопы задернуты, но оранжевый свет льется сквозь просвет. Ее

тень проходит мимо окна пару раз, даря надежду, но спустя тридцать минут, я чувствую

себя странным ребенком, смотрящим в сторону соседского дома.

Хватаю свою записную книжку и маркер с тумбочки, обуваюсь и выхожу из комнаты.

Мои родители все еще ведут переговоры с Рисой, поэтому мне ничего не стоит

прошмыгнуть мимо и выйти из дома без расспросов. Идя на свет уличных фонарей, я

царапаю сообщение, которое Пенелопа не пожелала прочитать у окна и поднимаюсь по

ступенькам соседей. Я держу письмо у своего неугомонного сердца и стучу.

– Позднее время для визитов, парень! – отвечает Уэйн.

Желание нарисовать ему на лице черной ручкой за то, что он специально включил

разбрызгиватели, очень велико. Моя рука художника подергивается, но я решаю

придерживаться плана и зову Пен.

Громко топая и ворча себе под нос о плохих намерениях, «водный Нацист» поднимается

по ступеням в комнату дочери.

– Этот чудак-парень здесь, – говорит он. – Я не хочу, что бы ты с ним слонялась, когда

вокруг нет взрослых. Самих Декеров, я в расчет не беру тоже.

– Пап, – скулит Пен, – хватит уже.

– Он даже не знает, как писать грамотно. Ты лучше его, – продолжает он.

Я разворачиваю свое письмо и понимаю, что в спешке спасти дружбу, я перепутал букву.

Я быстренько зачеркиваю и пытаюсь втиснуть верное слово рядом, как Пенелопа

появляется на лестнице.

«МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ, ЧТО Я ИГНАРИРОВАЛ ИГНОРИРОВАЛ ТЕБЯ»

И улыбка, что затмила белизной саму луну, показывается на ее лице, поцелованным

солнцем. Она спускается по лестнице, пока наши лица не оказываются друг напротив

друга.

Пенелопа играючи толкает мое плечо и говорит:

– Мальчишки такие дураки.

Глава 5

Пенелопа

– Без паники. Без паники. Не сходи с ума, – шепчу я себе. Мои лодыжки разведены,

нижнее белье спущено до икр, а колени туго сжаты вместе.

За неделю до моего тринадцатого дня рождения, мама предупреждала меня, что это может

скоро случиться.

– Ты поздний цветок, Пен. Но это когда-то начинается у каждой девушки на этой планете,

– говорила она. – Это естественно. Это значит, ты становишься женщиной.

Мама передала мне коробку с тампонами и наказала мне носить их в своем портфеле.

– Лучше перестраховаться, чем протечь, – сказала она.

Я же вместо этого, закинула их под кровать. Я и не собиралась таскать в школу тампоны.

Пеппер Хилл постоянно одаривает меня уничтожающим взглядом, и мне бы очень не

хотелось пугать Диллона своей надвигающейся женственностью. Он уделяет мне много

внимания с того дня, как игнорировал меня в лесу, и мне бы хотелось, что бы так и

осталось.

Отец перебрал всех, и Отца и Сына и Святого Духа, когда зашел в комнату во время этого

разговора с мамой. Поэтому, я могу только вообразить, как отреагирует мой

единственный друг.

Я также ожидала, что прежде чем это начнется, будет хотя бы один предупреждающий

знак. Я никогда и не подумала, что поток обрушится на меня в середине урока, в середине

дня, в середине предложения, которое я пыталась закончить для работы по

«Английскому».

Теперь джинсы испачканы кровью, а я не знаю что делать.

Глаза горят из-за подступающих слез, а подбородок дрожит. Тяжесть в груди, которая

была более-менее терпима в последнее время, разгорается с новой силой, и того и гляди,

вырвется наружу.

Я ощущаю тяжесть на плечах и на сгибе локтей. Мои пальцы складываются в кулак, и я

глубоко впиваюсь чересчур длинными ногтями в свою тонкую кожу.

Тревога, которая стоит комком, царапает горло и чувство беды, которое преследует меня

всю жизнь, сильно давит на голову.

– Почему я не такая, как все? – спрашиваю я себя, когда обжигающее сожаление катиться

по моим разгоряченным щекам.

В этот раз я не могу спрятаться за своими солнцезащитными очками.

Слизывая соленые слезы с губ, я дергаю туалетную бумагу и обматываю вокруг белья,

испачканного кровью. После того, как я привожу себя в порядок, я натягиваю джинсы и

открываю дверь.

Трудно сказать, как долго я пробыла тут с момента, как выбежала из класса и миссис

Алабастер даже никого не послала за мной, но я не могу оставаться здесь до конца дня.

Моя сумка лежит у парты и свитер, который я могла бы повязать вокруг талии, тоже там.

Сцепив пальцы под попой, я крадусь по коридору на цыпочках к своему классу. Я не

уверена, сколько осталось до звонка, когда все выйдут на перерыв, но надеюсь, что не так

уж и скоро. Иначе мне не спастись от унижения.

Дойдя до комнаты номер двенадцать, я приподнимаюсь на носочках и смотрю в класс

через крошечное окошко на двери. Я успокаиваюсь и дышу ровно, когда нахожу глазами

Диллона, сидящего рядом с пустым моим местом. Он стучит карандашом, и его голова

повернута в сторону окон. Солнце освещает его и без того светлые волосы.

– Посмотри на меня, – говорю я спокойно. – Посмотри сюда, Диллон.

Сеанс телепатии с лучшим другом не работает, и не важно, как сильно я этого желаю. Я

слегка барабаню кончиком пальца по толстому стеклу, но единственный, кто смотрит в

моем направлении это Герберт.

Сердце останавливается.

Я ожидаю, что он начнет указывать на меня пальцем и заявлять на весь класс: «У

Пенелопы начались месячные», но лучший друг моего лучшего друга, поднимается с

места и идет к Диллону, шепчет ему на ухо и кивает в мою сторону.

Сердце выдает – тук, тук, тук.

Мои руки дрожат, пока я удерживаю в голове одну мысль: пожалуйста, спаси меня.

Диллон не так спокоен, когда встает с места. Он вскакивает со стула, ударяя его о позади

стоящую парту. Заботливо хватает свою и мою сумку и без единого слова, смотря прямо

мне в глаза, проходит мимо учительского стола к двери.

Отступаю на несколько шагов назад, чтобы не быть задетой дверью и когда он вырастает

прямо передо мной, я почти что падаю на него.

Никакой грязи и щенячьего дыхания сегодня.

– Где ты была? – спрашивает он, растирая мне спину движениями вверх и вниз.

Мои щеки горят, и из-под оранжевых стекол свободно текут слезы. Признание того, что

сейчас конкретно происходит, полностью убивает меня, но я выдаю выученную лекцию и

о женственности, и о тампонах, и о зрелости. Я рассказываю ему об испорченных голубых

джинсах и грубой туалетной бумаге.

– Это случается с каждой женщиной на этом свете, – говорю я точь-в-точь как моя мама.

Мои губы дрожат.

Диллон смеется.

– У меня старшая сестра, Пен, – говорит он. Мой соседский мальчик открывает свой

рюкзак и достает серую толстовку. – Я знаю, что такое месячные.

– Мне нужно домой – говорю я, опуская голову.

Он поднимает мой подбородок и протягивает свою толстовку.

– Тогда пойдем.

Чем хороша жизнь в маленьком городе? Тем, что каждый знает друг друга. Мы с

Диллоном заходим в учительскую, еще раз повторяем историю о моем внезапном

развитии по женской части и просим разрешения уйти пораньше с уроков.

Директор, звонит моему отцу и докладывает о ситуации, а тот в свою очередь, передает

послание для Диллона:

– Парень! – повторяет наш директор низким голосом, прекрасно пародируя моего отца.

Мы ждем продолжение речи, но директор Снайдер больше ничего не говорит.

– Это все, – подтверждает он, и машет нам рукой, чтобы мы уходили. – Поторопитесь.

Этого достаточно, чтобы мы пошли. По дороге домой он не позволяет мне приближаться

к бордюру; переходит улицу, только предварительно посмотрев в обе стороны как

минимум трижды; каждые пару шагов спрашивает, как я себя чувствую.

Эта гиперопека, так сильно напоминает мне о мужчине, который напугал этого ребенка до

повиновения с первого слога. Эта мысль успокаивает неприятное чувство, растущее

внутри меня.

– Ты не обязан оставаться, – говорю я, открывая входную дверь. Мы никогда ее не

запираем.

Диллон стоит в самом низу лестницы, засунув руки в карманы. Весь мир я вижу в

оранжевом свете из-за солнцезащитных очков, которые я надела сегодня, но даже в них я

способна разглядеть, как покраснели его щеки.

– Твоя мама дома? – спрашивает он, поднимаясь на одну ступень.

– Скорее всего, нет. Пока я в школе, она помогает в доме престарелых.

– Тогда я останусь, – тут же говорит он. – Я обещал твоему отцу, что присмотрю за тобой.

Не уверена, когда это «парень» превратилось в «присмотри за ней», но не могу сдержать

улыбку, которая расползается по всему лицу.

Он следует за мной по лестнице к комнате и ждет у двери с бешено стучащим сердцем,

прежде чем войти. Диллон видит часть моей комнаты из своего окна, но ни разу не был

здесь. В моей комнате никогда еще не было парня.

– Я, наверное, должна... – начинаю я, но не могу закончить из-за смущения.

Его рука пробегает по блондинистым волосам, убирая длинные пряди волос с идеальной

формы лба. Теперь лицо полностью открыто, и его зоркие глаза, и прямая линия губ

полностью выдают его нервное состояние. Он неровно выталкивает воздух из своих

легких и зеленые глаза, которые иногда не дают мне спать по ночам начинают изучение

моей комнаты.

– Тебе нужна, э-э-э... помощь? – спрашивает он, прочищая горло.

– Э-э-э... нет, – отвечаю я, мечтая провалиться под землю.

Кончики его ушей становятся цвета спелой вишни.

– Когда у Рисы... произошло это первый раз, – он замолкает и вглядывается в группу,

которая изображена на плакате над моей кроватью. – Моя мама помогла ей, ну ты знаешь.

Я качаю головой.

Диллон так глубоко вздыхает, что видно как поднимаются его плечи, а затем опускаются

вниз.

– Она читала ей инструкцию. Я могу почитать.

Провалиться. Мне. Сейчас.

Мой «чтец» надолго закрывает глаза и еще раз глубоко вздыхает.

– Я имею в виду, что могу помочь тебе с инструкцией. Или я могу сбегать домой и

посмотреть, на месте ли сестра.

Я использую толстовку этого парня, чтобы прикрыть пятно от месячных на джинсах, а

теперь он стоит в моей комнате и предлагает помощь с инструкцией к тампонам. Что

может быть более постыдным, чем это? Со мной такого никогда не происходило. И

вместо того, что бы выпрыгнуть из окна и таким образом закончить эту сумасшедшую

жизнь, я лезу под кровать за коробкой тампонов, которые я отказалась брать в школу и

передаю ему.

До конца недели мы избегаем встречи глазами, но это не потому, что я этого не хочу.

Все потому, что я должна быть аккуратна в своих желаниях.

Глава 6

Диллон

Я подхожу прямо на крыльцо семейства Файнел и останавливаюсь на коврике с надписью

«Добро пожаловать!», прежде чем стучу в желтую дверь.

– Пен не очень хорошо себя чувствует, милый! – эту ложь Сони, которую я слушаю от нее

каждый день, начиная с понедельника. Она выдавливает улыбку на своем круглом лице. –

Ну, знаешь! Девчачьи проблемы.

Много всего, в чем я не спец, но у меня есть родная сестра-подросток, которая целую

неделю, каждый месяц, поедает мороженное тоннами и рычит на меня, если я зачерпываю

ложку из ее ведра. А еще, в эти дни, намного больше табачного дыма проникает из ее

комнаты, чем обычно. Мне вот интересно, а у нее тоже случаются припадки слез и жалоб

и всех этих: «Ты не знаешь, каково сейчас мне!»? Но даже Риса, не пропускает четыре дня

школы из-за «девчачьих проблем».

Сегодня с утра меня приветствует Уэйн. Без сомнения он намного больше зарос с

прошлого раза, как я его видел.

– Что тебе нужно, парень? – его разросшаяся борода двигается в такт его словам. Запах

только что заваренного кофе доносится с кухни и ранит меня прямо в желудок, заставляя

его урчать.

Я распрямляю спину и довольно отчетливо говорю, забывая про дикое желание есть и

огромные мускулистые руки.

– Я пришел, чтобы проводить Пенелопу в школу, – заявляю я.

Мистер Файнел пытается закрыть дверь прямо перед моим носом, но миссис Файнел

кричит откуда-то из дома:

– Уэйн, будь вежлив с мальчиком Декеров!

«Снежный человек» стоит, облокотившись на дверную раму, скрестив руки на своей

огромной груди. Густой мех его груди туго упакован под хлопковой футболкой с

эмблемой университетской спортивной команды по футболу Кастл Рэйн и торчит только в

районе шеи. Темные глаза уставились на меня из-под лохматых бровей, и я, клянусь!

слышу, как хрустят его костяшки под волосатыми пальцами.

– Нет, – просто говорит он.

Потирая заднюю сторону шеи, я продумываю свои шансы против «Гиганта», чтобы

прорваться к его дочери. Скорее всего, я быстрее его, и вся моя задумка вещь стоящая, с

условием, конечно, что я ее смогу найти. Она не только не появляется в школе, но и не

подходит к окну. Так что, в этом деле нет ничего такого, что бы я ни смог сделать ради

нее.

Мистер Файнел смеется, словно прочитал мои мысли.

– Сегодня она собирается в школу, парень. Я ее отвезу.

Мое сердцебиение восстанавливается, ладони теплеют, и я чувствую легкие покалывания

в животе.

Сегодня я увижу Пен, правда, не так скоро как я надеялся.

– Я могу ее подождать, если она еще не готова, – говорю я, поднимаясь на носочки, чтобы

лучше разглядеть обстановку внутри дома. Я подрос на несколько дюймов с начала

учебного года, но мне нужно еще немного, чтобы догнать по росту небритого «Фашиста».

Кустистые брови сходятся, и Уэйн делает шаг в мою сторону. Я делаю три назад.

– Ты пытаешься влезть между мной и моей дочерью, парень? Ты уверен?

Боясь выглядеть трусом перед огромным человеческим существом, которого я знаю, я

встаю в боевую стойку, выпятив грудь… но, терплю неудачу, когда слова застревают в

горле.

Когда я набираюсь храбрости и отвечаю, мой голос пищит.

– Нет! – отвечаю я как тринадцатилетний мальчик в период пубертатности. На

сегодняшний день я именно им и являюсь.

Громовой раскат смеха «Снежного человека» сотрясает весь дом. Это отстой, потому что

этот смех – на мой счет. Я боюсь произнести что-то еще из-за своего дребезжащего

голоса, поэтому я просто спокойно стою и жду.

– Она скоро спустится к тебе, паренек, – говорит он, прежде чем закрыть дверь.

Я все еще слышу его смех.

***

Роджер Морис тараторит без перерыва.

– Вы же лучшие друзья с Пенелопой, так? Она немного странная, верно? Немного другая.

Своеобразная такая. Она с тобой разговаривает? Она совершенно не общается со мной.

Однажды я угостил её печеньем. Но она все равно не разговаривает со мной. Хотя печенье

взяла.

Я практически его не знаю, но вмажу по его дурацкому рту, если он скажет хоть еще одно

плохое слово про Пен.

– А что там с очками? – спрашивает он, пиная ногой камень из бордюрного ограждения

прямо на парковку. – Почему ей разрешается носить солнцезащитные очки в классе, когда

всем остальным нельзя?

Автомобили выстроились внутри U-образной парковки в передней части школы. Когда

одна машина выезжает, ее место занимает подъехавшая другая. Серебряный Крайслер,

который я поджидаю все еще не подъехал, и остается буквально несколько минут до

начала занятий, когда мы уже должны сидеть на своих местах.

– У нее классные очки, – говорю я, вытягивая шею, чтобы было лучше видно, какая

машина подъезжает следом.

Это Пенелопа.

– Ну, типа того, – говорит Роджер. Он поднимает свой рюкзак с земли и кидает его за

плечо. – Но она все равно странная.

Я разворачиваюсь, чтобы треснуть этого парня по башке, и в то же время слышу голос

Уэйна Файнела, произносящий мое имя. В его интонации все еще слышится налет юмора.

– Иди-ка сюда, парень, – приказывает он. Могу поклясться, его борода мне подмигивает.

Я обхожу его машину спереди, смотря на Пен через переднее стекло машины, сокращая

дистанцию между её отцом и мной. Маленькая девочка в красных очках формы сердечек,

сидит на переднем сиденье и прижимает свою сумку с учебниками к груди.

«Йети» высовывается наполовину из машины, держа одну руку на крыше, а другую на

дверце.

– Слушай-ка сюда, парень, и лучше слушай, как следует, – говорит он, притягивая меня

все ближе, заколдовав своими словами и подмигивающими усами. – Я хочу быть

уверенным, что моя дочь улыбается сегодня весь день, уловил? Ты слушаешь, парень? Я

достаточно четко выражаюсь?

Я киваю.

– Мне нужно точное число под конец дня, и за каждую улыбку, я дам тебе вот это, –

тренер Файнел достает небольшого размера пакет с орешками М&М. – Когда-нибудь

пробовал их, парень? Они феноменальны. Мои самые любимые.

Я быстро приседаю вниз достаточно низко, чтобы разглядеть в машине ее.

– Почему она грустит?

Следующий водитель за Крайслером сигналит. Уэйн поворачивается, используя всю мощь

своего «магического» лица на гудящего, и тот медленно разворачивает машину, ни разу

не взглянув в нашу сторону.

– Сегодня тоже твой день рождения? – спрашивает «рогатый Фашист».

– Да, сэр, – отвечаю я.

Он утвердительно кивает, и мы оба наблюдаем, как наконец-то открывается пассажирская

дверь, и девочка, ради которой мы оба готовы через многое пройти, появляется из

машины. Меня потрясает ее худоба и неухоженный вид. Пенелопа, конечно и не старается

выглядеть клево, как чересчур это делает Пеппер, но волосы ее больше не лоснятся и лицо

очень бледное. А прошло всего лишь четыре дня с нашей последней встречи.

Ее движения медленны и она дышит ровно, настроение явно не прекрасно-праздничное.

Ноги несут меня прямо к ней.

– Эй, Пен, – говорю я, сгибаясь в коленях, чтобы получше разглядеть ее отсутствующий

взгляд на лице.

– Привет, Диллон, – отвечает она. Последний раз я слышал ее голос, когда она

благодарила меня за то, что я читаю ей инструкцию через дверь ванной.

Вся грусть этого праздничного дня отражается на ее лице, сжимает её губы туго вместе, и

поднимается к глазам под очками, и слезы ползут по щекам.

– Почему ты плачешь? – спрашиваю я. – Кто-то позабыл про твой день рождения?

Она отрицательно трясет головой.

– Я принес тебе подарок, – говорю я, копаясь в своем кармане.

Они немного покрыты ворсинками, слегка липкие, немного теплые, но их цвет

напоминает мне о ее очках.

– Мраморные шарики, – говорит она, и я перекатываю их из своей в ее руку. Правый

уголок ее губ ползет вверх. – Я их обожаю.

Еще один шарик прилип к остатку ириски, которую я недавно жевал. Я плюю на него,

вытираю о футболку и кладу ей в руку.

Он ярко-красный, как и цвет ее солнцезащитных очков.

– Я ничего не принесла тебе, – грустно замечает Пен.

– Ну и не страшно.

– Нет, страшно, – говорит она, поднимая руку к лицу. – Возьми вот это.

С несчастьем на лице она передает мне свои очки, и я вынужден смотреть в ее грустные

глаза весь день.

***

Один торт. Две семьи. Тринадцать свечей.

Свет погашен и в воздухе неподвижно застыл аромат уходящего летнего сезона. Наши

семьи собрались вокруг нас с Пен у нее на кухне. Мы позируем, стоя у шоколадного

торта-мороженого с нашими именами, написанными розовым кремом. Таящие восковые

свечи по одной на каждый год жизни на торте, отбрасывают тени каждого из

присутствующих на белые стены. Розовые очки Пенелопы отражают желто-оранжевое

пламя.

Она краснеет под звуки нашей поздравительной песни, затыкая пальцами уши и

притворяясь, что ничего не слышит.

– Ла, ла, ла, ла, – припевает она с улыбкой, за которую я должен получить не менее двух

пакетов M&Ms

Вместо того, что бы смотреть на именинницу, я делаю ошибку и поворачиваюсь в сторону

Герберта, который стоит прямо за Соней, и показывает одними губами слово «Киска».

– Отсоси мой… – я шевелю губами в ответ, когда тренер Файнел делает шаг в мою

сторону, тем самым затыкая меня. Я захлопываю рот и утопаю в деревянном стуле.

Наши родные и любимые заканчивают горланить песенку и Кайл добавляет: «И многое

другое на четвертом канале». Ловлю взгляд «праздничного Нациста», который направляет

свои указательный и средний пальцы руки сначала себе в глаза, а затем указывает ими на

меня.

– Я наблюдаю за тобой, – показывает он одними губами.

Мои глаза расширяются, и я ближе подхожу к девочке, которая всего лишь на пять часов

старше меня.

– Загадай желание, – говорит мать Пенелопе. Она облизывает шоколад с лопатки, которой

вынимала торт из формы.

Небольшой кусочек прилип к уголку ее рта.

– Твое желание может исполниться, – говорю я, легонько подтягивая торт к Пенелопе.

Она трясет головой и растягивает рот в улыбке от уха до уха.

– Я загадаю желание в следующем году.

Пока небольшие свечи в бело-голубую полоску окончательно не растаяли, я глубоко

вздыхаю и загадываю.

Я мечтаю, что бы Пен никогда не носила своих солнцезащитных очков рядом со мной.

Свечи не могут устоять под напором моего желания. Когда гаснут все тринадцать свечей,

мы остаемся в темноте, начинает потягивать дымом и мистер Файнел говорит.

– Не могу поверить, что ты загадал это желание, парень.

Сентябрь и октябрь, слава Богу, плавно перешли в ноябрь, и в свои владения радостно

вступил декабрь. Один год перепрыгнул в другой и наступил январь, который полностью

оправдывает название этого города – Кастл Рэйн. Такое ощущение, что ливень не

закончится никогда. Штат Вашингтон накрыт толстым слоем серых облаков. На улицах

города потоп, и океан затопил пляж.

Ни у кого нет шансов против непрерывного дождя. Моя обувь и носки постоянно мокрые.

Волосы никогда не высыхают до конца. Пальцы сморщенные и покрасневшие. Вода

хлещет с крыш и иногда просачивается через щели в окнах. Отец установил емкости на

холодильнике и в коридорах, чтобы собрать кап-кап-капли. Он уже заткнул несколько дыр

в доме, но новые возникает практически мгновенно.

– Сможешь добраться до школы самостоятельно, Ди? – Риса заходит в мою комнату без

стука.

Я отворачиваюсь от глухо зашторенного окна Пенелопы и поворачиваюсь к сестре.

Дождь, насквозь пропитав ее волосы, спускается радужно-окрашенными струйками по ее

ногам. Мокрая одежда прилипает к ее худому телу, а черная тушь размазана по глазам.

– Что с тобой случилось? – смеюсь я, натягивая свою бинни (прим. пер. – плотная, легкая

шапочка) на голову.

– Мой "Жук" не заводится. Я пыталась починить, но думаю бесполезно, – она пожимает

плечами и выжимает волосы на мой ковер.

– Все еще льет?

Она качает головой.

– Нет, но там мокрее, чем в трусах у проститутки.

Я кидаю сестре полотенце с пола и беру свой рюкзак, и оставляю ее стоять у двери моей

ванны. Она пахнет мокрой травой и куревом, и, приглядевшись поближе, замечаю

красные глаза и кривую улыбку на лице сестры.

– Я поеду на велике, – произношу я.

Риса под воздействием, вяло поднимает два пальца и произносит:

– Мир.

Затопленная трава хлюпает под ботинками, когда я иду через свою лужайку к дому

Пенелопы. Каждый мой выдох белеет в прохладном воздухе и пульс учащается, когда я

подхожу на крыльцо передней двери.

Спустя неделю нашего тринадцатилетия, стул Пен рядом со мной пустует. И я потерялся в

счете дней, сколько ее нет.

Погода не позволяет нам ездить в школу на велосипедах и роликах вместе, поэтому я не

знаю, появится ли Пен на утренней линейке. И вот, опять ее нет рядом.

В предыдущие дни, когда дождь делает достаточно долгий перерыв, чтобы я смог

пересечь лужайку и дойти до крыльца Файнелов, я выслушиваю извинение за извинением.

– Она простудилась, – врет Соня.

– Пен назначено к доктору сегодня, милый.

– Моя малышка сегодня останется дома, но не принесешь ли ты ей домашнее задание? –

говорит она с вымученной улыбкой.

Сегодня, я скрещиваю пальцы за спиной и стучу в дверь.

Миссис Файнел открывает дверь в трениках и огромной толстовке мокрой от пота. На

лице отсутствует поддельная улыбка, которой она обычно приветствует меня и под

глазами такие темные мешки, что сойдут за синяки.

Соня тяжело вздыхает и опускает плечи, прежде чем, отходя, пустить меня в дом.

– Может ты, сможешь заставить ее подняться с постели, Диллон, – говорит она

бесцветным голосом. – Потому что ничего, что мы пробуем, не работает.

Я снимаю шапку с головы и встаю на нижнюю ступеньку, неуверенный в следующем

шаге. Мама Пенелопы закрывает дверь ногой, пресекая тусклый дневной свет. Дом

молчит, полный запаха влажного воздуха, исходящего через нагреватель. Стоит полная

тишина, не считая легкого пыхтения кофе-машины.

– Ты можешь подняться здесь, – говорит миссис Файнел. Она проходит в кухню. – Уэйна

нет дома, милый.

Хозяин дома достаточно четко обозначил мне правила этого дома, когда я только начал

приходить на регулярной основе:

– Держись подальше от спальни Пенелопы и никогда не трогай пульт от телевизора. Я

узнаю, если ты это нарушил, парень. Я всегда наблюдаю, – говорил он.

«Обезьяноподобный» не знает о том разе, когда я впервые был в комнате Пен. Да и Соня,

хранит в секрете еще несколько моментов, когда она отошла от правил. Дверь комнаты

всегда открыта, и мы только слушаем музыку или листаем журналы «Роллинг Стоун» – не

в чем обвинить.

Такой опыт у меня впервые.

Дверь скрипит, и я вижу очертания ее фигуры под кучей одеял на кровати. Фиолетовые

занавески, плотно зашторены, и комната полностью погружена во тьму.

Сдерживаюсь, чтобы не сорвать эти занавески с окна – они загораживают мне Пен, только

слегка их приоткрываю и пускаю немного серого света.

– Пенелопа, – шепчу я с края кровати.

Глубоко скрытая под одеялами и простынями, утопленная в подушку и разбросанными

темными волосами по лицу, она грустно и глубоко вдыхает, а затем выдыхает. Ее глаза

цвета темного шоколада двигаются под тонкими веками с выступающими голубыми

венками и округлость щек горит красным.

– Пора вставать, – говорю я немного громче.

Самая ленивая девушка в мире разворачивается ко мне лицом, но не встает.

Я стягиваю одеяло, обнажая длину ее шеи и голые плечи. Длинные волосы Пен лежат

поперек ее худых выступающих ключиц и розовые губы слегка приоткрыты.

Вспышка в голове заставляет меня встать с кровати. И вместо того, что бы снова

дотронуться до нее, я пинаю кровать.

– Вставай же, – говорю я нахально. – Мы опоздаем в школу.

Ничего.

– Пен.

– Пен.

– Пенелопа!

Она сопит.

Я пинаю снова.

Ее рука дергается.

Она снова сопит.

– Пожалуйста, вставай, – молю я в итоге, еще раз пытаю удачу и трогаю ее за бок.

Длинные ресницы трепещут, бросая тень на щеки слегка тронутые веснушками, и я снова

трясу спящую красавицу. Сначала мягко, но затем с нажимом. Сон торжествует, и даже

моя тряска не действует на нее.

Отступая назад, я вижу стакан воды на комоде у постели и решаю плеснуть воду ей в

лицо. Пен натягивает одеяло на голову. Десять маленьких пальчиков на ногах, покрытых

нежно-розовой кожей, показываются, сжимаясь, прежде чем полностью расслабиться.

Миниатюрные лодыжки и икры, выглянувшие из-под одеяла, заставляют волноваться мою

душу и я готов броситься вон из комнаты. Но беру себя в руки и стягиваю одеяло напрочь

с самой большой сони, которую я только знаю.

Она спит в сорочке и розовом белье.

Я так сильно зажмуриваю глаза, что, кажется, никогда не открою их вновь. В полной

темноте, в поисках пути для побега, я держу руки впереди и быстро машу ими перед

собой, пытаюсь понять, где же дверь. Задеваю ножку кровати и лечу вниз на спину.

Тут раздается мягкий удивленный голос:

– Диллон, что ты здесь делаешь? – в сонном голосе слышатся смеющиеся нотки.

Соня, конечно, сказала, что «домашнего тирана» нет дома, но это просто мое счастье, что

Уэйн не появился, пока я у его дочери в спальне и на ней ровным счетом ничего не одето,

кроме ночнушки и нижнего белья. Пока большая часть меня желает открыть глаза и

взглянуть на лицо, которое давно не видел, крохотная часть, которая хочет жить,

выпихивает меня к двери.

– Не уходи, – нежно и грустно произносит Пен.

Я останавливаюсь, но не поворачиваюсь к ней. И не открываю глаза.

– Я видела во сне тебя, – говорит она. – А потом, какой-то бездушный паразит стащил с

меня одеяло, и это был ты.

– Тебя не было в школе, – говорю я все еще в темноте.

Пружины в ее матрасе прыгают и скрипят, и я слышу ее зевок.

– Ты можешь повернуться, – говорит она.

Пенелопа сидит на краю кровати; она болтает босыми ногами в дюйме от коврика. Ее

волосы перепутались и под глазами очертания таких же синяков, как и у ее мамы. Бледно-

желтая ночнушка полностью закрывает каждый дюйм ее кожи до колен, и она так сильно

сутулится, будто готова вот-вот провалиться обратно в страну снов.

– Я пришел, чтобы проводить тебя в школу, – говорю я.

Мисс Дремота зевает снова, пока сладко вытягивает свои длинные руки и заводит их за

голову, но затем встает. Мое взволнованное сердце прыгает в грудной клетке.

– Кинь-ка мне вон те джинсы, – говорит Пенелопа. Она указывает на гору одежды, на

полу у двери.

Я передаю ей бледного цвета джинсы и отворачиваюсь, пока она натягивает их на ноги.

– Мне нужна рубашка и толстовка, – говорит она. Звук замка на джинсах снова заставляет

меня нервничать.

Передавая ей одежду из кучи, я быстро благодарю Всевышнего за то, что дальше она идет

в гардеробную, чтобы переодеться. Пока она там, я заправляю кровать и взбиваю

подушки. Во рту все пересохло, поэтому пью воду, которую я чуть было не пустил в дело,

чтобы поднять Пен, одним глотком.

Пенелопа появляется из гардеробной, одетая в толстовку, с накинутым капюшоном. Ее

волосы заправлены в толстовку, и один из шнурков висит длиннее. Без какого-либо

выражения на лице, с ладошкой приложенной там, где бьется сердце, над губами

собрались капельки пота, эта невозможная девочка сидится на кровать и беспомощно

смотрит на меня.

– Я не знаю, смогу ли я идти, – говорит она. – Ты понятия не имеешь, как это тяжело –

одеваться.

Я ставлю стакан на место и спрашиваю:

– В чем дело?

Она пожимает плечами и сводит губы в одну полоску.

В поиске чего-нибудь, что может помочь, на мои глаза попадается вполне очевидный

ответ. Она окружена вещами, которые делают все проще и удобнее, но они вне

досягаемости от кровати. У меня рождается чувство, что с тех пор как я последний раз ее

видел, она не выходила из комнаты.

Красная оправа плотно сидит на переносице, и черные стекла закрывают блестящие глаза.

Я вынимаю ее длинные заправленные волосы из толстовки, и поправляю ее. После

регулирования шнурков, я распрямляю рукава и расстегиваю ее в районе шеи, чтобы легче

дышалось.

– Лучше? – спрашиваю я.

Девочка вытирает пот с лица задней стороной ладони и кивает.

Ее волосы на макушке все в колтунах и если бы это был выходной, и мы просто

собирались на пляж или в лес, то я бы не обратил внимания. Но я не хочу, что бы у

Пеппер было больше причин смеяться над ней. Все-таки Пенелопа девочка, ей не все

равно как она выглядит.

Я надеюсь.

Пока она надевает носки и туфли, я сижу в изголовье кровати и расчесываю ее спутанные

волосы.

– Ты только не говори Гербу и Кайлу что я это делал, – говорю, отправляя очередную

расчесанную прядь на место.

Она коротко смеется, но от этого я чувствую себя на десять фунтов выше.

Ее волосы растрепались, но она абсолютно не смотрит в зеркало, пока чистит зубы. Еще

заметны покраснения на коже, в том месте, где она так сладко спала, они медленно

проходят. Грязные неаккуратные шнурки следуют за ней повсюду в такт шагу.

Я иду вниз по лестнице с нашими рюкзаками на плече. Пен держится за перила обеими

руками, останавливаясь каждые пару шагов, как будто ей и правда это приносит мучение.

Она поглядывает на меня, и я могу различить ее большие темные глаза за красной оправой

солнцезащитных очков.

Однозначно что-то с ней происходит, только я не знаю что именно.

– Милая, ты встала, – Соня, которая до этого сидела, уставившись в пустоту, медленно

опускает свою кружку с кофе.

Она несет свое большое тело вокруг кухонной тумбочки и достигает нас, прежде чем

захватить Пенелопу в объятия. Ее дочь кладет голову на плечо матери и мягко выдыхает.

Я стою, не шевелясь, неуверенный, что делать дальше, пока Соня успокаивает своего

единственного ребенка, пробегая рукой вверх и вниз по всей длине ее пушистых волос.

Миссис Файнел поворачивает свое лицо в сторону несчастной и шепчет:

– Ты уверена, что хочешь пойти в школу сегодня?

Пен кивает.

Соня глубоко вздыхает и выпрямляется, отнимая дочь от груди. Они еще раз

обговаривают необходимость завтрака, и, кстати, что насчет обеда? Старшая из них

двоих, предлагает отвезти, но Пенелопа хочет пройтись.

Когда мы с Пен спешим к входной двери, она отказывается от растворимой овсянки и

мятого банана.

– Мам, я ничего не хочу. Я просто хочу пойти в школу, – настаивает она, закрывая за нами

дверь.

Тусклый свет за пределами дома не дает разглядеть состояние Пен. Она почти такая же

серая, как и плотные облака, парящие над вершинами деревьев, и сырой воздух слегка

завивает ее пушистые волосы.

Она тянется за роликовыми коньками, когда дождевая капля падает сверху прямо на мой

лоб; еще одна поменьше попадает мне на лицо.

– Вот черт, – начинает Пен. – Дождь начинается.

– Все в воде. Негде кататься все равно, – говорю я, вытирая дождевые капли с лица.

Она поднимает свои очки на голову и встречается со мной большими глазами, из которых

вот-вот польет целый водопад, по круче, чем дождь. С ладошкой на лбу, Пенелопа

смотрит в сторону дома и говорит:

– Я не очень настроена на поездку до школы на машине, Диллон. Может быть, мне и

правда лучше остаться дома.

– Жди здесь, – кричу я и вовсю мчусь через мокрый и скользкий газон, пробегаю мимо

мятно-зеленого Фольксвагена сестры, и вверх на крыльцо, где стоит мой велик, опершись

о перила.

Резиновые шины прыгают вниз и катятся по деревянным ступеням через лужи и мокрую

траву. Небольшие брызги превращаются в сильную морось в течение минуты, пока я везу

велик через двор к Пенелопе. Я обязан увезти девочку отсюда, пока Соня не поймет, что

небо готово разверзнуться с новой силой.

Мне тоже не особо хочется ехать на машине.

– Запрыгивай, – говорю я, стоя с велосипедом между ног. Мой рюкзак висит высоко на

плечах.

Пенелопа опускает свои очки с красной оправой обратно на глаза, и улыбается.

– Где мне сесть?

– Прям вот сюда, – я хлопаю по рулю.

– Ты уверен? – спрашивает она. Пен перевешивает свою школьную сумку на плечо и

подходит к рулю.

Я крепко держу велосипед, пока моя соседка встает на переднюю шину и усаживается на

хромированный руль. Ее сумка лупит меня по лицу, и внезапное изменение веса

заставляет нас пошатнуться. Мой пассажир вскрикивает и наклоняется слишком сильно

вправо, а затем чересчур сильно влево.

– Держись прямее, – смеюсь я и приподнимаюсь, чтобы дать стартовый толчок.

По сравнению с моими, костяшки ее пальцев белеют от чересчур сильной хватки за руль.

Пока мы набираем скорость, волосы Пенелопы щекочут мне лицо и обычный дождь уже

превратился в душ, который намочил одежду и льет в глаза.

Она громко смеется и мило улыбается.

– Давай быстрее, Диллон. Быстрее! – кричит она, пока мы летим вниз по улице.

Мы мчимся через лужи, словно большие озера, промокшие насквозь ветки и листья, а

задняя шина подбрасывает жидкую грязь и небольшие камешки. Подошвы моих ботинок с

силой упираются в педали, а икроножные мышцы горят.

Я дышу через ее смех и дождевую воду.

Пенелопа поднимает свою голову к небу и убирает руки от руля.

Виляя велосипедом в разные стороны, страдание превратилось в непринужденный полет,

словно птица.

Глава 7

Диллон

Миссис Алабастер никак не может от нас избавиться.

В самый последний день в школе, она выгоняет нас с Пенелопой из класса, кидая нам

вслед аттестаты. Мы вовсю мчимся вниз по коридору, последний раз в этом учебном году.

Спеша к двойным дверям мы наперегонки бежим к парковке, где стоит мой велосипед.

Мы ловим ртом летний воздух и уезжаем вместе, перелетая через лежачих полицейских на

стоянке. Теперь, мы официально ученики высшей школы. После того, как Пен навсегда

оставила свои ролики, она летает на моем руле каждый день и уж точно в состоянии

подняться с постели утром.

Полностью доверяя моему вождению, она раскидывает свои руки в сторону, словно птица

и разворачивает свое лицо к солнцу. Та девочка, которая держит меня у окна каждую

ночь, кричит одни и те же слова каждый раз, когда мы едем.

– Быстрее, Диллон. Крути быстрее!

Воздух, наполненный запахом пыльцы, струится сквозь ее длинные и волнистые волосы.

Яркое солнце превращает каждый ее волос цвета каштана почти в красный. Смех

Пенелопы – это та мелодия, которая звучит в моей голове вот уже несколько месяцев. И я

рад давиться пропитанными запахом пыльцы, почти рыжими, волосами, чтобы услышать

его.

Сви-сви-свиииист резиновых шин, летящих по мостовой, становится все громче – нас

догоняют Герберт и Матильда. Пенелопа смотрит через плечо, и я поднимаю глаза, чтобы

увидеть солнечный блеск через желтые стекла ее солнцезащитных очков в форме желтых

звезд. Губы персикового цвета улыбаются, когда наши конкуренты равняются с нами. Пен

и Рыжеволосая, тянутся друг к другу, дотрагиваясь кончиками пальцев – Братство руля.

Паря на своем скейтборде, Кайл крепко держится за портфель Герба и катятся вместе.

– Держись, – говорю я Пенелопе сквозь шум скорости.

Благодаря природным инстинктам и улице, на которой я прожил всю свою жизнь и знаю,

как свои пять пальцев, я приподнимаюсь на сиденье и достаточно низко наклоняюсь. Я

плотно закрываю глаза и перемещаю силу с каждого мускула на теле в ноги и кручу

педали еще быстрее. Пронзительный крик моего пассажира заставляет меня ускориться

сильнее, ехать быстрее; пот катится по лицу и легкие жадно глотают воздух.

Мы пролетаем мимо наших соперников и Пен вовсю кричит: «Неудачники!».

Когда я снижаю скорость и въезжаю на дорожку моего дома, торжествующий, но

абсолютно запыхавшийся, наши соперники проносятся мимо.

Пен спрыгивает с руля, я бросаю велосипед рядом с канистрами из-под масла, и

сваливаюсь в траву, задыхаясь от нехватки кислорода. Яркие звезды-очки всплывают

передо мной, заслоняя солнце. Она держит в правой руке наши аттестаты успеваемости и

улыбки на лице почти не видно.

– Я должна взглянуть что там, прежде чем родители попросят показать им, – произносит

она и падает рядом со мной.

Я не удивлен, когда вижу что несколько «А», упали до «В» и некогда хорошая

посещаемость теперь отмечена знаком минус. Мое поведение больше не похоже на

достойное и в колонке для комментариев значится небольшая записка для моих

родителей.

«Я обеспокоена недавним поведением Диллона и снижением его успеваемости. Он часто

стал уставать на уроках и постоянно отвлекается. Мистер Декер приступает к

заданиям в самую последнюю минуту, вследствие чего страдает качество его работ.

Могу я посоветовать, что бы он усиленно работал летом над списком для чтения и

сконцентрировал свое внимание на подготовке к высшей школе? Если же он продолжит

работать, как и прежде, уверена, что впереди Диллона ждет яркое будущее.»

Пенелопа, просмотрев свой аттестат, тоже видит записку от миссис Алабастер.

«Летняя школа»

– Этого не будет, – говорит «почти лентяйка», закидывая свои плохие оценки обратно в

сумку.

Позже, после того, как родители выговаривают мне по поводу аттестата, отправляют в

комнату до конца дня как наказание. Они и не догадываются, что мне больше никуда и не

надо, и я иду с превеликим удовольствием, притворяясь пристыженным. Пенелопа уже

ждет меня, махая своей маленькой ручкой. Мы не двигаемся с места несколько часов.

«ТЕБЕ РАЗРЕШЕНО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ТЕЛЕФОНОМ?»

Из окна своей спальни, Пенелопа читает записку, которую я прислонил к теплому стеклу

и трясет головой. Уже перевалило за два ночи и мои глаза слипаются, но я ем шоколадные

батончики и пью газировку, чтобы не уснуть.

«НЕТ», – отвечает ее записка.

Я изображаю грустное лицо и сильнее прижимаюсь к стеклу, чтобы она видела.

Это наша обычная ночная программа. Пенелопа ходит вялая весь день, потому что не спит

по ночам, а я совершаю набеги на кухню в поисках чего-либо сладкого и попить, поэтому

я могу не спать тоже. В большинстве случаев сон уходит, когда сладости начинают

действовать, но тогда уже и бессонница одолевает меня до зари.

Такие ночи обычно приводят к тем дням, когда она не идет в школу.

Но не всегда.

Иногда она просто не в настроении идти в школу.

«ИДИ СПАТЬ», – пишет она.

Допивая остатки теплой, выдохшейся газировкой, я игнорирую ее записку, как делаю

каждый раз, когда она ее поднимает, и сминаю алюминиевую банку в руке. Я кидаю ее в

свой шкаф к остальным, которые прикончил ночью. Несколько месяцев назад, я сделал

перестановку в своей комнате, и теперь кровать стоит прямо у окна. Матрац подо мной

становится мягче с каждой минутой, которую отсчитывают часы. Мои веки отяжелели, и

неимоверно горят глаза между длительными морганиями. Я зеваю, и сквозь сон вижу, как

вздыхает Пенелопа.

«ГЕРБ СЕГОДНЯ ПОЦЕЛОВАЛ МАТИЛЬДУ», – пишу я.

Глаза Пен округляются и она улыбается. Она с опущенной головой пишет ответ.

«ЭТО МЕРЗКО!»

Отвращение и мерзость – это не то чувство, которое я испытал, увидев как мой лучший

друг целует Рыжеволосую за спортивным залом сегодня в обед. Мир всегда мне казался

очень красочным, а когда я вернулся в класс, то только губы Пенелопы и были яркими.

Я завидовал.

«ТЫ КОГДА-НИБУДЬ ЦЕЛОВАЛСЯ?», – пишет она.

Мое сердцебиение учащается, и усталость отходит на второй план, когда добела

разгоряченный адреналин движется по моему телу. Я сижу прямо, надеясь, что она не

может разглядеть, как краска заливает меня от щек до груди.

«НЕТ, ТЫ ЧТО. А ТЫ?»

Она быстро качает головой в знак отрицания.

Все мое тело расслабляется, и я выдыхаю. Мой пульс потихоньку приходит в норму, когда

разговор о поцелуях повисает в тишине. Я вижу, как Пенелопа грызет свои ногти и

смотрит назад. Когда усталость, которую я так и не могу побороть берет верх, последняя

мысль которая приходит мне в голову, перед тем как заснуть – это, как же я счастлив, что

Пен никогда еще не целовалась.

Герб, Кайл, Пенелопа и я проводим день на пляже, катаемся на буги-бордах и ныряем в

соленых волнах. Мы едим сэндвичи с песком и ловим морских звезд между камнями у

основания скал, похожих на замки. Как мне было велено, когда солнце начинает садиться,

я хватаю Пен, наши полотенца и мчусь домой.

– Не опаздывай, парень, – наставляет меня Уэйн перед уходом. – Моя дочь должна быть

здесь, чтобы отдать честь стране как подобает.

Наши босые ноги шлепают по разгоряченному асфальту, а плечи жалит летнее солнце. На

наших носах появилось вдвое больше веснушек, чем было утром.

На дворе четвертое Июля, и каждый вышел из своего дома с грилем и шезлонгом,

наслаждаясь национальной свободой. Вечерний воздух наполняют ароматы масла для

жарки гамбургеров и уксуса из соуса для барбекю, на котором готовят курицу и ребра.

Взрывы фейерверков и петард затуманивают воздух.

После того, как я украдкой уношу кусочек арбуза из вклада моей мамы в соседскую

вечеринку, мы следуем за Рисой, чтобы зажечь Пенелопе бенгальские огоньки.

– Вы ребята готовы идти в высшую школу? – спрашивает моя сестра. Еще не зажженный

косячок висит в уголке ее губ и пальцы на ногах все в грязи. Светлые волосы Рисы четко

разделены на две части и вытянуты утюжком, чтобы выглядеть как Джэнис Джоплин.

Сегодня утром Пенелопа нарисовала знак мира на своей щеке, чтобы соответствовать

настроению, которое нарисовано на ее собственном лице.

– Ага, – говорю я, кидая корку арбуза в деревья.

Пен пожимает своими обгоревшими плечами, крутя между пальцами бенгальский огонек

пурпурного цвета.

Облокотившись на сосну, полностью покрытую толстой корой, Риса прикрывает руками

зажигалку и прикуривает от нее сигарету. Вспыхнувшее оранжевое пламя освещает ее

лицо, и трясущийся кончик ее вредной привычки вспыхивает красным. Моя сестра

выдыхает густую струю дыма, прежде чем кинуть серебряную зажигалку Зиппо в Пен.

– Я что хочу сказать: я попытаюсь смотреть за тобой, но ты же знаешь, мне и свои дела

решать надо.

Когда Риса отдала нашим родителям свой аттестат, они пытались рассказать мне как

учителя в высшей школе Кастл Рейн сестру, что не захотели с ней расставаться. Но я-то не

идиот; Риса провалила двенадцатый класс, поэтому она снова будет учиться там же.

И теперь она будет супер старшеклассница. А я буду обычным новичком.

От досады она выплевывает сигарету.

– Но в конце концов, вы есть друг у друга.

Я закатываю глаза, ожидая каких-нибудь комментариев по типу «не будь таким

странным» от Пен, но она их так и не произносит. Она полностью поглощена бенгальской

палочкой, рисует в воздухе мнимое колесо, высекая искры и безуспешно пытается раздуть

пламя; желтые угольки отражаются в ее очках, обрамленных в голубое. Я предлагаю

помощь и зажигаю новый огонек с первого раза.

– Все у нас будет хорошо, – отвечаю я сестре. Пенелопа танцует между нами с

бенгальским огнем, мерцающим розовым цветом.

– Высшая школа, это совсем другое, Ди. Даже в этом говеном городке, – Темная зола

падает с косяка. Риса томно закрывает глаза, и ленивая улыбка появляется на ее губах. – Я

слышала, что школа в Ниа Бэй закрылась. И ходят слухи, что они перекидывают всех в

Кастл Рейн.

Я зажег следующий огонек для Пен.

– И что? – спрашиваю я.

Моя сестра смеется.

– И что? Да эти ребята из резервации смутьяны, и с ними постоянно одни неприятности. Я

даже не представляю, придется ли им это по душе. Каждый день, целый час ехать с

родного города, чтобы добраться до школы. Вот так-то. Когда людям становится хорошо,

правительство ломает семьи и рушит жизни. Вот почему я говорю плевать на

администрацию. И я буду ходить в школу еще следующие пять лет, если захочу. Я ни у

кого спрашивать не буду.

Пенелопа делает перерыв в рисовании звезд искрами, чтобы скосить глаза под линзами

кобальто-синего отлива и крутит пальцем у виска, как будто Риса совсем ку-ку.

Запах скунса и мокрой травы тяжело повисает в воздухе, вытравливая аромат горячих

углей и крема от солнца. У меня припасен еще один бенгальский огонек в заднем кармане

брюк, но чем больше моя сестра затягивается, тем большую чушь она несет.

– Войны, – говорит Риса, понижая голос. – Они все там сговорились.

Я смотрю на Пен, она закрыла рот ладошкой, чтобы не рассмеяться.

– Какая еще война? – спрашиваю я.

– Все вместе взятые, – отвечает мне мисс «Паранойя». – Президент Клинтон распорядился

начать Вторую Мировую-2.

Тлеющие угольки падают с ее сигареты, и она ждет моей реакции, выдувая своим ртом

колечки из дыма. Я почти готов забросить Пен на плечо и унести отсюда, когда мистер

«Ультимативная теория заговора» зовет свою дочь.

– Ты бы лучше не стояла с этим странным парнем, – грохочет мистер Файнел со своего

двора, практически тряской отражаясь по земле под моими ногами. – Ох, парень, лучше

бы тебе не слоняться тут вокруг моей девочки!

– Президент Клинтон и его подослал, чтобы испортить твою жизнь, – смеется моя сестра и

сводит глаза в одну точку, когда очередной раз затягивает косяк.

Пенелопа бросает огонек и тушит его носком своей сандалии. Убирая свои затвердевшие

от морской соли волосы с лица, девочка с обгоревшими плечами быстро подбегает и так

же быстро чмокает меня в щеку, прежде чем испариться между деревьями без единого

слова.

Я трогаю себя по щеке в том месте, где она оставила поцелуй. Жар растекается по моему

телу, с кончиков пальцев на ногах, до конца каждой волосинки на голове.

– Теперь береги этот поцелуй, – говорит Риса. Она подмигивает, но выходит это двумя

глазами сразу.

Так что, она просто моргает.

Мама и папа чуют запах Рисы за километр, и зовут нас на переднее крыльцо, подальше от

соседской вечеринки.

– У тебя совсем никакого уважения к закону? – моя мама топает ногой. Ее светлые волосы

подпрыгивают. – Тебе совсем наплевать на свои легкие? Тебе есть вообще до чего-то

дело?

Рубашка моего отца с гавайским принтом в цветочек, застегнута на все пуговицы до

горла, как будто он латиноамериканец на каникулах. Его очки держатся на кончике носа,

когда он наклоняется ко мне и нюхает. Я делаю шаг назад с высоко поднятыми руками.

– Я не затягивался, – говорю я с улыбкой.

Моя сестра показывает мне фигу, и я сбегаю со ступенек, чтобы сесть рядом с Пенелопой

во влажную траву. Столы, стулья, барбекю и коптильни, все было убрано с улицы. Солнце

садится, но в воздухе все равно парит густой запах лета. Пенелопа сидит босая, и ее

грязные волосы убраны назад с лица и худой шеи.

Веснушчатые щеки горят красным, но на меня она не смотрит.

– Привет, – говорю я.

– Шшшш, – отвечает она. Пенелопа опускает свою руку ладошкой вверх на траву между

нами.

Все еще с ощущением поцелуя на моём лице от единственной дочери Уэйна, я наблюдаю

как он мчится по улице с хлопушкой и зажигалкой. Улыбка на лице Пен расплывается еще

больше, когда хлопушка вспыхивает как вулкан, разбрасывая серебряную и золотую

магму в воздух. Все это свистит и подпрыгивает, взрываясь гаммой цветов, которая

освещает уже темную улицу. Освещая белыми огнями лица моей семьи и Пен, все это так

же быстро тухнет, как и начиналось.

Но мистер Файнел тут затем и есть, чтобы заменить эту хлопушку на другую, которая

снова разрушает ночь вспышкой света. Между интенсивными ослепительными

вспышками, я опускаю свою руку рядом с рукой Пен и немедленно чувствую тепло от

того, что она так близко сидит.

Мой пульс утихает синхронно с затиханием петард и начинает нарастать с новыми