Разбойник и леди Анна

Глава 3 В лесном лагере

В каком-то отношении это было по-настоящему приятным. Анна, утомленная двумя днями ужаса и ночной езды, сонно откинулась на грудь Джона Гилберта. Она и представить себе не могла, что столь неподатливое и твердое человеческое тело может дать такое утешение и ощущение защищенности. Анна не могла поверить, что соприкосновение с этим человеком, которого ей следовало бы презирать, могло даровать силу и укрепляющую ее собственную уверенность.

Опыт жизни при дворе не подготовил ее к пониманию людей вроде Джона Гилберта, человека, который только что казался лишенным всяких чувств и вдруг, что было необычным и странным, явил собою личность, способную проявить мужество без показухи, не размахивая мечом и не хвастаясь. Ее отец заметил это его качество и поверил ему, иначе он ни за что не отдал бы ее на попечение этому разбойнику.

Уиттлвудский лес становился все гуще, и Анна Гаскойн запрокинула голову, глядя на зелёный полог деревьев, постепенно смыкавшихся над головой, достаточно плотный, чтобы не пропустить первых косых лучей солнца, проникавших сквозь ветви.

– Сядьте поудобнее, – сказал Джон, и голос его после холодной ночи показался неожиданно грубым и низким. Он прочистил горло и продолжал: – Прошу прощения, леди Анна, но должен предупредить, что любой связанный со мной человек, будь то мужчина или женщина, должен покоряться моей мужской власти.

Анна выпрямилась в седле, и тело ее обрело жесткость и неподвижность.

– Не сомневаюсь, мастер Гилберт, вы знаете, чего потребовать от женщины.

Джон пожалел о том, что ее нежные покатые плечи больше не покоятся на его груди, но он не мог остаться в долгу и не ответить на вызов.

– В таком случае вас не удивит, если я завяжу вам глаза на тот случай, если вам вдруг заблагорассудится променять сведения о моем тайном укрытии на благосклонное внимание короля.

Если бы она могла вырваться из его железных объятий, то изо всей силы ударила бы его веером (в случае, если бы при ней оказался веер). Трудно отвыкать от придворных нравов и привычек.

Джон натянул поводья и пустил усталого коня через бурный лесной ручей, заросший папоротником, и поспешил завязать ей глаза (а заодно и нос) своим тонким платком французской работы. Она чувствовала его пальцы, зарывшиеся ей в волосы, чтобы покрепче завязать концы платка узлом.

В нос ей ударил специфический мужской запах его кожи, а также солнца, и ветра, и лошадиного пота, и кларета – всего, что хранил этот платок.

Он заставил коня перейти поток вброд. Некоторое время Анна слышала плеск воды и поняла, что они едут по ручью.

– Неудивительно, – насмешливо сказала Анна, – что собаки не могут вас выследить.

– Будь это возможно, – заявил он жестко, – я заткнул бы вам и уши.

Она задела его за живое, но это не могло помешать ей слушать и напрягать зрение, чтобы что-нибудь разглядеть сквозь ткань платка, пока наконец ее глаза не адаптировались и не стали различать смутные очертания пейзажа впереди. Ей следовало все это запомнить, чтобы позже поддразнить его, сказав, что его платок недостаточно плотен и позволяет кое-что видеть.

Джон Гилберт ехал к своему лагерю привычным путем, гадая, почему не выставлены часовые и на деревьях нет дозорных. В лесу было слишком уж тихо и спокойно, будто и дичь, и охотник уснули с ощущением ложной безопасности. Он знал, что такое не может длиться долго. Раз уж сэр Сэмюел объявил о его побеге, шериф графства поставит посты на всех дорогах, ведущих в Уиттлвуд и из него. Он улыбнулся. К счастью, шериф не знает всех способов улизнуть отсюда. Пришпорив коня, Джон заставил его выйти из ручья на сушу и наконец остановил у зарослей переплетенных кустов шиповника.

Анна почувствовала, что он спешился, в тот момент, когда на нее перестал давить его вес, и чуть не опрокинулась на спину. Только сейчас она осознала, что полагаться на его силу нельзя, даже опасно, поскольку Джентльмен Джонни – плут.

Джон Гилберт, казалось, не замечал ее. Разглядывал переплетение кустов шиповника, образовавшее густую чащу, которая сквозь платок очень напоминала гигантскую оленью лежку, укромное местечко в лесу, где лань могла родить и выкормить олененка. Джон пошарил среди кустов, нащупал большое черное железное кольцо и потянул его обеими руками. В сторону медленно скользнула гигантская мощная дверь, которая со скрипом двигалась по металлическим полозьям. Анна с шумом втянула воздух, когда перед ней открылся вход в укромное место.

– Пригнитесь к шее лошади, – скомандовал Джон.

– Дальше я не поеду, сэр, пока вы не снимете с меня повязку.

Его рука грубо толкнула ее вперед на холку коня и придержала на ней, пока лошадь не протиснулась между ветвями шиповника. За ее спиной скрипнула, закрываясь, дверь, и внезапно повязку сорвали с ее лица. Ослепленная желтым светом фонаря, Анна заморгала. Она оказалась в пещере с земляными стенами, вырытой, насколько она могла судить, в холме позади зарослей шиповника, настолько просторной, что в нее мог въехать всадник, не задев головой потолка. Потолок и кровля были бревенчатыми.

Она не могла сдержать восхищения, и оно прозвучало в ее голосе:

– Если это ваших рук дело, мастер Инженер, значит, я недооценила ваш ум. Но разумеется, ваш талант и сноровка нашли бы лучшее применение, попытайся вы пойти в услужение к какому-нибудь лорду.

Джон сделал несколько шагов к освещенному пространству впереди, ведя за собой коня в поводу.

– Почему, миледи, женщины всегда стараются улучшить то, что не нуждается в усовершенствовании? Если вы чем-то восхищаетесь, делайте это без умысла и не давайте оценки качеству увиденного.

Анна была глубоко уязвлена словами Джона – она полагала, что сделала ему комплимент. Он же отчитал ее как невежду. Да как он посмел? Следующее ее замечание было столь высокомерным, что сделало бы честь и леди Каслмейн.

– Мне не требуются уроки хороших манер от дерзкого и наглого разбойника.

– Вам, миледи, требуются уроки почти по всем статьям.

– Но только не от вас, сэр.

Джон отвесил поклон, но в наклоне его головы сквозило вопиющее презрение и желание оскорбить.

– Я тоже не расположен расточать свои таланты на даму вашего пошиба, вообразившую, будто чистота крови дает ей право демонстрировать дурной нрав и плохие манеры. Я обещал вашему отцу охранять вас, но ваше общество не доставило мне удовольствия ни на минуту, если не считать чудесной прошлой ночи.

Он снова отвесил ей поклон, и на этот раз было совершенно ясно, что плут потешается над ней.

Анна стиснула зубы и не снизошла до ответа. Джон обращался с ней грубо, разговаривал дерзко и нагло. Но почему?

Она была придворной дамой, а его следовало бы дважды посадить в Ньюгейтскую тюрьму за наглость. Никогда еще она не встречала простолюдина, относившегося с таким презрением к людям более благородного происхождения. Он держал себя с большим достоинством, чем Эдвард!

При этом постыдном воспоминании Анна вспыхнула от печали и гнева. Она не могла придумать извинения его предательству. По крайней мере этому разбойнику было присуще чувство чести, хотя он наверняка стал бы это с презрением отрицать.

Они выехали из дальнего конца тоннеля и оказались в маленькой зеленой долине, окруженной кольцом крутых лесистых холмов, деревья там росли так густо, что между ними трудно было бы протиснуться человеку. Когда глаза Анны привыкли к яркому утреннему освещению, она с изумлением увидела то, что можно было бы назвать хоть и крошечной, но настоящей деревней графства Котсуолд с домами, крытыми соломой. Из труб лениво поднимались извилистые струйки дыма от очагов, на которых готовили пищу. Сами трубы были сделаны из веток, промазанных глиной и раствором. Рядом на зеленой лужайке паслись молочные коровы.

– Джонни!

Огромный седобородый человек окликнул разбойника из кузни, огороженной стенами с трех сторон, расположенной на краю деревни. Он бросился бежать им навстречу настолько быстро, насколько позволяло его брюхо.

– Джозеф! – откликнулся Джон, не выпуская поводьев, и немедленно попал в объятия великана.

– Мы уж думали, Джонни, мой мальчик, что вчера пополудни ты принял смерть на Тайберне.

– Это долгая история, Джозеф, не уверен, что ты поверишь мне, если я тебе ее расскажу.

– Возможно, это так. Но дай-ка мне посмотреть на тебя. Кузнец похлопывал Джона по плечам огромными ручищами, будто хотел проверить, цел ли он и все ли него на месте.

– Во времена, когда все мы исповедовали старую веру, я зажег бы свечи в церкви и заплатил священнику за благодарственную мессу. Именно так я бы поступил, клянусь слезами Господними!

Он обратил свои прочувствованные взоры на женщину на коне.

– Ну ты, как всегда, себе не изменяешь. Притащил сюда бабенку с места казни.

Джон обхватил Анну за талию и бережно снял с седла.

– Джозеф, это леди Анна, дочь сэра Сэмюела Гаскойна, фрейлина королевы Екатерины. Некоторое время она поживет с нами.

Анна едва держалась на ногах. От ночной езды и необходимости держаться подальше от Джона Гилберта все ее тело затекло.

– Так она леди? Вот как? Что-то не очень верится. – Кузнец с хитрым видом подмигнул Анне.

– Говорю тебе правду, Джозеф, – нетерпеливо возразил Джон. – Леди Анна займет мои комнаты, а я поживу с тобой в кузне.

Кустистые брови Джозефа изумленно взлетели.

– Как пожелаешь, Джонни, но, похоже, палач так тебя встряхнул, что у тебя голова пошла кругом, если ты позволишь этой девице спать одной.

– Можете больше не держать меня, мастер Гилберт, – сказала Анна, хладнокровно снимая руки Джона со своей талии и предпочитая держаться за лошадь, а не оставаться в объятиях разбойника.

– Мастер Гилберт? – усмехнулся Джозеф. – Так вот как обстоят дела? Да?

Джон не ответил на улыбку.

– Почему не выставлены часовые? – спросил он суровым тоном.

– Ах, Джонни, ты же знаешь наших парней. Они поехали в Лондон выручать тебя из королевской петли и в случае чего привезти твое тело, чтобы друзья могли предать его земле согласно достойному христианскому обряду.

– В таком случае выставь в качестве часовых наших славных девиц, Джозеф, а когда ребята вернутся, они заплатят штраф своим женщинам, – мрачно заметил Джон. – Первое правило заключается в том, что ни один человек не смеет подвергать опасности общину, совершая рискованные и необдуманные поступки. Я знал, какой опасности подвергаюсь, когда явился в Королевский театр переодетым.

Джозеф покраснел.

– Я не мог им помешать, Джонни. Они слушают только тебя.

– Будь я проклят! Но они будут поступать как положено, – заявил Джон. А теперь мне надо отдохнуть. В Ньюгейтской тюрьме я не спал двое суток. Приговор, обещающий петлю, лишает человека сна.

Джон устало улыбнулся, отвесил еще один насмешливый поклон Анне и зашагал прочь от кузни.

– Позаботься о ней, Джозеф.

Анна прислонилась к лошадиному крупу, слишком усталая, чтобы обижаться на непочтительное к ней отношение.

Джозеф с хмурым и недоумевающим видом смотрел вслед удалявшемуся Джону Гилберту.

– Никогда не видел нашего Джонни в таком скверном настроении.

Он подозрительно покосился на Анну.

– Отведи меня в мои комнаты, Джозеф, – сказала Анна тоном, убедившим его что дама привыкла к тому, чтобы ей повиновались.

Джозеф молча направился к лужайке. Анна, спотыкаясь, поплелась следом, минуя стайку перешептывавшихся женщин, занятых дойкой коров.

Джозеф остановился возле дома с крышей, заново крытой соломой, с освинцованными стеклянными оконцами и охапкой свежих левкоев в корытце возле деревянной, окованной железом двери. Джозеф посторонился, пропуская Анну в дом.

– Благодарю, – сказала она, шагнув за порог. – Я бы не хотела, чтобы меня беспокоили, особенно мастер Джон Гилберт.

Джозеф улыбнулся в ответ:

– Все, кто его знает, миледи, зовут его Джонни.

– Я не стану его так называть, – заявила девушка.

– Значит, вы недолго пробудете в Уиттлвудском лесу, леди Анна, – хмыкнул Джозеф.

– Я пробуду здесь столько, сколько понадобится.

Джозеф бесшумно притворил за собой дверь, но Анна услышала, что, удаляясь, он смеялся. Пусть думает что хочет – она слишком устала, чтобы попытаться снизойти к его невежеству и просветить его. Она с трудом заставила себя остановиться и снять туфли с красными каблуками. Неужели всего два дня назад они ступали по мраморному полу Уайтхолла? Теперь же смиренно прикорнули возле ее постели в убогой лесной хижине, потертые стременами и шипами. На мгновение образы короля, Эдварда и ее отца мелькнули в сознании, отозвавшись болью в сердце, а потом она рухнула на мягкий пуховый матрас, ощутила нежность чистых льняных простынь и слабый аромат раздавленных розовых лепестков, фиалок и лаванды, исходивший от подушки. Анна успела удивиться, что на такой постели спал мужчина, и провалилась в сон.

Анна проснулась еще затемно с ощущением, что проспала, сутки, и никак не могла сообразить, где находится. Затем потянулась и зевнула.

– Миледи? – послышался женский голос откуда-то из темноты.

Анна села на постели и натянула простыню на грудь, поскольку была нагой, как новорожденный младенец.

– Моя одежда, мои панталоны!

– От них остались одни лохмотья, – ответила женщина. Зажгла свечу и поставила ее на маленький столик.

– Я Бет, миледи. Взяла твою одежду и принесла вот это. Он прислал это тебе, миледи, чтобы ты оделась, и попросил, чтобы оказала ему честь посидеть с ним за столом.

Женщина положила на постель атласное платье ярко-розового цвета с глубоким декольте.

У Анны не возникло ни малейших: сомнений насчет того, кто такой «он».

– Скажи мастеру Гилберту, что я предпочитаю есть одна в своих комнатах.

Женщина вступила в полосу света. Это была хорошенькая девушка, полненькая и румяная.

– Не думаю, что ему это понравится, – тихо произнесла она.

– Меня это не интересует, – заявила Анна, полная решимости поставить все на свои места, пока не поздно, и заставить всех считаться с ее рангом.

Женщина присела в книксене и удалилась.

Анна снова потянулась, все еще чувствуя скованность во всем теле, и случайно дотронулась до платья, лежавшего у нее в ногах. Оно было сделало из тончайшего атласа и, судя по покрою, сшито по последней моде. Нижняя сорочка выступала из корсажа и застегивалась на груди брошью с камнями. Несомненно, украденное или купленное для какой-нибудь девки из «Друри-Лейн». Она не станет его надевать. Не поддастся вновь обаянию мужчины и не станет пытаться ему понравиться. Эти дни безвозвратно миновали.

Дверь отворилась, и в комнате снова появилась Бет.

– Он говорит, миледи, – начала она робко, – что тебе следует одеться и преломить с ним хлеб, иначе он взвалит тебя на плечо, как узел, и голую отнесет к столу.

Анне почудилась в голосе девушки насмешка.

– Меня не пугают пустые угрозы преступника, – бросила Анна. – Я Анна Гаскойн.

Веселье Бет испарилось.

– Это не пустые угрозы, леди Анна. Он никогда не бросает слов на ветер, как многим пришлось убедиться, к их неудовольствию. Лучше покориться и пойти туда, миледи, иначе тебя ждут неприятности. Ребята вернулись и принесли из Лондона печальные вести. Там и Черный Бен.

– Черный Бен?

– Скверный парень, леди Анна. Уж он-то не допустит, чтобы ты ослушалась Джона Гилберта. А у него людей вдвое против нашего, и он удержу не знает ни в чем. Пожалуйста, миледи! Если я вернусь одна…

Девушка осеклась.

– Если ты вернешься одна, Джон Гилберт тебя поколотит? – с торжествующим видом спросила Анна.

На лице Бет отразилось изумление.

– Конечно, нет, но я не могу его разочаровать. После всего, что он для меня сделал!

Видимо, эта молодая женщина, скорее девочка, по уши влюблена в разбойника.

– Тогда побыстрее принеси воды для мытья и гребень, а также свежие панталоны.

– Все это здесь, леди Анна. Так я скажу ему, что ты идешь?

– Пусть никто не думает, что я, Анна Гаскойн, испугаюсь банды воров.

Уже совсем стемнело, когда Анна вышла из дома, держа в руке фонарь, и направилась туда, откуда доносился хохот, где пахло молочным поросенком, и пересекла лужайку. За длинными столами на козлах, освещенными серебряными канделябрами, сидели несколько дюжин мужчин и женщин в ярких и чудовищно безвкусных, но богатых одеждах, какие можно было увидеть только в лондонских театрах.

Джон Гилберт с кудрявыми темными волосами, которые могли бы посрамить самого лучшего парикмахера, поднялся ей навстречу и, взяв за руку, повел к столу. Она попыталась высвободиться, но пальцы его были словно тиски.

– Чтобы с вами не случилось ничего плохого, леди Анна, точно следуйте моим указаниям.

На одно лишь мгновение он позволил себе посмотреть на нее и впитать ее красоту – блестящие рыжеватые волосы, убранные в мягкие локоны по обе стороны лица, корсаж, приподнимавший две полусферы трепетной кремовой плоти. Никогда в жизни он не встречал женщины большей ясности духа в сочетании с такой красотой. Эта непрошеная мысль вызвала в нем гнев, и он потянул Анну через лужайку, не давая ей времени возразить, как она собиралась: У стола он толкнул ее на стул с высокой спинкой, стоявший возле его собственного. Анна попыталась успокоиться в этой странной компании. В тени за ее спиной стоял Джозеф. Напротив на стуле развалился мужчина с большой кружкой в руке.

– Бен, разреши представить тебе леди Анну Гаскойн, – произнес Джон Гилберт. – Миледи, мастер Бен Скиррет, Черный Бен, как прозвали его люди шерифа.

Она оказалась сидящей лицом к лицу с небритым малым в желтом парике французской работы, плохо сидевшем на нем и также плохо завитом. На Бене Скиррете был грязный синий атласный плащ, увешанный иностранными медалями. Он представлял собой карикатуру на придворного. Однако его лицо нисколько не походило на лицо шута. Анна сжалась, увидев на нем жестокость и злобу, а улыбка заставила ее содрогнуться, не говоря уже о черных раскосых глазах.

– Так это та самая девица, пропавшая из дворца, о которой чешет языки весь Лондон?

– Как видите, сэр, не пропавшая, а найденная, – холодно произнесла Анна, слегка кивнув. Черный Бен рассмеялся. От его смеха по спине у нее побежали мурашки.

– Готов поклясться, что язычок у нее хорошо подвешен. Джентльмен Джонни. Неудивительно, что лорд Уэверби предлагает награду в сотню фунтов за ее возвращение. Но это слишком мало.

Джон наполнил оловянную тарелку Анны едой, и она сидела молча под мутным взором Бена, притворяясь, будто поглощена салатом из латука и фруктов и кроличьим жареным мясом. Анна вцепилась в свою кружку и сделала такой огромный глоток кларета, что голова ее тотчас же обрела необычайную легкость. Она должна есть, чтобы сохранить ясность мысли, что ей совершенно необходимо.

Черный Бен наполнил свою кружку и с грязной ухмылкой долил вина в ее посудину.

– Ты должна считать себя счастливицей, миледи. Твое здоровье в большей безопасности, чем твое девство. В Лондоне чума.

Молодой человек, сидевший в конце стола, поднялся с места.

– Это верно, Джонни. Когда мы отправились за тобой, мы только и слышали, что о чуме. Каждый день число смертей удваивается, и теперь умерших от чумы хоронят в общих могилах.

Джон Гилберт откинулся на стуле и перекинул одну ногу через подлокотник, приняв расслабленную позу. Однако Анна заметила, как он напряжен. Руку Джон держал на эфесе шпаги.

– Здесь, ребята, мы в безопасности, – заявил Джон. – Воздух свежий, не то что в Лондоне, и, если понадобится, мы можем прибегнуть к окуриванию табачным дымом.

Черный Бен усмехнулся:

– Я лечился ртутью в ваннах миссис Форкард в Ледер-лейн и видел там мертвеца с трубкой в зубах.

Джон наклонился, чтобы положить кусочек вымоченного в меду хлеба в приоткрывшийся рот Анны, и глаза ее неприязненно блеснули. Он обращается с ней как с простолюдинкой! Анна уже собралась было высказаться на этот счет, но тут почувствовала, как носок его сапога больно ударил ее по лодыжке, и решила высказать ему свое возмущение в более подходящий момент.

Черный Бен разразился хохотом:

– Так она наконец нашла себе милого, а? Завидую тебе. Джон. Такой лакомый кусочек!

Джон Гилберт ухмыльнулся, глядя на Бена, подмигнул ему и бросил еще один кусочек хлеба в меду ей в рот: Он с радостью заткнул бы едой рот Бена, изрыгавший непристойности. Анна не знала, что ей не под силу тягаться с Черным Беном. Она привыкла к придворным разговорам, где тайный язык любви полон тонких и хитроумных намеков и не содержит призывов к насилию. Единственное, чем он мог спасти ее, это притворным признанием, что покорил девушку. Ни один разбойник не нарушил бы неписаного закона и не попытался отнять женщину у собрата по ремеслу, как не выдал бы ее местонахождения за золото, и шуточное признание Джона Гилберта в том, что у него находится девственная дочь судьи, отмело бы притязания Бена. Он продолжал бы резать глотки слугам короля на большой дороге.

Джон не осуждал своих парней за то, что они притащили Бена и его людей в Уиттлвуд. Джозеф рассказал ему, как это случилось. Бражничая и развратничая в притонах возле «Друри-Лейн», они оказались лицом к лицу с превосходящей их численностью бандой Черного Бена и выяснили, что Бен и его люди их выследили. Любая попытка сопротивления означала немедленную смерть или по крайней мере слежку за ними, а это быстро привело бы их к адскому дереву на Тайберне.

Внезапно беседу нарушила сладостная музыка, и Джон с облегчением увидел Бет, явившуюся со своей лютней. Она умиротворила грубое и шумное сборище. Чьи-то заботливые руки подняли ее на стол, где она принялась наигрывать им веселые мотивы, знакомые большинству из собравшихся, сопровождая игру громким пением. Потом Бет запела нежную песню о любви и ее утрате. На мгновение Джона отвлекло то, что по щекам ее покатились непритворные слезы, но это продолжалось всего лишь миг.

Один из захмелевших товарищей Бена присоединился к пению Бет, а потом потянул ее к себе на колени. Бен с ревом набросился на него и, прежде чем тот успел обнажить шпагу, пронзил его, и тот оказался пригвожденным к земле и корчащимся в агонии. Анна испуганно вздохнула, заглушив ропот его собственных людей. Бен спокойно отер окровавленную сталь полой своего кожаного жилета.

Оцепенение и тишину нарушил шепот Джозефа:

– Подавать сигнал к бою, Джонни?

– Нет, – ответил Джон, и Анну поразила его трусость. Он нерешительно поднялся, держа руку на рукояти шпаги, и голос его прозвучал так, будто он читал стихи из новой комедии мистера Уичерли.

– Не слишком ли ты суров со своими людьми, Бен, когда песен вдоволь, а людей, хорошо владеющих шпагой, в наших лесах не хватает?

Черный Бен сел на место, наполнил, свою кружку и поверх ее края лукаво посмотрел на Анну. Девушка не шелохнулась. Бен ухмыльнулся щербатым ртом.

– Не бойтесь меня, ваша милость. Думаю, вам больше стоит опасаться нашего Джентльмена Джонни.

Бен бросил взгляд на Джона Гилберта:

– Ты собираешься разок-другой покувыркаться с ней или вернешь ее отцу?

Джон Гилберт сжал под столом колено Анны и ухмыльнулся во весь рот, как деревенщина.

– Ну, Бен, ты же меня знаешь! Неужто я стану совращать девицу тайком от ее отца?

Все откликнулись громовым: «Да!»

Джон крепко сжал руку Анны и прошептал ей на ухо:

– Улыбнитесь мне!

Анна про себя решила, что эти двое отверженных придумали заранее разыграть эту сцену, но осторожность не позволила ей высказать свое мнение. Она притворно улыбнулась, стараясь показать, что увлечена Джоном.

Черный Бен рыгнул, не сводя с нее глаз.

– Ну, есть более неотложные дела, чем бабы. То, что для некоторых чума, для нас, дружище Джон, означает, что в наших в карманах зазвенит золото. Что скажешь ты и твои ребята? Не объединиться ли нам? Скоро дороги, ведущие из Лондона, будут запружены огромными каретами, полными добра и дорогих безделушек, увозящих все это подальше от чумы. И наше дело облегчить им дальнейший путь, избавив от лишнего груза.

Он рассмеялся, а его люди последовали его примеру, и Джон Гилберт заметил, что многие из его парней с восторгом присоединились к веселью.

– Ночью я все это обдумаю, Бен.

Черный Бен поднялся из-за стола.

– Ну, мы предоставим тебе заниматься более приятным делом.

Он насмешливо поклонился Анне, ухмыльнулся в лицо Джону Гилберту и пошатываясь, направился в сопровождении банды, уносившей своего мертвого товарища, к шатрам, раскинутым на выгоне.

– Идемте, миледи, – сказал Джон и крепко сжав ее руку, повел девушку прямо к домику.

Оказавшись внутри Анна почувствовала, что трясется от страха и ярости.

– Как вы посмели, сэр, представить меня такой ужасной компании, да еще намекнули этому низкому негодяю, что вы мой любовник? Это насмешка надо всем, что мне дорого.

Джон снял свой долгополый жилет и повесил на гвоздь, а потом не спеша повернулся к ней с ленивой улыбкой:

– Клянусь своей душой, я устал от ваших претензий, миледи – Тотчас же его улыбка испарилась – Неужели вы не знаете, что, если я оставлю нынче ночью этот дом, то на моем месте окажется другой, не дававший клятвы вашему отцу защищать вас и ваше божественное сокровище?

По мере того как Анна различала сарказм в его речи, ярость ее росла.

– И вы называете это защитой, сэр? Я только что была свидетельницей грязной расправы и смерти Вы представили меня этому сборищу отребья, с которым не пожелали сражаться, как публичную девку, а теперь собираетесь провести ночь в моем доме?

Он отвесил поклон, и она просто взбесилась при виде улыбки, зазмеившейся в углах его рта.

– Моем доме, миледи, и говорите потише, иначе Бен решит что у нас размолвка, как у многих влюбленных, и захочет ею воспользоваться, к своему удовольствию А он не обладает моей щепетильностью.

Ее дыхание участилось она судорожно искала выхода из этой ситуации.

– Вы хотите сказать, Джон Гилберт, – выплюнула она ему в лицо, но все же понизила голос, – что не имеете власти над этой бандой даже в собственном лагере? Призовите на помощь своих людей, сэр, и пусть они вышвырнут отсюда Черного Бена.

Он с задумчивым видом разгладил свои и без того безупречные усы.

– Для благородной дамы вы слишком охотно готовы отправить на смерть добрых людей. Я бы так не поступил. К тому же я здесь не сюзерен. Мои люди свободны и имеют право выбора и голоса.

Она попыталась было заговорить, но он ее перебил:

– Завтра они проголосуют за то, чтобы объединиться с Беном и его сбродом, потому что он предлагает им приключение и золото. А я поведу их туда, чтобы проследить, не надули ли их, не отняли ли у них их деньги или жизнь.

– Я вам не верю.

Он пожал плечами:

– Не имеет значения, миледи, верите вы или нет. Я отвернусь, пока вы будете раздеваться и ложиться в постель.

– Я не стану этого делать.

Он повернулся к ней своей широкой спиной, и теперь она выглядела как баррикада, которую Анна не смогла бы штурмовать, да и пятеро дюжих мужчин не смогли бы с ним справиться. Гнев Господний! Она прикусила язычок, но он сам ее спровоцировал. Джон Гилберт вызвал в ней настолько неукротимый гнев, что на ум ей пришли бранные слова, недостойные леди и пригодные разве что для уличной девки, если бы она посмела произнести их вслух. Втихомолку наблюдая за ним, чего он не мог видеть, Анна расстегнула корсаж и бросила платье на сундук и скользнула в постель.

Ее лицо и шею залила жаркая краска, когда она увидела, как он развязывает тесемки своей рубашки и бриджей, снимает черные сапоги тонкой кожи и кладет свою одежду на стул перед еще не угасшим камином. Джон положил на колени перевязь и шпагу, откинулся назад и закрыл глаза, не бросив на нее даже взгляда, но Анну это не обмануло. Все это было шарадой, игрой, которую, как он полагал, она в своем невежестве не могла бы разгадать. Девушка вытащила свой итальянский кинжал из-под подушки, куда заблаговременно спрятала его. Впредь Анна решила не расставаться с ним и, если понадобится, пустить его в ход.

Джон не заговорил с ней, но его молчание еще больше тревожило ее. Он выжидал момент, когда она заснет, чтобы наброситься на нее и утолить свою страсть, хотя, если уж быть честной, он ни разу не польстил ей и не позволил себе ни одного неджентльменского жеста по отношению к ней. Он даже не смотрел на нее. Она старалась не замечать этого. Этот человек – плут и способен на любую подлость.

Почти у самой двери дома послышалось гнусавое гортанное пение, и прежде чем она собралась с силами, схватилась за нож или набрала в легкие воздуха, чтобы закричать, Джон Гилберт, ее покровитель, прыгнул в постель, преодолев расстояние между ними, и оказался лежащим поверх нее и зажал ей рот поцелуем, лишив возможности даже вздохнуть.