Расколотый мир

— Я знаю.

Я не могу остановить страх, пробегающий через меня, независимо от того, куда я пытаюсь его засунуть. Я могу справиться с выстрелом, взрывом, избиением до полусмерти, привязыванием к колу, потому что, пройдя через все это, я остаюсь сама собой.

— Мы входим в центр того, что уже захватывало мой разум. Кто скажет, что они не сделают этого снова? — Если я опять где-нибудь очнусь вся в крови, без памяти о том, что случилось…

— Я не должен этого допустить.

— Ты не сможешь ничего не сделать, только желая, чтобы этого не произошло. — Я не могу не заметить, как нотки любви ускользают вместе с моим раздражением. — Флинн… пообещай мне кое-что.

— Что? — спрашивает он с подозрением. Думаю, он подозревает, о чем я собираюсь попросить.

— Если это повторится, просто знай, что это не я. Меня там нет. Тот человек, который приказал нам сдаться, не был командиром Тауэрс, и я должна была ослушаться ее. И если это случится со мной, то это не… это нормально.

— Нормально? — голос Флинна жесткий. — Нормально пристрелить тебя, ты это имеешь в виду!

Сердце сжимается.

— Я не знаю. Возможно. — Я чувствую его гнев и разочарование, излучаемые тьмой, и часть меня жаждет протянуть ему руку. Если бы наши позиции поменялись местами, я бы тоже не могла это слушать. Но это должно быть сказано. — Да, — шепчу я. — Это то, что я хочу сказать.

— Тогда я не могу обещать тебе этого, — твердо говорит он. — И не проси меня больше, Джубили.

— Ты не можешь себе этого позволить! Это не для нас, это для всех, для моих людей и твоих. За это стоит умереть, Флинн, это шанс спасти Эйвон. Мы никому не можем позволить остановить нас. Даже если этот кто-то окажется мной.

Флинн ничего не говорит. Вместо этого он тянется за спину, чтобы вытащить украденный лазерный пистолет из-за пояса. Затем раздается громкий стук, когда он бросает пистолет на дно лодки.

— Флинн, ты не можешь…

— Я пойду туда, — говорит он твердо, как никогда. — Но я не застрелю тебя, чтобы ни случилось.

Я хочу возразить, я хочу сказать ему, что он сентиментален и глуп, что это то, чего я пыталась избежать, когда я остановила его той ночью в подсобке Молли. Что выбирать меня вместо всего остального… и это слабость. Несколько недель назад, это было именно то, что капитан Ли Чейз сказала бы ему. Но я слышу силу в его голосе и в выборе, который он делает. Потому что дело не в том, что он выбирает меня, девушку, с которой он познакомился меньше месяца назад — он выбирает мир, в котором никто не должен умереть.

Я хочу, чтобы этот мир стал реальным. Я так сильно хочу, что пульс учащается, воздух обостряется. Капитан Ли Чейз никогда никуда не ходит без оружия, это против ее натуры. Рука сжимает пистолет так сильно, что я наполовину боюсь, что кожа сольется с металлом.

Ли не оставит свой пистолет, но, возможно, Джубили могла бы.

Я медленно выдыхаю, ослабляя скольжение из кобуры. Он так легко помещается в руке, его холодный вес так утешает, так знаком. Я сглатываю, а потом бросаю его рядом с пистолетом Флинна.

Когда я снова поднимаю глаза, Флинн — это не более чем силуэт. Он движется ко мне, взяв меня за руку, и прижимает к себе. Он не разговаривает. Наше недолгое время вместе, чрезвычайные обстоятельства, которые сделали нас союзниками — нет слов, чтобы придать этому форму. Он мог бы сказать мне, что любит меня, но он не знает меня так, как знал бы любовник; хотя, он знает форму меня, изгиб моего сердца так же, как и я знаю его. Он мог бы сказать мне, что не хочет потерять меня, но мы оба уже потеряны и только связь между нами удерживает нас от похода в темноту.

Я слышу, как он делает краткий, дрожащий вдох, и тогда его рот находит мой. Его поцелуй неистов, его пальцы пробегаются по моей спине, теснее прижимая меня к себе. Его губы на этот раз ничего не просят, никакого огня или обладания, ничего подобного тому, чего он требовал в подсобке Молли, превращая мои кости в пепел. Он просто целует меня, удерживает, выжигает меня в своей памяти. Я прижимаюсь к нему, заставляя его руки сжиматься вокруг меня в ответ, и мы стоим там, а вода тихо плещется вокруг наших лодыжек, как будто весь Эйвон задерживает дыхание.

Когда мы отпускаем друг друга, мы не разговариваем. Вместо этого Флинн отпихивает ногой лодку, отправляя ее обратно, чтобы любой, кто найдет ее, не знал, где мы. Я наблюдаю, как она прорезает туман, пока туман не смыкается вокруг нее, и она не исчезает.

Ей уже снился этот сон раньше. Он начинается с огня, но она не боится его. Он, как живой, проносится по магазину, но когда он доходит до нее, он ощущается не более чем летним ветерком, приятным и теплым. Она может контролировать огонь, она может заставить его идти туда, куда она хочет, и она может не дать ему поглотить ни одной пылинки в магазине ее матери.

Она говорит огню отступить, вернуться к тому, чтобы быть весело потрескивающим огнем на очаге. Но на этот раз огонь не слушает.

Девочка снова пытается, и снова ничего не меняется, вместо этого огонь вспыхивает, и на этот раз он обжигает ее руки. Она не чувствует боли во сне, но она боится. Она знает, что ей нужно бежать, но теперь огонь вокруг нее, и отступать больше некуда.

Ее единственный шанс позволить огню забрать ее.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ФЛИНН

ТЕПЕРЬ ПУТИ НАЗАД НЕТ. Я осознаю это, когда исчезает лодка. На мгновение сердце тянет меня за ней — в место, где можно спрятаться, привести туда Джубили и там и остаться. Я все еще чувствую ее рядом с собой, и я цепляюсь за это тепло, отталкивая от себя мысли, что возможно, я поцеловал ее в последний раз.

Я поворачиваюсь лицом к, казалось бы, пустынному, туманному острову.

— Как ты находишь то, чего не видишь? — спрашиваю я тихо, потому что все еще слышу отдаленные крики с болота, которые напоминают мне, что фианна охотится за нами.

Она прищуривается, обратившись к центру острова.

— Мы знаем, что это там. Теперь, когда мы понимаем, что ищем, может быть, мы можем обойти все, что шепоты делают с нашими головами, скрывая его.

Я осматриваю плоское пространство грязи.

— Хорошо, — бормочу я. — Давай, посмотрим на тебя. — Я воскрешаю память об увиденном мной объекте. Я ищу прямые линии в ландшафте, которых нет. Стены, углы, забор из звеньев цепи. Ощущается головокружительное желание отвернуться, но я напрягаю зрение и пытаюсь снова.

Только когда Джубили хватает меня за подбородок и поворачивает лицом к центру острова, я понимаю, что все-таки отвернулся. Она сочувственно смотрит на меня, и мы беремся за руки, чтобы не сбиться с пути. Наши пальцы крепко переплетаются, когда мы продвигаемся вперед, останавливаясь после каждого шага, чтобы проверить, что мы все еще движемся по направлению к центру.

Воздух мерцает передо мной, в висках стучит, и я позволяю себе прикрыть на секунду глаза. Все мое тело начинает протестовать, плечи начинают болеть там, где ремень безопасности врезался в них, внутри все ноет после нашей дикой посадки. Я жду, когда боль отступит хоть на чуть-чуть.

«Не верь тому, что видишь», — сказала Лили Лару. Я воскрешаю в памяти все об объекте. Затем я открываю глаза, и передо мной стоит забор из звеньев цепи.

Я резко останавливаюсь, но следом идущая Джубили сталкивается с ним. Он звенит и гремит, проливая капли росы сверкающим душем. Мы оба замираем, ожидая возгласов с болота позади нас или криков изнутри комплекса. Идут секунды, и, будто мы повернули ключ, остальная часть забора медленно материализуется, а за ней вырисовывается скопление блочных зданий. Мерцание исчезает, и воздух перед нами становится прозрачен.

— Твою… — Джубили проглатывает ругательство, стирая воду с лица. — Остановились как раз вовремя… тебе что было трудно предупредить меня? — Ее рот искривляется и, несмотря на все, мне хочется засмеяться.

Я делаю шаг назад, стараясь следовать в темноте по периметру забора.

— Та башня… это контрольно-пропускной пункт? — Я указываю на низкую, приземистую черноту на некотором расстоянии.

Джубили качает головой, поднимая взгляд на меня.

— Это башня связи… видишь спутниковые тарелки? Но у них там так же есть сигнализация, и на каждом заборе висят прожекторы. Мы пройдем возле этой башни и будем обнаружены, когда они осветят нас как при параде, и нам будет некуда бежать.

— Я мог бы попытаться сделать дыру здесь, как мы и постоянно делаем на вашей базе.

Джубили закатывает глаза. Она опускает мою руку и оставаясь лицом к забору делает три шага назад, который должно быть по крайней мере четыре метра в высоту. Затем она бежит к нему, отталкивается и использует импульс, чтобы вскарабкаться на вершину за считанные секунды, затем она перекидывает ногу и переваливается через забор, подмигивая мне.

— Тогда поторопись. Подтянуть? — Столкнувшись с задачей, с которой она знает, как справиться, она абсолютный солдат, ухмыляющийся и уверенный в себе. Я бы возненавидел ее за это совсем недавно, но теперь ее улыбка мне дорога.

Я отвечаю ей улыбкой, когда я поднимаюсь за ней, это на мгновение становится похоже на то, как быть с друзьями в детстве, выяснять, кто может подняться на самый высокий шпиль скалы. У нас есть всего несколько секунд, чтобы насладиться нашей маленькой победой. Затем в тумане раздается резкий свист, и мое сердце подпрыгивает.

— Это предупреждение, — говорю я, переводя сигнал фианны для нее. — Они нашли лодку.

Улыбка Джубили исчезает, и мы снова боремся за свою жизнь.

— Пойдем.

Объект кажется безлюдным, по крайней мере, снаружи. Внезапно мы видим фигуру в очках ночного видения, исчезающую за углом здания, и хотя мы приседаем и замираем, охранник не возвращается.

Придерживаясь тени, мы добираемся до ближайшей двери главного здания, только чтобы найти ее наглухо запертой. Если бы это был обыкновенный объект, дверь была бы заблокирована по последнему слову техники с кодированием, которое бы оставило запись о людях, которые получили доступ к этому месту. Вместо этого дверь открывается вручную — низко технологичное оборудование, требующее ключей. Я ощупываю дверную раму, но нам не повезло, никто не спрятал здесь ключ. Вместо этого мы вынуждены пробираться вдоль стены, проверяя окна, пока не находим окно, которое Джубили может аккуратно выбить локтем.

Маленькая комната, в которую мы забираемся пуста, обставлена стеллажами, что похоже, что мы влезли в какую-то кладовую. Когда мы выходим в коридор, на полу грязные следы, говорящие нам о том, что люди были здесь недавно. За пределами комнаты находится ряд коридоров, но слабый след грязи указывает, какой путь используется часто. Джубили берет направление по коридору, и я молча двигаюсь за ней, готовый реагировать на любой признак жизни. Сердце бьется слишком быстро, и я чувствую соответствующий отклик в голове. Нет никаких признаков огонька, наш проводник, к лучшему или к худшему, покинул нас.

Джубили останавливается перед первым поворотом, выглянув за него, чтобы удостовериться, что путь свободен. Подняв руку, она манит меня двумя пальцами, чтобы я следовал за ней.

Объект проложен как лабиринт, но пути и двери помечены. Мы добираемся до разветвленного коридора, и я указываю пальцем на знак со стрелкой, на котором написано «ГЛАВНАЯ ДИСПЕЧЕРСКАЯ». Джубили кивает; оттуда мы могли бы получить представление о расположении этого места и найти комнату с записями или с доступом к компьютеру.

Несколько дверей оснащены стеклянными проемами, открывающими вид на незнакомое оборудование и полностью укомплектованные лаборатории за их пределами. Некоторые из них заняты людьми в белых халатах, и мы быстро проходим мимо них. Правда, мы могли бы схватить одного или двух из них, чтобы допросить, но нет никакой гарантии, что они даже знают, на кого они работают. Нам нужны веские доказательства.

На одной группе людей мои глаза задерживаются. Она собрана вокруг тела человека, разложенного на столе. Он до сих пор одет в камуфляжные брюки и военные ботинки, и ученые собрались вокруг его головы. Один из них отходит, чтобы взять инструмент с соседнего лотка, и мне становится видно, что вся верхняя часть черепа была удалена, и остальные тщательно вынимают кусочки его мозга, выкладывая их в аккуратно помеченный ряд. Посмотрев на Джубили, я понимаю, что она также напряглась, как и я, ее выдают плечи. Но мы не можем помочь ему, мы оба это понимаем.

Наш путь ведет к двери, обозначенной как «Главная диспетчерская», и Джубили останавливается, чтобы оглянуться на меня. Я смотрю ей в глаза, проверяю зрачки, ищу слабый намек, что скажет мне, что она под влиянием шепотов, но я никогда не видел, как это происходит, только она. Я не знаю, что ищу, и это заставляет меня почувствовать себя плохо от напряжения.

Затем дверь резко открывается, и мы оказываемся лицом к лицу с испуганным человеком в белом халате.

Долгое время мы все с удивлением смотрим друг на друга. Он открывает рот, чтобы позвать на помощь, но Джубили молниеносна. Она бьет его, и то, как его голова откидывается назад, когда он падает на пол, выглядело бы комично в любое другое время. Я не могу не задаться вопросом, как выглядел я, когда она вырубила меня, прежде чем сбежать из пещер фианны.

Теперь мы с ней двигаемся как одно целое… я подхватываю его за подмышки, она хватает за ноги, и мы затаскиваем его обратно в комнату. Быстрый взгляд через плечо удостоверяет, что никого нет, и мы одни, за исключением длинного ряда мониторов и бессознательного ученого.

Я приседаю, чтобы взглянуть на него, и когда я приоткрываю его веко, все, что я вижу — это лишь белок.

— Ты действительно должна была его вырубить?

Джубили стоит у двери, прислушиваясь.

— Что я еще могла сделать? Я не сильно его ударила, он будет в порядке.

— Тебе надо вначале думать, потом делать. — Я переворачиваю человека на бок, чтобы он не подавился собственным языком, пока находится без сознания.

— Не моя сильная сторона. — Она пожимает плечами, отходя от двери, чтобы начать рыскать по комнате. — Здесь мониторинг климата Эйвона, — говорит она, наклоняясь, чтобы изучить экран. — Здесь отображаются данные по видоизменению за последние два десятилетия. Гораздо более подробные показания, чем то, что мы получаем от «ТерраДин». — Она замолкает, но я знаю, что мы оба думаем о теории Мерендсена, что прогресс Эйвон, как и прогресс планеты, уничтоженной Лару, подделывается.

Я остаюсь рядом с ученым, и он не шевелится, когда я проверяю его на наличие оружие, а затем распахиваю белый халат, чтобы убедиться, что на его поясе ничего нет. Все, что я вижу, это бейджик с удостоверением личности, и я собираюсь запахнуть халат, когда в глаза мне ударяет блеск через пластиковую оболочку пропуска. Рядом с карточкой проглядывается серийный номер — без имени или фотографии — и это крошечный идентификационный чип. Он точно такой же, что и тот у Джубили, который мы нашли во время нашего первого визита сюда, вплоть до крошечной лямбды. Комната немного кружится, и я тру глаза, пытаясь вспомнить, когда у меня в последний раз было больше, чем несколько часов непрерывного сна.

— «Компания Лару», — говорю я, медленно поднимаясь на ноги.

— Этого будет недостаточно, — говорит Джубили с гримасой. — Они пытаются остановить это, но если направиться в трущобы на Коринфе, ты сможешь достать что-то типа этого на черном рынке. Рейдерский корабль мог бы оснастить себя старыми чипами «КЛ» с достаточным количеством кредитов. Лару может легко сказать, что они были украдены тем более, что они настолько устарели.

Человек у моих ног издает тихий стон, и я смотрю на него, прежде чем сказать:

— Что насчет компьютеров? Там должно быть что-то компрометирующее.

— Они, наверняка, запаролены. — Джубили оборачивается ко мне, указывая знаками, что ученый приходит в себя. — Если только у нас нет кого-то с паролем.

У моих ног мужчина в белом халате снова стонет, перекатывается на спину и поднимает одну руку, чтобы схватиться за воздух, как будто он может взять что-то и приблизиться к сознанию. Джубили оказывается рядом со мной так быстро, что я едва замечаю ее перемещение, но я тяну ее за плечо, прежде чем она успевает схватить его.

— Позволь мне, — бормочу я, и она нахмуривается в молчаливом согласии, что-то бормоча под нос. Парень на полу вздрагивает от ее голоса и открывает глаза.

Я смотрю на него сверху вниз.

— Друг, ты упал. Как тебя зовут?

— Кармоди. — Он все еще в замешательстве. — Доктор Терренс Кармоди. А вы кто такие?

— Я тот, кто хочет поговорить с тобой, — тихо отвечаю я. — А она хочет сломать тебе ноги. Давай начнем с разговора. — Я неотрывно смотрю на него. Теперь, когда адреналин от проникновения на объект начинает отступать, тело наливается свинцом. Я сосредотачиваюсь, заглядываю внутрь самого себя, чтобы вытащить версию меня, которую я едва помню. Уверенного в себе, производящего благоприятное впечатление на других по доброй воле. Я могу это сделать.

— Мы знаем, что вы здесь делаете, — начинаю я, и паника мелькает в его глазах. — Ты расскажешь нам все о «Компании Лару», и где вы прячете существ, которых он использует.

— П-пожалуйста, — мужчина, ловя воздух, начинает заикаться. — Я-я просто ученый. Я ничего не знаю, клянусь.

— Тогда твой пароль, — резко прерывает его Джубили, в ее голосе свозит напряжение. — От компьютера.

Мужчина сглатывает, его адамово яблоко бешено подпрыгивает.

— Я только допущен до этого уровня… я дам его вам, но это просто климатические данные, это только то, что вы видите здесь. Я не понимаю, о чем вы говорите… о «Компании Лару». — Он выглядит слишком напуганным, чтобы лгать.

Я встречаюсь глазами с Джубили и могу сказать по напряжению в ее взгляде, что она тоже верит ему. Но даже если он не знает о шепотах, возможно, он все еще может помочь нам найти доказательства причастности «Компании Лару».

Я открываю рот, чтобы сильнее надавить на него, но я прерван длинным, низким звуком из динамиков, установленных в потолке. Кровь приливает к ушам, каждая унция адреналина возвращается и оставляет металлический привкус во рту. За сигнализацией следует мужской голос, с быстротой и срочностью.

— Внимание всему персоналу: безопасность объекта была нарушена. Повторяю: безопасность объекта нарушена.

Девочка снова дома, в магазине, в городе под названием Новэмбэ, на планете с именем Верона. Мать зовет ее, а отец моет руки в кухонной раковине. Девочка бежит в свою пещеру, гнездо, которое она построила под прилавком магазина, и прячется там.

Зеленоглазый мальчик оказывается там, и пространство достаточно велико для девочки.

— Ты продолжаешь возвращаться сюда, — шепчет он, страшная печаль сквозит в его голосе. — После всех этих лет.

— Я была здесь в безопасности, — шепчет девочка.

— А какова реальная причина? — спрашивает мальчик, и когда он смотрит на нее, она понимает, что не сможет солгать.

— Здесь, — отвечает девочка, — я не одна.

Мальчик берет ее за руку, и девочка замечает, как их пальцы переплетаются, как будто они предназначены для этого.

— Я думал, ты должна быть храброй.

— Я не настолько храбра, чтобы умирать в одиночестве.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

ДЖУБИЛИ

Я ЖЕСТАМИ ПРЕДУПРЕЖДАЮ УЧЕНОГО, чтобы тот молчал, но он слишком занят, пытаясь спрятаться под одну из консолей, будто это поможет ему спастись от нас. Я приближаюсь к двери и прижимаю ухо — особо ничего не слышу, никаких несущихся охранников, ничего, чтобы звучало, как ответ на тревогу, которая снова умолкла. Как будто это место заброшено.

Шепоты окружают меня, создавая впечатление, что я стою в шторме, но воздух остается совершенно неподвижным. И я знаю, что это такое. Сглатывая металлический привкус крови во рту, у меня остается время только на то, чтобы взглянуть на руки в поисках дрожи, которая как я знаю, приближается. Только рука у меня крепкая, а легкая дрожь — это от паники.

Прежде чем я успеваю понять, что происходит, стон позади меня разбивает мне сердце. О Боже, нет.

Я разворачиваюсь, чтобы обнаружить бедное лицо Флинна с взглядом, устремленным в пол, опирающегося одной рукой на консоль.

— Джубили… — он еле выговаривает мое имя, как будто находится на последнем издыхании.

Я бросаюсь к нему, будто прикосновение к Флинну может изгнать внезапное острие страха, ползущее по позвоночнику.

— Говори со мной!

Но он не успевает ответить, он откидывается на стену, и на мгновение его голова поднимается достаточно, чтобы я увидела его взгляд с расширенными от ужаса глазами, когда он борется с тем, что с ним происходит.

— Нет… нет, я не могу… — Сердце разрывается, и с ним страх держит меня в заложниках, и я, шатаясь, делаю шаг к нему.

Это должна была быть я.

Я проглатываю страх.

— Мы выберемся отсюда. — Будь прокляты шепоты… судьба Эйвона проклята. Я не могу смотреть, как душа Флинна, его сердце исчезают передо мной.

— Вообще-то, это не так. — Я почти забыла про ученого, доктора Кармоди, который сидит на полу. Я поворачиваюсь, чтобы схватить его и замираю.

Он держит направленный на меня пистолет, должно быть, оно было спрятано под консолью. Я должна была следить за ним, мне следовало связать его. Я должна была дать Флинну… я задыхаюсь, не в состоянии сосредоточиться на пистолете этого человека. Все, что я вижу, это Флинн, наполовину свернувшийся рядом с консолью, пытающийся бороться с шепотами.

— Отлично! — рявкаю я на Кармоди, поднимая руки. — Арестуй меня, пристрели, мне все равно. Только позволь мне помочь ему… — я делаю шаг в сторону Флинна, но Кармоди нажимает на переключатель сбоку пистолета. Шепоты жужжат в ушах, и я снова останавливаюсь.

— Ты не можешь ему помочь, — отвечает Кармоди, мельком посмотрев на Флинна, чтобы потом впиться в меня глазами. — Он уже покинул эту жизнь.

Я открываю рот, пытаясь найти слова, чтобы опровергнуть то, что он сказал. Но прежде, чем я это делаю, Флинн движется. Он быстр, так молниеносен, что глаза едва успевают следовать за ним. Он несется к Кармоди, хватает его за руку и дергает ее. Пистолет стреляет, и он не лазерный, оставляя дымящуюся дыру в потолке. Ошметки потолка падают на пол. Прежде чем я успеваю сделать шаг, чтобы помочь ему, другая рука Флинна обхватывает сзади шею Кармоди и ударяет его с отвратительным хрустом головой об консоль. Он не останавливается и снова ударяет ученого, снова и снова, пока кровь не покрывает консоль, пока я не начинаю кричать, все еще неподвижно стоя на месте.

Флинн… мне только виден его профиль, отпускает мертвеца и позволяет телу упасть на пол.

Все это произошло в течение пары ударов сердца, так быстро, что я не успела вздохнуть. Пятна витают перед моими глазами, мне не хватает воздуха.

— Ф-Флинн?

Ему требуется вечность, чтобы повернуться, за которую я тысячу раз представляю его с обычной, нахальной улыбкой, и глубиной его зеленых глаз. Он будет стоять, как будто ничего не изменилось, он скажет мне, что научился самообороне от меня, он повернется и посмотрит на меня, и он будет цельным.

Но вместо этого у стоящего в нескольких футах от меня парня пустое лицо, зеленые глаза угасли. В них нет ничего, кроме черного стекла, отражающего мое собственное лицо.

— Нет, — говорит он спокойным, собранным голосом. На его шее и подбородке пятна крови Кармоди. — Больше нет.

Я замираю, не в состоянии двинуться, не в состоянии дышать, когда он нагибается, что забрать пистолет из обмякшей руки Кармоди. Он осматривает его, не утруждаясь приглядывать за мной. Когда он поднимает глаза, в его лице нет ничего, кроме абсолютного спокойствия.

— Это должна была быть я, — шепчу я.

— Ты нужна нам, — отвечают штуки в мозгу Флинна. — Мы считаем тебя лучшим вариантом.

Ноги дрожат — от гнева, от страха, от истощения — и я упираюсь рукой в стену для поддержки.

— Что Лару хочет от меня?

Штука-Флинн вежливо кланяется мне.

— Ты спрашиваешь о том, кто удерживает нас? — Его голова медленно наклоняется на бок, явно насмехаясь, изображая вдумчивый интерес, пока не останавливается под странным, неестественным углом. — Мы больше не действуем по его приказу.

Дыхание в ответ на эти слова перехватывает коротким, безумным мерцанием надежды, но затем сердце падает, когда ствол пистолета переводится на меня.

— Мы больше не действуем по чьему-либо приказу. Мы видели, что такое человечество: его невозможно спасти. — В голосе нет насилия, нет ненависти; спокойствие в нем более ужасающе, чем если бы он пришел ко мне, крича и извергая угрозы. Он указывает пистолетом в сторону двери, отталкивая тело Кармоди одной ногой, чтобы расчистить себе путь. — И ты будешь той, кто освободит нас.

Рука опускается на пустое место, когда она автоматически ищет пистолет, которого больше нет. Я спиной делаю шаг к двери, не отрывая глаз от Флинна. От того, что раньше было Флинном.

Не думай, не раскисай. Просто продолжай двигаться.

— Ты не понимаешь, — говорю я, когда его глаза следят за мной. — Мы тоже хотим остановить Лару. Мы не такие как он.

— Вы все такие как он.

Я хватаюсь за ручку позади себя, но пока не поворачиваю ее. Существо держит дистанцию, слишком умное, чтобы подойти достаточно близко ко мне, не давая мне возможность отобрать у него пистолет. Флинна я могла бы разоружить и вырубить. Но увидев, что он сделал с Кармоди… ни один человек не может двигаться так быстро.

— Лили сказала, что вы помогли им, — бормочу я, бросая быстрый взгляд в коридор через проем в двери. Он пуст, как и прежде.

Пустое выражение лица Флинна не меняется.

— Мы знаем, о чем ты говоришь. Она была с нами в темноте какое-то время.

С нами? И я пользуюсь этим признанием, говорю быстро, пытаясь умерить голос так, как это сделал бы Флинн. Если бы только он был здесь, со своей страстью и дипломатией… я же хороша только для борьбы.

— Значит, вы ее знаете. Вы знаете, что она не похожа на своего отца. И я тоже… и Флинн тоже. — Я давлюсь его именем.

— Все шаблоны данных содержат аномалии. — Флинн останавливается, но пистолет не дергается. — Продолжай идти.

Я игнорирую приказ.

— Зачем вести нас сюда? — Я думаю о свете на болоте, зеленом сиянии, которое было так похоже в моих самых тусклых воспоминаниях на призрак из Новэмбэ. — Почему бы просто не заставить ученых, Лару, отпустить вас?

— Наш хранитель никогда не приближается к нам достаточно близко, чтобы мы могли схватить его. Те другие, которыми он управляет, сделали трудным для нас населять их умы с какой-либо точностью. — Флинн снова толкает тело Кармоди, на этот раз, чтобы перевернуть его на живот. Под мешаниной крови и волос, чуть ниже уха, находится крошечный шрам, слишком прямой и точный, чтобы быть от несчастного случая.

Я проглатываю тошноту, отрывая глаза от кусочков черепа, торчащих из головы Кармоди.

Он не вздрагивает.

— До того, как нас привезли сюда, мы существовали как части единого целого, части одного ума. Наш хранитель узнал, что быть оторванными друг от друга — худший вид агонии, который мы можем знать. Когда он нами недоволен, он отправляет нас в темное место. — Лицо шепота, лицо Флинна, ничего мне не выдает. Ни страха, ни ненависти, ни даже мерцания вспомнившейся боли. — Он не сделает этого снова, когда мы будем свободны.

Становится все труднее дышать, грудь сжимается от какой-то паники, которую я не ощущала годами, не с моего первого раза в бою. Нет выхода. Никакого. Я закрываю глаза медленно вздыхая, фокусируясь на воздухе, проходящем через легкие.

— Почему я должна помогать вам? — Мне приходится бороться, чтобы выговорить следующие слова: — Вы забрали единственное, что у меня осталось. Вы забрали его…

— Потому что он все еще здесь. Потому что, если ты освободишь нас, мы вернем его тебе. Мы спасем тебя, и эту планету напоследок.

Сердце снова начинает бешено биться, на глазах выступают слезы. Но остальные слова существа звучат в моих ушах.

— Что вы имеете в виду «спаси нас напоследок»? — шепчу я. — Что вы будете делать, когда станете свободны?

— Мы начнем с нашего хранителя, — безжизненно и мягко отвечает шепот в лице Флинна. — Мы дадим ему ту же боль, которую он дал нам. Мы отберем у него семью, и все, что он знает, и каждую душу, которая когда-либо прикасалась к нему. И тогда мы распространим эту смерть, как распространился ваш род, мы сделаем его последним в вашем роде. А потом, как только он осознает то, что он сделал — тогда мы оставим его, стонущего, в темноте.

Глаза расплываются от слез ужаса и горя.

— Нет, — шепчу я. Голос дрожит, но за дрожью слышится твердость, и я чувствую ее силу, когда выпрямляюсь. — Нет, я не буду помогать вам. Пристрелите меня, если хотите, но я не выпущу ваших монстров на свободу.

Флинн просто смотрит на меня, рот вялый, глаза пустые. Он выглядит как манекен, как кукла самого себя, и мое сердце пытается вырваться из груди.

— Хорошо, — спокойно говорит он.

И поворачивает пистолет на себя, прижимая ствол к нижней части подбородка.

— Нет! — Крик вырывается из горла, пронзая воздух, когда я рванула на полдюйма вперед с поднятой рукой. — Нет, остановись! — Я задыхаюсь от воздуха, тошнота проносится через меня, следуя по пути моего страха. — Что ты делаешь?

Штука-Флинн даже не вздрагивает, наблюдая за моей бедой без реакции.

— Если ты откажешься делать то, о чем мы просим, то мы больше не будем использовать этот сосуд. — Я вижу, как ствол достаточно сильно прижимается к шее Флинна, так что кожа вокруг металлического края становится белой.

— Ладно, — слово выходит, как рыдание, вырванное из легких с такой мучительностью, что я должна сделать вдох, и еще один, прежде чем я могу снова говорить. — Ладно. Я сделаю это.

Прошло десять лет, и каждую ночь девушка продолжает искать призрака из Новэмбэ. Иногда она находит свою мать или отца; иногда девушка находит друзей, которых она знает, и врагов, которых она не знает. Она повсюду находит зеленоглазого мальчика, и иногда он помогает ей искать.

Теперь она бродит по болотам Эйвона одна, скользит по воде в старой узкой лодке. Она обыскала весь мир и ничего не нашла — ни зеленоглазого мальчика, ни людей вообще — и никакого призрака из Новэмбэ. Она смотрит на пустое небо Эйвона, пока не становится слишком больно, и падает на дно лодки, упираясь лбом в дерево.

Потом что-то заставляет ее поднять голову.

В воде внизу она видит миллион отраженных звезд, и болото становится небом, а ее лодка — кораблем. Звезды ослепляют, приветствуя ее, каждая из них это крошечный, танцующий шар света. Вокруг нее все болото светится.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ДЖУБИЛИ

МОЙ МОЗГ СЛИШКОМ ХОРОШО НАТРЕНИРОВАН. Он продолжает пытаться найти выход, какую-то тактику, с помощью которой разоружить существо и взять над ним верх. Быстрее зайти за угол, удивить его, нырнуть в дверной проем, а затем выскользнуть после него.

Но даже если бы я могла это сделать, даже если бы я могла вырвать пистолет у этого существа, что убило Кармоди голыми руками… что тогда? Я не могу держать под прицелом существо, готовое убить Флинна просто потому, что он больше не полезен. Даже если бы я могла направить пистолет на Флинна. Даже если бы я могла…

Но он больше не Флинн — парень, которого я знала, ушел. В его взгляде нет тепла, в голосе нет жизни. Это не он. Даже если бы существо говорило правду, даже если бы они могли вернуть его мне… мог ли он простить меня за то, что я собираюсь сделать? Я сжимаю челюсти. Соберись, Джубили.

Я никогда не должна была быть тем, кто остался вне контроля чужого разума. Это работа Флинна. Я бью, стреляю, исполняю приказы, которые передаются мне. Он должен был быть тем, кто должен был исполнить тот призыв — убить меня, если я не вернусь, решить, потеряна ли я.

Я не могу сделать такой выбор в одиночку. Флинн никогда бы не захотел, чтобы я пожертвовала человечеством, чтобы сохранить ему жизнь еще на несколько лет… или недель, или дней… я не знаю! Даже для Эйвона. Но я не могу смотреть, как эта штука нажимает на курок, я не могу стоять здесь и смотреть, как она убивает Флинна. Я скорее вырежу себе сердце. Флинн, что же мне делать?

Коридоры перед нами безлюдны до тех пор, пока штука, контролирующая Флинна, не приводит меня к лифту, и я не нажимаю кнопку, а потом оборачиваюсь… и замираю.

За нами раздается шарканье, открытие дверей, передвижение по коридору персонала объекта. Десятки из них заполняют коридор, некоторые в белых халатах лаборантов, другие в боевом снаряжении, как у меня. Они молчат и с пустыми лицами двигаются странной, несвязной походкой, шаркая обувью по полу. Их медленные, вялые движения настолько отличаются от движений Флинна, будто они специально заторможены хирургической процедурой Лару, используемой для предотвращения шепотов, чтобы полностью контролировать их. Их глаза похожи на мраморные шарики.

Штука, управляющая Флинном, когда открываются двери лифта подталкивает меня внутрь, и впервые за долгое время я двигаюсь быстро из-за ужаса, от которого у меня покалывает позвоночник и зудит кожа. Я прижимаюсь спиной к дальней стене лифта, и поворачиваясь вовремя, чтобы увидеть, как полу управляемые работники объекта останавливаются всего в нескольких дюймах от двери. Они ничего не говорят, только продолжают смотреть на меня, пока двери лифта не скрывают нас от них.

Лифт спускается, и затем шепот ведет меня через пост охраны — укомплектованной неподвижной, пустой формой, сидящей за столом, с тем же черным взглядом, что и часовые снаружи. Затем он ведет меня ко второму лифту, мы снова спускаемся. Дальше мы продвигаемся вниз по лестницам и пандусам, вниз, туда, что ощущается как сердце Эйвона. Чем дальше я спускаюсь во чрево этого секретного объекта, тем воздух становится тяжелее и давит на меня.

Флинн больше не разговаривает со мной.

Мы добираемся до двери с другим постом охраны, хотя на этот раз там никого нет, чтобы помахать нам. Эта дверь отличается от других — она круглая, раскрывающаяся автоматически. Если бы это была обычная дверь, я могла бы заставить ее открыться, но это такая дверь, что используется на судах в качестве заслона. Герметичная, абсолютно надежная.

Флинн останавливается рядом с ней и поворачивается ко мне с нетерпением. Наконец-то мы добрались до места без свидетелей. Здесь никого, кроме нас. Я жду, но Флинн ничего не делает, просто невозмутимо смотрит на меня. У меня складывается тревожное впечатление, что я могу стоять здесь вечно, ожидая, когда он заговорит. Я прочищаю горло.

— И что теперь?

— Открой дверь.

— Нужен ключ, а у меня его нет. — Ужас тускнеет до своего рода тупого онемения, все мое тело болит от напряжения и горя.

— Ты ошибаешься, — холодно отвечает штука-Флинн, расширенными зрачками впиваясь в мое лицо. — У тебя был ключ все это время.

Я сглатываю, перед глазами все плывет. Слышать его голос — это как постоянно ошпариваться, зная, что там не он, что не он говорит со мной.

— Что? Откуда у ме… — но потом я останавливаюсь, с колотящимся сердцем в тишине. Потому что у меня есть ключ. У меня есть идентификационный чип, который мы нашли в первый раз, когда Флинн привел меня сюда… я залезаю в карман, чтобы вытащить его.

Хотя у меня бегут мурашки по коже, я заставляю себя приблизиться к штуке-Флинну, чтобы изучить панель управления. Здесь есть кнопки с подсветкой с цифрами для ввода пароля, и небольшой прямоугольный выступ в правом нижнем углу со слотом. Я вставляю идентификационный чип в слот, и он идеально входит. Кнопки загораются зеленым, раздается веселый звуковой сигнал, а затем дверь открывается.

Внутри так ярко, что на мгновение я ослеплена, чтобы что-то увидеть. Рука между моими лопатками продвигает меня вперед, и прикосновение так похоже на Флинна — и в то же время так не похоже на него — что я слишком ошеломлена, чтобы сопротивляться. Я спотыкаюсь о порог и, моргая, вхожу в комнату.

Флинн следует за мной, и дверь снова закрывается. Я поворачиваюсь, сердце схватывает от тревоги. Я в ловушке. Но, прежде чем я реагирую, Флинн падает на землю.

У меня выходит бессловесный крик и бросаюсь к нему, чтобы придержать его, прежде чем голова ударится об жесткий пол.

— Что за… Флинн? Флинн, очнись. Пожалуйста. — Я встряхиваю его, но его голова откидывается. Я наклоняюсь к нему, прижимая ухо к его губам… он дышит, но только едва. Пульс замедлен.

Прижав его к себе, я поднимаю голову и осматриваюсь. Я ожидала увидеть технику, передатчики, центральный узел связи, кишащий специалистами. Вместо этого комната пуста. Мы находимся в большом белом куполе без видимого источника света, несмотря на яркость, отраженную от изогнутых стен. Пол и потолок сделаны из пластинчатых панелей, которые покалывают на ощупь, как будто они какие-то проводные, если не считать того, что пластины — это изоляционный материал.

Я рвано дышу только для того, чтобы звук поглотился пространством, но я помню еще одно свойство пластины: она приглушает шум. Не важно, как громко я буду кричать, никто никогда меня не услышит.

Пальцы пробегают по волосам Флинна, отчаянно нуждаясь в прикосновении к нему, даже если он без сознания. Даже если он больше не он. Ромео, не оставляй меня здесь одну.

Затем, как будто в ответ на мысль, ветерок проносится вдоль задней части моей шеи. Я дрожу в ответ, дергаясь в сторону. Там ничего нет, и когда я поднимаю руку, чтобы потереть шею, я понимаю, что воротник рубашки мешает ветру коснуться моей кожи. От осознания этого волосы встают дыбом на шее и руках.

Я знаю это ощущение слишком хорошо, чтобы игнорировать его.

Мы не одни.

— Я знаю, что вы где-то здесь, — говорю я, пытаясь звучать жестко и компетентно. — Покажитесь. Немедленно. — Но никто не отвечает, я слышу лишь собственное дыхание.

Свет слишком яркий, чтобы быть уверенной, но на мгновение мне кажется, что я вижу слабое зеленое свечение, парящее всего в нескольких футах перед моим лицом.

Затем Флинн шевелится и издает слабый стон, и мое внимание к нему возвращается. Он поднимает голову с моих колен, опираясь одной рукой о пол.

— Флинн? — я наклоняюсь, пытаясь рассмотреть его лицо. Я не могу позволить себе надеяться.

Его открытые глаза показывают мне только черноту, и мое сердце тонет. Я глотаю рыдание, которое хочет вырваться, и отбиваюсь от него, вставая на ноги и потянувшись за пистолетом, который он уронил, когда рухнул. Он заканчивает медленно подниматься.

— Мы сожалеем, — шепчет Флинн почти самому себе, его движения медленные и размеренные.

— Сожалеем? — Я смотрю на существо, сжимая пистолет в руке, хотя не могу его поднять.

Флинн-существо наконец-то обращает свой взор на меня.

— Да. Мы… я… — слово медленно покидает его губы, как будто оно кажется неправильным. — Мне очень жаль. Ты должна выслушать, у нас не так много времени. Остальные узнают, что я вмешался.

Я прижимаюсь спиной к закрытой двери.

— Остальные, — повторяю, настолько озадаченная, что могу только повторить его слова. — Ты имеешь в виду, что ты не тот, кто забрал Флинна?

Флинн качает головой. Нет никаких видимых признаков, чтобы предположить, что он изменился, его глаза все еще черные, его лицо все еще лишено эмоций.

— Когда-то мы все были одинаковыми. Часть друг друга. Но это было тогда, когда разлом все еще связывал нас. Теперь мы одни. И я не желаю той свободы, которую хотят другие.

Впервые с тех пор, как Флинн обратил эти пустые глаза на меня, сердце трепещет надеждой — крошечной, подобной пламени, которое заставляет глаза гореть. Я так сильно хочу верить этому существу. Я так сильно хочу быть не одна. Но я крепко держу пистолет, когда паника проносится сквозь меня.

— Это уловка, — выплевываю я. — Ты пытаешься… я не знаю. Если бы ты действительно был другим, ты бы отпустил Флинна. Ты бы вернул его мне.

— Мы не можем.

— Что значит, вы не можете? Наверху вы сказали, что отпустите его, если я помогу вам.

— Остальные научились обману. Это человеческое искусство, а у нас был очень грамотный учитель. — Штука качает головой Флинна. — Когда мы занимаем разум так глубоко, так надолго, нет пути назад. Его разум все еще здесь, но он будет поврежден, если я попытаюсь покинуть его сейчас.

Во мне горит отчаяние.

— Вы забирали меня на несколько часов, и я все еще здесь. Вы заставили меня пойти в лагерь мятежников, и я вернулась и была в порядке. Мой разум не поврежден.

— Ты другая. — Глаза Флинна наблюдают за мной. В его взгляде есть что-то странное… изучающее. Я не могу избавиться от тревожного чувства, что он читает мои мысли.

— Другая. Бездушная… так же говорят люди?

— Диаметрально противоположное. — Рот Флинна изгибается во что-то не очень похожее на улыбку, что отнюдь не утешает, а является просто напоминанием, что это, на самом деле, не Флинн. Эта улыбка должна быть его для меня. Не эхом, вызванным существом, паразитирующим его разум. — Мы с тобой встречались раньше.

— Ты меня с кем-то спутал…

— У нас нет времени на вежливости, — прерывает меня шепот. — Я не могу вечно сдерживать остальных. Ты должна вспомнить. Ты — Джубили Чейз, дочь Мэй-Хуа и Ноя Чейза, и мы были вместе очень долгое время.

Как будто кто-то ударил меня в живот. Я не могу дышать… я ничего не вижу… зрение размывается, руки обездвижены. Я задыхаюсь от воздуха.

Флинн еще не закончил. Он наблюдает за мной с любопытством, будто он ученый, ведущий наблюдение за особенно увлекательной химической реакцией.

— Ты чувствовала наше прикосновение раньше, когда мы только учились понимать ваш вид. Когда ты была юна и податлива. Это сделало тебя другой. Это сделало твой разум сильнее. Твою душу сильнее. Мы помним тебя. — Он делает паузу, ненадолго колеблясь, настолько человеческую, настолько знакомую, что мне больно. — Я помню тебя.

— Я не воображала себе все это. — Фрагменты памяти отказываются соединяться, оставляя мне кусочки правды, слишком раздробленные, чтобы помочь мне сейчас. — В Вероне были шепоты, я думала, что это призраки. Я помню… — Я проглатываю внезапную, головокружительную волну горя. — Тогда, это была ярость, что вызвала беспорядки там. Ты заставил тех людей убить моих родителей?

— Смерть не существует для нас. Как мы могли тогда понять, что наш хранитель заставлял нас делать? — Его челюсть теперь резко вычерчена, черный взгляд заключен на мне.

— Заставлял? — вторю я. — Лару?

— Он сказал нам, что если мы согласимся, он отправит нас домой. Только после того, как он перевез нас сюда из места, которое ты называешь Вероной, мы поняли его обман, но к тому времени он научился причинять нам большую боль.

— Он мучает вас. — Живот скручивает, меня тошнит от ненависти к человеку, которого я видела только в головизорах и в лентах новостей.

Флинн кивает.

— Каждый раз, когда он наказывает нас, другие становятся все более и более отдаленными. Они потерялись в одиночестве. И их агония поражает ваш вид… это то, что сводит их с ума.

— А ты? Почему ты другой?

— Потому что я помню тебя, Джубили Чейз.

— Я не особенная, — огрызаюсь я. — Я не больше важна чем кто-либо другой.

— Ты самое важное существо в этой вселенной. Ты… этот сосуд… люди этой планеты… влюбленные, воины, художники, лидеры, сны многочисленнее звезд. Каждый ум уникален, каждая мысль создается на мгновение, а затем разбивается на части, чтобы сформировать новые. Ты не понимаешь невыносимую красоту быть собой.

Глаза горят, и хотя я пытаюсь достичь отрешенности, каменного барьера, который стоял у меня после смерти родителей, голос дрожит, когда я произношу.

— Мы все еще можем чувствовать себя одинокими.

Шепот смотрит на меня глазами Флинна. Я чувствую себя пустой, такой пустой, как этот взгляд, и все же где-то в глубине разума тлеет узел сочувствия. Возможно, я не могу понять агонию истинной изоляции, но прямо сейчас, глядя на Флинна в нескольких дюймах от меня, но бесконечно далекого, я чувствую, что могу себе это представить.

— Ты хотела быть исследователем, — говорит существо, все еще приковывая к себе мой взгляд. — Ты хотела исследовать моря и звезды. Ты так ярко об этом мечтала. — Позади него белая комната меняется. Синий и зеленый разворачиваются от стен, разливаясь по полу, обволакивая меня. Водоросли и кораллы прорастают как цветы, и миллион видов рыб, каждая разного цвета, плавают тут и там.

Я задыхаюсь, но я могу дышать этим океаном, как дышу воздухом.

— Ты однажды назвала меня другом.

— Ты… ты был там. — Тысячи воспоминаний возвращаются ко мне. — В Новэмбэ… со мной.

Видение океана исчезает, рыбы становятся призраками самих себя, все еще плывущих к чему-то в тот момент, когда они исчезают. Но память остается, а вместе с ней и память о сне, давно забытом и погребенным под горем. Но не менее реальном.

— Я обидел тебя, — тихо говорит шепот, и хотя его выражение лица не выказывает стыда, он говорит медленно, каждое слово тяжело от сожаления. — Мои действия не являются действиями друга. Я украл у тебя.

— Мои сны. — Я все еще цепляюсь за океан, память о сне, окутывающем меня, за что-то, чего я не испытывала с тех пор, как мои родители были убиты.

— Я думал, что помогаю тебе, избавляя тебя от переживания боли из-за смерти твоих родителей во сне. Я думал, что облегчаю твою боль. Но даже твои мучительные сны прекрасны, Джубили Чейз, и я не имел права забирать их у тебя. Они менялись по мере того, как ты росла, и в них было исцеление. Они были нужны тебе, а я забрал их у тебя.

— Все эти годы ты перехватывал мои сны? Забирал их для себя? Зачем?

— Потому что через них я чувствовал себя менее одиноким. — Флинн вздыхает, откидывая голову назад, глядя на купол тюрьмы шепотов. — Другие считают, что нет никакой надежды для вашего вида, что всплески насилия, которые они вызывают, ваша ярость, ничего не значат. Но я чувствовал твое горе, твою потерю. И хотя ваш вид способен на ужасы, он также способен на красоту. Закончить это сейчас было бы не лучше, чем забрать твои сны… смерть лишает ваш вид шанса на исцеление.

Я гневно вытираю щеки, ненавидя, что я чувствую из-за этого несчастного существа, носящее лицо Флинна, ненавидя, что я больше не могу сражаться, не чувствуя. Ненавидя это сейчас, я удивляюсь, как я когда-либо так делала.

— Я хочу, чтобы Флинн вернулся, — говорю я надломленным голосом. — Если ты чувствуешь мое сердце, тогда ты знаешь, что он мне нужен.

— Твоя связь с этим сосудом… вот почему я выбрал его.

— Перестань называть его сосудом, — вспыхиваю я, гнев снова и снова вызывает слезы на глазах. — Он — человек. Он умный и добрый, и храбрее, чем ты когда-либо мог понять, а ты пришел и забрал его, как будто это ничто.

— Ты влюблена в этот сос… в этого человека?

В ответ я открываю рот, он застал меня врасплох. Абсурдность вопроса здесь, в недрах секретного исследовательского центра, ведя беседу с существом из другой Вселенной, настолько поразительна, что мне приходится бороться с истерическим импульсом, чтобы не засмеяться. Но его глаза настолько печальны, настолько серьезны, что желание исчезает, и я остаюсь смотреть на него, а сердце болезненно сжимается.

— Я… я не знаю, — шепчу я. Я помню форму его сердца и своего, и его поцелуй в воде. — Но я хотела бы понять.

Глаза Флинна мерцают. «Он сейчас здесь», — сказало существо. Я сглатываю, желая накричать на него, умоляя его вернуться ко мне.

— Я не знаю, как оставить его, не разрушив его разум. Но если ты разрушишь мою связь, нашу связь с ним… возможно, тогда он останется цельным.

— Разрушу, — повторяю я тупо. — Ты имеешь в виду…

— Я хочу, чтобы ты убила нас Джубили Чейз.

Слова выбивают воздух из легких, оставляя меня неспособной ответить, пока я не отдышусь.

Существо внутри Флинна наблюдает за мной, ища признак моей реакции.

— Я не хочу становиться похожим на остальных, впадать в насилие и отчаяние, и чувствовать боль. Мы не созданы для этого. Мы не можем этого вынести.

— А ты думаешь, мы можем? — Я давлюсь рыданием. — Жизнь — это боль. Мы все постоянно испытываем боль.

— Есть и другие вещи в этой вселенной, — говорит существо. — Свет. Жизнь. Прикосновение. Ощущение. То, как вы все сделаны из одних и тех же частей, с теми же осколками звездной пыли, и все же вы все такие разные, все такие одинокие.

— Думаешь, одиночество — это хорошо?

— Для нас это агония, — просто отвечает он. — Для вас: сила в индивидуальности. Мы восхищаемся этим. Но мы не были созданы, чтобы подражать этому.

Я смотрю на него, пытаясь увидеть следы существа внутри Флинна, когда он наклоняет голову. Но все, что я вижу, это скулы Флинна, его рот, его волосы, падающие на лоб. В нем нет ничего, что говорит о пассажире внутри него, кроме пустоты в глазах. Я кусаю губу, в мозгу все переворачивается.

— Ты уверен в этом? — спрашиваю я мягко. — Может быть, есть какой-то другой способ освободить тебя, отпустить, чтобы ты мог… — но голос срывается. Я вижу ответ существа на лице Флинна.

— Ошибка нашего хранителя — создание тюрьмы на базе собственной энергии. Мы являемся его частью. — Флинн делает шаг навстречу мне. — Уничтожь технику, удерживающую это место вместе, и ты уничтожишь нас вместе с ним. И без нашего вмешательства, вынужденного хранить этот мир в тайне, всегда скрытым, вы сможете транслировать свою историю звездам. Возможно, начнете свое исцеление. Докажите, что ваш вид заслуживает жизни.

— Но все те вещи, про которые ты говоришь, были хороши в этой вселенной. Вещи, которые ты мог бы испытать. Свет и прикосновение… — голос срывается.

Флинн медленно качает головой.

— У меня нет желания жить без надежды вернуться домой. Я хочу… отдохнуть.

— Хорошо, — шепчу я. — Я помогу тебе.

Флинн подзывает меня ближе, и мы становимся на колени на ослепительно белом полу. Он показывает мне почти невидимый шов в полу и слабый контур человеческой руки — сканер, предназначенный для разблокировки панели управления внизу.

— Он просто требует руки, — говорит он мне. — Руки любого… ловкий способ держать нас, мы же не касаемся ничего. Мы и раньше пытались привести сюда других, но наш хранитель, похоже, наслаждается нашими неудачами.

— Привести других… — но прежде, чем я успеваю сказать, понимание приходит ко мне. — Блуждающие огоньки. — Местные жители были правы. Огоньки вели их куда-то.

— Другие пытались годами, — продолжает шепот. — Но когда я понял, что хочу чего-то другого, я испугался.

Я ищу слабые черты какого-то признака страха на лице и не нахожу ничего от этого существа, у которого нет возможности выразить себя.

— Испугался чего?

— Умереть в одиночестве. — Шепот, за лицом Флинна, встречается с моими глазами. — Умереть, не повидав тебя.

Я оглядываюсь назад, сердце колотится от горя — из-за меня, из-за Флинна, из-за этого потерянного существа, сжавшегося в нем. Прежде, чем я могу говорить, пульсация проходит по лицу Флинна, заставляя меня подпрыгнуть.

— Ты должна поторопиться, — задыхается шепот. — Остальные не будут долго ждать, я не могу их вечно сдерживать.

Я проглатываю рыдание и подношу ладонь к углублению, пытаясь не дрогнуть от покалывания тока, который проходит через меня в ответ. Сканер подает звуковой сигнал и мигает зеленым цветом, в результате чего часть пола поднимается вверх, вверх и снова вверх, пока не появляется восьмифутовая колонна, нашпигованная платами и проводами, возвышаясь надо мною. Уничтожь это, и шепот умрет.

Я чувствую, что все это гудит от силы, так сильно, что заставляет зубы стиснуться, волосы приподняться, как будто вот-вот ударит молния. Не будет трудно закоротить все это, с таким количеством энергии, проходящей через него.

Флинн шатается, но ловит себя, прежде чем успевает упасть. Его голос — это рашпиль, но пока у него есть контроль.

— Когда все будет сделано, ты должна пойти и остановить то, что происходит снаружи.

— Снаружи?

— Твои люди, его люди… эта тюрьма стала полем битвы

Живот ухает. Мы знали, что фианна была рядом с нами, когда мы нашли объект, но военные, надо полагать искали нас. Две армии сошлись, бушует битва, подпитываемая смертями, которые ничего не значат, нет понимания того, что они все должны быть на одной стороне против безумных, садистских планов одного человека. Это будет кровавая бойня.

Это говорит мне существо, которое утверждает, что не может понять смерть… его сострадание лишает меня дыхания. С этим осознанием приходит другое, и я тяжело сглатываю.

— Это был ты, — шепчу я. — Ты взял меня в ночь резни, а не остальные. Ты привел меня туда, в пещеры.

— Этот сосуд… этот человек… его боль… твоя, вы разделяете ее так, как мой вид разделяет все. Ты будешь скорбеть об этих смертях, как и он. Но я привел тебя туда слишком поздно, чтобы остановить это.

Я была там, чтобы спасти их. Даже благодаря своему гневу и боли, это существо, чьи родственники заставляли сходить с ума моих друзей, пытался уберечь Флинна от горя.

Шепот терпеливо ждет, пока я оглянусь назад, затем говорит.

— Я ответил на твои вопросы. Ты дашь мне что-нибудь взамен?

— Что же? — голос ломается.

— Можно я… дотронусь до тебя.

Я моргаю, впиваюсь глазами в него.

— Э-э… прости?

— Мы не можем испытывать физические ощущения в нашем мире, и в этой вселенной мы всегда были одни. — Лицо Флинна выглядит таким юным.

Я сглатываю.

— Ладно. Ладно, конечно.

Рука Флинна скользит вперед, тянется к моей. Я позволяю ему взять ее, его кончики пальцев проходят по моей коже, когда он переворачивает мою руку. Его костяшки пальцев на моей ладони — его глаза сфокусированы на наших руках, удивительно преображая черты его лица.

— В нашем мире, — шепчет он, — мы всегда вместе, полностью и абсолютно. Мы все являемся частью друг друга. — Он медленно выдыхает, его дыхание опаляет теплом и нежностью наши руки. — Но это означает, что мы никогда не знаем, как ценно быть в состоянии сделать это, быть порознь, а затем собраться вместе. — Он переплетает наши пальцы.

Я наполовину ожидаю, что его рука будет липкой или будет покалывать на ощупь. Но его кожа теплая и знакомая, и наши пальцы переплетаются, как будто наши руки предназначены для этого.

Капли падают на руку, и я поднимаю взгляд. Глаза Флинна мокрые, и когда я смотрю, еще одна слеза свободно скользит по щеке, прежде чем упасть.

— Спасибо, — шепчет он. — Джубили Чейз, я желаю…

Он прерывается, когда его пальцы судорожно сжимают мои. Его глаза снова щелкают. На этот раз я вижу панику, почти человеческое отчаяние, тянущееся сквозь эти пустые черные глаза.

Я не могу вечно сдерживать остальных.

— Подожди! — Я плачу, сердце колотится от внезапного страха. — Просто… просто держись. Пожалуйста, должен быть способ…

Спасти тебя.

Есть только мерцание горя — истинного отчаяния — в его чертах, прежде чем пустота проносится через него. Изменение в Флинне, населенном призраком из Новэмбэ, было настолько постепенным, что я почти не заметила, насколько он отличался от других шепотов. Но эта холодность, эта пустота — она вызывает ответный холод во мне. Призрак из Новэмбэ исчез.

Штуке-Флинну нужно всего несколько секунд, чтобы сфокусироваться на моем лице, и через меня пробегает толчок. Я оставила пистолет на полу, он лежит между нами, и он тоже его видит. Как только я двинусь, он тоже — у меня будет только один выстрел.

Один выстрел.

Я отрываю руку от него и бросаюсь вперед, когда мы оба ныряем за пистолетом. Рука обхватывает его, когда я ударяюсь об пол и скольжу, уверенная, что я буду чувствовать, когда нечеловеческая хватка существа в любой момент раздавит мою лодыжку или мою трахею. Воздух густеет от шепчущих голосов, зовущих меня, видений близких, давно умерших, мерцающих перед моими глазами. Рот наполняется вкусом меди. Я отчаянно моргаю, когда становлюсь на колени, с кружащейся головой и ослепленная ложными сообщениями, которые существа посылают мне в голову. Я размахиваю пистолетом, делая один вдох, и время замедляется до ползания. Затем я выдыхаю и стреляю.

Системная плата внутри механизма взрывается, распадаясь на части, посылая ударную волну электричества через проводку. Вся комната дико мерцает, ядро машины мелькает в темноте, как импульсная лампа. Шепот, в нескольких дюймах от того, чтобы схватить меня, внезапно падает на пол с криком. Я вижу расширенные глаза Флинна, смотрящие на меня, губы раздвинулись от боли.

Сила трещит и пульсирует, здание ревет, и заставляет меня рухнуть на пол. Я поднимаю голову, пытаясь увидеть Флинна — пытаясь увидеть существо внутри него, существо, которое умирает — но я вижу только его контур, силуэт которого составляют искры и всплески. Я кричу, но не слышу собственного голоса из-за рева. Я тянусь к Флинну, пытаясь встать, но также, как я собираюсь взять его руку, все ядро ревет от силы, которая отправляет нас обоих в полет, и комната становится черной.

Девушка протягивает руку. Звезды так близко, что она может дотронуться до них кончиками пальцев, но каждый раз, когда она касается одну, та разбивается на тысячу осколков. Девочка находится в невесомости, ее волосы витают в потоках Эйвона; в воде, темноте и в пространстве не сложнее дышать, чем воздухом, и она ищет призрака Новэмбэ. Она знает, что он скрывается здесь, и она должна спросить его, почему он ушел, почему он бросил ее в тот момент, когда ей так не хватало снов.

Она пробирается сквозь разбитые звезды, которые раскалываются и падают вокруг нее, как занавесы дождя, исчезая в бездонных водах, внизу в сердце Эйвона.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ФЛИНН

ЭТО ОЩУЩАЕТСЯ ТАК ЖЕ, как когда Шон столкнул меня с вершины смотровой площадки на скале, когда нам было одиннадцать. Каждая кость в теле болит, боль тянется вдоль ребер, когда я вдыхаю. Я нащупываю путь к сознанию и белые огни взрываются перед моими закрытыми веками.

Потом что-то касается пальцев — это другая рука, сжимающая мою.

— Флинн? — голос Джубили обрывается. Я открываю глаза и оказываюсь в тускло освещенной комнате с куполообразным потолком. Свет идет из коридора снаружи. Я сжимаю ее руку в ответ и слышу, как она всхлипывает. Сосредотачиваясь на дыхании, я жду, чтобы все осознать.

Между одним мгновением и следующим, я помню пассажиров в своей голове, и разговоры между мной и Джубили, которые я наблюдал через завуалированную завесу, слишком медлительный и глупый, чтобы вспомнить, как протянуть руку и произнести свои собственные мысли. Я помню боль от разделения, и то, что он должен был умереть, и у меня перехватывает дыхание.

Я снова моргаю, и когда мне удается сфокусировать взгляд, наши глаза встречаются. На мгновение я вижу все это в ее глазах, как она смотрит на меня — боль, последние следы ее страха. Печаль. Ее рука дрожит, когда она касается моего лица. Она наблюдает, как ее прикосновение влияет на меня и ее облегчение нарастает, когда я пытаюсь улыбнуться ей. В этот маленький момент слабости, она выпускает резкий, мучительный всхлип, и роняет голову.

Она остается в таком положении мгновение, стараясь отдышаться. Когда она снова поднимает голову, я вижу, как ее солдатская, защитная маска сползает на место, несмотря на слезы, размазанные на щеках. Но теперь в этом щите есть что-то другое… тепло, которое я не могу идентифицировать, пока она снова не смотрит на меня, и я понимаю, что ее сердце все еще отражается в ее глазах.

— Ты можешь двигаться? — спрашивает она, когда поднимается на ноги, и берет меня за руку, чтобы поднять вслед за собой. — Здесь повсюду камеры. Лару будет знать, что мы сделали.

— Нам надо в башню связи. — Я иду, шатаясь, держась за ее руку. — Как сказала Лили, галактика свидетелей не даст ему уничтожить Эйвон. Поэтому он не сможет заставить нас замолчать.

— Там военные и фианна. — Она качает головой, задыхаясь от слов, запихивая пистолет, который она отобрала у шепота, в кобуру.

— Прямая трансляция — это единственный способ сохранить Эйвон в безопасности. — Я сжимаю ее руку, зная, о чем я прошу. Шансы, что мы оба выйдем из этого хаоса открытой войны невредимыми, почти нереален. — Если я смогу заставить наших людей так же услышать меня, может быть тогда, мы сможем покончить с этим.

Джубили долго смотрит на меня, а потом сжимает мне руку.

— Тогда пойдем.

Объект в хаосе. Наемники, освобожденные от транса, вываливаются из комнат в коридор, пытаясь понять, где они находятся и почему. Ученые и исследователи в белых халатах все еще лежат там, где они упали, хотя я не могу сказать, мертвы они или без сознания. Возможно, это последний предохранитель Лару, часть того, что он сделал с их мозгами, способ быть уверенным, что они не смогут свидетельствовать.

Мы прокладываем себе путь по лестницам и коридорам, поднимаясь на поверхность. Мы просто еще два тела в хаосе, и я держу голову опущенной, крепко держа ладонь Джубили, когда мы мчимся по коридору. С каждым шагом мои силы возвращаются, надежда захлестывает меня. Борьба еще не закончилась. Голова чиста, легкие работают легче. К тому времени, когда мы добираемся до двери комплекса, я чувствую себя лучше с тех пор, как мы забрались в шаттл, чтобы отправиться на космодром. Я чувствую себя живым. Теперь все, что нам нужно сделать, это остаться таковыми.

Снаружи еще темно, до рассвета, по крайней мере, еще час. На востоке пробивается слабый свет, достаточный, чтобы разглядеть силуэты людей, снующих повсюду. Этот объект, скрытый до сих пор, стал полем битвы. Мы выглядываем из открытого дверного проема до тех пор, пока с низким криком предупреждения Джубили не дергает меня за руку, чтобы опустить на пол. Через полминуты лазер рикошетит от металлической дверной рамы в дюймах от того места, где я стоял.

Мутный запах болота просачивается, чтобы обогнать отфильтрованный воздух объекта, неся с собой едкое зловоние жжения от лазера и пальбы. Где-то на другой стороне нашего здания я слышу, как Макбрайд ревет, как одержимый, выкрикивая приказы. Через щель в дверном проеме я вижу, как Пол и Лиам О'Мара проносятся мимо, их лица видны на мгновение, и в мгновение ока полдюжины лазерных пистолетов выстреливают одновременно. Сердце сжимается, но ни один из них не спотыкается.

Лицо Джубили освещается вспышкой лазерного огня. Ее глаза широко распахнуты, взгляд осматривает поле битвы, как будто она пытается найти просвет или разобрать структуру.

— Это самоубийство, — выдыхает она.

Я осматриваю хаос наблюдая, как солдаты укрепляют позиции по отношению к фианне, пробивая забор здесь и там, прижимая их к зданию, в котором мы прячемся. Я прослеживаю линию забора, пока не добираюсь до башни связи, изучая ее при приглушенном свете. В башне есть дверь, но она закрыта, и, насколько я знаю, заперта. Там есть лестница для обслуживания, идущая вверх по внешней стороне сооружения, и хотя она ржавая и шаткая, похоже, я мог бы подняться по ней… возможно.

— Мы должны попытаться. — Я вздрагиваю, когда кто-то из фианны падает с криком. Я не узнаю голос, но нутро сжимается от звука. — Можешь доставить меня в башню? Если ты сможешь их задержать, думаю, я смогу остановить это. — Пушки ревут, лазеры свистят и освещают объект краткими вспышками. Чаще — каждую секунду, громче — каждую минуту. Я смотрю на Джубили, как ее глаза проносятся по битве, оценивая все, что происходит. Я вижу, как ее мозг работает, пытаясь понять, как быстро мы можем бежать, есть ли у нас шанс сделать это, прежде чем кто-либо выстрелит в нас. Она делает два долгих, медленных вдоха, вынимая пистолет из кобуры. Я надеюсь, что ее цель достаточно хороша, чтобы не убивать никого — ни одна из этих армий больше не является нашим врагом. Затем она кивает, ничего не говоря, но в ее взгляде светится решимость.

Укрывшись за дверным проемом, я тянусь к ней, чтобы притянуть ее ближе, пока мы не становимся на расстоянии вытянутой руки. Я слышу свист лазерных пистолетов и треск древнего оружия фианны… а потом земля под нашими ногами содрогается от силы взрыва. Сердце колотится, и я смотрю на Джубили, и, несмотря на слабый свет, рассматриваю ее лицо — губы, скулы, взмах ресниц.

— Эй, — бормочу я. Я не знаю, что я хочу сказать, но я должен сказать это, прежде чем мы выйдем на поле битвы, встанем на пути двух армий, которые хотят нашей смерти.

— Эй, — шепчет она мне в ответ, достаточно близко, чтобы я мог видеть крошечные сдвиги в ее глазах, когда она изучает меня. Она прослеживает черты моего лица, так же, как я впитываю ее, запоминая. — Флинн… я рада, что ты расколол меня.

Ее голос пронзает меня в самое сердце, потому что я узнаю эту интонацию. Я слышал ее раньше.

— Не начинай прощаться, — говорю я. Ее губы дергаются в крошечной улыбке, и я впитываю ее. Горло сжимается, когда я вспоминаю, что она сказала, когда я был только пассажиром в моем собственном теле, когда шепот спросил, любит ли она меня. — Я тоже хочу, чтобы у нас была возможность выяснить это.

Она распознает свои собственные слова, обращенные к ней, и ее губы дрожат, а глаза устремлены на мои.

Я прижимаю свои трясущиеся руки к полу.

— Готова?

Она кивает, глядя в сторону, чтобы сфокусироваться на башне связи.

— Готова.

Мы вырываемся из дверного проема и бежим.

Девушка дотрагивается до последних звезд, рассеивая их в сверкающую пыль, которая оседает на ее коже и мерцает, когда она тонет в воде. Осталось только темнота, и нет никаких признаков призрака Новэмбэ.

Зеленоглазый мальчик протягивает руку и прикасается к ее щеке, его движения медленные и обдуманные в невесомости воды. Тусклый и зеленый свет сверху проникает через воду, освещая его лицо.

Затем он смотрит вверх — и когда девушка следует за его взглядом, она видит что-то сияющее над водой, мерцающее вне досягаемости. Она задыхается и плывет к поверхности.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ДЖУБИЛИ

МЫ БЕЖИМ СКВОЗЬ ПРЕДРАССВЕТНЫЙ МРАК, направляясь в башню связи, низко пригибаясь, когда пули летят над нашими головами. Мы не утруждаемся уклоняться или плутать, в воздухе так много выстрелов, что это было бы бессмысленно. Пытаясь отчаянно не поскользнуться на болотистой местности, я напрягаю глаза в темноте, но мир полон теней — солдаты перестраиваются и пытаются набраться сил, а фианна бросается в бой и выходит из боя, чтобы переместить раненых.

Мы добираемся до башни связи, и я врезаюсь в дверь за мгновение до Флинна. Мы втискиваем себя в укрытие дверной рамы, и он хватается за ручку, крутя ее и дергая с остервенением. Она не поддается.

Флинн опускает голову, чтобы прокричать мне на ухо.

— Нам придется лезть наверх! — Он хватается за ржавую лестницу справа от двери и выныривает из дверного проема впереди меня, чтобы начать восхождение. Мышцы кричат протест, когда я следую за ним, хватаясь за ступеньки, заставляя себя подниматься за ним.

Поднявшись на четыре или пять метров, что-то невидимое бьет меня в плечо, толкая на башню. Я пытаюсь заставить руки крепче сжать лестницу, но только левая рука работает. На цементной стене брызги крови, которых там не было раньше, и я смотрю на них, не понимая. Правая рука повисает, пальцы в замедленном движении отпускают лестницу. Я ничего не чувствую, никакой боли, только смущение, когда осознаю, что падаю.

Я ударяюсь о землю, и от удара выбивается воздух из легких как раз перед тем, как правая рука и плечо взрываются от боли, крича и прокладывая себе путь к локтю, огнем вспыхивая в венах.

Ее призрак из Новэмбэ ждет ее, когда она достигнет поверхности. Он освещает ей путь, когда она залезает в лодку и стоит там, капая, пряди звездной пыли рассыпались на ее волосах. Она не может больше ждать, из нее вырываются слова.

— Где же ты был?

Призрак из Новэмбэ — это не более чем шепот, но когда девушка закрывает глаза, она слышит его:

— Искал тебя.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ФЛИНН

Я ЛЕЗУ ВВЕРХ, ПУЛИ СВИСТЯТ вокруг меня, попадая в лестницу, когда внезапно оказывается, что Джубили уже нет позади меня. Я почти теряю контроль, хватаясь за ступеньку, и разворачиваюсь, чтобы посмотреть, куда она делась. Страх проносится сквозь меня.

Она лежит на земле. О Боже, она на земле. И даже в темноте, даже в грязи, я вижу, что она ранена, кровь проступает на ее руке.

— Джубили! — хрипя, кричу я, и меня едва ли слышно из-за стрельбы. Мышцы начинают двигаться, отправляя меня вниз по лестнице скользя и спотыкаясь, я не вижу ничего, кроме ее тела.

Затем она приподнимает голову, и я облегченно выдыхаю. Она пытается встать, опирается на локоть, а затем снова падает в грязь. Мне нужно много времени, чтобы понять, что ее рот шевелится, и хоть я не слышу, что она говорит, смотря на меня, я могу прочитать это слово по губам. Иди.

Я свисаю с лестницы, бессильный, с надеждой надо мной, с сердцем на земле. Затем она снова кричит на меня, и на этот раз я слышу ее крик:

— ИДИ! — Я вижу, чего ей стоят эти усилия.

Поэтому я делаю единственное, что могу. Я заставляю руки и ноги двигаться вопреки безумным приказам, которые хочет выдать мое сердце, и я карабкаюсь вверх, хватаясь за каждый поручень и выступ, грязные ноги скользят по ступенькам, находя новый упор. Наверху есть окно — оно, возможно, для дозора — и я отворачиваю лицо и разбиваю кулаком стекло. Оно разбивается, и я вынимаю осколки, освобождая отверстие, через которое я пробираюсь, приземляясь в грязную кучу на полу безлюдной башни.

Я не теряю ни секунды, поднимаясь с колен, пытаясь держать голову ниже линии окон. Я окружен ставящим в тупик набором радиовещательной аппаратуры, в тысячу раз более сложным, чем простое радио, которое мы используем в пещерах. И все же это не совсем чуждо. Что-то в элементах управления мне знакомо.

Я закрываю глаза, пытаясь игнорировать, что сердце тащит меня туда, где лежит Джубили, пытаюсь отключить звуки снаружи и сфокусироваться на прошлом. На прошлом, до последнего планетарного обзора, до последнего восстания, к тому времени, когда дом означал крышу и собственную кровать. Я не могу вспомнить лицо матери, но я все еще вижу ее пальцы, свернувшиеся вокруг передатчика. Они лишили нас коммуникационных технологий во время восстания, но теперь, стоя на коленях на полу башни, я жду, как проснется моя память. Я вижу ее руки, держащие передатчик, ее пальцы нажимают кнопку, дисплей загорается. И я вспоминаю.

Я хватаю приемник, пальцы бегают по кнопкам, пока не нахожу последовательность, необходимую для передачи трансляции в галактику. Здесь есть ряд переключателей с надписью «ВНЕШНИЕ ОГНИ», и я включаю их. Двор внезапно становится ослепительно ярким — наполовину ослепленные фигуры внизу замирают, спотыкаются и ныряют в укрытия. Стрельба начинает затихать.

Рядом с включателями света расположены громкоговорители, и я включаю и их тоже. Микрофоны надо мной начинают потрескивать. Теперь я веду прямой эфир для своих людей и людей Джубили, находящихся в комплексе, а также транслирую во все уголки галактики.

Я удерживаю кнопку с боку передатчика и начинаю говорить.

— Меня зовут Флинн Кормак.

Я вижу, как внизу несколько голов резко приподнимаются от звука моего голоса, или может быть из-за моего имени — я не могу сказать, являются ли эти фигуры солдатами или фианной.

— Этот эфир для людей Эйвона, и для всех тех, кто за пределами Эйвона, для всех, кто может услышать меня. Я третье поколение моей семьи на этой планете. У нас наблюдаются противоречия в течение многих лет. Борьба за право быть услышанным, борьба за право жить, только потому, что наша планета еще не прошла обзор. И солдаты здесь тоже сражаются за мир и порядок. Ужасные вещи случились со всеми нами. Хорошие мужчины и женщины погибли, и народ Эйвона был вынужден отвернуться друг от друга. — Я вынужден остановиться. Я с трудом сглатываю, что становится больно кадыку, когда вспоминаю крошечное тело Фергала и его немигающие глаза, а также о безумие и горе, которые заставили Макбрайда убить его. — Отчаяние привело мой народ к убийству невинных людей, потому что они больше не могут представить себе будущее без войны.

Так много вещей я хочу сказать… я хочу рассказать о шепотах, о том, как Лару изолировал их, пытал их, заставил их становиться индивидуальностями, которыми они никогда не должны были быть, чтобы они никогда не могли вернуться. Хотел бы я знать, как объяснить их горе галактике, но я не знаю, сколько у меня времени.

— Я вещаю из секретного объекта, который «Компания Лару» имеет здесь в течение многих лет. Сам Лару держал существ на Эйвоне, созданий, совершенно отличающихся от нас. Шепотов из другой Вселенной, имеющих силу контролировать мысли. Он использовал их, чтобы замедлить наше видоизменение, заблокировать наши эфиры, чтобы никто не услышал, как мы просим о помощи. Пока Лару не предстанет перед судом, мы не будем в безопасности. Никто из нас.

Я вижу, что фигуры столпились везде, где есть убежище, готовые возобновить борьбу в одно мгновение — но пока они слушают. Я прочищаю горло, заставляю голос звучать громче.

— Нам нужно, чтобы вы следили за нами. Нам нужно, чтобы вы спрашивали о нас и заботились о нас, и помните, что ваши колонии тоже когда-то были молоды. Нам нужна ваша защита, и вы должны знать, что если что-то случится с Эйвоном, это будет Лару, а не несчастный случай. Не позволяйте ему скрывать доказательства того, что он сделал. Мы просим Вас и доверяем Вам свидетельствовать за нас. — Я делаю глубокий вдох и выпускаю его в спешке. — Спасибо Вам. Конец сообщению.

Я склоняю голову, руки дрожат и сжимают микрофон так сильно, что я не могу заставить пальцы расслабиться. Подо мной эхо тишины. Но если палец одного человека опустится на спусковой крючок, один выстрел положит конец всем надеждам на мир.

Я щелкаю переключателями, завершая передачу по планете и галактике, но я оставляю громкоговоритель на месте, поднимая передатчик еще раз.

— Я собираюсь спуститься сейчас. Пришло время поговорить.

И, наконец, я отпускаю микрофон. Внутри башни есть ведущая вниз лестница, и ноги дрожат, когда я спускаюсь по ней, мои шаги единственный звук. Джубили внизу этой лестницы. Тяжело ранена, конечно. Возможно, уже мертва. Разум онемел, сердце становится свинцом в груди. Пальцы шарят с замком изнутри, пока я не открываю дверь и не выхожу наружу.

— Мистер Кормак. — Раздается голос с болота, и я узнаю его — командир Тауэрс. Я вытягиваю шею, пока не вижу ее, приближающуюся к забору, который был разорван на куски во время боя. Некоторые из фианны также высовываются из болота, раскрывая свой боевой план, явно намереваясь обойти военных в темноте. Возможно, это даже сработало бы.

Хотя они придерживаются тени зданий, низко присев и держась вне поля зрения, я вижу сотни фианнцев, по крайней мере, белки их глаз, выделяющихся на фоне грязи, камуфлирующей их лица. На меня направлено еще куча оружия.

— Остановитесь, — кричу я. — Мы должны позаботиться о раненых и поговорить.

Раненные. Я вижу Джубили всего в нескольких метрах от меня, лежащую в грязи. Каждая мышца в теле хочет побежать к ней, оказаться рядом с ней. Она назвала самоубийством план пробежать через битву, чтобы добраться до башни. Она дала мне шанс остановить эту войну, я не могу рисковать и разрушить этот хрупкий баланс, позволить этой жертве быть напрасной.

— Пожалуйста, — шепчу я, и хотя этот призыв обращен к солдатам, глаза устремлены на Джубили.

— Флинн. — Сердце пульсирует в горле. Это Шон. Одна сторона его лица окровавлена там, где лазер задел ухо, и сердце сжимается, видя его таким воинственным. Наши глаза прикрываются, и, несмотря на расстояние, я знаю, что в его взгляде. Кровь и предательство, призрак Фергала и горе Шона, стоящие между нами. — Что это значит? Что мы обратились к убийству невинных?

В его тоне нет прощения, но тот факт, что он говорит со мной вообще — тот факт, что он слушал — заставляет сердце биться. Это самый маленький проблеск надежды, как электричество, проходит через меня. Но прежде чем я успеваю ответить, мерцание ужаса проходит через черты Шона, и он делает шаг назад, поворачиваясь, чтобы найти Макбрайда на некотором расстоянии позади него. Глаза Шона падают на лазерный пистолет в руке Макбрайда, и когда их глаза встречаются, что-то надламывается в моем сердце.

— Вас обманывали, всех вас. — Я ожесточаю голос, заставляю себя держаться прямо, продвигаясь вперед мимо Джубили. Это пытка не оглядеться на нее, но я заставляю себя держать взгляд, чтобы закончить все. Я все еще вижу перед глазами отчаяние на ее лице и боль, когда она смотрела на меня. ИДИ. — Вами манипулировал сумасшедший, чтобы нарушить перемирие.

Макбрайда трясет, пистолет в его руке дрожит от подавленной ярости.

— Никто не поверит на слово такому предателю, как ты. — Теперь он за гранью разума… я вижу это в его резких движениях, слышу это в его голосе.

— Никто не обязан мне верить. Они сами это видят. Отдай свой пистолет, Макбрайд. Мы проверим показания и посмотрим, сколько выстрелов было сделано той ночью. — Потому что я знаю, и он знает, что если он откажется показать нам данные своего лазерного пистолета, он объявит о своей вине.

Замешательство проходит через толпу, и я цепляюсь за это — это означает, что некоторые из них сомневаются в нем. Некоторые из них хотят верить мне.

Глаза Макбрайда впиваются в мои со всей ненавистью и отвращением, которые он пытался скрывать в течение многих лет, что теперь горят открыто.

— Эйвон восстанет из пепла этой войны, а ты, Кормак, всегда был слишком слаб, чтобы стать искрой. Дойл и остальные не могли сражаться, но они все еще могли служить нашему делу. Они разожгли огонь, и это было честью. — На его лице появляется саркастическая улыбка. — Ты тоже все еще можешь послужить.

В замедленном движении я вижу, как его рука начинает подниматься, и видение следующих тридцати секунд разыгрывается в моем уме. Я вижу, как он бросает меня на землю, я вижу, что стрельба снова начинается с каждой стороны. Я вижу кучу тел.

Затем Шон оказывается рядом с ним, хватая его за руку, заставляя пистолет смотреть в землю, шипя от усилий. Он сбивает Макбрайда с баланса, но только на мгновение, Макбрайд больше, сильнее и опытнее. Он вытаскивает пистолет из рук Шона, заламывает руку вокруг его шеи и прижимает его близко к себе, чтобы использовать его как щит, приставив пистолет к виску.

— Когда-нибудь, — шипит Макбрайд, — ты поймешь, почему я…

Свист лазера разрывает воздух, и сердце останавливается, весь мир останавливается. Но это Макбрайд, а не Шон, кто падает на колени. Он становится мертв до того, как падает на землю, аккуратное круглое отверстие дымится в центре его лба.

Шон падает, высвобождается от удерживающей его руки, свободно катится и кашляет, чтобы встать на четвереньки.

Сотни пушек поднимаются, и мир задерживает дыхание. Тогда я понимаю, откуда взялся выстрел. Я поворачиваюсь, чтобы увидеть Джубили на коленях, держащую пистолет в левой руке, ее правая рука повисла. Я возвращаюсь к ней, мир сужается к этому моменту, все остальное отпадает, когда я падаю в грязь рядом с ней. Она жива. Окровавленная и дрожащая, но живая, она прислоняется ко мне, когда я обнимаю ее.

И, несмотря на ее репутацию, на ее беспощадность, я осознаю, что никогда не видел, как Джубили убивает кого-либо.

Я слышу, как она медленно и ровно дышит рядом со мной.

— Кто-нибудь еще хочет начать войну сегодня?

Простое прикосновение ее кожи посылает тепло и силу через меня. Это все, что мы можем, прямо сейчас, но этого достаточно. Я поднимаю голову.

— Нам нужно поговорить. Всем нам: фианне и солдатам. Давайте мы предоставим вам правду о том, что здесь происходит.

Я вижу, как ропот проносится по группе моего народа, и внезапно я болезненно хочу, чтобы они снова были такими, чтобы назвать себя одним из них. Но я не могу приказать им принять меня обратно. Они выберут это, если захотят довериться мне еще раз.

Шон медленно поднимается на ноги, склонив голову, когда приглушенное перешептывание идет от боковых групп бойцов, чтобы добраться до него. Он смотрит на пистолет, который он выронил, когда Макбрайд схватил его, но он не тянется к нему. Вместо этого наши глаза встречаются, когда он идет ко мне, выходя на свет.

— Флинн. — Джубили выдыхает мое имя, и я поворачиваю голову, чтобы следовать ее взгляду.

На болоте все еще стоят солдаты, но теперь они опускают оружие. Командир Тауэрс идет к нам.

Девочка мечтает об океане. Однажды, думает она, она возьмет с собой зеленоглазого мальчика и уйдет. Они купят подводную лодку, и будут жить вместе на дне моря.

Это последняя мысль, которая посещает ее перед фрагментами сна в осколках мест и воспоминаний, людей, с которыми она боролась, и людей, которых она любила, и пространства между ними наполнены ерундой, беспорядком вещей, которые видели и делали, думали и забыли.

А остальное она не помнит.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

ДЖУБИЛИ

— И ПОЭТОМУ. В духе мира мы хотели бы предложить Вам нашу помощь в усилиях по восстановлению Эйвона. Возможно, мы не вложим сюда наши деньги, но мы не можем сидеть сложа руки, когда случается катастрофа.

Слушая это, я сжимаю края своего сиденья левой рукой, пальцы дрожат от усилия удержаться на месте. Правая рука пульсирует в повязке, когда я смотрю на человека, говорящего во главе зала заседаний. Я знаю его лицо… все знают его лицо. Родерик Лару выглядит почти любезно, с мерцающими голубыми глазами и посеребренными волосами, истонченными на макушке. Я нахожу себя пристально смотрящей на него, пытаясь выискать признаки монстра, который, как я знаю, находится за этой маской. Я могу себе представить как эти голубые глаза и непоколебимые черты, превращаются в гранит. Я понимаю, почему его дочь так боялась его.

Взгляд переходит на Лили, сидящую позади него рядом с Мерендсеном, выглядя, как идеальная дочь. Ухоженные волосы, безупречный макияж, платье стоящее больше, чем средняя годовая заработная плата. Оно не слишком замысловатое — такое платье сообщает: я возмутительно богата, но я выбрала что-то менее одиозное для сегодняшнего колониального пикника. Я пытаюсь связать то, что вижу, с аналитическим умом и теплотой, которую она несла через соединение гипинтернета, но нет ничего, чтобы выявить это. Ее внешний вид просто безупречен.

Ее отец все еще говорит.

— Как многие из вас уже знают, есть утверждения, что моя организация участвовала в бесчеловечных и незаконных экспериментах, которые привели к этой вспышке насилия. — Родерик Лару грустно качает головой, позволяя глазам опускаться со всей грацией и уравновешенностью святого. — Я не могу оправдать эти утверждения, кроме как сказать, что всегда будут те, кто стремится обвинить других в своих недостатках. Моя компания всегда была филантропической корпорацией, занимающейся только обеспечением галактики лучшими передовыми технологиями. Нет ничего такого, что… теоретики заговора могут сказать, чтобы изменить это.

Взгляд Лару снова поднимается и обводит зал заседаний. В крошечный момент его глаза встречаются с мной. Он знает, что мы нашли там, в недрах того учреждения. Так же, как он знает, что его слова истинны, и мы ничего не сможем доказать.

Пока нет.

Наблюдая за ним, я кое-что понимаю. Хоть он и использовал Эйвон как свою собственную частную лабораторию, практикуя искусство манипулирования умами людей, это не закончилось здесь. Тысячи солдат, пострадавших на Эйвоне, ничего не значат для него… но как насчет нескольких умов в нужных местах? Ближайшие советники Президента, генерал, отвечающий за развертывание войск, сорок два сенатора, входящие в состав Галактического Совета?

Я отрываю взгляд от Родерика Лару, когда он продолжает цветистую речь, чтобы объявить о ресурсах и новой инфраструктуре, предлагаемых «КЛ»— о взятке, маскирующейся под благотворительностью, чтобы отмахнуться от любого общественного подозрения о его участии в этих событиях. Я не единственная, кто смотрит на него с неприязнью или, по крайней мере, с подозрением. Хотя мы отправили несколько отрядов после прекращения огня в исследовательский центр, нигде не было ни единого намека на то, что «Компания Лару» была в это вовлечена… даже идентификационный чип, который я нашла и использовала, чтобы открыть тюрьму шепотов, исчез. Хотя персонал остался, и ни один из них не помнил, где они были или чем занимались в то время, когда были размещены там. И ни у одного из них не оказалось удостоверения личности.

Не было причин, чтобы кто-то поверил нам, что Родерик Лару стоит за безумием и секретной базой. Официальная история заключалась в том, что какая-то террористическая группа разбила лагерь на болотах и экспериментировала с психотропными препаратами, и именно это привело к открытым боевым действиям два месяца назад между фианной и солдатами.

Тем не менее, некоторые поверили. Командир Тауэрс, например. Несколько людей Флинна. Несколько моих солдат, которые больше верят мне, чем в здравый смысл. И сейчас ходят слухи, передаваемые тайно, набирающие силу. Сетевые сайты, претендующие на теории заговора, выпускают статьи, написанные анонимными авторами о секретных проектах последнего десятилетия в истории «Компании Лару». Достаточно того, что когда я осматриваю зал, я вижу более одного каменного лица среди кивающих масс.

Месье Лару ведет себя так, будто он неприкасаем, но я вижу его насквозь.

Я видела последствия его безжалостных экспериментов, его одержимость контролировать тех, кто находится рядом с ним, вплоть до их мыслей. В одиночку я не представляю угрозы. Один бывший солдат, противостоящий крупной межгалактической корпорации — это было бы смешно. Но Флинн тоже его видит, как и другие здесь. Как и Мерендсен и собственная дочь Лару, дочь, которая может почувствовать шепоты в своих мыслях, которая может чувствовать их боль. И хотя Мерендсен и его невеста притворяются, делая вид, что не хотят ничего, кроме как спокойно жить в своем доме на краю галактики, я представляю нас всех в центре паутины секретов и лжи в галактике, ища способ разоблачить Родерика Лару. Если он планирует использовать то, что он узнал от существ, которых порабощал, ему придется найти способ сделать это, пока все мы наблюдаем.

У нас с Флинном, может, и нет доказательств, но доказательства где-то есть, и кто-то их найдет. Я хочу, чтобы Родерик Лару услышал меня, почувствовал силу моей уверенности, но он продолжает говорить, будто непобедимый, окидывая взглядом зал.

Он думает, что я закончила здесь, что я сбегу в темный уголок галактики, когда все прожекторы нацелены на Эйвон. Он думает, что у меня все еще нет способов бороться за это место, которое стало моим домом.

Только один раз взгляд Лару становится неуверенным: когда он ложится на Тарвера и Лили, сидящих вместе с переплетенным пальцами. Они пустым и вежливым взглядом смотрят на него в ответ, как будто он незнакомец. Его глаза на ней, в поисках связи — и в этот момент я вижу еще одну причину, почему такой человек, как он может хотеть контролировать разум. Или сердца.

Лару заканчивает речь и садится, а планетарный Совет по обзору вызывает первого в длинной очереди ораторов «за» или «против» допуска Эйвона к Галактическому Совету. По мере того как проходит день дальше они вызывают специалиста за специалистом: научных работников «Терра Динамики» и из других корпораций, участвующих в процессе видоизменения, историков и социологов, специализирующихся на колониальных восстаниях и реконструкциях, политиков, спорящих о здравом смысле расширения Совета, включая в него представителей из еще большего количества планет. Аргументы завораживают меня, ритм взад-вперед, как танец… как битва.

Совет прерывается на обед, и когда мы снова собираемся, Родерик Лару не возвращается, и воздух в зале становится намного легче, чище.

Слово берет командир Тауэрс, предлагая систему помилования в обмен на работу, чтобы легально вернуть преступников с болот, не прибегая к казням, которые закончили восстание десять лет назад. Сам Флинн получил такое прощение на испытательный срок в обмен на его службу Эйвону в качестве местного представителя, выступающего за права местных жителей — и, менее официально, помогающего сохранить мир — он не арестован за свои преступления.

Мне не предоставляют слово. У меня нет ни официальной должности, ни понимания в глазах Совета. Но по настоянию Флинна во время переговоров о прекращении огня я была добавлена к тем, кто присутствовал на слушаниях Планетарного Наблюдательного Совета, включенная в официальный отчет. Это помешает Лару тихо избавиться от меня… Флинн обратил внимание на нас обоих, и пока мы в безопасности. Потому что у всех на глазах.

Наконец, глава правления обращается к Флинну. Мы не сидим вместе, он по ту сторону зала со своим кузеном. Они единственные двое присутствующих из фианны, и трое охранников сидят за ними с оружием на коленях. Никто не забывает о насилии. Но, по крайней мере, они здесь.

— Флинн Кормак, настоящим просим вас свидетельствовать «за» или «против» жизнеспособности Эйвона как независимого члена Галактического Совета.

Флинн медленно встает. Я не вижу никаких признаков колебаний или нервозности. Я бы предпочла смотреть на дуло пистолета, направленного на мое лицо, чем на этот Совет, но он без страха оглядывается на ряд мужчин и женщин, стоящих перед ним. Без нерешительности.

— Спасибо Вам, — начинает он. Хотя он делает паузу перед продолжением, это затяжная пауза, не столько колебание, сколько приглашение. Это заставляет меня наклониться вперед, услышать то, что он собирается сказать. — Меня и мой народ называют по-всякому. Мятежники и фианна, террористы и патриоты, преступники и мученики. И все это было правдой время от времени в течение последних десяти лет. Но если этот долгий путь и показал нам что-то, то точно доказал, что мы — бойцы.

Его глаза пробегают по представителям Галактического Совета, останавливаясь на каждом из них по очереди.

— Мы боремся за наш дом любым оружием, которое у нас есть. И если вы нам позволите, мы будем бороться за него с трудом, страстью и преданностью к этой планете. Вы не могли бы просить людей, более преданных этому, чтобы сделать Эйвон тем, кем ему суждено быть. Если нам только дадут шанс, мы докажем галактике, что мы этого достойны.

Я борюсь, чтобы оторвать глаза от его лица, и я перевожу их на представителей Совета, когда он продолжает говорить, излагая о том, каким он видит Эйвон, таким, о котором он всегда мечтал, о планете, в которую он верит. Они хорошо обучены галактической политикой поддерживать гранитные выражения лица во все времена, поэтому невозможно сказать, проникаются ли они страстью Флинна вообще. Но пока я смотрю, я вижу крошечный, почти незаметный сдвиг — как будто человек в конце кивает себе, совсем чуть-чуть.

Пройдет несколько недель, прежде чем Совет по обзору примет окончательное решение по Эйвону. И до тех пор ничего не остается, кроме как ждать. Ждать и восстанавливать, потому что с решением или без, этот новый Эйвон начинается здесь, и это шанс, за который мы боролись.

Я никуда не спешу, когда Совет приостанавливает свою работу на ночь, медленно собираю документы, наблюдая, как солдаты, местные жители, правительственные чиновники, представители «ТерраДин» и других корпораций смешиваются на своем пути. Я наблюдаю за ними, хотя понимаю, что это не причина, по которой я отстаю.

Рука обнимет меня за пояс, и голос шепчет мне на ухо:

— У нас же ничего не поменялось на завтрашнее утро?

Я не борюсь с глупой улыбкой, которая появляется на моем лице, когда я обращаюсь к Флинну.

— У меня кое-что другое на уме. Мы же можем позавтракать в другой день? — Он все еще осторожен, старается не задеть руку в повязке, и я вижу, как его глаза задерживаются на ней. Несколько сантиметров, и пуля пробила бы мне сердце, вместо того, чтобы выйти через плечо. Как бы то ни было, повязку снимут через неделю.

— Конечно. — Флинн наклоняет голову на бок, любопытство пробудилось в нем. — Что за новая идея?

— Увидишь.

На следующий день я встречаюсь с ним прямо перед рассветом — единственное время, любой час, когда мы не на слушаниях, связанных с реконструкцией, мы можем побыть вместе. Мы идем вместе, медленно продвигаясь по грязной базе. Я все еще должна напоминать себе, что мне не нужно следить за тем, кто может узнать Флинна, раскрыть его прикрытие, понять, что я укрываю беглеца, потому что он больше им не является. И я тоже не собираюсь. Я думала, что будет невозможно связать Джубили с капитаном Ли Чейз, объединить их в одну жизнь, но все больше и больше кажется, что они не разные люди. По крайней мере, теперь у меня есть время, чтобы понять это.

Я киваю охраннику у северных ворот, и мы продолжаем путь по хлюпающей земле. Здесь не так влажно, как в других местах, но вода все еще накапливается в ухабах земли, что делает землю непрочной, особенно в тусклом, предрассветном свете.

В полукилометре отсюда я вижу новую строительную площадку, где будет мэрия и школа. Шон уже дважды водил нас туда — Флинн шутит, что он хочет контролировать каждый гвоздь, который вбит в его школу, но мы оба его понимаем. Он часть группы, которая будет создавать наши классы и преподавать нашу историю. И сейчас, в этом месте он каждый день набирается достаточно усилий, чтобы засыпать каждую ночь, в ожидании, когда же начнется его собственное исцеление.

Требуется около десяти минут пешком после того, как мы покинули город, чтобы добраться до начала холмов и найти более прочную почву.

Мы поднимаемся, и я останавливаюсь, чтобы осмотреться и сориентироваться, а затем направляюсь к одному знаку, который узнаю, к тому, что солдаты на базе называли «Блефом предателя». Хотя я не говорю об этом Флинну. Вместо этого я останавливаюсь, и он подходит ко мне.

— Так почему здесь? — спрашивает он, оглядываясь вокруг, как будто наполовину ожидает, что я приготовила пикник или еще какой сюрприз.

Я делаю глубокий вдох и медленно поворачиваюсь, пока ветер не дует мне в спину. На востоке есть слабый намек на оранжевый — где-нибудь еще, последние звезды исчезают над головой. Вместо этого здесь только тусклая чернильная пустота пасмурных небес Эйвона.

— Ты сказал мне, что когда твою сестру казнили, они даже не вернули тебе ее прах.

Я чувствую, как Флинн застывает рядом со мной, его горе все еще реально, все еще присутствует. Я сглатываю, внезапно неуверенная в себе. Но уже слишком поздно отступать, так что я продолжаю.

— Так вот. Здесь ее прах был рассеян. На этом холме.

Я рискую взглянуть на него и вижу, как он смотрит на освещающийся пейзаж, его губы раздвигаются, брови хмурятся. Я не могу понять в такой полутьме, что он чувствует, не могу сказать, что происходит внутри него за этим красивым лицом.

— Я… я хотела бы дать тебе что-то реальное, что-то, что ты мог бы подержать или увидеть, но у нас нет таких правил, чтобы сохранять останки. Я провела расследование, чтобы убедиться, и это где-…

— Нет, — хрипло отвечает Флинн, его глаза невидящие. — Нет, это хорошо. Спасибо тебе.

Я чувствую, что полосы нервного напряжения немного ослабевают. Я приближаюсь к нему, тянусь к его руке, чтобы провести по ней пальцами.

— Мы не имели права не отдавать ее тебе. — Я прижимаю губы к ткани его куртки, поверх плеча. — Я знаю, что этого мало, но, по крайней мере, теперь ты знаешь.

— Этого достаточно. — Он поворачивается и обхватывает меня руками, наклоняет голову, прижимаясь теплой щекой к моей.

— Спасибо, Джубили.

Мы стоим некоторое время на холоде, не двигаясь, позволяя выглянуть рассвету и прокатиться по ландшафту. Наконец, Флинн отходит достаточно, чтобы опустить мою руку и снова ее взять.

— Расскажи мне о своем сне. — Он тянет меня, призывая сесть на траву рядом с ним, чтобы мы могли наблюдать, как восход солнца раскрашивает облака.

Я опираюсь на локти.

— Ты когда-нибудь хотел быть исследователем, когда был маленьким?

Я продолжаю рассказывать ему о других своих снах, маленьких и больших, реалистичных и бессмысленных. Обрывки об Эйвоне, Вероне, разных временах и местах, с моими родителями, сослуживцами, с призраком из Новэмбэ, сияющим светом, который как я теперь знаю, был шепотом.

Я рассказываю ему, что в каждом сне был он. Он целует меня в лоб и тихо смеется, когда слышит, как у меня перехватывает дыхание, и говорит мне, что он всегда будет там.

Мы говорим о десяти годах без снов, украденных одиноким существом, забытым, возвращающимся теперь ко мне на немного каждую ночь. Смех Флинна разносится по холмам, разносится по ночному воздуху, смешиваясь с моим собственным. Флинн сказал мне однажды, что ему думается, что я бы понравилась его сестре, мне нравится думать, что она была бы счастлива услышать его смех. Наблюдая, как бывший солдат и бывший мятежник сидят вместе встречая рассвет.

Наши голоса то повышаются, то затихают, то снова повышаются. Тишина комфортная, теплая, несмотря на холодный воздух. Мы смотрим вверх, и в течение долгого времени никто из нас не понимает, что мы видим: странная искра света, как посадочные огни или как блуждающие огоньки в небе высоко над тем, где облака все еще цвета индиго. Только этот свет не двигается.

А потом свет исчезает с вихрем облака, и я задыхаюсь.

— Флинн, ты это видел?

— Видел, — недоумевает он, — но я не…

— Это были звезды, — шепчу я.

Реакция Флинна взволнованная, при всем при этом он всего лишь на дюйм отодвигается, выпрямляясь, фокусируя взгляд на небе над головой. Хотя его глаза устремлены на облака, я не могу удержаться, и любуюсь на его профиль в темноте. То, как с надеждой и решимостью очерчен его рот, крепость в его плечах, энергичность в том, как он смотрит в небо. Ветер ерошит его волосы, и меня словно парализует.

Я думаю о своем ответе, когда замученная душа в той тюрьме под землей спросила меня, люблю ли я Флинна. Тогда я не знала, но больше всего хотела это понять. Шанс без войн и кровной вражды, без безумия в этом расколотом мире — шанс, где мы могли бы быть только нами. Этот шанс.

— Что это значит? — Флинн, наконец, смотрит на меня, встречаясь со мной глазами.

Я нахожу себя улыбающейся, потому что я точно знаю, что это значит.

— Это значит, что облака расходятся над Эйвоном.

Заметки

[

←1

]

Куррах (ирл. Currach) — тип традиционных ирландских и шотландских средних и больших лодок с деревянным каркасом, обтянутым кожей или шкурой животных (обычно бычьей). На гэльском слово куррах используют, в том числе, для обозначения болотистой местности.

[

←2

]

Póg mo thóin, trodaire (ирл.) — Иди в жопу, вояка. Здесь и далее перевод употребляемого слова trodaire местными жителями будет переводиться как «вояка».

[

←3

]

Пла́нширь (или пла́ншир) — горизонтальный деревянный брус или стальной профиль (стальной профиль может быть обрамлён деревянным брусом) в верхней части фальшборта или борта шлюпок и беспалубных небольших судов.

[

←4

]

Прим. Переводчика: Tír na nÓg (ирл.) — в кельтской мифологии «остров юных», страна вечной молодости, остров вечной молодости — место, в котором все, по преданию, оставались молодыми, где нет болезней, а климат всегда не жарок и не холоден, нет голода и боли.

[

←5

]

Прим. переводчика- arán (ирл.) — хлеб.