Распутница

Глава 18

«Больше этот поборник дисциплины меня не запугает», – думала Триста, отвернувшись от крошечного иллюминатора, чтобы не искушать себя перспективой близкого освобождения. Почему, собственно, она должна беспокоиться о своей безопасности? До прибытия в Сан-Франциско осталось всего несколько дней и ночей. Она уже придумала один хитроумный план, который, несомненно, приведет капитана в замешательство и покажет не только ему, но и всем пассажирам, как мало ее беспокоят его угрозы… Пожалуй, придумав такой план, можно позволить себе улыбнуться стюарду, который только что робко вошел в каюту, чтобы убрать посуду. К еде Триста так и не прикоснулась.

– Вы можете оставить сыр и, конечно, вино, которое капитан мне столь любезно послал! Передайте ему, пожалуйста, мою благодарность. Скажите ему также, что я с нетерпением ожидаю того джентльмена, которого он собирается поселить в мою каюту. Мне будет очень приятно снова оказаться в интеллигентном обществе, которого, к несчастью, я все это время был лишен. Конечно, капитан Мак-Кормик, с его безошибочным знанием людей, наверняка подобрал мне весьма достойного попутчика! Надеюсь, вы передадите капитану мои слова? Вы поняли меня?

Спрятав в карман фунт, который только что получил, и удивляясь улыбке и необычно самоуверенному виду молодого джентльмена, Прюитт наклонил голову и взял поднос. Руки его дрожали.

Бедный стюард занервничал еще больше, когда, переминаясь с ноги на ногу, робко постучал в дверь капитанской каюты. Боже мой! А если капитан спустит с него за это шкуру? Да нет – в чем он-то виноват? Он просто сделал все, как ему сказали!

Капитан Мак-Кормик в этот момент в последний раз окинул взглядом свое жилище, проверяя, не оставил ли этот балбес где-нибудь пыль и все ли вещи на своем месте. Черт бы побрал этих беспомощных, перепуганных дураков, которые ничего не могут сделать как следует, а только и умеют, что бормотать оправдания! Если этот идиот Прюитт не зайдет сюда перед тем, как начнется обед для пассажиров первого класса…

– Капитан, сэр, я сделал все, как вы сказали, – клянусь святой девой! Принес на подносе обед: лучший кусок мяса, горячий суп, даже кусок той рыбы, которую вчера поймал мистер Браун! Когда я вошел, он писал что-то в дневнике и лицо у него было белое. Он прямо-таки дрожал от страха, сэр! Но когда я вернулся за подносом…

– Ну! – рявкнул Мак-Кормик и раздраженно выпятил вперед нижнюю челюсть, отчего Прюитт еще больше затрепетал. – Что ты уставился на меня, разинув рот, безмозглый кретин! Или хочешь попробовать боцманской плетки? Может, она научит тебя, как надо относиться к своим обязанностям?

– О нет, сэр! Прошу вас, сэр! Я только искал слова, чтобы поточнее рассказать вам, как было, сэр! Ну, вдруг молодой джентльмен, который раньше очень боялся и чуть не трясся от страха, повернулся ко мне от иллюминатора и… и сказал, сэр, что не хочет ничего, кроме сыра и вина, сэр! И поблагодарил вас за вино, и сказал, что он не… что он ничего не имеет против вас, сэр!

– Да? И это все?

– Н-нет, не совсем, сэр! Молодой джентльмен сказал, почти весело, что он с нетерпением ждет, когда окажется в… в интеллигентной компании, сэр! И он благодарит вас за вашу заботу… сэр!

– Да неужели? Какой проницательный молодой человек, правда, Прюитт? А теперь ты можешь убираться отсюда и возвращаться к своим обязанностям, пока у меня не появилось искушения дать тебе хорошего пинка!

Когда Прюитт стремительно ретировался, капитан Мак-Кормик поправил фуражку с золотой тесьмой и отряхнул китель с многочисленными нашивками, говорящими о его высоком звании. На мрачном лице Мак-Кормика на мгновение промелькнуло подобие улыбки. Пусть Прюитт дурак, но он тем не менее все замечает. А сеньор Вильяреаль, несмотря на свое кажущееся безразличие, покорно сидит в своей каюте. Ждет? Ну что ж, пусть еще несколько дней подождет и пусть гадает, что будет дальше…

Пока капитан предавался этим мыслям, Триста решала, запирать ли дверь на ночь. Сначала она хотела ее запереть, но затем, пожав плечами, передумала. В конце концов она заснула с двуствольным крупнокалиберным пистолетом под подушкой (оружейный мастер в Париже заверил ее, что это «самая последняя модель») и с утешительной мыслью, что знает, как в случае необходимости им воспользоваться против любого, включая самого капитана Мак-Кормика!

Глава 19

Через некоторое время, яростно царапая пером бумагу, Триста записала в своем дневнике:

«По крайней мере я могу быть спокойна насчет одного – на меня не нападут во сне, не разбудят громким храпом и не будут докучать разговором. Фактически все, что я слышала от «попутчика», которого мне выбрал капитан Мак-Кормик, – невнятные неприличные ругательства. Он ввалился в каюту уже под утро, едва держась на ногах, и предпочел спать на полу, вместо того чтобы пытаться добрести до своей койки. Благодарение Богу, к тому времени, когда ближе к полудню я проснулась, мой «попутчик» уже исчез.

Эта отвратительная жаба Прюитт, у которого волосы такие же сальные, как и его манеры, намекнул, что любимое занятие «другого джентльмена» спаивать глупых, ничего не подозревающих мужей тех женщин, которых он собирается соблазнить. Видимо, у него такое хобби! Но по крайней мере я могу чувствовать себя в безопасности от этого Казановы… если буду сдержанной и осторожной до самого Сан-Франциско. Может быть, мне даже настолько повезет, что я вообще больше с ним не встречусь! Теперь он ушел, и я получила наконец возможность доказать нашему богоподобному капитану, что он ошибается, думая, будто своими угрожающими намеками сумел меня запугать и принудить к подчинению. Я вспоминаю то, что говорил Фарленд Эмерсон, – пять лет назад или только четыре?

Ну, не важно, когда он мне это говорил, главное, что я никогда не забуду его слова: «Никогда не показывайте своего страха – даже животные чувствуют, что вы их боитесь! Вы должны, дорогая Триста, глядеть сопернику прямо в глаза и стараться его запугать… Всегда помните об этом – обязательно смотрите в глаза. Вы обнаружите, что большинство людей этого не выдерживает!»

Иногда мне кажется, что мне не хватает Фарленда в такой же степени, как и Джесси, пусть я и злюсь на него за то… за то, что его поступки прямо противоречат его собственным советам, – вот за что! Как он мог? Если он не подумал о своей жене, то мог хотя бы вспомнить о ребенке! Такой законченный циник, как Фарленд, – и пошел, подобно последнему идеалисту, сражаться за то, во что даже не верит! Джесси говорит, что его понимает, но я никогда этого не пойму. Черт побери этих мужчин с их дурацкими, бессмысленными идеями, за которые они готовы умереть, даже зная, что ничего не изменят – даже своей смертью ничего не смогут изменить! О Боже, мне невыносима мысль, что Фарленд может сделать такую глупость – дать себя убить! Я…»

Корабль неожиданно накренился набок – очевидно, налетел шквал. Чернила разлились по всей странице, а на белой рубашке Тристы появилось пятно – на последней ее чистой рубашке.

– Проклятие! – воскликнула Триста, стараясь с помощью промокательной бумаги свести ущерб к минимуму. При этом она добавила еще несколько слов на разных языках.

– О Боже! Меня только что послал сам капитан предупредить вас, что из-за этого ветра могут быть неприятности! Какая жалость, сэр, вы ведь столько времени тратите на то, чтобы писать, – весь день и половину ночи, как я заметил! Может, я могу хоть немного помочь? Вот салфетка – ею можно вытереть пятно! И я сейчас же принесу вам новую чернильницу, сэр!

Какое счастье, что она положила промокательную бумагу поверх страницы – ведь этот скользкий маленький негодяй наверняка хотел прочесть, что она там пишет! Ну все, с нее уже более чем достаточно!

Встав, она посмотрела на несчастного Прюитта так, что он, перепугавшись, отпрянул назад. Увидев холодный взгляд этих серых глаз, Прюитт побледнел и уронил салфетку. От одного этого взгляда, вспоминал потом Прюитт, кровь может застыть в жилах!

– Что ж, спасибо, мистер Прюитт! Какое совпадение, что вы всегда оказываетесь на месте тогда, когда требуется! Но больше вы здесь не нужны, мистер Прюитт! И если вы хоть когда-нибудь еще посмеете войти в эту каюту, не постучавшись и не спросив моего разрешения, боюсь, что я могу случайно разрядить в вас свой пистолет! – Триста злобно улыбнулась, и несчастный стюард, чуть не падая, бегом устремился к двери. – Боюсь, что у меня есть довольно скверная привычка убивать всех, в кого я стреляю! – с сожалением добавила она. – Это все мой несдержанный характер: стоит мне выйти из себя, и… Вы понимаете? Ну, я вижу, что понимаете!

Когда Прюитт выбежал из каюты, с необычайной быстротой закрыв за собой дверь, Триста упала в кресло и истерически расхохоталась: «Боже мой! Я бы действительно сейчас так поступила – и без всяких колебаний. Хотя все это время сомневалась, что смогу убить человеческое существо – даже такое гнусное, никудышное создание, как Прюитт. Но кажется, это довольно легко – убить, не раздумывая…»

Корабль начало качать и бросать из стороны в сторону. Без всякой помощи машин он несся по волнам так же быстро, как клипер. Сквозь покрытый слоем морской соли иллюминатор Триста видела, как за кормой судна разлетаются клочья пены, а в борта его бьют кипящие синие волны.

Единственное, что можно сказать хорошего о капитане Мак-Кормике, нехотя признала Триста, это то, что он неплохой моряк. И сейчас, когда корабль летит по волнам, он крепко держит в своих руках штурвал и резким голосом отдает приказы несчастным, которые лазают по мачтам, опуская или поднимая паруса, и надеются, что ветер не сорвет их оттуда. Но пока капитан Мак-Кормик занят со своим драгоценным судном, а его робкие пассажиры прячутся в каютах… он даже и не заметит, что кто-то рискнул выйти на палубу. А если и заметит – какое это имеет значение?

Триста уже почти чувствовала на лице соленые поцелуи моря и слышала свист ветра в ушах. Ведьма! Вот что подумают все, кто ее увидит. Черноволосая морская ведьма, порождение ветра и волн, которое исчезнет так же внезапно, как и пена за кормой. Триста начала рыться в одной из сумок, пока не нашла плащ, который искала, – тяжелый шерстяной плащ с капюшоном. Пожалуй, это подойдет. Так она будет вполне похожа на ведьму.

Очевидно, ей удалось напугать Прюитта, который обычно ее сторожил, а из пассажиров больше никто не рискнул выйти на палубу под порывы ветра и удары волн! Триста обеими руками уцепилась за поручни, ничуть не заботясь о том, что ветер откинул с ее головы капюшон.

Даже не задумываясь над тем, зачем это делает, она поднесла руку к голове и стянула с себя шерстяную шапочку, а затем принялась вытаскивать из волос скрепляющие их заколки и шпильки. Вот! А теперь косы! Тело Тристы раскачивалось из стороны в сторону вместе с судном. Подчиняясь только инстинкту, она обеими руками расплела косы и подставила волосы ветру и соленым брызгам…

Брошенная в воду шерстяная шапочка долго летела над волнами, а затем пропала, внезапно исчезнув из виду. Хватит прятаться! Триста откинулась всем телом, снова ухватившись за поручни. Она закрыла глаза и, ни о чем не думая, целиком отдалась ощущению полета.

– Отдать шапку на волю ветра – как это символично! Неужели вы и в самом деле не призрак?

На мгновение Триста окаменела от ужаса, как будто вызвала из небытия злого духа. Нет. Нет! Как в кошмарном сне, Триста не могла сдвинуться с места, хотя все ее чувства кричали: «Беги! Беги!» На какой-то миг ей даже пришла в голову дикая мысль перелезть через поручни и броситься в морские волны – уж лучше так, чем это! Немного придя в себя, Триста заставила себя надеть на голову капюшон, закрыв лицо. Но прижимавшееся к ней тело излучало тепло, которое, казалось, прожигало ей кожу, распространяясь внутри, как лесной пожар. Рука мужчины крепко держала ее, и Триста со страхом почувствовала, что растворяется в нем – так же, как и он растворяется в ней, проникая в каждую клеточку ее тела. Триста откинула назад голову и издала нечленораздельный, почти животный крик.

– Боже! А я-то представлял себе, что… – услышала она удивленный голос. Мужчина резко развернул ее к себе и поцеловал. Его поцелуй был одновременно грубым и несмелым, жадным и нежным – всем, чем только может быть поцелуй.

Триста потом не могла вспомнить, каким образом ей удалось вырваться из его объятий и бежать – бежать без оглядки, бежать так, как будто за ней гнались все демоны ада.

Он не стал ее преследовать. Должно быть, Триста пробежала через всю палубу, пока пришла в себя настолько, чтобы найти свою каюту и стремглав влететь в нее. Захлопнув и заперев за собой дверь, она в изнеможении упала на свою узкую койку.

«Не хочу ничего знать!» – не говорило, а кричало ее сознание. Она наверняка все придумала. Это совершенно невозможно. Как в «Демоне-любовнике» – поэме, которую она когда-то читала… Она даже не видела его лица – если оно у него вообще было! Но тем не менее не сказала ни слова… Как же она могла? И он тоже не сделал ни малейшей попытки ее догнать – это мог быть просто один из матросов, потом испугавшийся собственной смелости. Ну конечно! А теперь, когда отвага его покинула, бедняга мучается от беспокойства, ожидая, когда таинственная леди в плаще с капюшоном пожалуется капитану!

В плаще! Она ведь потеряла свой плащ. Бешеный порыв ветра сдул его с плеч, когда Триста мчалась по скользкой палубе. Тогда она едва обратила на это внимание. Собственно, это и сейчас не имеет большого значения. Пусть плащ вслед за шапочкой станет жертвой, принесенной ветру и волнам! Жертвой Посейдону, древнему богу моря, в обмен на его защиту. Но от чего? Или хуже того – от кого?

Нет! Она уже позволила своему воображению зайти слишком далеко. С таким же успехом можно представить, что она вызвала самого Посейдона! «Отдать шапку на волю ветра», – так, кажется, он сказал…

Больше она не будет об этом думать – по крайней мере сейчас. По крайней мере до тех пор, пока не снимет мокрую одежду и не высушит волосы, сказала себе Триста, когда ее начал пробирать озноб. Не хватало только простудиться или даже подхватить пневмонию!

Естественно, соленые брызги испортили одежду, но Триста была в таком состоянии, что не обращала на это внимания. Она ее пока куда-нибудь сложит. Рубашка намокла и липла к коже, ясно обрисовывая груди с выдававшимися сосками. Сидя все время в каюте, Триста не заботилась о том, чтобы их плотно перебинтовывать. «Ну по крайней мере я не натолкнулась на капитана! – с содроганием подумала она. – Что бы он тогда сделал? А Прюитт? Он, вероятно, завизжал бы от страха и пустился бежать от ужасного призрака с развевающимися по ветру волосами! В тот момент я действительно была похожа на ведьму!»

Состроив себе гримасу в зеркале, Триста попыталась привести в порядок растрепанную ветром прическу. Все еще мокрые волосы никак не поддавались. Все-таки надо было их снова подстричь! Потому что…

Потому что тогда они не вились бы и не кружились вокруг головы, привлекая к ней внимание, – и не били бы по лицу, не лезли бы в глаза, так… Так что на несколько минут она ослепла и перестала воспринимать окружающий мир, поддавшись той дикой, неукротимой стороне своей натуры, о существовании которой уже почти забыла. До сегодняшнего дня, когда мужчина, который мог быть кем угодно – незнакомцем, которого она и в глаза не видела, – подошел к ней и обхватил сзади, заставив ощутить твердость своей плоти. А потом он развернул ее и поцеловал так, что она – о Боже! – почувствовала, будто он уже в ней. А потом все смел вихрь ощущений и наступила слабость – как тогда, когда Блейз…

Триста резко отвернулась от зеркала, в которое, оказывается, до сих пор смотрела невидящим взглядом. Она злилась на себя за то, что вновь вспомнила о прошлом, казалось, прочно забытом, – осталось разве что смутное воспоминание о допущенной слабости, которую нужно не допускать впредь. Конечно, это не мог быть Блейз Давенант. Прошло уже пять лет, и потом – как он может оказаться здесь, на этом корабле? То, что случилось сегодня, всего лишь естественная реакция на напряжение, в котором Триста пребывала в течение всех этих злосчастных недель. А сейчас оно достигло кульминации. Ведь она буквально заключена в этой крохотной каюте, где негде даже повернуться или вытянуть ноги.

И еще капитан Мак-Кормик с его холодным взглядом, который рад поиграть в кошки-мышки с испуганной жертвой – как по крайней мере он считает! Да, лучше думать о мести капитану и о том удовольствии, которое она от этого получит, чем размышлять о собственных глупостях, подумала Триста. И принялась снова заплетать в косы непокорные волосы, внезапно вспомнив о том, что противный Прюитт может в любой момент постучать в дверь, чтобы спросить, какие блюда «молодой джентльмен» предпочтет сегодня на ужин. Что он подумает, когда узнает, что «молодой джентльмен» ничего не хочет, кроме нескольких кружек дымящегося гоголь-моголя с добавлением большого количества коньяка? Ну разве что сначала тарелку супа, чтобы заполнить желудок. В конце концов, врач вправе сам себя лечить. Во всяком случае, сегодня вечером, когда ее мысли устремляются в каком-то странном, нежелательном направлении, найти забвение в алкоголе кажется вполне оправданным. Пусть даже на следующее утро голова будет тяжелой! Так думала Триста, выдвигая себе все новые аргументы необходимости напиться до бесчувствия. Так напиться, чтобы не сознавать, что делаешь, и не заботиться ни о чем!

Глава 20

Мистер Прюитт потом говорил, что он всегда что-то подозревал насчет этой молодой особы. И важно откашливался, готовясь рассказать свою историю – но предварительно убедившись, что поблизости нет капитана Мак-Кормика. За всю свою жизнь Прюитт никогда ничего подобного не видел и не слышал. Капитан был вне себя от гнева – а сделать ничего не мог! Да, наверное, за эти дни всем несчастным матросикам пришлось отведать плетки или получить пинка, что еще хуже, потому что капитанский ботинок может попасть куда угодно. Даже если ты ни в чем не виноват.

– Три порции гоголь-моголя, в которых было больше коньяка, чем молока и яиц! А потом еще коньяк и еще один гоголь-моголь с ромом, потому что я не нашел больше коньяка и не хотел просить кэпа выделить немного из его личных запасов. Откуда мне было знать, что потом произойдет? Бог ты мой, я сначала подумал, что у меня видения! Я пошел убираться и вместо молодого джентльмена, валяющегося на постели в стельку пьяным, нашел только его одежду! Наверное, он напился до того, что прыгнул за борт, подумал я и побежал в столовую, чтобы сразу доложить кэпу, а там… Тут-то я все и увидел! Какие у них у всех были лица – рты открыты, а глаза… Они смотрели так, будто увидели привидение. Даже… – Прежде чем продолжать, Прюитт в этом месте всегда понижал голос и пугливо осматривался по сторонам. – Даже у самого кэпа! Единственный, кто был спокоен и не казался удивленным, – это джентльмен с французской фамилией, который сел в Сан-Диего. Он только с улыбкой, от которой кровь стынет в жилах, продолжал пить вино и смотрел на нее – и все! А эта наглая, лживая потаскуха, одетая в блестящее модное платье, которое открывало почти всю грудь, руки и плечи – откровенно говоря, ни одна порядочная женщина не рискнет в этом показаться на людях, – она, естественно, совершенно пьяная, сначала просто стояла и смеялась, а потом… потом она сказала…

Вот что невинным тоном произнесла Триста после того, как перестала смеяться:

– О, прекрасно! Я надеюсь, что не слишком опоздала на обед! – И снова принялась неудержимо хохотать. Да, представление удалось на славу! Она впервые вышла (ну может быть, немного покачиваясь) на сцену, чтобы сыграть роль самой себя, и смотри-ка, как все захвачены – включая капитана!

А капитан – как, должно быть, он злится на то, что его одурачили! Ну что ж, так ему и надо! Ведь этот чересчур рьяный поборник дисциплины пытался запугать Тристу своими угрозами и приказами. Как будто она относится к числу его несчастных рабов, которых он с наслаждением порет под любым предлогом – просто чтобы лишний раз продемонстрировать свою абсолютную власть! Если бы у нее сейчас перед глазами все так не расплывалось, то она просто наслаждалась бы выражением бешенства на лице капитана.

Сам виноват: ведь это из-за его идиотских придирок ей снова пришлось изображать мужчину! Никто из присутствующих пока так ничего и не сказал, тем более не предложил стул. Они ведь должны понимать, что она чувствует некоторое головокружение… А кто это там аплодирует? Почему бы этому единственному ценителю ее таланта не пододвинуть ей стул? Может, они вообразили, что она одна из тех, кто любит одеваться в мужское платье, но отнюдь не принадлежит к женщинам? Может, если она им докажет…

– Вы что, мне не верите? Но я могу вам все показать – хотите?

– Думаю, что этого достаточно! – внезапно взорвался Блейз Давенант. Придя в совершенно необъяснимую ярость, он как буря пронесся по комнате и больно схватил Тристу за руки.

Триста как раз уже собиралась порвать тугой лиф платья, чтобы доказать всем, что она действительно женщина – у нее есть груди! В следующее мгновение она покачнулась и упала. Последнее, что помнила Триста, – это ощущение, что ее подхватила и понесла в море гигантская волна; а еще звук чересчур хорошо знакомого ненавистного голоса, который все звучал и отдавался эхом в ее голове до тех пор, пока все не поглотила темнота.

– Я сам о ней позабочусь! – коротко бросил через плечо Блейз, протискивая в дверь ее сразу обмякшее тело. Ответа он не ждал и скрылся, едва не задев вовремя отпрянувшего в сторону Прюитта.

А теперь ее, вероятно, вырвет прямо на него. Вот глупая девка! Вероятно, она напилась, чтобы лишний раз продемонстрировать свои груди любому, кто захочет на них смотреть, и уж наверняка не в первый раз! Если бы у него было достаточно здравого смысла, следовало бы выбросить ее за борт. И если бы он мог отказать себе в удовольствии рассказать ей о том, какой распоследней шлюхой она стала.

Блейз яростно выругался, заставив себя остановиться на полпути в каюту Тристы, чтобы перегнуть ее через перила. Пусть ее вырвет. Она заслужила, мрачно подумал Блейз, чтобы ее как следует вырвало. Приподняв голову Тристы за волосы, он почувствовал искушение оторвать их вместе со скальпом. К несчастью, в этом отвратительно пьяном состоянии она вряд ли вообще что-нибудь почувствует, тем более вряд ли услышит те обличительные речи, которые Блейз так страстно желал обрушить на нее! Тем не менее он тут же высказал все, что думал о Тристе и о ее полном пренебрежении моралью:

– Черт тебя побери, ты, пьяная дрянь! Интересно, чему же ты научилась за последние пять лет, кроме того, чтобы устраивать спетакли! Если ты сейчас же не перестанешь вертеться, я надаю тебе по твоей ведьминской физиономии – клянусь Богом! Ты меня слышишь? Вот проклятие!

К тому времени, когда Блейзу удалось протиснуть ее в дверь каюты вместе с этими нелепыми кринолиновыми юбками, он чувствовал себя так, будто взобрался на чрезвычайно крутую горную вершину. Он злился на себя за то, что сейчас не сдержался, а также сожалел о том, что не остался спокойно сидеть на своем стуле и наслаждаться зрелищем, которым эта проститутка собиралась всех одарить.

Игнорируя протестующие стоны, Блейз безжалостно бросил Тристу на незастеленную, смятую кровать и зажег одну из ламп, предварительно заперев дверь. Триста полулежала на узкой койке, не приспособленной к фижмам и кринолину, и продолжала постанывать, напоминая Блейзу больного котенка. Будь она проклята – неужели она собирается простонать так всю ночь, лишая его вполне заслуженного отдыха? Глядя на Тристу, Блейз не мог удержаться от усмешки. Хоть она и дрянь, но явно неглупа! Одурачила всех, включая капитана Мак-Кормика, заставив их поверить, что она и в самом деле молодой человек. Это с ее-то круглым, соблазнительным задом, таким восхитительно упругим в его руках? Изображая напыщенного юнца, она, должно быть, привлекала внимание тех, кто предпочитает мальчиков. Сказал же кто-то не далее как сегодня вечером, многозначительно при этом подмигнув, что ему предстоит жить в одной каюте с «последним увлечением капитана Мак-Кормика»! Неужели она могла зайти так далеко? Когда она сегодня появилась на сцене, бессмысленно смеясь, а затем прислонилась к косяку, чтобы удержаться на ногах, на лице капитана были явно написаны ярость и разочарование. Да нет, лениво подумал Блейз, пожалуй, вряд ли. И вообще его это совершенно не касается!

Позднее Блейз говорил себе, что поступил так только потому, что это племянница Чэрити и, кроме того, она внезапно показалась ему такой уязвимой, как будто ей всего шестнадцать лет. И неустанно стремящейся все испытать, напомнил он себе, злясь на свою слабость. Он ведь дошел до того, что намочил свой чистый платок водой из графина, стоящего на умывальнике, и принялся протирать ее потное лицо. Он грубо тер его, не обращая внимания на невнятные протесты Тристы, и ее побелевшие губы и щеки немного порозовели. И только потому, что она так неровно дышала, Блейз раздел ее. Бормоча ругательства, он возился с бесчисленными крючками и пуговицами, криво повязанными лентами, гадая про себя, зачем женщины позволяют заключать себя в такие нелепые, похожие на клетки устройства. Ведь это же какая-то модернизированная версия средневекового пояса целомудрия! Хотя, мрачно подумал он, наконец освободив Тристу, некоторые женщины в таких вещах нуждаются!

Блейз обнаружил, что Триста явно не относится к тем, кто надевает на себя лишь самое необходимое. Он чувствовал себя так, будто разворачивает рождественский подарок, – сначала снял платье, потом несколько слоев юбок и, наконец, расстегнул тугой корсет, оставивший красные полосы на слишком бледной коже Тристы. Никакого белья! Нет даже кружевных панталонов, которые большинство женщин носят из соображений приличия. Вероятно, в своих постоянных поисках удовольствий она считает нижнее белье ненужной помехой!

Каждую деталь туалета Блейз бросал к противоположной стене, где они образовали беспорядочную кучу. Когда она сможет наконец продрать глаза, пусть все это разбирает! Мрачно глядя на Тристу, Блейз не мог заставить себя отвести взгляд от ее тела. Он думал о том, сколько мужчин видели его и скольким была дана возможность его трогать и использовать для собственного – и ее тоже – удовольствия. Так же поступал и сам Блейз в те времена, которые сейчас казались очень далекими. Триста лежала на животе, одна нога свешивалась с койки. Чтобы она не упала, Блейз грубо перевернул ее на спину, затем, не задумываясь над тем, зачем это делает, потянулся за одеялом, чтобы прикрыть ее наготу. Действительно, зачем? В конце концов, судя по тому, как Триста себя вела до сих пор… Проклятие! Вот теперь она лежит, раскинув ноги, как дешевая портовая шлюха, и даже не делает инстинктивных попыток их сдвинуть… Нет ни малейших сомнений, что такова она была и с другими – ноги с готовностью раздвинуты, соски твердые от возбуждения, черное облако волос раскинулось на подушке, а серебристые глаза ведьмы потемнели от похоти, приняв оловянный оттенок.

Но сколько их было? Заботило ли ее, кто они, или ей нужно было только одно – чтобы удовлетворяли ее ненасытное желание? Какое, к дьяволу, ему до этого дело? Испытывая отвращение к самому себе за то, что он вдруг снова ее захотел, Блейз натянул одеяло до самого горла Тристы. Повернувшись спиной, он начал с яростью раздеваться, обрывая непослушными пальцами половину пуговиц. Внезапно Блейза осенила одна идея, и он надолго застыл с циничной улыбкой на губах. Он подумал о том, что некоторые ее любовники должны были бы увидеть ее такой, как сейчас, еще более доступной, чем обычно, – когда она лежит здесь совершенно пьяная, ко всему готовая маленькая шлюха! Возможно, она и сама должна увидеть себя в таком состоянии!

А почему бы нет? Может быть, когда она протрезвеет, то даже испытает что-то вроде шока, увидев себя такой на рисунке. Нет, на этот раз он сделает не просто рисунки, он напишет большой портрет маслом и выставит его! Эта дрянь вполне такого заслуживает. Все еще кипя от гнева, Блейз сорвал с нее одеяло, сделал свет лампы поярче и стал наносить на бумагу каждый изгиб ее тела, каждую линию повернутого набок лица – все, кроме темного шелковистого треугольника, резко выделяющегося между ног…

Нет, черт возьми, это не для него! Даже если единственный способ избавиться от колдовских чар – лишить ее бессмертия, нарисовав непристойную картину.

Глава 21

– Сначала я встречусь с тем джентльменом, а затем, когда с ним закончу, – с этим созданием. Клянусь Богом, я не потерплю, чтобы на моем корабле промышляли проститутки и чтобы мои пассажиры и команда погружались в пучину разврата! Ты меня понимаешь, Прюитт? Хорошо! Потому что именно тебе предстоит точно передать мои слова мистеру Давенанту и этой… этой твари, которая столь бесстыдно выдавала себя за респектабельного молодого джентльмена, доктора всяческих наук! Ну, у меня есть полное право… Убирайся с моих глаз, ты, отвратительный слизняк! Чего ты здесь стоишь, мерзавец?

Прюитт, запуганный почти до невменяемости, был только рад возможности исчезнуть с глаз капитана и не видеть перед собой его багрово-красного лица с угрожающе набухшими венами. Ему и раньше случалось наблюдать капитана Мак-Кормика в гневе, но в таком состоянии полного бешенства тот еще не был никогда. Вдобавок капитан, как грозное оружие, сжимал в руках Библию в тяжелом переплете. «Господи Иисусе!» – думал Прюитт, переходя на бег. Лучше уж пусть пострадает эта грязная, лживая шлюха, чем он, который ни в чем не виноват! Теперь, когда Прюитт узнал о ее истинной сущности, он почти сожалел, что не вкусил ее прелестей, которые она так легко предлагает любому, судя по ее развязным манерам. Может быть, пока этот ее новый приятель-джентльмен будет объясняться с капитаном, Прюитту удастся ее попробовать? Он ведь утащил у нее тот маленький пистолет, которым эта лживая потаскуха вряд ли знает, как пользоваться! Ну а после того, как он ее поимеет – при этой мысли Прюитт плотоядно улыбнулся и облизал пересохшие губы, – эта сучка, возможно, пожалеет о том, что вообще села на корабль!

Искренняя радость по поводу неприятностей других и желание использовать ситуацию к своей выгоде придали Прюитту храбрости. Дверь в каюту, как он скоро обнаружил, была не только закрыта, но и заперта. Ага! Прошло ведь уже больше двух часов с тех пор, как они ушли вдвоем! Прюитт был столь поглощен сладострастными картинами, которые рисовало ему воображение, что потерял всякую осторожность. Он небрежно постучал, тут же открыл своим ключом замок и быстро распахнул дверь.

Потом Прюитт говорил себе, что должен был вспомнить свои первые впечатления об этом «джентльмене-художнике». Смуглый, с суровым лицом, выражением глаз напоминает какого-то злобного зверя, поджидающего добычу. Но, вскоре после того как он оказался на корабле вместе со своим другом-испанцем, этот джентльмен стал совсем другим человеком – рисовал то да се, заигрывал с женщинами, так что даже капитан стал обращаться с ним с плохо скрываемым презрением.

Можно ли было представить себе, что, передавая сообщение капитана, он едва не расстанется с жизнью? И за что – всего лишь за то, что выполнял свой долг!

– Он на меня прямо-таки набросился, вот как! Я едва успел открыть дверь – по приказанию капитана, конечно. Откуда мне было знать, что так все обернется?..

Единственное, что потом мог вспомнить Прюитт, – это сильную боль и неудержимые рвотные позывы. А откуда-то сверху доносился голос, который с притворным сожалением сообщил, что Прюитт должен обязательно спрашивать разрешения, прежде чем входить в чужую каюту, иначе это может быть для него очень опасно.

– Скажите спасибо, мистер Прюитт, что вы остались живы! Чтобы пережить все войны и революции и продолжать посылать редактору свои рисунки, мне пришлось многому научиться. Обычно я сразу убиваю – без всяких лишних вопросов. Надеюсь, у вас есть достаточно веские основания для вторжения?

Когда Прюитт смог отдышаться и немного прийти в себя, он с радостью унес оттуда ноги, надеясь только, что не слишком скоро понадобится капитану. А уж что там произойдет между капитаном Мак-Кормиком и этим удивительным мистером Давенантом – об этом он предпочел бы не знать!

Триста, погруженная во внезапно поглотившее ее забытье, вовсе не ведала о том, что происходит вокруг. Она спала, не сознавая того, что спит, не зная, где она, какой сейчас день и час и как она сюда попала. Постепенно выплывая из своих странных, неясных снов, Триста все еще была отрешена от реальности. Ее сознание желало оставаться в небытии, в то время как чувства начинали функционировать сами по себе, инстинктивно реагируя на происходящее.

Полузабытое, непривычное ощущение теплоты, тяжесть на ноге, не дающая перевернуться с бока на спину…

Сны относились к тем временам и событиям, которые Тристе почти удалось забыть. Неясные видения медленно всплывали из глубин сознания, взрываясь быстро сменяющимися яркими образами.

Болотная вода, Остров и Старуха, предупреждавшая ее о том, о чем нет необходимости говорить вслух:

– В тебе есть молодая сила, которая может дать тебе то, чего, как тебе может показаться, ты хочешь. Но всегда старайся помнить, что это ощущение силы обманчиво; когда ты используешь ее в своих целях, то она сама использует тебя…

Слова расходились все дальше и дальше, как круги на черно-зеленой воде бездонного колодца, вбирая в себя все цвета и оттенки цветов, так что вскоре Триста была частью всего и была всем. Центром водоворота и расходящимися кругами, поднимающимися из пучин болота волнами и вздымающимся до небес пламенем… Внезапно ей стало страшно. Слишком темной казалась тьма и слишком ярким свет. И то и другое подтачивало ее силы – и Триста отчаянно стремилась бежать, бежать! Но в то же время ее собственные ощущения не пускали ее – ее ощущения и…

– А-а-а! Нет, нет!

– Что «нет»? Черт побери, да перестаньте же орать и успокойтесь! Как вы мне уже надоели! Вы меня слышите?

«Может быть, это еще один кошмар?» – подумала Триста. Или это действительно он поднялся из той адской бездны, в которой ему самое место? О Боже, она ведь совершенно голая – как и он, между прочим. Так что же делает Блейз Давенант в ее постели? Господи, почему у нее в голове такое смятение, что она никак толком не очнется и даже не может ничего вспомнить!

Ему не следует говорить с ней таким покровительственным, самодовольным тоном!

– Так-то лучше! – сказал Блейз. – А поскольку у вас – что совершенно естественно! – болит голова, то ложитесь и поспите еще. Мы причалим к берегу через несколько часов.

Несмотря на то что ее голова действительно болела так, как будто по ней колотили чем-то тяжелым, Триста почувствовала, как у нее внутри все закипает от ярости.

– Вы, вы подонок! Вы подлый хам! Как вы посмели воспользоваться тем, что я спала? Видимо, это единственный способ сделать так, чтобы женщина не отвергла ваши… ваши гнусные притязания! О Господи! Если бы только у меня под рукой был пистолет или нож, я бы… я бы…

Больше всего Тристу бесило то, что негодяй спокойно повернулся на спину и закинул руки за голову, реагируя на ее слова лишь усмешкой и только изредка приподнимая одну бровь – когда ругательство было особенно смачным. Любого, кто сохранил хотя бы ничтожные остатки нравственности, эта брань хоть немного привела бы в смущение, но только не его! И более того, когда Триста на секунду замолчала, переводя дыхание, этот мерзавец рассмеялся ей в лицо! Это уже было просто нестерпимо!

– Подонок! Я… я готова вас убить! – И Триста принялась молотить кулаками по его голой груди, чтобы только стереть гнусную ухмылку с ненавистного лица Блейза. Но тут ее внезапно схватили за руки с такой силой, что ей ничего не оставалось, кроме как упасть на Блейза сверху. Лицо его находилось всего в нескольких сантиметрах от ее лица, а ее руки были разведены далеко в обе стороны. Беспомощно распростершись на его обнаженном теле, Триста чуть не плакала от бешенства.

– Ну и ну! – зло процедил Блейз. – Значит, все по-старому? Однако, душа моя, вам можно было и не заходить так далеко, чтобы пробудить мою память. Достаточно было просто попросить меня, как вы это делали раньше, притом так очаровательно! Неужели вы думаете, что я обо всем забыл?

– О Боже, как вы отвратительны! Мне следовало помнить об этом! Вы столь развратны, так низки, что наверняка изнасиловали меня, пока я спала. Наверное, вы проникли сюда с помощью подкупа – я ничему не удивлюсь! Вы – вы заставили этого слизняка-стюарда подмешать мне наркотики! А кто меня раздел? Что еще тут случилось, пока я… пока я…

Триста закричала, когда Блейз внезапно, без предупреждения, рывком перекатил ее на спину и придавил так, что она едва не задохнулась.

– Что еще? – сквозь зубы процедил он. – И вы еще спрашиваете, развратная пьяная девка! Наверное, это я заставил вас напиться до потери сознания, а потом выставлять напоказ свои груди – так, как сейчас, – перед всеми, кто находился в столовой! Впечатление было такое, что вы рекламируете свой товар, чтобы за него дали наивысшую цену. А потом, должен добавить, вас рвало, и если бы я не был настолько глуп, что стал вас удерживать, то вы свалились бы за борт – и слава Богу! Господи Иисусе! Сколько неприятностей вы мне доставили, пока лежали здесь в пьяном забытьи! И позвольте мне сказать вам – нет, молчите, пока я не закончу, я вас уже выслушал, – что вы стали самой настоящей шлюхой! Пусть я не дал вам выпасть за борт, но мне нужно было позволить Прюитту или капитану Мак-Кормику вас поиметь – хотя капитану могло прийти в голову наказать вас за внезапную смену пола! Черт побери, да любой мужчина на этом корабле мог переспать с вами, а вы об этом даже бы и не узнали! – Не давая Тристе возможности возразить на эти резкие слова, Блейз коротко хохотнул, и смех его был похож на рычание, и добавил: – Портовые шлюхи, особенно пьяные, меня не привлекают, и единственная причина, по которой я разделяю с вами постель, – это то, что вы разлили на мою полбутылки рома или вина, а я не люблю спать на насквозь промокших простынях! Это-то хоть дошло до ваших пропитанных алкоголем мозгов?

– Нет, нет – вы лжете, лжете! Вы думаете, я вам хоть столечко поверила? Вы просто пытаетесь возложить на меня вину за ваше… за ваше…

Почувствовав, что Блейз зашевелился, Триста решила, что он без лишних церемоний собирается ее покинуть. Но он только протянул руку, чтобы поднять несколько плотных листов… Увидев, что он держит в руках, Триста почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Так вот какой он ее увидел – грязной шлюхой! Рот раскрыт, ноги раздвинуты… «О Боже, нет! Он все это придумал… это не я! Он…» И тут Триста вспомнила те, другие рисунки, которые были вполне реалистичны. Но эти – эти просто ужасны! Неужели он действительно увидел ее такой? Да, именно он поцеловал ее тогда на палубе – сейчас Триста была в этом совершенно убеждена. И прошлой ночью он не испытывал к ней физического влечения – теперь, когда Триста увидела рисунки, она могла сказать об этом с уверенностью. Так почему бы ему сейчас не уйти, оставив ее один на один со своим унижением? Только бы не вести себя как совершенная идиотка и не расплакаться!

Глядя на побледневшее лицо Тристы, на ее по-детски закрытые глаза, Блейз против своего желания начал чувствовать себя тем самым низким развратником, каким она его назвала. Проклятие! Ведь он только хотел преподать ей урок. И если бы она проявила хоть малейшие признаки раскаяния, а не стала вместо этого во всем обвинять его, Блейз скорее всего замолчал бы. А теперь у нее такой убитый, подавленный вид, как будто он нанес ей смертельный удар! И какого дьявола…

Боже, как он ненавидит хнычущих баб! Особенно таких хитрых сучек, которые притворяются, будто сдерживают слезы, позволяя лишь одной несчастной слезинке скатиться по щеке… Черт побери! Теперь он точно знает, что она ведьма, – иначе его не обманула бы ее игра. Он бы не чувствовал, что хочет ее утешить, что снова хочет ее, – несмотря на то что в мозгу раздаются сигналы тревоги, несмотря на все то, что он о ней знает или о чем догадывается! Несмотря ни на что! Блейз вполголоса выругался. Теперь, когда он доказал свою правоту, пусть ее мучает совесть!

Но тем не менее Блейз наклонил голову и очень нежно поцеловал закрытые глаза Тристы, а потом эту чертову одинокую слезинку, которая еще не успела сбежать с ее лица. Почувствовав на губах вкус соли, он повернул к себе голову Тристы и принялся целовать ее холодные, дрожащие губы до тех пор, пока они не потеплели, не раскрылись и из них не вылетел протяжный вздох.

Некоторое время Блейз только целовал ее. Медленно перемещаясь, он досконально исследовал строение и форму ее рта – каждую из губ, их уголки, крошечную впадинку над верхней губой. Потом он принялся целовать мокрые щеки Тристы, ее все еще закрытые глаза, виски с крохотными пульсирующими венами, затем шею, чувствуя, как внезапно участилось ее дыхание, стала быстрее биться жилка на ее горле.

Если она скажет хоть слово, даже пошевелится – все очарование исчезнет! В этот миг Триста не хотела ни о чем думать. Не стоит гадать, как и почему все вдруг изменилось. Они знают друг друга, помнят, что нужно сделать, чтобы доставить партнеру удвольствие, как будто всегда были любовниками… Только не думать ни о чем!

Тело Блейза двигалось очень медленно, а губы продолжали исследовать ее тело – его возвышенности, впадины, пики… Триста застонала, выгнулась и утопила свои пальцы в его волосах. Ищущие губы и язык Блейза уже дотронулись до всех самых сокровенных уголков ее тела, и Тристе казалось, что она вот-вот умрет от наслаждения. Уткнувшись лицом в его плечо, она дрожала и всхлипывала. Голос Тристы поднялся почти до крика, когда Блейз вошел в нее и застыл, чувствуя, как внутри волнами поднимаются и опадают волны напряжения. Очень медленно, очень осторожно он начал двигаться, не переставая покрывать ее лицо и грудь нежными короткими поцелуями. И Триста почувствовала, как откуда-то из глубины поднимается странное ощущение. Все ее тело, ее кожа запылали огнем. Но Тристу не заботило, сгорит ли она сейчас или умрет. В этот миг, когда Блейз принадлежал ей, а она ему, желание превратило их в одно существо и все остальное не имело значения.

Внезапно Триста почувствовала, как тело Блейза содрогнулось. Но она не отпустила его, а, наоборот, глубже вобрала в себя, снова и снова сжимая. Триста услышала его хриплое дыхание, и, вместо того чтобы покинуть ее тело, Блейз продвинулся еще глубже внутрь. Оставаясь единым целым, они бесконечно долго лежали без движения, тесно прижимаясь друг к другу.

Но, как это обычно бывает, сон, длившийся, казалось бы, целую вечность, на самом деле занимает считанные секунды. Вы просыпаетесь утром, моргая со сна, смотрите на часы – и это становится совершенно ясно! Должно быть, она снова заснула, говорила себе Триста; и может быть, ей действительно только приснилось то, что она будто бы пережила. Единственное, что можно утверждать наверняка – нравится ей это или нет, – но придется некоторое время терпеть присутствие Блейза Давенанта. Кстати, он уже постарался заверить, что ее общество будет ему тоже не слишком-то приятно.

Если у кого-то из них и были надежды – так только у нее, и то призрачные. Сначала он оскорбил ее, как только мог, а потом – наверняка потому, что Триста поставила под сомнение его мужские достоинства, – очень искусно совратил. Это лишний раз доказывает, какой он интриган. И в будущем ей надо быть крайне осторожной. Укладывая немногие вещи, Триста почти сожалела о том, что не может больше выдавать себя за мужчину. Она ненавидела платье, которое он велел ей сегодня надеть. Без всяких церемоний Блейз зявил, что после «вчерашнего представления» ей нужно выглядеть «скромно». Конечно, по его мнению, это значит, что она должна выглядеть как гувернантка. Хорошо еще, что Триста не взяла с собой платье из черного бомбазина, иначе ей, несомненно, пришлось бы облачиться в него: сей наряд как раз удовлетворяет его странные представления о приличиях!

Это платье было серым. Продавщица тогда умиленно всплеснула руками:

– Оно так подходит к цвету глаз мадемуазель! Оно просто идеально для покупок и утренних приемов…

Триста скорчила рожу своему отражению в зеркале. Серый шелк напоминает о военной форме. На плечах и рукавах темно-серая окантовка, белый воротник поддерживает гордо поднятую шею. И спереди серебряные пуговицы до самого низа…

Вспыхнув от гнева, Триста вспомнила, как Блейз, криво улыбаясь и вызывающе приподняв бровь, произнес:

– Эти красивые блестящие пуговицы – они ведь очень удобны, не правда ли, любовь моя?

– Черт побери, я совсем не ваша любовь! И оставьте мои пуговицы в покое – и меня вместе с ними! Более того… – Однако похоже, что он никогда не даст ей договорить.

– Ради Бога, давайте не будем снова устраивать очередное представление! – раздраженно прервал ее Блейз. – Поверьте: и вам, и вашим пуговицам с моей стороны ничего не угрожает… – Тут негодяй остановился и, гнусно усмехнувшись, добавил: – По крайней мере сейчас! – А потом ушел, оставив ее упаковывать не только свои, но и его вещи. На прощание Блейз нанес удар ниже пояса, еще раз напомнив о том, что она может выбирать между его сомнительным обществом с Сан-Франциско в придачу и капитаном Мак-Кормиком, его стальным взглядом и намерениями кое-что с ней сделать.

Не желая больше думать об этом, Триста резко отвернулась от зеркала. Она вполне верила тому, о чем с присущей ему непомерной грубостью сообщил Блейз, и неудивительно, что ей теперь никак не удавалось унять дрожь. Нет! Даже отправиться в Сан-Франциско вместе с Блейзом Давенантом, несомненно, лучше, чем быть отданной на милость капитана. Лучше известное зло, чем неизвестное, думала Триста, не предполагая, что настанет день, когда она решит, что ошиблась.

Глава 22

Никогда в жизни Блейз Давенант не был так взбешен. И все из-за нее! Когда он впервые встретил Тристу, ему сразу бросилась в глаза ее безумная самоуверенность. Блейзу пришлось тогда несколько раз напоминать себе, что она еще ребенок, которому многому нужно научиться. А затем она сделала так, что он возжелал ее, – сначала неожиданно предложила ему себя, потом очаровала недюжинными ученическими способностями. Да, она всему училась быстро, иначе как бы смогла окончить один из ведущих европейских университетов с дипломом доктора медицины?

Блейз считал, что приобрел по отношению к ней иммунитет. Но когда он увидел Тристу одну на палубе, в плаще, с развевающимися по ветру волосами… Она походила на фигуру, какими викинги украшали нос своего корабля. И что-то против воли толкнуло Блейза к ней, заставив сначала только прикоснуться, чтобы убедиться, что это не сон, а затем повернуть к себе и целовать до тех пор, пока не наступит неизбежная капитуляция. Враг отступил – Триста вырвалась от него и побежала, как охваченное страхом животное, даже не заметив потери плаща. Она до сих пор не знает, что Блейз его подхватил и спас. Этакая туфелька Золушки! Правда, сейчас она отнюдь не невинная Золушка, и единственное, что между ними общего, – это взаимное вожделение. И ничего больше!

Когда Блейз возвращался в каюту, которую ему пришлось разделить с Тристой, он был в отвратительном настроении. Он злился и на нее, и на себя. На себя – за то, что уступил своим джентльменским привычкам (в существование которых, между прочим, Триста вообще не верила) и спас ее от последствий, к которым могло привести ее безрассудное поведение вчера вечером. Капитан, вероятно, заставил бы ее очень дорого заплатить за обман, тем более что дураком его выставили публично. У Тристы начисто отсутствует здравый смысл – да и у самого Блейза тоже, раз он так размяк из-за нескольких слезинок, пролитых от жалости к себе!

– Какого дьявола вы теперь-то запираете дверь? Пока вы тут лежали мертвецки пьяная, все, кому это было нужно, могли отпереть ее ключом Прюитта и сделать с вами все, что хотели.

Впустив Блейза в каюту, Триста демонстративно повернулась к нему спиной, но теперь она резко обернулась, окатив Блейза ледяным взглядом серых глаз. Губы ее были твердо сжаты.

– Боюсь, что дверь сама захлопнулась, когда я спала. А что касается второй части вашей сентенции, сомневаюсь, что кто-то еще мог воспользоваться моим «беспамятством», в то время как вы уже им вовсю пользовались, что и поспешили мне доказать! Причем полагаю, что, после того как вы вдоволь этим развлеклись, воспользовавшись моим беспомощным состоянием, вы вполне способны были развлечься еще больше, пригласив друзей и знакомых разделить с вами удовольствие!

Хотя Блейз не проронил ни слова, по его стиснутым губам и изменившемуся лицу Триста поняла, что, возможно, зашла слишком далеко. Но, несмотря на это, она выдержала его взгляд, ожидая, что сейчас вот-вот полетят искры, а затем с намеренно безразличным видом пожала плечами и отвернулась – якобы для того, чтобы проверить, хорошо ли заперты чемоданы.

– Но после драки кулаками не машут. По крайней мере теперь я знаю, что мне не следует слишком много пить на пустой желудок. Мы еще не подошли к Сан-Франциско?

Триста чувствовала, что Блейз дышит ей в затылок и готов растерзать ее в любую секунду – особенно если она сделает глупость и повернется. «Чего-то я не понимаю! – внезапно подумала Триста. – Почему я всегда чувствую его, даже тогда, когда он ко мне не прикасается? Или, не поворачивая головы, могу ощутить, что он находится рядом со мной?»

Когда Триста произносила свою намеренно провокационную речь, Блейзу стоило огромных усилий сдержаться. А когда она посмела повернуться к нему спиной и через плечо снисходительно закончить свою тираду, Блейз чуть было не поступил с ней так, как она того заслуживает и как она, очевидно, ожидала, – как с дешевой шлюхой! Нужно было треснуть ее несколько раз, а потом заставить заниматься любовью – так, чтобы он лежал на спине и только говорил, что она должна сделать. И без всяких дурацких нежностей!

На это Блейз не отважился, но он решил избавить себя от раздражающего присутствия Тристы. Надо сейчас же, ни слова не говоря, уйти, оставив ее решать те проблемы, которые она сама себе создала – неблагодарная дрянь!

– Сколько еще осталось? – нетерпеливо повторила Триста, делая вид, что ее не беспокоит зловещее молчание Блейза. Все еще не смея обернуться, она пыталась что-нибудь разглядеть через покрытый солью иллюминатор.

– Я думаю, часа три-четыре, – холодно ответил Блейз. – Это если ветер не утихнет. Однако, пока еще светло, моя дорогая, нам стоило бы выйти на палубу прогуляться и посмотреть на закат солнца. Я уверен, что вам не повредит свежий воздух, особенно после пребывания в этой норе – и, как я слышал, даже не первый день. Печально, что вы дали повод нашему капитану держать вас в заточении, хотя ваше счастье, пожалуй, что он не заковал вас в кандалы! Так что, идем?

У нее не было никакого выбора. Собственно, Блейз практически заставил сопровождать его. Они мучительно медленно прогуливались вдоль всей палубы – туда и обратно. Фланируя с Блейзом под руку (с отвращением, как гневно прошипела ему на ухо Триста), она была вынуждена выдерживать пристальные взгляды и многозначительные перешептывания леди, а также смущенное покашливание и плохо скрытые ухмылки джентльменов. Все они, очевидно, были свидетелями того представления, которое она вчера устроила.

Триста была готова провалиться сквозь палубу или выпрыгнуть за борт. Как может даже такой негодяй, как Блейз Давенант, быть настолько жестоким и бессердечным, чтобы заставлять ее терпеть подобные мучения? И более того, он время от времени наклоняет к ней голову и шепчет с притворной нежностью:

– Поднимите голову повыше и улыбайтесь, черт побери! Вы сваляли дурака и теперь должны всех их провести – слышите? Слегка улыбнитесь – вот так. В конце концов, вы же всегда были неплохой актрисой, ведь правда? Так смотрите правде в лицо, а не прячьте голову в песок, душа моя! Держите себя понаглее. Это единственный способ спасти хотя бы какие-то остатки репутации. Заставьте их недоумевать – ведите себя так, как будто ничего не случилось…

Самым худшим унижением для Тристы было сознавать, что Блейз прав. Любой ценой она должна держаться гордо, демонстрировать безразличие, игнорировать взгляды любопытных глаз, а тем более мнение о ней их обладателей.

Блейз не преминул напомнить: если она сама не особенно заботится о том, что скажут люди, ей все же нужно считаться с репутацией своей семьи, ведь большинство пассажиров тоже будут выходить в Сан-Франциско.

– И должен вам сказать, что некоторые из присутствовавших джентльменов шепнули мне, что вы хорошо известны, разумеется, в женском обличье, как знаменитая парижская куртизанка, чье расположение могли купить только богатейшие люди Европы. А несчастные дураки дрались из-за вас на дуэлях!

– В самом деле? Даже не знаю, следует ли мне радоваться подобным слухам или оскорбляться! – Триста каким-то образом сумела безразлично пожать плечами.

Она нехотя признала, что гораздо легче с вызовом смотреть в это непроницаемое лицо, чем заставить себя поглядеть на другие лица, выражение которых она легко могла себе представить. Лучше знакомый дьявол… или нет? Тристе внезапно пришло в голову, что она делает глупость. В самом деле, что ей могут сделать капитан да и любой другой? Особенно теперь, когда она отбросила маскировку и все знают ее истинный пол. То, что думают о ней и ее нравственности (или ее отсутствии), на самом деле не имеет большого значения. А то, что она женщина, даже обеспечивает ей некоторую неприкосновенность. Во всяком случае, Триста уже устала прогуливаться из одного конца палубы в другой в качестве наказания за грехи, которых вовсе не совершала! Если из них двоих кто-то действительно грешник и лицемер – так это Блейз. Этот мерзавец уже не раз пользовался ее слабостью!

Триста внезапно остановилась на полпути, напомнив Блейзу заупрямившегося мула. В таком случае помогает только одно средство… До сих пор Блейзу каким-то чудом удавалось сохранять самообладание. Но если она будет продолжать…

– Я пере… – начала Триста, одновременно пытаясь вырвать руку. Но в этот момент перед ними появился капитан Мак-Кормик. Его тонкие губы были сложены в некое подобие улыбки, плохо сочетавшейся с ледяным выражением глаз.

– А! Вот и наша преступница, если так можно выразиться! Как я уже говорил вашему мужу, мадам, я и в самом деле крайне раздражен. Своей шалостью – вы говорите, это было пари, мистер Давенант? – вы всех повергли в смущение. Ваше счастье, мадам, что муж так хорошо вас понимает!

«Муж! Как он подчеркнул это слово! Нет, то есть почему муж?»

– Дорогой капитан Мак-Кормик! – услышала Триста голос Блейза, как всегда, когда это было ему нужно, мастерски изображавшего южный акцент. – Я очень надеюсь, дорогой сэр, что маленькая эскапада моей жены останется между нами. – Он повернулся к Тристе, которая буквально застыла на месте, и пожал плечами, при этом больно стиснув ей руку. – Прошу прощения, душенька, но после твоей шалости мне пришлось во всем сознаться нашему доброму капитану, а также некоторым из удивленных пассажиров. Конечно, только затем, чтобы никто не мог превратно понять тебя, моя любовь, или неправильно истолковать цель тех маленьких спектаклей, которые ты так любишь устраивать, чтобы заставить меня ревновать! И этот дьявольский замысел тебе всегда удается! – Пользуясь тем, что Триста до сих пор пребывала в шоке, Блейз обворожительно ей улыбнулся и укоризненно добавил: – Однако, моя драгоценная, не было никакой необходимости от меня сбегать! В конце концов, разве я не обещал оставить всех своих любовниц, если только ты будешь следовать моим наставлениям и станешь такой, какой бы я хотел видеть идеальную женщину?

Триста почувствовала, что кровь прилила к ее лицу. Не веря своим ушам, она внимала укоризненным словам Блейза. Несколько раз Триста пыталась заговорить, но звуки застревали в горле. Было невыносимо слушать эту ложь, эти бесстыдные насмешки! О, если бы она могла отплатить Блейзу, доказав, что он для нее не более чем случайный партнер, которого она не принимает всерьез…

Зачем он вообще сказал капитану, что они женаты? Тем более что Блейз не скрывает, насколько она ему не нравится – почти до такой же степени, как и он ей. Она прекрасно может сама о себе позаботиться. Но встретившись с ледяным взглядом капитана Мак-Кормика, Триста почувствовала, как холодок пробежал у нее по спине, мгновенно остудив вспыхнувший гнев.

Не задумываясь о том, что делает, она крепче ухватилась за руку Блейза и теснее прижалась к нему всем телом – так, будто искала у него утешения или защиты.

«Да какая разница, что она там чувствует или делает вид, что чувствует!» – с бешенством подумал Блейз несколько секунд спустя. Оказывается, капитан Мак-Кормик еще не закончил, и Блейз, не веря своим ушам, прослушал продолжение, сохраняя на лице наигранно-веселое выражение. Вот это да! Надо было сразу понять, что капитан так легко не сдастся. Особенно если его одурачили и расстроили его планы, а ведь очень многие о них знали или догадывались.

Из-за какого-то идиотского благородства Блейз вчера объявил, что эта маленькая шлюха – его сбежавшая жена. И капитану ничего не оставалось, как принять это заявление на веру. По крайней мере так казалось до сих пор. Из-за собственной глупости или из-за застарелого нелепого чувства вины перед этой дрянью Блейз попал в ловушку. А ведь на самом деле сучка, находясь в течке, просто предложила себя первому попавшемуся самцу! И почему только это был не Фернандо?

К несчастью, из создавшейся нелепой ситуации теперь не было выхода, разве что признать, что он солгал. А Блейз не собирался сознаваться ни в чем подобном. Тем более перед капитаном Мак-Кормиком, который не понравился ему с первого взгляда и которого Блейз невзлюбил еще больше, когда кое-что о нем узнал.

Да, он попал в ловушку! Где же им с Тристой взять свидетельство о браке? А проклятый капитан тут как тут.

– В конце концов теперь, когда вы воссоединились с вашей женой, вам вовсе не повредит, если я выполню на борту корабля вторую брачную церемонию. Это не только напомнит вам обоим о ваших супружеских обязательствах, но и положит конец тем вопросам и – позвольте мне быть откровенным – нехорошим домыслам, которые гуляют среди пассажиров. Ведь вы не хотите, чтобы они распространились в Сан-Франциско или еще дальше?

Глаза Тристы только слегка расширились – и все. Серебристые глаза ведьмы, лишь отражающие свет, в глубину которых нельзя заглянуть. Вот сейчас она как раз могла бы что-нибудь сказать – не важно что – и дать им возможность сорваться с крючка. Это ее обязанность как женщины. Но она ничего не говорила, а только стояла, прислонившись к нему, как будто превратилась в статую. И только смотрела на него, и Блейз почувствовал, что время остановилось, а он все глубже проваливается в эти неведомые бездонные глубины.

– Мадам, я надеюсь, вы не возражаете против такой небольшой символической церемонии? – послышался елейный голос капитана. Но глаза его оставались холодными как лед и в то же время жгли, как пылающие угли.

Что, черт возьми, с ней случилось? Она ведь всегда была готова дать отпор, так почему же сейчас она не может вымолвить и слова?

– Ну, моя любовь? Я знаю, что тебе будет неприятна церемония, которая вновь наложит на нас надоевшие узы, но…

Он дал ей возможность ускользнуть. Теперь ее очередь, думал Блейз, с волнением ожидая ее реплики. Но когда Триста заговорила, ее слова оказались совершенно неожиданными.

– Надоевшие? О, нет! Неужели ты полагаешь, что я могу так расценивать наш союз – особенно после того как ты приложил столько усилий, разыскивая меня? Тебе pазве не кажется, что это чpезвычайно романтическая идея?

Глава 23

Откуда было знать Тристе, во что она встревает, произнося эти слова? Она-то хотела лишь досадить Блейзу и, может быть, преподать ему урок!

Триста была совершенно уверена, что он в конце концов как-нибудь выкрутится из той неловкой ситуации, в которой они оказались. Ведь до сих Блейзу это всегда удавалось! Конечно, он найдет выход, а до тех пор пусть прочувствует, что значит, когда тебя загоняют в угол!

Триста так думала до тех пор, пока внезапно не оказалось, что уже слишком поздно. Невозможное случилось. Все произошло как в плохом сне, когда после пробуждения вздыхаешь с облегчением. «Да, это просто кошмар!» – твердила себе Триста во время короткой церемонии, которую проводил мрачный капитан Мак-Кормик. На ней присутствовали все пассажиры и большая часть команды. И только услышав нестройные одобрительные возгласы, Триста поняла, что капитан действительно провозгласил их мужем и женой. Саркастическим тоном он тут же добавил, что теперь, когда они получили одобрение и благословение всех пассажиров, новобрачный может поцеловать свою супругу.

Дальше все было как в тумане. Блейз поцеловал ее с нескрываемой жадностью – да, это она помнит. И еще Триста помнит, как он пригнул ее чуть не до пола, как будто они были совершенно одни. А потом кто-то – кажется, его друг, с которым Блейз вместе садился на корабль, сеньор Куэвас – потребовал шампанского, и, конечно, самого лучшего! И еще она при каждом тосте осушала свой бокал – или каждый раз бросала его за борт?

Позднее Триста мало что могла вспомнить – какие-то лица и голоса, хаотично всплывавшие в памяти даже после того огромного количества шампанского, которое ей пришлось выпить.

Тристе казалось, что ее буквально вынесли с корабля. Да, точно, она пыталась освободиться, а ей сказали, что если она будет продолжать, то ее попросту бросят в воду. А там она может сколько угодно плавать, барахтаться или даже тонуть. Хитрая пьяная шлюшка с извращенным чувством юмора этого вполне заслужила!

– А вы все так же несправедливы и безрассудны, как обычно! Обвиняете меня в том, в чем сами виноваты. Это все из-за вашего вмешательства и из-за глупого мужского тщеславия. Как же – вам надо было публично заявить о своих правах собственности на меня, раз обнаружилось, что вы оказались в одной каюте с женщиной и притом знакомой!

– Надо же, какая энергичная молодая дама! Какой вызов для мужчин, а, мой друг? Даже – гм! – я бы сказал, постоянный вызов и целая серия сюрпризов в придачу. Возможно, это как раз то, чего мы ищем в женщине, особенно если учесть… Нет, я не смею больше ничего говорить! Я уже узнаю это опасное выражение на вашем лице. Уверяю вас, что больше не скажу ни одного слова!

Сеньор Куэвас лукаво подмигнул ей, но Триста уже и без этого решила, что он славный человек. И джентльмен, несмотря на то что плохо умеет выбирать друзей. По крайней мере он обращается с Тристой как с леди, хотя Блейз только что сунул ее приятелю в руки, как надоевший багаж. «Нет, скорее просто швырнул!» – со злостью подумала Триста.

– А теперь, после того как вы высказались, мой друг, надеюсь, вам легче будет перенести те сюрпризы, которые жизнь преподносит энергичным молодым женщинам. Я же постараюсь успокоить вашего обезумевшего братца, который уже, наверно, убил бы меня, если бы его не держала под руку хорошенькая жена. Черт возьми! Следовало ожидать чего-то подобного!

– Ну, вам не стоит… – возмущенно начала Триста слегка заплетающимся языком. Но тут сквозь алкогольный туман до нее начало кое-что доходить. Поморгав глазами, она обнаружила, что глядит прямо в разъяренное лицо Фернандо.

Не просто разъяренное. Нет, на нем была написана открытая ненависть. Чувствуя, как по спине пробежал холодок, Триста невольно зажмурилась. «Нет, я не должна бояться… я не дам себя запугать… я чувствую в себе силы…» Старые, старые слова – такие же старые, как болото, которое существует вечно.

Она услышала, как Блейз туманно объясняет, что вынужден был «спасти репутацию Тристы». Как еще мог поступить джентльмен-южанин, если он несколько ночей провел в одной каюте с молодым человеком, о котором позднее все узнали, что тот на самом деле женщина? Сладкоречивый, лицемерный подонок! Сейчас она им скажет, что ей наплевать на свою репутацию, от которой благодаря Блейзу остались одни воспоминания!

Бедный сеньор Куэвас, совершенно не понимавший происходящего, вдруг обнаружил у себя на руках некую мегеру. Нетвердым голосом она объявила, что выцарапает ему глаза, если он немедленно не опустит ее на землю.

– Надеюсь, моя дорогая, что свежий воздух немного проветрил вам мозги и вы теперь можете самостоятельно держаться на ногах и не падать? Я уверен, что Фернандо и Мари-Клэр уже и так шокированы. Не стоит разыгрывать здесь очередной спектакль, тем более что на нас смотрят наши бывшие попутчики.

– Вы… вы… – Пока Триста подбирала слова, которые были бы достаточно выразительны и в то же время обидны, она обнаружила, что уже стоит на твердой почве. Бедный сеньор Куэвас только что поставил Тристу на ноги, но, задохнувшись в жарких объятиях Мари-Клэр, она снова чуть не потеряла равновесия.

– О Триста! О дорогая, как ты могла? Здесь ведь не Франция и нужно помнить, что люди здесь очень любят сплетничать, особенно когда… О Господи, какая же я эгоистичная дура! Я ведь только хотела сказать, что я очень рада твоему приезду. Ты непременно должна обо всем мне рассказать…

– Сегодня мы будем ночевать в «Лик-Хаусе», поскольку последний дилижанс на Монтеррей уже ушел, – сдержанно сказал Фернандо. – Мари-Клэр, дорогая, может быть, вам с Тристой будет удобнее подождать в карете, пока мы с мистером Давенантом займемся ее багажом?

Ничего не поделаешь! Мари-Клэр уже обнимала Тристу за талию, забрасывая ее бесконечным потоком вопросов, на которые, правда, не давала ответить. «Ну и черт с ним!» – со злостью подумала Триста, увлекаемая прочь тропическим штормом по имени Мари-Клэр. Ей так и не дали возможности высказать Блейзу все, что она о нем думает. Глаза Тристы метали громы и молнии, но Блейз только подчеркнуто вежливо поклонился, насмешливо улыбнулся и вновь переключился на Фернандо, который прилагал громадные усилия, чтобы быть сдержанным.

Фернандо знал, что вокруг слишком много любопытных глаз, поэтому дать сейчас волю своему гневу – значит вызвать ненужные толки. Ну ничего – когда он застанет эту дешевую шлюшку одну, он преподаст ей такой урок, которого она всю жизнь не забудет! Сука! Похотливая, как ее мать, и такая же лживая. Что же касается этого Давенанта… то почему он так часто оказывается рядом с Тристой? И что-то он слишком много говорит – за что, видимо, Эрардо Куэвас его и любит. Ну ладно, посмотрим! Ведь ни Блейз Давенант, который якобы «спасал» Тристу, ни сама она не знают того, что знает Фернандо: ее настоящий муж приехал в отпуск в Сан-Франциско и остановился в том же самом отеле!

Перебирая в уме возникшие перспективы, Фернандо стал почти любезным. Развод из-за супружеской измены, погубленная репутация, и Триста – падшая женщина. Тогда она с благодарностью ухватится за любую возможность выйти замуж или хотя бы намек на это – что и требуется! Да, придется рассказать майору Фарленду Эмерсону (разумеется, нехотя рассказать!) обо всем, что его жена делала в Париже и на корабле, который доставил ее сюда. Для человека чести не останется иного выбора, кроме как развестись с женщиной, столь открыто ему изменявшей. Нет, для такого темпераментного южанина, как Эмерсон, нет другого выхода – особенно когда начнут распространяться слухи и под угрозой окажется его доброе имя. И тогда!.. О да, у Фернандо множество планов в отношении этой путы, его сводной сестры. Ее вызывающий вид, свидетельствующий о готовности предаться любому виду порока.

– А как ваш падре, Нандо? – спросил Эрардо Куэвас. Его озабоченный тон вернул Фернандо к действительности. – Надеюсь, ему уже лучше? Ваша сестра очень беспокоится о нем…

– Да? Боюсь, что иногда она очень странно выражает свое беспокойство! – В голосе Фернандо звучала непонятная резкость, заставившая сеньора Куэваса задуматься об отношениях брата и сестры. Ревность? Или что-нибудь еще?

– Прошу прощения, если я позволил себе бестактность, – быстро сказал Куэвас. – Ваш отец, он не…

– Нет, нет, мой отец еще жив, но он при смерти. Доктора, наблюдавшие его, говорят, что ничего нельзя сделать… только положиться на милость Господа. – Затем, явно прилагая усилия, чтобы овладеть собой, Фернандо сжал руку старого знакомого и сказал в своей обычной, несколько саркастической манере: – Вы-то ни в чем не виноваты. Откуда вы могли об этом знать? А теперь, когда моя сестра-врач соизволила вернуться, может быть, она найдет какие-то новые способы облегчить боль, которая его постоянно мучит! И вообще – давайте сейчас не будем говорить о грустном!

В этот момент Блейз Давенант отправился за своим багажом, с мученическим вздохом заявив, что ему придется забрать и багаж своей «жены» («Думаю, будет немного странно, если я получу свои вещи и не заберу те, которые принадлежат ей!»).

Обратившись к Куэвасу, Фернандо понизил голос, предварительно оглядевшись по сторонам и убедившись, что их не подслушивают:

– Сегодня вечером собрание в «Белла-Унион». Конечно, в отдельной комнате наверху. Вам это может быть интересно или, переехав в Мексику, вы перестали интересоваться политикой? Кстати, какая необходимость привела вас сюда?

– Я приехал, чтобы уладить дела с наследством моего дяди Исидирио. После его смерти, как пишет моя тетка, некоторые английские семьи заявили свои права на лучшие участки ранчо. Так что… – Эрардо воздел руки ладонями вверх и пожал плечами. – Но может быть, – осторожно добавил он, – поскольку мне надо прийти в себя после качки на этом проклятом корабле, стоило бы перед отъездом на ранчо немного поиграть в карты, немного развлечься и получить урок политики?

– Мой друг, мне совсем не нравится чувствовать себя своего рода предателем, – извиняющимся тоном говорил Эрардо Куэвас Блейзу, когда они оказались одни в номере гостиницы. – Я знаю Нандо с детства, хотя мы никогда не были особенно близки, но в то же время… он сказал мне, что судья Дэвид Терри из Верховного суда позаботится о том, чтобы мою тетку больше не беспокоили. Думаете, это тот самый судья Терри, который, как говорят…

– Не просто говорят, мой дорогой Эрардо. Это именно тот человек, который вызвал на дуэль сенатора Соединенных Штатов Бродерика и убил его – и притом сумел выкрутиться! Он лидер тайных сторонников южан, или Рыцарей Золотого круга, как они себя называют, в этих местах.

Блейз Давенант покончил с багажом и подошел к шкафу, чтобы налить себе бурбона.

– Хотите, Эрардо? Или вы предпочитаете текилу?

– Грасиас! Текилу, если можно. Даже без соли и лимона. Но я не стану дожидаться еще одного вашего укоризненного взгляда. Я сразу признаюсь, что я уже согласился пойти на это проклятое собрание. Мне хочется составить собственное мнение об этих так называемых рыцарях и о том, можно ли их принимать всерьез. Это все очень смахивает на школьное тайное общество, амиго! Но должен признаться, что сегодня ночью я скорее предпочел бы разделить постель с какой-нибудь милой женщиной, чем с вами! – Сеньор Куэвас осушил бокал и со стуком поставил его на стол. – А вы?

– Я? Наверное, я лягу спать. Меня-то не приглашали ни на какие собрания, и я не так уж много спал последние несколько ночей. Может быть, после обеда немного поиграю в карты – «Белла Унион», вы говорите? И может быть, сделаю наброски, которые я должен на этой неделе отправить в «Лесли» и «Харперс уикли». – В ответ на недоверчивый взгляд друга Блейз мягко улыбнулся.

«Почему же я не спросил у него о том, правда ли, что его «жена» уже замужем?» – думал Эрардо Куэвас.

Да нет, Блейз Давенант не тот человек, кому можно задавать подобные вопросы. Несмотря на его временами даже фатоватую и кроткую внешность (когда он желает таким себя показать), Блейз, если его потревожить, может быть так же опасен, как свернувшаяся в клубок гремучая змея.

И все же, знает ли Триста, за кого она вышла замуж? Если, конечно, считать, что они действительно женаты!

Глава 24

– Ты не возражаешь, Триста, если я заберу с собой Консуэлу? Без ее помощи я не смогу справиться со всеми этими корсетами и юбками, а у тебя есть Фарленд, который поможет тебе раздеться. Какое счастье, что у тебя такой чуткий, все понимающий муж! А Фернандо стал просто ужасно ревнивым и очень редко бывает дома из-за своих бесконечных собраний… – Голос Мари-Клэр осекся, она подавила зевок. – Но мы еще поговорим завтра, пока ты будешь собираться в Монтеррей, не правда ли? – добавила она, пытаясь придать своему голосу бодрый оттенок. – Ты наверняка тоже очень устала. Ты прямо-таки осунулась, бедное дитя. Еще бы – сначала это фальшивое замужество, а потом – Бог ты мой! – случайная встреча с настоящим мужем. О небо, что это был за вечер! Признаться, я рада, что он закончился и я могу прилечь! Должно быть, пройдут века, прежде чем Фернандо вернется, так что я успею как следует отдохнуть!

Мари-Клэр наклонилась и чмокнула Тристу в щеку.

– Ну, спокойной ночи! Фарленд, должно быть, ждет не дождется, когда сможет подняться к тебе! – сонным голосом пробормотала она, не замечая зловещего молчания, которым давняя подруга встретила поток ее слов. Именно в этот момент Триста окончательно поняла, что у нее нет ничего общего с Мари-Клэр – и никогда не было!

И в самом деле, что за вечер! Тристе очень хотелось с силой хлопнуть дверью, перебудив всех, кто спит в соседних комнатах. Хотя вряд ли кто-нибудь уже лег в столь ранний час, избегнув искушения предаться удовольствиям ночной жизни Сан-Франциско. Сама Триста тоже предпочла бы куда-нибудь пойти – в оперу или даже в знаменитый «Белла Унион», где имеется (как заметил Блейзу за обедом сеньор Куэвас) кабаре с очень смелыми номерами. И ее – всего на несколько часов – «муж» удалился, небрежно пояснив, что пошел делать зарисовки лучших и худших салунов и театров Сан-Франциско.

Уходя, Блейз ухмыльнулся и, отвесив шутливый поклон, пожелал Фарленду приятно и продуктивно (что именно это бесчувственное животное имело в виду?) провести ночь. Затем он простился со всеми и ушел, в то время как остальные мужчины продолжали курить сигары и пить портвейн.

– Как я его ненавижу! – громко воскликнула Триста. Тогда, за столом, ей очень хотелось треснуть Блейза по ухмыляющейся физиономии.

– В сложившихся обстоятельствах я сделал все, что мог, все, что джентльмен посчитал бы своим долгом! Ведь получилось неплохо – разве нет, Эрардо? Хотя ваше предложение вынести Тристу с корабля, пожалуй, было уже лишним. Конечно, это очень романтично, но довольно тяжело! Прошу прощения, Фарленд!

Значит, он просил прощения? Она еще и в самом деле заставит его извиняться! Пробормотав непристойное французское ругательство, Триста швырнула через всю комнату свой ридикюль, едва не разбив лампу.

Она ненавидела Блейза Давенанта и злилась на Фарленда Эмерсона, ее якобы «настоящего» мужа. Черт его принес в вестибюль «Лик-Хауса»! Хотя, по совести говоря, он никак не мог предполагать, что его так называемая «жена» только что прибыла из Европы и собирается ночевать в том же самом отеле. Несправедливость в основном заключалась в том, что Блейз Давенант наткнулся на Фарленда первым и подготовил его к встрече. А вот она была застигнута врасплох.

Шок от неожиданной встречи с Фарлендом разогнал тот алкогольный туман, который до сих пор позволял Тристе безучастно воспринимать язвительные замечания Фернандо и притворное сочувствие Мари-Клэр по поводу ее не совсем трезвого состояния.

– Боюсь, что это был единственный выход – устроить фарс с бракосочетанием в присутствии перешептывающихся пассажиров и капитана…

– Если бы мой друг Эрардо Куэвас не рассказал мне обо всем и не заверил, что этот так называемый брак был вам фактически навязан, я бы ни за что не поверил в такой вздор! – Голос Фернандо был полон едва сдерживаемого гнева и чего-то еще, что Триста в своем взвинченном состоянии не могла определить. – Твоя репутация – или то, что от нее осталось после столь откровенного пренебрежения приличиями, – могла быть окончательно подорвана. Наверное, даже до тебя дошли все возможные последствия подобного безрассудного поведения! И если тебя, как обычно, не интересует мнение других, то хоть немного позаботься о чувствах тех, кто тебе якобы дорог! Здесь Калифорния, а не Париж или Рим, и богемные привычки твоих друзей могут вызвать, мягко выражаясь, недоумение.

– О Фернандо, любовь моя, я уверена, что Триста очень-очень сожалеет. Но разве ты не видишь, что сейчас она чувствует себя не совсем хорошо? Сначала дай ей отдохнуть, и, я уверена, она сможет все объяснить… разве не так, дорогой?

– Со мной все в порядке. Просто я выпила слишком много шампанского, чтобы… чтобы заставить себя молчать! И я не считаю, что должна кому-то давать объяснения, – так что, если вы ожидаете, что я буду пытаться вымолить прощение… Извини, Фернандо, но я не стану этого делать – по крайней мере по отношению к тебе! Тем более что ты уже вынес мне и обвинительное заключение, и приговор! Умоляю тебя: думай что хочешь, но только помолчи!

В общем, поездка от порта до гостиницы оказалась не очень приятной. Мари-Клэр пыталась успокоить Фернандо и заставить замолчать Тристу. Мрачная атмосфера ничуть не разрядилась, когда их карету обогнал шикарный английский фаэтон, которым твердой рукой правила столь же шикарная блондинка. Проехав мимо, она насмешливо помахала им рукой.

А это еще кто? Она, кажется, тебя знает – та дешевая пуль,[6] которая нас сейчас чуть не перевернула? – Когда Мари-Клэр злилась или ревновала, она переходила на французский. – Она тебе знакома, да? С ней ехали твой друг Эрардо Куэвас и наш общий любимец Блейз Давенант! Что ты об этом думаешь, Триста? Несомненно, это ее сегодняшние клиенты! Ты тоже собираешься вечером поразвлечься, Фернандо? Это и есть твое собрание?

– Разве я не говорил уже, что тебе не пристало быть такой ревнивой, милая женушка? А что касается твоих нелепых подозрений – уверяю тебя, эту женщину я не знаю! Возможно, это одна из многочисленных подружек Эрардо: ему всегда нравились хорошенькие девицы, которые играют в карты, он же сам игрок. А теперь оставим эту тему!

Так, значит, это все-таки был Блейз! Несомненно, они с сеньором Куэвасом собираются насладиться всем, что может предложить Сан-Франциско. Ее же сначала силком выдали замуж, а через несколько часов выбросили как ненужную вещь! И теперь ей приходится выслушивать напыщенные проповеди и ненужные советы. Будь прокляты все мужчины! И почему она только сама не родилась мужчиной со всеми сопутствующими тому привилегиями?

«Это несправедливо! – возмущенно думала Триста. – Почему я тоже не могу немного развлечься? Мой дорогой братец Фернандо обвинил меня в гораздо худших грехах – и этот лицемерный подонок, за которого мне пришлось выйти замуж, тоже! Я должна… О, с какой радостью я тогда посмотрю на их лица! А почему бы и нет?»

Триста в возбуждении бросилась лицом вниз на узкую кровать. Многочисленные одежды и похожий на клетку кринолин, которые приходилось надевать, чтобы не отставать от моды, нестерпимо мешали. Триста едва могла дышать. Одежда тянула ее вниз, в глубь зеленых вод, легкие заполнялись и заполнялись болотной водой… и вот Триста уже сама стала частью вечного болота и всего, что оно дарит и что отбирает.

Несколько секунд Триста лежала без движения, слыша как бы со стороны собственное тяжелое дыхание. Пот лился градом по ее лицу и груди. Затем она принялась лихорадочно расстегивать высокий тесный воротник. Крошечные черные пуговицы разлетались во всех направлениях, усыпая пышный ковер. Они были пришиты по всей длине туго застегнутого лифа – до самой талии, – и Триста торопливо срывала их, стремясь освободиться и вдохнуть наконец полной грудью.

Покончив с пуговицами, Триста принялась расправляться с другими помехами. Она судорожно сдирала новое платье, множество шелковых, в кружевах, нижних юбок и, наконец, ненавистную железную клетку – нелепую конструкцию под названием кринолин. Больше она никогда его не наденет, пусть даже прослывет отставшей от моды!

Будьте прокляты также все корсеты, которые впиваются в тело и не дают вздохнуть. Зачем женщины доставляют себе такие неудобства лишь для того, чтобы по моде нелепо выглядеть? Если бы только можно было так же легко сорвать с себя туго зашнурованный корсет!

Но корсет был аккуратно зашнурован сзади, и Тристе было с ним не справиться одной. Она громко выругалась по-французски, вспомнив, что это работа Блейза – и сделал он это не далее как сегодняшним утром. Он специально зашнуровал ее так, чтобы она не могла освободиться без посторонней помощи! Блейз настолько обнаглел, что решил заставить ее таким образом дожидаться своего возвращения, хотя он может вернуться и под утро.

«Я найду кого-нибудь другого, кто расшнурует мне корсет, – только и всего!» – с вызовом подумала Триста. А почему бы и нет? Лучший способ излечиться от слабости, которую она испытывает, когда Блейз Давенант к ней прикасается, – это сравнить его с кем-нибудь другим. Нужно заняться любовью с каким-то другим мужчиной. Но с кем же? С незнакомцем? Нет, нельзя идти на такой риск. С кем-то, кого она знает и кто ей может понравиться? Внезапно ее озарило, и Триста вслух рассмеялась. Ну конечно! Симпатичный друг Блейза – Эрардо.

Он ведь говорил, что собирается сегодня рано лечь спать. Тристе внезапно очень захотелось оказаться в его постели. Бедный Эрардо так одинок, и она тоже одинока. А ведь наступает одна из тех туманных ночей, которыми славится Сан-Франциско, – когда нужно растопить огонь в каждой комнате, чтобы спастись от пронизывающего холода… «Обжигающе холодная ночь», как любила говорить тетя Чэрити, когда Триста была еще ребенком.

Почему она должна спать одна, не имея возможности ощутить тепло человеческого тела? Даже Фарленд, ее официальный «муж», без всяких угрызений совести оставил Тристу, чтобы отправиться в злачные места Сан-Франциско. Даже не поинтересовавшись, как там бедная Джессика и его сын. Почему только все мужчины такие похотливые свиньи?

К чему об этом думать? Гораздо проще не колебаться, а действовать, дав волю инстинктам.

Триста выбросила из головы все мысли и принялась вытаскивать бесчисленные шпильки и крошечные заколки, которые скрепляли прическу. Тяжелая черная грива волос в беспорядке опустилась на плечи и на спину. Не пытаясь найти расческу, Триста нервно провела по волосам дрожащими пальцами. Затем она сняла со спинки стула отороченную шелком кашемировую шаль, которую надевала за обедом, и обернула ее вокруг своего почти обнаженного тела на манер женщин полинезийских островов.

Снаружи не слышалось ни голосов, ни шагов. Уже поздно, и поблизости никого не должно оказаться. В любом случае его комната всего в нескольких ярдах, и если она быстро пробежит это расстояние…

«Нет, я не струшу – я это сделаю!» – внушала себе Триста, открыв дверь и выглянув в пустынный коридор. Босые ноги мигом домчали ее до двери номера, который занимал Эрардо Куэвас. «Не мешкай!» – напомнила себе Триста и тихо постучала. Не дождавшись ответа, она постучала более настойчиво. Ей показалось, что она услышала сонное бормотание, но тут внезапно раздавшиеся на лестнице голоса заставили ее вздрогнуть. «Какое счастье, что здесь не заперто!» – подумала Триста, чувствуя, как дверная ручка подалась под ее похолодевшими пальцами. Быстро закрыв за собой дверь, Триста скользнула в спасительную темноту.

Он уже спит? Сейчас, в последний момент, у нее внезапно сдали нервы. Тристе вдруг захотелось повернуться и убежать, скрыться в относительной безопасности своей комнаты, прежде чем Эрардо успеет что-либо понять. Но было уже поздно. Голоса, которые она только что услышала, стали громче и звучали совсем рядом. В темноте раздался зловещий щелчок, от которого Триста похолодела.

– Надеюсь, вы не станете стрелять в перепуганную женщину, сеньор! – прошептала она срывающимся голосом. – Если бы я знала, что вы уже спите, я бы ни за что на свете не стала вас беспокоить. Я… я так смущена! – Почему он молчит? Пусть бы сказал хоть что-нибудь, чтобы она не чувствовала себя так неловко! Тристе показалось, что она услышала, как Эрардо вполголоса выругался по-испански. – Пожалуйста… я не знаю, как объяснить, – продолжала она, стараясь не терять смелости, – но я… я не могу заснуть, потому что все время чувствую, что задыхаюсь! Некоторое время я не носила корсеты, и теперь…

– Корсет, сеньора? Я не мог себе представить, что мои самые смелые мечты станут прекрасной реальностью! Подумать только: я ведь мог разрядить в вас этот пистолет, не зная, что… Боже всемогущий! – Он столь страстно шептал по-испански, что Триста еще больше разволновалась. Но ведь она знала, на что шла, разве не так?

– Прошу прощения – мне не следовало приходить сюда, сеньор! Я извиняюсь за вторжение. Я не хотела… Что вы теперь подумаете обо мне? Надеюсь, вы забудете об этой… об этой глупости… О!

Когда он успел встать с кровати и незаметно для нее пересечь комнату? Внезапно Триста почувствовала на своих плечах его руки. Он развернул ее, шаль упала на пол, и в тот же момент она услышала сзади его шепот: «С вашего разрешения… прекрасная сеньора». Триста застыла на месте, ее босые ноги как будто приросли к полу. Она почувствовала, как теплые руки прикасаются к ее телу, безошибочно находя и развязывая в темноте нужные узелки. Внезапно между его руками и ее кожей не осталось ничего, кроме тончайшего слоя шелка, который только придавал прикосновениям новое, гораздо более чувственное и возбуждающее ощущение. Триста раньше не могла себе такого и представить: невидимые руки смело гладили и ласкали ее тело. Как зачарованная, она стояла, бессильно прислонившись, и знала, что сейчас не в состоянии ни в чем ему отказать – ни в чем…

Когда он поднял вверх тяжелую копну волос и поцеловал Тристу в шею, лаская другой рукой ее грудь и живот, у нее перехватило дыхание. Мучительно медленно мужчина спускался все ниже и ниже, и его прикосновения сквозь тонкий шелк были неописуемо эротичны. Ее возбуждение достигло максимума, когда невидимая рука скользнула в бездонные глубины узкого каньона.

Сказанные шепотом слова были едва слышны, хотя в их значении было невозможно ошибиться.

– En el piso, mujer! A rodillas…

Какая тут может быть ошибка, она же знает испанский. «На пол, женщина! – сказал он. – На колени…» И в то же мгновение руки, которые только что ласкали Тристу, стали пригибать ее книзу, нажимая на поясницу. Триста изогнулась, как кошка, и тут же, отбросив вверх шелковую завесу, мужчина резким, почти грубым толчком неожиданно вошел в нее. Казалось, он пронзил ее насквозь. Триста вскрикнула и закусила губу, ее лицо вжалось в грубую поверхность ковра. А он все двигался и двигался в ней, пока неожиданно то, что сначала казалось ужасно болезненным, превратилось в наслаждение более острое, чем что-либо испытанное Тристой раньше. Волны блаженства накатывали на нее одна за другой, рыдания и стоны непрерывно сотрясали ее тело. Как Триста ни сопротивлялась этому чувству, оно было сильнее ее.

Наверное, именно тогда она поняла, кто он. Или она знала правду с самого начала?

Оправившись (хотя и не полностью) от первоначального шока, Триста смогла вновь мыслить почти рационально. Она пришла к выводу, что он продолжает верить, будто она считает его сеньором Куэвасом, которому отдалась с такой легкостью и готовностью. Неужели он в самом деле вообразил, будто сказанные шепотом испанские слова могли ее обмануть? Ну что ж – пусть остается при своем мнении! Он чуть было не растоптал ее гордость, так почему бы на этот раз не пострадать его мужскому тщеславию?

Он лежал на ней сверху, чуть сместившись на сторону и дыша ей в шею. Он взял ее на полу, приказав встать на колени, как будто она была…

– О Эрардо! – притворно вздохнув, срывающимся голосом прошептала Триста. – Как только я увидела вас, я уже знала, что ваше прикосновение заставит меня забыть обо всем – буквально обо всем. Мне так хотелось быть с вами – только с вами – по своей доброй воле, без всякого принуждения! Когда вы занимались со мной любовью, у меня все время перед глазами стояло ваше милое лицо! Только вам я готова подчиняться – и с наслаждением!

Ага! С мстительным удовольствием Триста почувствовала, как напряглось его тело, которое до сих пор спокойно лежало в ее объятиях. Все предупреждало Тристу об опасности. Каждый его мускул прямо-таки излучал бешенство, и это в любой момент могло закончиться насилием. Даже установившееся молчание, казалось, вибрировало, как струны арфы под руками неумелого музыканта. Чего она хотела добиться своей якобы безыскусной речью? И почему ей всегда нужно доводить его до бешенства?

«Я готов ее убить», – внезапно понял Блейз. Он действительно был на волосок от того, чтобы придушить ее. Эту ведьму, с волосами, черными как ночь, и серебристыми, как луна, глазами, на которой он имел глупость жениться. И уже через несколько часов после церемонии оказалось, что она пытается наставить ему рога с его же другом.

О Боже, какой же похотливой дрянью она стала! Превратилась в откровенную шлюху, которая старается получить удовольствие где только можно и потом даже не проявляет ни малейших признаков раскаяния. Очевидно, она совершенно лишена всяких понятий о нравственности, и так было с самого начала. А он, Блейз, оказался первым из тех дураков, которых она ввела и продолжает вводить в заблуждение своей искусной игрой. Он действительно должен, просто обязан ее убить, подумал Блейз, и с этой мыслью протянул руки к шее Тристы и почувствовал, как лихорадочно бьется на ней крошечная жилка.

Почему же она не двигается? Ну попробуй освободиться или умоляй о пощаде – сделай же хоть что-нибудь! Не лежи так неподвижно, как будто чего-то ждешь!

Чего она может ждать, эта девка! И чего еще хотеть? Он бы… А почему бы и в самом деле не поступить с ней так, как ему хочется. Ведь она лежит здесь, явно согласная на все. Значит, ей нравится, когда ее берут силой? Берет человек, с которым она едва знакома, и все это, как она выразилась, «по доброй воле»! Пожалуй, настало время ей узнать, что с женщинами, отдающимися так легко и с такой готовностью, большинство мужчин обращаются так, как они того заслуживают. Она даже не достойна того, чтобы ее убили, ничтожная шлюха!

Блейз демонстративно убрал руки с ее шеи, положив их сначала ей на плечи, а затем на грудь. Небрежно помяв ее, он провел рукой по животу Тристы, просунул ее между ног и принялся грубо шарить там, не обращая внимания на вскрики Тристы и ее попытки освободиться. Раз она поступает как проститутка, то пускай знает, как с такими обращаются!

– Эрардо… не надо! – выдохнула Триста.

В ответ Блейз с притворной нежностью погладил ее шею и прошептал по-испански:

– Но ведь вы только что сказали мне, как рады подчиняться моей необузданной страсти. Эти слова совсем свели меня с ума, и теперь я хочу изучить каждую клеточку вашего тела – как снаружи, так и внутри! Сейчас уже не стоит изображать из себя невинность. Не надо меня дразнить. Так вам больше нравится? Вы были со мной так любезны, что я хотел бы вернуть вам долг, если смогу…

В ответ Триста, пытаясь вырваться, начала извиваться. Блейз потерял терпение и, убрав руку с ее груди, резко шлепнул Тристу по бедру, как будто она была непокорной, не приученной к дисциплине кобылой. Не обращая внимания на ее сдавленные крики, он демонстративно просунул руку еще дальше, погружаясь в теплое, вибрирующее тело, гладкое, как мокрый шелк. И вдруг совершенно неожиданно для себя Блейз обнаружил, что хочет ее снова – вопреки разуму и здравому смыслу.

Поняв, что она не сможет освободиться, Триста заплакала от отчаяния и унижения. Он ведет себя так, как будто она всего лишь… всего лишь… мертвое тело! Только пользуясь своей грубой силой, эта скотина смогла заставить ее терпеть подобное издевательство – пусть он даже считает его наказанием за ее бесчисленные грехи.

Но что же с ней происходит? Почему, несмотря ни на что, Триста чувствует, как в ней поднимается животная страсть под стать той, которая сейчас охватила его? Освободившись наконец от того, что она сначала посчитала пыткой, Триста издала сдавленный стон, который тут же перешел в возглас удивления. Ее, будто кучу грязного белья, подняли с пола и швырнули на кровать. Блейз намертво зажал ее ноги у себя на плечах и вошел в нее глубоко, а затем еще и еще глубже. Сначала его движения были быстрыми, потом дразняще медленными, потом вновь быстрыми и вновь медленными – пока Триста не застонала, отчаянно желая, чтобы Блейз не останавливался. А затем остались только ощущения, вытеснив какие бы то ни было мысли.

Глава 25

Этой ночью все-таки наступил момент, когда они перестали притворяться. Это все равно стало невозможно, когда на сцене собственной персоной появился довольно пьяный сеньор Куэвас, ведя за собой сеньориту с пышными формами. Когда Куэвас увидел, что его кровать уже занята, он, мягко выражаясь, несколько удивился.

– Итак, у вашего Эрардо появился соперник, – проворчал Блейз. – И что вы теперь будете делать?

Тут Триста поняла, что настал ее час. Сейчас она покажет ему, на что способна!

Эрардо Куэвас поставил на шатающийся стол маленькую лампу, которую принес с собой. Никто не успел ничего сообразить, как Триста уже проворно вскочила на ноги. Даже не пытаясь прикрыть свое обнаженное тело, она спокойно прошла через комнату, подняла шаль, небрежно набросила ее на плечи и затем, улыбнувшись, попросила у сеньора Куэваса разрешения взять на время лампу, чтобы дойти до своей комнаты.

Шаль не закрывала практически ничего. «И она прекрасно это понимает, подлая шлюха!» – разъярившись, подумал Блейз, но вынужден был стерпеть ее возмутительную выходку. Нет, но какова наглость! Голая, она продефилировала по комнате с таким видом, будто разодета в шелка, у двери остановилась, послала всем воздушный поцелуй и ушла, не заботясь о том, что может на кого-нибудь наткнуться в коридоре. Эрардо и его временная подружка так и застыли с разинутыми ртами.

Почему обманутый муж всегда смешон? Особенно если он внезапно оказывается один в постели, которую явно стремится занять другая пара? Блейз сейчас пожалел о том, что сдержал свой порыв и не убил шлюху. Тогда бы ему не пришлось оказаться в такой нелепой ситуации. Несомненно, ей уже не в первый раз приходится обнаженной разгуливать перед другими людьми, даже совершенно посторонними. Да будь она проклята!

Пришедшая с Эрардо женщина принялась хихикать в кулачок. Ее любопытные глазки обшаривали комнату, не пропуская ни одной детали, включая валяющийся на полу корсет…

– О, пардон, Блас! – смущенно пробормотал Эрардо Куэвас. – Если бы я знал, что… Если бы вы мне сказали…

– Что сказал? – прорычал Блейз, вылезая из кровати. – Она искала вас, амиго, и должен признаться, что я сделал все возможное, чтобы не уронить вашей репутации.

Так ли это? Потом Блейз будет проклинать свое недомыслие и свою проклятую гордость. Надо было идти к ней и сломать те барьеры, которые она по каким-то причинам специально возвела между ними, пусть для этого даже пришлось бы взломать запертую дверь номера.

А так все превратилось в заурядную сделку с Эрардо. Чтобы удовлетворить свою мужскую гордость, Блейз остался развлекаться с полногрудой и опытной Роситой, а Эрардо через некоторое время дал себя уговорить и отправился за три двери по коридору за теми удовольствиями, которые его там как будто бы ждали.

«Конечно, – думал Блейз, – уж ему-то не пришлось ломать дверь!» Столь же очевидно, что Эрардо встретил теплый прием, иначе он не оставался бы там с ней, сплетясь в жарких объятиях, до полудня или еще дольше. «И сколько еще это будет продолжаться?» – гадал Блейз. Нет, она по натуре шлюха – это очевидно. И следует только пожалеть несчастного Эрардо, а не поддаваться неразумным порывам, которые требуют, чтобы он все-таки взломал эту закрытую, запертую на ключ дверь и застрелил обоих, послав каждую пулю точно в цель.

Как она смеет проявлять такое откровенное бесстыдство? И почему его так называемый друг так быстро дал себя уговорить обменяться партнерами по постели?

Сам Блейз уже давно отделался от прилипчивой Роситы, сделав более чем щедрый «подарок» для ее голодающих (по крайней мере так она говорила) родителей, и теперь расхаживал взад-вперед, как разъяренный тигр. Его мысли все больше и больше сосредоточивались на том бессмысленном акте насилия, который он готов был совершить. Нет, тем самым он только представит себя перед всеми ревнивым дураком и рогоносцем. В конце концов ради Чэрити он вытащил эту дрянь из очень неприятной ситуации. А теперь, раз она так решительно настроена бросать вызов общественному мнению, он может заняться делами, которые его сюда привели, и забыть о существовании этой неблагодарной, плохо воспитанной потаскухи.

Блейз спустился вниз по лестнице и следующие несколько часов провел, слушая рассказы о деятельности Рыцарей Золотого круга. В конце концов, он принадлежал к старой, уважаемой на Юге семье, хотя и был художником и, стало быть, белой вороной!

Лишь к концу дня Блейз встретился с Эрардо Куэвасом, который как раз его искал. С робким, извиняющимся видом Эрардо открыл рот для объяснения, но Блейз же, в свою очередь, попытался решительно, раз и навсегда, объявить своему другу, что эта тема его нисколько не интересует. Почему, черт побери, его должно интересовать, чем занимается эта потаскуха? Считается, что она жена Фарленда Эмерсона. Так вот пусть его и беспокоит ее поведение!

– Блас, amigo,[7] я только подумал… я думал, что вы захотите узнать…

– Все, что я хочу узнать, – это что затевают «мокассиновые змеи».[8] Я надеюсь, вам удалось что-то выяснить, прежде чем вы поддались чарам этой… как бишь ее зовут? Ну так?..

Будучи неглупым человеком, Эрардо заметил стальные нотки, звучавшие в нарочито небрежной речи Блейза. Тот явно был в опасном состоянии – как раскаленная добела кипящая лава, готовая извергнуться в любую минуту. Когда Блейз такой, лучше не перечить и заниматься делом. Это самое разумное!

Только сделав свое сообщение и уже собираясь уходить, Эрардо Куэвас вспомнил о том, что хотел сказать.

Дверь уже закрывалась, когда он повернулся к Блейзу и небрежно сказал:

– Ах да, чуть не забыл. Думаю, вы с облегчением воспримете весть о том, что ваша… что леди уже уехала из Сан-Франциско в Монтеррей.

Карета компании «Эббот энд Даунинг Конкорд», движущаяся по разбитой дороге, тряслась невыносимо, а уж о сне в ней нечего было и думать. Состояние и без того расстроенных нервов Тристы не улучшало и соседство Фернандо.

Мари-Клэр плохо себя чувствовала и, кроме того, скучала по детям. Но все равно она не выносила, когда кто-то болеет или умирает, так что ее присутствие только повредило бы. К тому же тетя Чэрити откровенно сказала, что если Мари-Клэр не может справиться со своими истериками, то пусть лучше сидит с детьми и не заставляет себя из одного лишь чувства долга тащиться в Монтеррей.

Фернандо постоянно извинялся за отсутствие жены и, к счастью, не распространялся о запутанных делах Тристы. Во время же казавшегося бесконечным путешествия Фернандо ее не беспокоил, и Триста, закрыв глаза, делала вид, что спит, хотя тяжелые мысли не отпускали ее ни на минуту.

Какой эгоисткой она была, какой бесчувственной, насколько занята собой! Она все воспринимала как должное – любовь и понимание папы, его поддержку, – а он постоянно мучился и ничего об этом не говорил.

Слава Богу, Фернандо большую часть времени молчал, давая ей возможность оставаться наедине с собственными мыслями. Проклятая похоть и страсть к экспериментам заставили Тристу просить, как она предполагала, постороннего человека удовлетворить ее любопытство и взять ее. Да, это ее вина – только ее! И гораздо лучше вообще не думать об этом – и о Блейзе Давенанте, и о том, что он подумал, когда его «новобрачная» уже через двадцать четыре часа ему изменила.

Если что-то и пострадало, так это только его дурацкая мужская гордость, подумала Триста. Она сразу же постаралась отбросить всякие другие соображения, напомнив себе, что Блейз, вероятно, только рад избавиться от жены, являющейся одновременно женой другого. Во всяком случае, Триста твердо решила, что не хочет больше и слышать о Блейзе Давенанте. Особенно после того, как он столь ужасно обращался с ней прошлой ночью, подонок!

Должно быть, она уснула. А когда проснулась, то обнаружила, что карета уже достигла предместий Монтеррея.

Внешне ранчо дель Арройо казалось таким же мирным и полным покоя, как всегда. Только странная тишина окутывала его как туманом, придавая знакомому пейзажу странный, нереальный вид.

И пожалуй, лучше было вовсе не замечать тех перемен, которые произошли за последние несколько лет.

Слышался знакомый ровный шум океана, вид на который открывался с вершины скалы. Там все еще стоял глинобитный дом, построенный одним из первых поселенцев – тех, что пришли в Калифорнию с отцом Униперо Серра.

С веранды можно было видеть поля, простирающиеся до самого океана, там паслись кони, и слышать неумолчный гул волн, разбивающихся о песчаную косу, похожую на полумесяц.

– Он говорил… ну ты ведь знаешь, как он любит море! Он сказал мне, что… что, когда он будет умирать, последний звук, который он хотел бы услышать в своей жизни, – это рокот океана.

Тетя Чэрити выглядела постаревшей и очень усталой. Такой Триста ее еще никогда не видела. В пышных каштановых волосах проглядывали серебряные пряди. Но боевой дух не покинул ее, а язык не щадил ничего, что оскорбляло ее рассудок или вызывало раздражение.

– Ну слава Богу, ты наконец приехала! – Таковы были первые слова, которыми она встретила Тристу. Отведя ее в сторону, Чэрити дала точный и неприукрашенный отчет о состоянии здоровья Хью Виндхэма. Чэрити явно смирилась с тем, что ее брат умирает. Триста же в первые недели никак не могла поверить в это.

Дни и ночи слились в одно смутное пятно. Триста утратила ощущение времени и не хотела его вновь обрести. О, если бы можно было вернуться в прошлое и многое там исправить! Папа не умрет! Она ему не позволит! Она не представляла свою жизнь без папы, он был ее опорой, придавал ей силу, дарил сознание того, что она любима, что она нужна. Почему он не сказал ей, что так болен? Почему он не позволил ей остаться с ним? Триста была врачом и привыкла к разным заболеваниям. Она сама проводила операции, в случае необходимости ампутировала конечности, старалась утешить друзей и родственников умирающего. Но только теперь она поняла, как мало стоят эти утешения и как тяжело свыкнуться с неизбежностью смерти дорогого тебе человека. Когда не остается надежды, не помогут никакие слова. Остается только страдать, глядя на то, как страдает и медленно умирает человек, которого ты любишь.

– Не стоит говорить мне о том, что я уже и так знаю, – в первый же день сказала Чэрити. – Но он будет рад, что ты приехала, а кроме того, ты можешь облегчить его боль. Это все, что ему сейчас нужно, понимаешь? Ради него ты должна быть сильной. Не смей при нем плакать, слышишь? Слава Богу, это глупое создание, на котором женился мой племянник, не приехало. Я ее просто не переношу! А тебе, учти, надо будет обязательно регулярно высыпаться. И не смотри как потерянная – доктор ты или нет? Иногда он тебя не будет узнавать или будет принимать за кого-то еще – ну и пусть. Для него сейчас лучше забыть о настоящем.

Тетя Чэрити была права. Иногда Хью Виндхэм узнавал Тристу и, пытаясь улыбнуться, похлопывал ее по руке худыми пальцами – кожа да кости. А иногда он пребывал, казалось, в другом времени и пространстве и хриплым, едва различимым голосом обращался к людям, о которых Триста совершенно ничего не знала. А когда она давала ему морфий, он часами находился в бессознательном состоянии.

Фернандо приходил и уходил, но явно не мог выдержать у постели больше, чем несколько минут. Он без разговора привозил те лекарства, которые заказывала Триста, но было ясно, что Фернандо под любым предлогом старается вырваться с ранчо. Большую часть времени он проводил в главном доме или в долине – якобы для того чтобы присмотреть, как там идут дела.

– Сколько это будет продолжаться? Черт побери, я привез тебя сюда для того, чтобы ты хоть что-нибудь сделала! Ну и что толку, что ты стала врачом! Женщина-врач! Тебя никто всерьез не воспринимает!

В то утро Фернандо застал ее врасплох. Триста провела бессонную ночь, прислушиваясь к тяжелому, хриплому дыханию отца и его стонам, заставлявшим ее вздрагивать от жалости. О, если бы только она могла разделить с папой его боль!

– Я не знаю… Я чувствую себя такой беспомощной! Он… если бы можно было что-то сделать, я бы сделала! Пожалуйста, Фернандо, не надо!

– Что не надо? Чего ты ждешь? Знаешь, ты никогда не сможешь меня одурачить, даже если заставишь всех поверить в свою невинность! Насколько я могу припомнить, ты вешалась мне на шею, но вдруг решила, что приятнее меня дразнить. Разве не так? Ты меня завлекла, а потом сделала вид, будто я тебя насилую, хотя все время сама этого хотела, ведь так? Ведь так, лживая сучка?

Он схватил ее за плечи и с силой потряс. Нервы Тристы не выдержали, и она протестующе закричала, одновременно пытаясь вырваться:

– Нет! Оставь меня… оставь меня в покое!

– Фернандо! – раздался суровый голос тети Чэрити. – Думаю, что сейчас не время и не место для взаимных обвинений. Тристе нужно поспать, а ты, дорогой племянник, должен через час встретить своего брата. Или ты забыл, что он сегодня утром приезжает из Сан-Франциско?

Триста убежала, скрывшись в относительной безопасности своей крошечной, скудно обставленной комнаты. Какое счастье, что вмешалась тетя Чэрити! В глазах Фернандо было нечто, сильно ее испугавшее.

Почему он так ее ненавидит? Что она ему сделала? Конечно, все дело в ее матери! А когда пришли наконец долго сдерживаемые слезы, Триста стала думать о том, что папа не может, не должен умереть, оставив ее одну, без своей любви и заботы.

Она знала, что переутомилась. Недосыпание может сыграть с вами скверные шутки, вызвав галлюцинации. Но невысказанное желание было таким сильным, что не покинуло ее даже тогда, когда она, все еще всхлипывая, погрузилась в дремоту. Она явственно услышала голос Старухи с болот и даже почувствовала незабываемый запах застоявшейся воды и болотных растений.

– Тебе еще нужно многому научиться, нетерпеливое дитя! У тебя есть Сила, но ты слишком занята поисками правды. Никогда не злоупотребляй своей Силой… Будь осторожна… – А потом, когда знакомый голос утих, до нее донесся тихий, едва различимый шепот: – Ты придешь ко мне тогда, когда это действительно будет нужно, но не сейчас… Еще не время…

И Триста заснула тяжелым сном без сновидений и спала до тех пор, пока ее не разбудила тетя Чэрити.

– Прошу прощения, моя дорогая, я знаю, что ты только вздремнула, но отцу стало хуже. Ему так больно, что я едва могу это выносить! Триста, ты должна…

– Я могу дать ему морфия – сделать подкожную инъекцию. Это по крайней мере облегчит боль. Я пойду к нему прямо сейчас, мой саквояж здесь. – Триста слышала свой голос, произносила еще какие-то слова. К чему эти слова перед лицом страданий и отчаяния? Что хорошего в Силе, если ты не можешь ее использовать даже для того, чтобы помогать и исцелять?

– Да, возьми свой саквояж и морфий тоже… Сколько у тебя еще осталось?

Все еще пребывая в полусне, Триста взяла необходимое и устремилась за тетей. Сердце ее стучало, хотя Триста отчаянно пыталась успокоиться. «Неужели папа умирает? Нет, он не может умереть, не может умереть!» – упрямо твердила одна часть ее сознания, в то время как другая произнесла вслух:

– Я сделала запас, которого хватит недели на две или даже больше. Тетя Чэрити, пожалуйста, если папе станет хуже…

Когда Чэрити резко остановилась, Триста налетела на нее и упала бы, если бы тетка не схватила ее за руку:

– Хуже? Да что может быть хуже этого? Мы обе знаем, что он умирает… и умирает медленно, в страшных муках. Ты разве не слышала, как он вполголоса молился, чтобы все это кончилось? Разве мы позволили бы любимому животному так страдать? Ради Христа, девочка, скажи: ты желала бы себе такой смерти?

Триста не понимала или не хотела понимать, что предлагает тетя Чэрити. Морфий… В определенной дозе он на время облегчает боль и погружает в глубокий сон… А если увеличить дозу, то страдание уйдет навсегда – и наступит забвение.

– Я… я не могу! Меня учили исцелять, учили…

– Если ты не чувствуешь в себе сил освободить его, это сделаю я! Я должна это сделать ради него, ради моего брата Хью! Как он сделал бы это ради меня. Я надеялась, что ты меня поймешь, Триста, но, если тебе не позволяет на это решиться совесть, дай мне выполнить свой долг.

Глава 26

«Выполнить свой долг… Выполнить свой долг…»

Эти слова звенели в ушах Тристы как колокола церковной миссии, основанной еще отцом Униперо Серра.

Все были в черном, даже тетя Чэрити.

– Слава Богу, он умер во сне. Конечно, я сразу позвала Тристу, но он уже отошел…

Никто не ставил под сомнение ее рассказ и ни о чем не спрашивал. Триста, оцепеневшая от горя и чувства вины, оставила все объяснения на долю тети Чэрити.

Триста плакала так долго и так безутешно, что сорвала голос и могла говорить только хриплым шепотом.

– Ради Бога, не принимай все так близко к сердцу! – раздраженно сказала Мари-Клэр. Она прибыла на похороны в новом, с иголочки, черном платье из шелка и атласа, отороченном кружевами. Мари-Клэр не собиралась ни на день сверх необходимого задерживаться в скучном провинциальном Монтеррее. Желание поскорее вернуться в город делало ее мрачной и раздражительной. Мари-Клэр считала, что Триста играет. В конце концов, когда она была в Европе, то не слишком скучала по своему отчиму!

– Теперь, я полагаю, ты отправишься в Бостон со своей дорогой тетей Чэрити? – сладким голосом спросила Мари-Клэр, собирая вещи на следующий день после похорон свекра. – Я слышала, что там разрешают практиковать женщинам-врачам – если ты действительно этого хочешь! Но, если желаешь знать мое мнение: тебе нужно остепениться и завести детей! Я уверена, что Эмерсоны будут просто вне себя от радости…. Да, кстати, а как твой муж? Тебе очень повезло, что он такой джентльмен и такой чуткий, дорогая! Но если ты будешь по отношению к нему так беспечна, то какая-нибудь вертихвостка вполне может увести его от тебя!

Триста почувствовала облегчение, когда Мари-Клэр наконец уехала, как она всем заявила, к своим детям, которые ужасно по ней скучают. Тот факт, что ее муж оказался равнодушен к ее поспешному отъезду и вообще практически игнорировал свою супругу во время ее полуторадневного пребывания в Монтеррее, нисколько не обеспокоил Мари-Клэр. Она была слишком занята собой.

– Я уверена: тебе не стоит объяснять, что я думаю об этой молодой женщине. Пустая, эгоистичная… А, ладно, не обращай внимания! – Говоря это, Чэрити Виндхэм продолжала укладывать вещи в два небольших чемодана, которые привезла с собой в Калифорнию.

На мгновение она подняла голову и коротко взглянула на Тристу. Та сидела на кровати, глядя на тетку своими странными, серебристыми глазами, которые временами казались слишком большими на ее худом лице.

– Знаешь, лучше бы ты поехала со мной! В Бостоне ты могла бы практиковать или обучать других женщин, которые хотят быть врачами и которых мужчины отказываются учить. Для тебя это было бы серьезной практикой.

– Я не могу! – До тех пор пока Триста не выпалила эти слова, она не подозревала, что уже сделала свой выбор. – Тетя Чэрити, разве ты не видишь, что я не могу? На этот раз я должна идти своим путем, без чьей бы то ни было помощи. Я должна что-то сделать сама, обрести уверенность в себе. И я хочу использовать все, чему научилась, хочу быть полезной. На этой войне понадобятся врачи…

– Лучше скажи – сиделки! Ты думаешь, они признают женщину-врача? Ха-ха! Нет, тебя примут разве что как сиделку, но не более того. И тебе придется выполнять распоряжения какого-нибудь дурака, который называет себя врачом только потому, что прочитал несколько книг по медицине. Неужели ты собираешься довольствоваться этим?

На самом деле Триста сама не знала, чего хочет, – она еще не была готова так далеко заглядывать в будущее. Но, как она и сказала Чэрити, нужно по крайней мере попытаться. А перед этим она хочет некоторое время побыть одна – чтобы все обдумать.

– Ты всегда была упрямым созданием, даже в десятилетнем возрасте! – уже сдаваясь, фыркнула Чэрити. – Хотя, – задумчиво добавила она, – раз ты так полна решимости быть независимой и непременно пройти через все жизненные разочарования… Ты помнишь нашу встречу с мисс Элизабет ван Лью, когда мы были в Ричмонде? Вероятно, моя дорогая, если ты готова подвергнуться определенному риску, то могла бы помочь Соединенным Штатам.

– Быть шпионкой? Но это…

– Нет, не шпионкой, моя дорогая! Вовсе нет. Все, что требуется, – это вести наблюдение и очень внимательно прислушиваться ко всему, что говорят. А потом я найду возможность, чтобы ты передавала то, что узнаешь, через курьера. Ты, конечно, можешь лечить – если тебе позволят! А если кому-то не понравится, что ты женщина, ты ведь всегда можешь снова сойти за молодого человека, ведь правда?

Под степенной, чопорной, даже несколько ханжеской внешностью мисс Чэрити Виндхэм скрывается совсем другая личность, с удивлением думала Триста. Интересно, она действительно так предана своему делу и абсолютно безжалостна в достижении своих целей?

– Ты уверена, что не передумаешь и не поедешь со мной? Тебе будет неуютно, пока рядом болтается Фернандо, если, конечно, ты уже не испытываешь к нему нежных чувств! А если испытываешь, то вот мой совет: воспользуйся встречами с ним, чтобы собрать как можно больше информации об обществе, в котором он состоит. «Рыцари Золотого круга» – так они себя называют. Они хотят, чтобы западные штаты перешли на сторону Юга. Это будет серьезным испытанием для тебя, моя девочка!

Чтобы проводить тетю Чэрити на пароход, который отправлялся в Бостон и далее в Европу, Триста решилась поехать в Сан-Франциско.

Триста не знала, радоваться или печалиться тому, что Фернандо вызвался быть их провожатым. Спутник-мужчина всегда полезен. А Фернандо всегда так предупредителен в отношении леди, которых сопровождает! Когда на дороге к перевалу Пачеко карета опасно наклонялась, он даже поддерживал Тристу, чтобы она, не дай Бог, не ударилась. Триста вынуждена была признать, что Фернандо действительно пытается быть к ней внимательным. Но когда тот услышал, что Триста не собирается сопровождать тетю Чэрити дальше в Бостон, его неодобрение стало почти осязаемым.

Неужели Фернандо состоит в каком-то дурацком тайном обществе? Хотя разве не все мужчины обожают подобные вещи? Триста была уверена, что по крайней мере в данный момент тетя Чэрити преувеличивает значение и влияние так называемых «Рыцарей Золотого круга».

– Куда это вы направляетесь? Я вот еду уже от самого Лос-Анджелеса и устала как собака!

Чересчур ярко одетая женщина улыбалась широкой, дружеской улыбкой. Бросив уничтожающий взгляд на своего внезапно ужасно побледневшего спутника, женщина вновь повернулась к Тристе:

– Как я вижу, у вас тоже мужества хватит на троих. Моего первого мужа убили индейцы прямо у меня на глазах; но он, бедняга, хоть пострелял перед этим! Ну, в этой поездке на нас вряд ли нападут эти краснокожие дьяволы. Вот подальше от побережья – там надо держать ухо востро и пистолет наготове! Я всегда вожу с собой двуствольный пистолет – просто так, на всякий случай, знаете ли. – Женщина коротко засмеялась, откинулась на спинку сиденья и заговорщически подмигнула Тристе – к удовольствию тети Чэрити и к досаде Фернандо. – Женщина должна быть в состоянии сама о себе позаботиться. Особенно в Виргиния-Сити, куда я направляюсь. Я слышала, что там очень неплохое местечко и честолюбивая женщина может славно заработать. Вы не туда едете, случайно?

– Я еще не знаю куда! Как вы думаете, в Виргиния-Сити примут женщину-врача? Хорошего врача?

– Об этом, милая, я ничего не знаю – знаю только, что там нужны хорошенькие леди, которые любят карты! Вы умеете играть в «фараона»? В покер? В «двадцать одно»?

Возможно, потому, что Триста почувствовала, как напряглась рука Фернандо на ее талии и увидела, как помрачнело его лицо, она со смехом ответила:

– Не только это! Я могу еще играть в рулетку и в «баккара»! Но до сих пор я ни разу не слышала о Виргиния-Сити!

– Дорогая, это город золотых россыпей, там всего полно! Единственно, чего там сейчас не хватает, – так это женщин! Понимаете, что я имею в виду? Вы не найдете города более безобразного с виду и более безнравственного, чем Виргиния-Сити! Но там есть настоящий театр. Я слышала, что Лола Монтес поставила там свой «Танец паука», а Ада Менкен сыграла роль в «Мазепе» – на коне и все такое. На сцену бросали мешки с золотым песком, а вместе с цветами за кулисы посылали самородки.

Рыжеволосая женщина представилась как Мартина Жерар. Вскоре, обнаружив, что Триста свободно говорит на парижском диалекте и только недавно покинула Францию, она призналась, что немного скучает по родине, несмотря на то что живет сейчас в стране больших возможностей. Лукаво улыбнувшись, она по-французски сказала Тристе, что если та когда-нибудь передумает и не захочет больше заниматься этой скучной медициной, то всегда сможет приехать в «Серебряный башмак» в Виргиния-Сити. Там ей не придется слишком утруждать себя!

– Интересная женщина! – заметила позднее тетя Чэрити. – И настоящий кладезь информации, – добавила она. – Тебе так не кажется, Фернандо?

– Наша дорогая тетя постоянно испытывает мое терпение своими колкостями и сарказмом! – заявил Фернандо вскоре после того, как они проводили мисс Чэрити Виндхэм на пароход, отплывающий в Бостон. – А что касается той дешевой проститутки… Вступив с ней в беседу, ты тем самым признала, что ты ей чуть ли не ровня…

– Ради Бога, Фернандо! – устало запротестовала Триста. – Может быть, мы хоть на этот раз не будем ссориться? Я понимаю, что мы оба по одной и той же причине чувствуем себя очень несчастными – у нас шалят нервы, – но давай пока заключим перемирие. Веришь ты или нет, но я любила папу – твоего отца – больше, чем могла бы любить родного отца. Фернандо, давай постараемся быть друзьями! Хотя бы ради папы… Я уверена, что он бы очень этому обрадовался.

– Вероятно, ты права, – с видимой неохотой согласился Фернандо, а затем в свойственной ему резкой манере спросил Тристу, что она теперь собирается делать.

– Заниматься медициной – где и как смогу. Если бы я только могла познакомиться с нужными людьми…

– Послушай, – грубовато сказал Фернандо, – я знаю, что я старомоден. Но если ты вбила себе в голову дурацкую мысль о том, что можешь заставить все врачебное сословие признать женщину-врача – кто я такой, чтобы тебя останавливать? Если удастся, я даже помогу тебе – только для того, чтобы доказать, насколько ты ошибаешься.

Фернандо тут же предложил представить Тристу своему другу, который тоже был врачом и мог ей помочь.

– Он турок и, на мой взгляд, слишком интеллигентен. Его зовут Али Ювуз, и его дом находится на пути к нашему – в Менло-Парке. Если он дома, я вас познакомлю, а там поступай как знаешь. – Фернандо внезапно расхохотался. – У моего друга Али есть только одна странность, – добавил он, искоса взглянув на Тристу, – он всем предлагает свой турецкий кофе. Он у него густой, как патока, и почти такой же сладкий, причем отказываться нельзя, иначе он обидится. Просто проглоти кофе, как касторку, и улыбнись – тогда он будет счастлив. Может быть, он поможет тебе – если ты еще не выбросила из головы свои глупые амбиции!

На этот раз Фернандо действительно старался быть любезным. Может быть, смерть папы на него повлияла и Фернандо все-таки решил относиться к ней как к сестре? А встреча с его другом и впрямь может быть даже полезной. Какой же смысл отвергать это предложение?

Триста застыла на краю кровати. Весь ужас происходящего только сейчас дошел до нее. Дом Али оказался лечебницей для душевнобольных, а она сама теперь стала его совершенно бесправной «пациенткой»! Звероподобный «санитар» по имени Нордстрем следит, чтобы она не убежала, Фернандо поливает ее оскорблениями. А что будет дальше?

Слезы наполнили глаза Тристы, придав им серебристый оттенок. Потеряв способность к сопротивлению, она ничего не отвечала. Но почему-то именно ее молчание и отсутствие реакции на его язвительные замечания окончательно придали Фернандо решимости.

Она рождена сукой, которая нуждается в дрессировке. Все это время она дразнила его, завлекая полунамеками и скрытыми обещаниями, которые не собиралась выполнять. О, Мари-Клэр много чего рассказала о его якобы невинной сводной сестричке! Да и письма из Парижа от его тещи только подтвердили то, о чем Фернандо и без того догадывался. А венчал все рассказ капитана Мак-Кормика о ее совершенно вызывающем поведении на борту его корабля. Вот почему Фернандо привез ее сюда! Пусть благодарит Бога, что он до сих пор ее не убил, хотя в ближайшее время она, может быть, об этом еще пожалеет!

– Ты не хочешь отвечать или тебе нечего ответить, а? Я был слишком терпелив с тобой, Триста, а ты, видимо, принимала мое терпение за слабость. Ну, сейчас ты получишь урок, который запомнится тебе надолго, – ты слышишь меня? И я заставлю тебя признать, что ты такая, какая есть, – на все согласная шлюха! Дешевая проститутка!

Не важно, как он ее называет. Важно то, что он сделает с ней потом, когда закончит выкрикивать ей в лицо поток проклятий.

– Раздень-ка эту дрянь и как следует свяжи. По крайней мере этот урок она никогда не забудет!

От сильной пощечины Триста упала на колени. Нордстрем одним рывком поднял женщину на ноги и сорвал с нее одежду, оставив ее совершенно обнаженной. Ее руки были туго связаны за спиной – Триста знала, что если бы стала сопротивляться, то их бы сломали. А мучителям это только доставило бы удовольствие, они смеялись бы еще громче, чем сейчас, когда Фернандо принялся дергать и щипать ее за наиболее чувствительные места. Причем он явно наслаждался, причиняя ей боль, – каждым криком Тристы, каждым ее стоном.

Это было само по себе ужасно, но впереди ее ждало еще худшее. Триста оказалась распластанной на кровати лицом вниз, причем бедра и ягодицы были приподняты с помощью матраса, который тщательно скатал Нордстрем. Ноги и руки ее были закованы в металлические браслеты, глубоко врезавшиеся в тело. Тристу начали безжалостно избивать, она корчилась и рыдала от невыносимой боли и унижения. Мучители не отставали даже тогда, когда Триста, забыв о гордости, принялась молить о пощаде, готовая обещать все, что угодно и кому угодно, лишь бы прекратилась эта пытка!

– Ты такая же шлюха, как и твоя мать, ведь правда? Ну-ка, скажи об этом – я хочу услышать, как ты говоришь это вслух!

Боль огнем полыхнула между бедер, заставив Тристу закричать.

– Тебе так нравится? Ты хочешь, чтобы я снова погладил тебя плеткой вон там? – Фернандо захохотал, слыша нечленораздельные звуки, которые издавала Триста, пытаясь повторить те слова, что он заставлял ее сказать. Фернандо снова засмеялся, когда хлестнул ее кнутом там, где, как он знал, это причиняет самую сильную боль. А потом Фернандо принялся насиловать эту надменную гордячку, с наслаждением, снова и снова, заставляя ее издавать громкие крики. Теперь она была готова говорить все, что он хотел от нее услышать, как и подобает прирожденной шлюхе, – абсолютно все! Сука, такая же, как ее мать! Между ними нет никакой разницы!

Закончив с ней, Фернандо дал знак Нордстрему, до сих пор бесстрастно взиравшему на происходящее, – тот тоже может ею попользоваться, если захочет. И тут Фернандо осенила еще одна мысль, заставившая его улыбнуться. А ведь и вправду! Яблоко от яблони недалеко падает – гласит пословица. Сейчас Триста может только подавленно всхлипывать, безропотно подчиняясь, когда неуклюжее животное – так называемый «санитар» – изо всех сил старается войти в нее. В следующий раз ее вряд ли нужно будет связывать. Нет, такие, как она, входят во вкус, когда над ними издеваются, – и этим стоит пользоваться!

Глава 27

Мари-Клэр пополнела и стала очень раздражительной. Она заявила, что ей до смерти надоела затворническая жизнь, которую приходится вести в Калифорнии, тем более сейчас, во время этой нелепой войны между штатами, когда все мужчины стали такими возбужденными!

Быть замужем оказалось совсем не так приятно, как она ожидала. Хотя Фернандо и подарил ей дорогие бриллианты, о которых Мари-Клэр давно мечтала, он одарил ее – одного за другим – еще и детьми. Мари-Клэр была только рада как можно быстрее сбыть с рук няням и кормилицам эти кричащие, постоянно мокрые создания. А что хорошего в бриллиантах, если у нее так мало возможностей появиться в них в обществе?

Фернандо больше занимает политика и какие-то дурацкие тайные общества, чем светская жизнь. А люди здесь так старомодны, что она не может нигде показаться одна. Даже нельзя одной пойти в театр, конечно, если она не хочет, чтобы о ней пошли разговоры! Ну разве это не смешно?

– Но ты вполне можешь меня сопровождать, ты ведь друг семьи! И ты это сделаешь, правда, Блейз? Ну пожалуйста – все, кто хоть что-то собой представляет, будут в «Метрополитен», чтобы увидеть эту скандальную Аду Как-бишь-ее-там в «Мазепе». А кроме того, тебе, как и любому мужчине, очевидно, нравятся некоторые вещи – м-м-м? Например, как я предполагаю, вот это, а еще вот это…

За те часы, что они провели вместе, Блейз уже понял, что Мари-Клэр нисколько не утратила своей квалификации в любовном искусстве. И сейчас ее жадные губы и нежный язык напоминали ему об этом…

Меньше чем за день она смогла заставить его почти забыть о своей «жене», которая оставила его, уехав со сластолюбивым мужем Мари-Клэр, Фернандо. Как поведала ее лучшая подруга, Триста всегда питала к нему тайную страсть.

– Конечно, они не могли пожениться, так как считались братом и сестрой, – пожав плечами, пояснила Мари-Клэр. – А я – я вышла за Фернандо, потому что не любила мачеху и хотела вырваться из этой дурацкой школы для девочек. В ней было все равно что в монастыре! Но я никогда не возражала, – прошептала Мари-Клэр, повернувшись к Блейзу и прижавшись к нему покрепче, – чтобы они спали вместе. Зачем? Пусть даже они в этот момент занимаются тем же, чем и мы. А тебя эта мысль не возбуждает?

Конечно, Блейз предпочел бы избавиться от своих мрачных мыслей, отдав себя в распоряжение искусных рук и губ Мари-Клэр. Пусть она доведет его до такого состояния, что желание вытеснит все остальное, лишив его способности думать.

К несчастью, как с бешенством обнаружил Блейз, в последнее время он оказался не в силах – как бы ни была искусна в постели его очередная партнерша – полностью избавиться от некоторых неотвязных воспоминаний. Точно так же, как не в состоянии избавиться от привычки думать или дышать!

– Дорогой, – вернул его к реальности голос Мари-Клэр, – ты меня слушаешь? Почему бы нам не уехать с тобой в Европу? Здесь так скучно! Нам будет очень хорошо вдвоем!

Издав хриплый рык, Блейз вскочил с постели. Напуганная Мари-Клэр инстинктивно схватила простыни и прикрылась ими, как бы пытаясь защититься.

– Что? – прорычал Блейз.

Увидев выражение его золотисто-зеленых глаз, Мари-Клэр съежилась от страха. Раньше она не замечала, что эти глаза могут так внезапно изменять свой цвет. Мари-Клэр еще никогда не видела Блейза в такой ярости.

– Я… я не думала, что ты рассердишься! Я полагала…

– У тебя, похоже, вообще нет привычки думать! Ради Бога, неужели ты не понимаешь, каковы могут быть для нас обоих последствия твоего каприза? Я не имею особого желания выступать в роли соответчика в скандальном деле о разводе, моя милая, какой бы прекрасной любовницей ты ни была!

Во всяком случае, он находит ее прекрасной любовницей! Это слегка успокоило уязвленные чувства Мари-Клэр. Она недовольно надула губы, а затем принялась в голос рыдать. Грубое, бесчувственное животное, в которое превратился Блейз, сначала облегчило себе душу ужасным ругательством, а затем сделало то, на что и надеялась Мари-Клэр, – уселось рядом на кровать, перестав метаться по комнате как раненый зверь.

Как только она крепко обхватила его за шею и притянула к себе – он оказался в ее власти! По крайней мере на некоторое время. Раньше Мари-Клэр считала этого человека всего лишь очень хорошим любовником и внимательным слушателем. Теперь же, внезапно открыв для себя совершенно новую, пожалуй, даже опасную сторону его натуры, Мари-Клэр испытала странное возбуждение. С опаской она подумала о том, как далеко можно зайти, дразня Блейза туманными намеками, чтобы не разбудить таящегося в нем зверя. Это было все равно что просовывать палку сквозь прутья клетки, за которой лежит спящий тигр. Когда тигр переполнится яростью и проснется, прутья могут оказаться недостаточно прочными…

– Значит, под тем, что мой муж называет «женоподобной мягкостью», скрывается настоящее чудовище, да? Теперь, когда я увидела, каким ты можешь быть свирепым, я понимаю, что ты, вероятно, как здесь говорят, авантюрист. Ведь правда? Ты меня немного напугал, Блэз Давенант… хотя ты ведь не станешь заходить так далеко и меня убивать, ведь так? Только за то, что я хотела немного поразвлечься, желая перемен? Сан-Франциско в последнее время стал таким скучным!

Мари-Клэр, француженка по происхождению, всегда произносила его имя правильно, на французский манер, в то время как сам Блейз предпочитал именно американизированную версию. Но сейчас… Почему, черт возьми, некоторые женщины все говорят и говорят? Блейза совершенно не интересует, что она о нем скажет или что подумает. Поняв, как сильно он напугал Мари-Клэр, Блейз уже сумел несколько овладеть собой, и сейчас ему требовалась отнюдь не беседа!

– Да замолчи ты! – проворчал Блейз и обеспечил дальнейшее молчание Мари-Клэр, прижав ее губы к своим. Все, чего он сейчас хотел и в чем нуждался, – ощущения вместо мыслей и страстные восклицания вместо слов. Если бы только на ее месте была ведьма с серебристыми глазами…

Мари-Клэр походила на змею. Подобно самке питона, она, как кольцами, обвивала Блейза руками и ногами, стараясь вобрать его поглубже в себя. В конце концов Блейз сильно шлепнул ее по бедрам и развернул спиной к себе, поставив на колени. Он решил закончить это именно так – уж слишком она за него цеплялась. Кроме того, в этом положении женщины не слишком отличаются друг от друга – разве что одни ведут себя честнее других!

Правда, вынужден был признаться себе Блейз, кто он такой, чтобы осуждать других за нечестное поведение, если сам уже давно прибегает ко всяческим уловкам? Если Блейз считал это необходимым, он использовал людей так же, как использовал тот или иной вид оружия; и снова так будет поступать, если придется. То, что он делает это ради своих принципов, или, как некоторые говорят, идеалов, все же не достаточное оправдание. На самом деле плевать сейчас Блейзу на всякие оправдания, просто он злился из-за того, что потерял над собой контроль. Правда, Мари-Клэр, кажется, даже наслаждается той грубостью, с какой он ее взял. Но это вовсе не радует его.

Если бы Мари-Клэр была проституткой, Блейз мог бы хлопнуть ее по заду и отпустить, дав большие чаевые, чтобы остаться наконец наедине со своими мрачными мыслями! Но Мари-Клэр, кажется, была о себе другого мнения, и в ее планы не входило давать ему слишком много спать.

– Ты так сердился на меня за то, что я проявила неосторожность и пришла к тебе сюда! Так вот теперь я не хочу рисковать и идти домой в это время. Вечером все, кого я знаю, выходят на улицу: дышат воздухом или направляются на ужин, в театр.

Когда Мари-Клэр скрылась за ширмой в дальнем конце комнаты, чтобы воспользоваться умывальником, Блейз с облегчением подумал, что она наконец-то собирается уходить. Но нет – Мари-Клэр явно намеревалась остаться. А от него она, несомненно, ждет повторения только что произошедшего между ними. Черт побери! Когда она только устанет или насытится! Чем же, интересно, муж одаряет ее, кроме детей – причем множества детей?

Однако сейчас, невзирая на нескрываемое недовольство Блейза, повернувшегося к ней спиной, Мари-Клэр снова направлялась к его кровати. Ее пышное тело прижалось к спине Блейза, а ее опытные руки уже требовательно шарили здесь и там. Не выдержав, Блейз почти оторвал от себя жадные пальцы Мари-Клэр, игнорируя ее протестующие возгласы.

– Ох, Блейз! Почему ты вдруг стал со мной таким грубым? Что…

Прежде чем Мари-Клэр успела договорить, Блейз резко повернулся к ней лицом. Его странные глаза отливали золотом.

– А что будет, сладкая искусительница, если твой муж неожиданно вернется и вздумает тебя искать? Я не могу его винить, если он станет ревновать такое сокровище! Но, видишь ли, я всего лишь художник, а не дуэлянт. Боюсь, что мне совсем не хочется быть застреленным ревнивым мужем, который поймает меня голым в постели со своей женой!

Приободрившись, Мари-Клэр захихикала:

– Я тебе говорю: он сейчас слишком занят другим! – И она снова засмеялась. – Например, как бы благополучно выдать замуж Тристу за того своего приятеля из Долины, который уже больше ни на что не способен! Разумеется, когда у Фернандо с ней все закончится. Полагаю, это как-то связано с ее наследством… Но меня это нисколько не волнует, а тебя? Пока муж не вмешивается в мои дела, меня не заботит, с кем он спит! А если честно – мы с ним хорошо ладим. Он мне много рассказывает о своих делах, потому что знает: я все пойму. Я ведь прежде всего очень практичная! Как и ты. Разве не так, мой дорогой Блэз?

О да, он действительно очень практичен! И пожалуй, таким он был всегда, с тех пор как стал принимать самостоятельные решения и следовать своим собственным убеждениям. Может быть, это всего лишь идеалистические грезы – ну и что с того! «Цель оправдывает средства…» «Ты должен отвечать ударом на удар…» «Побеждай их их же оружием…» В конце концов во всем этом есть своя правда!

Блэз Давенант (как он был окрещен в честь своего французского дедушки), несмотря на свою внешность, не очень далеко ушел от своих индейских предков. Блэз часто ощущал, что в душе он в большей степени свирепый, ничего не прощающий апач, чем даже его мать, наполовину апачка. Его дед, несмотря на то что был охотником и жил в горах, происходил из хорошей семьи и благодаря мехам, а также торговле с индейцами скопил порядочно денег, чтобы послать дочь учиться в монастырскую школу. Его мать отдали замуж за молодого вдовца – отца Блэза, когда ей едва исполнилось шестнадцать лет, причем согласия девушки никто не спрашивал. Мать была очень красива. Немного смуглый цвет лица и золотистые глаза прекрасно сочетались с прямыми черными волосами. Мать очень молодо выглядела, а походка у нее была такой же гордой и величавой, как у королевы. Как бы она ни была сердита, она никогда не повышала голоса. Даже приемные дети в конце концов научились уважать ее и доверять ей. Это Блэз ревновал мать к ним, ему казалось, что она посвящает им слишком много времени. И конечно, сводные братья и сестры тоже его ненавидели, возмущаясь самим фактом его существования.

«– Грязное индейское отродье!

– Папа, я не хочу, чтобы он разговаривал с моими гостями! Иначе я вообще не стану их приглашать!

– Если он хочет научиться ездить на лошади, то пусть катается со своими проклятыми индейцами, а не со мной. Хотя он там скорее научится есть лошадей, чем ездить на них!»

Как прекрасно он до сих пор все это помнит! Самыми счастливыми днями в жизни Блэза были те, которые ему разрешалось проводить вместе с дедушкой. Раскрыв рот, он слушал рассказы друзей деда – крепких стариков, всю жизнь проживших в горах. Иногда это были небылицы, иногда нет. Маленький Блэз обнаружил, что у него есть двое дядей, которые предпочли жить с апачами и сами стали до мозга костей индейцами. Благодаря им Блэз узнал привычки и обычаи апачей, познакомился с индейскими мальчиками-ровесниками и прошел те же испытания, что и они. Вот там он действительно приобрел кое-какие навыки, а вовсе не в тех школах и академиях, где его учили быть джентльменом.

Со временем Блэз также научился выдавать себя за другого. Для всех он был слабовольным, пустым денди и при необходимости даже трусом. Но иногда – мог убивать с улыбкой на устах. В Европе, куда Блэз, вызвав этим неописуемую ярость и презрение своего отца, отправился изучать искусства, даже самые завзятые, бесшабашные дуэлянты старались обходить его стороной.

– Вы знаете: Давенанту на все наплевать! – говорил один его английский друг. – Он стоит и улыбается дьявольской улыбкой, всем своим видом показывая, что ему все равно, кто будет убит – вы или он!

Но то была Европа. И когда Блэз, мечтавший о свободе, встретился там с пламенными националистами и революционерами, он стал заниматься не только искусством. Он верил тогда и продолжал верить сейчас, что нет большей несправедливости, чем рабство – порабощение человеческого тела, ума и мятежного духа. Недопустимо владеть человеком, как лошадью или собакой, и обращаться с ним даже хуже, чем с любимым животным, – отрицая его право на чувства и эмоции, не говоря уже о способности рационально мыслить.

Примерно к двадцати пяти годам Блэз объехал почти все европейские страны, а также многие экзотические места. Индия, Шанхай, Ява, Египет…

– Старик, тебе это не покажется несколько… ну, скучным? Я имею в виду – если ты вернешься к спокойной, респектабельной жизни в своей старой усадьбе? Или ты заболел золотой лихорадкой? Знаешь, бедная маленькая Саманта будет положительно потрясена! Не говоря уже о Франсине и…

Хотя виконт Новелл говорил все это совершенно серьезно, его приятель разразился смехом:

– Черт побери! Прошу прощения, Пел, но ты так забавно сказал о возвращении к спокойной и – как еще? – респектабельной жизни. Я, мой друг, можно сказать, паршивая овца в стаде! – Улыбка Давенанта показалась его приятелю более похожей на оскал тигра. – Но конечно, я ни за что на свете не пропущу свадьбу своей дорогой сводной сестры! – ворчливо добавил Блэз.

Именно тогда Блэз Давенант и вошел в «высший свет» Натчеза, а потом Чарлстона, Саванны и даже Ричмонда, штат Виргиния.

Он переспал со своей сводной сестрой во время ее брачной ночи, пока ее муж валялся мертвецки пьяный в своей гардеробной. В Чарлстоне он приобрел репутацию дуэлянта и обеспечил себе пропуск в самые лучшие гостиные этого аристократического города тем, что вызвал на дуэль (и убил) человека, который считался лучшим стрелком в четырех штатах. Этот так называемый джентльмен сделал оскорбительное замечание относительно «французишек и выходцев из Техаса».

Вскоре после этого инцидента Блейз (как он теперь стал себя называть) впервые встретился с мисс Чэрити Виндхэм. Потом судьба снова их столкнула, а затем он уже сам искал ее общества – когда через несколько месяцев вернулся в Чарлстон из Техаса. Тогда все и началось – его участие в работе «Подземной железной дороги» и его нынешнее назначение специальным агентом по западным и юго-западным территориям с подчинением лично президенту Линкольну.

Подобно Мари-Клэр с ее чувственным бормотанием и нежными руками, которая все пытается вернуть ему боевую готовность, Блейз стал слишком большим прагматиком. У него есть более важные дела, чем думать о лживой ведьме с распущенными волосами, которая заслужила все, что с ней может случиться. И если она не моргнув глазом обрела сразу двух мужей – то это ее проблема, а не его! Слава Богу, она ушла из его жизни, а с этого момента он постарается изгнать ее и из своих мыслей.

Глава 28

Тиканье часов снова и снова отдается в ее голове, как те слова, что она должна выучить и повторять, повторять, пока не сможет все сказать правильно… Зыбкая граница отделяет боль от наслаждения – или это «наслаждение» на самом деле всего лишь облегчение после того, как кончается боль? Как бы то ни было, она усвоила то, чему ее учили. Тристе всегда говорили, что она хороший студент, который все хватает на лету.

После того самого первого «урока» Фернандо решил оставить ее для себя. Так что единственное удовольствие, которое получал от Тристы Нордстрем, – это возможность избивать ее, когда на то было соответствующее указание, или по собственной инициативе унижать ее как-нибудь по-другому.

Теперь наконец все это кончилось. Триста объявлена «излечившейся» от всех душевных заболеваний, которыми якобы страдала, когда была помещена в так называемый «Закрытый частный санаторий для умалишенных». Она излечилась от всего: от былого упрямства, былой самонадеянности и от всех своих иллюзий.

Триста произнесла свое тщательно отрепетированное «покаяние» перед двумя надутыми самозваными врачами, которые управляли этим заведением. С должным смирением и раскаянием она признала, что позволила своей слабой женской натуре ввергнуть ее в грех и распутство. Она сообщила, причем с подробностями, что вступала в сексуальные отношения и совершала всяческие другие развратные и бесстыдные действия с бесчисленным множеством джентльменов, чьи имена она даже не может вспомнить, – за деньги, драгоценности и «прочее вознаграждение». Она вела себя как проститутка и как падшая женщина. Триста даже подписала солидный с виду документ, в котором утверждалось, что она делала все это по доброй воле.

Но теперь у нее не было своей воли. Она знала и не пыталась подвергать это сомнению, что теперь принадлежит как рабыня своему сводному брату Фернандо и что только от его каприза зависит – причинить ей боль или доставить удовольствие.

Она принадлежала ему, и Фернандо принял все необходимые меры, чтобы жизнь ее состояла из ожидания его посещений. Триста ждала их со страхом, не в состоянии думать ни о чем и ни о ком другом, лишь о том, как он в следующий раз посмотрит на нее и что сделает. И о том, как удовлетворить его, чтобы Фернандо не стал ее наказывать. Триста «исправилась», ее приучили к покорности и беспрекословному подчинению. И, как дрессированное животное в цирке, которое заставляют прыгать с тумбы на тумбу, она научилась делать то, что от нее ожидают. Исполнять трюки.

В присутствии других Фернандо предпочитал называть ее Терезой. Иногда он называл ее так и наедине. Теперь, когда ее дрессировка закончилась, Триста научилась отключать мыслящую часть себя и думать лишь о том, как угодить Фернандо.

– Теперь ведь ты понимаешь, почему я вынужден был тебя наказать, – чтобы привести в чувство! Это все для твоего же блага, пута! – Фернандо засмеялся, почувствовав, как Триста крепче прижалась к нему. «Она трется об меня, как котенок», – снисходительно подумал Фернандо, небрежно, по-хозяйски поглаживая нежную кожу Тристы. Время от времени он замирал, наслаждаясь ее довольным мурлыканьем или, наоборот, сдавленными стонами, когда Фернандо больно щипал ее. Но теперь Триста не пыталась отстраниться – не только из боязни, но и от того, что научилась наслаждаться всем, что Фернандо с ней делал. Это его пута, его ручная шлюха, и нужно было только, чтоб она поняла, кто ее хозяин!

– Ну? – еще раз спросил Фернандо, неожиданно резко потянув за шелковистые темные волосы Тристы и одновременно за сосок, который перед этим отвердел под его более ласковыми прикосновениями.

– А-а-а! – закричала она, и Фернандо почувствовал, как тело Тристы задрожало от боли, хотя, помня предыдущие уроки, она не смела отстраниться. – Фернандо, прости меня! – задыхающимся голосом пробормотала Триста, прижав к его бедрам свои округлые ягодицы. – Я это уже говорила… Я хочу сказать… я знаю, что все сделано для моего блага… и потому… потому, что я заслужила наказание… Мне нужно было исправиться раньше… пока не стало слишком поздно… а-а-а! Изменить…

Наслаждаясь своей властью над Тристой и чувствуя, как она дрожит, Фернандо удовлетворенно ущипнул ее за мочку уха.

– Ты вполне уверена в том, что говоришь? – с насмешкой спросил он. – В конце концов, тебя всегда слишком легко было увлечь гладкими речами и томными взглядами, не говоря уже о жизненных благах, а? Значит, ты все еще меня любишь? Сделала бы ты для меня хоть что-нибудь, если бы у меня не было клочка бумаги, позволяющего в любое время посадить тебя в тюрьму как обычную проститутку?

– Да, я знаю, что ты можешь это сделать. Но ты же всегда знал о моих чувствах – даже если излишняя гордость не позволяла мне выражать их открыто. Ты должен был знать, что я тебя ревновала!

– В самом деле? А теперь – что бы ты сделала для меня теперь?

Она ответила внезапно страстно, что позабавило Фернандо и даже приятно его возбудило.

– Что бы я сделала? В первую очередь избавилась от Мари-Клэр! А затем… – Она повернула к нему голову и прижалась лицом к его плечу. – О, Фернандо! – бормотала Триста в перерывах между короткими, дразнящими поцелуями. – Разве ты не видел, как я сгорала от ревности? Я хотела только завлечь тебя, а потом отступала, чтобы подразнить. Чтобы ты сам начал преследовать меня – как я раньше бегала за тобой, помнишь? Ты меня еще не простил?

Уловив неожиданную страсть в ее голосе, Фернандо рассмеялся. Но тут руки Тристы начали путешествие по его плечам и спине, а затем одна из них опустилась между его бедер…

И хотя Триста в этот миг слишком напоминала ему Лоретту, Фернандо не смог устоять перед искушением. Да, несмотря на все, что он заставил ее вытерпеть, эта дрянь любит его, как все девки, которые попробовали кнута. Он заставил ее наконец в этом признаться, причем без всякого принуждения.

Избавиться от Мари-Клэр! Что ж, Фернандо действительно был не против, чтобы эти две женщины больше никогда не встретились или по крайней мере не встречались бы очень долго! А так как его сводная сестричка не просто хочет его, а страстно желает, несмотря на все, что он с ней сделал… Правда, азарт погони и сладость победы уже позади, и единственная разница между ней и всеми остальными, которых он имел, а затем бросил, только в том, что она дочь лживой и непостоянной Лоретты.

Лоретта – неужели она с самого начала только играла с ним? Каким юным и наивным он тогда был! Он ходил по пятам за Лореттой примерно так же, как ее дочь таскалась за ним, безмерно его тем самым раздражая. Тогда Триста была от него без ума, а потом научилась играть в те же игры, что и ее мать. Ну, за это он ее уже наказал и еще накажет, если сочтет нужным.

Фернандо брал ее грубо, больно шлепая по бедрам, чтобы она кричала. Он воображал, что перед ним Лоретта. Да, Лоретта, но ручная, на все согласная и больше не способная командовать. Его рабыня, которая громко и беспомощно стонет под ним от боли и удовольствия, не в состоянии ему перечить.

В конце концов, кто сможет и кто захочет ей помочь? Ей не к кому обратиться и не на кого положиться, кроме себя. Нет никого, кому она рискнет довериться. «Мне это безразлично – безразлично!» – яростно повторяла себе Триста, двигаясь и улыбаясь, как механическая кукла.

Она была свободна и в то же время узница. И она была слишком запугана Фернандо, чтобы попытаться сбежать от него, рискуя вернуться в то место. В любом случае Тристе было некуда и не к кому бежать – с тех пор как Фернандо с грубой откровенностью сообщил ей, что назначен ее опекуном до тех пор, пока она вновь не выйдет замуж или не достигнет двадцатипятилетнего возраста.

– Это мой отец, а не твой! Надеюсь, что перед смертью он понял, какая ты непостоянная – какая безнравственная девка!

Триста не посмела возражать – тогда Фернандо избил бы ее. Но его слова ранили ее в самое сердце, ударив больнее, чем любая плетка.

Особенно когда Фернандо сказал, отвратительно ухмыльнувшись:

– Я сказал папе, что ты вообще не приедешь, потому что слишком занята развлечениями в Париже, – и ведь я сказал правду, верно, пута? – А затем, вновь рассмеявшись, он добавил: – Ну ничего, в конце концов… в конце концов я сумел убедить отца изменить завещание и назначить меня твоим опекуном до двадцатипятилетнего возраста. Так что, как видишь, я имею полное право приучать тебя к дисциплине, что, правда, нужно было делать уже очень давно!

«Это ложь – еще одна ложь, сказанная только для того, чтобы причинить мне боль!» – кричало сознание Тристы. Но вслух этого сказать она не посмела. Она сказала то, что от нее ожидали услышать. Триста научилась играть – и скрывать свои, пусть очень горькие, мысли ото всех, пряча их за равнодушным выражением лица или фальшивой улыбкой.

«Я хорошо ее проучил, эту похотливую надменную шлюху!» – говорил себе Фернандо. Как быстро исчезла вся ее надменность, когда гордячку поставили на место, заставив на коленях умолять о прощении. Да, именно этого она заслуживает. Он снова, как и много раз до этого, вспомнил о Лоретте. О, если бы на месте Тристы оказалась ее мать – только научившаяся любить его и выполнять каждое его желание! Фернандо хотелось бы, чтобы Лоретта знала, что он сделал с ее отродьем и что он думает о ней! Обе они шлюхи!

Однако теперь, когда проклятая дрянь наконец приручена и готова лизать руки да и вообще делать что угодно, она уже больше не представляет для него интереса. К тому же она начинает дуться, если Фернандо проводит с ней мало времени, и даже ревниво выспрашивает, что он делает без нее – пусть он даже находится в обществе своей жены и детей!

Настало время, думал Фернандо, избавиться от шлюхи – от той обузы, в которую она превратилась, особенно с тех пор как стала за него цепляться. Теперь, когда ему уже опостылело ее чересчур доступное тело, пусть она принесет хоть какую-то пользу. Это называется «убить двух зайцев одним выстрелом». Пусть она воображает, что он будет часто ее навещать – и наказывать, если она вдруг перестанет слушаться.

Виргиния-Сити – быстро растущий, богатый серебром город, где не хватает женщин. И его друг судья Терри уже находится там, стараясь обеспечить поддержку делу Юга. Можно собрать и распространить множество полезных слухов – особенно с помощью привлекательной женщины, обученной доставлять удовольствие мужчинам. Они даже не заметят, что им задают вопросы. Если женщина, обладающая некоторым подобием ума, – такая, как его рабыня Триста, – будет следовать приказам, она сможет собрать очень много полезной информации. А она, конечно, будет подчиняться – Фернандо в этом уверен!

Так все и началось – по крайней мере для Тристы. Впереди забрезжила надежда, и Триста тщательно следила за своим выражением лица и поведением, стараясь всячески выражать покорность и униженную благодарность за свое предполагаемое освобождение. Ее всего лишь выпустили погулять, постоянно напоминала себе Триста. Точнее, погулять на поводке – как плохо прирученную суку. Фернандо в любое время, когда захочет, может вернуть ее обратно. Она всегда должна об этом помнить и терпеть его язвительные слова и презрительное обращение – даже на людях.

Она проститутка и в данный момент его собственность. Разве она не подписала соответствующего юридического документа? Что хорошего может выйти, если она станет это отрицать? Фернандо даже заставил ее одеваться как проститутку – в короткие кричащие платья из шелка и атласа, отороченные золотистой или серебряной бахромой. Вырез на платье должен был быть таким глубоким, чтобы Фернандо мог без труда запускать туда руку и вполне открыто ласкать груди Тристы и играть с ее сосками – даже у всех на виду.

Он не раз проделывал это не только в самых низкопробных казино Сакраменто и Пласервилля, но даже в почтовой карете компании «Уэллс Фарго энд компани Конкорд», которая везла их в Виргиния-Сити, штат Невада.

– Улыбайся, пута, – наклонившись, шептал Фернандо. – Улыбайся джентльменам, которые завидуют мне, видя, как твои соски твердеют и, кажется, вот-вот прорвут тонкий шелк твоего платья! Пусть они все видят, как ты наслаждаешься моими ласками! Разве тебе это не нравится? Призывно улыбайся каждому смотрящему на тебя. Пусть они облизывают губы и возбуждаются, пусть они видят, какая ты опытная, моя ручная сучка!

– Конечно, я твоя – вся твоя, Фернандо! – шептала в ответ Триста. – Но я так ревную тебя, другие женщины так на тебя смотрят! Лучше я буду призывно улыбаться тебе!

Иногда он самодовольно усмехался. А иногда награждал Тристу щипком или хлопал по заду:

– Всегда помни, что теперь командую я – поняла? Так что улыбайся и кокетничай, но только когда я тебе это приказываю! Все женщины, играющие в карты, умеют хорошо это делать, а я хочу, чтобы ты скоро стала одной из лучших! Именно так ты можешь доставить мне удовольствие, моя пута-бруха, и знай, что я больше не потерплю твоей ревности – заруби себе это на носу!

Много лет выдавая себя за мужчину, Триста научилась неплохо играть в азартные игры. Эти навыки сейчас ей очень пригодились. Триста действительно умела играть в «фараона», в «красное и черное», в «двадцать одно» и даже в покер. А призывные улыбки и кокетство, которых требовал от нее Фернандо, явно отвлекали внимание соперников от игры.

Триста почти все время думала о том, чего добивается Фернандо. Зачем он вдруг решил ее освободить – пусть даже не выпуская из виду? Он хотя бы не предлагает ее другим мужчинам – пока не предлагает, хотя постоянно напоминает Тристе, что она его шлюха и его рабыня.

«А я действительно стала в этом деле профессионалкой! – не раз с горечью говорила себе Триста. – Я научилась всем нужным трюкам и при этом вообще ничего не чувствую – хотя знаю, что играю очень неплохо».

Как и у любой проститутки, у нее не было прошлого, и она не осмеливалась заглядывать в будущее. Чтобы выжить, надо жить одним днем. Триста приучила себя вообще не думать во время представления, чтобы до конца вживаться в ту роль, которую заставлял ее играть Фернандо. Ей не к кому обратиться и не на кого положиться, кроме самой себя. Этот урок, среди множества других, Триста усвоила очень хорошо. Она слой за слоем наращивала защитную оболочку, скрывавшую от окружающих ее реальные чувства и эмоции, пока не стала той, какой должна была быть, – игроком, полностью сосредоточенным на игре, от которой зависит его существование. Нет ничего хуже, яростно повторяла себе Триста, того ужаса, когда грубо вторгаются в твое сокровенное, в твои надежды и мечты. Развращать, развращаться – какая разница? Теперь она стала тем, чем стала.

Стать еще более развращенной, чем ее развратители, победить их на их собственном поле – на карточном столе, – а почему бы и нет? Ей уже нечего терять!

Не осталось ничего, что бы не было по-глупому растрачено, Тристу заставили рассчитаться с самым дорогим и сокровенным, не спрашивая ее желания.

– Так вот, значит, ты какая в действительности! Еще большая дрянь, чем твоя драгоценная мамаша! Дразнила, обещала, и затем в последнюю минуту убегала, а теперь посмотрите-ка на нее! Наслаждается всем, что я ей даю, а потом трется об меня, как котенок! – Фернандо коротко рассмеялся, но в его смехе прозвучала странная нотка, которую Триста постаралась не заметить. Она продолжала исполнять навязанную ей роль – быть хорошо обученной куртизанкой, от которой требуется только играть, не задумываясь о том, что она делает. И сейчас Триста знала, что нужно сказать. Она хорошо отрепетировала свою реплику:

– Но Фернандо! Я ведь тебе уже говорила: я только ждала, что ты… что ты меня возьмешь! Я думала, что это ты специально меня дразнишь, и пыталась заставить тебя ревновать! Ты же видишь, как сейчас я тебя ревную…

– Больше ни слова об этом, слышишь? Или я буду тебя бить, чтобы ты знала свое место, – вот так и вот так! И перестань визжать, иначе будет хуже!

Фернандо завернул ей руки за спину, больно ударяя рукой по обнаженному телу. Несмотря на все усилия, Триста не смогла удержаться от сдавленного стона.

– Вот так-то! – объявил Фернандо, внезапно освободив ее – так же внезапно, как и схватил. – Пусть это послужит тебе уроком! Ты всего лишь проститутка, твоя единственная задача – служить мне и делать то, что я скажу, поняла? И если ты в меня влюбилась, потому что я оказался первым мужчиной, который тебе показал, кто здесь хозяин, – тем больше оснований стараться меня ублажить и не надоедать своей дурацкой ревностью. А теперь повернись, как подобает дешевой шлюхе! На колени, тварь, и моли, чтобы я сделал то, чего ты больше всего хочешь!

Правда в том, что он до сих пор желает ее, особенно когда имеет так, как сейчас, или другими самыми унизительными способами, со злостью думал Фернандо. Но к сожалению, это не Лоретта – лживая Лоретта, которая научила его всему и заставила страстно желать ее, даже любить! А потом, не говоря ни слова, не извинившись, бросила его, оставив после себя только ненависть, которая с тех пор пожирает его, словно раковая опухоль. Иногда Фернандо представлял себе, что перед ним Лоретта, – но они были слишком непохожи. Лоретта никогда не позволила бы себе так легко сдаться. Нет, Лоретта повернула бы все так, что сама стала бы победительницей и королевой. Лоретта никогда не смирилась бы с подобным обращением. Она скорее бы умерла или улыбнулась бы ему так, что… Но лучше не думать сейчас о Лоретте! Его месть Лоретте была бы гораздо мягче. А что касается Тристы, превратившейся в вешающуюся ему на шею девку, то Фернандо уже устал от нее. Тем более что она больше не сопротивляется и не протестует, как бы он ни унижал и ни бил ее. Фернандо действительно начал верить, что она наслаждается всем, что бы он с ней ни делал, воспринимая все его действия как проявления любви!

Лоретта тогда его любила – в этом он уверен. Как они рисковали! А ее дочь, которая сейчас под ним вертится и стонет и кусает свою руку, пытаясь удержаться от громких криков боли, она всегда преследовала его, следила за ним. С тех самых пор как Лоретта убежала, Фернандо строил планы, как поступить с ее отродьем, когда Триста станет для того достаточно взрослой. Благодаря вмешательству тетки и поведению самой Тристы ему пришлось ждать дольше, чем он рассчитывал. Но ничего – теперь она не откажет ему ни в чем, что бы он ни потребовал. Фернандо хотел, чтобы Лоретта об этом знала. Он хотел, чтобы Лоретта сейчас увидела, какой стала ее дочь – на все готовой, покорной шлюхой. И она еще увидит. Да, обязательно увидит! И узнает, что это месть Фернандо за то, что она предала его любовь.

Когда Фернандо был в таком состоянии, он всегда делал ей больно – больнее, чем обычно. Триста знала почему. Это из-за ее матери – опять из-за ее матери! Но, как и всегда в такие моменты, Триста пребывала уже в другом мире. Сознание уже покинуло ее тело, которое сейчас принадлежало не ей, а некоей актрисе, игравшей в какой-то дешевой мелодраме роль, не имевшую ничего общего с действительностью. Действительность настигнет ее позже – после того как представление наконец закончится.

Глава 29

Ее называли Серебряной, потому что она только улыбалась в ответ и качала головой, если кто-то спрашивал ее настоящее имя. И еще потому, что у нее были серебристо-серые глаза – под цвет серебряной отделке тех коротких черных платьев, которые она всегда носила. Город Виргиния-Сити существовал благодаря серебру, которое добывали в Ол’Виргинни и в Офире, а также золоту, находившемуся под Золотым холмом.

Здесь действительно был дефицит женщин – не считая проституток, хорошеньких официанток и актерок, которые давали представления в таких местах, как «Мелодеон». Мало кто, не разбогатев по-настоящему, мог позволить себе привезти сюда жен, сестер и детей.

Так что в начале шестидесятых годов в Виргиния-Сити было очень мало жен и полно проституток – как первоклассных, так и дешевых. Официантки представляли собой что-то среднее. Что же касается Серебряной, то никто не мог сказать, к какой категории ее отнести, кроме того, что она одна из женщин-игроков и работает в шикарном казино. Даже в одном из шикарнейших! Однако мужчины, которые собирались вокруг ее стола, скоро обнаружили, что ее холодность вовсе не располагает к грубым манерам. Серебряная никогда не поднималась наверх ни с одним мужчиной, сколько бы ей за это ни предлагали. Хотя, черт побери, она была чрезвычайно привлекательной молодой женщиной! Черные как ночь волосы она всегда закалывала в пучок, а длинные локоны, выбивавшиеся из него, казалось, по чистой случайности, свободно падали на шею и плечи.

Серебряная. Множество мужчин мечтали о ней, в невыносимой жаре добывая руду глубоко под землей. Ее окружала атмосфера таинственности. Серебряная разговаривала как леди и вела себя как леди. Некоторые говорили, что видели ее раньше в варьете в «Мелодеоне», где она в чем мать родила играла леди Годиву. Однако в таком безнравственном городе, как Виргиния-Сити, никого не интересовало чужое прошлое. Только настоящее. А Серебряная никогда не обманула ни одного мужчину, хотя иногда могла немного подразнить или пококетничать. Ну и что? Здесь каждый живет одним днем. Если вы разбогатели, то тратите свои деньги и чувствуете себя королем. И тратите их на то, что вам нравится.

Во всем городе, пожалуй, не было мужчины, который не заплатил бы все, что имел, за возможность подняться с Серебряной наверх, заставив всех остальных ему завидовать. Хотя бы поговорить там с ней, хотя бы посидеть на кровати – даже если бы все ограничилось только этим, ему бы все равно завидовали.

Она не была проституткой – по крайней мере вела себя так, как будто ею не была. Но Серебряная не была и той, кого называют леди. Загадка, головоломка. И если бы какой-то дерзкий новичок отважился ее оскорбить, его бы тут же линчевали или забили до смерти.

Для Тристы, которую знали теперь как Серебряную, это было время поисков. Поисков ответов на вопросы или, может быть, объяснений. В Виргиния-Сити, куда Фернандо привез ее и где (слава Богу!) оставил, Триста могла его не опасаться. По крайней мере на время.

Как легко оказалось стать другой, совсем другой личностью! Она стала Серебряной – холодной и загадочной. И все потому, что никогда ничего не просила и не предлагала. Возможно, еще потому, что она научилась не ждать и не надеяться. И не верить никому и ничему, кроме себя.

– Ты остаешься здесь с моими друзьями, – сказал Фернандо, с фальшивой нежностью гладя Тристу, как будто она и в самом деле была кошкой. – Они присмотрят за тобой. Но не забудь о своих обязанностях. Запоминай все, что услышишь, о передвижениях войск Союза[9] и вообще все, что может быть полезным, поняла? Ради меня, милашка. А я вернусь как можно скорее, чтобы убедиться, что ты по-прежнему моя послушная маленькая шлюха. Как ты сама это признала. Я уверен, что об этом ты не забудешь, правда?

Конечно, нет – как об этом можно забыть? Как и обо всем том, что он заставил ее сказать и сделать!

Ей каким-то образом удалось выжить, отключившись от реальности, став актрисой спектакля, который вот-вот должен кончиться. О, как много ролей ей пришлось сыграть, сколько монологов пришлось выучить наизусть! Но больше это не повторится – нет, не повторится. Никто не посмеет поднять руку на Серебряную, недосягаемую достопримечательность Виргиния-Сити, – даже Фернандо. В особенности Фернандо.

В Авроре, недавно возникшем городишке, в котором царили едва ли не более дикие нравы, чем в Виргиния-Сити, и который стал новым местом сборищ сторонников южан, называвших себя «Рыцарями Золотого круга», ее «выдали замуж». Это, конечно, была пародия на свадебную церемонию, где все присутствующие были в чем мать родила, а «мужем» Тристы стал дряхлый старик, уже сделавший Фернандо своим наследником. И все ради ее так называемого наследства, которое, возможно, уже перестало существовать! Такой же фарс, как и то венчание на борту корабля!

Был ли у нее выбор? А какой выбор есть у рабов? Триста робко пыталась протестовать и тут же была избита, после чего, рыдая, «согласилась».

Никто из друзей Фернандо, присутствовавших на «свадьбе», даже не заметил ее красного, распухшего лица. Единственное, чему Триста была страшно рада, – когда ее положили в постель к «новобрачному», он сразу же уснул. А уже на следующее утро они отправились в Виргиния-Сити, где ее, как ненужный багаж, сдали на попечение мужчины и женщины, которых она никогда раньше не видела и о которых ничего не знала. С первого взгляда было ясно, что обоим нельзя доверять, хотя женщина, которую звали Вера, на первых порах старалась выказывать чрезмерную доброту.

– Ты пойдешь наверх с любым, кто может дать тебе какую-то информацию, поняла? – прошептал ей на ухо Фернандо перед тем, как расстаться. И оставил наедине с мадам и ее нынешним приятелем, которые разглядывали ее словно только что купленную корову.

– Какая симпатичная девушка! Видя, как на вас смотрит мой Роберт, я бы стала ревновать, если бы вы не были такой ужасно хорошенькой! Какие волосы, какие глаза – держу пари, что она сведет с ума всех мужчин и они будут готовы отдать все, что она ни попросит!

Бобби наконец перешел прямо к делу.

– Не думаю, что у нее достаточно большие сиськи, чтобы играть леди Годиву, – пренебрежительно проворчал он, – но боюсь, что ей придется попытаться хотя бы один раз, иначе нас разнесут в клочья. Мы ведь уже расклеили плакаты и все такое. Просто поддерживай их одной рукой, а другой будешь прикрывать свою киску, ясно? А как ездить на лошади, мне сказали, ты знаешь. Все поняла?

На один вечер Триста оказалась актрисой, которая должна была затмить и превзойти Аду Исаакс Менкен с ее знаменитой «Мазепой». Восседавшая на лошади Ада по крайней мере была одета в телесного цвета трико. На Тристе же, когда белая кобыла везла ее через казавшуюся бесконечной сцену, не было абсолютно ничего.

Только страх перед Фернандо, который мог за ней наблюдать и уличить ее в непокорности, заставил Тристу подвергнуться публичному унижению. Обнажаться под оценивающими взглядами Веры и ее «приятеля» было само по себе ужасно, но предстать нагишом перед толпой орущих мужчин – это было просто невыносимо!

После окончания представления Вера с раздражением заметила, что Тристе не следовало прятать за волосами свое лицо – тогда на сцену полетело бы больше мешочков с золотым песком и самородков. Но, как будто Тристе было мало всего испытанного ранее, когда мадам якобы помогала ей надеть тонкий халат, руки Веры принялись шарить по ее телу. Именно тогда Триста почувствовала, что больше просто не вынесет. Нет! Чем бы ей ни угрожали, что бы ни пытались с ней делать, на этот раз она будет сражаться со всем отчаянием обреченного.

У Веры были крашеные рыжие волосы и чересчур полная фигура плюс неприятный запах изо рта. И руки у нее были хищные – как у Фернандо. Вера продолжала свои поползновения даже после того, как Триста попыталась отодвинуться.

– Моя дорогая, я слишком хорошо знаю, как грубы бывают мужчины! Они могут причинить столько боли, но мы, женщины, ведь знаем, как доставить себе удовольствие, а? То, что нам нравится…

– Нет! – услышала Триста свой резкий голос. Схватив полные руки Веры, она отвела их в сторону. – С этой минуты я сама за себя решаю – слышишь?

В глазах мадам Триста неожиданно заметила страх. Хныча, Вера отчаянно пыталась освободиться, а Триста безжалостно трясла ее.

Прекрасно! Наконец-то кто-то и ее испугался! Все еще держа Веру за руки, Триста ощутила, как в ней поднимается первобытное желание схватить мадам за горло и сдавливать, сдавливать его, глядя, как та задыхается. Большие пальцы уже чувствовали под собой ее сонную артерию…

– Я могу убить тебя прямо сейчас и ни капли не пожалею! Теперь ты это понимаешь, правда? – Видя, как побледнело обычно цветущее лицо мадам, Триста презрительно засмеялась: – И скажи своему подельнику, своему Роберту, чтобы он со своими потными руками держался от меня подальше. Я с удовольствием убью и его, если он хоть раз попытается до меня дотронуться, поняла? Я принадлежу только себе, и теперь только я решаю, что я буду делать, а что – нет! Надеюсь, до тебя это дойдет раньше, чем я переломаю тебе обе руки!

– Великолепно, дорогуша! Но какова все же причина такого неистового проявления ярости? И пожалуйста, постарайтесь не сломать руки моей бедной Вере, пока будете объяснять свое поведение. Иначе мне придется застрелить вас вот из этого маленького пистолета.

Поддавшись пьянящему чувству ярости, Триста в последние несколько минут утратила всякую способность думать и здраво рассуждать. Накопившиеся за последние месяцы гнев и отчаяние внезапно выплеснулись наружу. Но сейчас, услышав за спиной веселый, с легким акцентом, хорошо знакомый голос, Триста почти мгновенно успокоилась. Презрительно оттолкнув от себя Веру, она демонстративно медленно обернулась.

Перед ней стояла ее мать. Все еще стройная, все еще красивая и по-прежнему чужая. Триста услышала собственный смех – резкий, неприятный звук, который ей самой резанул по нервам.

– Почему бы тебе не пойти дальше и не разрядить в меня этот миленький пистолет, маман? Это избавило бы нас обеих от неприятной необходимости выяснять наши странные взаимоотношения, не так ли? Или ты уже знаешь, что твой пасынок, которого ты сделала своим любовником в доме его собственного отца, превратил твою дочь в свою личную шлюху и готов предоставлять ее кому угодно? И только потому, что я имела несчастье родиться твоей дочерью и он не смог удовлетворить свою похоть с тобой! Это должно тебе льстить, дорогая маман!

Их взгляды столкнулись.

– Я всегда знала, что это когда-нибудь случится! – пожав плечами, сказала Лоретта. – Значит, ты Триста… Ты стала гораздо красивее, чем в детстве!

– Ну а ты почти не изменилась с того времени, что я тебя помню! Красивая, холодная и бесчувственная, как мраморная статуя, – по крайней мере по отношению ко мне, твоей некрасивой ненужной дочери! – К своему ужасу, Триста обнаружила, что ее глаза увлажнились, а голос дрожит. – Тем не менее ты послужила мне хорошим примером, особенно в последнее время. И меня хорошо обучил всему мой сводный брат, которого, как он сказал, наставляла ты! Так ты видела сегодня представление? Ты часто сюда приходишь, мамочка?

– Это заведение принадлежит мне – как и другие, расположенные по соседству. Несколько театров и казино в Виргиния-Сити. Сейчас я живу с одним просто бешеным, но очень богатым шотландцем, который построил мне дом и дарит драгоценности. – Лоретта слегка пожала плечами и выразительно выгнула бровь, раскуривая тонкую сигару, вставленную в инкрустированный золотом мундштук из эбенового дерева. При этом Лоретта наблюдала за сменой эмоций на лице Тристы. Когда-нибудь она, возможно, научится их никому не показывать – если, конечно, захочет учиться!

– Дело в том, – выдохнув табачный дым, небрежно сказала Лоретта, чье лицо было похоже на улыбающуюся маску, – что после твоего ошеломительного появления на сцене в роли леди Годивы Чарли полон решимости с тобой познакомиться… и представить тебе некоторых своих друзей. Там будет… м-м-м… вечер, как он говорит, посвященный «играм и забавам». Я уверена: ты понимаешь, что он имеет в виду. Да нет, не беспокойся! Я найду для тебя какое-нибудь оправдание, и он выбросит из головы все свои идеи об «играх и забавах» сегодня ночью! Я предоставлю ему какую-нибудь новую девочку из тех, кого пока не слишком часто использовали его друзья.

Триста заметила, что улыбка на лице ее матери превратилась в недовольную гримасу.

– Во всяком случае, моя дорогая, – отвернувшись, сказала Лоретта и нервно погасила сигару, – я совсем не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что ты моя дочь – тем более такая взрослая! Я думаю, для нас обеих это будет неудобно!

– Уверяю тебя, что я вовсе не имею намерений… – холодно сказала Триста, но тут раздался ужасный грохот, дверь распахнулась от удара, и в комнату ворвалось несколько возбужденных джентльменов. Они немедленно окружили Тристу, прижав ее к стене. Их ухмылки и похотливые взгляды сразу напомнили Тристе о том, что она очень легко одета.

– Черт побери, Лори! Мы слишком устали ждать! Это одна из новых девочек, да? Ты потратила столько времени, чтобы уговорить маленькую очаровашку быть полюбезнее с моими друзьями, а? Да ведь все ее уже очень хорошо разглядели – так что какая разница?

Рыжеволосый мужчина, который только что произнес горячую речь относительно доступности Тристы, очевидно, и есть последний любовник ее матери. Шотландец Чарли, который «просто бешеный», очень богатый и у которого слишком много приятелей.

Несомненно, Чарли готов щедро заплатить за досуг своих друзей! Однако, к удивлению Тристы, ее только что нашедшаяся мать вступила с Чарли в яростный спор. Наверно, ревнует? Ну конечно, нет – она же пытается защитить честь своей дочери!

Триста едва успела об этом подумать, как один из мужчин схватил ее за грудь и неуклюже попытался сдернуть тонкий халат. Грубое животное! Все они грубые, похотливые самцы, которые только и хотят возлечь на Тристу и попользоваться ее телом. Что она испытывает, их не заботит. Наверное, они считают, что ей все равно некуда от них скрыться. Грязные, немытые тела подступают к ней все ближе, загоняя в ловушку, пытаясь пригвоздить к стене, как бабочку с перебитым крылом…

– Ну нет!

Триста даже не заметила, что громко выкрикнула эти слова. Ребром ладони она резко ударила одного, выбрав самое чувствительное и болезненное место. А когда тот тип отступил, крича от боли, почти парализовавшей его, Триста коленом ударила в пах второго наглеца и одновременно нанесла удар по адамову яблоку мужчины, стоявшего от нее справа.

Когда все отпрянули назад, с недоверием переводя взгляд с бледного, холодного лица Тристы на своих стонущих компаньонов, она спокойно заявила:

– Я очень боюсь, что вы… Я вряд ли могу называть вас джентльменами после такого проявления невоспитанности, верно? Ну, кто бы вы ни были, запомните, что я не продаюсь! Если пожелаю, я сама буду решать и сама выбирать, но только после того, как меня вежливо попросят! Никто меня не возьмет, – я сама отдамся, если захочу! Вы поняли?

– Готов поклясться, что у нее проглядывают клыки, да и говорит она, словно рычит! Черт побери, Лори, ты должна была нас об этом предупредить!

Игнорируя изумленные взгляды, Триста на негнущихся ногах направилась к двери и вышла, не оглядываясь. Она уже ни о чем не думала, целиком отдавшись своему гневу – единственному, что могло сейчас ее поддержать.

Глава 30

– Вы никогда не ощутите подлинного духа Виргиния-Сити, если не посетите все лучшие местные бары и бордели. Именно там вы встретите всех, на кого стоит посмотреть и, если хотите, зарисовать!

– Например?

– Например, загадочную женщину, которую здесь называют Серебряная. Вот будет для вас головоломка, как и для всех остальных, я думаю! Дает она вообще или не дает? Даст сегодня или нет? Согласитесь, это очень интригует! Эта дьявольская женщина – вечная загадка и вечный вызов. Ходят слухи, что она приехала сюда с «покровителем», который, так сказать, сдавал ее напрокат как проститутку. А затем она затмила «Мазепу» Ады Менкен, сыграв леди Годиву, и стала предметом разговоров, если не сказать достопримечательностью всего города! Когда она сидит за карточным столом в «Серебряной туфле», всегда одетая в черное с серебром платье, то производит сильное впечатление.

Сэм Клеменс, репортер «Территориэл энтерпрайз», уже доказал, что может быть занимательным спутником и весьма информированным проводником по злачным местам Виргиния-Сити. Когда они, немного покачиваясь, вошли в пышно обставленный холл «Серебряной туфли», в пухлом альбоме Блейза Давенанта оставалось всего четыре чистые страницы. По словам Клеменса, внизу здесь круглые сутки играли и пили, вверху же находились отдельные номера: «Всегда приберегайте все лучшее напоследок!»

Лучшее? Блейз осмотрелся по сторонам. Традиционные зеркала и портреты пышных обнаженных женщин, непременное бренчащее пианино в углу, на которое большинство посетителей, сгрудившихся за карточными столами, не обращают внимания. Ну, слава Богу, это последний салун, который он должен сегодня посетить, с раздражением подумал усталый полупьяный Блейз. Сейчас ему хотелось только выспаться, чтобы завтра утром вновь отправиться в путешествие. На этот раз он поедет на Юг… хотя это слишком близко к дому и к воспоминаниям о прошлом, которые, казалось, уже давно исчезли из памяти. Нет, они все еще слишком живы и слишком горьки.

«– Индеец!

– А, вот и индейское отродье! Сколько же времени ты пробыл с дикарями?

– Говорят, что твой папаша купил твою мать у ее отца, а у него уже была жена индианка. Об этом все знают!»

Голоса прошлого. Почему они вдруг всплыли в памяти? И какое ему дело до них сейчас, когда он уже давно перестал быть тем робким мальчиком, каким был еще на пороге зрелости. Тогда Блейз был влюблен в молодую женщину на несколько лет старше себя. Наполовину мексиканка, выше и стройнее других девушек ее возраста, она казалась ему совершенно неотразимой и бесконечно желанной. А потом Блейзу пришлось внезапно вернуться к отцу и приспособиться к совершенно новому, непривычному образу жизни, который он с трудом постигал. Вот тогда его вожделение, его страсть к этой девушке стали не только невыносимыми, но и почти неуправляемыми. Ее глаза, обрамленные черными ресницами, были цвета старого виски…

Нет, об этом не стоит вспоминать! Сейчас она, вероятно, стала толстой, безобразной и потеряла большую часть зубов. Чем думать о своей первой любви, лучше вместо этого вспомнить о Чэрити Виндхэм. Чэрити, милая Чэрити! Преданная подруга, готовая всем пожертвовать ради него, научившая Блейза быть заботливым, а иногда даже нежным. Он должен был бы жениться на ней – и несколько раз просил ее об этом. Пытался убедить, а один или два раза почти умолял. Но Чэрити всегда только качала головой, говоря, что у них обоих слишком много дел, чтобы думать о подобных вещах. А кроме того, оба они слишком независимы и слишком привыкли к свободе, и какие бы то ни было узы будут им в тягость.

А потом Блейз оказался настолько глуп, что позволил соблазнить себя чересчур пылкой племяннице Чэрити. Да что там – пошел еще дальше, женился на этой ненасытной девице! Он, видите ли, спасал ее репутацию, которая ей-то была совершенно безразлична! А она убежала со своим драгоценным братцем, выставив напоказ всему миру их отношения. В результате именно он, Блейз, оказался в дураках и получил репутацию рогоносца. Если он когда-нибудь встретит эту дрянь снова, то, вероятно, придушит ее – бесстыжую, лживую шлюху!

В своем раздражении Блейз не заметил, что уже опрокинул три порции виски. Когда он снова пододвинул стакан бармену, тот, извинившись, напомнил ему, что сначала следовало бы заплатить за предыдущие.

Нет, долой все эти ненужные, наводящие тоску воспоминания! Блейз бросил бармену через стойку золотую монету в десять долларов. Тот сразу широко заулыбался, достал чистый стакан и тут же наполнил его из другой бутылки – с другим, гораздо лучшим сортом виски.

Имея деньги, можно многого добиться – во всем мире дела обстоят именно так. Смогли ведь они превратить дикаря в так называемого образованного джентльмена, обладающего при желании хорошими манерами!.. Но куда же это подевался Клеменс? Поднялся, что ли, наверх с какой-нибудь из хорошеньких женщин-игроков? Тоже своего рода забвение, и, чтобы получить его, не нужно напиваться до бесчувствия. Да, ему, чтобы забыться, нужна женщина – теплая, податливая плоть, готовая принять его и удержать рядом с собой час или два. Физическое облегчение без всяких чувств.

– Женщина-игрок, которую зовут Серебряная, всегда одетая в черное с серебром, – где я могу ее найти? За каким столом?

При этих словах улыбка на лице бармена почему-то исчезла.

– Э-э-э… ну… кажется, что… – запинаясь, начал он с явной неохотой. – Значит, мисс Серебряная… она сегодня одета по-другому. Я сам ее с трудом узнал! Она в том красном платье, которое мистер Чарли, то есть я хотел сказать, мистер Донелсон – заказал специально для нее. Он поспорил с ней, что она никогда не осмелится появиться в нем на публике. А мисс Серебряная, естественно, решила у него выиграть – чего мистер Донелсон и добивался! Но, мистер, я бы на вашем месте, даже если бы не дорожил своей шкурой, не стал бы ничего затевать в отношении этой малышки. Она все равно не станет подниматься наверх ни с вами, ни с любым другим джентльменом – сколько бы ей ни предложили!

– И что же, она зарабатывает себе на жизнь исключительно игрой в «фараон»? Скажите мне: кто ее покровитель? Вы или, может быть, тот мистер Донелсон, который покупает ей красные платья? Не беспокойтесь – пока я хочу только взглянуть на это чудо. Вы возбудили мое любопытство. Она, случайно, не красит волосы в красный цвет и не отращивает усы?

Конечно, она сидит за тем столом, вокруг которого столпилось большинство посетителей. Отпихивая друг друга локтями и обмениваясь сквозь зубы угрозами, они стараются пробраться поближе к женщине, которую зовут просто Серебряная.

Вероятно, она вовсе не стоит того, чтобы тратить на нее свою энергию. В том, что касается женщин, эти убогие городишки славятся полным отсутствием вкуса. В подобных местах бывает очень выгодно прикинуться глупой и беспомощной. Женщина, которая называет себя Серебряной, видимо, взяла на вооружение именно это обстоятельство. Скорее всего перед ним сейчас предстанет еще одна битая жизнью проститутка. Так к чему суетиться?

Пожалуй, единственная причина для этого – странное поведение бармена, который всего несколько минут назад улыбался и был очень любезным. Сейчас, с преувеличенной тщательностью протирая стойку бара, он ничего не выражающим голосом сказал Блейзу, что приезжие очень скоро убеждаются в этом сами. И – «вот ваша сдача, мистер!»

Отойдя от стойки и от ставшего вдруг молчаливым бармена, Блейз Давенант сказал себе, что в зале есть множество точно таких же покрытых зеленым сукном карточных столов. И достаточно точно так же сдающих карты женщин-игроков, более чем готовых «подняться наверх», чтобы составить компанию мужчине после того, как закончится очередная игра. Чем тогда объяснить его любопытство именно к этой женщине, которая вряд ли сильно отличается от остальных, если работает в таком месте? Еще одна типичная шлюха, которая научилась дразнить мужчин только для того, чтобы их распалить и заставить потом платить больше. Если бы Блейз не обещал своему другу Ориону Клеменсу встретиться с его младшим братом Сэмом (который всегда в курсе всех последних сплетен), ему бы сейчас не пришлось проводить скучный вечер в Виргиния-Сити. И не пришлось бы пробираться через плотную толпу поклонников только для того, чтобы один раз взглянуть на женщину, называющую себя Серебряной.

– А! Вот вы где, Давенант! Надеюсь, вы простите меня, что я так внезапно оставил вас. Мне пришлось собирать кое-какой материал для статьи, которая должна выйти в «Территориэл энтерпрайз» на следующей неделе. Приходится, знаете ли, зарабатывать себе на хлеб с маслом. Причем надо ведь прибавить немного пикантности, чтобы у читателей слюнки текли при мысли о продолжении. Ну к чему я вам-то об этом говорю!

У Сэма Клеменса неотразимая улыбка и хорошо подвешен язык. Об этом предупреждал Блейза его брат Орион. Блейз пожал плечами и с вежливой улыбкой заверил Клеменса, что прекрасно понимает, каково это – быть представителем прессы.

– Ну, слава Богу, вы человек с понятием! И поверьте, я компенсирую вам этот простой! Собственно… А, я знаю, что я сделаю! Я вас представлю Серебряной, вот что!

Серебряная оказалась такой же элегантной и изысканной, как и тот металл, в честь которого она себя назвала. Серебристые глаза и копна вьющихся черных волос, которые никакая щетка и никакой шиньон не заставят покориться, волос, свободно падающих на плечи, виски и румяные щеки.

Триста! Распутная шлюха, в чьих красивых глазах равнодушно отражается блеск ламп.

Короткое ярко-красное платье оторочено золотыми лентами, пропущенными через черные кружева. Узкие ленты на плечах удерживали тугой корсаж в границах приличия. Несомненно, что, кто бы ни купил Тристе это безвкусное платье, он должен был очень хорошо знать ее размеры! Возможно, он даже присутствовал, когда платье примеряли на голое тело, – этот мистер Донелсон, ее последний любовник! А сколько их было до него?

Блейз почувствовал, что его переполняет безрассудная ярость, заставляющая забыть о том, зачем он здесь находится.

Соблазнительная маленькая Триста с ее серебристыми глазами и податливым, чересчур доступным телом. Лукавая сука, которую он имел глупость сделать своей женой – ради того, чтобы ее «спасти». Должно быть, она находила это очень забавным – и Фернандо тоже. До тех пор, пока Триста не решила сменить его на другого, побогаче, – а потом еще на одного, а потом еще! Да, она прирожденная проститутка, чуть ли не с рождения интуитивно постигшая все те большие и маленькие хитрости, на которые так охотно клюют доверчивые дураки!

Сэм Клеменс, который, казалось, знал в Виргиния-Сити абсолютно всех, к этому времени уже сумел пробраться сквозь толпу к ее столу. Но еще до того, как его новый друг смог обратить на себя внимание Тристы и бегло «представить» их друг другу, Блейз получил возможность увидеть ее фальшивую улыбку.

Подняв глаза, Триста сначала почувствовала, что бледнеет, а затем кровь резко прихлынула к ее щекам. О Боже – только не Блейз! Его золотисто-зеленые глаза излучали ненависть, жалили, как жалит болотная змея… парализуя, убивая – как, должно быть, он того и хотел.

– О мэм, я готов поклясться, что мы уже встречались! Может быть, в Виргинии? Или на борту корабля, плывущего в Сан-Франциско? Надеюсь, вы простите, что я не забываю некоторых вещей!

В его нарочитом южном говоре слышались стальные нотки. И эта сталь глубоко вонзалась в Тристу, пронзая сердце. Внезапно ей пришла в голову мысль, что тот самый огонь, который сплавлял их воедино, навсегда связал их вместе. И этот огонь сейчас пожирал их снова.

Эта мысль в долю секунды промелькнула в сознании Тристы и пропала. На мгновение прикрыв глаза, она глубоко вздохнула и почувствовала, как к ней возвращается жизнь.

– Да? – с холодной небрежностью ответила Триста. – Ну что ж, вполне возможно. Мне пришлось так много путешествовать!

– О, я нисколько в этом не сомневаюсь, мэм! Для такой хрупкой женщины, как вы, должно быть, очень утомительно так… путешествовать!

Как же он ей ненавистен! Как она хотела бы стереть из своей памяти любое воспоминание о нем!

Внезапно оба заметили вокруг себя какую-то суету. Пока Триста и Блейз пикировались, толпа около стола увеличилась.

Слова могут ранить больнее, чем кинжал. Слова, которые предназначены для того, чтобы причинить боль и убить все чувства, которые оба, вероятно, все еще испытывают друг к другу. Зачем же их говорить? Но, думая об этом, Триста одновременно услышала свой голос, произносивший совсем другое:

– Как же вы мерзки! Я уже давно должна была это понять! – Она резко отодвинула стул и встала. – Вы тот человек, которого я искренне надеялась больше не увидеть! Прошу прощения, джентльмены, я чувствую себя совершенно больной!

Коллекция статуй с вытаращенными глазами и открытыми ртами внезапно ожила. Послышались вопросы, протесты и даже угрозы в отношении незнакомца, из-за которого Серебряная вынуждена так поспешно их покинуть.

– Неужели вы так больны, что не поднимитесь наверх со старым и очень близким знакомым, у которого достаточно денег, чтобы заплатить даже вашу цену? – Длинные пальцы с силой схватили Тристу за руку, остановив ее стремительное и позорное бегство.

И тут инстинкт подсказал Тристе, каким образом она может отплатить Блейзу. Улыбаясь и с притворной застенчивостью хлопая ресницами, она спросила:

– Неужели у вас действительно хватит денег? Замечательно! Надеюсь, вы простите мое изумление – ведь раньше вы могли предложить мне очень мало! Возможно, ваши… м-м-м… активы с тех пор возросли? И нет никакой необходимости ломать мне руку, сэр, вы сумели возбудить мое любопытство. Пойдемте, нет нужды демонстрировать ваше превосходство в силе!

Недовольный шепот зрителей перешел в громкие угрожающие возгласы. Стоявшие вокруг бородатые мужчины весьма грубого вида были явно возмущены. Сэм Клеменс, застигнутый врасплох не меньше остальных, пытался разрядить обстановку, беззаботно пожимая плечами, натянуто улыбаясь и отпуская шутки. Однако разгулявшиеся страсти успокоила сама Серебряная.

– Все в порядке, мальчики, – быстро сказала она. – Вы же знаете, что я могу постоять за себя, не так ли? И кроме того… – Она нежно провела рукой по небритой щеке Сэма Клеменса, отчего тот замер. – Кроме того, вы ведь можете немного подождать, не правда ли, дорогой? Мистер Давенант мой старый… деловой… партнер, и я совершенно уверена, что он не слишком меня задержит! Вы всегда так спешите покончить… со своими делами, милый Блейз! – Обращенная к Блейзу улыбка почти ничего не выражала, была застывшей, как у фарфоровой куклы. Была ли эта дрянь хоть когда-нибудь действительно искренней?

– Сколько мужчин за ночь обычно поднимаются с вами наверх? – Почти прорычав свой вопрос, Блейз тут же пожалел об этом. Черт побери, она ведь может решить, что он ревнует!

Триста поднималась по лестнице впереди, снизу были видны красные шелковые туфли на карикатурно высоких каблуках и ноги в шелковых чулках. Она остановилась, обернулась на Блейза через плечо и спокойно ответила:

– Естественно, столько, сколько мне захочется!

Как же она смеет столь откровенно демонстрировать, что она шлюха, охотно продающая свое тело тем, кто больше заплатит? С этой точки зрения Серебряная – очень удачное прозвище, хотя, пожалуй, Триста больше похожа на ртуть, которую столь же трудно удержать на месте. Но в конце концов даже закон признает за обманутым мужем право убить свою неверную жену!

– Ну вот мы и пришли! – неуверенно сказала Триста, закрыв за собой дверь. – Неплохая комната, верно? – продолжала она, с отчаянием глядя на излучавшее опасность лицо Блейза. – В красных и золотых тонах. Как видите, здесь даже есть зеркало над кроватью! – с деланным смехом добавила Триста. – Знаете ли, некоторых это возбуждает. Они наблюдают за собой во время… ну да Бог с ними! С моей стороны просто непростительно занимать вас болтовней, тогда как сначала следует позаботиться, чтобы вам было удобно! Ради Бога, чувствуйте себя совершенно свободно! И если вы желаете выпить, я с удовольствием…

– Сколько я должен? Я помню, что мы заключили сделку, не оговорив цены. Прежде чем я вступаю в отношения со шлюхой, я обычно узнаю, сколько следует заплатить и что я за это получу. Так что сначала разденьтесь и прислуживайте мне голой. Я предпочитаю бурбон – на тот случай, если вы забыли!

Едва не задев Тристу, Блейз бросил на туалетный столик две тяжелые золотые монеты. Увидев выражение ее лица, он саркастически усмехнулся:

– Ну что? Это пойдет как задаток? Снимайте одежду и распускайте волосы, леди Годива! А потом, если я захочу вас, вы можете проехать вместо лошади на мужчине, наблюдая за собой в это проклятое зеркало! Так что же? Чего, черт возьми, вы ждете?

Каждое слово Блейза доставляло Тристе страдание. Но с тех пор как она побывала игрушкой в руках Фернандо, Триста научилась не показывать своих эмоций. Зачем она вообще поднялась с ним наверх? Чтобы они опять причинили друг другу боль и возненавидели друг друга еще больше?

– А чего, собственно, вы ждете, дорогой? – Несмотря на всю сумятицу, творившуюся в ее голове, Триста сумела выдержать требовательный тон. – Вы должны знать, что здесь я только отдаю приказы, а не выполняю их! А теперь поскорее раздевайтесь, дорогой Блейз! Благодаря тому, что я проявила сентиментальность, в вашем распоряжении целый час. Но помните, что внизу меня могут ждать другие клиенты!

Теперь он наверняка ее задушит! Это явно можно прочитать в его глазах. Тем не менее Триста заставила себя гордо поднять голову и с вызовом встретить этот взгляд, не пытаясь бежать. Стоять на месте! Не уступать, не поддаваться ему и своей проклятой слабости.

Пусть он видит, как она его ненавидит и презирает, твердила себе Триста. Не давай себя обмануть, учись давать сдачи, дура!

Но когда Триста уже приготовилась к битве, Блейз только раздраженно повел плечами. Его лицо по-прежнему оставалось непроницаемым.

– Черт побери! Вы хотите сказать, что я должен заплатить за привилегию раздеться, в то время как вы будете просто стоять в стороне и смотреть? Прошу прощения, дорогая, но я предпочитаю делать все по-другому – вы меня понимаете? Может быть, ваш следующий клиент будет более покладистым и согласится потратить деньги на ваш каприз или какую-то странную фантазию! Но я не такой, милая. – Его улыбка была похожа на звериный оскал – приподнятая верхняя губа приоткрывала белую полоску зубов. – Я бы предпочел скушать вас целиком.

Почему Триста вдруг почувствовала себя Красной Шапочкой?

– Поскольку я не получил того удовольствия, которое ожидал получить в компании такой известной и высокооплачиваемой проститутки, я уверен, вы согласитесь с тем, что я вправе получить свои деньги обратно? – Короткий, неприятный звук, сопровождавший эту витиеватую фразу, следовало считать смехом. – Как я понимаю, вы согласны? – приподняв брови, насмешливо спросил Блейз. – В конце концов, моя дорогая, вы уже наверняка поняли, что, когда мужчина платит за удовольствие, оно должно этого стоить. Так вы согласны? – Блейз поднял со столика и небрежно положил в жилетный карман те золотые монеты, которые недавно с таким презрением швырнул, чуть не задев ее.

– Вы получили назад свои деньги, а теперь уходите! – сдавленным голосом сказала Триста. – Вы слышали, что я сказала? Убирайтесь! И сейчас же, иначе я вас выброшу отсюда! Я вам ничего не должна, понятно? И будьте прокляты вы и ваше золото, которым вы хотели меня купить, Блейз Давенант! Никто никогда не будет владеть мной… или какой-либо частью меня, ясно? И менее всего вы – лицемер, который смеет обвинять и судить меня, даже не задавая вопросов. Вам хочется предполагать самое худшее, не так ли? Ну что ж, думайте, как вам угодно, – меня это не касается, потому что я надеюсь больше никогда вас не увидеть! – Повернувшись к Блейзу спиной, Триста оперлась о край украшенного резьбой туалетного столика, пальцы ее побелели от напряжения. – Да уберетесь вы наконец? Думаю, что теперь, когда вы получили назад свои деньги и сказали все, что хотели, мы в расчете! У вас больше нет никаких оснований…

– Нет? Но если мужчина не может купить свою собственную жену, он все же обладает супружескими правами – если считает необходимым ими воспользоваться. Очевидно, вы это знаете? В конце концов, чтобы переспать с вами, мне не нужно платить. У меня есть законное право взять вас, когда я вас захочу, если, конечно, захочу!

Триста замерла, как будто действительно почувствовала тепло его тела. Собрав все силы, она заставила себя повернуться и посмотреть Блейзу в лицо:

– Нет! Даже такой порочный человек, как вы, не станет…

– Нет? Но почему же, моя дорогая? Ведь вы уже называли меня «чудовищем» – так чему же удивляться, если я оправдаю это высокое звание?

Блейз прижал Тристу к туалетному столику, острые края врезались в ее тело, а руки Блейза перекрывали ей дорогу к бегству.

– Ну? Должно быть, вы многому научились с тех пор, как мы последний раз встречались! Кстати, хорошим ли наставником оказался Фернандо? Сейчас у вас как раз есть шанс показать, достойны ли вы той высокой цены, которую запрашиваете, или нет!

Прошло уже много времени с тех пор, когда Триста в последний раз чувствовала себя… беспомощной, слабой, зажатой в ловушку. Как она могла забыть все те жестокие уроки, которые ее заставили усвоить? А теперь Блейз… И он тоже.

Чувствуя прикосновение его тела, Триста закрыла глаза и постаралась точно так же отгородить себя от упорно пытающегося поглотить ее предательского чувства. Это просто мужчина, чужой мужчина. Когда-то она пережила с ним приключение, но уже давно те дни стали казаться полузабытой фантазией. А нынешний Блейз был реальностью, и довольно грубой реальностью. Тристе хотелось горько заплакать, но она забыла, как это делается. Она слишком хорошо научилась скрывать свои чувства, в то время как ее лишенная эмоций оболочка действовала самостоятельно – так, как было нужно, чтобы выжить.

Именно инстинкт самосохранения заставил Тристу отвести в сторону лицо, чтобы избежать поцелуя Блейза.

– Ну, ради Бога, Блейз! – раздраженно пробормотала она. – Не нужно ломать мне спину! Я и так знаю, что вы намного сильнее меня. К тому же вы напомнили мне, что мы считаемся жена… В любом случае я не намерена спорить с вами, раз вы решили… предъявить свои супружеские права, как вы это называете. Какой бы предлог вы ни выбрали на этот раз…

– О Господи! – прервал ее Блейз, с трудом сдерживая раздражение.

Взяв Тристу за подбородок, он повернул и приподнял вверх ее лицо, чтобы заставить взглянуть ему в глаза. Блейз действительно испытывал сильное искушение сломать Тристе шею вместо того, чтобы искать достойный ответ на ее сказанные скучающим, безразличным тоном язвительные слова. Они выдали ее с головой. Да, она стала профессиональной шлюхой, требующей слишком высокую цену за свое чересчур часто используемое тело. Почему он не понял этого с самого начала? Почему не оставил ее попытать счастья с капитаном Мак-Кормиком?

– Вас когда-нибудь брали полностью одетой? Чтобы вы стояли задрав кверху юбки? – резко спросил Блейз и увидел, как широко раскрылись ее серебристо-серые глаза. Как будто ее шокировало это предложение! – Ведь именно так портовые шлюхи доставляют удовольствие своим клиентам.

– Перестаньте, ну пожалуйста, перестаньте! Разве вы не сказали уже достаточно и… и достаточно оскорбили меня? Вы же не знаете… Господь вас накажет… вы же меня совсем не знаете! И в то же время осмеливаетесь…

– Я думаю, что знаю вас достаточно хорошо, милая! Боюсь, даже слишком хорошо, чтобы на меня подействовали ваши истерики! Так что…

– Вы!.. – Переполненная яростью, Триста подняла кулаки и попыталась его ударить. Но, как ей было хорошо известно, Блейз мог с легкостью удержать ее. Усмехаясь прямо в искаженное гневом лицо Тристы, он завернул ей руки назад, вызвав невольный крик боли.

– Проститутки, которые любят дразнить мужчин, разыгрывая из себя недотрогу, могут обмануть только дураков, дорогая женушка! А я никогда не был склонен играть в шарады или другие подобные игры – тем более с вами!

«Я не стану кричать, не стану умолять о пощаде или пытаться что-либо объяснить – никогда!» – исступленно повторяла про себя Триста, чувствуя, как Блейз свободной рукой шарит у нее под юбками. Приподняв их вместе с кринолином и нижними юбками, он сдвинул все это в сторону.

Теперь, когда она была не в состоянии сопротивляться, Блейз отпустил покрывшиеся синяками руки Тристы и принялся, не обращая внимания на ее сдавленные протесты, безжалостно выдергивать из волос бесчисленные заколки и ленты. А затем запустил руки в ее черную гриву и стал приводить ее в беспорядок, пока не превратил в хаотичную, бесформенную массу. При этом Блейз так наклонил ее голову назад, что Тристе показалось, будто у нее сейчас сломаются шея и спина.

На ней было только тонкое батистовое нижнее белье. Поэтому совсем скоро Триста почувствовала раздирающие ее грубые пальцы Блейза. Она болезненно вскрикнула и тут же ощутила, что он вошел в нее всей своей плотью, в ярости пронзая ее тело, как будто протыкал кинжалом.

Он явно хотел причинить ей боль – каждым толчком. И с каждым толчком Блейз, казалось, проникал все глубже и глубже.

Что же случилось? Почему? Сквозь плотно закрытые веки Триста видела только багрово-красные вспышки, напоминающие языки пламени. Они поднимались и опадали, поднимались и опадали. Пламя горело в ней и вокруг нее, пожирая их обоих…

– Внутри тебя таится змея, которую одни называют силой, а другие – знанием, – мысленно сообщила ей Старуха с болота. – Но будь осторожна: приобретенное очень легко потерять, а то, что было дано, может быть с легкостью отнято. Помни об этом!

Но Триста не хотела ни о чем помнить. Некоторые воспоминания и полузабытые сны были слишком болезненны и поэтому были спрятаны в самых дальних уголках сознания. Взрывы, которые огненными искрами заполняют небо и дождем падают в густые клубы отвратительно пахнущего дыма… А потом вниз льются огненные реки, разрушающие и уничтожающие все, что существовало до сих пор. Все исчезает, весь мир… О Боже! Даже любовь!

– Нет, нет! Никогда! Послушайте! Я не хочу! Я…

Казалось, Триста внезапно сошла с ума! Слова лились из нее потоком, а голос, который стало трудно узнать, возвысился до дикого крика.

Единственный способ заставить ее замолчать, пока она не переполошила всех, – это закрыть ей рот своим. Хитрая, расчетливая девка – шлюха, которая принадлежит ему, Блейзу, принадлежит Фернандо, принадлежит любому, кто может достаточно заплатить. Однако, несмотря на всю свою ярость, Блейз неожиданно обнаружил, что, вместо того чтобы всего лишь утихомирить Тристу, он начал ее целовать, чувствуя на губах соленый вкус слез. Блейз внезапно ощутил тепло ее обнаженных бедер, прижатых к его телу, и почувствовал, как в нем разгорается огонь желания. Душа Тристы с готовностью раскрывалась перед ним. Будь проклята эта ведьма, которая слишком хорошо знает (и должно быть, всегда знала), как заманить, поймать в ловушку любого мужчину, которого она наметила своей жертвой. И будь проклято его безрассудное поведение, из-за которого он стал этой жертвой!

Блейзу следовало бы продолжать без всяких угрызений совести пользоваться ее телом. Сделать свое дело и забыть о ней. Тогда почему же, черт побери, вместо этого он поднимает ее и несет на кровать?

Глава 31

При тусклом, колеблющемся свете лампы в зеркале на потолке отражался постоянно меняющийся калейдоскоп поз. Потные тела на багрово-красных простынях двигались и поворачивались, сплетаясь и отдаляясь, вздымаясь и опадая, подобно дрожащему языку пламени.

У них не осталось других желаний, кроме желания утолить горящее внутри пламя страсти, превратившееся в пожиравший обоих неудержимый огненный шторм.

Кроме вожделения, Блейз ничего не чувствовал. Еще он, правда, ощущал некоторое любопытство: чему она научилась или ее научили за последние несколько месяцев? В любом случае Блейз всегда предпочитал обольщение. Покладистая женщина обычно доставляет мужчине гораздо больше удовольствия, чем та, которую берут силой.

Господи, какая же она распутница! Ее ложь и притворство смогли обмануть многих – включая его самого. Но больше этого не повторится. Теперь он знает, что она собой представляет и всегда представляла. Будь проклята ее черная душа ведьмы, заставляющая мужчину даже в ненависти снова и снова желать ее!

Блейз поднял Тристу и положил на себя, чтобы не только ощущать, но и видеть почти бессознательные ритмичные движения. Триста вцепилась в него, темная масса спутанных волос упала Блейзу на плечи и на лицо, почти ослепив его. Или же он сам закрыл глаза, почувствовав, что шелковые стенки, как шарфом окутавшие его плоть, начали конвульсивно сокращаться? Напряжение стало почти невыносимым, когда наступила развязка. Триста что-то бессвязно крикнула и упала на Блейза.

«Господи! – снова и снова повторяла про себя Триста. – Не дай ему… только не сейчас! Не дай ему сказать сейчас что-нибудь отвратительное! Пожалуйста! Только не сейчас, когда я осталась беззащитной, позволив ему проникнуть в ту единственную оставшуюся часть меня, которая может чувствовать. Ну пожалуйста!»

Она не сознавала, что беззвучно плачет на его плече, пока Блейз не издал раздраженное восклицание. Без всякого сочувствия он приподнял ее голову за волосы так, чтобы ему было видно ее залитое слезами лицо. Не желая встречаться с ним глазами, Триста посильнее зажмурилась.

– Вот черт! – сказал Блейз с отвращением, которое больше касалось его самого, нежели ее. Проклятые женские слезы! Всем этим дешевкам обязательно нужно плакать или по крайней мере делать вид, что они плачут, чтобы заставить всех находящихся поблизости мужчин доставать носовые платки, раскрывать объятия и утешать бедняжек!

Не на того напали! Сейчас она явно играет: ведь всего несколько секунд назад она была вполне удовлетворена! А теперь она уже, кажется, готова раствориться в потоке слез, которые капают ему на плечи… В самом деле, что такое с ней случилось? Может быть, надо было ее все-таки изнасиловать, как он сначала и собирался? Возможно, ей так больше нравится. Тем более что она это заслужила, когда решила пренебречь его защитой и оскорбить его честь, сбежав со своим драгоценным сводным братом, которого якобы ненавидела. А потом сменила его на другого и стала менять мужчин как перчатки!

– Ради Бога! Единственное, чего я не переношу, – это хнычущих женщин! – резко сказал Блейз. При этом он со злостью думал об этих серебристых глазах, которые способны отражать дрожащий свет лампы, превращая его в мириады золотистых пылинок. Да, эти искры могут сжечь дотла, превратив плоть и кровь в пепел. Блейз почти видел этот огненный дождь, эти реки золотистого пламени…

Конечно, она ведьма. Бруха! В застывшей тишине Блейз слышал лишь собственное прерывистое дыхание. Как загипнотизированный, он смотрел в эти широко открытые глаза и видел в них странные мелькающие образы. Это длилось одно бесконечное мгновение, затем Блейз пришел в себя и постарался перевести взгляд на ее губы.

Он повернулся на бок вместе с Тристой, и она почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь. Тристе показалось – может быть, действительно только показалось, – что на эти несколько мгновений между ними установилась связь. Он мысленно назвал ее ведьмой, а потом…

– Ты плачешь потому, что твое ненасытное маленькое тело хочет еще? Что может тебя удовлетворить, милая шлюха? Может быть, золото – много золота? Чтобы большие самородки входили тебе между ног, которые ты слишком часто и слишком охотно раздвигаешь? Мужского петушка для тебя уже недостаточно?

– Да! – Триста почти выкрикнула это слово, с презрением глядя на Блейза. Тело ее сотрясала яростная дрожь. Нет, она больше не будет терпеть, не будет молча выслушивать потоки грязных, незаслуженных оскорблений. – Да, черт побери! Да, для меня недостаточно и никогда не было достаточно одного только… «мужского петушка», как ты это называешь. Мне недостаточно, чтобы в меня его втыкали, не спрашивая, хочу я этого или нет… механически… как машина, без чувств, без ласки, без… Даже не желая знать, какая я – или какая я была! В тебя когда-нибудь опорожнялись как… как в ночной горшок, Блейз? Заставляли всему подчиняться, не давая возможности протестовать или задавать вопросы? Да знаешь ли ты – со всеми своими благородными идеалами и делами, – что такое быть рабыней, вещью, которую можно использовать, можно пинать, бить, если хозяин так пожелает? Впрочем, откуда тебе знать! Конечно, ты этого не знаешь и не можешь знать, потому что никогда не был чьим-то имуществом, ведь правда? Пусть Господь тебя накажет! Как только ты смеешь судить меня, когда ничего, совсем ничего обо мне не знаешь? Ты… ты негодяй! Ты предпочитаешь верить только в то, во что хочешь верить. Подонок, подонок, подонок! Я презираю тебя! Ненавижу!

Триста бы еще продолжала выкрикивать оскорбления прямо в ничего не выражающее, каменное лицо Блейза. Но от напряжения и слез ее голос сел, поэтому слова звучали еле слышно. В полном отчаянии Триста замолчала, продолжая всхлипывать. Но тут Блейз, который во время ее гневной тирады застыл неподвижно, в почти угрожающем молчании, отодвинулся от нее и свесил ноги с кровати.

Их одежда была в беспорядке разбросана по всей комнате. Триста молча смотрела, как Блейз берет свои панталоны и надевает их. Что ж, она сумела наконец избавиться от его ненавистного присутствия. Для этого понадобилось лишь сказать несколько фраз, содержащих горькую истину. Но почему он молчит? Сказал хотя бы что-нибудь, черт побери! После всего, что между ними произошло, он не имеет права просто так встать и уйти. Сначала оскорбил ее в самых гнусных выражениях, потом принялся с жестоким безразличием ее насиловать. А затем передумал и обольстил, вероятно, чтобы еще больше унизить. Унизить своими дьявольскими ласками, на которые Триста не могла не ответить, и заставить ее испытывать такие ощущения, которыми она никогда раньше не смела наслаждаться.

– Полностью отдайся своим чувствам, милая! – шептал Блейз на ухо Тристе, и вскоре уже каждый ее нерв был натянут как струна и вибрировал, как будто тело Тристы было арфой. Инструментом, тщательно настроенным и готовым к игре, чтобы усладить его. – Вот так, моя распутная ведьма! А теперь вот так… Для меня ты как неоткрытый континент, ты – оргия наслаждения, воплощение всех моих фантазий. Господи! Ты почти заставила меня в это поверить… и поверить в те сказки, в которых ведьмы превращаются в прекрасных невинных принцесс… страстно желающих научиться тому, чего так жаждут…

Слова! Тщательно подобранные слова, которые должны возбудить ее чувства. А она глядит в зеркало и видит, как сплетаются их тела, образуя все новые и новые фигуры; и отдается всему тому, что он делает с ней и заставляет ее делать для него. Так сатир завоевывал испуганную нимфу, которая добровольно приносила себя в жертву – так же, как она!

Да, это ее вина. Ее слабость! А сейчас он собирается уйти, не сказав ни слова, как будто она и в самом деле какая-то дешевая проститутка, которой он заплатил за час работы. Но ведь он такой ее и считает? «Милая шлюха». Потаскуха. И он упорно цепляется за свое мнение, вместо того чтобы выслушать ее и попытаться что-нибудь понять. Ну и ладно, ее это не волнует! Он…

И тут, уже начав застегивать рубашку, Блейз вдруг резко повернулся. Нахмурив брови, он несколько секунд молча смотрел на Тристу.

– Я прошу прощения, Триста, – тихо сказал он, – пусть для тебя это даже не имеет значения. Конечно, ты права. Я не вправе осуждать ни тебя, ни кого-либо другого – особенно учитывая мои собственные слабости и пороки, черт возьми! И я признаю, что вел себя с тобой несправедливо и грубо. Ты удовлетворена или желаешь, чтобы я ползал перед тобой на коленях? Как любой ревнивый дурак, я воображал все самое худшее и думал только о том, как бы уколоть тебя побольнее, чтобы отомстить за свою дурацкую гордость. Господи! Гордость и честь – это ахиллесова пята любого мужчины. Лживая женщина начнет плакать, и… Ну да к черту все это – и тебя тоже, моя дорогая колдунья с серебристыми глазами, очарованию которой невозможно противостоять! – Голос Блейза под конец стал более резким, как будто он хотел доказать, что не подвержен той слабости, в которой сейчас признался.

Не пытаясь скрыть смятыми простынями свою наготу, Триста приподнялась и села на кровати. Стараясь не отвести взгляда, она смотрела в эти глаза, которые слишком долго преследовали ее в кошмарах и фантазиях.

– Ты сейчас сказал мне, что просишь прощения, Блейз, – со вздохом сказала Триста, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. – Я тоже прошу прощения. И мне очень жаль, потому что… потому что мы оба где-то и как-то утратили то, что было раньше! – Ее короткий смешок прозвучал так же напряженно, как и голос. – Но в конце концов нет нужды цепляться за прошлое, – отведя взгляд, добавила она и небрежно пожала плечами. – Теперь мы с тобой совершенно другие люди… по крайней мере я! Ты ведь именно так считаешь, дорогой Блейз?

Он тогда чуть не оторвал половину пуговиц, торопясь избавиться от рубашки и взять Тристу так, как хотел, – прижимаясь обнаженным телом к обнаженному телу. Нужно было поступить с ней так, как он намеревался с самого начала! Но нет же – он по-глупому позволил завладеть собой определенным воспоминаниям и смутному чувству сожаления и в результате даже извинился! Сейчас она сидит и про себя смеется, не сомневаясь, что провела его своими трогательными речами и потоками слез. Слезами, льющимися из этих загадочных серебристых глаз, в которых отражается все, что захочет мужчина, – только не подлинные мысли их хозяйки и не ее подлинная натура.

О Боже! Зачем только он тогда прикоснулся к ней? Ее доступное всем тело совратило его. Сегодня она даже ухитрилась превратить изнасилование в любовный акт, гневно подумал Блейз. Ему снова захотелось немедленно убить Тристу – задушить голыми руками, не давая больше возможности плакать и лгать.

На несколько секунд воцарилась звенящая тишина. Только огромным усилием воли Блейз снова овладел собой. Скользнув взглядом по обнаженной груди Тристы, он пожал плечами.

– Конечно, ты изменилась, дорогая! – равнодушно заметил Блейз. – Ты стала даже более лакомым кусочком, чем раньше. Должен признать, что твои последние учителя достойны похвалы. Пожалуй, ты почти заслуживаешь ту несуразно высокую цену, которую, вероятно, запрашиваешь!

Блейз отвернулся и начал быстро собирать свои вещи.

Таким образом он хочет показать, с болью и гневом подумала Триста, что его совершенно не волнует ее реакция на его слова. Наверное, он надеется, что Триста станет защищаться, ползать перед ним на коленях… Нет, никогда! Пусть думает о ней все, что хочет, и – Господи! – пусть он побыстрее уходит и больше не возвращается! Со временем Триста наверняка забудет его и то, что было между ними, забудет свои ощущения. Забудет его золотисто-зеленые глаза, напоминающие о высокой траве, которая растет на болоте. Сочной зеленой траве, отливающей золотом под лучами солнца. Она манит неосторожного путника, обещая ему безопасную прогулку… а потом становится уже слишком поздно, и топь засасывает очередную жертву, погружая ее в свою бездонную пучину и оставляя вечно лежать в мягком иле.

Вода и пламя! Двести лет назад люди верили, что ведьму нужно обязательно сжечь или утопить, иначе она не умрет. Так что же убьет Тристу – та необъяснимая боль, которая, как огонь, опаляет ее сердце, или она утонет в море печали, соленом от ее слез? Слова… снова эти проклятые слова! Слова, которые они с убийственной точностью бросают друг в друга, как острые камни, стараясь побольнее ранить – или уничтожить. Зачем?

Блейз со злостью заметил, что Триста внезапно стала молчалива и неподвижна, как каменное изваяние. На ее бесстрастном лице, в ее пустых глазах не отражалось никаких эмоций. Ничего не изменилось даже тогда, когда Блейз небрежно бросил ей две золотые монеты и вышел вон, с чувством хлопнув дверью, которая должна была разделить их раз и навсегда.